В монографии о Пармениде
я над ним покуражился всласть.
Но ведь он на меня не в обиде:
разумеется, жизнь удалась
мудрецу и в моем изложенье.
Я его не напрасно прочел:
кто познал невозможность движенья,
не нуждается больше ни в чем.
Это знают бессмертные боги,
а глупцам не положено знать,
что вовек Ахиллес быстроногий
черепаху не сможет догнать.
Он решит, не послушав провидца,
подстрелить на охоте орла,
но придется ему убедиться,
что не сдвинется с места стрела.
Все в его поведении вздорно:
сколько б он ни блистал на войне,
но движенье его иллюзорно,
неподвижность - реальна вполне.
Дочитав до конца Парменида,
я обрел нерушимый покой.
Я порою - но только для вида -
отправляюсь на берег морской,
или в чаще брожу одиноко,
или даже скучаю в кино.
Ведь по воле всесильного рока
мне постичь до конца не дано
иллюзорности этих событий.
Но планида завидна моя:
ведь в моем отражается быте,
словно в зеркале, свет бытия.
Просветленный познанием разум
неподвластен влиянию грез:
я с движением толком не связан,
я участвую в нем не всерьез.