Карлу Готлибу Ниманту, исследователю древних рукописей и документов из Х-ского университета, почти удалось совершить невообразимое открытие, которое могло в одночасье прославить его имя, и поставить г-на Ниманта в один ряд с Шлиманом .
Тот отыскал город, долгое время считавшийся плодом поэтического воображения, вокруг которого, в глубокой древности, совершались события, воспетые позже прославленным слепым лирником. Другой славный исследователь, мог доказать, что один из героев этого: то ли мифа, то ли основательно занесенного песком времени исторического события - действительно существовал в те незапамятные времена.
Можно смело утверждать: человечество с интересом поджидало подобного поворота событий. Отыскать легендарный город - всего лишь полдела, может даже и четверть дела, или 1/10 дела: пускай найдено место, но это ещё не значит, что существовали, описанные в древнем эпосе события, битвы и приключения. Однако, стоило только доказать реальность, хотя бы одного из ключевых героев той эпопеи, как туманный призрак воображения талантливого слепца, обрел бы костяк, и жилы, и плоть...
Сильные мира сего, простой люд - все, с восторгом и благоговением, приняли вызволенную из под обломков веков, утоптанных в огромный холм, древнюю Трою. Восхитившись упорством и проницательностью Шлимана, человечество не теряло надежды, что, когда-нибудь, найдется удачливый исследователь, которому будет под силу решить загадку, заданную Гомером почти 3 тысячелетия назад. И оно запаслось терпением, кротко ожидая, завязнув в суете существования, когда же таинственный незнакомец преподнесет свое открытие, давно замыслив одарить его в ответ прижизненной славой и бессмертьем, в благодарной памяти потомков.
Кажется, К. Г. Ниманту удалось вплотную приблизиться к решению гомеровой загадки, если верить записям его, и робким свидетельствам немногих коллег, которым профессор успел показать несколько таинственных листков, исписанных старинными письменами, в коих, опять же, по словам господина Ниманта, была заключена громкая сенсация. Те, кому он показывал листки, позже рассказывали, как профессор, с горящим взором, вплотную наклонялся к собеседнику, а бывало ещё дальше: губы - к уху, и взволнованным шепотом говорил о... Но давайте все по порядку.
Когда потомки Мартина Бехайма решили передать архив знаменитого пращура - мореплавателя и географа - в дар Х-скому университету, Карла Готлиба Ниманта назначили принять и привести в порядок бумаги. Задание было отнюдь не хлопотное, скорее - любопытное. Руководство университета возложило его на Карла Ниманта, будучи уверенным: специалист по древним манускриптам справится со старыми документами лучше всего, а если посчастливится - сумеет отыскать в них уникальные сведения.
Первоначально - так часто бывает - работа двигалась обыденно. Записи, извлекаемые поочередно из ящиков, стоявших на полу в кабинете, были вполне заурядны, мало любопытны, и имели свойство личного характера. Профессор Нимант обнаружил, среди этих бумаг, черновые варианты глав книги М.Бехайма, написанной по воспоминаниям Диого Гомеша , но более ничего интересного не попадалось. Если, конечно, не брать в расчет, что бумагам этим почти 500 лет, и принадлежали они создателю знаменитого земного яблока .
Прошло месяца три, прежде чем Карл Готлиб Нимант добрался до дна третьего ящика. Там отыскал он несколько грамот с осыпавшимися сургучными печатями. Потемневшие от времени крошки, когда-то карминного сургуча, усыпали темно-коричневыми песчинками пожелтевшие бумаги с ветхими, потрескавшимися краями, в беспорядке устлавшие дно ящика. Карл Нимант осторожно извлекал - один за одним - хрупкие, готовые разломиться на части, иссохшие листы, покрытые округлым, красивым почерком. Внимательно прочитывая написанное, вылинявшими от столетий чернилами, он, время от времени, использовал большое увеличительное стекло, или изредка заглядывал в увесистый фолиант. Затем листочек отправлялся на один из 3-х столов, выполнявших роль классификационных групп.
По мере наполнения каждого стола, лежащие на нем бумаги, раскладывались по специальным прозрачным вкладышам, которые защищали старые документы от грубых прикосновений.
