К вопросу о выдаче беглых из донского казачьего сообщества
(по материалам второй третиXVII в.)
На сегодняшний день является общепризнанным, что в XVII в. ряды донского казачества в значительной степени пополнялись за счет бегства на Дон. Из России к казакам уходили люди самых разных социальных слоев. Это были крестьяне и холопы, мелкие служилые и посадские люди, а также представители других социальных групп. Нередко за бежавшими на Дон числились и уголовные преступления (разбои, татьба и пр.)[1].
Сами казаки охотно признавали факт приема беглых в свои ряды и неоднократно заявляли, что возврата таких людей от них не бывает. Например, в 1632 г. донские атаманы Богдан Конинский и Тимофей Яковлев (Лебяжья Шея) показывали во время расспроса в Посольском приказе, что "у них де из давних лет то повелось: которые руские люди, и татарове, и всякие иноземцы из Азова или откуды-нибудь прибегут к ним на Дон от какова-нибудь воровства, и тех людей назад никак не отдают"[2].
В литературе принято считать, что во второй трети XVII в. государство признавало право казаков на невыдачу беглых, хотя и упорно боролось с самим явлением бегства людей к казакам. К такому выводу приводит высказывание по этому поводу современника Г. Котошихина. Последний, в частности, писал, что бежавшие к казакам люди, в том числе совершившие и уголовные преступления, "быв на Дону хотя одну неделю или месяц, а лучитца им с чем-нибудь приехать к Москве, и до них вперед дела никакова не бывает никому, кто что не своровал, потому что Доном от всяких бед освобождаютца (от преследования государством. - О. К.). И дано им (казакам. - О. К.) на Дону жить воля своя"[3].
В. Г. Дружинин в своей работе "Раскол на Дону в конце XVII века" отмечал, что практика выдачи беглых из казачьих станиц, приезжавших с Дона в Москву с войсковыми отписками, в XVII в. отсутствовала. В качестве примера он приводит следующий случай. В 1683 г. в Посольский приказ была подана челобитная с просьбой об изъятии у казаков беглого крестьянина, приехавшего с Дона в составе казачьей станицы. Однако помета, сделанная на упомянутой челобитной, указывала, что "наперед сего донских казаков, которые приезживали к великим государем с Дону в станице, никому не отдавано". Так же поступили и на этот раз[4].
Необходимо, однако, отметить, что в данных случаях речь шла о выдаче беглого из своего рода донского посольства, присланного Войском, и возврат бывшему владель-цу одного из членов этого "посольства" мог вызвать протест на Дону и привести к ухудшению отношений с казаками. Вернуть же ушедшего на Дон человека было делом также практически невозможным. Хотя в войсковых отписках в Москву казаки зачастую и именовали область своего проживания "государевой вотчиной", а себя - "природными государевыми холопями", однако законы Русского государства на их земли не распространялись. Дон был территорией так называемого "казачьего присуда", где действовали особые казачьи законы, запрещавшие выдачу присоединившихся к казакам людей.
Между тем в течение XVII в. казаки нередко выезжали с Дона в ближайшие к степи "украинные" (то есть окраинные) города как с торговыми целями, так и чтобы "повидатца с родимцами" (то есть с оставшимися "на Руси" родственниками), причем с 1615 г. правом на такие поездки донские казаки обладали официально[5]. С середины XVII в. в связи с русско-польской войной 1654-1667 гг. "на государеву службу" неоднократно выходили отряды казаков для участия в боевых действиях в составе русских войск. Любопытно, что делалось это "самовольством" - то есть без соответствующего государева указа по этому поводу (сами казаки ссылались на грамоту из Москвы с указом о том, что "велено казаком охочим людям итти на... государеву службу в Смоленеск"[6]). Движение казаков по территории Русского государства сопровождалось приемом ими беглых в свои ряды, а также разного рода выходками со стороны казаков. Так, воевода г. Коротояка Д. Шенкурский в 1655 г. сообщал в Москву, что 24 апреля в Коротояк пришло с Дона более четырехсот донских казаков во главе с атаманом Яковом Дроновым, которые показали, что они идут "на государеву службу". При этом казаки "подговорили с собою коротоячен всяких чинов многих людей", включая "житнишного выборного целовальника" Трофима Долгого. По поводу последнего воеводой к казакам был направлен голова Яков Шавов с требованием отдать Т. Долгого обратно. Миссия Я. Шавова успеха не возымела. Казаки, "взяв к себе в круг Якова Шавова с товарыщи", хотели их "побить до смерти, и целовальника Трошку и коротояцких беглецов не отдали"[7].
