всякий, кто от истины слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина?
Евангелие от Иоанна.
Сила зла во лжи. Ложью можно преодолеть
ход времени, доказав, что прошлое было
не таким, каким оно воспринималось,
и каким оно сохранилось в памяти.
Л. Н. Гумилев. "Апокриф".
Глава 1. Тетрадь в кожаном переплете.
Жизнь литератора Сергея Сергеевича Скоропиского можно было бы назвать счастливой и удачливой, хотя и родился он во время войны. Родился он, однако, в семье ответственного работника провинциального, но большого города. Отец занимал высокий пост и поэтому судьба нашего героя во многом была предрешена: в детский сад он не ходил, так как им занималась няня, затем пошел в лучшую в городе школу и без проблем поступил и закончил местный университет.
Однако этого Сергею Сергеевичу было мало, так как с детства он мечтал о Москве. Мечтал о ней по картинкам в детских книжках... Мечтал о ней еще сильнее, после того, как впервые побывал в этом чудесном городе с широкими проспектами, Кремлем и университетом на Ленинских горах. А, еще Сергей Сергеевич мечтал быть писателем. С детства он писал стихи и рассказы. Эти стихи и рассказы были не то, чтобы плохие, но и очень хорошими их назвать было нельзя.
И все же Сергей Сергеевич поступил после окончания университета в Литературный институт. Здесь, безусловно, ему помогли два обстоятельства: во-первых, он все же умел неплохо писать а, во-вторых, немалую роль сыграли и связи отца. Отец, хоть и оставался до конца жизни провинциальным ответственным работником, но был членом ЦК и в столице его хорошо знали и уважали, так как он никогда за личностями не ездил и знал свое место. Через свои высокие связи Сергей Иванович пробил сыночку кооперативную квартиру в главном городе страны, а также помог устроиться пусть не в главную, но все же вполне престижную газету.
Сергей Сергеевич учился с упоением. Удавалось время от времени публиковать небольшие произведения. Работа в газете тоже не очень тяготила его. Вначале он работал в отделе писем, а затем стал писать критические статьи о театральных постановках.
Казалось, жизнь удалась, если бы не странное чувство: время от времени, Сергей Сергеевич начинал остро понимать, что, способности к литературной деятельности у него есть, но таланта-то маловато. А хотелось, ой как хотелось, написать, нетленку. Хотелось, чтобы все наконец поняли, что появился в стране новый классик... Однако, сколько ни пытался Сергей Сергеевич написать эту самую нетленку, ничего не получалось.
Несколько месяцев назад Скоропискому исполнилось сорок... Он был довольно высок ростом, худощав, и, если бы не седина на висках, то никто бы не дал ему его возраста.
Что-то не клеилось и в личной жизни. Он был несколько раз женат, но жены попадались все, какие-то стервозные, хотя и красивые. Одна даже была известной актрисой театра и кино. С каждой из них он прожил лет по семь. От разных жен у него были сын - Владик и дочь - Татьяна. Приняли Сергея Сергеевича в Союз писателей и в Союз журналистов. Была у него и дача и хорошая квартира в районе метро "Аэропорт", а вот счастья не было, потому что не было, как ему казалось, таланта.
В этот день, Сергей Сергеевич проснулся с больной головой. Состояние было, что называется, "после вчерашнего". С трудом вспоминались события вчерашнего вечера. Он пил вначале на квартире одного известного театрального режиссера, затем это продолжилось в пивной, называемой в народе "яма", на углу Столешникова переулка с Пушкинской улицей. Потом гульба развернулась на улице Горького, в квартире одного в прошлом знаменитого литератора. (Фамилия почему-то позабылась). С этого момента Сергей Сергеевич уже не помнил ничего. Ну ничегошеньки!.. Как он оказался в свой квартире? Как рухнул в постель? Все было покрыто мраком неизвестности?
Сергей Сергеевич попытался встать, но ноги его не слушались совершенно. Сегодня ему никуда не надо было спешить, но встать, пардон, в туалет было необходимо. На третий раз его героические усилия увенчались успехом. Он встал, кое-как добрался до отхожего места, справил физиологическую нужду и решил снова лечь, когда на столе обнаружил неизвестную тетрадь в желтом кожаном переплете. Тетрадь была старая, таких теперь не делали больше.
"Что это такое?" - прорвалась через затуманенное сознание мысль, - откуда эта...вещь". Он поймал себя на мысли, что забыл как эта вещь называется. "Надо меньше пить! - промелькнула весьма свежая идея, - А лучше вообще бросить".
Нет, определенно нужно было что-то делать. Сергей Сергеевич побрел на кухню, открыл холодильник и не обнаружил початой бутылки "Столичной", которая вчера еще была здесь. Когда и при каких обстоятельствах исчезла эта бутылка также оставалось загадкой? Тогда Сергей Сергеевич вспомнил, что в баре у него есть бутылка французского коньяка, привезенная из-за границы. Он побрел к бару и к своему ужасу обнаружил, что и бар пуст. Тоска, тяжелая тоска наполнило все существо Скоропиского... "Ужас, и яма, и петля для тебя, житель земли" - как-то некстати всплыла в сознании цитата... Но в этот момент он вспомнил, что один приятель привез из Германии чудодейственный препарат против похмелья. Он нашел лекарство в ванной в аптечке. Растворив препарат в воде, Скоропиский выпил его. Примерно через полчаса, голова стала болеть меньше. Сергей Сергеевич опять завалился в постель и снова заснул.
