доктор привычно, но - как всегда - тщательно, обтер руки бумажным полотенцем, резко повернулся на каблуках и довольно прикрякнул.
Мэри молча раскладывала на холодном стальном столике приборы, с аккуратностью первокурсницы и какой-то застывшей нежностью извлекая их из специально приготовленной для таких случаев кожаной сумочки.
доктор вовсе не нервничал. операция, которую предстояло провернуть сегодня, в последнее время стала частой и уже не вызывала никакого мандража, да и легкого покалывания в коленках, да и ватного тумана в голове, да и... собственно, операция не вызывала ничего. правда, он знал, что Мэри - бедняжка Мэри! - никак не может привыкнуть к столь нахальному вмешательству в тело пациентки. но Мэри была сдержанной и даже ужас, так сильно исказивший ее лицо в первый раз, она скоро научилась прятать за медицинской повязкой.
тело пациентки, бледное, абсолютно обнаженное, попросту - голое, полчаса назад положили на койку. внесли, опустили, раздели, оставили. говорят, она стала просить об этом, когда пришла во второй раз. с тех пор ее всегда приносили заранее, еще до того, как доктор заходил в операционную, напевая что-нибудь из "Фигаро". До тела пациентки по этой небольшой синей комнатке пробегала сморщенная уборщица, судорожно оглядывала стены, несколько раз включала и выключала кран, судорожно вздыхала, судорожно перевешивала полотенца, судорожно моргала и судорожно выкрадывалась в коридор. У уборщицы тряслись маленькие ручонки. Уборщица злилась на комнату за отсутствие окон.
тело пациентки лежало тихо, остывая от только что передвигавших ее ладоней. у тела было лицо. лицо было спокойным. ненакрашенным, оттого каким-то пустым. на лице были глаза. глаза смотрели на потолок, потому что больше в операционной смотреть было не на что, потому что всё уже было знакомо и не удивляло. не удивляли голые, как и она, стены с одной единственной картиной, на которой лица с такими же большими глазами, смешивались в безумном страхе перед грозным в своей неуклонности решением греческих богов.
постепенно пульс выравнивался, кожа цветом начинала напоминать куриные тушки на прилавках дешевых маркетов. бились синие жилки в сгибах локтей. уже тише.. тише... тише.
пахло черной дырой. во всех клиниках, особенно в операционных, пахнет черной дырой. сознание засасывало. глаза из синих превращались в прозрачно-голубые. на лице разрезалась улыбка.
доктор прежде вздрагивал, когда заставал тело уже на месте, да еще и с таким выражением, но позже как-то пообвык и стал относиться к нему, как к естественному элементу интерьера. впрочем, без тела операции не было бы вовсе.
доктор не сердился, если приходил раньше, чем Мэри. Напротив. Ему тоже нужно было немного помолчать в пустоте этой странной комнаты. доктор изучал последний день Помпеи, каждый раз силясь рассмотреть в этих глазах что-то крайне важное. что-то, что он не сумел постичь за все эти долгие операции, за все эти многообразные тела. Где-то глубоко-глубоко доктор чувствовал, что действо, которое он - как заведенный кукла - вершит в своем маленьком, холодном гробике, не правильно. затянувшаяся на десяток лет многоактовая пьеса только поначалу манила, манила ужасом, который вызывала... но скоро ужас закончился и пришла скука и необходимость. таинство стало работой. ушел азарт. вот почему доктору нужно было каждый раз приходить и смотреть на лица двухмерных людей на пороге смерти.
Мэри... Мэри не любила эти операции. и думала, что уже не любит доктора.
сегодня Мэри специально опередила его. когда вчера она узнала о предстоящей работе, то не на шутку разволновалась. Это была уже 3 операция за последние полгода, и как бы мисс не настаивала на "адекватности" своих решений, с каждым разом опасность увеличивалась. Конечно, личная жизнь клиента - это личная жизнь клиента, но в данном случае всё изначально выходило за формальные рамки, поэтому Мэри, недолго убеждая себя в том, что права, дождалась, пока тело пациентки внесли в комнату, и тихо вошла следом.
лицо смотрело вверх. грудь пока еще вздымалась неровно. было очевидно, что мисс нервничает.
У Мэри колотилось сердце. оно стукало в ребра так, что, казалось, не могло не оглушать в этой загробной тишине. но мисс не реагировала. мисс не двигалась.
"она такая... маленькая..." - подумала Мэри, с материнской тоской всматриваясь в синие жилки на сгибах локтей, в кукольные плечики... "она же еще совсем девочка", - как-то вдруг поняла. И уж вовсе неожиданно Мэри вспомнила медицинскую карточку мисс, карточку с графой "возраст". Мисс была младше! Мисс была на три года младше Мэри!!! Это всё так сразу и так полно разложилось в сознании медсестры, что она вскрикнула.
