Плавное сползание в бездну продолжается. Несмотря на некоторое душевное волнение и общее напряжённое состояние, особого беспокойства ситуация у меня пока не вызывает. К этому времени, будучи уже старым лейтенантом (именно старым, а не старшим), то есть отслужив на подводных лодках почти два года, но не получив ещё третью, старлеевскую, звёздочку, я успел основательно промаслиться и не на шутку заматереть. Я утратил ту нежную розовощекость и восторженную наивность во взгляде, по которой безошибочно можно определить невинного лейтенанта-выпускника. Моё лицо и китель приобрели землисто-серый оттенок, а просветы на погонах из ярко-жёлтых превратились в насыщенно-серые. До самых костей я пропитался тем неистребимым духом дизелюхи, перебить который были не в состоянии ни русская баня, ни сауна, ни даже самый "бронебойный" из отечественных одеколонов - "Шипр". В глубоководных погружениях к этому времени я так же уже участвовал и о том, что это может быть опасно, сильно не задумывался. А зря!
Безмятежно журча, лениво переливается вода за бортом. Клацают, периодически открываясь-закрываясь, перепускные клапаны гидравлики. С глухим шипением перекладываются кормовые горизонтальные рули. Капают на голову и стекают за шиворот слёзы выступившего на подволоке конденсата - надышали уже. Всё буднично и спокойно. Ощущение уютного, сырого... склепа. Как обычно.... Ровно ничего не предвещает грядущих неприятностей....
- Седьмой, глубина двести тридцать метров, замечаний нет! - как и положено по инструкции, через каждые десять метров, продолжаю я монотонные доклады.
- Есть седьмой! - вновь, словно из другого измерения, хрипит через дребезжащий динамик центральный пост.
- Седьмой, глубина двести сорок метров, замечаний нет! - никак не желая успокоиться, снова докладываю я.
В этот самый момент вновь что-то звонко лопается и с металлическим, раскатистым грохотом ударяет по корпусу лодки. Ощущение такое словно весомый кусок железа свалился с высоты нескольких метров в гулкий, вибрирующий трюм. Звук доносится откуда-то спереди, но я не могу определить с какого борта. На всякий случай, резво обежав отсек, я докладываю в центральный пост об осмотре.
Реакция центрального на этот раз озадачивает. Её попросту нет. Центральный молчит! Нет ответа! Повторяю доклад - результат тот же! Время замедляется, растягивается, секунды, что называется, кажутся вечностью. Внутренне напрягшись и мигом вспотев, я начинаю готовиться к худшему. И как всегда предчувствия меня не обманули.
Неожиданно напряженная тишина отсеков разрывается оглушительным трезвоном колоколов громкого боя, через секунду оживает и "Каштан":
- Аварийная тревога! Поступление воды в пятый отсек! Аварийное всплытие!
Тягучие мгновения тишины...
И опять через пару секунд:
- Три электромотора полный вперёд! Боцман! Кормовые рули на всплытие! Держать дифферент пятнадцать градусов на корму.... Пятый, доложить обстановку! - разносятся по трансляции резкие, словно пулемётные очереди, лаконично-лающие слова команд.
Я физически ощущаю, как шевелятся на голове в секунду намокшие волосы, и надпочечники, пульсируя и сокращаясь, вбрасывают в кровь всё новые и новые порции адреналина.
- Этого ещё не хватало... как же так.... Неужели это всё... конец....
Я растерянно смотрю на, предательски замолкшую на самом интересном месте, а сейчас оглушительно шипящую и временами, издающую резкие сухие щёлчки, переговорную коробку "Каштана".
- Может быть, я не расслышал? Не так понял? Может быть тревога учебная? А может... там, в пятом перестраховались, перепутали и не так всё плохо....
Загудели, запели надрывно три главных гребных электродвигателя,
забурлила, заклокотала взбаламученная винтами вода за кормой. Задрожал, поблек в плафонах и без того не яркий свет. Оглушающие, раздирающие душу звуки аварийной тревоги, резко смолкнув, всё ещё звучат в ушах. Но если что и показалось, то эти трели ни с чем невозможно спутать! Тревога явно не учебная....
