Татьяна остановилась у зеркала, машинально поправила волосы. Сорок пять. Вот как оно быстро... А ведь, кажется только вчера, как нынче Маринка, на свиданья бегала.
Гости недавно разошлись. Муж, как всегда, предложил помочь с посудой, в ответ на её возражения улыбнулся и, с чистой совестью, отправился к телевизору. Это стало своеобразным ритуалом. Хотя, согласись она или попроси, сам бы прибрался. Никогда не откажет. Татьяна перемыла посуду, закончила мелкие дела, но ложиться не спешила. Всё равно дочку дожидаться придётся.
Окинув ещё раз придирчивым женским взглядом залу, где собирались гости, она присела в кресло у журнального столика, взглянула на телефон. Беспокоит что-то. И не Маринкино отсутствие, мальчишка-кавалер у неё редкий по нынешним временам - воспитанный, обязательный. Дочка жаловалась - лишней минуты не даёт погулять, сам домой гонит. Боится, что в следующий раз ему не доверят, не отпустят. Нет, другое что-то беспокоило - подспудно, неопределённо, и не первый день.
Говорить, что жизнь уже прошла - рановато, но кое-какие итоги подвести можно. Жизнь - как жизнь, не без чёрных отметин, как и у всех. Но жаловаться ей, Татьяне, грех. Счастлива она. За мужем, как за стеной. Надёжный, ласковый, а что ещё женщине нужно. Да и в финансовом смысле крепко на ногах стоит. Дочка - умница, в прошлом году одного балла до золотой медали в школе не дотянула, в престижный ВУЗ поступила. Тут тоже всё нормально. Мама вот... В том же прошлом году маму похоронили, пятнадцать лет она с ними прожила.
Вот оно что беспокоит! Татьяна даже в кресле выпрямилась, и руки в кулаки сжались от старой обиды и непонимания. Как щёлкнуло в голове, замкнулась цепочка: мама - отец!
Отец! Как же так можно было? Детства у них с братом почитай и не было. Её отец никогда не трогал, а старшему брату доставалось. Из школы с тройкой боялся домой идти! А ещё больше они с братом боялись за маму. Вот уж кто свою чашу до дна выпил. Простая она была, из деревни, воспитана в духе "почитания и преклонения" перед мужем. Сколько же лет она почитала и преклонялась, а зачем? Что взамен-то? И ведь не бедствовали, над куском трястись не нужно было. Отец нормально зарабатывал, да вот только деньги на хозяйство выдавал матери под отчёт. Вот она уже действительно тряслась над каждым куском. И вставала мама по-деревенски - в пять утра, чтобы муж ушёл на работу постиранный и поглаженный, и чтоб завтрак горячий, да и обед в это же время приходилось готовить. Самой-то тоже на работу.
Но маленькая Танюшка всего этого не знала, мама им не жаловалась. И ластилась Таня к отцу, да и он её в семье явно выделял. То на рыбалку с собой возьмёт, то подарок ей одной. Кроха и рада. И бывало, даже пользовалась своей властью: отец на мать кричит или на брата в очередной раз, а она его за руку возьмёт, уведёт в другую комнату и, забравшись на колени, успокаивает. "Ну, зачем ты ругаешься? Эх, папка, ты папка"!
Вот, наверное, за эту обманутую детскую веру и своё наивное непонимание жестокой правды и возненавидела повзрослевшая Татьяна отца...
- Танюша! Ты куда пропала?
Татьяна прошла в спальню, где муж, устроившись с ногами на диване, смотрел какое-то политическое шоу-перепалку. Постояла немного рядом, провела рукой по его сильно поседевшим волосам. "Я скоро. Дела ещё...", - и вернулась в залу.
Вот и муж поначалу не мог поверить, что такое бывает и можно родного человека так ненавидеть: "Да брось, Танюха! Отец всё-таки"! А потом и он отступился.
Бывает! Можно!.. Мама жила с ними все эти годы и, похоже, до конца не верила, что именно так и надо жить. Нормально, свободно. Поначалу, вообще, взгляд был как у затравленной собачонки, боялась лишнего слова сказать, войти в общую комнату без приглашения. Помнится как-то чашку разбила, так еле успокоили. Плакала как ребёнок в ожидании наказания.