5 мая того же года в Яблонов (город на Белгородской черте) пришло восемнадцать донских казаков во главе с атаманом Иваном Татарином. Казаки сообщили, что они идут на государеву службу в Смоленск. Когда из Яблонова их попытались направить в Коротояк с целью последующей отправки обратно на Дон (в связи отсутствием государева указа о наборе подобных казаков), то "те донские казаки... на Коротояк не поехали", а направились из Яблонова в (с. 188) Курск, "подговоря с собою яблоновских и иных городов служилых людей"[8]. Показательны и события, разыгравшиеся в конце апреля 1655 г. в Белгороде во время следования через этот город отряда в двести донских казаков во главе с атаманом Семеном Широким. Казаки стояли в Белгороде четыре дня и в это время, согласно отписке белгородского воеводы в Москву, "почели дуровать и чинить бунты многие" - "многих людей ис служеб, и белагородцких салдат, и от служилых людей детей, и братью, и племянников подговаривать, и у многих людей красть и отнимать лошеди", а также "учинили в городе и в слободах клич, чтоб всякие люди шли к ним конные и пешие, а от них де отдачи не будет". Неоднократные увещевания воеводы и отправленных от него к казакам людей успехом не увенчались. Характерно, что против подобных действий выступал и атаман казаков С. Широкий, который в ходе этих событий "и атаманство здал" (вероятно, он не хотел, чтобы казачьи бесчинства были связаны с его именем), но и это не помогло - казаки вместо него выбрали себе "иного атамана", после чего и отправились далее[9]. Подобные примеры можно продолжать. (Позднее все пришедшие с Дона казачьи отряды были приняты на службу и отправлены в полки.)
В связи с приведенным материалом возникает вопрос - действительно ли присоединение к казакам давало беглому свободу, избавляя его, по выражению Г. Котошихина, "от всяких бед". Осуществлялась ли, а если да, то каким образом, выдача беглых из казачьих отрядов? И каковы были основные правовые принципы, которыми руководствовалась власть при возвращении людей, бежавших к казакам, в их прежнее социальное положение? В литературе данный вопрос окончательно не решен ввиду скудости источников. Нам удалось найти в материалах Разрядного приказа два сыскных дела, позволяющих несколько прояснить данную проблему.
Первое из этих дел содержится в столбце N 865 Приказного стола Разрядного при-каза и насчитывает 57 листов. (Л. 91-147). Документы дела распадаются на две части. Первая представляет собой дело по челобитью в Разрядном приказе курского сына бояр-ского Ивана Максимова о даче ему суда на его "крепостьных крестьян" Фому и Калину Севастьяновых, ранее бежавших из его поместья к донским казакам и теперь "объявив-шихся" "на Москве". Среди документов этой части видим следующие документы. Это: 1) Челобитная двух донских казаков "Яковлевой станицы Дрониной" (то есть из отряда атамана Я. Дронова) - братьев Фомы и Калины Севастьяновых об освобождении их самих, а также их жен и детей из зависимости от сына боярского И. Максимова с пометой от 30 сентября 1656 г.; 2) Черновик грамоты в Курск по этому поводу; 3) Челобитная сына боярского И. Максимова о предоставлении пристава из Разрядного приказа для поимки его беглых крестьян Ф. и К. Севастьяновых, о даче ему очной ставки с ними, а также суда по поводу их "крестьянства"; 4) Очная ставка истца и ответчиков в Разрядном приказе и их показания по данному делу; 5) Память из Разрядного приказа в Поместный с запросом, значатся ли Ф. и К. Севастьяновы в писцовых и переписных книгах Курска и ответная память из Поместного приказа; 6) Приговор в Разрядном приказе по этому делу от 2 марта 1657 г., а также некоторые другие документы.
