День был чудесным. Конец сентября - нет уже липкой городской духоты, а солнце кажется мягким и ласковым. В эти золотые деньки одинаково удобно чувствуешь себя в футболке-безрукавке или строгом костюме, а женщину можно увидеть и в открытом летнем сарафане, и в плотном платье с накинутой кофтой - в зависимости от возраста, привычек и вкуса.
Город жил своей неторопливой размеренной жизнью. По мостовой, мягко шурша, неслись автомобили, а по тротуарам непрерывно текла людская река. Она разбивалась на ручейки, сворачивающие в переулки, образовывала водовороты около витрин магазинов или ярких афиш, и разливалась небольшими озерцами у перекрёстков, в ожидании зелёного глаза светофора. Посреди этой шумной реки, не спеша, шли двое. Он и она. Отец и дочь.
Он крепко держал в своей руке её маленькую влажную ладошку (вот уже несколько месяцев - целую вечность, она возмущалась, когда ей предлагали держаться за указательный палец) и, как это часто делают взрослые, думал о чём-то своём. Она только что громко, с выражением, отбарабанила длинный стих, вызвав немало улыбок у прохожих, и теперь сосредоточенно облизывала успевшее оплыть мороженое.
- Папочка! - девочка вернулась к начатому ранее разговору, - И всё-таки она самая щипательная и кусательная у нас в группе.
- Да, ну! - отец не сразу сообразил, о чём идёт речь, - Что она опять натворила?
- Ущипнула же! - Дочь возмущённо взмахнула мороженым, и солидный дяденька в костюме с дипломатом еле успел втянуть живот и спасти пиджак от катастрофы. Мужчины встретились взглядами. Отец, виновато улыбаясь, прижал руку к груди. Дяденька понимающе хмыкнул и, подмигнув девочке, исчез в толпе.
- Где ущипнула-то? - Почему-то от улыбки доброго постороннего человека ему стало легко и радостно. Он отбросил на время свои заботы и с самым серьёзным видом склонился к дочке.
- Да вот же! Что ли не видишь? - Она неуверенно поводила палочкой мороженого над своей пухленькой, загорелой ручонкой и, наконец, ткнула в заметное только ей пятнышко. В огромных глазах, требовательно смотревших на отца, уже закипали слёзы.
- Ничего себе! - Отец решил воспользоваться старым проверенным методом лечения. Он аккуратно слизнул белую кляксу, оставленную мороженым, смешно надувая щёки, немного подул, и закончил лёгким (не дай бог промахнуться или нажать чуть сильнее!) поцелуем.
- Ну, как? Лучше?
- Немножечко ещё болит, - она поморщилась, но слезинки исчезли.
Тронулись дальше.
- Ну, а что будем делать с твоей щипательной-кусательной?
- Даже и не знаю, - она озабоченно пожала плечиками, - Совсем от рук отбилась, - в голосе зазвучали знакомые мамины интонации.
- Знаешь что? - отцу пришла в голову свежая и оригинальная мысль, - Если она завтра тебя обидит, скажи, что я так ей поддам, что она улетит на Луну!
- На Луну! - Дочка радостно засмеялась и запрыгала на одной ножке, - На Луну! - она сменила ногу, - А если послезавтра?
- Что послезавтра?
- Если послезавтра обидит, можно сказать?
- Можно! - милостиво разрешил он.
Они подошли к автобусной остановке, где ещё стоял их автобус. "Этот придётся пропустить, - подумал он, - Из-за мороженого. С этим мороженым глаз да глаз", - он вспомнил мужчину с дипломатом и невольно улыбнулся. Будто подтверждая его страхи и опасения, раздался дрожащий голосок дочки:
- Папочка, извини меня, пожалуйста!
На ярко-синем сарафанчике, среди кружев и оборок, расплывалось жирное пятно.
- А маме что скажем? - отец присел на корточки, раздосадованный больше на себя, чем на дочку. Не углядел!
- Может, не заметит? - дочка с надеждой посмотрела на него и, на всякий случай, потёрла пятно пальцем, отчего оно сразу увеличилось вдвое.
- Может и не заметит, - он тяжело, без всякой надежды, вздохнул, - Ладно, выкидывай бумажку. Сейчас поедем домой.
Она отнесла бумажку в урну и вернулась. Отец стал вытирать носовым платком замурзанное личико дочери, а затем, в порыве нежности, подхватил её на руки и расцеловал в обе щёки.
- Ну-ка, попробую, какая ты стала сладкая!