Так неспешно и продвигалась работа, пока однажды утром, Карл Нимант не выудил очередной лист со дна ящика, где оставалось с десяток листков. Профессор Нимант читал листок снова и снова, точно не доверял собственному зрению, округлив от удивления глаза, потом - начал вытаскивать оставшиеся листы, не забывая об осторожности в обращении с чрезвычайно хрупкой, от ветхости, бумагой. Разместив листы в прозрачные конверты, Карл Нимант, один за другим, помещал их в аппарат, который скреплял прозрачные стенки конвертов, предварительно выкачав из них воздух. Таким образом, старинный документ оказывался помещенным в безопасный пластиковый саркофаг, оберегавший ломкую, иссушенную веками бумагу, от воздействия грубого мира, и совершенно не препятствуя зрению, позволял читать, нанесенный на листок текст, причем с обеих сторон. Затем, Карл Нимант выстроил из этих разрозненных листов последовательность, в которой оказалась заключена удивительная история, открывшаяся ему. Два листка были лишними; к истории этой они не имели никакого отношения: их покрывали сплошь цифры и бухгалтерские записи. Начала истории Карл Нимант не сумел отыскать. Он подробно переписал все, что было написано в тех листках, включая заметки и вставки, помещенные между строк, которые, на первый взгляд, не имели ничего общего с этой историей. Он вывел все внесенные комментарии в сноски и добавил их к страницам, на которых записи эти были в оригинальном тексте; мало того, каждая сноска выделялась особым цветом маркерного карандаша, а на странице, точно таким же цветом, намечалось место, где в записях Бехайма и находилась данная вставка. К слову сказать, именно внесенные комментарии позволили Карлу Ниманту предположить, что рассказ записан со слов того самого Гомеша, который поведал Мартину Бехайму историю жизни своей перед кончиной. На основании сего повествования, впоследствии вышла книга: отчасти биографическая, отчасти авантюрная. Но отчего эпизод, найденный Карлом Нимантом, не вошел в книгу? Ведь он мог принести известность, покрыть славой, как автора, так и рассказчика...
После внезапной смерти профессора Ниманта, сделанный им список с тех листков сохранился. Он и поныне хранится в архиве Х-ского университета. Я приведу его почти полностью, за исключением сносок и записей, которые не имеют прямого отношения к самой истории. В завершение хочу добавить: пусть вас не смущает, что личность рассказчика в этом повествовании как бы расщепляется надвое. Не следует забывать: Бехайм записал рассказ Гомеша, который узнал о нем от безвестного представителя древнего племени, который слышал его от своего деда, а тот - от своего... так история тянулась хлипкой нитью из глубины времен. Разумеется, стиль повествования отличается от грубого рассказа необразованного дикаря, ибо пересказан он тремя образованными людьми: Диогу Гомешем, Мартином Бехаймом и профессором Карлом Готлибом Нимантом, впрочем, удивительная суть истории не могла никуда подеваться. Она выпирала, точно скала из мягких пород земли.
"... крики раздавались со стороны родника, куда ходили женщины за водой. Все всполошились. Из мужчин я один остался в деревне, по причине нарыва на ягодице, который весьма досаждал при движении. Все остальные были на охоте. Схватив дубинку, копье и нож, я поспешил из хижины. Нарыв доставлял большое неудобство, не позволяя проворно двигаться.
Опираясь на копье, я вышел из жилища, и увидел, как женщины сбились в кучу, их облепили детишки. Старики стояли поодаль. Все смотрели на меня со страхом, смятением и надеждой. Отобрав несколько мальчиков постарше, я сказал им и старикам охранять женщин, которым приказал собраться в одной хижине, вместе с детьми. Двух мальчиков я взял с собой, велев им держать копья наготове и ступать за мной, а сам направился в сторону тропинки, к роднику, откуда мы услышали крики, всполошившие всех.
Врагов у нас не было, ибо в этой местности не водилось иных племен. Деревня располагалась рядом с лесом, в котором мы находили пропитание. Рядом протекала небольшая речка. Быть может, дикий зверь выбежал из леса и напал на женщин у воды?
