Аннотация: Посвящается моей бабушке Анастасии Семеновне, великой и всепоглощающей материнскою любви...
И дам им одно сердце и один путь, чтобы боялись Меня во все дни, ко благу своему и благу детей своих после них" Иер. 32:39
Мрачный дом не был старым, но повидал многое на своем веку. От пережитого в последние годы его стены ссутулились, резные балясины и ставни обветшали и провисли, крыша и окна потемнели. Дом совсем не помнил звонких и беспечных голосов, много лет не наполнялся радостью и заботой, тонким ароматом чистоты и свежести, не встречал восторгом гостей и не провожал нежной печалью хозяев, когда распахивались его двери. Сырость, холод и нищета поселились в стенах, некогда гостеприимных и приветливых. Изморозь сковала углы. Пустота и чернота затянули дом изнутри, занавесили окна от чужого глаза, солнца, счастья и любви.
В глубине дома, в морозном мраке и на комках ваты, сбитых в один большой, бесформенный мешок, лежало истерзанное недугом тело. Жалкий грязный кусок ветоши, в той своей жизни бывший одеялом, не спасал его от холода. Он, как и тело, был изношен, не сохранял тепла, и валялся сверху бездушной и бесполезной тряпкой. Тело, как тень, иногда отрывалось от своей холодной лежанки, хрипело, стонало, часами рычало от приступов кашля, затихало и корчилось от боли, от холода.
Ранним утром в черных окнах, усыпанных ледяными блестками, забрезжил рассвет. Неподвижная темнота отступила, стены покрылись серыми пятнами в тон уходящей ночи, и светлая Мысль качнулась над уставшим от жизни телом, пробежала по нему горячей волной и, в доли секунды, заботливо укутала его со всех сторон. Вместе с Мыслью он качнулся, оставил свое жалкое лежбище и свое жалкое тело, обрел покой и равновесие. Он больше не чувствовал боли, забыл о голоде, несколько дней терзавшем его изнутри, безучастно наблюдал, как страдание медленно покинуло чужое, серое и безжизненное лицо на грязном матраце.
"Я умер",- вдруг подумал он и почувствовал, как Мысль дрогнула, потеряла равновесие на короткий миг, но удержала его в своих объятьях. Он услышал: "Я не дам тебе умереть, я подниму тебя к Свету". "Я умер", - опять подумал он и сжался от внезапной и зябкой тревоги. Страх медленно стал проникать вовнутрь, разрушая и отторгая Мысль, сковал его полностью. Он затрепетал и забился как пламя мерцающей свечи, сам вырвался из нежных и заботливых объятий. Черная и холодная бездна окружила его плотным кольцом. Под улюлюканье и вой Обиды, Ненависти, Отчаяния, Страх резко потянул его вниз, в пропасть.
В стремительном падении к нему вернулись память и чувства. Однажды он не смог вернуться домой, упал на дороге и обморозил пальцы ног. Тогда, на грязной дороге и после, в операционной, он почти не чувствовал боли, или привык к ней за долгие годы беспробудного пьянства? Сейчас боль разрывала и разрушала его изнутри. Саднило и кровоточило лицо, нос, сломанный в пьяной драке, разламывал череп на части, все внутренние органы были воспалены и выпирали из-под ребер. Эти физические страдания не могли сравниться с невыносимой тоской. Тоска сковала его сразу, как только он остался один на один со Страхом. Безвозвратно ушли люди, годы, события. Он бессмысленно растратил, разменял на унылый праздник свою жизнь и жизнь близких ему людей: молодость, родителей, жен, друзей, детей, собак. Краски жизни сначала потускнели, после - смешались, стали серыми, и он остался один на грязном матраце, в холодном и мрачном доме.