- Папёха! Я так тебя люблю! - она крепко обхватила ручонками его шею и уткнулась носиком где-то за ухом.
Он глубоко, полной грудью вдохнул до боли родной запах волос дочери и осторожно опустил девочку на землю. Её тёплая ладошка тут же скользнула в его руку.
- Подожди, доченька, дай я покурю.
Она послушно отпустила его, не забыв заметить:
- А курить вредно!
- Эт-то точно! - он прикурил, с удовольствием сделал первую глубокую затяжку и огляделся. Люди накапливались в ожидании следующего автобуса. О чём-то оживлённо переговаривалась молодая парочка. На скамейке под навесом сидел пожилой сухонький мужчина, весь какой-то серый - и костюм, и шляпа, и даже лицо. Рядом с ним как раз опускалась на скамейку женщина, тоже в возрасте, очень ухоженная, в отлично сшитом синем костюме. Он скользнул по ним равнодушным взглядом, повернулся в сторону и досадливо поморщился. Тётка-танк!
Вы встречали таких тёток. Они, как новогодние ёлки, увешаны мешками, сумками, узлами. Но даже без мешков они легко узнаваемы. Лицо - туповатое, круглое, плечи - богатырские и всё остальное - тоже. Возраст - неопределённый. Можно дать и тридцать, и пятьдесят. Почти всегда на них плюшевая куртка, туго натянутая на спине, или драповое, солдатского покроя пальто, и уж обязательно крикливый цветастый платок. Вот это и есть тётка-танк. Обычно она приезжает в город скупиться и горе тому, кто попадёт на её пути. Она бесцеремонна, нахраписта и идет, не разбирая дороги. Танк - он и есть танк! Этот "танк" был с мешками. Один мешок тётка толкала перед собой на нашей знаменитой двухколёсной тележке, второй тащила на плече.
Он понимал, что злиться на таких тёток глупо, как глупо злиться на непогоду. Он даже стыдился своей неприязни, но ничего не мог с собой поделать. Ну, не любил он их.
Тётка-танк добралась, наконец, до остановки и тяжело бухнула тележку вертикально, совсем рядом с ним. "Как же она в автобус-то? - мелькнула мысль, - Да, вот так и попрёт, как танк!"
Раздражённо пожав плечами, он отвернулся от тётки и буквально наткнулся на испуганный взгляд мужчины в сером.
Дальше всё было как при замедленной съёмке. Серенький мужичок резко побледнел и стал подниматься с места, неуверенно, как слепой, протягивая вперёд руки. У женщины в синем от ужаса округлились глаза. Она закричала.
Он резко обернулся.
Прямо перед ним с плеча тётки сползал мешок, и ему пришлось потерять драгоценные секунды, прежде чем, шагнув в сторону, он смог увидеть...
Может этого и не надо было видеть?! Но он увидел!
Тележка падала... Мешок был слишком тяжёл и она падала. А на её пути стояла крохотная девочка в ярко-синем сарафане и, подняв ручонки, пыталась удержать эту махину и "помочь" тёте.
Разве не ты учил её помогать взрослым? Разве не ты хвалил её, когда вы шли из магазина, а она цеплялась за сумку, пытаясь помочь?
Всё тянулось, как в кошмарном сне, когда не можешь бежать, не можешь кричать, и остаётся только наблюдать, быть пассивным свидетелем. Он хотел крикнуть, чтобы она отскочила в сторону, но успел только открыть рот, а слабые ручки уже сдались, подломились, не выдержав чудовищного веса. Он хотел броситься и выхватить её, но только начал делать шаг и наклоняться вперёд, а дочка уже падала на мостовую, а слева накатывал яркий, свежевымытый, жёлто-красный автобус...
Как на моментальной фотографии, он увидел её широко открытые, даже не испуганные, а удивлённые глаза ("Папочка! Я падаю, что же ты стоишь?"). Увидел жирное пятно на сарафане ("Может мама не заметит?"). Он заметил, что белый носочек на левой ножке сполз вниз ("Надо бы поправить, дочка!") и скрутился тугим колечком над красной туфелькой. Красной... Ярко-красной! Кроваво-красной!..
И тут мир взорвался звуками и двинулся с обычной скоростью, как будто теперь это имело смысл. Ещё визжали тормоза автобуса, рядом, над ухом захлёбывалась визгом тётка-танк, за спиной кто-то кричал.
Он шагнул к краю тротуара, посмотрел вниз и тут же отвернулся. Этого не могло быть! Так не бывает!
