Баянцэцэг никак не может успокоиться, жарко и громко шепчет мне на ухо глупости на медицинскую тему, и всё налягает и налягает мягкими грудями на плечо. Отвлекает это ужасно.
Мы сидим в тени перед закрытым окном в полуподвал. В клинике нет забора, только живая изгородь, но окна защищены надёжно, и двери под присмотром. Поэтому, наш путь лежит через бойлерную.
- Фомочка, а вдруг он подключен? Его вместе с прибором тогда нести?
Причина, по которой я вынужден терпеть её компанию, кроется в Виталике. А точнее в том, что он - худосочный дрыщ, ростом метр шестьдесят пять, неспособный утащить на себе другого человека. А Баянцэцэг может. Даже с аппаратом для искусственного дыхания, если нужно будет. К тому же, Виталик имел дурость простудиться, совсем потерял голос, и стал практически бесполезен. Я вдвойне зол на него, так как уверен, что это он подстроил специально. Пусть и не подал виду, но идея вломиться посреди ночи в спецбольницу напугала коротышку до усрачки.
Теперь Виталик сидит на бульваре в своём нелепом грузовичке, курит одну за другой сигареты с ментолом (чтобы не кашлять), и ждёт, пока мы с Баянцэцэг сделаем всю грязную работу.
- А если у него трубка в шею засунута, вынимать её или оставить? Он же говорить с ней не сможет.
Сейчас я бы с радостью её саму интубировал. Ну что за женщина, лучше бы на решетку так давила! Прикладываю палец к губам, потом выразительно тыкаю в сторону. Пора за дело.
- Цэцэ, окно.
Баянцэцэг отодвигается и удивлённо поднимает брови.
- Что 'окно'?
- Решётка.
- Не понимаю о чём ты. Нет никакой решётки.
Нет. Звучит неправдоподобно. Но, кажется, Баянцэцэг и сама это поняла. Закрывает глаза и повторяет, медленно, почти по слогам, осторожно повысив голос:
- НЕТ никакой решётки на окне. - осторожно приоткрывает глаза, и тутже испуганно зажмуривается. Выпаливает скороговоркой - Совсем нет. Совсем. И не было. И не будет.
Вздыхаю. Мы так до утра просидим.
Баянцэцэг укладывает руки на груди и принимается глубоко дышать, от чего ладони взлетают чуть ли не до подбородка. В такт вздохам, брови хмурятся, губы то свёртываются в трубочку, то внезапно расплываются в широчайшей улыбке.
Дыхательное упражнение номер четыре. Даже я вижу, насколько неправильно оно выполняется. Именно в этот момент последние сомнения исчезают - ничего не выйдет. С решёткой нам не справиться.
Наблюдая, как отчаянно кривляется толстуха, я вдруг понял, что и больница, и ночные прогулки, и даже простуженный Виталик, как и весь остальной ворох неприятностей вокруг Калевы, образовались из одной лишь необдуманно брошенной фразы в один давнишний майский день.
В субботу в полдень мы устроились втроём на скамейке в Лефортовском парке. С Виталиком у нас завязалась неторопливая беседа. Обсуждали зомби. Он утверждал, что в недавних вспышках виноваты прилагательные с мягким знаком, в уменьшительно-ласкательной форме. Дескать, мягчеет от них мозг. А все части речи с несколькими 'Ь' в принципе опасны, если только не скомпенсированы твёрдым знаком.
В разговоре то и дело повисали паузы, пока я тщетно искал пример для опровержения. Скажем, 'вьюжненький', если говорить о зиме - это разве слово? Самая крупная эпидемия, кстати, произошла как раз в начале февраля, на удачу ударили морозы и все болезные померзли. Но Виталик озвучивать подсказки не собирался, чтобы 'не испытывать мою голову на прочность'.
Калева хранил молчание.
Через два дня ему предстоял экзамен на очередную ступень, поэтому он копил силы, отдыхал голосом, и с четверга не проронил ни слова. Молодец. Я заметил у него в сумке томик Маяковского, очевидно, это был его теперешний стихотворный выбор. Эффектно. Даже черезчур, особенно для закрытых помещений.
