В те весенние дни, когда природа расцветала, как ясное солнышко, а до приказа, который переводил Вовку Коржикова из "черпаков" в "деды" оставались считанные недели, рвспоряжением замполита полка подполковника Оганяна его назначили в сборную бригаду художников.
Бригада оказалась небольшой - всего четыре человека. Кроме самого Вовки, в ней оказался интеллигентный штабной фотограф Григолашвили, прапорщик Сидоренко и лейтенант Канарейкин.
Вновь созданному подразделению поручалось в короткий срок обновить на гарнизонном плацу средства наглядной агитации - установленные по периметру узкие прямоугольные плакаты с изображением военнослужащих, которые демонстрировали разные формы одежды и выполняли строевые упражнения.
Старые плакаты уже потрепались от времени, выгорели на солнце и не внушали личному составу должного уважения, что очень огорчало командование дивизии.
В связи с важностью задания для создания гарнизонной "нетленки" было отдано ЗКП - запасной командный пункт, где во время ночных полетов собирались старшие офицеры и руководили мельтешением самолетов в воздухе.
Перед тем, как грузовик, нагруженный краской и новенькими щитами для плакатов, отправился на ЗКП, к художникам подошел завхоз полка - прапорщик Песецкий. Сам себя он громко именовал "комендантом штаба", а офицеры за добродушный и веселый нрав называли его просто "Жорой".
- Ребятки, я тут недавно на помойке замечательную кошечку подобрал, она теперь на ЗКП обитается, - сообщил Жора, который, кроме штаба, отвечал и за это строение. - Поэтому нижайшая просьба - вы уж там не забудьте ее кормить, а то мне самому на ЗКП ездить времени нет.
В Стрийском полку хорошо знали, что прапорщик Песецкий, кроме вина, еще очень любит кошек, поэтому члены бригады горячо заверили его, что "кошечка" будет, "как у Христа за пазухой" и от добросовестного кормления очень быстро "станет похожа на тигру".
Успокоенный Жора сообщил, что кошку он назвал "Матильдой" и с чистой совестью отдал лейтенанту Канарейкину ключ от дверей ЗКП, а художники, распираемые от любви к животным, полезли в кузов грузовика.
ЗКП находился на аэродроме, под землей, а вход в него был замаскирован под небольшой холмик, из которого можно было попасть в коридор с множеством комнат по бокам и завершавшийся большим залом с всевозможными экранами, картами, аппаратурой военного назначения, а также огромным столом для заседаний.
При более тщательном обследовании ЗКП выяснилось, что там царит первозданная чистота и порядок, приведшая Коржикова к крамольной мысли, что это безлюдное подземное сооружение используется во время ночных полетов только теоретически.
Что же касается "замечательной кошечки", то таковая обнаружилась сразу - одуревшее от скуки серое животное сидело возле двери и, когда лейтенант Канарейкин эту дверь открыл, стало подхалимски мяукать.
- Голодная, сразу видать, - глубокомысленно сказал Канарейкин.
- Ничего, Матильдочка, завтра мы тебя до отвала накормим, - дружески потрепал по загривку животное Вовка.
Но благим намерениям по обеспечению Жориной кошки пищевым довольствием сбыться не удалось.
Лейтенант и прапорщик оказались замечательными разгильдяями, которые сразу спелись с солдатами срочной службы.
Для начала ловко наладили технологию стряпанья художественных шедевров, мало отличающуюся от той, что придумал Остап Бендер, когда рисовал на пароходе плакат к тиражу лотереи государственного займа. Главным в этой технологии был фильмоскоп, который привез с собой прапорщик Сидоренко. Прапорщик вставлял в фильмоскоп нужную картинку, которая проектировалась на поставленный возле стены фанерный щит. Лейтенант Канарейкин, стоя в сторонке, чтобы на него не попал луч проектора, обводил карандашом контуры появившегося на щите изображения военнослужащего. А Коржиков с Григолашвили, сверяясь с картинками на бумаге, придавали этим контурам вид законченного рисунка.
Когда изображений накапливалось достаточно, все вооружались кистями и начинали конвейерным методом быстро раскрашивать получившиеся рисунки. Канарейкин - зеленой краской брюки и кителя, Сидоренко - коричневой ремни, Коржиков - черной сапоги, а Григалашвили, как единственный из всех профессиональный художник - розовой лица и руки.
После того, как мазюканье наглядной агитации было поставлено на поток, все дружно решили затянуть художественные работы до пределов возможного, и большую часть времени проводили в травле анекдотов и распивании спиртных напитков.