Татьяна сама еле сдержала подступающие слёзы, встала, прошла на кухню, налила чаю.
Вспомнила, как забрала мать. Муж давно предлагал ей перебраться в большой город: и с работой ему удобнее, и жизнь там другая, да и для подрастающей дочери перспектив больше. Решились, наконец. Буквально за несколько дней до отъезда заглянула Таня к родителям, можно сказать, попрощаться. Зашла и ужаснулась. Нечасто она последнее время здесь бывала, всё больше мама к ним, к внучке. То, что посуда у них отдельная - знала, но отец умудрился ещё и замок в дверь своей комнаты врезать. Коммуналка, а не дом! Не выдержала Татьяна, даже и не помнила, что наговорила тогда отцу, точнее - накричала. И увела мать с собою сразу. Как сейчас помнится, с небольшой сумкой вещей, всё остальное - на себе. Вот и всё что нажито было мамой за тридцать пять лет совместной жизни. Но не забирать же кастрюльки алюминиевые. Через два дня они уехали. Документы для мамы - выписка, пенсионное и прочее - оформляли уже потом, наездами.
И вот пятнадцать лет здесь и за эти годы - ни строчки отцу, ни слова по телефону. И не хотелось даже. И если бы не мамины напоминания, вычеркнула бы его из памяти и жизни совсем. А что? Смогла бы!
А вот мама вспоминала до последнего: "Как он там один-то? Трудно одному! Нельзя"! И раздражало это смирение и всепрощение порой безмерно. Мать, и умирая, не забыла: "Простила бы ты, доча! Отец ведь! Не по-христиански это"!
Простить? Да ни за что!
Она досадливо отмахнулась от мысли просто позвонить, услышать голос, убедиться, что жив. Да и номер уже, наверное, давно забыла. Как же?.. Татьяна встала, порылась в ящике шкафа, отыскала подзабытый номер в старенькой записной книжке,- "нет, не ошиблась, помнится" и снова задумалась.
...Один? Ну и что? Не по-христиански? Заслужил! Сто раз заслужил!
"Простила бы ты, доча"!
...Эх, мама, мама! Таня тряхнула головой, протянула руку к телефонной трубке, но так и не дотронулась, убрала.
Посидела, собираясь с духом, потом вспомнились совершенно неотложные дела: она протёрла невидимую пыль на кухонных полках, заварила свежий чай, зачем-то поменяла полотенца в ванной. А мысли были там...
Да чего тянуть! Всё равно теперь не успокоиться. Она решительно взяла трубку, набрала номер. Пять гудков, семь... Чувствуя невольное облегчение, уже хотела дать отбой, но тут раздался щелчок.
- Алло! - голос старый и какой-то надтреснутый. - Алло!
У Тани будто перехватило горло. Она понимала, что ещё две-три секунды и отец положит трубку. Может так и лучше: услышала, жив. И всё же...
- Папа! Это я...
И тишина. Только лёгкий шорох помех в сотнях километров заснеженных проводов. Казалось этой паузе не будет конца и вдруг...
- Т-Танюшка! - полустон, полувздох. Так, наверное, плачут мужчины, - Доченька! Если б ты знала!
- Знаю, пап! Поэтому и звоню, - Татьяна вдруг почувствовала, что всё правильно, она должна была позвонить. Вернее, кто-то из них должен был. Тот, кто добрее, терпимее, мудрее. Да и не в этом даже дело - не в доброте и не в мудрости. Так правильно, так надо! И окрылённая этой правотой и своей смелостью, она заговорила легко и свободно, забыв, что минуту назад собиралась только услышать его голос:
- Как ты там? А впрочем... Я позвоню тебе на днях. Разберусь тут с делами, определюсь, и может смогу заскочить. Тогда и поговорим. Так что, жди, - и вдруг, неожиданно для себя самой, у неё вырвалось то, совсем забытое, детское, - Эх, папка, ты папка!