На прошлом экзамене Калева читал 'Камень' Гумилева. Как обычно, делал это крайне экспрессивно, но всё шло неплохо, комиссия благосклонно внимала, пока он не добрался до строчки про 'жалкий треск костей'. Стекло внезапно вылетело с оглушительным грохотом вместе с двойной рамой, поднялся страшный переполох. Я присутствовал на этом спектакле, сидя на последнем ряду, но и оттуда увидел предостаточно. Без сомнения, виновата была накрашенная тётка с глупым носом, сидящая рядом с окном. Непонятно почему в экзаменаторы набирают настолько впечатлительных особ.
Калева получил высшую оценку. А теперь, стало быть, предстоял Владимир Владимирович. У него есть из чего выбрать, особенно из раннего. Я надеялся, что Калева не перегнёт палку.
Время от времени он принимался выполнять дыхательные упражнения или разминал лицо длинными белыми пальцами. Да так усердно, что прохожие косились, а маленькие дети не стесняясь показывали ручкой ('мама смотри, дядя лицо снимает!').
Я заприметил её сразу. Округлая бабонька в пёстром платье неспешно продвигалась по аллее в нашем направлении. Словно клумба с георгинами переплывала от скамейки к скамейке. В руках она держала пачку ярких брошюр, которые и вручала отдыхающим. Пачка на удивление быстро уменьшалась в размерах. Настала и наша очередь быть одурманенными:
- Доброго дня вам, любезные. Найдётся ли у вас минутка времени?
Природа одарила её более чем щедро, пышнотелой тучкой она возвышалась над нашей троицей. В раскосых чёрных глазах на восточном лице притаилось что-то весёлое и полоумное.
- Веруете ли вы в единого нашего Создателя и Спасителя?
Аллилуйя! Голос мягкий и цветочный, под стать платью. И абрикосами пахнет.
Виталик сразу выпал из реальности. Ему всегда нравились большие части тела, особенно, когда в движении по ним пробегают волны. Но я насторожился. Слишком плавно заговорила, и знакомо интонирует. Заглавные буквы выделяет, дышит с нажимом.
- Возьмите, эта книга НЕПРЕМЕННО откроет вам путь к вере. И позвольте прочесть вам пару высказываний знаменитых людей о вере...
Так и есть, тренированная. Знай себе курлычит про благодать, но голос любительского уровня. Технически всё делает неправильно, но лицо так и светится. Оно и понятно, кого еще в сектанты набирать, как не таких дамочек? Однако, с нами ей не повезло.
Даже Виталик оторвал наконец глаза от её бесконечной груди, что маняще перемещалась в вырезе платья, и обернулся ко мне. Вот он обмахивается брошюркой, беззвучно смеется, и пальцами руки изображает 'Лягушонка Кермита'. Бла-бла-бла, значит, тоже раскусил красотку. Однако, она внезапно расценила это как приглашение познакомиться, и с готовностью всучила свою пухлую ручку Виталику. 'Лягушонок' от неожиданности проглотил рукопожатие.
- Меня зовут Баянцэцэг, в переводе с монгольского это означает 'богатый цветок'. Вы обязательно должны прийти на наш семинар! У нас и хор есть, и совместные молитвы, и тематические конкурсы. Там и увидимся, там и поговорим. А сейчас извините, дела веры.
Баянцэцэг одарила нас ослепительной улыбкой, от которой её глаза на мгновение полностью скрылись за щеками. Грациозно удаляясь по аллее, она многозначительно покачивала дородным задом.
- Ух, ну и жжж...женщина, - еле слышно выдохнул Виталик. - Жаль только с крышей грандиозные проблемы.
И тут Калева не выдержал.
- Эй ты, с макулатурой! Напрасно в эту дребедень веришь! Лучше бы не верила!
Из-за многодневного воздержания голос у Калевы стал хриплым, словно ворон злобно каркнул вслед удаляющейся бабоньке.
Спина Баянцэцэг дрогнула как от удара. Она медленно повернулась.
- Что же вы такое говорите? Не по-божески так...
Она продолжала лепетать, но Калеву было уже не остановить.
- Разуй уши, сестрёнка, НЕ ВЕРИЛА, говорю!