Такое веселое времяпрепровождение привело к весьма огорчительным последствиям - кошку Матильду на следующий день не покормили. Не покормили ее и на второй день, и даже на третий.
Прапорщик Сидоренко и лейтенант Канарейкин во время завтрака и, тем более, обеда, на который художников отвозили на грузовике в гарнизон, хорошо помнили о пиве, которое следует прихватить с собой на ЗКП, но о еде для кошки почему-то начисто забывали.
Мысли о голодной кошке странным образом вылетали из голов и военнослужащих срочной службы.
Каждый раз, выходя из солдатской столовой, Вовка растерянно говорил Григолошвили:
- Опять кошке пожрать взять забыли? Вот стыдуха-то! Ну, ничего, будем надеяться, что Сидоренко с Канарейкиным подсуетились.
Скорее всего, такие же слова говорили, выходя из офицерской столовой, и лейтенант с прапорщиком.
Каждый раз, возвращаясь на ЗКП, художники слушали отчаянное мяуканье голодного животного, которое разрывало на части их добрые сердца, дружно клялись "завтра обязательно что-нибудь захватить кошке из столовой", и также дружно забывали о своих обещаниях.
На десятый день Матильда от голода озверела - она уже не просяще мяукала, а требовательно орала и, казалось, еще чуть-чуть и бросится на членов художественной бригады.
- Того и гляди - в горло вцепится, - с опаской сказал лейтенант Канарейкин.
- Как и обещали Жоре - его киска стала похожа на "тигру", - мрачно констатировал Вовка Коржиков.
Художники вспомнили, как буквально четверть часа тому назад врали прапорщику Песецкому, в очередной раз приставшему к ним с вопросом о том, как "там поживает его кошечка", и покраснели от нестерпимых мук совести.
Матильду надо было срочно покормить, но, как всегда, кормить было нечем - в сетках у лейтенанта и прапорщика лишь булькали спиртные напитки, от которых киска почему-то брезгливо отказывалась, как ей настойчиво их не предлагали.
Выход из ситуации нашел прапорщик Сидоренко. Причем, выход был типично армейским, делающего пострадавшего виноватым.
Прапорщик осторожно взял несчастное животное на руки и вынес из дверей ЗКП на аэродромное поле.
- Кошка - хищник, правильно? - спросил Сидоренко у Матильды и сам за нее ответил: - Правильно! Значит, сама должна себе пищевое довольствие добывать, верно? Верно! А вокруг, смотри этого довольствия сколько!
Довольствия для мелких хищников вокруг, действительно, было видимо-невидимо. В природе Таврии наступала та замечательная пора, когда время тарантулов сменяется временем сусликов, и на аэродромном поле от обилия этих сусликов просто рябило в глазах.
Сидоренко повертел кошкой в разные стороны, показывая ей богатые охотничьи угодья, и выпустил из рук с безапелляционным напутствием:
- Короче, давай, лови сусликов и лопай их, сколько влезет!
Матильда, как бы поняла слова прапорщика, втянула носом воздух и, вздыбив шерсть, стала осторожно красться в глубь аэродрома.
Радуясь тому, что так ловко отвязались от проблемного животного, художники выпили по паре стаканов вина с Юровки, крепленого куриным пометом, и принялись неспешно замазывать фанерные щиты краской.
О кошке вспомнили только через полчаса, когда она вернулась с аэродрома похвастаться своими успехами. Вид у начинающей хищницы был встрепанным, нос поцарапан, а в зубах за шкирку она держала большого суслика.
Матильда шмякнула свою добычу на пол посреди комнаты, где шли художественные работы, победным взглядом обвела по очереди всех четырех художников. Те, заинтересовавшись, разом поднялись с табуреток, чтобы разглядеть суслика поближе.
Но кошка, явно не доверяя морившим ее голодом разгильдяям - вдруг, отнимут и слопают, с этих негодяев станется - поспешно схватила суслика, быстро оттащила в угол, и с такой жадностью сожрала, что от него осталось только мокрое место.
На радостях, что Жорина любимица не помрет голодной смертью, разгильдяи выпили еще по паре стаканов. После чего в их головах прояснилось, как будто мозги просветили мощным прожектором, и все художники одновременно пришли к простой мысли: вверху, на аэродроме бегают суслики, а они занимаются всякой ерундой.
Все четверо дружно бросили кисточки, поднялись наверх, прошлись по свежей, только что проклюнувшейся травке. Завидев художников, суслики улепетывали во все лопатки и прятались в своих норках.