- Что?! - пересохшие губы с трудом выдавили это простое и бессмысленное слово. - Что вы?
Он не понимал: почему кричат эти люди, почему женщина в синем держится за сердце и хватает воздух широко открытым ртом, почему так помертвело лицо водителя автобуса за широким стеклом? И почему его самого так остро пронзило чувство ненависти к этому шофёру. Кольнуло и отошло. Не до того... Что-то надо делать... Что?!
Он не сразу почувствовал назойливое подёргивание за рукав. "Молодой человек! Молодой человек!" Рядом стоял серенький мужичок и что-то говорил, похоже, уже долго. О чем это он? Одурманенное сознание с трудом воспринимало простые слова.
- Что?
- Поспешите! Две минуты... Больше не получается... Четырнадцать лет работы... Время идёт, две минуты уже идут! Попробуйте! Но "там" вы ничего не будете помнить, понимаете? Вам надо вспомнить и тогда... может получится. Попробуйте!
- О ч-ч-чём вы?
- Да скорее же!!! Вот эта штука вернёт вас на две минуты назад, но нужно вспомнить, понимаете? Вы вернётесь в момент, когда ещё ничего не случилось. Вы не будете знать того, что произойдёт. И я не смогу подсказать, я тоже не буду знать… Постарайтесь вспомнить! И скорее! Уже минута прошла! Время абсолютное... хотя бывает... пять-десять секунд туда-сюда... Вот кнопка...
Дошло!!! Боже! Да, как же это можно забыть?! Только бы попасть туда, только бы вернуться! Пусть это бред, пусть это...
Он выхватил из рук мужчины маленькую серую коробочку и нажал кнопку...
... "с этим мороженым глаз да глаз", - он вспомнил мужчину с дипломатом и невольно улыбнулся. Будто подтверждая его страхи и опасения, раздался дрожащий голосок дочки:
- Папочка, извини меня, пожалуйста!
На ярко-синем сарафанчике, среди кружев и оборок, расплывалось жирное пятно.
- А маме что скажем? - отец присел на корточки, раздосадованный больше на себя, чем на дочку. Не углядел!
- Может, не заметит? - дочка с надеждой посмотрела на него и, на всякий случай, потёрла пятно пальцем, отчего оно сразу увеличилось вдвое.
- Может и не заметит, - он тяжело, без всякой надежды, вздохнул, - Ладно, выкидывай бумажку. Сейчас поедем домой.
Она отнесла бумажку в урну и вернулась. Отец стал вытирать носовым платком замурзанное личико дочери, а затем в порыве нежности подхватил её на руки и расцеловал в обе щёки.
- Ну-ка, попробую, какая ты стала сладкая!
- Папёха! Я так тебя люблю! - она крепко обхватила ручонками его шею и уткнулась носиком где-то за ухом.
Почему в этот миг у него перехватило дыхание и так сжалось сердце? Так в ясный день на солнце набегает тучка, лёгкий порыв ветерка, и мы зябко передёргиваем плечами, как от предчувствия беды.
Он осторожно опустил девочку на землю и тут же тёплая ладошка скользнула в его руку.
- Подожди, доченька, дай я покурю.
Она послушно отпустила его, не забыв заметить:
- А курить вредно!
- Это точно! - он прикурил, с удовольствием сделал первую глубокую затяжку и огляделся.
Что-то было не так. Что-то беспокоило его. В висках застучали тревожные молоточки. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать боль и подступающее беспокойство. Что не так?
Люди накапливались в ожидании следующего автобуса. О чём-то оживлённо переговаривалась молодая парочка. На скамейке под навесом сидел пожилой сухонький мужчина, весь какой-то серый - и костюм, и шляпа, и даже лицо. Лицо почему-то знакомое! Рядом с ним как раз опускалась на скамейку женщина в синем… Он повернулся в сторону и досадливо поморщился. Тётка-танк…
Стоп! Странно…Такое ощущение, будто всё это уже было. Дежавю! Будто видел всё это, стоял вот так же... А этот дядька... Где же я его видел?
Тётка-танк добралась, наконец, до остановки и тяжело бухнула тележку вертикально, совсем рядом с ним.
Боль в висках становилась невыносимой. Он вдруг понял, что было не так, что насторожило его, и повернулся к скамейке.
Серенький мужичок сидел натянутый как струна и смотрел прямо ему в глаза. Что-то было в этом взгляде такое, что сердце на секунду остановилось, а потом бешено застучало, и так же бешено заработали молоточки в голове.