Сердце молотит, грохочет в висках пулемётом, подступает к горлу и почти выпрыгивает из груди. По всему телу разливается неприятная слабость.
- Мне же ещё только двадцать пять лет! Неужели... вот здесь... сейчас... произойдёт то страшное, непоправимое! Но за что! Почему! Как так? Не хочу!!!
Ощущение роковой неотвратимости чего-то страшного, неведомого, которое знал, что существует, но которое всегда было где-то там, далеко, а сейчас оказавшееся вот тут, рядом, накатывается волнами замогильного холода. Возникая внизу живота, словно наполняя хрупкий стеклянный сосуд, этот холод поднимается всё выше и выше. Он сковывает мышцы и волю, путает и перемешивает в голове слова и мысли. Они вспыхивают и пропадают, едва родившись, образуясь и тут же разваливаясь на отдельные слова и междометия.
- Ну почему? Зачем? Да разве так можно? Да как же так? Да я же... еще вчера был дома.... Да разве со мной... что-нибудь может случиться? Это с другими может, а со мной.... никогда!!!
Пронзительный ужас выстуживает все изнутри, по поверхности тела пробегает мозглый озноб, а свитер и ватные штаны впитывают стекающие по груди и спине холодные струи пота.
- Помоги, Господи! - наконец-то обретаю я способность связно мыслить и обращаюсь к тому в которого никогда не верил и о ком никогда не воспринимал:
- Помоги нам выбраться на поверхность! Господи... помилуй!!!
Я срываюсь с места, адреналин подрывает, что-то надо делать, но что? Авария в пятом, все решения и действия сейчас предпринимаются только там и в центральном посту. По аварийной инструкции, которую все подводники знают назубок, в случае поступления воды необходимо выполнить ряд соответствующих действий: доложить на ГКП (главный командный пункт), включиться в средства индивидуальной защиты, загерметизировать переборки, обесточить приборы, которые могут быть затоплены, и т.п., и только потом все силы кидать на борьбу за живучесть.
Но это если авария произошла в своём отсеке или в смежном. Но нас от аварийного отделяет еще один отсек, и все необходимые мероприятия у нас были выполнены еще по сигналу тревоги перед началом погружения. Сейчас же мы можем только смирно сидеть в своём закупоренном помещении, тупо ожидая распоряжений командира, и по обрывкам фраз, долетающих из центрального, предполагать, что же творится на корабле.
Вот уж действительно, когда секунды кажутся вечностью! Едва две минуты прошло, а уже о чём только я не успел передумать. Я даже мысленно представил себя огромным великаном и, зайдя в море по пояс, попытался поднять нашу лодку руками. Но это не помогло, стрелка глубиномера так и не шелохнулась.
- Продуть цистерны главного балласта! - в голосе командира ни нотки паники! Это меня несколько обнадёживает. И хотя продувать балласт на такой глубине - бессмысленное занятие, но впоследствии я понял, чем руководствовался командир, принимая такое решение: лучше уж израсходовать весь ВВД, используя последний шанс, чем сгинуть в пучине с его полным запасом.
Вот с реактивным рёвом воздух высокого давления врывается в балластные цистерны, расположенные рядом с нами, за изгибом борта, в узком пространстве между "прочным" и "лёгким" корпусами. Упругие струи пытаются вытеснить наружу сотни тонн балластной воды, что на такой глубине сделать весьма непросто - противодействие водяного столба очень сильно снижает эффективность работы сжатого воздуха.
По железу корпуса, по трубам ВВД, скрежеща и натужно гудя, пробегают волны зубодробительной вибрации. Воздух, ранее закачанный мощными компрессорами в десятки высокопрочных, легированной стали четырёхсотлитровых баллонов, и хранящийся там до сей поры под давлением двести килограммов на каждый квадратный сантиметр, истошно ревя, выполняет свою нелёгкую работу. Сейчас всё зависит только от того, что в данный момент совершается быстрее: продувается балласт, или аварийный отсек наполняется забортной водой. Наша надежда на спасение в том, чтобы все же быстрее продувался балласт!
