Коммуналка - это образ жизни в нашей стране, в Москве и не одного поколения. Вся страна была существенную часть двадцатого века большой советской "коммуналкой", не только в бытовом плане, и не только в городе. Некоторые прожили в коммунальных квартирах всю свою жизнь, некоторые живут до сих пор. Моя материнская семья, а потом и своя собственная, не были элитным исключением - "не графья!". Хотя в коммуналках в советское время жили не только пролетарии, как в Ноевом ковчеге там жили всякие граждане, в том числе и "бывшие". Наш совокупный коммунальный семейный опыт насчитывает около 20 лет. Начинался он с восьмиметровых клетушек, где жили вчетвером, продолжался 12 метровым простором, в котором размещались уже пятеро, и закончился 28-метровыми хоромами вместе с 6 соседями: с горячей водой и ванной всё для нас, тех же пятерых, включая туберкулёзного отчима.
--
Наиболее яркое впечатление осталось от среднего варианта. В этот самый вариант я попала уже 12-летним подростком. К этому времени у меня был определённый опыт жизни "в людях". Правда, стоит оговориться, в замечательных "людях". С рождения и до окончания начальной школы жила с любящими стариками: дедушкой и бабушкой, а с пятого класса - в семье вдовы моего погибшего в войну дяди, которого я даже и не видела по причине того, что родилась два года после его гибели. В войну и после её окончания было принято помогать друг другу, особенно родственникам. Сначала старики и моя мама помогали вдове поднимать двух девочек, моих двоюродных сестёр. В помощи эта семья нуждалась, ещё как. Тётя Вера, в прошлом учитель, к середине пятидесятых годов уже не работала: из-за сердца она была инвалидом. Жили бедно, а тогда большинство людей жили именно так, но жили достойно. Я имею в виду, прежде всего труд. Именно он определял образ жизни. Это не только официальная служба или работа. Хотя и там рабочий день был немаленьким, с одним выходным днём и мизерным отпуском, а часто и без этого. Именно так работали миллионы колхозников, да ещё вместо получения зарплаты рисовали им в конторе за каждый рабочий день, так называемый, "трудодень", который, к тому же, не всегда оплачивался. Плохой урожай, или несколько раз увеличенный налог из-за неуплаты его другими слабыми хозяйствами района, области, какая-то другая причина - и всё, что называется, работали "за палочки". Ну, я отвлеклась. В общем, среди людей того времени царила трудовая мораль, она всё и определяла.
Именно так обстояло дело в семье моей тёти. От домашних дел инвалидность не освобождала. А эти самые дела существенно отличались от теперешних, когда трудности сводятся к тому, чтобы загрузить посудомоечную и стиральную машины, погладить навороченным утюгом бельё, а то и так застелить, без изысков, пропылесосить квартиру разок в неделю. Ну и приготовить, конечно, еду на газовой или электрической плитах, в пароварках, аэрогриле, мультиварках и т.п. Другие были тогда дела. Во-первых, хозяйство для миллионов людей было почти натуральным. Нарисованные "трудодни - палочки" на тарелку не положишь, а есть - то хочется, да не один раз в день. Поэтому фрукты-ягоды, овощи, да и живность кое-какую надо было вырастить. Было это очень непростым делом. Трудным. От темна и до темна, после работы и до неё работали люди в своём хозяйстве. Что такое содержать корову?! Не только вставать нужно было вместе с солнышком, чтобы её подоить и отправить на выпас. Нужно было сделать это в течение дня ещё два раза, по-хозяйски распорядиться надоенным молоком. Но это ещё не самое трудное. Гораздо труднее обеспечить корову и других домашних животных кормом. Для коров и овец основным кормом тогда служило сено, а его на долгий зимний сезон требовалось очень много. Где взять? Заготовить: накосить, насушить, привезти, сгрузить, если есть куда. А если некуда - сложить в стожок во дворе. Всё это девчонки-подростки делать умели. Но где косить? Делянки для покоса выделялись местной властью, а она не всегда щедро это делала. И не важно, что нужно было это для семьи погибшего солдата. Тогда такими семьями были семьи через одну - две. Ну, а если уж повезло, выделили покос, то девчонки от зари до зари в июне трудились на нём с косами, граблями, а потом на тачках по два - три километра свозили сено к дому. А картошка?! Без неё было не прожить. Ну, её нужно было посадить, прополоть, окучить, а осенью после занятий в школе - выкопать, просушить и перевезти домой на той же тачке в подвал.
В общем, дел на девчоночьи плечи хватало. И не только своих, прихватывали и чужие. Вернее, не чужие дела, а хороших друзей. Ситуация почти чеховская - три сестры. Флореновы. Все учительницы, бездетные, немолодые и нездоровые. Сами уже справляться не могли, а жить, не занимаясь домашним хозяйством, для них, как и для остальных, было невозможно. Да и жили они не в самом посёлке. А в пяти километрах от него - в деревне Лаптево. Название, можно сказать, почти некрасовское. Вот девочкам и приходилось успевать на двух площадках. Это считалось нормальным. А как иначе? Ведь чуть раньше эти учительницы сами, и не только они, помогали им. Да, поселковая интеллигенция, в самом настоящем и полном соответствии своему статусу, состояла из очень добросердечных людей. Их поддержка очень помогла семье моих сестёр. Так что, когда подросли Галя и Люся (так звали сестёр), они старались делать всё возможное для постаревших друзей своей матери.