Ступив на тропинку, я выставил вперед левую ногу и левую руку, в которой держал дубинку, на запястье левой руки опустил копье, сжимая его другой рукой, и приготовился дать отпор любому: будь то зверь, или же человек. Так я медленно двигался вперед, внимательно осматривая заросли. Мальчики шли позади, выставив копья. Мы вышли на открытую местность. Под раскидистым деревом, стоящим в стороне от тропинки, сидели на корточках, прижавшись друг к другу, женщины. Сосуды с водой лежали рядом на траве. Женщины были очень напуганы. Одна из них указывала рукой на существо, которое медленно приближалось к ним. Увидев меня, существо остановилось. Я заметил, чуть поодаль, там, где тропинка уходила в чащу, другое такое же существо. Я крикнул женщинам, чтобы они шли ко мне. Им не нужно было повторять дважды. Тогда тот, кто стоял у леса, крикнул что-то другому, и они сняли свои блестящие головы. Женщины завопили от ужаса. Признаться, меня охватил страх, когда я увидел, как они подняли свои гладкие головы, а на их месте оказались обыкновенные, человеческие. Они были похожи на нас, только кожа - светлее, намного светлее нашей. Они могли говорить, но смысла их слов мы не понимали.
Кажется, тот, у леса, был старшим. Он подошел к другому, что-то сказал ему. На левой руке у них было нечто похожее на большое блюдо, и оно блестело, как и головы, которые они сняли. Блестели и ноги их, от колена и ниже. Тот, кто стоял ближе к нам, в правой руке держал копье, конец которого тоже блестел, а тот, кто показался мне старшим, на плече нес весьма странный предмет: напоминал он деревянную лопату, какими мы рыли землю, только его лопата была уже и длиннее.
Этот, с лопатой, отдал другому свое блестящее блюдо и голову, а странную лопату снял с плеча, положил на землю. Он сделал несколько шагов в нашу сторону, выставив руки, и показывая, что намерения его вполне добрые. Я остался на месте, остальные слегка попятились. Нарыв мой болел ужасно. Чужак остановился. Он сжал пальцы, несколько раз поднес их к губам. Я понял: он хочет пить. Я повторил его жест. Он закивал головой, вновь несколько раз поднес сжатые пальцы ко рту. Я указал на сосуды, лежащие под деревом. Он закивал головой, что-то сказал тому, другому, и не спеша, боком, пошел к сосудам.
Совершенно очевидно - дикарь увидел облаченного в доспехи человека. Они и поныне не могут скрыть изумление, глядя, как мы снимаем шлем. Понятно также, отчего щит они сравнивают с блюдом: человек, любой незнакомый предмет соотносит с тем, что ему известно, и что, этот новый предмет, напоминает из привычной для него жизни.
Он откупорил один из сосудов, попробовал воду на вкус, и лишь потом начал жадно пить. Затем он поблагодарил меня, прижав руку к груди, и наклонив голову. Я повторил за ним. Он отнес сосуд и дал напиться другому чужаку. Тот был очень недоверчив. Он внимательно смотрел за каждым моим движением; за мальчиками, которые от испуга сильно сжимали копья; за женщинами... Я видел, как запрокинув голову, жадно глотая воду из сосуда, он ни на мгновенье не отрывал от нас взгляда, а пальцы его правой руки едва двигались по древку копья, готовые в любой момент направить оружие в сторону опасности.
Пока они утоляли жажду, я велел мальчикам опустить оружие, и сам стал, уперев копье в землю, а пятку одной ноги, уложил на голень другой - так мужчины нашего племени привыкли разговаривать друг с другом. Чужаки с интересом смотрели на меня. Затем тот, кого я принял за старшего, начал говорить другому. Он не соглашался, все показывал рукой на нас, на заросли леса, но слова, что говорил ему чужестранец, которого я принял за старшего, пересилили его доводы: он согласно закивал, затем взял оба блестящих блюда и головы, и скрылся в чаще деревьев. Тот, кто остался, повернулся ко мне. Он показал на место рядом с собой, как бы приглашая к разговору. Что мне было делать? Эти двое превосходили силой меня, мальчиков, женщин, да и всех, кто остался в деревне. Оставшись один, чужеземец явно показывал мирные намерения. Я сказал женщинам, чтобы возвращались в деревню. Они схватили сосуды с водой и поспешно исчезли в зарослях. Мальчикам я сказал притвориться, будто они уходят, но самим незаметно спрятаться в чаще, и внимательно наблюдать. Если со мной что-либо случиться, они должны бежать в деревню и сообщить, чтобы все немедля уходили в лес, и там ожидали, когда вернутся мужчины. Таким образом, наспех составив свой план, я остался один и подошел к чужаку. Он сел на землю. Я последовал его примеру. Выглядел он уставшим. Видимо жизнь его была непроста: шрамы покрывали руки и ноги. Это были раны, полученные в сражениях...
