Погода испортилась в конце октября. Задули холодные ветры, начались штормы. Море налилось свинцом, небо затянули низкие темные тучи.
Далеко от берега большие волны можно отличить по белому пенному гребешку, закрученному наружу мчащейся волны, но ближе к берегу волны становятся крупней, точно не спеша разгибают спину после похода. Именно здесь волны поднимаются во весь свой рост и на мгновенье как бы замирают, а после - валятся на притихший берег. Разбившись, белая от пены волна уползает, цепляясь за каждый камушек, но в этом отступлении есть некая ирония, потому как следующая волна бывает еще злей, еще многосильней. Штормы доходят до такой могучей наглости, что переваливают за парапет и заливают набережную мутной водой, которая долгое время стоит большими лужами, и от них пахнет затхлостью и подгнившими водорослями.
С террасы перед домом не было видно брызг, разлетающихся вверх и во все стороны, когда волны разбиваются о волноломы, но сильный гул шторма был хорошо слышен. Мальчик любил сидеть здесь и слушать этот гул, в котором звучала могучая мощь моря и что-то, напоминающее пение печальной колыбельной, в которой нет слов, только дикий напев, но именно в этом древнем шуме было самое главное. Он сидел на плетеном стуле, не убранном еще из беседки в чулан до следующего лета. В небе мелькали чайки. Их противные голоса доносились, когда мощь шторма ослабевала на несколько мгновений, но потом гул моря вновь заполнял собою пространство. Что видели птицы эти со своей высоты? Кого бесполезно старались оповестить они надорванными, хриплыми голосами?..
- Немедленно иди в дом.
Он слез со стула, пошел по дорожке, между подстриженными кустами, к дверям. Мама, кутаясь в теплый белый платок, пропустила мальчика и захлопнула послушную дверь.
- Ты что, заболеть хочешь?
- Я не заболею, мама, я тепло одет.
- А я не разрешаю сидеть в такой холод на ветру.
- Там не очень холодно.
- Ты меня понял? - Ее взгляд был холодней ветра за дверью.
- Да.
- Позови отца обедать.
Мальчик побрел по лестнице на второй этаж.
Дом был построен давно, еще отцом его папы, и был очень уютен. Мальчику нравился дом: нравилось то, что он старый; нравился темный чулан позади дома, где хранились всякие тайны и страхи; нравилась высокая черепичная крыша с четырьмя трубами, по которым дождевая вода попадала в потемневшие от времени бочки; нравилось то, что в каждой комнате была невысокая печка, обложенная голубоватой плиткой, и когда становилось холодно, печи топили углем и дровами из поленницы под навесом. Еще ему нравился камин, нравилось смотреть на огонь, который разводили иногда прохладными вечерами. Мальчик любил старый дом - и ему казалось, что дом любит его. За прошедшие годы внешне дом почти совсем не изменился, но внутри все поменялось в нем. Раньше жила здесь большая, веселая семья, позже она становилась меньше и меньше, да и веселья тоже поубавилось. Теперь в доме жили трое, и в каждом оконном стекле, в каждом зеркале чувствовалась глубокая грусть по прошедшему. Но все на свете, кроме человека, не стремится нарушить ход времени, а человеку это никогда не удается.
Отец лежал на кровати одетым и курил. Пепельница стояла рядом, она была полна окурков. Мальчик позвал отца.
- А-а, это ты... В чем дело?
- Мама зовет обедать.
- Вот как, - он даже не двинулся.
- Да, она сказала, чтобы я позвал.
- Ты это сделал.
- Почему ты куришь? Она опять будет ругаться.
- Да, - ответил отец, продолжая глядеть на стену напротив, - у нее этого не отнимешь.
- А зачем ты куришь?
- Не знаю, мне нравится.
- Мне тоже нравится смотреть, когда ты куришь.
Отец повернул к мальчику лицо.
- Но это ничего, правда?
- Да, только мне больше нравится, когда ты куришь трубку.
- Говоришь, трубку?.. Иди поближе, что встал у двери... - он подвинулся на кровати, уступая сыну место.
Мальчик сел рядом. Несмотря на то, что форточка была распахнута, в комнате стоял противный запах выкуренных папирос.
- Когда тебе в школу?
- Еще три дня осталось.
- Хочется, а?
- Нет, не хочется.
- Я тоже не любил школу. Чем сегодня занимался?
- Шторм слушал.
- Ну и как?
- Мама прогнала домой. Говорит, что заболею.