Ему приснился странный сон. Будто шел он какой-то не очень знакомой улицей. Затем попал в антикварный магазин, расположенный в подвале. В магазине его встретил странного вида маленький старичок. Он предлагал ему какие-то вещи, причем, совершенно уникальные. Здесь был, вроде бы, нательный крест Ивана Грозного, окровавленная рубаха, кажется, царевича Алексея Петровича... И еще множество прекрасных рукописей, среди которых, как помнилось, был сожженный второй том "Мертвых душ", а может быть и не "Мертвых душ", а какой-то другой второй том. Однако Сергею Сергеевичу почему-то понравилась старинная тетрадь в желтом кожаном переплете. Ничего особенного, обычная общая тетрадь, правда старая и переплет показался не дерматиновым, а именно кожаным.
Он открыл тетрадь и начал читать: "Вечерняя прохлада опустилась на сады Ватикана..."
Глава 2. Странный пергамент.
Вечерняя прохлада опустилась на сады Ватикана. Кардинал Родриго Борхи прошел в свои апартаменты. В этот пряный вечер, когда лишь звезды, да яркая Луна могли наблюдать за ним, ему все равно было не спокойно на душе. Вот уже не первый вечер душу мучил один и тот же вопрос, который он не мог решить для себя.
Он подошел к книжному шкафу, нажал на тайную пружину и достал из тайника пергамент. Да, эта рукопись притягивала, заставляла все время перечитывать, как будто в ней таилось что-то волшебное и странное. Он читал её, как читают много раз один и тот же роман и находят на его страницах все новые и новые повороты сюжета. В этом пергаменте не было ни залихватских драк, ни описания любовных утех, в нем была тайна...
Кардинал снова и снова раскрывал пергамент и вновь видел перед собой первые строки: "Я, пишущий эти строки, тот, кого прокляли люди, но кого призвал Бог".
В который раз, кардинал углубившись в чтение, не мог оторваться. Его поражал язык пишущего, его манера. Но более всего его поражал смысл сказанного в пергаменте.
"Нет, - подумал кардинал Родриго, - это какая-то подделка. Во-первых, документ написан на латыни, а автор, скорее всего, написал бы его на арамейском языке. Во-вторых..." Нет никаких, во-вторых. Трепет охватывал кардинала при мысли о том, что документ мог быть подлинным переводом того текста, который был написан почти полторы тысячи лет назад. Это ломало все его существо, делало бессмысленным все его поступки, слова... Да и не только его, но и многих других людей, которые не поняли, не знали, не видели очевидной истины. Как же проверить истинность написанного? Нет, это подделка, умелая и подлая. Её изготовил тот, кого называют врагом рода человеческого. Он подсунул этот документ в секретный архив Ватикана, чтобы поколебать веру в Бога, веру в Христа. А собственно, почему веру в Христа? Где здесь подрыв веры? Ведь автор пергамента не опровергает того, что Иисус был, пострадал за людей и воскрес на третий день? Так что же смущает, тебя, кардинал? Автор... Да, да... автор! Его личность! Ведь не даром Данте поместил его в Коцит, рядом с Люцифером. Он предатель Спасителя, продавший его за тридцать сребреников. Об этом пишут все евангелисты и Лука, и Матфей, и Марк и, наконец, Иоанн. Четверо свидетельств, против одного, да и то написанного на латыни. Но ведь и они... Кардинал даже вспотел... Они ведь тоже, кроме Матфея, возможно, не знали Христа человеком... Значит Матфей против Иуды Искариота... Да и почему против? Ведь Матфей видел лишь внешнюю сторону событий... Он, вероятно, не знал, не слышал... Ах, если бы знать... Если бы знать!.. Кардинал погладил пергамент рукой, спрятал его в тайник, задул свечу и пошел спать.
Но не спалось. Борхи ворочался с бока на бок, а сон убегал... Ему казалось, что он видит этого человека, сидящего за пергаментом. Видение было явственным, почти ощутимым...
Кардинал увидел пещеру, где в свете факела сидел седой старик. Он согнулся над камнем, который служил ему столом и старательно выводил слова на пергаменте. Кардиналу казалось, что он чувствует даже странный воздух пещеры. Борхи даже захотелось подойти к человеку, но какая-то сила мешала сделать это. Ведение исчезло...
Родриго встал, подошел к маленькому столику налил себе белого вина и залпом выпил кубок. А как попала эта злосчастная рукопись в секретный архив Ватикана? Почему её не уничтожили раньше. Да и сколько испытаний она прошла, прежде чем оказаться в тайнике у кардинала? На эти вопросы не было точного ответа.
