Аннотация: рассказ был опубликован в ноябрьском номере донецкого литжурнала "Отражение"
Волхв
- Заходи, Степан, не боись! - голос священника гулким эхом отдавался в коридоре церкви. Святые на иконах строгим взглядом провожали молодого, лет двадцати, хлопца, распаренного, в мыле. Будто говорили, - не шутки шутить сюда люди ходят, а дела творить важные. А потому, не балуй, парубче, и слушай, что старшие говорят. Авось, и спасешься в конце дней, оправдаешься на суде божьем.
Батюшка Александр, потирая ладони, вышел навстречу. В его густой бороде застыла обычная усмешка, коей он отличался от иных чад божьих, приходящих во храм со смурыми выражениями лица. Шаги молодого гостя ударялись о стены, соскальзывали по иконам в резных рамах, и с грохотом валились вниз, проникая глубоко в естество. Так, словно это святые на стенах хохотали праведным смехом, заставляя трепетать всех грешников, переступивших порог дома, принадлежащего Богу.
- Вы просили меня зайти к вам, Батюшка?
- Да, Степан, поговорить я с тобой хочу. О соседе твоем, Кирюше Ерофееве. Знаешь такого?
- Да как не знать то? У нас же хаты рядом! Хороший мужик...Али натворил что?
- Да натворил-то он делов... Ты в горницу проходи, не стесняйся. Вот... Осторожно, порог крутоват... Ты выпить чего желаешь? Али голоден?
- Да я б не отказался, коли угостите.
- Эй, Марфа! Марфа! Ну где ее носит, а? Марфа!
- Чаво? - донеслось откуда-то из глубины поповьего дома.
- Ты нам водочки сообрази. Да и закусочки знатной! И быстро, быстро!
- Ну чаво кричать? Щас сделаю, - и загромыхала посудой, захлопала дверцами шкафчиков, прикрикнула на кого-то невидимого...(Цыц, падлюка!)
- Так что с моим соседом? Али плохо ему, али что? - ерзал на предложенном стуле Степан. Его покрытые мозолями руки мяли большую бесформенную шапку. Шапку нужно было новую, да все как-то не доходили руки: то женка заболеет, то еще какая-то напасть приключится. А священник смотрел на него пристальным взглядом, и святые на иконах тоже смотрели, и голова Иоанна крестителя на блюдечке смотрела, и мурашки по коже от этого бегали.
- Вот скажи мне, Степан, вот ты Бога любишь?
- А то как же? Все что хочешь для него сделаю!
- Вот и славно, - кивнул отец Александр, и снова крикнул зычным голосом: Марфа, где тебя только черти носят!
- Да иду я уже, иду!
И в мгновение ока на столе появился аккуратный графин с водкой, большой зажаренный окунь с зеленью и луком, грибочки маринованные, и еще множество всякой снеди.
- Диаволу душу свою продал сосед твой, Степанушка.- после выпивки сказал священник. Степан только вздохнул в сторону. Как так Диаволу? Нет, верно батюшка путает что-то...
- Но как же это? Такой же человек! Всегда поможет, подсобит, коли надобно.
- Люди сказали, что колдует Кирюшка-то. Воду наговаривает, в лес ходит обряды свои нечистые справлять. В самую чащобу.
- Так брешут же люди. Аки псы паршивые брешут. Ты скажи, кто сказал, а я и скажу...
- Не то я хочу от тебя, Степанушка. Ты сходи к соседу-то, да выведай все. Может увидишь что, важное. Идолище поганое там, или заклятие непристойное услышишь.
- А ведь верно, у него даже иконы на стене нет, и креста на груди не носит. Ай, как я раньше-то не понял? Точно, самому Сатане служит соседушка мой. Ай, ну как же жалко человека-то? - Степан опрокинул рюмку водки, загрыз грибочком и бросился вон из горницы. Иконы удивленно смотрели ему вслед, а священник налил водки, и выпил единым духом.
До чего же он глуп, этот Степан.
И до чего легко с такими работать.
Во славу Матери - Церкви.
Аминь.
***
Совсем невесело стало Степану. И осень вокруг не радовала душу богатым урожаем, и легкий ветерок обдавал совсем зимним холодком, и листья под ногами огрызались злобным хрустом. А все трудно узнавать плохую правду об людях, думал Степан. Лучше бы Сенька с Собачьего хутора на месте Кирюши оказался. Такой ведь он склизкий, такой противный, что аж сил нет. Токмо, каждое воскресенье бредет Сенька в церковь, крестится да поклоны бьет. Уважает Исуса, стало быть.
А вот Кирюху в церкви Степан не заприметил. Даже на пасху, когда из всех окрестных деревень народ стекался во храм Божий, Кирюха, видимо, храпел себе дома. И чем дальше шел Степан, тем больше находил подтверждений поповьим словам. Нет, точно приложил лукавый свое копыто в этом деле.
А ведь какой хороший дядька был, сказал вслух Степан, и поймал себя на слове - был? Ведь живой же он, только вот вчера видел его, щеки румяные, шапка набекрень. А все одно - зло.
Дом Кирюши Ерофеева был совсем рядом. Только не казались красивыми резные узоры на ставнях, затаилось в них что-то колдовское. И корова у него черная, вспомнил Степан. И пес на луну не брешет. А где ж это видано, чтобы собака на полную луну не брехала? Да и козы его блеют не жалобно, как у других, а как-то зло, словно порчу насылают. Нет, все у него не так, как у людей...
Калитка отворялась со скрипом. Словно не желала пропускать во двор душу христианскую. И пес залаял. И корова замычала где-то в сарае. И ветер поднялся, бросил в лицо колючую пыль, запорошил глаза. И птица крикнула вверху, да жалостливо так. Эх, беду чует, подумал Степан, и отворил дверь без стука.