Когда ездили в Москву, то продукты и прочие покупки везли на всю учительскую братию. Тащили огромные мешки, да ещё "наперевес", рук-то не хватало, а вот как хватало девчоночьих сил, ума не приложу. Однажды у старшей силы кончились прямо на перроне при пересадке с поезда на поезд. Опустить мешки опустила, а поднять снова на плечо не смогла. Попросила молодого солдата помочь. Он кряхтел - кряхтел, да так и не сдюжил. Извинился, смутился и ушёл. Пришлось Гале присесть к мешкам, а мне потихоньку вкатывать их за перевязку ей на плечо. К общей радости мы справились, в вагон их втащили. Таким же способом действовали и в пути и дальше, так и добрались. Зато сколько радости и благодарности услышали, когда раздавали привезённое. Кое-какие подробности того периода моей жизни уже отражены в рассказе "Камелия". Но всё хорошее, как и всё плохое, как известно когда-нибудь заканчивается. Правда, совсем неизвестно, почему хорошее заканчивается гораздо раньше, чем плохое. Молниеносно пролетел и мой замечательный год жизни в посёлке, теперешнем городе с красивым названием Ясногорск.
Младшая сестра в след за старшей поступила в институт в г.Тула, там они учились и жили в общежитии. Тётя стала всё чаще прибаливать, и чужой подросток ей был явно не по силам. Пришлось моей маме меня наконец-то забрать в свою семью. Приехав в Москву, я стала, по крайней мере, так я ощущала, самым несчастным ребёнком на свете. Да и откуда быть другим, более светлым впечатлениям. Красная площадь, другие достопримечательности и все блага цивилизации были словно не в одном со мной городе, а где-то на другой планете. А мой мир, вернее, мирок, был втиснут в 12-метровую комнатушку. Та в свою очередь находилась в семейной части общежития вагоноремонтного завода им. Войтовича. Общежитие не только принадлежало заводу, но и находилось непосредственно в одном из его корпусов. Общежитейская часть корпуса от территории самого завода была отгорожена высоким деревянным забором. Может, высоким он мне тогда казался, а был иным? Ведь перелезали же ребята на заводскую территорию за мячом, который во время наших дворовых игр часто улетал туда.
Так вот, часть корпуса приспособил завод под общежитие. Оно в свою очередь разделялось на две части: классическое общежитие для молодых парней и девушек, которые трудились на заводе, и комнатушки для семей рабочих того же завода. Бесчисленные коридоры и коридорчики по несколько комнат в каждом, общая кухня для 13 семей с двумя газовыми плитами и с восемью комфорками, а также с одной раковиной и краном холодной воды, это были все удобства, которыми мы располагали. Да, удобства были "не во дворе", они были в количестве двух туалетных кабинок прямо на лестничной площадке. Корпус наш был двухэтажный с очень высокими потолками. Это нам давало возможность не задохнуться от скученности. Но окна были, как и в остальной части заводского корпуса, тоже огромными, форточки размером в небольшое окно. Это создавало массу неудобств: когда солнышко, не знаешь, куда деться от жары. Если откроешь эту самую форточку, а на улице не жарко, то тебя не-то что с кровати, которая придвинута прямо к окну, сдувает, продувает немилосердно до самой двери. В общем, квартирный вопрос не только портил отношения, он испортил и здоровье всем: от мала до велика.
Вешалка для одежды была прибита прямо в самой комнатушке. Пять пальто повесим и из четырёх углов один занят полностью. Приблизительно в таких же условиях жили и наши соседи. Чуть лучше жили только две семьи. Главы этих семей были "в начальниках". Были и те, кто жил хуже среднего уровня. Одинокая немолодая работница завода и уборщица с дочерью-подростком жили в одной комнате, которую делили пополам простынёй.
Всё было в нашей коммунальной жизни: и скандалы, и обиды, и ругань, и даже до драк дело доходило. Но было и много хорошего: и помощь, и поддержка, и сочувствие, и общие праздники. Был своеобразный устав и порядок коммунальной жизни. Все неработающие женщины, в их числе была и моя мама, готовить должны были в первой половине дня. Это было нужно для того, чтобы вечером газовыми комфорками могли воспользоваться те, кто пришёл с работы. Комфорок-то было всего восемь. А семей - тринадцать! Вечером мама только просила кого-нибудь из соседей позволить ей разогреть еду для пришедшего с работы мужа, да и детей покормить ужином. На несколько минут кто-нибудь да и уступал комфорочку.
Примерно также обстояло дело и со стиркой. Стирали в корытах со стиральными досками. Неработающие - утром в будние дни, работающие - вечером и в выходной день. Под высоким потолком кухни были натянуты верёвки, на которые и вешали постиранное бельё. Но его, как правило, умещалось только с одной стирки. Если больше, то на улице натягивались вёрёвки для белья, которые в середине подпирались высокими шестами, чтобы бельё не доставало до земли. Постепенно сложилась такая традиция, что чаще всего моя мама стирала в компании ещё двух соседок: мамы моей подружки и матери будущего телевизионного диктора. Это повелось потому, что две женщины из трёх старались соединить "полезное с приятным". Полезным была сама стирка, а приятным - юмористические рассказы тёти Жени - матери будущей телевизионной знаменитости. Эта самая тётя Женя, как и вся её семья, была очень ярким явлением в нашей коммунальной жизни, и заслуживает это "явление" подробного рассказа. Ну, сначала, что касается стирки. Они её начинали утром, после того как отправят детей в школу, а мужей на работу. Встанут у своих корыт... и представление начинается. Именно представление. К каждой стирке у тёти Жени была приготовлена отдельная программа. Это были анекдоты, какие-то короткие истории и тому подобное. Рассказывала она мастерски. Мне, кажется, что она была даже артистичнее своей талантливой дочери. Рассказывала так, что две её соседки по стирке падали от смеха возле своих корыт, ставили ноги "крест-накрест", убегали в туалет "по малой нужде". А хохот стоял такой, что, казалось, его слышат в цехах вагоноремонтного завода. Две прачки талантливо хохотали. А третья - талантливо рассказывала, не улыбаясь. Она зря не тратила ни сил, ни эмоций, ни времени. А закончив стирку, быстро впрыгивала на табуретку, вешала своё бельё, не оставив места больше ни для чьего другого. Спрыгивала с табуретки она легко и с мефистофельским смехом, приговаривая всегда одну и туже фразу: "Смеётся тот, кто смеётся последним!"