мисс дернула коленкой.
Мэри застыла.
мисс стала дышать чаще.
Мэри почти совсем перестала.
мисс начала розоветь.
Мэри всё бледнела.
мисс повернула головку. меееедленннно. очень медленно закрыла и открыла глаза, словно выходя из транса, стала сквозь яркий электрический свет различать фигуру Мэри.
Мэри опомнилась, одернула халат и прошла к столику. Ей нечего было бояться. она выполняла свою работу. И этот истерический страх при виде убивающего себя сознания маленькой мисс нельзя было ничем оправдать. это была ошибка, прокол, промах. Мэри поняла, что мисс не переубедить. Мисс верит, что ей это надо. Да и какое дело ей, Мэри, до капризов вздорной девочки. Почему-то Мэри уже решила ,что она вздорная.
мисс вздохнула. сначала сдержанно. скромно. словно не хотела спугнуть медсестру. потом громче. сильней. еще сильней. и вдруг закричала.
Мэри вскочила из-за стола, Мэри сшибла столик, рассыпав инструменты, Мэри кинулась к воде, с водой - к ней, к мисс.
Девочка кричала зверем. В глазах, которые так поразили Мэри своей безжизненностью, плескалось отчаяние. Она ревела как живая, ревела, рычала, выла... так когда-то бились в руках Мэри умирающие от передозировки мальчишки. но мисс, мисс смотрела осознанно и от этого у Мэри подгибались колени и дрожал стакан.
"Мисс! Мисс, выпейте! Мисс! МИИИИИИСССС!" - все повадки медсестры, все заученные, зашколенные правильные жесты испарились. Мэри стояла перед девочкой абсолютно обезоруженная, сама готовая заплакать.
"ми--ми--мииисс... что... что... что с вами!?"
Мэри инстинктивно вытянула к мисс руку, едва дотронулась до лица, мисс дернулась вбок и выбила стакан. стакан хлопнулся об пол гулко. мисс замолчала, словно оборвалась.
её трясло.
Мэри не знала, что делать. но что-то в одиноком взгляде мисс снова потянуло Мэри к кровати. Не отрываясь друг от друга, они без слов приближались. одна - наступая на осколки стакана, вторая - покачиваясь, как кобра, над гладью постели.
"Но ведь если продолжать, то когда-нибудь вы и вовсе перестанете чувствовать.."
"Когда-нибудь - это очень далеко, Мэри... понимаешь, Мэри, это о-о-очень далеко... Когда-нибудь - это уже не про меня..."
"Это про всех, милая".
"Значит, и про тебя?"
"Значит".
"Ааа ты?..."
"Да, милая, да... и я..."
"И ты с этим.. с этим живешь?"
"Я хочу жить с этим. потому что без этого попросту не смогу жить".
"И кто?.. доктор?!"
"доктор. маленькая мисс, ты поймешь потом.."
"но ведь ты могла его попросить.."
"чтобы он убил во мне себя?! нет, мисс. я хочу знать, что он был. и что это был именно он".
в голой комнате голая девочка, как младенец, уснула на коленях вдруг постаревшей медсестры.
Мэри гладила кудрявые волосы и тихонько пела колыбельную.
она знала, что скоро откроется дверь и войдет доктор.
знала, что он остановится у репродукции, пока она будет раскладывать инструменты.
знала, что он будет что-то мурлыкать под нос, тщательно вымывая большие чистые ладони с длинными пальцами.
знала, что прикрякнет, повернувшись на каблуках.
что натянет улыбку и радостно разрежет маленькую грудь маленькой мисс, чтобы бережно, но без опаски вынуть из маленькой груди маленькой мисс маленькое сердечко.
помнила Мэри и то, как обычно бьется это маленькое сердечко.
но мисс хотела...
и доктор уверенно срезал тонкий слой с сердца пациентки.
"что ж Мэри, вот он. очередной подлец нашей красотки".
доктор отшвырнул кусочек в плошку.
"А что, Мэри, не оттяпать ли нам еще что-нибудь у нашей красотки? Мэри, ну бросьте, я шучу! вы сегодня явно не в духе".
Мэри тошнило.
Доктор закончил операцию, напевая Моцарта. Сказал, что зайдет позже, и ушел.
Мэри собрала всё. грустно взглянула на Помпею. И тоже ушла.
тело лежало спокойно, мирно. тело отсыпалось за долгие ночи.
и уже совсем поздно вечером, когда пациентку перевезли в обычную палату, старая уборщица судорожно проскользнула в операционную, чертыхнулась и дрожащими руками стала убирать осколки стакана.
Как и предполагала Мэри, доктор ничего не заметил.