О рукописи, конечно, было кое-что известно. Лет пятнадцать назад из Греции прибыл корабль с афонскими монахами, которые спасались от турок. Многое порассказали они тогда. Один из этих монахов по имени Афанасий был в Константинополе в то злосчастное майское утро, когда османы ворвались в столицу гибнущей Византии. Ужас и кровь захлестнули великий город. Монаху посчастливилось раньше нападавших оказаться рядом с императорским дворцом. Но он побежал не в сокровищницу императоров, которая, впрочем, по слухам была к тому времени пуста, а в библиотеку. Вот тогда, среди других бесценных манускриптов, которые ему удалось спасти, он захватил почему-то и этот пергамент. Затем Афанасий отсиделся в каком-то погребе, и через три дня, когда турки начали, наконец, наводить порядок после законного грабежа, он выбрался наружу. К счастью в подвале было вино, а мусульмане не очень им интересовались, и это позволило монаху не умереть от меча и жажды.
После этого Афанасий оказался в Афоне, но вскоре и там стало небезопасно. Поэтому вместе с другими беглецами он отправились в Италию. Вот с этими-то монахами, по-видимому, и попал странный пергамент в секретный архив папского дворца. Никто почему-то не обратил на него внимания, и пергамент сложили с другими малоценными манускриптами и книгами в одном из хранилищ.
Примерно год назад один из монахов-архивариусов зачем-то полез в этот подвал. Уж что подвигло его на это, а может, он получил задание от главного архивариуса? Но, к счастью, для кардинала Родриго, этот служитель архива был многим ему обязан. Когда он обнаружил, что за рукопись перед ним, он немедленно принес её кардиналу.
- Прочтите это, ваше высоко преосвященство, - сказал тогда архивариус, - это странный документ.
- А, что в нем? - спросил тогда кардинал.
- Вы сами увидите, - ответил монах.
Кардинал пробежал глазами несколько первых строк пергамента и буквально ахнул. Он прочитал весь документ, а текст был довольно длинный, за несколько часов. То, что содержалось в манускрипте вначале, показалось ему обычной подделкой, какие сотнями валялись в подвалах библиотеки Ватикана, да встречались иногда у книжных торговцев. Но чем больше он перечитывал этот текст, тем больше понимал, что он очень похож на латинский перевод древней рукописи, написанной на каком-то другом языке. Поэтому кардинал не выбросил пергамент, а оставил его у себя и хранил в тайнике. Документ манил его, как манит неведомая бездна, в которую хочется одновременно броситься, и которой боишься больше всего на свете. Кардинал слабо представлял, как можно использовать этот манускрипт, но внутреннее чутье подсказывало, что уничтожать его не нужно, что когда-то этот документ может стать для него очень полезен.
Усталость все же брала свое. Родриго перекрестился на распятие, висевшее над его кроватью. Он снова лег, закрыл глаза и сон, наконец, сковал его веки.
Утро уже золотило верхушки кипарисов в садах Ватикана. Был тот утренний час, когда самый сладкий сон охватывает человека. Родриго увидел во сне то, что, казалось, видел наяву ночью - старика, склонившегося над рукописью...
Глава 3. Тяжелое пробуждение.
В том году весна наступила не по-московски рано. Уже к Первому мая столичные улицы, бульвары и скверы приобрели удивительный изумрудный цвет. Девушки вдруг как-то сразу похорошели. Сады на Ленинских горах покрылись белыми цветами яблонь и груш. О, как она бывает прекрасна, московская весна, когда в воздухе пахнет надеждой, смешанной с влажным утренним холодком, флиртом, зеленой листвой! Когда хочется бродить по этим улицам, улыбаться незнакомым людям и любить, любить весь мир! А может, это не конкретная весна вспоминается нам, а наша молодость, когда почти все весны были такими, когда и солнце светило ярче и девушки были красивее и трава зеленее. Потому что молодость всегда прекрасна и наполнена либо счастьем, либо его ожиданием, а самая главная беда, что Она, единственная Она опаздывает или еще хуже не пришла... И все близкие живы и все здоровы! И жизнь кажется вечной... Потом эти дни становятся все короче, приходят все реже... И вот ты начинаешь понимать, что перед тобой уже не вечность, а всего лишь жалкие двадцать - тридцать лет впереди, а ты так ничего в этой жизни и не понял, так ничего и не свершил. А рядом все так же бушует московская весна, но ты уже не замечаешь её...
***
Сергей Сергеевич проснулся, когда на дворе уже смеркалось. Он потянулся, голова не болела, но была какой-то тяжелой. Внезапно резко, как это бывает при полной тишине, зазвонил телефон.
- Ну как Сергей Сергеевич, выспались? - голос в трубке был явно незнакомый, но какой-то странный, глумливый что ли? - Как вам ваше вчерашнее приобретение?
- Кто это? - спросил Сергей Сергеевич.
- А вы не узнали меня? - сказал все тот же противный голос.
- Да, я впервые слышу вас, - ответил Сергей Сергеевич, уже собираясь бросить трубку.
- Только не вздумайте бросить трубку, - голос стал угрожать.
- Да, что вы хотите наконец? - раздраженно спросил литератор.
- Просто хотелось бы знать ваше мнение о тетради, которую вы приобрели в нашем магазине.
Тут Сергей Сергеевич снова обратил внимание на тетрадь, которая лежала у него на столе.
- Я не успел её как следует посмотреть.
- А напрасно, в этой тетради, возможно, ваша судьба, - сказал противный голос, после чего раздались частые гудки.