Две безнадёжно отставшие прачки, обессиленные смехом, лишённые стимула (вешать-то было некуда, зимой на улице вообще не высыхало бельё и приходилось его заливать в бачках для кипячения холодной водой до благоприятной оказии), поникнув, молча и пасмурно достировали, уставясь каждая в своё корыто. Это представление было еженедельным.
Возвращаюсь к тёте Жене. Она и внешне разительно отличалась от соседок. Те две маленькие и полненькие. Она высокая, худощавая, смуглая женщина с красивым, но немного болезненным лицом. Некоторые её выражения, высказывания помню до сих пор, хотя расстались мы с ней и с этой коммуналкой больше полвека назад. А недавно, очень поздним вечером у меня раздался в доме телефонный звонок, и я услышала, взяв трубку: " Привет! Как живёшь-то?" Сначала я подумала, что кто-то ошибся номером, и попросила представиться. В ответ услышала шутливо - возмущённое: "Господи, не виделись-то всего полвека. А она уже: "Представьтесь, пожалуйста!" Прямо важная птица. Слушай, ты наверное стала толстой?" И тут я словно на мгновение вернулась в детство - Тётя Женя! Никто, никто не может так разыграть. Обрадовалась несказанно. Проговорили долго. Она меня отругала за то, что не поддерживаю связь со своей бывшей подружкой, тоже жившей в коммуналке. Рассказала о её житье-бытье, дала телефон и приказала позвонить. Сама она разыскала номер моего телефона через родственников моей второй подружки детства, с которой отношения я поддерживаю до сих пор.
Наговорились мы вдоволь. Вспоминали обо всём хорошем из нашей коммунальной жизни. Не касались лишь одного случая: на мой взгляд, забавного, на взгляд моей собеседницы, видимо, не очень. Моя соседка по прошлой коммуналке была человеком азартным, увлекающимся. Это во многом делало, как я уже упоминала, её характер ярким. Но только не в тех случаях, когда она наказывала своих детей. Их было в семье двое: старшая девочка - будущая знаменитость, и её младший брат, ровесник моей младшей сестры. "Наказывала" - это, мягко говоря. Она их лупила! Как придётся и чем придётся: туфлей, половником, ремнём с металлической пряжкой. Дети так пронзительно кричали, что наши матери пили сердечные капли. А моя, как-то отругав её за такой способ наказания, пообещала наказать её саму за жестокость. Сказала в сердцах, да и забыла об угрозе. А тут вскорости грянула очередная "расправа" тёти Жени над младшим сыном. С воплями он сумел удрать и куда-то спрятался. Уложив спать на послеобеденный сон младшую дочку, моя мама в это время, закрыв девочку в комнате, заторопилась в магазин. Уже на выходе её встретил вопрос тёти Жени: "Поль, ты Толика не видела? Куда-то удрал, паршивец!" Мама, конечно, его не видела, но пообещала быстро вернуться из магазина и подключиться к поискам. Вернулась и застала такую картину. Толика искала не только его мать, но и другие женщины соседки. Дело было зимой, а убежал он раздетым. Уже позвонили и в милицию. Бросив сумки у закрытой двери, моя мама подключилась к поискам. Мальчика (ему тогда было года три) не было нигде. Спохватившись, что своя-то малышка в комнате под замком, мама бросилась к ней. Когда она открыла ключом дверь, то чуть не лишилась чувств от увиденного. Двое маленьких деток увлечённо играли на полу. Что за чудеса?! Как Толик мог оказаться в запертой комнате? А никаких чудес и не было. Просто пока мама перед походом в магазин бегала на кухню выключать варившийся борщ, Толик, спасаясь от ремня, вбежал в комнату, где спала моя сестра, и спрятался под стол. Наш маленький стол (метр на метр), который был для нас и обеденным, и письменным, покрывался длинной скатертью. Вот под нею-то мама и не заметила притаившегося беглеца. Да и торопилась она очень. Тетя Женя не поверила маме, что она "ни сном - ни духом!" Подумала, что так мама выполнила посуленное наказание. Никакие мамины уверения и оправдания не были приняты, и она была подвергнута остракизму на несколько месяцев. Мама очень переживала, особенно удручало отлучение от "весёлых стирок".
Судьба милого мальчика Толика уже во взрослой жизни трагична. Он умер не своей смертью. Его убили на пороге своей квартиры. Подробностей не знаю. Им дали квартиру на несколько месяцев раньше нас, мы переехали в другую коммуналку в 60-ом году. Связь прервалась. Тётю Женю о Толе в разговоре я не расспрашивала - понимала, что хоть и прошло много лет, матери всё равно больно. А вот о том, как убили на улице её старшего внука Андрея (сына дочери), за куртку и кроссовки, на улице, она рассказала сама. Страшно было слышать жуткую боль даже по телефону.