Вторую часть составляют документы расследования, проводившегося в Приказе Тайных дел по новой челобитной Ф. Севастьянова о незаконности и несправедливости решения в Разрядном приказе по упомянутому делу. К этой части относятся: 1) Челобитная Ф. Севастьянова (поданная, скорее всего, в Приказе Тайных дел) о пересмотре дела и его расспросные речи по этому поводу; 2) Ряд копий с документов первой части; 3) Выписка по челобитной и расспросным речам Ф. Севастьянова от 12 марта с констатацией нарушений при ведении и оформлении судного дела, выпиской из "сказки" подьячего А. Степанова по этому поводу, а также пометой от 20 октября 1658 г., гласившей, что по указу великого государя велено решить данное дело в соответствии с законом; 4) Несколько грамот из Приказа Тайных дел в Курск, грамота в Обоянь, ответная отписка обоянского воеводы; 5) Две новые челобитные Севастьяновых; иные документы.
Суть дела заключается в следующем. Изначально братья "жили в крестьянах" за курскими помещиками, братьями Иваном и Емельяном Максимовыми, однако затем Фома Севастьянов, "покиня братей своих, и жену, и детей", "сшол на Дон". Пробыв на Дону "годы с три", он вместе с другими казаками вышел в 1655 г. "на государеву службу" в полк боярина князя А.Н. Трубецкого в Брянск, откуда затем казаки были отправлены во Шклов.
В то же самое время в полках воеводы В.Б. Шереметева вместе с другими курскими помещиками находился "на государевой службе" и Иван Максимов, владелец Севастьяновых, а его походное имущество и хлебные запасы вез Калина Севастьянов, брат Фомы. Каким-то образом "сведав" о брате, Калина под Путивлем бросил телеги своего помещика и пришел во Шклов к брату, где и "приверстался" рядом с ним в донские казаки. После этого Севастьяновы долгое время участвовали в военных действиях против Польши и Швеции - "служили многие службы без сьезду" (то есть непрерывно): были под Борисовым, Минском, Вильно, оттуда были посланы под Ковно и Гродно, затем стояли и "копали шанцы" (окопы) под Быховым, зимовали в Могилеве (зимовки на театре военных действий считались тяжелыми). Позже в составе полка боярина С.М. Стрешнева братья были на приступах под Динабургом и Куконском (на Зап. Двине), участвовали в военных действиях под Ригой. При этом вместе с другими казаками они терпели "всякую нужу и бедность" (то есть походные тяготы), ездили "в конные и в судовые посылки" и "многих языков имали". В сентябре 1656 г. на "отпуске" казаков со службы, во время пребывания под Ригой царя Алексея Михайловича, братья били ему челом об освобождении их самих, а также их жен и детей из зависимости от сына боярского И. Максимова. Прошение Севастьяновых было удовлетворено. Им была выдана грамота к курскому воеводе, в которой почему-то указывалось, однако, отдать им только жен[10]. Из дальнейшего хода дела отчетливо виден тот принцип, которым руководствовалась власть при определении личной свободы казака, когда заходила речь о выдаче его помещику.(с. 189)
В Курске воевода по грамоте отдал Севастьяновым жен, не отдав детей. Когда братья приехали в Москву бить челом о детях, здесь же появился и И. Максимов, который заявил, что Севастьяновы являются его беглыми крестьянами и потребовал в Разрядном приказе суда по этому поводу. Во время разбирательства помещик уличал братьев тем, что и они, и их отец записаны за Максимовыми в писцовых и переписных книгах. Севастьяновы же указывали, что отец их пришел в поместье отца Ивана Максимова по родству; это могут подтвердить их дядья - дети боярские с Обояни. Однако данные слова не были записаны в показаниях братьев, в то время как показания Максимова были подтверждены выпиской в Поместном приказе из упомянутых книг. Это и определило решение дела: 2 марта 1657 г. окольничий И.А. Гавренев и дьяки приговорили в Разряде отдать Фому и Калину Севастьяновых "в крестьянство" по-прежнему (судебное решение принималось заочно на основании записи показаний сторон). Позже Фома сообщал, что подтасовку в документах устроил разрядный подьячий Иван Малышев. Он был родственником Ивана Максимова и ему было обещано имущество братьев. После суда он отвел их к себе на двор, бил плетьми и, допытавшись, где братья оставили свои вещи, забрал их себе (среди вещей видим коня, две пищали, 5 рублей, 10 талеров и др. имущество). После этого подьячий отдал братьев помещику[11].