- Я в журнале "Юный натуралист" видел картинку, на которой нарисовано, как сусликов ловят, - задумчиво произнес Коржиков. - Один натуралист льет воду в норку, суслик выскакивает у запасного выхода - второй норки, а там его караулит еще один натуралист, который бьет суслика дубинкой по башке.
Спаянная команда художников понимала друг друга с полуслова. Примерно то же самое, что сказал Коржиков, крутилось в мозгах и у всех остальных.
- Тащи сюда воду! - вскричал Сидоренко, после чего Канарейкин с Коржиковым бросились обратно в ЗКП, вытащили оттуда столитровый бидон с водой, являющейся стратегическим военным запасом.
Бидон отволокли метров в сто в сторону, к облюбованной прапорщиком норке, стали лить туда воду. Вовка при этом посматривал по сторонам - из какой второй норки выскочит суслик? - но делал это явно зря. "Юный натуралист" оказался не прав - мокрый суслик появился из той же дырки, где и спрятался, запасного выхода у него не было.
Суслика схватили, под торжествующие вопли оттащили изголодавшейся Матильде, которая его тут же сожрала.
Появилась реальная возможность реабилитироваться перед животным, а заодно и перед Жорой Песецким. И, кроме того, промысел на аэродроме оказался куда увлекательней, чем наскучившее времяпровождение в подземелье.
Сусликов ловили с азартом. На каждого грызуна в среднем приходилось всего литра по четыре воды, так что охота шла с размахом.
Кошка бежала следом за ловцами и жрала щедро подсовываемых ей сусликов так, как будто ела последний раз в жизни, а неожиданно вылезших из норки двух маленьких крысят и вовсе проглотила в один присест.
Впрочем, наступило время, когда Матильда уже не могла есть и, чиркая пузом по аэродрому, отправилась обратно на ЗКП. Но увлекательной охоте это ни малейшим образом не помешало. Пойманных грызунов стали собирать впрок в пакет, где они, замирая от страха, покорно ждали своей участи.
Разохотившимся художникам хотелось поймать какого-нибудь особенного суслика, поздоровее габаритами, но все попадалась какая-то мелочь. Однако, в конце концов, художникам повезло.
Крупный экземпляр - размером чуть ли не с кошку Матильду - первым заметил прапорщик Сидоренко. Художники с улюлюканьем погнались за огромным грызуном, пока он не скрылся в норе, находящейся рядом с ЗКП.
Подтащили воду, вылили обычных четыре литра. Суслик не появлялся. Тогда вылили еще четыре литра. Результат тот же. Потом десять литров, затем всю остальную воду, которая оставалась в бидоне. Но здоровенный грызун, видать, нарыл себе под землей таких ходов, что затопить его было не так просто.
Притащили еще один бидон, остававшийся на ЗКП. Вылили в норку все сто литров, но результат по-прежнему был нулевым.
- Вот сволочь! - выругался по этому поводу лейтенант Канарейкин.
Стратегических, а также каких иных запасов воды в ЗКП больше не было. Но это, как оказалось, никаких особых препятствий для разгоряченного прапорщика Сидоренко не представляло.
Он схватил телефонную трубку, висевшую у самого входа в ЗКП и, изменив голос с разгильдяйского на начальственный, веско произнес:
- Автопарк? Это начальник штаба Стрийского полка майор Закавыкин! Немедленно отправьте на ЗКП машину заправить водой два столитровых бидона!
Минут через десять подъехала военная "поливалка". Сержант-водитель отцепил прикрепленный к борту толстый гофрированный шланг, с равнодушным видом залил воду в бидоны.
Художники дождались, когда "поливалка" скроется из виду, и мстительно вылили в норку первый бидон. Никакого результата. Потом второй. То же самое!
Но вошедшие в азарт художники не собирались останавливаться.
- Это опять майор Закавыкин! - снова заорал в телефонную трубку Сидоренко. - И опять по поводу воды! Срочная необходимость - пришлите еще машину!
Вскоре "поливалка" вернулась снова. Недоуменный сержант-водитель сообщил, что, на всякий случай, загрузился под самую завязку, и полюбопытствовал, зачем на ЗКП нужно столько воды.
Все загадочно промолчали, а сгорающий от нетерпения прапорщик Сидоренко не стал дожидаться, пока наполнится второй бидон, потащил первый к норке и вместе с лейтенантом Канарейкиным опрокинул его в дыру.