Все взгляды вновь прикованы к зеленоватому циферблату: стрелка глубиномера медленно, сползавшая всё это время вниз, наконец-то остановилась возле отметки 280 (предельная глубина!) и, чуть подрагивая, замерла в раздумье...
- Ну, давай же! Ну, качнись назад! Ну, стрелочка... ну, хоть немного... - беззвучно шевелю я губами, молящим взором гипнотизируя бесстрастный прибор. Бледные матросы угрюмыми тенями сгрудились за моей спиной и с отчаянием обреченных смотрят то на меня, то на глубиномер, то на безмолвную, непривычно долго молчащую, коробку "Каштана". Они ждут от меня, как от командира отсека, грамотных и решительных действий, но что я могу предпринять? Как могу я предотвратить неконтролируемое сползание в бездну этой многотонной железной громадины?
- Что происходит на корабле? Почему молчит трансляция? - проносятся в голове безотрадные мысли.
Но вот прекратился душераздирающий рёв, угасли вибрации в трубах ВВД. В отсеке наступила зловещая тишина, ещё более тревожная, чем раньше. Все, что можно было предпринять, уже сделано и сейчас остается только одно - ждать.
Корпус продолжает противно потрескивать, журчит стекающая с подволока в тазы и банки забортная вода. Новый хлёсткий удар где-то по правому борту! Снова что-то пружинисто отрывается и, громыхая по железу, падает в узкое пространство между корпусами. Волна парализующего холода вновь пробегает от пяток до макушки, когтистой лапой сжимает грудь, на лбу вновь выступает ледяная испарина.
Впоследствии, уже в гражданской жизни, бывали у меня разные неординарные ситуации, но происходило это всё настолько быстро, что подчас даже и испугаться-то не успевал. Машинально, на полном автомате предпринимались какие-то действия, и лишь после приходило понимание того, насколько велика и близка была отступившая опасность. Нервно куря, сдерживая предательскую дрожь в руках, вдруг начинал явственно ощущать задним числом приходящий страх. Но никогда не было мне так страшно, как сейчас. Растянутое во времени липкое, ползучее чувство осознания собственной обреченности и совершенной беспомощности холодным обручем сдавливало горло и грудь. С той мерзкой детальной отчётливостью и непостижимой скоростью, с какой, возможно, перед глазами умирающего человека проносится вся его прожитая жизнь, мне мысленно представилась в развитии вся кошмарная картина разворачивающейся катастрофы.
Там, в пятом, в нескольких метрах от меня, произошло что-то непоправимое. Под чудовищным давлением с оглушающим шипением и свистом в отсек врывается тугая, твердая как железный прут, ледяная струя. Сокрушая всё, она сбивает с ног и калечит людей, оказавшихся у неё на пути. Натыкаясь на непреодолимые препятствия, она разбивается в пыль, заполняя отсек густым, промозглым туманом. И с каждой секундой лодка стремительно тяжелеет и тяжелеет, принимая в себя всё новые и новые тонны воды!
- Что дальше? Видит Бог ничего хорошего....
За считанные минуты пятый будет затоплен полностью. Теоретически лодка ещё может всплыть с одним затопленным отсеком. А практически... и с такой глубины? Затопив пятый, через несколько секунд море неминуемо вломится и сюда; межотсечные переборки не рассчитаны на такое дикое давление! Как глупо вот так погибать: не видя врага в лицо и не имея ни единой возможности противодействовать обстоятельствам!
Там, наверху, за железной скорлупой корпуса, за четверть километровой толщей воды сейчас ещё светит бледное зимнее солнце, в высоком небе плывут ватные облака, упругий ветер срывает пенные барашки с игривых волн, и воздух - морозный, свежий! Ещё дальше, за невнятным горизонтом, - скалистый берег в кружеве прибоя, переливающийся по сопкам теплыми огоньками вечерний город. Беззаботные люди, спешащие по своим делам, знакомые запахи, милые звуки... Жизнь - такая желанная и далёкая!