12 марта 1658 г. Фома Севастьянов опять пришел в Москву и подал новую челобитную, прося пересмотреть решение суда. Дело было передано в Приказ Тайных дел. По рассмотрению судного дела были обнаружены грубейшие нарушения в его ведении и оформлении. Во-первых, не была записана и проверена ссылка Севастьяновых на их родство с помещиком. Кроме того, к судному делу не было приложено рук истца и ответчиков, или вместо них (то есть показания Севастьяновых не были заверены ими). В остальном же законность выдачи помещику казаков со столь явными заслугами никаких сомнений не вызвала. При расследовании выяснилось, что дело вел "молодой" подьячий, не знавший правил оформления подобных документов и нарушивший их "простотою своею бес хитрости", "с малоумия". В действительности, видимо, за его спиной стоял подьячий Иван Малышев, устроивший эту подтасовку. Грамота в Курск (черновик ее), имевшаяся в деле, но не упоминавшая о родстве, помешать ей не смогла[12].
В итоге по указу царя было велено "про свойство (родство. - О. К.) сыскать". В Курск к воеводе была отправлена грамота с соответствующим указом по этому поводу. Однако ни на нее, ни на посланные вслед за ней еще две грамоты ответа не последовало (за это время в Курске сменилось уже три воеводы; братья указывали, что все они были подкуплены И. Максимовым). В августе 1659 г., одновременно с третьей грамотой в Курск по челобитью братьев была отправлена также грамота на Обоянь. Ответ с Обояни пришел быстро. Дети боярские Емельян и Панкрат Буняевы подтвердили слова Севастьяновых. Последние приходились своему помещику троюродными братьями[13]; справедливость требований Севастьяновых подтверждалась. Кончилась эта тяжба, однако, трагически - Иван Максимов, выведенный из себя упорством братьев, схватил Калину и, забив его насмерть обушком сабли, велел бросить тело в поле, запретив хоронить. На этом дело обрывается[14].
Итак, несмотря на принадлежность Фомы и Калины Севастьяновых к донскому казачеству, данное дело решается в общегражданском порядке (по второй части документов Ф. и К. Севастьяновы проходят в качестве "донских казаков Яковлевой станицы Дрониной"[15]). Особенно важен тот факт, что в Приказе Тайных дел упомянутое дело рассматривали объективно, не становясь при этом ни на чью сторону. Как видим, ни принадлежность к донским казакам, ни даже полуторалетняя служба на войне с Польшей и Швецией не могли воспрепятствовать возвращению казака в прежнее состояние, если он до этого не имел личной свободы.
Однако среди казаков, выходивших на службу в Россию, было немало недавних беглых; одновременно к ним "приставали" по пути новые беглецы. Как относилось государство к этому явлению, ставило ли оно какие-либо серьезные преграды ему? Ответ на этот вопрос дает другое сыскное дело от 1664 г. Материалы его отложились в столбце N 567 Белгородского стола Разрядного приказа. Сам столбец состоит из 435 листов и содержит документы 1656-1665 гг. о приеме на службу в этот период времени казачьих отрядов, приходивших с Дона, выдаче им жалования за службу и отчасти - документы о военных действиях казаков в составе русских войск против Польши и Швеции. Интересующее нас дело состоит из 34 листов (л. 265-289 и 296-304) и представляет собой сыск о "буйстве" донских казаков у входа в Разрядный приказ 9 июня 1664 г. во время отъема у них отрядом дворян беглого холопа.
Дело составляют следующие документы: 1) Помета (запись) в Разрядном приказе о драке между отрядом донских казаков и группой дворян на входе в Разрядный приказ; 2) Челобитная Власа Хомякова, его расспросные речи о происшествии и расспросные речи Василия Спиридонова, беглого холопа Л. Хомякова; 3) Расспросные речи караульных стрельцов, остановивших драку и "переимавших" (арестовавших) 18 казаков, об этом происшествии; 4) Расспросные речи арестованных казаков о том же; 5) Расспросные и пыточные речи одного из казаков, Семена Емельянова, по вопросу о том, у кого из казаков во время драки был в руках камень и расспросные речи нескольких очевидцев по этому же поводу; 6) Приговор по делу, составленный в Разряде в форме речи к казакам и, по-видимому, прочитанный перед ними; 8) Память из Разряда в Сибирский приказ о ссылке четырех донских казаков в Сибирь; некоторые другие документы.