Сергей Сергеевич открыл тетрадь. На первой странице четким почерком было выведено: "Проклятый апостол" (Роман). Имя автора не значилось или стерлось.
Скоропиский начал читать и текст захватил его. Очень скоро он стал понимать, что перед ним рукопись романа, написанного мастерски. Он читал, вчитываясь в каждое слово. Он читал не отрываясь, не мог, не хотел оторваться.
"Вот оно, - подумалось ему, - этот роман, наконец, сделает меня знаменитым".
Потом... А кто автор? Он попытался найти хоть какие-нибудь следы автора, но не нашел.
В этот момент снова зазвонил телефон. Сергей Сергеевич поднял трубку и услышал все тот же противный голос:
- Ну как, Сергей Сергеевич! Нравиться покупка?
- А, вам, какое дело? - грубо ответил литератор.
- То есть, как какое дело? Нам даже очень до этого есть дело! Вы ведь хотели написать нетленку? Так вот вам...
- Но ведь это воровство!
- Ах! Бросьте! - ответил гнусавый голос. - Воровство - это когда вы что-нибудь украли, а вы просто выгодно купили хорошую вещь!
- Но кому принадлежала эта вещь? - нравственно заколебался Сергей Сергеевич.
- Не все ли равно! Кому принадлежала, того уж нет! Эта тетрадь может сослужить вам добрую службу!
- А вам от этого какая радость?
- Нам самая прямая... Вы что же про договор ничего не помните? Да, Сергей Сергеевич, пить надо меньше, а лучше вообще бросить...
- С кем я говорю, черт возьми!
Но в ответ услышал частые гудки.
"Булгаковщина какая-то, - подумал Скоропиский, - а, ладно. И вообще в эпоху развитого социализма, вся эта чертовщина... впрочем интеллигенции это нравится, но стоп... А что это за договор, который я подписал?" В этот момент сердце у Сергея Сергеевича почему-то защемило и накатила такая тоска, что он невольно испугался. " А вдруг? Да, нет, не может быть, Михаил Афанасиевич все это придумал..."
В этот момент в дверь позвонили. Сергей Сергеевич посмотрел в глазок. На лестничной площадке стоял тот же старичок, которого он видел во сне (а может это был не сон), Сергей Сергеевич отворил.
- Здравствуйте, еще раз, - сказал старичок все тем же гнусавым голосом.
- С кем имею честь? - попытался быть максимально вежливым литератор.
- Меня зовут Ваал Веельзевулович, - ответил старичок .
- Странное сочетание! - сказал Сергей Сергеевич.
- Э, Сергей Сергеевич, Сергей Сергеевич, - засмеялся старичок, каких только имен не бывает. Вас же не удивляет, если человека называют, ну, например, Револьд, что значит "революционное дитя" или Наполеон Гамлетович Ованесян.
- Да, вы, наверное, правы, - вдруг, как-то неожиданно успокоился Сергей Сергеевич.
- Да, ладно, вы может называть меня по-простому, Веельзевулович, так меня друзья зовут. Ну, так вот, я решил вам напомнить тот договор, который вы вчера со мной подписали.
Сергей Сергеевич прочитал бумагу, на которой была его собственноручная подпись выведенная, почему-то красными чернилами. "Кровь", - подумалось ему.
- Нет, нет, - сказал Ваал Веельзевулович - это не кровь, просто под рукой не было синей или черной ручки.
В договоре было написано, что Сергей Сергеевич Скоропиский получает все права, на роман "Проклятый апостол", а за это обязуется отдать Ваалу Веельзевуловичу (фамилию он не разобрал) весь гонорар, который он получит после опубликования романа.
- Как видите, дорогой, Сергей Сергеевич, никакой мистики, ну никакой, только коммерческий интерес.
- А почему бы вам не опубликовать этот роман самому?
- Эх, Сергей Сергеевич, мне ли вам рассказывать. Что значит опубликовать роман никому не известному человеку, да еще с таким именем, отчеством и фамилией, как у меня...
- Да, а как ваша фамилия, надеюсь не Воланд - попытался иронизировать Скоропиский...
- Ну, фамилия! Самая неподходящая у меня фамилия, - как-то даже печально, промолвил старичок, - Сатановский...
Сергей Сергеевич посмотрел на старичка и ему почему-то сделалось жаль его. Он стоял такой маленький, сгорбленный, в каких-то старых парусиновых брюках, какие носила буржуазия еще в начале века, и таком же мятом пиджаке, который был когда-то, по-видимому, белого цвета. На ногах у него были огромные белые башмаки, размера на два больше, чем нужно. Лицо старичка было печальным, а глаза закрывали очки в простой металлической оправе с очень толстыми стеклами.
- Ладно, - сказал Сергей Сергеевич, - я все понял. А вы уверены, что я смогу это опубликовать?
- Этого никто не знает, но постарайтесь! Хотите славы, старайтесь...
И вот здесь произошло то, чего меньше всего в эту минуту ожидал Сергей Сергеевич, старичок растаял в воздухе, как не было его.
Но это почему-то совсем не расстроило Сергея Сергеевича: перед ним, как на экране телевизора возникла пещера, где какой-то старик что-то писал. Возможно, литератор потерял сознание или уснул.
Глава 4. Старик.