2
...Один! В такую ночь один! И Новогодняя ночь туда же! Хорошая, кстати, примета. Можно теперь гордиться собой. Объяснил, настоял, убедил! Со всех сторон молодец! Трудно ли мне взрослому умному мужику убедить девчонку? Всё получилось, так что ж теперь не радуешься?
Он сидел на кухне, слепо глядя в запотевшее оконное стекло, будто рассчитывая что-то увидеть там, вдали, сквозь ночь и полёт снежинок. Он даже не замечал, что прикуривает сигареты одну за другой, и только когда пепельница переполнилась, будто очнулся и, чертыхнувшись, выкинул окурки.
Он вспомнил, как она впервые переступила порог его квартиры. Работали тогда в одном ведомстве, получили общее задание, вот он и предложил обсудить его у себя дома. Без всякой задней мысли предложил - просто удобнее дома, тишина, никто не мешает. Что ещё нужно? Она пришла, но была поначалу такой скованной и зажатой, что разговор не клеился. Выручил, как ни странно, заварочный чайник. Он тогда чай заварил, накрыл полотенцем, а когда собрался разливать, полотенце сдёрнул неудачно и чайник опрокинулся. Густая тёмная заварка закапала со столика на пол, того и гляди, ковёр замочит. Занятие нашлось для обоих. А потом, когда он заваривал новый чай, болтали уже обо всём подряд, за исключением того самого задания и работы. Через час она, по его настоянию, с трудом, но перешла на "ты". Так и просидели весь вечер, и ему с ней интересно было, чего, по правде говоря, давно уже не случалось.
Так и началось. Любовью с первого взгляда это никак не назовёшь. Действительно даже не думал тогда о каком-то продолжении. Само получилось.
...Разница в возрасте? Сколько? Двадцать два годика! Целое поколение, пропасть... Впрочем, сейчас это совсем не редкость. Олега Табакова взять - побольше разница будет, да примеров - сотни. Хотя, в подобных случаях, - он недобро улыбнулся, - деньги замешаны. Большие деньги! Девять из десяти нынешних, практичных до мозга костей индивидуумов назовут именно эту причину. Какая, мол, любовь!
Как же ему сейчас хотелось найти хоть одну причину - пусть это будут деньги, чтобы возненавидеть эту девчонку, чтобы можно было презирать её, тогда и забыть легче. Недостойна, мол.
Не получалось! Не было таких причин.
...А вспомнить тот выходной день, когда ему пришлось выйти на работу, что-то не ладилось. Прибежала она, весёлая, весенняя. В руках маленький букетик жёлтых одуванчиков. Ему действительно некогда было, но... Не настолько же, чтобы не заметить её настроения, не обнять. Не заметил, не обнял... Грубым не был, нет! Боже, упаси! Он просто был никаким. Она ушла, а через пару минут и он подхватился. Дошло! Бросился за ней, долго искать не пришлось. Сидит на лавочке, голова опущена, слёзы капают на одуванчики. Подошёл. А следующий миг ему суждено помнить до конца жизни. Она подняла голову, увидела его и... улыбнулась. Светло так, радостно. А слёзы текут... Улыбка и слёзы. Солнце и дождь. Слепой дождь...
Сколько ещё раз он был никаким?
Когда же их отношения начали становиться рутинными, с его стороны, по крайней мере? Неужели, тот самый быт виноват? Может ли жизнь быть вечным праздником? Ей, пожалуй, именно этого хотелось. Она сама была праздником, только он этого не замечал, а понял поздновато.
...А ведь ей уже сколько? Двадцать восемь-двадцать девять? Это для него она девчонка, а этой девчонке жизнь хотелось устроить. Ведь для женщин определённость отношений и даже официоз - куда важнее, чем для мужчин. Как она лучилась радостью, когда он строил совместные планы на будущее. Про ребёнка загадывал, про девочку. Только дальше планов дело почему-то не пошло, а она сама никогда ничего не навязывала.
Он подошёл к балконной двери, прижался разгорячённым лбом к холодному стеклу. Казалось, оглянись, и вот она - сидит на стуле, как обычно подвернув под себя ногу. Сколько раз во время еды выговаривал ей за такую посадку: "Сядь нормально! Крошки падают". Эдак, по-взрослому, по-отцовски. И она садилась "нормально" и не обижалась вроде, только в глазах что-то меркло.