К делу примыкают также документы о выходе данного отряда на службу к Москве и о назначении этих казаков в полки (л. 255-264 и 310-321). Среди упомянутых документов видим: две челобитные отряда казаков атамана К. Михайлова о принятии на службу и выдаче жалования, два списка этих казаков, выписка по челобитным казачьего отряда с пометой о назначении его на службу; грамота об отправлении казаков в полк, новый список и наказ назначенному для сопровождения казаков в полк дворянину.(с. 190)
История, вызвавшая сыск, выглядит следующим образом. В конце мая 1664 г. с Дона в Москву пришел отряд донских казаков численностью в сто человек во главе с атаманом Кондратом Михайловым. В двух челобитных, поданных в Разрядном приказе, казаки просили дать им жалование и определить на службу в полки. В начале июня просьба казаков была удовлетворена: их было указано направить в полк к боярину и воеводе кн. И.А. Хованскому, дав им жалование "против их братьи донских казаков" - атаману 10 рублей, есаулу - 9, рядовым казакам - по 8 рублей[16].
Выдача жалования была назначена на 9 июня. Согласно сообщению пометы, в этот день казаки, как им и было велено, пришли к Разрядному приказу и "вошли в розрядные сени многие, а иные стояли на площади у розрядных сеней у дверей". В это время группа дворян - "Елисей Демидов сын, да Влас Исаков сын Хомяковы, и с ними иные" "учели у тех казаков иматца за беглова человека". Казаки, тут же "бросясь на них многолюдством, учали их бить, и беглово человека у них отымать", крича при этом "донским ясаком" ("ясак" - боевой клич) и "замяли" дьяка Ф. Грибоедова, который в это время подошел, чтобы казаков "для дачи государева жалованья по списку пересмотреть". И хотя Хомяковы "беглово человека у казаков утащили в Розряд", столкновение на этом не закончилось: казаки, преследуя дворян, кричали у сенных дверей "донским же ясаком, и в сени (сенях - О.К.) дрались". На шум прибежала группа стрельцов с караула, которая, "изымав ис тех казаков человек с пятнадцать", препроводила их в Стрелецкий приказ, остальные же казаки "из города пошли (бежали - О.К.) на стан, где они стоят"[17].
Во время допроса в Разрядном приказе беглого холопа Василия Спиридонова по прозвищу Толстой, отбитого дворянами у казаков, выяснились следующие подробности его прошлого (последние, впрочем, не представляют собой ничего необычного для своего времени). Отцом В. Спиридонова был сын боярский из Мценска, умерший, когда первому было полтора года. До 17 лет Спиридонов жил у своего дяди во Мценске, затем сбежал от него. В дальнейшем он жил в Туле у Льва Хомякова в качестве холопа, был женат на его "дворовой девке", бежал на Дон. После трех лет пребывания "на Поле" В. Спиридонов с отрядом донских казаков пришел к Москве для участия в военных действиях против Польши[18].
В челобитной владельца В. Спиридонова, Льва Исакова сына Хомякова, поданной в это же время в Разрядном приказе и написанной, скорее всего, братом последнего, В. Хомяковым, уточняются обстоятельства бегства этого холопа. По словам челобитной, В. Спиридонов бежал от Л. Хомякова в то время, когда последний находился на службе в полку боярина и воеводы кн. Г.С. Куракина, во время перехода "ратных людей" из Карачева в Севск. Спиридонов бежал с походного стана "в ночи", пограбя "лошеди, и деньги, и ружье, и платье, и всякую служилую рухлядь", всего "снеся" имущества на 200 рублей. Затем, говорилось в челобитной, в 1663/64 г. он в отсутствие хозяина приезжал к нему "в домишко", и этот дом "хотел разорить без остатку", "безчестил" (оскорблял) его жену, подговаривал уходить с ним других холопов и крестьян, а самого хозяина похвалялся "убить до смерти", и, как гласила челобитная, "домишко (Л. Хомякова. - О. К.) хочет зжечь и разорить без остатку". Сам же Л. Хомяков все это время находился на службе в полках и "от ево Васькина разоренья абеднял (обеднел. - О. К.)".