Чужестранец похлопал себя ладонью по груди и произнес слово, затем ещё, и ещё раз. Кажется, он говорил мне свое имя. Он ещё раз похлопал себя по груди, сказал слово и указал на меня. Повторяя жест чужака, я похлопал себя по груди, назвал себя, а затем, указывая на него, сказал:
- Одиссе... - и повторил. - Одиссе...
Он заулыбался, закивал головой. Я повторил:
- Одиссе...
Чужестранец с трудом выговорил мое имя. Я поправил его. Наконец, он сказал правильно. Я закивал в ответ. Тогда Одиссе похлопал себя по груди и указал куда-то далеко, поверх чащи леса. Я понял: он показывает, откуда они пришли. Возможно, это был край неба, куда раз за разом указывала рука чужестранца.
Затем, он пальцем провел по земле несколько волнистых линий, как если бы хотел показать течение реки, а среди этих линий нарисовал блюдо, из которого торчала жердь или копье. Я внимательно смотрел, но не понимал ничего. Тогда Одиссе показал, что он из этого блюда с жердью. Поблизости не было больших рек, и я не слыхал, чтобы люди плавали в блюдах по воде. Старики говорили: в нескольких днях пути лежит большое озеро, второго берега которого никто никогда не видел. Может Одиссе, и его блюдо с жердью, были оттуда?
Я пожал плечами, покачал головой, показывая чужестранцу, что не понимаю. Он задумался, снял с пояса мешочек, высыпал на мою ладонь щепотку мутно-белых крупиц. Они были твердые на ощупь. Одиссе высунул язык, положил на него пару крупиц из своего мешочка. Я подумал: это их пища, он предлагает мне отведать её. Крупицы с ладони я отправил прямо в рот. Это была самая отвратительная пища из всех, что я когда-либо пробовал. Я выплюнул её, и стал сплевывать ещё, и ещё, но противный вкус крупиц, всё равно мучил меня. Одиссе засмеялся, подал сосуд, откуда он прежде утолял жажду. Вода, наконец, смыла вкус крупиц. Я покачал головой, и, показывая чужаку, что пища не пришлась мне по вкусу, несколько раз сплюнул. Он засмеялся. Взгляд мой упал на странный предмет, который Одиссе носил на плече. Теперь он лежал на земле. Я встал, подошел и поднял его. Одиссе тоже встал, он не смеялся, он внимательно наблюдал за мной.
Да, предмет этот, изготовленный из дерева, очень, очень напоминал те, которыми мы копаем землю, только был он гораздо длиннее, а та часть, что должна входить в землю - узка, да и длиннее необходимого. Я попробовал копать, но предмет был слишком неудобен, и тогда я сказал чужестранцу, что лопата эта никуда не годится. Одиссе смотрел на меня так, точно увидел вдруг призрак. Губы его дрожали. Он выставил вперед руки со сжатыми кулаками, и несколько раз сильно, рывком, приблизил их к груди, отводя локти в стороны. Я не понимал. Я попробовал ещё раз вонзить лопату Одиссе в землю. Напрасно я старался: она была длинная, узкая, неудобная... Я вернул её чужестранцу. Глаза Одиссе были полны слёз. Слёзы текли по щекам его. Он выпустил из рук свою никчемную лопату и упал на колени, уткнувшись лицом в землю, спина и плечи вздрагивали. Чуть позже я услыхал, как из груди Одиссе вырвались глухие звуки. Чужак рыдал, не в силах сдержать себя. Что мне было делать?
Я опустился на колени рядом, положил ему руку на спину, как бы желая утешить. Он обнял меня. С изумлением я увидел: залитое слезами лицо Одиссе сияло от счастья, как светятся лица тех, кто попал, наконец, домой после опасного и трудного путешествия. Он всё время повторял моё имя...