Тётя Женя была великим мастером давать убийственные характеристики тем, кто ей был неприятен. Туалетная уборщица, жившая вместе с дочерью за развешенной вдоль всей комнаты простынёй, вместе с несчастной и одинокой женщиной, с одной стороны вызывала сочувствие. Муж погиб на фронте, и она воспитывала одна не очень здоровую девочку, мою одноклассницу. С другой стороны, её хитрость, неискренность и желание при случае продемонстрировать высокомерие по отношению к другим, не располагало к ней её соседок. Не симпатизировала ей и тётя Женя. Когда та, Лена Полякова, мыла в феврале месяце под единственным краном на кухне виноград, равнодушной остаться было невозможно. И это была не зависть. Хотя, конечно, позволить такой деликатес в нашей коммуналке никто себе не мог, даже семья ярких и сравнительно обеспеченных Буранцевых. Да и в магазине-то в 50-х годах двадцатого века это было редкостью. Все, кто видел это демонстративное мытье винограда, удивлялись молча. Но не таков был темперамент тёти Жени: "Лена, откуда такая роскошь?! А вот у меня не получается побаловать своих детей таким лакомством среди зимы". В ответ хитрая тётя Лена сквозь зубы цедила: "Жить надо уметь. И я для своего цыплёночка не жалею ничего". "Цыплёночку" на тот момент было 15 лет. И по вечерам, когда мама-курица трудилась над унитазами, в их гнёздышко наведывался вполне зрелый "петух". Лёшка жил в нашем же общежитии, работал, как и большинство его насельников на вагоноремонтном заводе. Так вот "умела жить" мать моей одноклассницы за счёт этого парня. А на все недоумённые вопросы, касались ли они очередного нового платья, пальто или покупок мебели, неизменно отвечала коронной фразой: "Жить надо уметь!" Такое умение совсем не приветствовалось остальными матерями-соседками. Жили-то скученно, все всё видели и, конечно, обсуждали и осуждали. На гордое "Я для своего цыплёночка ничего не пожалею!" тётя Женя тихо бурчала сакраментальную фразу: "Твою курицу надо гавном кормить, а тебя, дуру-сводницу, кнутом бить!"
Но такова была реакция мудрых наших матерей. У нас, подростков, отношение и оценки происходящего были другие. Зайдя к однокласснице однажды, чтобы сообщить домашнее задание (она пропустила школу из-за болезни), я увидела глазами, а носом, обонянием почувствовала такое, отчего у меня закружилась голова и потекли слюнки. На тумбочке возле дивана, на котором возлежала "больная" барышня, и на котором сидел её ухажёр, стояли для зимы фрукты для того времени (50-е годы ХХ века!) экзотические. Рядом сверкала фольгой и одуряла запахом большая открытая плитка шоколада. Аромат шоколада, казалось, заполнял всё. Я сообщила задание и втайне надеялась на угощение, ну хоть малюсеньким кусочком шоколада! Ведь нам дома покупали только карамельки в день зарплаты отчима. Моим надеждам сбыться было не суждено. Я откланялась и уже за дверью остро осознала, что я хочу жениха, и он должен был пахнуть не тройным одеколоном, не "Шипром", или как теперь - парфюмом, он должен был благоухать шоколадом. Настоящим, с высоким содержанием какао-бобов. Это стало моей маленькой приземлённой мечтой. Должна сознаться, что сбылось всё порознь: шоколад я попробовала раньше, с первой получки, а женихи появились много позже, и шоколад они мне почему-то не покупали. Точнее говоря, они не дарили ничего. Тогда было так принято, и меня это устраивало - всегда хотела быть независимой и никому ничем необязанной. Бедная, нищая и гордая! По сегодняшним представлениям - смешно. Шоколада уже давно мне не предлагают. И никто уже не предлагает ничего. "Поезд ушёл!".
У меня "ушёл поезд" теперь, в старости, а от моей рано заневестившейся одноклассницы в первое же лето после окончания школы ушёл жених. Ушёл и забрал все подарки, которые невозможно было съесть. Не поленился даже шторы снять с окна, а платья, пальто забрал вместе с шифоньером. По рассказам оставшихся соседей, (моя семья к этому времени переехала в новую коммуналку), фразу "Надо уметь жить!" от тёти Лены Поляковой с тех пор они больше не слышали. А я после всего случившегося с одноклассницей вообще расхотела жениха. Даже шоколадного.
Дом наш (жила в нём до середины 1960 г.) был двухэтажным и имел форму буквы "Г". Напротив нашего крыла дома, на первом этаже в комнате общежития жили два брата. Они были близнецами, были уже довольно взрослыми, старше меня на 17 лет. Внешне совсем разные: Сергей шатен с тёмными глазами, Лев - голубоглазый блондин, слишком блондин...альбинос.
Братья среди своих соседей - заводских ребят - выделялись. Во-первых, были постарше их. Во-вторых, эрудицией и, конечно, в - третьих, - интеллигентностью. В свои 15 лет это различие я уже видела, чувствовала, хотя никаких биографических подробностей не знала. Опять-таки подростковые 15-16 лет - время первой любви. Я не была исключением. Нравился Сергей. Он в то время встречался с очень красивой и умной девушкой Ниной, тоже жившей в этом же общежитии. Но как-то так случилось, что мы с Сергеем стали общаться на почве общих интересов к книгам, к чтению. Это было общение старшего, более образованного и зрелого читателя, и младшего, начинающего. Он, по сути, в тот момент руководил моим чтением, давал книги. Прочитанное мы часто обсуждали с ним. Обсуждали, ожидая своей очереди около пинг-понговых столов во дворе. В комнату к братьям я заходила редко, за книгами. Во время общения и игры в настольный теннис я узнала, что они работают на строительстве метро и учатся на вечернем отделении в МИИТ (по специальности "мостостроение"). Но самое интересное об этих парнях, вернее, молодых мужчинах я узнала позже. А пока я пребывала безнадёжно влюблённой пятнадцати - семнадцатилетней девочкой в 33-летнего мужчину, который в мою девичью сторону серьёзно не смотрел. Но, как известно, пути Господни неисповедимы.