Слёзы хлынули из глаз, смывая тушь, и чёрные ручейки побежали вниз, прячась в ложбине на груди. От захлестнувших эмоций Баянцэцэг порывисто закрыла лицо ладонями. Выцветшие газеты и желтые страницы старых книг взметнулись вверх из её рук, и начали опадать вокруг как осенняя листва.
Ох и расплатится теперь Калева за свою несдержанность. Ох и не сдаст теперь экзамен.
На следующий день меня разбудил телефонный звонок. За окном прекрасное воскресное утро, однако на часах - шесть утра.
- Фомочка скажи, чем я Калеву вчера обидела? - высокий женский голосок без всяких вступлений обрушивает на меня тонну вопросов. - Почему он со мной такой грубый? Что за манера хамить?
- Кто это?
В трубке довольный смех.
- Твоя маленькая сестрёнка, соня!
- Нет у меня сестры Сони. У меня вообще сестёр нет.
(смеется еще сильней)
- Ну и хорош ты с утра пораньше. Баянцэцэг на проводе!
Тут я решил, что всё еще сплю, но субботние события в парке уже начали всплывать в памяти. И тут меня накрыло холодной волной.
Трубку положил молча, не обращая внимания на озабоченное щебетание. Набирая номер, с неудовольствием отмечаю, что начал разговор как Баян, без 'привет' и 'это Фома, нужно срочно обсудить кое-что'.
- Калева, ты опять не следишь за базаром. Мало тебе чудесного исцеления от мусора в голове, так эта Баян теперь думает, что она наша сестра!
- Чё правда? Значит это ты виноват, сука.
- А кто лишними словами бросался? Кто за голосом не следил? Можно подумать, что...
- Отвали.
Короткие гудки.
Настоящая мужицкая грубость досталась Калеве в наследство от родителей. Папаня у него работал мотористом на лесозаготовках, а маман кошеварила в рабочей столовой. И если от нецензурной лексики Калева избавился путём упорных тренировок, то общий тон в речи изменить так и не смог. Всегда был прям, неприятен, резок. Думаю, по-этому и выбрал для экзамена Маяковского.
И как не берёгся, временами случались скверные казусы. Например, в прошлом году, Калева повздорил в столовой с поваром из-за котлет, и в сердцах обозвал того говноедом. Через пару дней я случайно застукал беднягу в туалете за трапезой (сам потом неделю есть не мог). Разбирательство получилось небывалым. Несчастного повара приводили в чувство всей кафедрой, а Калеве выписали строжайшее предупреждение.
- Что и говорить, у Калевы редкий дар, - сказал тогда Виталик. - Уникум. Жаль что нет нормального приложения для его таланта. В этой стране никакой языковой культуры. Ехал бы за границу, а то распыляется на ерунду всякую, копрофилов плодит...
После того случая, Калева сначала кидал косые взгляды, а потом вдруг обвинил во всём меня.
- Я давно заметил, Фома, что в твоём присутствии или ничего не получается, или получается так, что лучше бы не получалось вовсе.
Никто специально не желал зла парню в белом колпаке. Согласно Калеве, я так выразительно молчу, что сила чужого голоса многократно усиливается. Он выучил слово 'синергизм' и терроризировал меня этим термином не меньше месяца. В заключение, пригрозил оформить теорию 'беззвучного голоса' в тезис для большой статьи и провести исследование.
На самом деле, голоса у меня не было, зато был абсолютный слух (еще в детстве родители таскали меня на прослушивание). Чужие на меня почти не действовали. А главное, заслышав малейшую фальш в голосе, я начинал непроизвольно ухмыляться, что выводило из себя Калеву.
На беду, слишком часто Калева звучал убедительно. Повару это дорого обошлось, как и мне, на той памятной вечеринке в конце октября.
Это был второй шаг в нашей истории неприятностей.
Числа двадцатого Виталик внезапно завёл речь о праздновании Хэллоуина. Даже Баянцэцэг отнеслась к этому с лёгкой иронией.
После случая в парке мы не могли от неё отделаться. Она искренне верила в наше родство, названивала по телефону, без приглашения являлась в гости, просила надрать задницу докучливым сектантам, и с милой непосредственностью спрашивала совета у 'старших братьев' о своих сердечных делах. Калева категорически отказался что-либо исправлять, так что через некоторое время мы привыкли, и Баян влилась в нашу компанию.