...Она могла засобираться и уйти просто из-за его непонимания, из-за тишины, нет - немоты, в их доме и отношениях. И в таких случаях, он не раз просил вернуть ему ключ от квартиры. Чего, мол, туда-сюда бегать. И она отдавала без жалоб и возражений.
И сколько ещё таких мелочей было. Мелочей ли? Разве не из этих крохотных деталек складывается в итоге то, что люди с давних пор называют любовью?..
Он вздрогнул. В вентиляционном стояке зарезонировал звук, от которого задребезжали блюдца в сушилке. Соседи сверху, весьма простоватые люди, недавно приобрели караоке и теперь практически каждый день упражнялись в вокале. Причём, предпочтение они отдавали не качеству, а громкости. Когда он впервые услышал заунывный вой, звучащий казалось прямо у него в квартире, то подумал, что дети мучают кошку. Как соседи выдерживали такой грохот у себя, непонятно. Сейчас даже на раздражение сил не осталось. Всё одно к одному.
В комнате было намного тише, но - опять не слава Богу - здесь он старался не курить, особенно зимой, когда проветривать было проблематично. Телевизор смотреть не хотелось, и он прилёг на диван, подложив руку под голову.
Мысли прыгали с одного на другое, как испуганные мартышки в вольере.
...Так, что же беспокоило его, чего боялся? Чем она не устраивала? Неужели так дорожил своей свободой? А зачем она нужна эта свобода? И что это вообще такое?
...Он стал давить на неё, буквально выгонял: "Я тебе не пара. Найдёшь другого - помоложе, побогаче". Обижал, до слёз доводил. Она, бывало, выйдет, посидит в подъезде и вернётся. После таких посиделок на стене подъезда оставались строчки её стихов. И на два-три дня уходила, но всегда возвращалась. Всегда, кроме последнего случая. Третья неделя пошла... Если бы можно было вернуть время назад. Всего на три недели!
Он резко поднялся, лежать было тоже невмоготу. Да, что лежать? Жить - невмоготу! А ведь ещё придётся ложиться и пытаться уснуть. Вот мука-то! Отправился бродить по квартире: из музыкального грохота кухни в относительную тишину комнаты и обратно.
...А был ли он искренним в этих просьбах и предложениях оставить его и начать новую жизнь? Ну? Если начистоту, врать-то некому! Или ждал её возражений: "что ты, милый! мне никто кроме тебя не нужен"! Она так и говорила, долго говорила. Но, видно, действительно капля камень точит. Убедил!
...Ну, так что? Независимость боялся потерять, свободу? Так вот - получи! Валом свободы! Хочешь на хлеб намазывай, хочешь просто ложкой ешь. Хоть подавись теперь этой свободой!
Негромко тренькнул дверной звонок. Не одно, так другое! Колядки опять, не иначе. Работали ребятишки профессионально, начали с Нового Года и до Рождества ходили не переставая. Со временем, надо полагать, и Святому Валентину применение найдётся. Иной раз колядующие мальчонки бывали ростом повыше его самого. Сладости их не устраивали, деньги требовали. Уже давно бы не открывал, но... не шло из памяти, как она последние копейки нищим на улице отдавала. "Кому-то хуже, чем нам. Правда"? Он даже не пытался объяснить ей, что для многих "убогих и юродивых" это просто работа, а чумазые детишки - реквизит.
На ходу, прежде чем открыть дверь, сунул руку в карман куртки. Чёрт (не к Рождеству будь сказано)! Мелочи-то давно нет! Выбрал купюру помельче, открыл...
Вот тебе и колядушки-ладушки...
Солнышки веснушек (откуда она их зимой брала?) осветили темноватую прихожую. И эта улыбка... только она умела так улыбаться, даже с полными слёз глазами. Переступила порог, наверное, ждала какой-то реакции. Реакции с его стороны не было никакой - застыл как истукан.