В целом складывается впечатление, что челобитная оговаривает В. Спиридонова - беглый холоп явно обвиняется во всех смертных грехах (уже за одно бегство холопа из полков по законам того времени полагалась смертная казнь.) Сам В. Спиридонов излагал историю своего побега совсем иначе, но доискиваться до истины в Разряде не стали[19].
Действия казаков были расценены как "воровство" и "бунт". Казакам был поставлен в вину тот факт, что они затеяли драку "в Розряде и у Розряду на площади", а также выкрики во время нее "донским ясаком" (боевым кличем донских казаков). Кроме того, у одного из казаков в руках видели камень, вследствие чего действия казаков выглядели уже как вооруженное выступление. По этому поводу и был проведен сыск.
В ходе последнего выяснилось, что казаки действительно кричали ясаком и дрались с дворянами, хотя сами они и упорно отрицали эти факты, заявляя о самозащите. В Разряде пытались узнать имя казака, бывшего "с кирпичьем"; имелись даже приметы его - "детина молод, собою (видимо, лицом. - О. К.) плоск" (судя по описанию, он был болдырем), однако сделать этого так и не сумели. Правда, один из казаков, Семен Емельянов, обещал выяснить имя данного казака, но затем отказался выполнить свое обещание, заявив, что сам он его не видел, и сыскать его "ему не уметь" (то есть невозможно). То же самое С. Емельянов показал и с пытки, на которой он был "подыман дважды, было ему 30 ударов". Одновременно были вызваны и допрошены оставшиеся на свободе казаки - по какому указу они пришли с Дона. Выяснилось, что на службу к Москве казаки пришли, как и в других случаях, без такового[20].
В результате казакам было предъявлено следующее решение. Им объявили, что арестованные казаки за их "воровство" (так как они "завели бунт в Розряде, и у Розряду блиско государева двора") "довелись до смертные казни". (В данном случае речь шла только об арестованных казаках, поскольку они были пойманы с поличным.) Однако великий государь казаков "пожаловал, смертью казнить не велел", указав лишь у С. Емельянова на левой руке "отсечь два перста", трех человек "пущих заводчиков" у Разряда "бить кнутом на козле нещадно", после чего всех четырех сослать в Сибирь "на вечное житье", а остальных четырнадцать человек отдать атаману. "Прямым" же донским казакам (то есть пришедшим непосредственно с Дона) было велено, "отослав" от себя присоединившихся к ним по дороге людей (согласно показаниям атамана, на сто человек таких было около десяти), отправляться на службу в Витебск в полк И.А. Хованского. Жалование казакам было указано выдать в уменьшенном размере - атаману 7 рублей, есаулу - 6, казакам - по 5 рублей. "А беглова холопа, - говорилось в заключение, - учиня ему наказанье - бив кнутом на казле, отослати ... для отдачи в холопства Льву Хомякову в Холопей приказ"[21].
На материалах данного дела отношение центральной власти к факту пребывания беглых в ка (с. 191) зачьих станицах видно очень хорошо. Как видим, первоначально, принимая казаков на службу, в Москве не требовали выдать беглых и даже не интересовались их наличием у казаков (хотя наличие это и было очевидным). Всем без исключения людям, пришедшим в составе отряда К. Михайлова, предполагалось выдать "государево жалование" и отправить их на службу в качестве донских казаков. Понадобились чрезвычайные обстоятельства, чтобы потребовать от казаков отослать от себя беглых (да и в этом случае речь шла лишь о присоединившихся к казакам по пути в Москву, а не о бежавших на Дон ранее). Таким образом, в казачьих станицах беглые находились в относительной безопасности. С другой стороны, не обеспечивая владельцам выдачи их людей от казаков силами государства, Москва поддерживала, безусловно, такие акты, если они уже произошли. Так, характерно, что в драке были обвинены именно казаки, а не фактически напавшие на них дворяне, а холоп Л. Хомякова был отправлен в Холопий приказ для передачи владельцу безо всяких колебаний.