- Если хочешь конфет, мой сладкий, так и скажи. Я куплю без всякого маскарада. - обольстительно улыбаясь, сказала Баянцэцэг.
Обширные формы Баян появились во многом благодаря её пристрастию к леденцам. Виталик сладкое не любил. Зато в детстве много играл в театре, по-этому сохранил любовь к костюмированному балагану, и особенную слабость питал к идиотским розыгрышам. Его страсти никто не разделял. С диким воплем выпрыгнуть из туалета в костюме лося? Ни я, ни Калева не считали это смешным. Но так было до тех пор, пока не появилась Баянцэцэг. Виталик расцвёл.
Накануне я застукал 'младшую сестрёнку' за рукоделием. Кипа религиозных брошюр была аккуратно исполосована, на столе высился бумажный муравейник. Сначала я подумал, что Баян таким образом рвёт со своим религионым прошлым, но увидел, что она сосредоточенно обклеивает ими потрёпанный футбольный мяч. Банка с клеем стояла на толстенной книге, по-варварски оставляя на кожаном переплёте круги. Фолиант я сразу опознал, это был старый анатомический атлас (у Виталика дед хирург). Всё однозначно указывало на изготовление бутафорского черепа из подручных средств, то есть налицо заговор, с целью напугать гостей вечеринки. Я не подал вида, а Цэцэ ничего не поняла.
Кутили у Виталика. В профессорские аппартаменты набилась пестрая толпа народа. Много ряженых, но большинство невпопад, с гирляндами на шее, будто на Новый Год (с традициями Хэллоуина еще не все освоились). Музыка завывала, бухала и унц-унцала так, что собеседника в шаге не расслышать.
Скелет из папье-маше вывалился с распростёртыми объятьями из шкафа в передней, когда я открыл дверь, чтобы повесить пальто. Девушки рядом весело завизжали, но я не смог изобразить испуг даже для приличия. Не убедительно.
'Фома! Ты - зануда!' - торжественно объявила Баян, незаметно возникнув сзади. Километры тюлевой ткани, обмотанные вокруг туловища, были призваны создать иллюзию, что она - призрак. 'Даже Калева испугался! А ты...' - она шутливо погрозила мне пальцем: 'Но мы всё равно тебя как-нибудь напугаем!'
Цэцэ величественно отчалила изливать эмоции в танце, а я отправился на поиски подходящей компании. Настроение мне подпортили, и влиться в общее веселье было не просто: женщины ускользали, мужики незатейливо предлагали выпить. На кухне у открытой форточки тесный кружок курильщиков увлеченно обсуждал монстров в канализации. Эти уже изрядно набрались, но умище не спрячешь даже алкоголем - в ход шли теории одна другой хлеще:
- Черепашки и золотые рыбки, конечно, не выживут. Но крокодильчики - запросто! У меня знакомый в НПО 'Гидропроект' изучал вопрос, у них огромный стенд из прозрачных фановых труб, чего только по ним не запускали... - седовласый профессор с трудом держался за стол, длинная сигарилла в углу рта описывала опасные круги, рискуя подпалить ему бороду. - Это еще что! Возможно появление симбионтов с колониями бактерий! Новообразование будет разумнее обычного муравейника, и способно к миграциям. Новое слово в эволюции видов. Что? Нападать на людей? Вряд ли, но может всплывать за глотком свежего воздуха...
Через десять минут подобной лекции я не выдержал и ретировался.
Единственной гармоничной компанией оказался Калева, которого я обнаружил у сортира. Тот подпирал стену с кислой рожей и стаканом сладкого мятного коктейля в руке.
- Чёртов дискач! Давно бы отвалил, но сука-Виталик спрятал мою фуфайку. - голос Калевы еле продирался сквозь орущую музыку. - Витал с меня обет молчания хотел взять, но за этим шумом всё равно никто не услышит. Толстая, змея подколодная, специально ириской угостила, полчаса зубы разодрать не мог. На силу этой дрянью отмыл. (Калева отхлебнул из стакана и поморщился) Гулянки плохо влияют и на меня, и на голос, и танцевать не умею. Только хоровод водить. Хор-овод. Хор оводов? Они тоже водить умеют, как и эти...
Калева запутался в словах и замолчал. Я давно обратил внимание, что выпимши он начинает заговариваться.