Они помолчали, отец сказал:
- Так всегда бывает.
- Как?
Отец затянулся и пустил дым к потолку, потом затянулся еще, и к потолку поплыли кольца из дыма. Сначала они были маленькие, потом становились больше и больше, пока совсем не пропадали в накуренном воздухе комнаты.
- Скажи - как?
- А так, что когда любишь что-то, другому человеку это кажется блажью, и он старается сделать все, чтобы вытравить это, а потом еще и думает, что сделал полезное дело. Понимаешь?
- Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь...
- Нет, понимаю! - тихо сказал мальчик. - Если бы люди любили друг друга, все было бы иначе.
Отец посмотрел на него.
- Вот именно. А ты молодец. - Он достал из-под подушки толстую книгу. - Знаешь, что это?
- Нет.
- Библия. Хочешь узнать, о чем здесь написано?
- Нам в школе говорили, что там все неправда, и бога нет.
- Много понимают у вас в школе.
Мальчика поразила эта мысль.
- А мама разрешит?
- Мама, мама... конечно, нет! Разве она позволит думать не так, как она. Ну ничего, она не узнает. Ведь ты можешь хранить тайны?
- Да, - ответил мальчик.
- Ну ладно, пойдем есть.
Они вместе спустились вниз. Первым блюдом был фасолевый суп, который так не любил отец. Он остывал в глубоких тарелках, под которые подставлены были большие плоские тарелки. Сели за стол.
- Еще бы дольше ходили...
Мальчик склонился над тарелкой и стал шумно вытягивать губами суп из ложки. Мама повернула к нему строгое лицо:
- Сядь ровно и ешь тихо.
Отец возил ложку взад-вперед в теплом супе.
- Почему ты не ешь?
- Не хочется.
- Ты даже не пробовал.
- Ты знаешь, что я не люблю...
- Ты не любишь все, что я делаю. Ты ничего не любишь!
- Перестань, прошу. Я устал от скандалов.
- Ты от меня устал, вот от чего ты устал. Целый день валяешься на кровати, работу бросил... Ты что, на мои деньги надеешься жить?
- Ну что ты говоришь...
- Я знаю, что говорю.
- Я не прошу у тебя денег.
- Как благородно... На что же ты станешь жить?
- Это мое дело.
- А тебе не кажется, что это и мое дело?
- Нет, мне уже так не кажется.
- Ах, даже так... Прекрасно!
Она распаляла себя все больше и больше, и злость заполняла ее; и чем больше она злилась, тем более усталым становилось лицо отца.
- Давай закончим этот разговор.
- Нет, я не намерена его заканчивать!
- Хорошо, я закончу его.
Отец встал, вышел из комнаты. Мама вышла за ним. В прихожей были слышны резкие голоса и грубые слова, которые они бросали друг в друга. Мальчик сидел за столом, наклонив голову над тарелкой. Потом хлопнула входная дверь. В столовую вошла мама. Лицо у нее было злое, губы едва заметно дрожали. Она села за стол и начала есть, но вдруг заплакала и, утираясь, ушла к себе. Мальчик положил ложку, встал из-за стола. Обед закончился.
Он вернулся, когда стемнело. Мальчик слышал, как скрипели ступени, потом щелкнул замок на двери в комнату отца. Осторожно, чтобы не шуметь, он поднялся по лестнице, постучал. Замок металлически всхлипнул, и дверь отворилась. Отец стоял без рубашки, босиком. Узкая, сухая грудь, покрытая темными волосами, выглядела уставшей, и шея его казалась мальчику длинной, беззащитной.
- А, это ты, - сказал отец. Он пропустил сына и запер за ним дверь.
- Где ты был?
- Так... Можно сказать, что отдыхал.
Отец подошел к кровати, сел.
- Я закурю, хорошо?
- Да, только открой окно, а то у табака такой противный запах.
- Ладно.
Отец отдернул штору. За окном было темно, в небе - там, налево - виднелась мутная луна. В открытую форточку затекала ночь, но электричество подкрашивало ее своим ровным светом - и, забираясь в комнату, ночь исчезала, точно окно служило границей, за которой темноте нечего было делать. Отец взял пачку папирос, но отложил - стал набивать трубку табаком из плоской жестяной баночки. Приминал табак большим пальцем, крупинки его сыпались на пол. Потом зажег спичку и, коротко причмокивая уголком рта, стал всасывать огонь. Табак зажегся, подернулся серым пеплом - и жар ушел внутрь, а отец начал пускать изо рта дым.