Старик сидел за каменным столом и писал. Факел сильно коптил. Он писал, еле различая буквы. Пелена, покрывающая его глаза, все сильнее сгущалась. И старик спешил. Он должен, должен написать правду. Лука принес ему писания этого мытаря, этого, как он теперь себя назвал апостола, Матфея. Это были воспоминания об Учителе. Надо сказать, не очень плохие воспоминания, но сколько же там было неточностей, сколько мыслей которых Учитель не высказывал. Да и что он мог знать, этот мытарь? Ведь они с Учителем выросли вместе, вместе играли в детстве, вместе сделали первый стул в мастерской Иосифа. Только тогда они были простыми мальчиками и называли друг друга просто Иешуа и Иуда. "Кто же знал, что нам уготована столь чудесная судьба и всемирная слава, да только Ему именно слава, а мне проклятие... Но так уж распорядился Господь". Нет роптать нельзя, но нужно объяснить, нужно доказать, нужно оправдаться... Боже, великий Боже, как же я любил Его и как он любил меня. Нет, это была не скотская любовь, какой предавались римляне в своих термах, а, настоящая мужская дружба, ради которой можно пойти на все, на все... Даже на то, чтобы тебя проклинали, как предателя, как самого страшного предателя, а славное имя Иуды Искариота произносили как синоним всего самого мерзкого на свете...
Господи! Но ты же ведь все знаешь? Вразуми, что же мне делать? Я пишу правду. Но, кто, кто мне поверит. Кто, кроме тебя, простит мне ложь? Но ведь это была ложь во спасение, во спасение всех, всего человечества, всех народов, всех людей. Я должен успеть. Не отнимай у меня очей моих, пока я не закончу начатое...".
Старик старательно выводил буквы на пергаменте, но, видимо, силы покидали его... Он поднял голову и вдруг увидел Его.
- Это ты, ты! Как я тосковал без тебя! - воскликнул Иуда. Почему ты не приходил? О, ты все так же молод, как тогда в Гефсиманском саду, когда я видел тебя последний раз, Учитель.
- А ты совсем постарел, - тихо сказал Иисус, - ты совсем постарел. Как ты живешь Иуда?
- Плохо, плохо без тебя, Учитель! Но вот ты пришел ко мне и я снова счастлив.
- Да, справедливость людская не коснулась тебя, впрочем, как и других апостолов. А знаешь, ведь вчера распяли в Риме Петра.
- За что же, Господи, его за что? - спросил Иуда.
- Он нес слово, Божье язычникам, но не все поняли его!
- Послушай, Учитель, а почему ты позволил, этому мытарю Матфею, написать святую весть?
- Знаешь, Иуда, он сам написал все это. Бог ведь не может запретить или разрешить писать евангелие, если оно идет от души.
- А я тоже пишу, Иисус!
- И что же ты пишешь?
- Правду, Учитель, правду!
- А ты уверен, что это правда?
- Но ты ведь знаешь, Учитель!
- Да, Бог знает, что есть правда, а что есть ложь! Но человек до конца не может быть в этом уверен. Как не может быть уверен, что изрекает истину, Иуда!
- Ты запрещаешь мне писать...
- Я не могу запретить тебе, но этому могут помешать люди...
- Почему? Господи! Я ведь не сделал тебе зла...
- Да, но это знаем только я и ты. А людям удобнее знать, что ты предал меня, им это понятнее и вера их от этого крепче... Но ты не бойся, друг мой, и тебе воздастся в царстве божьем... А мирская слава проходит, как проходит жизнь.
- Но я все же напишу. Вдруг кто-то поймет.
- Дело твое. Но помни, что я говорил тебе...
Видение исчезло, старик закрыл глаза. Сон о детстве сковал ему веки.
Глава 5.Видения детства.
Городок был маленьким, каких в Галилее множество. Глинобитные домики, садики, колодцы, небольшая рыночная площадь, где крестьяне из окрестных деревень меняли продукты на изделия местных горшечников. Обычная провинциальная жизнь, в меру сытая, в меру голодная... В общем, как Бог пошлет. В синагоге читали Тору по субботам. А хотя бы раз в год, на Пасху, более или менее зажиточные жители, отправлялись в Иерусалим.
На узкой улице, между домами играли два мальчика лет десяти - одиннадцати. Один белокурый, со светлыми ясными глазами худенький, явно тянущийся вверх. Другой, как будто, его противоположность, коренастый, крепкий темноволосый с пронзительными, почти черными глазами. Мальчики пытались сорвать с дерева плоды инжира. Они были довольно высоко, и мальчики не могли никак до него дотянуться
- Иуда, давай я залезу к тебе на плечи и достану плоды, - говорил белокурый мальчик, нам ведь не допрыгнуть.
- Давай, Иешуа, - отвечал коренастый.
Иешуа взобрался на плечи Иуде и сорвал несколько сочных фиолетовых плодов. Мальчики начали делить плоды. Их оказалось нечетное количество.
- Возьми этот плод себе, - изрек Иешуа, - тебе ведь трудно было держать меня.
- Да, нет, - гордо сказал Иуда, - мне было вовсе нетрудно. Да и вообще, я сильнее тебя, а ты худой, так что ешь этот плод сам.
