Я красавица. Я высока и стройна. Мои движения плавны и грациозны. У меня золотые локоны. У меня огромные голубые глаза. Мой голос глубок и волнующ. Речь подобна песне. Моя кожа бела и чиста. Мое тело - идеал женской красоты, как ни поверни его, и в какой позе не рассматривай. Все линии соразмерны и сочетаются, не давая и намека на диссонанс. Грудь высока и упруга, зад крепок, а вместе они находятся в самой совершенной пропорции, что незримо покоится на балансире моего пупка. Я - апофеоз Женщины из породы людей.
Сейчас я подобна живой богине. Как сказочный цветок закономерно произрастает из перспективного бутона, сулящего неземную красоту, так и я, будучи еще девочкой, была вылитым ангелочком. Первое воспоминание можно датировать пятью годами. Заезжая тетка, любуясь чудесным ребенком и умильно сложив ручки, молвила: "Ах, ну что за чудо! Просто эльфийская царевна!". "Эльфийская царевна", конечно, не поняла деталей, но тяжелый привкус оскорбления был понятен даже пятилетнему отпрыску. От этого ядовитого привкуса удалось избавиться лишь плюнув украдкой тетке в суп. Фигурального яда оказалось недостаточно и потому пришлось подкрепить его цикутой. На похоронах тетки я шла первой с венком из черных роз и была главным украшением торжества.
В восемь лет бутон моих достоинств набух и окончательно оформился. Маменька взялась читать мне эльфийские сказки. Она смотрел на меня горящими от нежности глазами и голос ее был столь приторно-сладким, что с тех пор я не могу есть ничего сладкого. Она показывала мне гравюры с эльфийскими девами и принцами, с их танцами и музыкантами, с эльфийскими лесами и лужайками. От ее фантазий я стала плохо спать по ночам: "Хочешь очутиться там? Хочешь? Ведь правда, это было бы чудесно?!.." Когда маменька уходила и в детской устанавливалась покойная ночная тьма, эльфы из книжек приходили ко мне, и болтали со мной, кружили вокруг меня, манили за собой. Ни слова не понимая по эльфийски, я кричала им, что я совсем даже не эльф, но они лишь озорно качали остроухими головками, неуклонно продолжая щебетать на своем птичьем языке. Они принимали меня за свою. Я стала спать при свете.
Книги про эльфов были написаны на очень толстой бумаге, а гравюры и того хуже - они были нарисованы на пергаментных вклейках. Наверное, эти книги стоили целое состояние, но наша семья была не из бедных. Книги горели плохо. Камин был в гостиной, на виду, а на двери детской не было запора, по этому костер я разложила в кладовой. Жадное пламя листало мятые страницы, на которых резвились разукрашенные золотой краской эльфы. Но их кадриль больше меня не беспокоила, потому что они плясали свой последний танец. Не знаю как это вышло. Ведь нарисованные эльфы не могли сойти со страниц, верно? А случилось так, что сошли. Сошли, и давай себе плясать зажигательную кадриль по всей кладовой. Златокудрые эльфийские девы и их галантные кавалеры понеслись вдруг огненным колесом по деревянным полкам, пирамидам корзин и тюков... В конце концов я была маленькой восьмилетней девочкой, с плохим аппетитом и скверно спящая по ночам. Не помня себя от страха, я выскочила из кладовой и поскорее наложила засов. А они загремели следом за мной каблуками по лестнице и забарабанили в запертую дверь.