В туалете, тем временем, происходила подозрительная ритмичная возня, прерываемая смешками. Говорил же: выделите какой-нибудь тёмный угол! А теперь и место общего пользования заняли, и презервативов в очко набросают. Я кивнул на запертую дверь: 'Кто там?', но Калева только плечами пожал.
Дверь распахнулась и в коридор выкатились раскрасневшиеся Виталик и Баян, ума не приложу, как они смогли поместиться там вдвоём. Поразительно, насколько что-то может выглядеть инцестом, чисто технически им не являясь.
- Фомаааа! - с наигранным удивлением протянул Виталик. - Мы как раз для тебя засор прочистили, милости просим!
Баянцэцэг игриво засмеялась и упорхнула, вся в хвойном облаке освежителя воздуха.
Говорят, в Древнем Риме за шутку, повторённую дважды, казнили: скелет выпал мне на спину из технического шкафа с трубами, стоило только присесть. Он был наряжен в фуфайку Калевы.
Я твёрдо решил из принципа не оставлять пост, пусть гадают сработала их глупая затея или нет. Нежданного соседа усадил верхом на бачок, как в седло, а сам подобрал с пола старый журнал и устроился на стульчаке поудобнее. Номер 'Популярной Биомеханики' открылся на статье 'Удивительная жизнь в трубах', с неаппетитными рисунками и схемами экосистемы. Вот, значит, откуда черпают темы для разговора кухонные 'профессора'. Я сверился с датой, нет, номер не первоапрельский.
В животе утробно заурчало. Ох, и не стоило сегодня лакомиться 'русским канапэ' из картошки, селёдки и лука! От пикантного маринада у меня всегда расстраивается пищеварение. Заурчало громче, да так, что бульканием отдалось откуда-то снизу. Я раздвинул ноги, насколько позволяли снятые штаны - вода в унитазе замутилась, пришла в движение.
Длинный бугристый нос выдвинулся из горловины, ноздри поднялись над водой в фаянсовой лунке, расширились, с тонким свистом вбирая воздух. К этому моменту я уже сидел на бачке, сбросив скелет, и, буквально, выпрыгнув из штанов. Крышка бачка соскользнула вниз и с громким хлопком разломилась надвое, грязная вода полилась потоком на пол, а волна зловония оглушила так, что в глазах потемнело.
- Какого хрена у тебя происходит?! - глухо крикнул Калева с другой стороны двери, видимо, вода начала сочиться в коридор. - Хватит монстров говном кормить! ВЫЛАЗЬ ДАВАЙ!
Именно в этот момент унитаз разлетелся на куски, а тёмная фигура стремительно поднялась до потолка, уперевшись макушкой в лампочку и заслонив свет. Длинная крокодилья голова повернулась в профиль, рот приоткрылся, обнажив ряд кривых и мелких зубов. 'Если он повернётся - мне конец!' - подумал я. Пронзительно-жёлтый глаз с вертикальным зрачком блеснул хитро. Мой рассчёт отсидеться за спиной у исполина был донельзя наивен, но монстру не было до меня дела. Он решительно шагнул вперёд и вышел вместе с дверью. Музыка вдруг стихла, а истошный визг Баянцэцэг возвестил о том, что биомеханическое чудо удалилось.
Затопило два этажа.
На счастье, туалетного монстра почти никто не видел воочию. Покинув дом, он бесследно исчез, что одновременно было и хорошо, и плохо. Со свидетелей мы взяли клятвенное обещание не болтать. Для остальных сочинили историю про кусок натрия, брошенный в толчок, чтобы как-то объяснить разнесённый вдребезги туалет.
Что и говорить, праздник удался. Происшествие случилось похлеще камня, но от дисциплинарной комиссии мы Калеву спасли. Однако с этого момента между нами пролегла тяжелая трещина недоверия. Калева дулся, две недели боялся слово сказать, а потом прислал почтовую карточку, в которой традиционно обвинял меня. Словно это не он орал под дверью дурным голосом 'вылезай!'.
'Сам сказал, будто видел крокодилий нос еще до моего вмешательства!' - писал Калева и, кажется, это был первый случай когда я не знал что возразить. Ситуацию стоило обдумать, но мысли не складывались.
