- Нет. Он обычно напивался допьяна... и тогда напился; тут сердце и встало. Видно, он почувствовал, что ему конец... Положил голову на руку: со стороны - вроде уснул человек, а он уже богу душу отдал. Его и не тронул никто... только когда закрывали кабачок, обнаружили, что он мертв.
- А друзей у него тут не было?
- Не знаю, наверное, не было, если никто даже не подошел к нему.
- Почему так?
- Не знаю... говорили, что он очень изменился после того, как умерла старуха, год назад... словно подменили человека. Сразу опустился, почти каждый вечер просиживал тут и всегда напивался, да и знаться ни с кем не хотел.
- У меня, когда дед умер, бабушка еще лет восемь жила... правда, все хотела тоже помереть.
- И у меня дед лет пять один прожил, а этот как нарочно загонял себя в могилу. Не поймешь этих стариков...
- Не хотел бы я быть стариком. Прямо жутко становится, когда подумаешь, что сам когда-то состаришься.
- Тут уж ничего не поделаешь.
- Да.
В кабачке, где мы сидели, невысокий потолок, казалось, давил сверху. Рабочий день кончился, и народу здесь было достаточно. Многие курили, плохая вентиляция не успевала убирать терпкий сигаретный дым и липкий запах плохой рыбы. Пиво было неважное. Рыбу мы прихватили с собой, она была суха до хруста. Рыба эта делала пиво лучше, чем оно было на самом деле.
Приятель частенько после работы забредал сюда и был осведомлен о новостях этого кабачка. Мы повстречались неподалеку. У меня было немного времени; мы спустились в пивной погребок, где тусклое освещение, невысокий потолок и густой табачный дым располагали к тому, чтобы поговорить, и приятель рассказал мне эту историю.
- А дети у него были? - спросил я.
- Кто его знает...
- Но ведь так не может быть, чтоб совсем никого не было.
- Да, - согласился приятель, - в это трудно поверить, но только у него и на похоронах никого не было. Это уж я знаю. За вскрытие некому было платить, так что мы задаром работали.
- Он что, денег на черный день не оставил?
- Какие там деньги! Говорят, когда зашли к нему в квартиру, там даже зеркала не было. Кровать да шкаф совсем пустой, только кипа газет и была в нем. Как так могут люди жить?..
Мест в кабачке было немного - столиков шесть-семь. Их обычно занимали завсегдатаи, и старик был из их числа. Ему больше некуда было идти отсюда, кроме как домой, а дома все напоминало ему о смерти, поэтому он всегда досиживал до закрытия кабачка и еще долго бродил по освещенной улице. Ему не нужен был комфорт и уют. Он знал, что скоро должен умереть, и ничего лишнего ему не требовалось, только хотелось, чтобы было не очень страшно, когда придет смерть, поэтому, как только у него появлялись деньги, он напивался. Старик хорошо помнил, как он испугался, когда утром подошел к кровати своей старухи и увидел ее бледно-желтое лицо, запавшие, с закрытыми веками глаза, заострившийся нос и открытый рот, с беззубой верхней десной, а из-под одеяла наполовину высунулась рука с дряблой, обвислой кожей и скрюченными пальцами. Ему стало жутко. Он пошел прочь из квартиры, унося в волосатых ноздрях запах смерти и позабыв запереть за собой дверь. Вернулся он поздно вечером. Старуха все так же лежала на кровати, и рука наполовину выглядывала из-под одеяла, и запах стал еще сильнее...
На похоронах старик силился плакать, но не мог выдавить из себя слез, потому как в нем не было жалости - его без остатка заполнил страх перед смертью, и он боялся остаться с нею один на один...
- Да что мы об этом старике... - сказал приятель. - Прожил человек жизнь - и умер, с кем не бывает. Смерть - такое дело, что никуда от нее не денешься, как ни крутись... Может, еще по кружке выпьем?
- Да нет, мне нужно к отцу в больницу. Я ему отнесу, пожалуй, пива, как думаешь?..
- Конечно, если у него не желтуха.
Я перелил пиво из бокала в литровую банку, затем подбавил еще и закрыл сверху пластиковой крышкой.
- Нет, у него не желтуха. Я думаю, немного пива будет в самый раз.
- Конечно. У меня тут еще рыбка осталась, - приятель передал мне небольшую, точно окаменевшую рыбешку.
- Мне пора - в восемь посетителей выпроваживают. У них там режим.
- Тогда и вправду пора, всего полчаса осталось. Надо было раньше сказать.
- Ничего, успею - тут близко.
Мы поднялись из душного, прокуренного погребка. Улица была освещена, и люди шли по своим делам. Шел снег. Мы с приятелем распрощались, я, сокращая путь, пошел к больнице. Было темно. Снег скрипел под ногами.
Мы с мамой по очереди ходили к отцу. У него был рак, и месяц назад ему стало так плохо, что его положили в больницу. Врачи говорили, что он не дотянет до весны. Мне не очень хотелось навещать отца, потому что после того, как я узнал, что он должен скоро умереть, мне стало жутко смотреть на него: ведь где-то в нем сидела смерть и скоро она должна была вытеснить из тела отца все то, что делало его таким знакомым, близким.
Я не хотел навещать отца, но мать заставляла меня, а я обманывал ее, отца и смерть, появляясь в больнице лишь перед тем, как выпроваживали посетителей, но и за это короткое время я все-таки чувствовал страх перед тем, что скрывалось там, глубоко в теле человека, который был мне отцом. Потом сестра выставляла меня из палаты, и мне стоило больших усилий пожать руку смерти.
Каждый раз, возвращаясь из больницы домой, я давал себе слово, что это было в последний раз, но разве кому-нибудь удавалось обмануть смерть...