Она сделала ещё шаг, прильнула всем телом и уткнулась носом ему в шею, в очередной раз, пытаясь втереть в его кожу хоть одну веснушку. Раньше не удавалось.
- Знаешь, я тут подумала... Ты ведь не хочешь, чтобы я ушла? Ну... на самом деле? По-моему, ты просто дурачок!
Он обнял её, но дышать ещё боялся, чтобы не спугнуть ненароком это удивительное ощущение счастья и полноты жизни.
- Что не хочу? Дурачок?.. - И тут его прорвало, - Какой там дурачок? Бери выше. Дурак! Стопроцентный, законченный! Милая моя! Да ведь я... я столько передумал. Если ты ещё согласна...
- Да! Да-да-да! Какой же ты у меня глупый! Совсем ещё мальчишка!
3
Настенька, по малости лет, "Рождественские повести" Диккенса не читала. Во-первых, было ей всего пять лет от роду, а во-вторых, не было у них в доме книг такого писателя. Вообще, по правде говоря, книг было мало.
Отца она помнила плохо: запомнились почему-то его большие сильные руки и запах одеколона после бритья. Но воспоминания были тёплыми и какими-то щемящими. А вот мама... С мамой Настёне было не всё понятно и плакала она поэтому до сих пор. Плакала вечерами, когда воспитательница или нянечка гасили свет в спальне, и старалась при этом не шуметь, но не всегда получалось. И тогда кто-нибудь из девочек постарше раздражённо шипел из темноты, и Настенька испуганно замолкала, прижав нижнюю губку зубами и чуть слышно всхлипывая.
Её девятилетний брат Витька в превратностях судьбы был куда искушённей. Понимал уже, что с матерью их пути разошлись. Был суд, и теперь мама им с сестрёнкой вроде, как и не мама вовсе. И быть им здесь в приюте ещё неполные три месяца, а дальше... Дальше Витька боялся загадывать, уж больно пугало его слово "распределение". Пацаны постарше говорили, что их с сестрой вообще могут отправить по разным детским домам. А ведь раньше даже и не задумывался, насколько ему дорога эта кроха. Вдвоём они остались на всём белом свете.
В приюте было куда лучше, чем дома последние пару лет. Кормили хорошо. Чисто, тепло, светло. Попали они сюда в конце декабря, перед самым Новым Годом. Праздник был что надо! Приехали солидные дядьки в галстуках, да и работники приюта были все наряженные, праздничные. Дети для гостей настоящий концерт устроили, а Витька с сестренкой и ещё несколько новичков, по причине неподготовленности, сидели вместе со зрителями. Сладости раздавали, обед был праздничный. Настенька была в восторге, она и елку красивую такую, пожалуй, впервые увидела.
В ночь под Рождество Витьке не спалось. Вот и лежал, вспоминал новогодний праздник и Настину радость от подарка под елочкой. Дед Мороз! Дед Мороз! Глупая! Пытался он ей объяснить, что нет никакого Деда, а потом рукой махнул. Хочет верить, пусть верит! Жилось тут, конечно, неплохо. С мальчишками Витька особо не сближался, всё старался к сестре быть поближе, чтобы не обидел кто. А Настёна может и рада бы с кем подружиться, да не жаловали её пока девочки. По их мнению, она как с Луны свалилась. Возьмёт куклу Барби и сидит полчаса, разглядывает, будто не видела никогда ничего подобного.
Так что всё бы ничего, если бы не это непонятное будущее. Но долго на таких взрослых мыслях Витька замыкаться не мог, тоже в силу возраста, тем более, что была задачка посерьёзнее. Сегодняшняя, так сказать, задачка.
Выводили их сегодня на прогулку в город. Витька с Настёной шёл почти в самом конце колонны. Воспитательницы первые дни ещё пытались Настю пристроить с другими девочками - парами, за ручку. Потом отступились, всё-таки брат и сестра. Ну, хотят вместе идти, пусть! И вот увидела Настя что-то, дернула брата за руку. "Вить, смотри"!