Перед самыми выпускными школьными экзаменами я из нашего старого заводского дома на Шоссе Энтузиастов уехала, как тогда казалось, на самый край Москвы - к станции метро "Электрозаводская". Связь прервалась, а я, как уже сформировавшийся читатель, читала уже, к сожелению, без помощи, советов и такой приятной опеки старшего товарища. Правда, слухи кое-какие до меня доходили. Знала, что Нина и Сергей расстались. Она удачно и выгодно вышла замуж за военного и из Москвы уехала на место службы мужа. Слышала и про то, что Сергей тяжело переживал разрыв. Трудно ему было, конечно, конкурировать с более удачливым парнем в погонах: ведь Сергей ещё только заканчивал вечерний институт, жилья, кроме комнаты в общежитии на двоих с братом, у него не было. Много чего не было в 33 года. Но зато причин для грусти, и даже обиды на судьбу, было более, чем достаточно. И таких причин врагу не пожелаешь. Но об этом я узнала через два с половиной года.
А случилось это так. Уходил в армию брат моей подруги, семья которой, как и моя, переехала в новый заводской дом. На вечеринку по случаю проводов в армию были приглашены и знакомые ребята из общежития, в числе которых был и Сергей. На проводы была приглашена и я. Мы встретились. Он стал уже более взрослым - 36 лет. К тому времени и я уже была не подростком, а 19-летней девушкой. Вот тут уж он не прошёл мимо меня ни взглядом, ни вниманием. Разглядел и... сразу начал мужскую атаку по всей линии: ухаживал, добивался встреч. Но получилось так, что наши чувства, что называется, "не совпали по фазе" - разминулись во времени. Моё яркое и сильное чувство успело потускнеть, осталось только огромное уважение. С его стороны я видела влюблённость. Из-за уважения, о котором я упомянула, я не могла отказать Сергею во встречах. Более того, он начал возить меня к друзьям и знакомым, как я понимала, "на смотрины". Люди, которых мы посещали, были чрезвычайно интересны. Я не знала, как отказаться от этих поездок, чтобы не обидеть его. Мы о многом говорили с Сергеем. Вот тогда то я и узнала о драматических событиях детства его и брата, юности, и даже молодости. Он мне рассказал об этом перед поездкой на дачу к Екатерине Павловне Пешковой - первой жене А.М.Горького. Екатерина Павловна была другом супружеской четы Мухиных (родителей Сергея и Льва), профессиональных революционеров, старых большевиков, репрессированных в 1937-ом году. "Сначала арестовали отца, а потом немного спустя времени, поздно вечером увели и мать, - рассказывал Сергей - Была зима, было холодно, и мы, десятилетние мальчики, оцепенев от случившегося не сразу догадались даже закрыть за ушедшими дверь. Так и просидели всю ночь, прижавшись друг к другу, пытаясь понять, согреться, прислушиваясь к вою вьюги. А февральский ветер выдувал из наших сердец и душ то тепло, которым обеспечили нас щедро с Лёвкой родители". Потом детей отправили в детский дом, куда вскорости и приехала их навестить Пешкова. С тех пор их связь не прерывалась. Она, по сути дела, была неофициальным их опекуном и уважаемой и любимой наставницей. Вот почему наш первый совместный визит был именно к ней. По возможности она помогала ребятам, но даже не в её власти было изменить многие обстоятельства, а именно - не разрешали поступать в институт. Власти смилостивились только после известного съезда партии в 1956 г. Они стали студентами вечернего отделения Мос. института инженеров железнодорожного транспорта (МИИТ). Многие места работы для них до поры, до времени на земле были тоже недоступны. Слава богу, нашлась для них работа под землёй - строительство Метрополитена.
За давностью лет подробностей нашего гостевания у Екатерины Павловны не помню. Осталось только общее приятное впечатление от поездки, общения. Стоит сознаться, что не только виновата память, что не удержала подробности нашей встречи, я, видимо, в тот момент и не осознала должным образом статус, авторитет, роль в жизни Сергея и значение этого не только замечательного человека, но и известной фигуры в истории нашей страны. Озарение пришло позже, но встреч, увы, уже больше по известным причинам не было. С Сергеем через год мы расстались. Это случилось поздней осенью, но прежде, летом, Сергей успел свозить меня ещё на одни "смотрины" к своему другу Радию. Мы были у него и в московской квартире, и на даче в семье его родителей. Это была удивительно интересная семья. По профессии и отец, и сын - архитекторы. То, что они сделали своими руками, помню, поразило и восхитило меня. Наш быт в то время был незамысловат и примитивен. А тут и выдумка, воображение, фантазия и воплощение. Причём, из недорогих подручных средств и материалов. И хоть прошло уже более полувека с тех пор, помню самые приятные и тёплые впечатления от приёма в отношении меня, не очень образованной и развитой рабочей девушки, этими сердечными и интеллигентными людьми.