Неужели прямо сейчас раздастся оглушительный хлопок, море с металлическим скрежетом сомнёт эту тонкую переборку, отделяющую свет от тьмы, и свинцовой тяжестью ворвётся сюда? И никуда не убежать, не спрятаться! И вдруг сразу всё кончится?! И навсегда?! И никто никогда не узнает, что здесь произошло, какие мысли в последнее мгновение проносились в моей голове...
- А ну хватит истерить! - прерываю я разматывающийся перед глазами видеоряд моего больного воображения. - Мы вроде бы ещё живы и, кажется, уже не тонем!
Я бросаю взгляд на глубиномер и убеждаюсь, что стрелка находится на всё той же отметке в 280 метров. Нервно, чуть заметно подрагивая, она словно замерла в ожидании - куда податься. Хрупкий, едва установившийся баланс может быть в любую секунду нарушен. В какую сторону качнётся этот роковой маятник?...
- А ну-ка быстро разошлись по местам! Нечего тут торчать у меня за спиной, - прикрикиваю я на растерянных, раздавленных бойцов сгрудившихся возле меня и с деланным оптимизмом кричу в "Каштан" доклад об осмотре отсека. Там моего оптимизма не разделяют - доклад остаётся без ответа.
Чтобы хоть чем-то занять поникший духом личный состав и по возможности отвлечь от упаднических настроений, даю команду приготовить к использованию дыхательные аппараты (в данных обстоятельствах абсолютно бесполезные), а сам зачем-то начинаю натирать суконкой бронзовое кремальерное кольцо торпедного аппарата.
- Последний парад наступает! - мелькает в голове созвучный ситуации куплет из "Варяга", и я криво усмехаюсь.
Где-то под ногами, в сырой щели неглубокого трюма натужно гудят три линии вала, вращая на полных оборотах винты. Там, в корме, за дейдвудными втулками водонепроницаемой переборки, за границами "прочного корпуса", в тишине и холоде вечного мрака они сейчас из последних сил молотят чёрную воду, выталкивая нашу жалкую скорлупу из губительных объятий глубины.
Но вот стрелка глубиномера едва заметно качнулась вверх! Неужели?! Нет... показалось...
Вибрации от бешено вращающихся винтов заставляют содрогаться весь корпус подводной лодки. Мелкая дрожь передаётся так же и на прикрепленные к нему на пружинных амортизаторах множественные приборы. Сквозь мягкое сидение кресла я собственным задом ощущаю, как ворочаются прямо подо мной массивные гребные валы. Где-то над головой, на одной из коек верхнего яруса, в объемном камбузном лагуне, стеклянно позвякивает хранящаяся там посуда. Я чувствую и явственно слышу, как время от времени так же стеклянно и мелодично позвякивают и мои собственные зубы. От вибрации надо полагать....
Словно в театре перед началом спектакля всё тускнеют и тускнеют в плафонах на подволоке лампы накаливания. Постепенно их цвет превращается из ярко золотистого в чуть красноватый, а на изломанные зигзаги спиралей уже совсем не больно смотреть. В отсеке становится ещё сумрачнее и как бы даже прохладней. Вся энергия запасённого в аккумуляторах электричества идет сейчас прямым ходом на самое главное - на питание прожорливых электродвигателей. До отсеков доходят лишь жалкие её остатки.
Работающие на полных оборотах электромоторы гигантскими насосами вытягивают из аккумуляторных батарей сотни и тысячи ампер столь дефицитного здесь на глубине электричества. Вся эта искрящаяся, раскаленная лава, всасывается, втискивается в проводящие жилы силовых кабелей и проносится по бортовым кабельтрассам через всю подводную лодку. Миновав притихший центральный пост, вобрав в себя дополнительные потоки энергии из аккумуляторных ям четвёртого отсека, она проходит через аварийный пятый, и влекомая неведомой электродвижущей силой вливается в электромоторный отсек. Тут плотно сжатая в кожухах изоляции энергия наконец-то получает долгожданную свободу.
- Только бы выдержала проводка! Только бы не пробило изоляцию! Только бы где-нибудь не полыхнуло!