Однако, даже учитывая тот факт, что государство после изъятия дворянином своего беглого поддержит именно дворянина, а не казаков, хотя и проведет, скорее всего, проверку владельческих прав дворянина (как в деле Ф. и К. Севастьяновых), произвести такое изъятие было делом непростым, а нередко - и крайне рискованным. Мы видели, с каким ожесточением казаки отряда К. Михайлова бросились отбивать своего товарища, не приняв во внимание даже того, что у Разряда, "блиско государева двора", действительно, было не место для драки. Можно представить себе исход дворянского нападения, если бы оно произошло, скажем, на улице, или в полках - без убийств и увечий с обеих сторон здесь могло бы не обойтись. В этом отношении не случайно, что стрельцы, посланные разнять драку, передавая приказ своего полуголовы Ф. Нарышкина во время расспроса, употребляют такие слова: "чтоб они (казаки. - О. К.) дворян не перебили"[22]. В этой фразе, на наш взгляд, присутствует некоторая стандартность, обыденность. Вероятно, драки казаков с дворянами не были редкостью. Единственное, что оставалось делать дворянам, принимая во внимание неизбежный отпор со стороны казаков - это попытаться схватить своего человека, когда он был один - именно так, по-видимому, и были захвачены в Москве Фома и Калина Севастьяновы.
Зная, как отчаянно и ожесточенно сопротивлялись казаки всяким посягательствам на себя и свои "права", современники, по-видимому, в основном предпочитали не связываться с ними, воспринимая казачьи выходки как неизбежное зло. Мы имеем в виду как отдельных дворян, так и государство в целом. Этим обстоятельством, на наш взгляд, и объясняется безответность воевод по отношению к казачьим бесчинствам в городах при проходе последних во второй половине 50-х гг. XVII в. к Москве. Попытка центральной власти проявить однажды силу в данном вопросе привела к катастрофическим последствиям - мы имеем в виду выход на службу к Москве в 1666 г. отряда Василия Уса и направление против него вооруженных сил, что, безусловно, явилось одним из основных факторов, вызвавших Разинское выступление.
Однако возникает вопрос: могло ли государство освободить от крепостной зависимости "старого казака", много лет прожившего "на Поле" и сослужившего в этом качестве не одну важную для Москвы "службу". Такие случаи были. Так, от января-марта 1637 г. до нас дошла челобитная и расспросные речи яицкого есаула Ивана Поленова, действительно, получившего свободу. Его история такова. И. Поленов служил в вольных казаках еще в 10-е гг. XVII в. После заключения Деулинского перемирия с Польшей его "похалопил" (добровольно или нет - из документа не ясно) боярин В.П. Морозов. "Не хотя быть в боярском дворе", Поленов бежал от своего владельца и прослужил восемь лет в г. Терки, где был пятидесятником конных стрельцов. Во время несения "государевой службы" он попал в плен на территории современного Дагестана, но затем был освобожден по требованию персидского "воеводы" г. Дербента. Позднее из Терков Поленов был прислан к Москве с отписками терского воеводы, но здесь был схвачен боярином В.П. Морозовым. Затем Поленов вновь бежал, но уже не в Терки (откуда его все равно бы вернули владельцу), а к казакам на Яик. Из его пребывания на этой реке известны лишь последние эпизоды.
Весной 1636 г. более 500 яицких казаков ходило в поход на Каспийское ("Хвалынское") море, захватив и разграбив персидский город Фарабат. В этом походе И. Поленов был есаулом. Чуть позже казакам стало известно, что по Волге "идет в Кизылбаскую землю... немецкой карабль с товары". Казаки решили "погромить" и его, а также караван из "государевых бус" ("которые бусы пойдут с Терка в Астарахань"), использовав их затем для штурма "немецкого" корабля (очевидно, казачьи струги для такого дела не очень подходили из-за их низких бортов). И. Поленов с атаманом попытались остановить казаков, (чтобы "государевы опалы на себя тем не навести"), но казаки на кругу "всем войском на него, Ивана, зашюмели: в том де государская воля, за то де по... государеву указу вешают их, не желеют, по всем понизовым городом... (то есть городам Нижнего Поволжья. - О. К.)". Вскоре поступили известия, что за этим кораблем "и иные многие немцы с товары" идут с торгом в Персию ("Кизылбашскую землю"). Казаки "приговорили" погромить и их.