"Смотрины" шли за смотринами, я догадывалась о серьёзных намерениях Сергея, но не знала, как дать ему понять, что ответных намерений с моей стороны нет. Но мой ухажёр был человеком опытным и мудрым. Он сам помог мне принять решение и сделал это удивительно деликатно. Ему предложили поехать поработать в одну из развивающихся стран. Лёва, кстати, воспользовался подобным предложением и уехал позже строить мосты в Афганистан, а, много лет спустя, он закончил жизнь трагически - его казнили душманы. Ещё до отъезда Сергей получил и квартиру, тем самым он получил все необходимые условия, чтобы создать семью. Мне было сделано предложение "руки и сердца", но при этом от меня не требовалось срочного ответа. Сказано было так: в расчёт принимается и осознаётся 17-летняя разница в возрасте и право подумать над сделанным предложением. Если я решу положительно, то я прихожу на следующее свидание, если я предложения не принимаю - не прихожу. Я не пришла! Переживала, конечно, что причинила ему боль, что почти год невольно морочила голову, не решаясь даже себе признаться, что никакой любви в моём сердце уже нет, а осталось только уважение. Но я также понимала, что этого явно мало, чтобы выходить замуж. Если бы это случилось, я не сумела бы сделать его счастливым. Зная себя, догадывалась, что сама тоже стала бы несчастлива. Материальная сторона жизни: у меня фактически не было настоящего жилья, зато были настоящие, нешуточные проблемы в отношениях с отчимом, в семье которого в данный момент мне он позволил жить после годичного изгнания и возвращения из него. Не повлияла на принятие решения и моя необеспеченность, точнее - бедность. К сожалению, не обрёл личного счастья в последующей своей жизни и бывший мой любимый. Его судьба не была столь трагична, как судьба его брата, но и радости, насколько я знаю по слухам, было мало. Умер он рано и одиноко. Вот такой грустный конец у моей девичьей любви.
Но с окончанием любовной истории жизнь не закончилась. Когда тебе до двадцати, можно сказать, жизнь только разворачивается. Правда, разворот этот не всегда был наполнен радостями, часто - наоборот.
Я далеко убежала вперёд по своим коммунальным коридорам, и даже выскочила за их пределы, а зря: там осталось ещё немало интересного, что сохранилось в памяти. Но вспомнилось сейчас не совсем коммунальное, скорее "иммиграция" из него, иммиграция временная, в места не столь отдалённые. Нет-нет, не подумайте плохого. Просто "места не столь отдалённые", это в прямом смысле слова: всего лишь 200 км от Москвы, в Тульской области. Случилось это, когда мне только что исполнилось 15 лет. Причина моего скоропалительного отъезда была вполне банальной: наша семья в полном составе отдыхала в деревне у моих дедушки и бабушки по линии мамы. Как-то утром я поздно встала, раздражённый отчим вслух в очень оскорбительной форме предположил причину этого. Но больше чем меня, это оскорбило деда. Он в сердцах предложил отчиму срочно закончить отдых в его доме. Зеркальная реакция отчима: "но тогда и эта проститутка пусть убирается из моей комнаты на все четыре стороны!" Стороны то четыре, только в трёх уж точно никто меня не ждал. Любимые мои старики всегда готовы были мне помочь (и помогали!), да только трудно это было сделать в той ситуации. Учиться у них в деревне было негде, школа там только начальная, полная средняя находилась или в районе в 15 км от деревни, поближе - в 10 км, в большом селе Хотушь. В районном центре хоть и подальше, но сообщение с ним более налаженное: односельчане чаще ездили туда по разным делам (на базар, в магазины, в больницу и т.п.), дорога туда была тоже много лучше. А вот в Хотушь редко кто заглядывал, если только в церковь или в гости, и дорога из-за её невостребованности была ужасной: осенью и весной грязь, зимой совсем неукатанная, о расчистке речь вообще не шла - асфальта на деревенских дорогах тогда не было совсем, да и незачем. В район на учёбу отправляться было нельзя: тётя, у которой я жила, когда училась в пятом классе, меня взять не могла: у неё были проблемы со здоровьем, взрослые дочери учились в это время в институтах в Туле. Можно, конечно, было снять жильё там, да посчитали это по отношению к тёте неделикатным. Так что решили - в Хотушь!
Всё это случилось в конце августа, а до той поры произошло много немаловажных событий. Начались они ещё за год до этого лета. 1957 год. Деревня, спустя 12 лет после окончания войны, потихонечку начала приходить в себя. То в одном конце улицы, то в другом зазвенели пилы, застучали топоры - люди строились. Ведь некоторые дома держались, что называется, "на честном слове", на подпорках и в любой момент могли рухнуть на головы их обитателей. Наш был чуть в лучшем состоянии. Однажды, вернувшись после прогулки, к утреннему чаю, дед в каком-то возбуждённом состоянии заявил: "Наш дом весь вид улицы портит. Будем строиться!" Как гром среди ясного неба! Домашние попытались убедить деда бессмысленности решения: дом лет десять, если ему немножко помочь, простоит. Старикам в ту пору было уже под 80. После них использовать москвичам дом и участок не было никакой возможности: далеко, добираться целая проблема, а если наведываться время от времени - всё растащат. Но всё, что говорили близкие деду, его не убедило. Сказал сердито: "Строиться! И сад сажать!"