Он вспомнил двух женщин, которые были рядом с ним в разное время. Первую женщину он принес на руках в свой дом. Она часто плакала и каждый день мечтала, что однажды вернется к далекому холодному морю, откуда были родом ее родители, куда вернулись после многолетних морозов ее братья и сестры, и откуда ей приходили длинные и печальные письма. Однажды вместо жестоких слов и обнаженных чувств она оставила запах копны русых волос на подушке, надежду, что когда-нибудь вернется в этот дом, тихо прикрыла и не заперла за собой дверь - уехала навсегда к далекому холодному морю. Он ждал ее несколько лет, звонил, писал длинные и скучные письма. Потом он отчаялся - надежда, что она вернется, оставила его. На смену ей пришли обида и ненависть.
Вторая женщина пришла в его дом сама. Вместе с ней в дом пришел праздник то ли радостный и беззаботный, то ли унылый и бесконечный. Он прогнал ее через несколько лет, когда на пару дней протрезвел и за минуту подумал, что мечты потускнели, краски поблекли и время уносит годы. Уходя, она оставила ему троих детей, гору не стиранных рубашонок, Букварь в школьном ранце их первенца и много детских игрушек на полу. Он стирал рубашонки, плакал и жалел себя. Еще его жалели сестры, соседи и случайные прохожие, которых он раньше называл друзьями, и так день за днем, и год за годом. Игрушки на полу сменили пустые бутылки. Дети выросли и ушли один за другим. Уходя, они равнодушно прикрывали дверь и уносили с собой надежду, что никогда больше не переступят порог этого дома, не увидят его фальшивых и пьяных слез.
Вдруг он снова почувствовал тепло. Мысль, остановила его стремительное падение, вдохнула в него новые силы. Он перестал дрожать, вместе с дрожью прекратилось мерцание. Это Мысль была рядом, обняла и укутала его со всех сторон, он услышал нежное и убаюкивающее бормотание: "Сладко спи, ребенок мой, глазки поскорей закрой, птенчик - спать! Будет мать тебя качать, Будет сон оберегать, баюшки-баю".
Он вспомнил ее - женщину, которая всегда была рядом. Эта женщина согревала, поила молоком и несла его на руках. Она всегда провожала и встречала его у дома, сидела рядом, пока он писал длинные и скучные письма, вместе с ним взращивала обиду и ненависть за прикрытой дверью, обнимала за плечи, когда он однажды протрезвел и увидел, как потускнели мечты, уходят люди и проносятся годы. Женщина стирала вместе с ним детские рубашонки и нашла его на грязной дороге, а после, целовала разбитое лицо, озябшие руки, согревала замерзшие ноги. Это она прикрывала дверь за его детьми, и украдкой, вынимала и прятала в доме надежду, что когда-нибудь дети простят его фальшивые слезы и вернутся в этот дом. Он не слышал, как ушла эта женщина, потому что в день ее ухода был пьян, жалел себя и плакал фальшивыми слезами.
Яркий и теплый Свет был совсем близко. Он затрепетал, и Мысль прошептала ему, что еще чуть-чуть и он больше никогда не будет хрипеть, стонать, часами рычать от приступов кашля, не почувствует боли и тоски, рвущих тело и его самого на лоскуты. Он успел увидеть, как Мысль скорчилась от непонятного и неизвестного ему страдания, скукожилась от боли и из последних сил толкнула его к Свету. Еще он увидел, как какая-то женщина сорвалась вниз - в черную и холодную Бездну. Равновесие, спокойствие и безучастие овладели им. Это был Свет.
Пришел день. Лучи солнца, обжигающие и очищающие, ворвались в мрачный дом, растопили ледяные блестки на окнах. Потоки тепла наполнили пустые и просторные комнаты. Аромат чистоты и свежести заструился по его обновленным стенам, потолку, игравшими новыми красками крыше, ставням, крыльцу. Золотые блики рассыпались по горячему от любви и заботы полу, заиграли и засверкали омытые окна, с накинутыми поверху белоснежными облачками кружевных занавесок.
Счастье и любовь, вместе с чистотой и теплом, вошли в этот дом, чтобы никогда больше не покидать его.