- Но это несправедливо, - отвечал Иешуа, - мы ведь с тобой, как братья Иуда, и должны всем делиться поровну.
- Ну, ладно, давай отдадим этот плод кому-нибудь или сорвем еще один, чтобы никому не было обидно.
Иешуа снова забрался на шею Иуде и сорвал еще три плода. Теперь количество стало четным, и друзья спокойно стали есть вкусные сочные плоды.
Вот уже несколько лет эти два разные мальчика были, что называется, "не разлей вода" С тех пор, как отец Иешуа плотник Иосиф, занял соседний с семьей Иуды дом, эти мальчики полюбили друг друга. Более крепкий и страстный Иуда всегда защищал своего друга в уличных потасовках, которые не раз случались между местными мальчишками. Иешуа, по-видимому, привлекал его своей хрупкостью и незащищенностью. Но очень скоро Иуда понял, что его друг очень сметлив, а драться не любит не потому, что не может, а потому, что не хочет причинять боль другому человеку.
На соседней улице жил мальчишка на год - полтора старше Иуды и Иешуа. Его звали Наум. Он был грозой всех местных пацанов. Не помогали даже жалобы родителям Наума. Правда, отец иногда порол его, но проходило несколько дней и все начиналось снова. Побаивался Наума и Иуда, хотя тот почему-то относился к нему с уважением.
И вот, когда Иешуа вместе с семьей перебрался в их город, Наум решил испробовать нового мальчика "на паршивость", а иначе просто проучить. Он очень хотел, чтобы Иешуа стал драться с ним и все время провоцировал его. Иешуа довольно долго уклонялся от драки. Но вот однажды, они все же повстречались в узком проходе между домами.
Иуда был рядом и мог бы помочь другу, но Иешуа жестом запретил ему. Оказалось, что он не плохо владеет кулаками! Уже через мгновение у Наума потекла из носа кровь, что было результатом точного удара, нанесенного Иешуа. По всем уличным правилам, драку пришлось прекратить.
- А ты здорово дерешься! - удивился Иуда, - а почему, ты раньше этого не сделал?
- Не кулаки доказывают силу, - был ответ Иешуа.
- А что же? - спросил Иуда.
- Любовь, - ответил Иешуа.
- Значит, я должен любить этого мерзавца, Наума? - не унимался Иуда.
- Не могу тебе этого пока объяснить, так как сам еще не все понял, - ответил Иешуа. - Но я точно знаю, что бить человека нельзя.
- А сам его, вот так...до крови! - мрачно сказал Иуда. - Послушай, а где ты так научился драться?
- В Египте, - ответил Иешуа.
- Ты был в Египте? - удивился Иуда, поражаясь неожиданному открытию.
- Да, мой отец и мать бежали туда от преследований царя Ирода.
- Расскажи мне про Египет, - попросил Иуда.
- Да, я мало, что там видел, - ответил Иешуа.
- Но все же расскажи,- не унимался Иуда...
- Ну, в Египте есть огромная река, которую называют Нил, а на берегу реки есть гигантские пирамиды. Говорят, их построили две тысячи лет назад в честь великого фараона... А еще там есть великий город Александрия. Там на острове стоит огромный маяк, свет которого говорят можно увидеть на острове Крит...
- А говоришь, что мало что видел в Египте!
- Поверь мне, Иуда, это только малая часть того, что там есть...
Глава 6. Разговор с главным редактором.
Сергею Сергеевичу рукопись очень понравилась. Теперь нужно было перепечатать её, ну а затем...
И литератор начал свой труд. Он решил вначале сделать черновой машинописный вариант, а затем отдать его своей машинистке, которая перепечатывала все его произведения за вполне умеренную плату.
Делая черновой экземпляр Сергей Сергеевич, за одно и немного правил рукопись, так сказать подчищал, немного менял стиль, хотя он был, казалось, и так хорош... Эта работа заняла у него несколько месяцев и увлекла его настолько, что он никак не решался её оставить. Он чувствовал не обычное облегчение, а сожаление, что работа так быстро кончилась. Сергей Сергеевич поймал себя на мысли, что почувствовал это впервые. Обычно произведения наскучивали ему еще до того, как он их заканчивал, и только привычка доводить все до конца заставляла его продолжать эту, казалось бы абсолютно ненужную и постылую работу над рукописью, которую он уже в тайне ненавидел.
После того, как Сергей Сергеевич решил для себя, что работа окончена, он отнес рукопись знакомому главному редактору одного весьма популярного литературного журнала.