Под Новый Год Калева немного отошёл, и даже начал односложно разговаривать, но тут его постиг новый удар: после планового медосмотра врачи посадили его на диету и совершенно запретили алкоголь. Пугали полипами в желчном пузыре, операцией, а главное - потерей голоса. Как полипы связаны с голосом никто понять так и не смог. Калеве выписали тонну дополнительных направлений, большая часть которых была почему-то к неврологу и психиатру.
Вокальные упражнения тоже наказали ограничить, и это накануне очередного экзамена! В этот раз Калева приготовил к декламации отрывок из Бориса Виана. Боясь повторения истории с камнем, я умолял заменить текст на что-нибудь менее абстрактное, но всё тщетно.
Без рагу из баранины и стакана красного на ужин Калева стал невыносим и раздражался по любому поводу. Особенно его бесила Баянцэцэг, которая продолжала настойчиво виться вокруг нашего трио, а теперь еще и поступила на вечерние курсы, чтобы развить вокальные таланты. Калева сменил политику невмешательства, и уже два раза пытался исправить 'лефортовскую' ошибку, резко бросив: 'Не сестра ты нам, дура толстая!', но отчего-то сорвалось. Вероятно, слишком органично смотрелась Баян в роли шумной и глупой младшей сестрёнки.
- Только послушай как она говорит. - Зло процедил сквозь зубы Калева, наблюдая, как Виталик показывает Цэцэ дыхательное упражнение номер три, - Этим отвратительно высоким, ноющим голоском, без пауз, всю фразу на одной ноте. А главное растянуть последнее слово по-середине. Попробуй, удивишься.
- нутыКалеванаговариваешьнасестрё-ё-, - голос зазвучал пугающе по-баяновски, и я осёкся на полуслове.
- Вот-вот. И еще раз назовёшь её 'сестрой' - дам по яйцам, раз тебя голос не берёт. Будешь тоооонко говорить, как евнух. В турецком гареме. Жадина-говядина турецкий барабан. Ударить в рожу как в барабан, это была бы тема...
Как оказалось, Калева заговаривался и без всякой выпивки. Мысль начала блуждать, а взгляд рассеялся. Пришлось щёлкнуть пальцами у него под носом, чтобы не распылялся.
- Что с тобой творится последнее время?
Калева непонимающе моргнул несколько раз, словно вышел из транса, потом нахмурился.
- Ничего не творится. На дверь новую раскошелился. Металлическую. В мастерской очень удивлялись, когда попросил глазок наизнанку поставить.
Очевидно кое-что Калева не рассказал ни врачам, ни акустической комиссии, да и с нами не спешил делиться.
Первый раз это были следы на свежем снегу рядом с табачным ларьком. И пачка 'Кэмела' рядом, с крокодилом вместо верблюда на обложке. В ответ, Виталик немедленно парировал рассказом о гималайской экспедиции, где инструктор-альпинист с помощью валенка и ледоруба наследил около отхожего места американских этнографов. После этого, бурные дискуссии о йети, с фото и отпечатками злополучных лап с когтями, не утихали еще месяц. Но Калеве было не до смеха. Более того - он был напуган, и в таком виде его еще не доводилось видеть.
- Я его сам застукал, клоун.
- 'Его'? Это уже 'он', а не, например, 'оно'? - удивилась Баян, но Калева выпад проигнорировал.
- Высокая фигура на углу дома напротив, два часа ночи. Выглядело так, будто стоит в длинном капюшоне. Но это была голова, а не капюшон. Он тоже курил, ждал, наблюдал за моими окнами.
Виталик фыркнул. Видимо, представил древнеегипетского Себека, бога Нила, с папиросой в крокодильих зубах посреди московской метели.
- Может всё-таки сообщить в комиссию? - робко подала голос Баянцэцэг. - Или в санэпидемнадзор. Скажем, из секретной лаборатории сбежал.
- Кто ж в такую дичь поверит?! - резонно возразил Виталик.
- Фома же поверил, - негромко сказал Калева, и заключил, - По-этому, лучше новая дверь, чем незваные гости.
Калеву забрали через неделю, посреди ночи. Мы с Баян примчались сразу же после звонка, но всё равно опоздали. Виталик один растерянно бродил по пустой квартире.