Но вредный грызун так и не появился. Тогда Сидоренко выхватил из рук водителя гофрированный шланг и направил его прямо в проклятую норку.
Струя била таким потоком, какой ни одному суслику не приснится в самом страшном сне, но все было напрасно. В многотонной "поливалке" не осталось ни капли воды, а подлый суслик и не думал сдаваться.
Сдаться решили сами художники.
- Все, амба, - сказал Канарейкин, возвращая шланг потрясенному сержанту, который так и не понял, что за странные манипуляции с водой выполняли на аэродроме четверо военнослужащих.
"Поливалка", бренча пустым баком, уехала восвояси, а художники оттащили бидоны обратно в ЗКП, опрокинули там по стаканчику, опять поднялись наверх, чтобы перекурить на свежем воздухе, и стали свидетелями очень смешного происшествия.
Надо сказать, что в холмике, где находился вход в ЗКП, была еще железная дверь в соседнее подземелье, в котором скрывалась особо засекреченная служба связистов.
В отличие от ЗКП, засекреченное помещение было обитаемым, но связисты сидели там так тихо и незаметно, что художники за десять дней работы не увидели ни одного из них.
Н теперь железная дверь неожиданно с треском распахнулась, и наружу выскочили два сержанта без сапог и с закатанными до колен мокрыми штанами.
Сержанты так громко матерились, что было слышно, наверное, в Мелитополе. Сквозь поток непечатных слов можно было понять, что засекреченное помещение почему-то залило водой и там теперь можно плавать.
- Наверное, грунтовые воды прорвало, такое бывает, - сочувствующе произнес прапорщик Сидоренко, после чего бригада художников, демонстрируя полную непричастность к постигшей связистов трагедии, поспешно спустилась обратно в ЗКП и, на всякий случай, заперлась изнутри на ключ.
Несколько добрых стаканчиков вина, опрокинутых, как всегда, без закуски, заставили быстро забыть о неудачной охоте на гигантского грызуна и вновь настроили художников на веселый лад.
А Вовка Коржиков и вовсе рассмешил своих коллег - достал из пакета с охотничьими трофеями самого большого суслика и раскрасил его под тигра.
Одуревший от запаха краски грызун пополз в сторону своего врага - кошки Матильды, а та неожиданно струхнула невиданного зверя и спряталась за готовый щит, где был изображен бравый майор в парадном мундире.
Веселье кончилось тем, что кошке, которая категорически отказывалась есть раскрашенного суслика, в отместку помазали задницу кисточкой, смоченной в скипидаре.
Всего Матильда ждала от четырех живодеров-художников, но никак не такого оскорбления. Бедная кошка выпучила глаза, изогнулась знаком вопроса и с жутким кряхтеньем отрыгнула двух крысят. Потом пару раз яростно чиркнула задницей по бетонному полу, и обиженно мяукая, направилась в сторону капониров, навсегда оставляя негостеприимное ЗКП.
Жора Песецкий, узнавший на следующий день об исчезновении своей любимицы, страшно расстроился, и художники успокаивали его, как могли.
- Кошечка откормилась, окрепла и пошла пару себе искать, - врал прапорщик Сидоренко.
- Весна, а против зова природы не попрешь, - поддакивал лейтенант Канарейкин.
Неизвестно, сыграла ли какую роль бедолага-кошка в дальнейшей судьбе художников, но с ЗКП, где они так весело поводили время, их вскоре перебазировали на гарнизонный стадион, куда начальство заглядывало, когда не лень, и о безопасном распитии спорных напитков не могло быть и речи.
Лейтенант Канарейкин и прапорщик Сидоренко сразу заскучали и куда-то исчезли. Оставшиеся незакрашенными щиты домазывали Коржиков с Григолавшвили уже вдвоем, за что командир дивизии объявил им десятидневный отпуск.
Григолашвили в отпуск поехал, а Вовка нет.
Пришедший на стадион подлючий старшина Воронков долго злым голосом выговаривал Коржикову, что тот плохой солдат, имеет дурные мысли, а поэтому отпуска не достоин ни под каким видом.
Свою демагогию Воронков подкрепил обещанием приложить все силы, чтобы этот незаслуженный отпуск "зарубить", и слово свое сдержал.
Но Вовка, который вместо поездки домой был временно перекинут на художественные работы в офицерском клубе, особенно не расстроился.
- Да и чего, собственно, расстраиваться? - говорил он перед отбоем своему закадычному другу Валере Тачкину. - Я на ЗКП так отдохнул, что никакого отпуска не надо!