Кулаковская Рэната Александровна. Воспоминания о Костылево

КОСТЫЛЕВО

в воспоминаниях Рэнаты Александровны Кулаковской

Волею судьбы мы с мамой в 1938 году оказались в Костылево, деревне Парфеньевского района Костромской области, куда мама была направлена учительницей начальной школы. Все в деревне для меня было ново, поэтому так запечатлелось в детской памяти, что теперь на девятом десятке легко ложится на бумагу, когда я пишу свои воспоминания.

Коротко о том крае. Это европейская тайга с очень бедными почвами. Там никогда не было помещиков. Крестьяне платили оброк государству. Дома все были добротными, ведь кругом был лес. Хозяева побогаче строили пятистенки, победнее обычные дома. Пятистенки имели основную избу, в которой располагалась русская печь с большими полатями.

Печь от основного помещения иногда отгораживалась занавеской. В избе стоял большой стол со скамейками по обе стороны. В красном углу у вех был иконостас с лампадкой и украшен вышитым рушником. На столе стоял самовар, его уносили только, чтобы налить воды, которая всегда была в кадке у печки или заполнить трубу углем или сосновыми шишками. Раздували самовар тоже у печи. В трубу бросали или горячи угли или горящую лучинку, направляли дым в трубу печи. Если угли не разгорались, их раздували валенком. Когда угли все разгорались, дыма уже не бывает, самовар несут на стол и там он закипает. На дымовую трубу надевают приспособление для заварочного чайника. Чай заваривают крутым кипятком и ставят на это приспособление.

У русской печки стояли кочерга, ухваты разного размера, деревянная лопата для посадки хлеба, сковородник, Совок и металлическая емкость для сбора угля, голик - веник, чтобы сметать с пода золу. Стола не было. Посуда вся стояла на скамье напротив печи. Это были чугунки разного размера, глиняные плошки, горшки и крынки, сковороды обычно висели.

Если держали поросенка, то тут же стояло деревянное корыто с рубилом.

Под печкой было пространство, где в очень холодное время держали кур, а иногда и новорожденных ягнят. На полатях хранился лук, чеснок, сухой хмель. Кроватей не было, спали не полатях. Обычно печь топили один раз в сутки, в холода два. Пищу всю приготовляли утором и ее оставляли в печке, которую для сохранения тепла закрывал металлической заслонкой. Когда печь остывала, в не закладывались дрова. Обычно дрова укладывались на поду перед заслонкой. Сначала укладывались два ведущих полена, на них уже все остальные дрова так, как привыкла хозяйка. Потом за ведущие два полена кладница передвигалась на средину печи, под два нижних полена подкладывается растопка, обычно это лучина, которая быстро загорается, а от нее загораются и дрова. Еда из русской печи по вкусу очень отличается от еды, приготовленной на плите. Нам с мамой она очень нравилась. Особенно я любила каравайцы - это каши, которые варились в глиняных плошках в уже закрытой печи и покрывались коричневой хрустящей корочкой, топленое молоко тоже с корочкой, я очень любила, еще мне нравились студни и отопки от сала, которое топили в печи. Маме больше всего нравились овсяные кисели, которые приготовлялись в печи, были плотными, резались ножом, их ели с молоком или льняным маслом.

Для приготовления блинов и оладий кочергой подгребались угли поближе, и сковородником на них ставилась сковорода. Все это требовало сноровки. Для печения хлебов под хорошо выметался, сформированные хлебы клались на лопату и сбрасывались на под и выпекались при закрытой заслонке. Поэтому эти хлебы и назывались подовыми. Тесто замешивалось в деревянной емкости, из толстого дерева выдалбливалась средина, потом поверхность шлифовалась или в глиняной корчаге. Она не мылась, в ней оставалась на стенках и дне часть теста, которая служила закваской для следующего печения хлеба - опара. Картофель и другие овощи хранили в подвалах, обычно они вырывались под домом там, где была "кухня", в полу была вырезана "дверь" на петлях и ручкой для ее открытия. В подполье всегда стояла лесенка, по которой можно было спуститься. Там были закрома для овощей и полочки для молочных и других продуктов. Так выглядела обычная изба. В доме - пятистенке рядом строилась горница. Потому пятистенок что в доме действительно было пять стен - фасад, задник, 2 стены дома и пятая стена горницы. Таким образом, в горнице одна стена боковая была от основного дома, а вторая ее собственная. Горница не отапливалась и предназначалась для отдыха летом. В ней не было печей и всегда было прохладно. Обе входные двери основной избы и горницы открывались в коридор. В него же открывались две двери или одна на улицу и еще одна на повить. Размеры повить зависели от благосостояния хозяина. На нее кроме двери из коридора были ворота с улицы с въездом для лошадей. Этот въезд был необходим для ввоза сена и зерна. Вообще то сено заготавливалось в перелесках, и там же ставились стога. Но зимой не всегда к ним можно было подъехать из-за глубоких снежных заносов, поэтому то на повити и был запас сена. Сено прямо с повити сбрасывалось в хлев через отверстия в полу. Кроме сена был запас и соломы, для подстилки скоту. Там же были жернова, малые.