Мероприятие планировалось на весну 1637 г., а осенью 1636 г. с Яика на Дон было отправлено пятьдесят казаков (в том числе и И. Поленов) с целью созывать "втайне ис казачьих донских городков запороских черкас и донских казаков для тех... терских и астараханских бус и немецких караблей". В январе 1637 г. с данными "вестями" И. Поленов выехал с Дона в Воронеж, а затем был прислан к Москве с этим, как он пишет в своей челобитной, "государевым тайным делом". Услуга, оказанная Поленовым, была оценена в Москве, и он действительно был освобожден из холопской зависимости, а затем определен для службы в станицу служилых казаков атамана Кругового[23].
Таким образом, как видно из приведенного в данной статье материала, добиться официального освобождения из холопской или крестьянской зависимости было так же сложно, как и изъять беглого у каза (с. 192) ков. С другой стороны, насколько можно судить, единым, общим для всех казаков правовым статусом казачество не обладало. Решение вопроса о возврате казака в прежнее социальное положение определялось всякий раз конкретными жизненными обстоятельствами.
[1]См., например: Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1906. 4-е изд. С.135.
[2]РГАДА. Ф. 210 (Разрядный приказ). Столбцы Белгородского стола. N 39. Л. 213.
[3]Котошихин Г. Указ соч. С. 135.
[4]Дружинин В. Г. Раскол на Дону в конце XVII в. СПб., 1889. С. 28, прим. 87.
[5]Действие этого права приостанавливалось Москвой лишь в 1628-1636 и 1670-1671 гг. в связи с резким обострением отношений между Русским государством и донскими казаками.
[6]РГАДА. Ф. 210 (Разрядный приказ). Столбцы Белгородского стола. N 382. Л. 157. (В действительности казакам было велено идти в поход под Крым. См.: там же. Л. 160.)
[7]Там же. Л. 156-157.
[8]Там же. Л. 158.
[9]Там же. N 394. Л. 115-117.
[10]Там же. Столбцы Приказного стола. N 865. Л. 91-92, 95-96, 99. (Из челобитной и расспросных речей Ф. Севастьянова в Приказе Тайных дел.)
[11]Там же. Л. 92-93, 96-97, 100-110.
[12]Там же. Л. 113-121. Грамота, составленная по челобитной Севастьяновых, мотивировала освобождение казаков их службами.
[13]Там же. Л. 121, 122-144, 145-147.
[14]Там же. Л. 145-147.
[15]В списке казаков отряда Якова Дронова, зимовавших на государевой службе в Могилеве в 1655-1656 гг., действительно значатся Фома Севастьянов и Калина Севастьянов, записанные в одном десятке, причем Фома написан десятником. В данное время, правда, отряд возглавлял уже не Я. Дронов, а Василий Родионов (Усов) - будущий ближайший сподвижник С. Разина, Дронов же числился полковником. См.: Там же. N 550. Л. 170, 168.
[16]Там же. Столбцы Белгородского стола. N 567. Л. 255-264.
[17]Там же. Л. 265-266. (Помета в Разрядном приказе о происшествии у разрядных дверей.)
[18]Там же. Л. 266-268.
[19]Там же. Л. 269, 277-278. "Снос" имущества владельцев во время побега от них (в том числе и к казакам), причем иногда на очень большие суммы, был достаточно характерной чертой того времени.
[20]Там же. Л. 270-276, 279-284. Болдырь - сын русского человека и татарки.
[21]Там же. Л. 285-289, 297-299.
[22]Там же. Л. 270. Слово "перебить" в XVII в. означало "избить". В значении же "убить" в то время обычно употреблялось слово "побить".
[23]Донские дела. Кн. 1. СПб., 1898. Стб. 549-554, 555-558, 921. "Погром" - вооруженное нападение с целью грабежа; "бусы" - мореходные суда; "запороские черкасы" - запорожские казаки. (с. 193)