Стиснутые по окружности раскалёнными обмотками статоров, бешено вращаются массивные якоря-роторы мощных электромоторов. Они жадно пьют это раскалённое и живительное для них пойло. Адским жаром пышет железо вокруг. Пронзительно и надсадно воют вентиляторы, безуспешно пытаясь всё это дело охладить. Горячий воздух обжигающими, упругими струями разносится по электромоторному отсеку.
Но весь этот ад, вся эта жизнь и борьба существуют где-то там, далеко. У нас же в седьмом по-прежнему тихо, промозгло и сумрачно.
- Надо бороться! Надо что-то делать! - вновь вскакиваю я, шумно отлипая от дерматина кресла, и вновь опускаюсь на своё место раздавленный и обессиленный осознанием собственной никчёмности. В голове невообразимая какофония мыслей и чувств:
- Жить..., жить.... Хочу жить!!! Там наверху, там всё..., там - ветер, мороз, воздух! Если уж умереть, то не здесь, не сейчас! Пусть это будет завтра! Пусть сегодня! Но пусть это произойдёт наверху... на воздухе! Но только не тут, не так, не сейчас.... Нет!!!
Стрелка глубиномера продолжает мелко подрагивать, вибрируя вместе с железом корпуса. Я смотрю на её трепетный танец, и словно магическое заклинание бормочу под нос:
- Давай.... Давай.... Давай.... - и продолжаю машинально водить суконкой по медной поверхности торпедного аппарата давно уже отполированного добела.
И тут, словно благая весть снизошла на меня. И хотя в отсеке ровно ничего не произошло и не изменилось, всё оставалось таким же, как и секунду назад, но я вдруг ощутил, что душа моя как бы встрепенулась, и тело непроизвольно подалось вверх. Какими-то потаёнными фибрами души я уловил тот переломный момент, то робкое движение качнувшегося в нашу пользу маятника, которые вселили в меня уверенность, что всё будет хорошо. Что если я и умру, то не сейчас. И хотя стрелка глубиномера подрагивала всё на тех же 280-ти метрах, и даже вроде бы откатилась на пару делений вниз, но я уже знал, что мы всплываем и скоро окажемся на поверхности!
Подтверждение этого не заставило себя долго ждать. Воздушный пузырёк в дугообразной, изогнутой выпукло вверх стеклянной трубке дифферентометра нехотя качнулся влево и медленно пополз..., пополз.... Градус...два... три...пять!
- Ура!!! Всплываем! - раздался за моей спиной чей-то истошный крик и тут же осёкся, словно в страхе, что может вспугнуть этот едва забрезживший шанс на спасение.
- Двести семьдесят пять... двести семьдесят...
Глубина уменьшается! Мы всплываем, сомнений нет! Но почему так медленно? Балласт продут, электромоторы натужно воют на предельных оборотах, рули глубины переложены на всплытие, а лодку как будто что-то держит за корму!
Но вот понеслось! Пройдя определённый рубеж, разогнавшись и получив инерцию подъёма, лодка начинает буквально взлетать. Сжатый воздух в ЦГБ с уменьшением забортного давления расширился, выдавал из цистерн остатки балластной воды, что ещё больше увеличило скорость подъёма. Глубиномер работает уже в режиме вентилятора. Стрелка несётся в обратном направлении, и за ней не уследить.
-... Сто восемьдесят... сто пятьдесят... сто...
Я мёртвой хваткой цепляюсь за рукоятки крышек торпедных аппаратов. Палуба вздымается, стремительно растёт дифферент на корму! Десять... пятнадцать... двадцать пять градусов... тридцать! Это же предел!!!
От носовой переборки прямо на меня, словно с ледяной горки, несётся, набирая скорость, незакреплённая двадцатикилограммовая бандура РДУ (регенеративно-дыхательное устройство). Увернувшись в последний момент, я попадаю под ледяной дождь из опрокинувшейся банки, которая всё это время спокойно висела у меня над головой, а тут вдруг вздумала оборваться.
Вот сложился и с грохотом опрокинулся стоящий в среднем проходе раскладной стол. Со свистом разгоняющегося снаряда он пролетел по отсеку, почти никого не повредив, только отбил ноги оказавшимся у него на пути, двоим моим нерасторопным торпедистам.