Два круглых больших камня, в верхний была вделана ручка. В центре отверстие для засыпки зерна, сбоку желоб, через который ссыпалась готовая продукция. На малых жерновах обычно мололи зерно на крупу. Жернова большие, камни были большие. В верхний камень вделывался шест, верхний конец которого уходил в отверстие деревянного кольца, укрепленного к потолку. Это позволяло вращать кольцо сразу двум и более человек. На них мололи зерно на муку. Ветряков тех краях вообще не было. Ближайшая мельница была в Горельце. На повити же были кладовки - чуланы, в которых хранились зерно, мука, крупы в ларях, корзины, лукошки, лапти, посуда не повседневного спроса: опара, маслобойка, деревянные корыта для стирки, ушаты На повити же хранились упряжь для лошади, огородный и полевой инвентарь (косы, грабли, вилы, лопаты, плуг или соха, борона с деревянными или металлическими зубьями). На повити сушили и белье Здесь же было огорожено и отхожее место. Куры жили на повити, для них были приколочены жерди. С повити и на повить куры шли по взвозу. Гнезда, в которые неслись куры , в старых корзинах тоже сооружались на повити. Но иногда они устраивали гнезда в оставшемся от зимы сена и находились случайно. Под повитью содержался скот, где были для каждого вида животных отгорожены загоны, отгорожен был и участок под отхожим местом. За домом находился запас колотых дров, аккуратно сложенных в кладницы. Между домами были вырыты пруды, водой из них пользовались хозяева нескольких домов. Летом иногда за водой ходили на старицы - бочаги, которые остались от ранее протекавшей здесь реки, там вода была чище. За домами были и ледники для хранения продуктов летом. Выкапывалась большая яма. Весной в нее набивали снег и лед с прудов, чтобы они подольше не таяли - над обшитым со всех сторон деревом ледником создавался большой земляной холм. Туда спускались по лесенке. Там были полки на разных уровнях. Летом хранились солонина в кадках, молоко, сметана, топленое масло, выстаивалось самодельное пиво.

Дома обычно строились артелью. Заготавливался лес на делянках по разрешению властей. Бревна ошкуривались еще в лесу, в деревню привозили уже беленькие. Эти бревна должны были высохнуть, затем все они подгонялись, превращаясь в венцы бедующего дома, вырубались желоба в местах соединения, и каждый венец номеровался, чтобы, когда их будут поднимать и соединять, уже не спутать подогнанные бревна. Заранее готовились доски для пола и потолка, стропила и дранка для крыши. Все это старались закупить на лесопилках. Самые бедные крыли крыши соломой, но в Костылеве соломенных крыш не было. Вокруг дома устраивались завалинки, которые засыпались песком, они сохраняли тепло зимой, а летом на них сидели, отдыхали и гутарили. Дома располагались по радиусам. За домами были приусадебные участки, на них выращивали овощи картофель, морковь, свеклу огурцы, помидоры и капусту. Помидоры никогда не вызревали, их собирали зелеными, почему-то завертывали в газеты и складывали в валенки, а валенки на полати. Как же интересно было смотреть на красные помидоры, когда их вынимали из валенок. Огурцы солили в кадки и спускали в подполье.

На гумне стояли бани, мало белых, в основном черных. Около бань отрывались пруды для воды. Белые - это бани с печкой с трубой и предбанником. Черные это с печью без трубы, весь дым шел в баню. В Костылеве белая баня была только у дедушки Романова

В бане всегда были полати, на которых парились. Вода в кадках нагревалась с помощью камней, которые раскалялись в печке. Мылись из деревянных шаек.