Редактор этот был его хороший и закадычный приятель по литинституту. Звали его Петр Иванович Сидоров. Хорошо было жить с таким именем отчеством и фамилией в эпоху развитого социализма. А если ты еще и из рабочих, а если еще сам, когда-то работал рабочим, то все пути тебе открыты. Петя Сидоров имел именно такое происхождение и биографию. Кроме того, Петр Иванович сумел хорошо жениться, на дочери одного кандидата в члены Политбюро. Помимо всего этого у него, действительно, были неплохие литературные способности. В высокую политику он не лез. Писал о стройках социализма, где конфликты между хорошими комсомольцами-рационализаторами и плохими бюрократами-отщепенцами решал кристально чистый парторг. Писал он это красиво, грамотно, литературно. В некоторых столичных и провинциальных театрах шли пьесы по его произведениям. Причем, народ валил на них валом, так как в этих инсценировках, которые, к слову сказать, делал сам Петр Иванович, была какая-то смелость и даже лихость, смахивающая на правду жизни. Говорили, что он имел отношение и к нетленным произведениям Генерального секретаря, за которые тот получил Ленинскую премию по литературе. Сам Петр Иванович об этом никому не рассказывал, но намекал... Кстати, Сидоров Ленинскую премию тоже получил недавно за последний роман о БАМе. В этом романе он описывал трудовые будни комсомольцев-подвижников. Образы, действительно получились яркие, выпуклые. Да, что и говорить умел он это делать, умел... Уже давно предлагали включить его нетленные произведения в школьную программу. А сухощавый секретарь ЦК при вручении Ленинской премии (Генеральный приболел и не мог вручать) сказал:
" Побольше бы нам таких идейно выдержанных произведений". Так что, Петр Иванович был тем редким типом, который одновременно нравился и власти и был, в некотором смысле, моден у интеллигенции.
Сергей Сергеевич, пожалуй, был один из немногих друзей, с которыми Петр Иванович бывал порой откровенен.
***
Была противная московская осень. Листья опали рано. Время от времени хлестал мелкий холодный дождик. В эту пору Москва кажется особенно враждебным и неприветливым городом. Небо похоже на гигантский низкий свинцовый свод, а мокрые голые деревья на Тверском бульваре представляются пальцами, протянутыми к небу и как будто говорят: "Хотим солнца, хотим солнца!". Природа ждет снега, она готова укрыться его белым пушистым одеялом, чтобы забыться, уснуть и ждать её величество весну.
В начале ноября за пару дней до праздника Петр Иванович сам позвонил Сергею Сергеевичу и сказал, что заедет к нему домой.
Ровно в шесть часов раздался звонок в дверь. Петр Иванович зашел в квартиру, снял кожаное пальто и, по-хозяйски, вошел в кабинет Сергея Сергеевича.
- У тебя водка есть? - спросил редактор, садясь в глубокое кресло
- Конечно, - ответил Сергей Сергеевич, внутренне холодея. "Раз просит водки, значит разговор будет серьезный, - подумалось ему, - А что ты, собственно, мог ожидать?.."
Сергей Сергеевич вытащил из холодильника водку, открыл банку черной икры из праздничного заказа, нарезал городской булки, взял масленку со сливочным вологодским маслом. Они выпили, закусили водку икрой, и Петр Иванович заговорил.
- Да, брат, не ожидал я от тебя.
- Что не понравилось? - насторожился Сергей Сергеевич.
- В том-то и дело, что понравилось, очень понравилось, как другу говорю, но печатать этого, поверь мне, нельзя.
- Но почему?
- Не время, брат, не время.
- Может, скажешь роман антисоветский? - немного раскрепостившись от водки, съязвил Сергей Сергеевич.
- Скажу тебе, что не считаю его антисоветским, но он не понятен, а непонятное пугает ...Понимаешь? Ты не обижайся, Сережа, но я не ожидал от тебя такой литературной мощи, после, извини, импотенции.
- Да, я вложился, я накопил...
- Да, ладно, ладно, будет-то оправдываться.
"Догадался, что роман я слямзил и завидует, что сам не смог", - подумалось, Сергею Сергеевичу, но он тут же отбросил эту мысль - "Пете-то это зачем?"
- Но это тот случай, когда завидовать нечему, - как бы прочитав мысли приятеля, сказал Петр Иванович.
- Это почему?
- Потому что, мой дорогой, этот роман в нашей стране никто, никогда не опубликует, даже в провинции, где братьев Стругацких печатали. У него судьба в лучшем случае "Мастера и Маргариты", а в худшем, его вообще никто, никогда не напечатает, а если напечатает, то предпочтут не заметить ...
- Но я не понимаю...
- Ты меня удивляешь! Кому он сейчас нужен твой роман? Ты что не видишь, что происходит в стране? Неужели ты, сын ответственного работника, журналист, не понимаешь?
Сергей Сергеевич, конечно, многое знал и понимал, но ему, почему-то не очень хотелось говорить об этом со старым приятелем.
- А что происходит в стране? - прогремел он бодрым голосом вечного комсомольца. - У нас построен развитой социализм, мы идем к коммунизму...
- А то и происходит в стране развитого социализма на пути к коммунизму, Сережа, что не сегодня-завтра генсек помрет и начнется дележка власти.
- Ну, вот им и не будет дела до какого-то романа, Петя! Опубликуй, а Петя!
- Я опубликую, а меня потом... И все вспомнят, Сережа, и написание нетленных генсековских повестей и, вообще,...
- Да, кто вспомнит-то, Петя?
- А те, кто власть получит...
- Ну, ладно, а когда все уляжется...
- Не уляжется, Сережа, не уляжется. Помяни мое слово. Это будет только начало. Вначале они попытаются латать дырки в системе, потом попытаются её изменить и вот тут, Сережа, все и рухнет.
- Что рухнет, Петя?
- Все, Сережа, все. Нас ожидает тогда передел не только власти а, возможно, собственности, то есть революция. Дай бог, чтобы крови было немного...