- Ну как?
- Здорово...
- Послушай, можно тебя спросить?..
- Да.
- Как ты относишься к людям... ну... которые пьют вино?
- Наверное, жалко их.
- Жалко? Почему же?
Отец посасывал трубку, глядел на сына.
- Не знаю, им бывает плохо.
- Да, - сказал отец, - может, ты и прав, я не знаю.
- Почему?
- Есть вещи, о которых никто не знает, и люди начинают мучить себя разными мыслями.
- А это плохо?
- Нет, для человека это, скорее, полезно, хотя чаще всего ему от этого больно.
- Я не понимаю.
- Я тоже.
Мальчик смотрел, как отец пускал дым.
- А ты уже взрослый. Совсем взрослый.
- Какой же я взрослый, если еще в школу хожу?
- Ты понимаешь... чтобы быть взрослым, не обязательно быть большим. Тут что-то другое, совсем другое...
- Пап, а почему ты ничего толком не знаешь? Ведь взрослые знают все.
- Нет, это они только притворяются, а сами ничего не знают. Единственное, чему они научились - это черстветь, как сухари.
- А почему так бывает?
- Как знать, у каждого по-разному.
- Ты тоже такой?
- Хотелось, чтобы это было не так, но, скорее всего, это так, и это печально.
- А мама?
Отец стащил брюки. Не вынимая трубки изо рта, он залез под тонкое одеяло, под которым было уютно спать летом, но не теперь, поэтому в ногах лежал теплый, в красную клетку, плед.
- Чем занимался после обеда?
- Так, ничем. Было скучно... А мама тоже сухарь?
- Что ты о сухарях заладил... Может, о другом поговорим?
- Хорошо.
В комнате стало тихо, и они услышали, как начался дождь. Сначала далекий гул моря еще доносился до внимательного слуха, но капли дождя стали падать чаще и чаще, а затем дождь усилился, стал похож на ветер, который шумит и раскачивает деревья. Кажется, комната, где они сидели, уменьшилась, стала крохотной, чуть больше кровати, и отец с его трубкой стал вдруг ближе. Мальчику показалось, что он начал улавливать в отце то, что хотел понять в нем. Но чем ближе оно было, тем туманнее становилось, пока не исчезло совсем. Осталась только тишина с шумом дождя, ведь тишина никогда не бывает одна. Мальчику показалось, что они долго-долго сидят без слов, и он сказал:
- Дождь пошел.
- Да.
- Пап, почитай мне твою книгу. Ну... ту, что ты показывал... Забыл?
- Хорошо.
Отец достал книгу, поискал место и начал читать. Это была история о человеке, который жил в одной далекой стране много-много лет назад. Он ходил из одного ее конца в другой, переплывал моря и повсюду разговаривал с людьми, но люди не поняли того, что он говорил, и предали его, и он умер. Печальнее всего оказалось то, что человек знал наперед, как все случится. История была невеселая; голос отца тихо звучал под шум дождя, и казалось, от книги расходилась грусть, как бывает, когда швырнешь в воду камень, а от него разбегаются во все стороны волны. История напоминала грустную сказку, но слова, которые читал отец, были такие простые, как если бы их говорили в настоящей жизни, а не в книге, и от этого мальчику становилось еще печальней. Он представил, как тот человек бродил по земле, и ветра продували его одежды, а дожди лили на его тело, и человеку было так же одиноко, как мальчику.
Отец закончил читать, откинулся на подушку и стал думать о том, что хорошо все-таки, когда ты одинок в своем доме, читать такую книгу. "Хотя... почему же одинок, - подумал он. - Вот рядом со мной сидит маленький, почти взрослый человечек, и в нем - частица меня. Пусть он многого еще не понимает, но все-таки я не так уж одинок". Потом еще какие-то мысли стали приходить, и он не смотрел на сына, и ему совсем не хотелось говорить.
- Грустная история - правда, пап?
- Угу.
- А ты почитаешь еще?
- Завтра почитаю, а теперь иди спать. Маме не говори.
- Ладно, - ответил мальчик.
Отец встал с кровати, отпер дверь. Мальчик тихо спустился к себе в комнату. Ему хотелось узнать, что еще написано в книге. Он лег в кровать и поскорее закрыл глаза, потому что время быстрее всего бежит во сне, а еще - ему хотелось увидеть во сне того человека.
Отец лежал и думал под шум дождя. Спать не хотелось. Окно его комнаты долго светилось в ночную непогоду.