Наш старый дом был отличный, новый был гораздо хуже. Но я не плакала, пусть даже вместе со старым домом сгорела моя тряпичная лошадка, костяной гребешок и коллекция булавочек. Я не плакала даже тогда, когда из-под развалин сгоревшей кладовой извлекли останки моей маменьки и еще двух кухарок. Они делали там опись по хозяйству, в самом дальнем углу, по этому они не заметили ни меня, ни моего маленького аутодафе, которое, к прискорбию сказать, слишком быстро стало большим. Ни про книжки, ни про запертую дверь, я так никому ничего и не сказала. Потому что никто не спрашивал.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, бутон моей особенной красоты окончательно набух и лопнул. Мальчишки пытались мне выдрать золотые косы, девчонки выцарапать голубые глаза, взрослые умиленно ахали вслед, а похотливые старцы манили к себе крючковатыми пальцами из окошек своих паланкинов. Моя аура была так сильна, что на одной ярмарке какой-то пьяный гном попытался проломить мне голову. Невнятно ругаясь на своем варварском подземном наречии, он яростно поносил всю эльфийскую породу, и особенно меня, по сути - невинное создание. У него была сальная борода, поросячьи глазки и выпирающее брюхо. У него были совсем иные стандарты красоты и тяжелые грубые сапоги со стальными носами. Под их удар и подставил свою голову взамен моей мой родной папенька. Тогда я в первый раз проверила, что даже слезы не портят моего лица. Бедный папенька! И бедный гном. Он так и не понял, что во мне нет ни капли эльфийской крови. Кривобокий, длиннорукий, сутулый уродец, с классической расовой ненавистью к эльфам, гном до последнего думал, что пострадал за дело. К его столбу я ходила каждый день: он очень забавно крутился на веревке.
Первый ухажер, что был допущен мной к телу, был миловиден на лицо и язык. Решающим фактором стал именно язык, потому что за все время нашего знакомства с него ни разу не сорвалось в мой адрес презренного сравнения с эльфийской породой. Ухажер вообще был не очень разговорчив, но умел галантно дарить цветы и мило краснеть. В тот памятный день на сеновале было тепло и вкусно пахло травяным духом. Прерывисто дыша, с раскрасневшимся лицом, ухажер терзал мои одежды. Я ему не мешала, но и не помогала, так как хотела в полной мере насладиться его пораженным видом и до сыта наслушаться его восхищенного лепета, когда он узреет мое тело, высший идеал женской человеческой красоты. Наконец шелковый пояс поддался его неуклюжим рукам, нежная ткань скользнула с плеч, опустилась вниз, открывая груди... Казалось, глаза его сейчас вылезут из орбит. "О, Эльберет Гифтониэль!.." наконец пораженно выдохнул он. Будь я мужчиной, это был бы удар ниже пояса, а так это был удар в лицо. Не удар даже, а смачный плевок. Мой шелковый пояс как-то сам собой очутился в руках. Кроме этого, он оказался крепким и прекрасно удерживающим скользящий узел.
В городе потом долго говорили о несчастном, о его несчастной любви ко мне, и о несчастном же самоубийственном конце, который нашел тот на злосчастной потолочной балке проклятого сеновала. После этого инцидента мое бушующее либидо враз присмирело. Я стала неприступна и холодна.
В нашей местности эльфы всегда были редкостью. Фактически, о красотах их белых лиц и тел, о прозрачной глубине глаз и вообще общей очаровательности судили больше по рассказам заезжих путешественников, чем по самим эльфам. И по этому, несправедливый мир видел во мне живое воплощение подобных бредней. Наивно полагая, что расточают мне изысканные комплименты, уличные подхалимы на разные лады сравнивали мои прелести с прелестями самых расчудесных сказочных эльфов. Мою неприступную холодность (вполне разумное следствие потока подобного хамства) также причисляли к одной из эльфийских добродетелей. Я шествовала по улице и со всех сторон неслись плохо скрываемые охи и ахи восторгов. Мои внешне изнеженные ушки окончательно огрубели внутри, истерзанные однобоким сравнением с поганым лесным народцем.
Итак, эльфы все также обходили наши земли стороной, зато вдруг зачастили серийные убийства и несчастные случаи. По божьему провидению их жертвами становились наиболее несносные болтуны. Люди стали бояться, но болтать не переставали: со всех сторон сыпались советы и предостережения, как мне следует хранить свою чистую эльфийскую красоту от лап неведомого маньяка. Они запирали свои дома на ночь, и их дома сгорали, подожженные умелой и твердой рукой.
Баронет был исключительно мил. В отличие от наших неотесанных мужланов, он не только знал, но и чувствовал, что следует говорить неприступной женщине. Благородная осанка, цветистая речь, взгляд полный достоинства - все это было в нем. Кроме того, он был богат, а серия несчастных случаев, прокатившаяся по нашей семье, крепко подкосила мое финансовое состояние.