- Кислую капусту на обед давали, - растерянно бормотал он, - Живот теперь крутит, а Калева даже ключей не оставил...
Дверь в санузел впечатляла, не всякий такую на входе в квартиру поставит. Только и оставалось, что смотреть на пустой туалет сквозь глазок. Калева не поленился украсть где-то канализационный люк, приварить к нему петли и взгромоздить на унитаз вместо обычной крышки.
Скорую вызвали соседи, хотя изначально хотели участкового. Калева еще с вечера начал выкрикивать неразборчивые тирады за стеной, сначала подумали - репетирует, но к трём ночи догадались, что творится что-то неладное. Госпитализировать приехали парни из акустической комиссии.
Хуже всего было то, что с нами никто не желал делиться подробностями. 'По острым медицинским показаниям,' - вот и всё что сказали. Ни больницы, ни диагноза. Даже личные вещи, электрощётку и любимую пижаму Калеву с похотливыми овцами, не взяли. Сказали, что ТАМ его снабдят всем необходимым. Где 'там'?..
Квартиру, в конечном счёте, опечатали. Но, прежде чем уйти окончательно, на лестничной площадке у окна, за батареей, я нашел пустую смятую пачку. Ту самую, о которой упоминал Калева, с крокодилом.
Баянцэцэг плакала, уцепившись двумя руками за проклятую решетку. Как и раньше, солёные потоки украсили чёрными кляксами блузку на груди. Всё бесполезно. Теперь, даже голос Калевы не пробился бы сквозь эти всхлипы. Нужно возвращаться пока не застукали.
- Идём Цэцэ. У Виталика знакомый есть в службе спасения, одолжим гидравлические кусачки и вернёмся завтра.
- Я... я так хотела помочь. - шептала Баянцэцэг. - Думала, может быть после этого он станет со мной чуть помягче.
- Ты уже достаточно сделала. Идём.
Это Баян нашла адрес клиники, как - не призналась, но кажется в акустической комиссии нашёлся еще один любитель пышных форм. На это ушёл не один месяц. По иронии, больница располагалась в глубине Лефортово, недалеко от парка, на задворках старого заводика. Мы как раз укрывались в тени его широких труб.
Баянцэцэг наконец нашла в себе силы отцепиться от прутьев и встать на ноги. Только мы повернулись идти назад к машине, как сердце у меня ёкнуло - за живой изгородью высилась длинная тёмная фигура. Охрана! Но нет, фигура ростом на две головы выше обычного человека, стоит спокойно, рука размеренно поднимается и опускается, еле заметно вспыхивает огонёк сигареты.
Но вот, тень отбросила окурок и, раздвинув кусты, двинулась к зданию через газон. Без сомнения, это был крокодилоголовый, грациозно ступающий по траве, гордо несущий свою уродливую голову на узких плечах. Определённо, он больше напоминал Себека, чем безмозглого симбионта из канализации, хотя и распостранял вокруг сильный запах прелых тряпок.
Я схватил Баянцэцэг за руку и повлёк за угол, а то зарёванная Баян ничего вокруг себя не видела. Себек остановился перед окном бойлерной, сквозь которое мы тщетно пытались проникнуть, помедлил, и вдруг одним лёгким движением оторвал решётку от фасада и отбросил в сторону. Еще секунда, и он скрылся в подвале.
- Что это было? - пролепетала Баян. - Он что, тоже к Калеве?
- Надо думать. Вряд ли он просто так здесь прогуливается.
Чутье подсказывало, что следует идти за крокодилоголовым, но для этого пришлось собрать всю волю в кулак. Я и не заметил по-началу, что Цэцэ уже нет рядом. Трусиха так и осталась сидеть за углом, даже к Виталику не побежала.
Изнутри спец-клиника предстала самой странной на вид больницей, которую мне доводилось видеть. Не шуметь лишнего оказалось не сложно: стены покрывал специальный материал, усеянный выпуклыми пирамидками, таким обычно изолируют звуковые студии. Звук вяз в нём, глох, и тишина в тёмных коридорах стояла необыкновенная. Направление я безошибочно определял по зловонному шлейфу. Я миновал несколько распахнутых решётчатых дверей. Согнутые пополам прутья говорили о целеустремлённости Себека. Почему он? - этот вопрос меня мучил до сих пор. Калева не сказал тогда ничего конкретного, но вызвал из небытия именно его.