В сенях было темно, Степан чертыхнулся (эк, некстати!), и ввалился в горницу. Кирюха сидел на лаве, и вырезал что-то из дерева, ожидая когда сварится каша в печи. Степан окинул горницу быстрым взглядом. Точно - голые стены, ни иконки, ни росписи красивой. Только булькает котелок, да чудные часы с маятником тикают. А пробьет двенадцать, так и зачирикает птичка на пружинке. Нет, негоже иметь христианину такое диво в горнице. Правда, сказывали что у богатых панов и не такое увидать можно, но то все, верно, врут люди. Ведь, неживая птица-то, а кукарекает-чирикает. А может, это не птица, а сам Диавол на непонятном языке колдовские премудрости толкует?
- Сосед? - усмехнулся Кирюха, - а я не слыхал, как ты вошел. Садись, вот-вот каша поспеет, поедим. А чай, дело у тебя какое?
- Дело? Есть и дело, - скажи Степан, да и брякни, - а по что у тебя иконы на стенах нету?
- Нет, - согласился Кирюша, - а должна обязательно быть?
- Гуторят люди, что колдуешь ты понемногу. Порчи насылаешь, идолищам молишься проклятым.
- Идолищам, говоришь ... а врут люди, негоже человеку идолищам кланяться. Ни из дерева вырезанных, ни на бумаге нарисованных.
- А креста почем не носишь на груди? Неужто жжет тебя Исус?
- Исус не жжет. Только нет у меня креста. Да и не нужно. А ты что, выпытывать пришел сюда?
- Говорят, Сатане ты поклоняешься поганому, - сказал Степан, и замолк.
- Сатане? Это ты, батенька, загнул. Да почто ему-то поклоняться? Никому ведь добра он не сделал.
- Врешь, гад. Поклянись, что ты в Исуса веришь, и веру нашу святую православную славишь.
- Клянусь всем святым, что славлю я богов наших, и служу делу их правому!
- Богов, говоришь? Бог у нас один, Исус Христос его величают!
- Не наша вера это, - почти выкрикнул Кирюха, - чужая она, византийцами силой принесенная.
- А ты что же, язычник? Так ведь это то же, что Диаволий сын, нам так батюшка говорил. А еще он говорил, что язычники вымерли давно, а сейчас только колдуны бывают.
- А что, ваш батюшка - истина? Что он брехать не может, для дела христианского, для выгоды животной?
Да как он может? Ведь неправда это! Батюшка - святой человек! А это - идолище поганое. Нельзя все так оставлять. Теперь, когда он, Степан знает тайну нечистую, сгноит его сосед, порчу нашлет, хату спалит... все ж язычник, сам сказал.
И бога нашего - Исуса проклял, променял на идолов деревянных. Точно, в лес ходит, кланяется. А еще каким добрым прикидывался... прямо противно. Недоброе чувство проснулось в груди Степановой, горькое томление разлилось по телу. Нет, нельзя, чтобы люди такие по земле хаживали!
- Одумайся, Кирилл! Все ж лучше поздно, чем никогда. Обрати свое лицо к Богу! И он простит тебе все прегрешения твои, и котла избежишь адского. Исус, он же и за тебя на кресте умирал!
- Ради меня, говоришь? А, все одно не поймешь ты правды нашей. На что вам бог чужой, иноземный? Еще и жид, кроме того.
Кто такие жиды Степан знал. Вспомнил старого Яшу, что жил в соседской слободке. Ведь, чуть по миру не пустил, гад. Добро - соседи подсобили, по гроб жизни им обязан теперь. И Исуса - жидом обзывать? Да по какому такому праву? Да смерть за такие слова! Ей богу, смерть! И боль в сердце говорила -не жить твоему соседу на земле. Не жить.
С хриплым криком бросился Степан на соседа. Только лавка затрещала - даже пикнуть не успел, как схватил Степан тесак, и ударил, прямо в сердце. Как кабана заколол, и на землю бросил... Только дыру заткнуть нечем, все кровяка льется. А, пускай бегит. И бросился вон из горницы.
А на дворе -Акулинка, женка его, тоже диаволова дочка. Смотрит на него, понять не может, откуда на руках кровь-то. И нож, тоже в крови весь. А, получай, наотмашь, по горлу! Только ведро зазвенело, да молоко разлилось. Жалко молока, конечно, но что же делать. А детишки-то где попрятались. Смерть, всему их вражьему семени смерть...
Тяжело стало Степану. Непонятная усталость сковала все его тело, боль в груди становилась нестерпимой. Но все же нужно дело закончить. Назад, в хату. Часы проклятые - вдребезги. И чтобы не кукарекали боле. А каша? Точно ведьмацкое варево! Прочь, на пол, пускай с кровью перемешивается.
А кто там кричит на улице? В сенях опять что-то загремело под ногами. Да, что же это? Идти совсем тяжко стало, воздуха не хватает... воздуху дайте, воздуху!!!
Что, неужто детишки объявились? Смерть! Только сил нет. Эх, Исус, пресвятая богородица, дайте ж сил! Тяжелый нож, аки меч здоровенный. Как тот, что батюшка сказывал. Эх...
Но почему они бегут? И девочка, и малец. Не догнать их, ноги проклятые не несут. Швырнуть нож с досады, да рукояткой девочке по спине. Упала девочка. И Степан упал тоже. Болит сердце. И день темнеет. Неужели, сейчас на суд Божий? Рановато, - подумал Степан, и темнота поглотила его.
* * *
Долго шумело село о том, как Степан соседа заколол. Долго обсасывались косточки - все-таки мало происшествий в деревне. А потом забыли все.
И только отец Александр присматривался к сиротам Кирюшиным. В церковь они не ходили. И креста православного на груди их не было.