Но больше всего в этой свалке досталось Василию Алибабаевичу, нашему трюмному машинисту. На его пустую голову откуда-то сверху обрушился внушительных размеров алюминиевый бак, доверху наполненный различной посудой. Отскочив от головы, бак с чудовищным грохотом рухнул на пайолы. Стеклянными и фарфоровыми брызгами полетели в стороны осколки разбитой посуды. Зазвенели и запрыгали, разлетаясь по отсеку, эмалированные кружки, металлические вилки, ложки и ножи.
После этого у Василия Алибабаевича появились определённые проблемы. Русский язык, который в своё время он, с горем пополам, освоил в средней школе города Ленинабада, он вроде бы окончательно не забыл, но начал всё путать. Особенно трудно ему пришлось с обращениями "ты" и "вы". Он окончательно запутался в этих "двух соснах" и в итоге перестал забивать этим голову. Ко всем начальникам, от мичмана до капитана первого ранга, он обращался исключительно на "ты", а к коллегам, сослуживцам, "карасям" и матросам своего призыва - по-джентльменски строго на "вы".
Между тем мы продолжаем взлетать. Словно на скоростном лифте, меня всё быстрее и быстрее увлекает наверх. Ноги в коленях непроизвольно подгибаются, сила тяжести наваливается и неумолимо тянет к полу.
И вот подводная лодка пробкой вылетает на поверхность!
На корабле обеспечения, стоящем в десятке кабельтовых от места нашего экстренного всплытия, от такой картины все опешили, а вахтенный офицер от удивления так неосторожно распахнул рот, что вывихнул себе челюсть. Он потом три дня не мог его закрыть, ходил, истекая слюной на китель и прикрывая нижнюю часть лица полотенцем. Только по прибытию на базу бедняге вправили челюсть, но при этом он чуть не откусил два больших пальца доктору, производившему манипуляцию.
Пострадал и сам командир корабля, тоже в прошлом подводник. Замахнув не с того стакана он поперхнулся чистоганом, начал страшно пучить глаза, икать, кашлять и пускать пузыри. Немного отдышавшись и придя в себя, решительно выдал по трансляции:
- Пузырь в нос! Продуть цистерны главного балласта! - Потом, сообразив видимо, что находится не в боевой рубке подводной лодки, а всего лишь на ходовом мостике старенького катера-торпедолова, суетливо поправился:
- Тьфу ты! Отставить! Отставить!
После чего вновь закашлялся и неопределённо просипел:
- От суки... а!!!
Как потом рассказывали очевидцы, повидавшие, надо сказать, всякое, зрелище было достойно лучших голливудских фильмов.
Представьте: стальной снаряд весом в две с половиной тысячи тонн и длиной под сотню метров, на скорости хорошо разогнавшегося экспресса, увлекая за собой тонны глубинной воды, выскакивает из моря и в клубах пара и пены с высоты семиэтажного дома вновь обрушивается брюхом в пучину! Поистине незабываемое зрелище! Жалко, что мне не довелось запечатлеть это снаружи, но зато я имел счастье в полной мере прочувствовать все прелести нашего всплытия изнутри.
Мне удалось испытать радость и стремительного взлёта, и не менее стремительного падения, от которого я, кстати, до сих пор храню вполне ощутимую отметину на своём и без того не совсем ровном черепе. Когда я состарюсь и полысею, она станет видна всем, и я буду с гордостью носить её как боевую рану, полученную на службе Отечеству. Может быть, тогда заметят меня большие начальники и дадут какую-нибудь ну хотя бы маленькую медаль или, если не жалко, орден, желательно с деньгами в придачу!
Ну а если серьёзно, то даже в седьмом отсеке, то есть в самой нижней точке стремительно всплывающего снаряда, я и шестеро моих бойцов, в момент кульминации и обрушения, так подлетели и треснулись головами о подволок, а затем так смачно шмякнулись на пайолы, что остаётся загадкой, как от такой встряски ни у кого из нас ничего от туловища не отвалилось.