Парились обязательно с веничком. Веники заготовляли весной из березы, когда листики были не больше пятака и обязательно из березы, у которой обратная сторона листьев была гладкой. Гумно обычно было 50 соток, на нем еще проводили 2 укоса травы. На гумне обязательно был сарай, овин, где сушилось зерно, околачивался лен, на зиму дополнительно складывалось сено. До приусадебных участков и за ними (гумном) шли изгороди из жердей с воротами на пути дорог, которые закрывались на жердь. В Костылеве это были три дороги, на Парфеньево, Матвеево и Горелец. В центре села стояла часовня, в наше время превращенная в сельмаг и пожарка. В пожарке содержалась лошадь, сено, специальная повозка, на которой была установлена ручная водокачалка с пожарными рукавами, лопаты, топоры, кирки. Здесь же было и било - на столбе висел кусок рельса, в который били при опасности, когда нужно было о чем-то известить всю деревню, Уже в советское время на этом столбе повесили черную тарелку - радио. Телефон был установлен тоже в советское время в сельсовете, который располагался в доме, выходящем окнами в центр села. В советское время в связи с коллективизацией на окраине села у дороги на Парфеньево построили конюшню и скотный двор.

Как ни странно в 1923 году за селом по пути на Матвеево была выстроена деревянная красавица церковь, ее быстро закрыли. Мы дети бегали к ней, умудрялись залезть к окошкам и удивляться необычному, красивейшему убранства внутри храма. Рядом с церковью располагалось кладбище. Церковь эту ради икон порушил один "краевед", доказав, что она ветхая и может упасть на могилы его родственников. В 1985 я видела эту красавицу лежащую на земле, никто не посмел взять с нее ни щепочки.

В деревне по очереди ночами дежурили с колотушкой, отпугивая ей волков. Скот пас пастух, если его удавалось нанять, питался он тогда по очереди у хозяев скотины. Если пастуха сыскать не удавалось, пасли по очереди.

За приусадебными участками были поля, на которых до революции крестьяне имели наделы, а после коллективизации эти земли се стали колхозными. На этих полях высевали рожь, ячмень, овес, лен и клевер. В Костылевский колхоз не всегда заезжала техника из Матвеевской МТС (Машино- тракторная станция), многое приходилось делать в ручную. Рожь жали серпами, меня тоже обучили этому искусству. Вот только вязать снопы я не могла, не хватало силенок, снопы ставились в копны (суслоны). По окончании жатвы снопы свозились на овины, где обмолачивалось зерно, сушилось, веялось, собиралось в мешки и везлось на повити, до времени его переработки. Солома шла на покрытие крыш и другие цели. Ячмень и овес обычно косили, а после обмолота зерно шло на приготовление круп, Овсом еще кормили лошадей, засыпали его в полотняную торбу, и ее одевали на морду лошади.

Почвы в этой местности суглинистые, мало плодородные. Никто никогда удобрений туда не заводил. В наше время колхозников обязывали часть навоза вывозить на колхозные поля, мы дети собирали для этой цели золу и даже куриный помет. Никаких плодовых деревьев, никаких ягодных кустарников в тех местах не выращивалось, слишком суровыми были зимы. Льна сеяли не много, с учетом собственных потребностей и выполнения норм сдачи льнотресты государству. Лен выращивали долгунец на волокно. Кудряш на семена и масло не выращивали. Процесс обработки льна был длительным и трудозатратным, к нему всегда привлекались дети. Вот этапы этой обработки:

Теребление, лен вырывается с корешками, вырванный лен вяжется в снопики, которые группами устанавливаются в бабки для проветривания. Следующий этап, лен собирается и везется в овины, где его сушат с помощью теплина (топится специальная печь. За сутки он высыхает и его обмолачивают (очес). Обмолоченные головки сушат, веют, семена отбираются на следующий посев, оставшиеся отвозят на маслобойку. Никогда не забуду ароматнейшее и вкусное льняное масло, то масло, которое продают сейчас в 21 веке, ничего общего с ним не имеет. Оставшиеся головки - колоколец, используют на корм скоту, а в пятидесятые годы после войны, когда деревня голодала, их мололи, добавляли в муку и пекли хлеб. Был он грубым и с горчинкой. Стебли собирают и везут на стлища, где их расстилают ровными рядами для росяной мочки, разница влажности и температуры приводит к разрушению верхней оболочки стеблей - луба, образуется треста. Тресту подбирают и для дальнейшей обработки увозят на льнозаводы. В деревне куделю пряли только на нитки, но из них ничего не ткали. Я видела один ткацкий станок, на нем вся деревня при надобности ткала только половики.