Дальше всё было как при замедленной съёмке. Мужичок резко побледнел и стал подниматься с места, неуверенно, как слепой, протягивая вперёд руки. У женщины в синем от ужаса округлились глаза. Она закричала.
Он резко обернулся.
Прямо перед ним с плеча тётки сползал мешок, и ему пришлось потерять драгоценные секунды, прежде чем, шагнув в сторону, он смог увидеть...
Вспомнил!..
Да, как же он мог забыть, Господи?!
… и буквально оцепенел от ужаса, от сознания того, что сейчас должно произойти.
Он хотел крикнуть, чтобы дочь отскочила в сторону, но успел только открыть рот, хотел броситься и подхватить её, но только начал делать шаг и наклоняться…
И ещё раз, будто в записи он просмотрел уже знакомые кадры, самую страшную хронику своей жизни.
Не смог! Я не смог!!! Где этот дядька?
Дядька стоял рядом. Он не дёргал за рукав, ничего не говорил. Стоял и смотрел под колёса автобуса, безнадёжно покачивая головой.
- Где?! Скорее!!!
- Поздно! Время вышло, - серый мужичок с грустью посмотрел на свою волшебную коробочку, - Получается - всё бессмысленно. Мы не можем...
Отец вырвал коробку и вдавил кнопку до упора...
... перед ним с плеча тётки сползал мешок, и ему пришлось потерять драгоценные секунды, прежде чем, шагнув в сторону...
Нет!!! Не пришлось! Вспомнил! Сразу вспомнил!!!
Он нырнул под мешок, принял его плечом, выпрямившись, отшвырнул в сторону...
Тележка падала... Мешок был слишком тяжёл и она падала. А на её пути стояла крохотная девочка в ярко-синем сарафане и, подняв ручонки, пыталась удержать эту махину и "помочь" тёте...
Прыжок! Никогда в жизни он так не прыгал. Только бы удержать в узде рефлексы, не выставить руки для смягчения удара. Руки нужны для другого. Представить, что падаешь на перину - всего-то и "делов".
Одной рукой рвануть тележку. Так! Тяжёлая, чёрт! А второй - выдернуть, отбросить назад дочку... Прости, милая! Некогда папке брать тебя поаккуратнее. Уж как получится. Больно будет! Прости!.. Вот та-а-ак!
Он бросил девочку через себя, и в последнем неимоверном усилии вывернул тело, чтобы посмотреть назад.
Дочка упала на бок, кувыркнулась и ещё с полметра проехала по тротуару на коленях. Заревела... Ну, порядок!
Увлекаемый силой инерции, он ударился спиной о бордюр и съехал на мостовую, прямо под колёса яркого, свежевымытого, жёлто-красного автобуса.
Уехала "скорая", заканчивали свою работу гаишники, медленно расходились зеваки. Женщина в синем костюме, сидя на скамеечке, баюкала заплаканную девочку в синем сарафане. Девочка ещё всхлипывала: "Папа меня ударил! А я не баловалась, только испачкалась немножко. А он... Где папа?! Папа, папочка!.."
Мужчина в сером давно подобрал свою коробочку, валявшуюся около разорванного мешка, дождался пока увезут тело, и пошёл прочь. Он медленно и бесцельно брёл по улицам, присаживаясь на скамейки, подолгу останавливаясь у витрин магазинов. Он ничего не искал, ничего не видел. Он думал.
Путь пролегал через небольшой мостик над городской речушкой. Здесь мужчина остановился надолго. В руке, повисшей над мутноватым потоком, он держал маленькую серую коробочку - результат многолетней работы. Пальцы медленно разжались, коробочка лежала на открытой ладони. Осталось только чуть повернуть руку...
"Бессмыслица?! Четырнадцать лет - впустую?! Четырнадцать лет, чтобы отвоевать у вечности две минуты? А зачем всё это, если, даже вернувшись, человек не может ничего исправить? Невозможно сохранить в памяти даже этот мизерный жизненный двухминутный опыт! Значит, бессмыслица?! Или всё-таки нет?"
Он вспомнил лицо погибшего, сумевшего вырвать свою дочь "оттуда". В первый раз ему приходилось видеть "радостного" мертвеца. В последние секунды жизни этот человек улыбался, он был счастлив.
Значит всё-таки не напрасно?
Мужчина в сером грустно улыбнулся, сунул коробочку в карман и пошёл домой.