- Что за бред...
- А, считай, как хочешь ... - он налил себе водки и залпом выпил.
- Значит, не будешь публиковать мой роман?
- Слушай, Сережа, ну зачем тебе это? - сказал Петр Иванович, пережевывая бутерброд с икрой.- У тебя же все есть. Славы захотел или судьба Пастернака и Солженицына покоя не дает?
- А причем тут они?
- А притом, что твой роман, подрывает устои так сказать...
- Устои чего, Петя, окстись. Не Советской же Власти... Роман-то антирелигиозный...
- Это тебе только так кажется, а на самом деле даже очень религиозный и может обратить нашу молодежь в религию...
- Да почему, почему? ...
- А не почему! Потому, как у тебя, там сказано: "Солнце позолотило верхушки кипарисов в садах Ватикана ...".
Глава 7. Папа Александр VI.
Солнце позолотило верхушки кипарисов в садах Ватикана. Папа Александр VI проснулся в своих покоях. Вот уже несколько лет он, в прошлом кардинал Родриго Борхи, был папой. Он достиг всего, к чему стремился. Все было подвластно ему. Да, теперь ему не надо было давать отчет ни перед кем. Даже его покровители Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский, уплатившие членам конклава 50 тысяч золотых дукатов за его избрание, вряд ли могли помешать ему наслаждаться властью. Чернь любила его, а заткнуть рты этим святошам, которые ничего не понимают в жизни, не составляло труда. Для этого у него был яд и несколько хороших наемных убийц, которые за дукаты и талеры готовы мать свою отправить на тот свет, а не то, что какого-нибудь кардинала или епископа.
И все же в это теплое, звенящее июньское утро, что-то тяготило душу понтифика. Он никак не мог понять, что так тревожит его, но душа ныла...
Он опустился перед распятием, чего не делал, довольно давно в отсутствии людей и стал усердно просить Господа простить все его прегрешения. Но может ли Бог простить его? Бесконечные оргии, устраиваемые в папских покоях, где сам Александр изображал языческого бога Пана. Или кровосмесительную, позорную связь с дочерью, красавицей Лукрецией. Он, наместник Христа на земле на самом деле служил дьяволу. Разве может пусть даже всепрощающий Бог простить и помиловать его.
Но, вдруг он понял, что тревожит его не перспектива Страшного суда, а вполне земные вещи. Вчера, его сыновья Чезаре и Хуан должны были ужинать у их матери. Папу почему-то беспокоил этот ужин. Нет, вряд ли его сын Хуан мог замышлять что-то против него, это было ему не выгодно. Но этот негодяй Чезаре? Что замышляет он? Он ужасно завистлив...Он завидует отцу, брату Хуану, сестре Лукреции... А как он радовался, когда войска Хуана потерпели поражение близ Биссано! У всех было горе, и только Чезаре улыбался своей таинственной улыбкой. Говорят, он даже закатил пир в своем дворце недалеко от Рима. Он назвал этот пир "поминками по убиенным в битве", но все прекрасно понимали, что это за поминки... Он радовался, что брат потерпел поражение.
Александр позвонил в колокольчик. Вошел лакей.
- Давай одеваться, Джузеппе, - сказал папа. - А что, Хуан, не возвращался вчера во дворец?
- Не знаю, ваше святейшество, - ответил лакей.
- А который нынче час? - спросил папа.
- Начало одиннадцатого.
- Уже так поздно? Ладно, вели подать вина и телятины.
- Но ведь сегодня постный день.
- Глупости, я сам решаю какой день постный, а какой скоромный.
Лакей поклонился и вышел. И все же почему на душе такая тоска, почему так тяжело на сердце? Он снова позвонил. Лакей появился опять.
- А господин Чезаре где?
- Он ждет вашего разрешения войти.
- Почему не доложил?
- Он только что пришел.
- Скажи ему, что я сам сейчас к нему выйду.
Зачем он пришел в этот час? Что-то случилось? Чезаре обычно спит до полудня. Нет, определенно что-то случилось. Наверное, опять поссорился с Хуаном и теперь хочет опередить его, чтобы настроить меня против брата.
Понтифик вышел в соседнее помещение, служившее ему для утренних приемов и интимных ужинов. Он невольно залюбовался своим статным сыном Чезаре.
Чезаре Борджиа, действительно, был красив: на лице светились огромные темно-серые глаза, которые при свете свечей казались зелеными, так что походили на глаза дикого зверя, густые темно-каштановые волосы были пострижены по последней моде. Его, пожалуй портили слишком тонкие губы и крупноватый нос. Он был статен, высок ростом и во всем его облике чувствовалась богатырская сила и кошачья ловкость. Он напоминал леопарда одетого в шелка и бархат.
На лице Чезаре было написано беспокойство, что еще больше насторожило Александра.
- Что случилось, Чезаре, почему вы побеспокоили меня в столь ранний для вас час, - сказал понтифик, не без некоторого злорадства намекая на утреннюю лень сына.
- Отец, я принес вам тревожное известие, - без всякой иронии ответил сын, - исчез Хуан.
- Да, мало ли где он может быть, - притворно спокойно ответил Александр, - может быть, заночевал у какой-нибудь красотки.