Одним из сезонных ремёсел, которыми владел дед, было печное дело. В этом он был великий мастер. В семье знали историю его профессионального становления и гордились этим. Ещё молодым парнем он в артели печи клал в Большом театре в Москве. Вот дед и заверил своих близких, что касается фундамента, печей и кое-чего ещё сам осилит. Лес закажет, брёвна вывезет. Предварительная договорённость есть. Так что вперёд и с песнями. Но, как известно, "загад не бывает богат" - дед заболел! Пришлось нанимать на строительство фундамента и печей халтурщика Ихимушку, брёвна для дома из леса маме и мне, 14-летнему подростку, по ночам на лошади за 5 км вывозить. Ночами возили потому, что днём лошади заняты на колхозных работах. Камни, в том числе и большие валуны для фундамента и печи, собирали на реке тоже вдвоём и на носилках из-под обрыва вытаскивали на берег, а потом на двухколёсной тачке перевозили к дому. Цемента тогда в деревне не было и в помине, так что клали на глину (правда, не совсем обычную), её добывали у реки, под обрывом. Оттуда на лошади везли к месту стройки. Делом это было трудным, и не столько даже чтобы накидать в повозку, сколько трудно было проехать. Узкая кромка берега реки под обрывом, да и та наклонная. Мама у меня была человеком резким. Решительным. Сама умела делать всю деревенскую работу и требовала это от других. От меня, в частности. Я это ей не в упрёк, жизнь того тогда требовала. На женских да девичьих плечах она всю войну в деревне держалась, да и после войны расслабляться не давала. Вот и приказала мне мама взять лошадь под уздцы и провести её до брода. Я испугалась, попыталась отказаться, но мама прикрикнула, и деваться было некуда - повела лошадь по наклонному берегу. По неопытности встала сбоку между лошадью и рекой, а по обоюдной с мамой невнимательности мы не обратили внимания на то, что глина насыпана не посередине телеги, а как-то тоже сбоку. Но дело всё довершил небольшой камень, на который наехала телега, крен увеличился, телега перевернулась, потащила в омут за собой лошадь, которая, падая, столкнула и меня в воду. Ужас от того, что я испытала, я помню до сих пор. Иногда это мне во сне снится: удар лошадиной ногой, боль и барахтанье в глинистой воде, из которой никак выплыть не могла: всё натыкалась то на лошадиный бок, то на повозку. Но каким-то чудом вынырнула. То, что увидала, было ужасно. Повозка вся под мутной глинистой жижей, а над ней на секунды высовывались храпящие лошадиные ноздри. Упряжь не давала лошади выплыть. Мама кричала страшно. Ведь погубить лошадь - это было погубить всех: с колхозом тогда не расквитались бы. На наше счастье неподалёку шла группа мужиков. Они прибежали на крик. Перерезали постромки, освободили лошадь. Этой несчастной потом долго ещё залечивали ногу. Ну а меня было лечить недосуг: стройка ждать не будет. А она, хоть и со скрипом всё-таки потихонечку началась.
Не знаю, кто больше страдал и мучился - мы с мамой - или больной дед. Смотреть, как работали руки этого Ихимушки, да не где-нибудь, а фундамент твоего нового дома закладывали, было для деда нестерпимой пыткой. Я видела - он плакал. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Муки явились каким-то необъяснимым мощным стимулом к выздоровлению его. Он усадил этого неумеху и бездельника за стол, напоил самогоном и как-то сумел потихоньку, без всяких объяснений с руководившими стройкой женщинами, уговорить удалиться. Почти по-английски. Когда хватились этого "строителя", дед объяснил причину его исчезновения. Сначала был скандал. Ещё бы - ведь удалился то незадачливый мастер не только с задатком, старик вынужден был заплатить ему за весь объём не сделанной им работы. На меньшее Ихимушка не соглашался.
Энтузиазм среди оставшихся строителей был небывалый. Дед сломал ту часть фундамента, которую успел слепить Ихимушка., возвёл заново, плотники поставили на него сруб. Наш "артист Большого театра", как мы в шутку звали деда, с арией "О, дайте, дайте мне свободу..." с утра пораньше весело возводил печи. Вот так и построились. Но потом, как я уже рассказала, случился скандал, и я оказалась в деревне Хотушь.
Там мне старики сняли не дом, не комнату и даже не угол, а половину полутороспальной кровати. На другой половине кровати спала моя подруга и одноклассница. Она была из той же деревни, где жили дед с бабушкой и, куда каждую субботу мы тащились после учебы. Приходили под вечер, а он поздней осенью и зимой наступал рано. Но я ещё успевала (а куда было деваться?!) помыть полы в доме, помыться самой и постирать свои вещички. Трудно было, конечно, но совсем неприятно было ложиться с мокрой головой спать: фена тогда в помине не было, в печку голову не сунешь. Из-за этого ходила с вечным насморком. Когда всё это надоело, взяла ножницы для стрижки овец, и прямо заплетённые косы и отмахнула. Держа их в руках, бабушка не просто плакал, она выла, как будто потеряла что-то дорогое.
Вот так из недели в неделю продолжалась моя деревенская жизнь. Учиться мне было нелегко и, как может показаться странным, требования в сельской школе были весьма серьёзными. Мне показалось, что они выше, чем в школе московской. Были в нашей жизни с подружкой и свои радости: в кино ходили, книги читали. Были и приключения. Серьёзные и несерьёзные. Начну с несерьёзного. У нашей пожилой доброй и душевной хозяйки была непутёвая дочь-разведёнка. Работала она в том самом районном посёлке, о котором я уже упоминала, а к матери иногда появлялась в выходной день. А тут наша старушка задумала к кому-то уехать на несколько дней в гости, и наша Манька осталась с нами за хозяйку. Тут как раз по делам в Хотуши оказался милиционер, и поскольку гостиницы в деревне не было, квартировал у нас. И надо же было так случиться, что наша Маша "положила на него глаз". Закрутить с ним полноценный роман ей мешали мы. Честно признаюсь, мы оказались большими врединами, и вместо женской солидарности усердно блюли её и милицейскую нравственность. Парень-то хоть и молодой, но женатый уже был.