Дорожка из запаха привела на второй этаж, где было так же пусто и темно. Тускло светились только белёсые лампочки у пола, как в кинотеатре. Череда крепких дверей с засовами и маленькими окошками с толстым стеклом наводила на мысли о тюрьме, но я, кажется, уже понял где очутился. Последняя дверь осталась распахнутой. Перед входом, на стене висела папка с медицинской картой, но в коридоре было слишком темно чтобы разобрать размашистый почерк врача. Я шагнул во внутрь.
Калева величественно полулежал на больничной койке словно старый король. Сходство усиливал Себек, который торчал у его изголовья, посверкивая жёлтыми глазищами.
- 'Мы-с-Тамарой-ходим-парой', - слабо приветствовал Калева. - Припёрся, не утерпел-таки. Только поздно, добрые врачи мне носоглотку отлоботомировали уже, чтобы лишнего не орал. Обломали камешку крылышки. 'Вылетит не поймаешь', это Витал про языковую культуру любил поговорить? Никто не ценит настоящую литературу. На всё ответ короткий, и дело хорошо поставлено: кричал-кричал, всё без толку теперь. Зато спокойно. А ты зря пришёл, и этого зря привёл, сейчас опять всё по-новой начнётся. Сколько не объясняй, что это тебя нужно запереть, никто не хочет слушать старого финна...
Голос у Калевы стал хриплым и вялым, и тут я рассмотрел свежий шрам у основания шеи. Он закашлялся и Себек услужливо подал стакан воды.
- Сам ректор приходил. - продолжил Калева. - Говорил, что сожалеет и даже ставку мою на кафедре сохранит. А я ему такой: 'Фоме отдайте! Это он уникальный, не я.' Тут оказалось достаточно времени, чтобы во всём разобраться. Произнесённые слова это ерунда, пустой звук, до тех пор пока в них кто-то по-настоящему не поверит. Вот он - единственный в своём роде, талант! А голосу всякого научить можно, хотя бы на толстую посмотри. Ты, Фома, такой скептик, никому не веришь, всех критикуешь. Этот не так дышит, этот не так интонирует, а эта просто чушь несёт. Но случись тебе во что-то всем сердцем поверить и...
Калева опять захлебнулся мучительным кашлем, но решительно оттолкнул стакан с водой, который опять подсунул услужливый Себек.
- ...ну что, так и будешь из себя святую невинность строить?
- А почему он курит? - вопрос как-то сам-собой сорвался с языка.
- У себя спроси! - едко ответил Калева. - Не ты ли рассказывал, как в детстве в туалете курил? (голос у него вдруг потускнел ) Дым уходил в стояк с трубами, бычки трусливо топил в бачке, но рыбки всё равно всплывали. В томате. В квадрате. Уравнение странное. Плыли по улице, адрес только не тот. Этот, на плите был выбит, его почитали богом жизни и смерти. Жужи и семки. Но псеглавцы всё равно актуальнее, хотя еще не приходили...
Калева засмеялся жутким неестественным смехом. Я вспомнил вдруг, что всё еще держу медицинскую карту и подошёл к окну, где было чуть светлее. Первую страницу занимала длинная таблица, полная скучных цифр: температура, давление... Безжалостный диагноз нашёлся на последней - Шизофазия.
- Окно квадратное, в точности как обложка той пластинки. Зверюги. Смотрю и удивляюсь до чего похоже. Только свиньи очень не хватает.
Я поднял глаза. И действительно, пейзаж за окном на удивление точно повторял обложку 'Animals'. Трубы и очертания завода, мягко подсвеченные рассветом, в чём-то напоминали электростанцию Баттерси.
- Эх, нет больше голоса. А то я бы... Но ведь правда похоже? Правда?!
Столько тоски у него было в кастрированном голосе, что навалилось на меня какое-то невероятное отчаяние.
И я поверил. Но, как всегда, на свой лад. Огромный надувной барсук поднялся в воздух прямо из жерла градирни. Он смешно шевелил в воздухе лапами и загребал коротким хвостом.
Барсук поднимался всё выше и выше, навстречу новому дню.