Наконец, чужестранец успокоился, утер лицо, мы поднялись с колен. Куда подевалась его усталость? Одиссе светился радостью. Внезапно он засмеялся, я стал смеяться тоже, мы смеялись вместе. Больше мы не были чужаками, что-то связывало нас вместе. Он протянул мне сосуд с водой, но я показал, чтобы он оставил сосуд себе. Тогда Одиссе отвязал от пояса мешочек с крупицами невкусной пищи, вручил его мне. Я не стал огорчать Одиссе, и принял этот дар. Мы обнялись. Одиссе, положив свою неуклюжую лопату на плечо, ушел в лесную чащу, что-то выкрикивая на своем непонятном языке. Больше я никогда не видел его..."
Профессор Карл Готлиб Нимант умер прямо за своим рабочим столом. На лице профессора застыла предсмертная улыбка. Он почти закончил разбирать архив Мартина Бехайма: три стола были завалены листками, растрескавшимися и потускневшими от времени. На стеллажах, в пластиковых, прозрачных конвертах, лежали бумаги, которые профессор успел разобрать. В ежедневнике Карл Нимант подробным образом изложил, как он сортировал архив Бехайма, и кратко описал каждодневный труд по работе над архивом: количество, краткое содержание разобранных листков, а так же и указания, где искать просмотренные бумаги. Многолетняя привычка к порядку в работе, весьма упростили труд его последователя. Все бумаги оказались на местах, кроме нескольких листов, с которых Карла Нимант сделал подробную копию, вот только сами листки-оригиналы бесследно исчезли. Не обнаружили их и в квартире профессора...
Все посвященные в эту загадочную историю, разделились на три лагеря: очень немногие намекали на воровство. Другие, признаться их было большинство, говорили о ловкой мистификации. Им возражали тем, что профессор никогда не был замечен в подобных манипуляциях. Приверженцы версии подлога парировали: мол, тема-то была такая, что кого угодно заставит сойти с пути истинного! Ведь самолюбие и тщеславие здесь разжигали: громкая слава, признание и память на все времена...
- Но почему именно исполнение пророчества Тиресия? - вопрошали у них. - Профессор, с таким же успехом, мог сфабриковать любой другой документ. Отчего именно последнее путешествие Одиссея? Стало быть, что-то подтолкнуло Карла Ниманта к этой теме, возможно - какие-то записи Бехайма, но, тогда, где они?
Ничего подобного в бумагах не смогли отыскать. Приверженцы мистификации только разводили руками, пожимали плечами и делали глуповатые лица, которые, видимо, должны были свидетельствовать о том, что так глубоко они не заглядывали...
И всего лишь трое составили последний лагерь: они строили свои догадки и предположения на мистической стороне, потусторонних силах и чудесах. Если следовать их предположениям, туманным намекам и зыбким аргументам, получалось: чуть ли не сам Тиресий заметал следы. Их никто не воспринял всерьез. Возможно - напрасно, ибо, если всё началось с мира духов и сил потусторонних (визит Одиссея к Тиресию), то отчего бы им не вмешаться, и не представить найденные доказательства того, что они существуют: фарсом, розыгрышем, мистификацией?
Руководство Х-ского университета не поддержало позицию ни одной из упомянутых выше групп, ибо они бросали тень на репутацию университета, и грозили снижением финансовых поступлений. Дело решили замять. Да и дела-то никакого не существовало: никто "пропавших" бумаг никогда не видел, разве только профессор помахивал какими-то листками перед несколькими коллегами, но были это именно те листки, или какие-либо ещё - никто не брался утверждать. А, что касается записи Карла Ниманта - кто знает, возможно, на старости лет, и от обилия знаний, профессор решил заняться беллетристикой?! Ну, да это - его дело.
Запись Карла Готлиба Ниманта отделили от бумаг Бехайма, и поместили в архив, приобщив её к бумагам, связанным с покойным профессором. Там она находится и в настоящее время. На рукописи, рукой, принадлежащей университетскому руководству, красными чернилами, была выведена надпись: " История не подтверждена историческими документами".