Развернулось настоящее женское противоборство. Маруся вечером старалась выпроводить нас из дома, даже деньги нам на кино давала, а в клубе шёл в этот день какой-то интересный фильм. Меня-то долго и не надо было уговаривать, я уже была готова пойти, но подружка была непреклонна: у нас много уроков! Не пойдём! Пришлось тоже изображать усердную ученицу и сидеть за учебниками. Наша молодуха знала, что я очень чувствительна к угару. Если хоть чуть-чуть не доглядеть в процессе протапливания печи, то я жутко страдала из-за головной боли. И Мария постаралась: она закрыла задвижку, когда еще голубые огоньки плавали по жарким угольям. Последствие не заставило себя ждать. Я помню только начало головной боли и как со звоном и шумом в ушах падала на пол, теряя сознание. Очнулась на улице, лёжа на какой-то подстилке прямо на снегу, а надо мной, склонившись, плакала с причитаниями моя подружка. Её слёзы капали мне на лицо, я, наверное, поэтому и в себя пришла. А ещё она так чехвостила нашу хозяйку, что та не знала куда деваться, да и испугалась она всерьёз: видимо, я долго без сознания валялась. Милиционер даже успел сбегать за фельдшерицей. Последующие два дня я пролежала в постели. Маруся умоляла не рассказывать о происшествии её матери. Мы обещали, и слово сдержали, но старушке по приезде обо всём рассказали соседи. Ведь происшествие оказалось слишком громким, чтобы быть незамеченным. Но состоялось всеобщее примирение, и жизнь покатилась дальше.
Докатилась она вскоре до большого снегопада. Такие сугробы намело в пятницу, что не пройти, не проехать. Ехать-то было не на чем, да и никто не предлагал, а вот идти было необходимо, для меня, по крайней мере. У подружки был выход: в селе, где учились, у неё была родная тётка, так что и вопрос с мытьём, и с деньгами на еду и с прочим решался. У меня не было никого и надо было идти. Закончила занятия, взяла привычную котомку и пошла. Не помню, отговаривали меня или нет, предлагали ли какой-то выход? Не помню. Но вот остальное запомнилось на всю жизнь. Первый отрезок пути - разминочный - до деревни Сонино. Обычно эти два километра мы с подружкой шли легко и весело, болтали. В этот раз я шла по знакомой дороге, вернее, угадывая её, и увязая по колено в снегу. Дошла до речки Соньки и устала так, как никогда не уставала за всё время пути. А речка действительно как будто спала, укрывшись пушистым снежным одеялом. В нашей средней полосе у многих небольших речек есть особенность: один берег крутой, а другой низкий. Я вышла на берег низкий, а на крутой мне предстояло взобраться. Но как?! Под самый обрыв снега намело столько, что берега и видно то не было - просто образовалась большая снежная гора. От закатного солнца гора так искрилась и сверкала, что глазам было больно. Стояла в недоумении: как подниматься? Вернуться? Но столько сил потрачено, ещё топать надо, да и стыдно - скажут: "А храбрилась-то, храбрилась..." Сыграла свою роль, конечно, ещё и подростковые упрямство и самоуверенность. В общем, пошла, как в песне - грудью дорогу проложим себе. Не фигурально - буквально: утопая по пояс в сугробе, пробивалась наверх. В какой-то момент силы кончились. От борьбы со снегами вспотела, обессилила. Расстегнула пальто, привалилась бочком в своём окопчике и разревелась. Обида накрыла с головой. Представила, как все сейчас сидят в своих тёплых домах, как и моя семья в Москве, где и тротуары-то, наверное, давно расчистили, а я тут. Слёзы обессилили меня окончательно, но и успокоили. Я стала потихонечку засыпать. И вдруг, как будто какая-то сила встряхнула меня, и в голове отчетливо пронеслась мысль: я же замерзну так! Встала, стряхнула с себя сон, размяла ноги и руки, принялась себя ругать: размазня! Разнюнилась, разжалелась. А ну-ка вставай и иди дальше. И я пошла: вернее, как бульдозер, как трактор пробивалась сквозь сугробы, и всё время твердила, я выберусь! Я выберусь! Я осилю! И я выбралась. Давно кругом уже было темно. Наверное, ночь. Часов у меня не было, определить точно время было невозможно. Да это было и неважно, главное, выбралась. Наверху было прекрасно. Сияла полная луна, было тихо, светло, бело. Лишь вдалеке чернели погосты. Они-то и были для меня ориентирами в дальнейшем пути. И хотя снег и наверху был глубоким, и никакой дороги не было, мне показалось, что идти стало гораздо легче. Во-первых, самая сложная часть пути преодолена, во-вторых, я гордилась тем, что одержала победу над своей слабостью. И это, действительно, была первая большая победа над собой. Пожалуй, в моей жизни самая большая победа!
В конце учебного года в отношении меня мама вымолила у отчима "помилование". Да и паспорт мне нужно было получать: в мае исполнялось 16 лет. И я снова вернулась в родную коммуналку, в свою школу, в любимый класс. Среди своих ровесников, видимо, я выглядела, прежде всего, по суждениям и поступкам более зрелым, взрослым человеком. Меня избрали комсоргом класса. Потом уже, в своей рабочей жизни, меня избирали на разные секретарские посты в Комсомоле. И вся последующая жизнь не давала мне расслабляться, богата была не только на проблемы и трудности, но не обходила и бедами, выбираться из которых мне помогали люди, ведь я всегда находилась коллективе, я жила в большой советской "коммуналке".