И началась совсем другая жизнь. Дни с молодым баронетом были напоены чувственностью, красотой и лаской. Оказалось, что мы понимаем друг друга с полуслова, в отношениях наших царили мир и гармония. Запыленный алмаз моих красот протерли и он тут же засиял с новой силой. Даже старый барон принял увлечение сына (в моем лице) в высшей степени снисходительно (хотя покойная баронесса жестоко выбранила его за это на спиритическом сеансе в мою честь). Несколько раз за обедом барон неприметно поигрывал мизинцем в моем направлении, а его левый глаз при этом как бы случайно подмигивал. Старик явно льстил своим физическим возможностям.
Я постепенно оттаивала, а ночные визиты эльфов стали случаться все реже и реже. Алексу (так звали баронета) я про них ни разу не обмолвилась, но, клянусь всеми возможными клятвами, он знал про них. Иначе, как объяснить то, что ни разу, ни полусловом, ни полунамеком он не упомянул народ на букву "э"? О, как меня пьянили его слова, как я воспламенялась от его комплиментов, я была для него любимым ЧЕЛОВЕКОМ. Это было родство душ, совершенное родство!!..
Когда нахлынула весна, я пристрастилась к прогулкам по лесу. Посещая заповедные лужайки полные свежих цветов, я дышала новым воздухом и мечтала о своем будущем. Все что было со мной в прошлом, отчаяние, ярость, жажда мести, отступило далеко назад. Ирония: пожалуй, именно сейчас, попирая босой ногой цветущий луг, в своих белоснежных одеждах, овевающих мое совершенное тело, в венце из нежнейших цветов, я, как никогда, была похожа на эльфийскую царевну.
В тот день баронета не было рядом со мной. Какая-то неотложная встреча задержала его в замке и я, полностью предоставленная сама себе, вдоволь набродилась по звенящим весенним просторам. Галопом на аллее, волосы полощет ветер. Я взлетела по лестнице, от глубокого запаха крокусов в моих руках голова шла кругом - от него всегда хочется с упоением кружиться в танце, кружиться, кружиться и наконец упасть в объятия любимого. И вот она, дверь спальни... Любимый! Дверь нараспашку...
Объятия любимого были заняты. Баронет крепко спал, и на его руках свилась клубком ОНА. Я ее не знала, но породу узнала сразу же. Именно такими они являлись ко мне по ночам: длинные льняные волосы, из которых пикантно выглядывали острые концы ушек, богоподобное тело, длинные ноги, изящные руки, ангельское лицо с характерными чуть раскосыми глазами. Баронет спал, но даже во сне, он крепко и нежно сжимал ее в объятьях, и она ластилась к нему. Когда я вошла, она обратила ко мне бездонный омут своих прекрасных эльфийских глаз. "Извини, сестра!"- вспыхнула в них насмешливая эльфийская вязь.
Двуручный меч из настенной коллекции оружия был слишком тяжел, по этому я взяла катану. Кажется он что-то кричал, или это она кричала?.. Их кровь и плоть смешались. Мир рухнул.
Стражники, обменялись веселыми взглядами, а монах-секретарь за столом перестал скрипеть пером и незаметно покрутил пальцем у виска. Рыцарь в утилитарном одеянии ордена Высшей Справедливости со вздохом отошел от закованной в цепи пленницы:
- Ну что же, чистосердечное признание, безусловно, облегчит вашу учесть. По крайней мере, в духовном ее аспекте. Теперь картина предстала во всей ее полноте. Однако, считаю своим долгом указать на одну немаловажную деталь. Стража барона схватила вас, когда вы вся в крови пытались выйти из ворот замка. Чуть позже, в своей спальне был обнаружен труп молодого баронета, зверски изрубленный. Прошу заметить: кроме его, с позволения сказать, тела, более никого или ничего, в спальне найдено не было...
...Когда торжественная церемония подошла к своей решающей стадии и поленница запылала со всех сторон, по толпе пробежал удовлетворенный гул голосов. Случайные зеваки тянули шеи и, рассмотрев наконец сквозь дым изящную фигурку у столба, пораженно охали. "Ах, за что же такую красоту?!.." "Знатная душегубница,"- отвечали более сведущие:"Страсть сколько народу свела со свету. И не абы кто: эльфийская царевна!"