Они как раз поравнялись с большой витриной магазина подарков, за которой девушка - продавщица переставляла или выкладывала товар. Настя потянула брата к стеклу: "Смотри, какой домик"! Домик и, правда, был что надо. Он и две ёлочки по бокам, накрытые стеклянной полусферой, стояли на небольшой круглой платформе, усыпанной снегом. Крыша у домика была красная, а окошко - ярко жёлтое, будто свет горит.
Продавщица, заметив их интерес, улыбнулась, взяла сувенир в руки, встряхнула и поставила на место. Домик почти скрылся за белой метелью, и только окошко, как и задумывал автор, чуть светилось сквозь снежную пелену.
Витька посмотрел на цену. Не ахти какие деньги, но будь цена в десять раз меньше или больше - разницы никакой. Денег у них не было. Замыкающая колонну воспитательница прервала эти грустные размышления: "Идём, ребята. Мы уже отстали".
Настя, пока они не свернули за угол, несколько раз оглядывалась на волшебный домик, а потом... Потом Витька увидел на щеках сестры дорожки от слёз и испугался: обморозится ещё! Он вытер слёзы концом своего шарфа и выговорил с взрослой строгостью: "Перестань ныть. Подумаешь, невидаль какая"!
Настя несколько раз пыталась выдернуть свою руку, но постепенно успокоилась, плакать перестала и только закушенная нижняя губа выдавала её состояние.
Вот и ворочался Витька в своей кровати, вспоминая слёзы сестрёнки.
Решение у него созрело не сразу, но когда уж решил, то тянуть не стал. Тихо оделся, позаимствовал у одного из мальчишек хороший тёплый свитер. Верхняя одежда хранилась в гардеробной, а закрыто там или нет, проверять было рискованно. Так же рискованно было пытаться уйти через входную дверь, наверняка на ночь запирали. А может ещё и сидит кто, охраняет. Поэтому он осторожно приоткрыл дверь спальни, осмотрел слабо освещённый коридор и прошмыгнул в туалет. Окно было заклеено, но других вариантов не было. Витька с трудом сдвинул нижнюю запорную ручку, верхнюю пришлось открывать, встав на батарею. Спустившись на пол, он попытался открыть окно, дернул раз - другой и, отчаявшись, что вся его затея может провалиться из-за такой ерунды, рванул изо всех сил. С хрустом лопнула бумажная лента и рама поддалась. Казалось, от произведённого им шума должны были проснуться все, и Витька целую минуту простоял с безумно колотящимся сердцем, ожидая неминуемой расплаты за свой поступок. Обошлось.
Дальше было, как говорится, дело техники. Витька перебрался на довольно широкий карниз, как смог прикрыл за собой окно и спрыгнул вниз. Благо, первый этаж. Через минуту полураздетый мальчишка с хлопьями снежинок на непокрытой голове скрылся в темноте.
Старший лейтенант милиции Алексей Казанцев шёл домой со смены. Можно было, как обычно и подъехать, но хотелось сегодня пройти пешком. Приятно поскрипывал под ногами снег, а вот мысли были какие-то странные. То ли ночь рождественская так действовала, то ли эта... как её? солнечная активность. Казанцев хмыкнул - придумал же кто-то! Дома давно ждут. Одноклассник, он же кум - Серёга, должен прийти с женой и двумя детишками, так что дочке радости будет. А ему? Действительно странное настроение! Ну, посидим. Ну, выпьем... Через день опять на работу и труби себе до следующего праздника, до следующей пьянки. Серая какая-то жизнь!
Казанцев свернул за угол и от неожиданности остановился. Буквально в нескольких шагах от него, мальчонка лет восьми-десяти, явно собирался посягнуть на чужую собственность. Он стоял около витрины магазина, в руке - полкирпича. Вот и замахнулся уже...
- Эй, прохвост! Ты бы целый кирпич взял, а то ещё не разобьётся.
Мальчишка выронил камень, бросился было в сторону, поскользнулся и угодил прямо в руки подоспевшего милиционера.
- Всё, голубок! Попался! - Казанцев с удивлением оглядел полураздетого замёрзшего мальчика. Теперь в отделение придётся возвращаться, но злости почему-то не было. Наоборот, на шутки пробило, - Эх, не вовремя ты на разбой вышел, я ещё спать не лёг. А теперь - тюрьма! Лет десять, а то и двадцать, думаю, тебе впаяют. Но сначала мы папашу твоего найдём, чтобы он тебе хорошенько...
- Мне нельзя в тюрьму, - посиневшие от холода губы мальчика еле шевелились, - Мне к сестрёнке надо. А отца у нас нет.
Казанцев покрепче взял беглеца за руку и прибавил ходу. Замёрзнет, оголец! Но даже этих пяти-семи минут до отделения ему вполне хватило, чтобы выслушать и понять грустную историю двух брошенных детей. Витька, гораздо больше обеспокоенный судьбой сестры, чем своей собственной, не запирался. И про суд, и про приют, и даже про шар-сувенир успел рассказать.
Они дошли до отделения милиции, прошли в отгороженную стеклом дежурку.
Ну, вот вроде и всё! Долг выполнен. Можно сдать мальчишку и идти домой с чистой совестью. К жене и дочке, к куму Серёге и столу, и, как следствие, - завтрашнему похмелью.
Всё, да не всё! Неизвестно, как бы закончилась эта история, если бы не одно удивительное обстоятельство: дочь Казанцева звали Настей и в октябре ей "стукнуло" пять лет. И подарочек для неё был у папки припасён, даже жене не показывал.
Дальше Казанцев действовал быстро, как будто давно всё обдумал, просчитал. Выяснить по телефону личность и адрес хозяина магазина, будучи "при исполнении", оказалось совсем несложно. Затем Казанцев попросил дежурного сержанта "пристроить пацана где-нибудь в тёплом месте и следить за ним в оба". Сам на патрульной машине махнул к владельцу магазина домой, где застал большое застолье. Хозяин, выйдя в прихожую и увидев блюстителя закона, поначалу даже протрезвел. Милиция - неплохое средство от алкогольного опьянения. Но, слушая рассказ смущённого офицера, он сначала расслабился, а потом и вовсе заулыбался. "Ну, ты даёшь, старлей! Ты деньги мне не предлагай, обижусь! Поехали! Только может, сначала тяпнем по стопочке? Ну, как знаешь".
На всё, про всё у них ушло всего минут пятнадцать-двадцать, но вернувшемуся в отделение Казанцеву пришлось будить задремавшего Витьку, чтобы отвезти его в приют. А дальше вообще кино! Казанцев уверенно направился к входу в корпус, но Витька заупрямился. Тут и до защитника правопорядка дошло, что объяснить отсутствие мальчишки выполнением особо важного задания будет трудновато. Вот и пришлось ему вслед за Витькой перелезть через невысокий забор, а потом ещё и подсаживать беглеца в окно. Потом Казанцев пару минут постоял, напряжённо прислушиваясь. Если хватились за это время пацана, то обязательно шум будет. Вроде обошлось. Хорошо хоть следы заметать не надо. Снег идёт.
Витька и в самом деле добрался до своей кровати без приключений. Положил на место чужой свитер, отогрелся немного и снова в путь. Он прокрался в спальню девочек, на цыпочках подошёл к кровати сестры и подсунул под подушку, у самого изголовья, небольшой свёрток.
Казанцев шёл домой и улыбался. На ужин опоздал, нагоняй от благоверной получать придётся наверняка. Но настроение было удивительно светлым, по-настоящему праздничным. Давно такого не было. Не такая уж и серая штука жизнь! А жена?! Ну, что жена? Поймёт! На то она и жена! Он пронзительно, по-мальчишески свистнул, огляделся и припустил бегом. Как-никак в форме! Вдруг увидят!
Утром Витька проснулся от настойчивых толчков в плечо. У его кровати стояла сестрёнка с шаром в руках. Настенька и сама сейчас искрилась от счастья, как это маленькое стеклянное чудо.
- Вот видишь! - для убедительности она потрясла игрушкой перед глазами брата, всколыхнув новую метель, - Видишь! Я же говорила! А ты не верил, что дедушка Мороз есть!
- Ошибся, значит! - Витька обескуражено почесал лохматую со сна голову и впервые за последний месяц улыбнулся.