Половики были необходимостью, полы ведь в деревнях были некрашеными, мыть их было не легко, требовалось, чтобы они были белыми, тут уж в ход шли и песок и веники- голики, поэтому все полы застилались половиками.

В Костылеве отмечалось два праздника, оба церковных, Казанская летняя 8 июля по старому стилю, 22 июля по новому, считался этот праздник престольным, поэтому праздновался широко и в течение 3 дней. Казанская зимняя (осенняя) отмечалась 22 октября по старому стилю, 4 ноября по новому, отмечался скромнее. Летом к этому празднику готовились загодя, варили домашнее пиво, вкусное, собирали ягоды (еще оставалась земляника, а главное поспела черника и даже малина) из которых варили варенья и кисели. Варили эти кисели плотными, разливали по плошкам подавали к столу разрезанными на кубики. Непременно был и овсяный кисель, тоже в плошках, плотный разрезанный на кубики, Подавалась солонина, скот в это время еще не резали. Копили к этому дню сахар, он продавался только членам кооперации и в ограниченных количествах, и конфеты -ландрин и карамель в виде подушечек с повидлом внутри, других конфет не было.

На столах была и водка. Самогон в деревне не гнали. На этот праздник съезжалась вся родня, приезжали даже из Ленинграда, приходили и из всех соседних деревень. По деревне молодежь ходила с балалайками, иногда кто то приезжал и с гармошкой. Пели люди всех возрастов, непременно о Стеньке Разине, "Хасбулат удалой", песни о Тройке, "Рябинушка", "Бродяга".

Молодежь танцевала кадриль, двое против двоих, таких пар могло быть в танце сразу несколько. Танец был не простым, нужно было знать 8 - 12 переходов и знать их последовательность. Танцевали махоню - это когда выходили в круг двое, на ходу сочиняли частушки и приплясывали. Вокруг собиралась масса народа, все подбадривали участников, аплодировали удачным и смешным частушкам. Происходило это обычно на площадке перед сельмагом. Случались и драки, чаще всего из-за девушек дрались парни из разных деревень, в ход иногда шли и колья из ограды вокруг деревни. Через три дня начиналась уборка урожая.

Конечно, праздновали Новый год, а вот праздновались ли советские праздники, я не помню. Демонстраций и митингов точно не было. Зимой по очереди собирались на посиделки, пряли куделю и шерсть, пели песни. Мне особенно нравились старинные песни, которые пели бабушки.

Что продавалось в лавке- хлеб, который по-моему привозили, своей пекарни не было, сахар в головах обернутых в синюю бумагу, разного размера и кусковой сахар, куски могли быть и с кулак, пиленого сахара никто не знал, сахарного песка тоже не было. Сахар кололи щипцами. Продавались спички, соль, хозяйственное мыло, керосиновые лампы и фонари, запасные стекла к ним, свечи, гвозди, махорка для самокруток (из газеты делали козью ножку, чаще завертывали в небольшой цилиндрик). Спички экономили, пожилые старички ловко разжигали махорку с помощью фитиля и двух кременьков, при ударе которых друг о друга высекалась искра. Из материалов - ситец, сатин, кашемир, обувь, галоши-все было дефицитом и все отпускалось только членам кооперации.

Дефицит материалов восполнялся льняным полотном - портяниной, которое приобреталось легче, Его отбеливали весной на насте, потом шили все исподнее: подштанники и нижние рубашки для мужчин и мальчиков, рубашки и штаны для девочек. Юбки носили длинные, у многих туалеты были на улице, чтобы не морозиться штаны шились длинными и не зашивались по средине. Для того, чтобы пописать достаточно было расставить ноги. Гладили все с помощью валька и ребристой доски- рубеля (врубель), утюги даже угольные были редкостью.

Обувь берегли и летом чаще ходили в лаптях, а зимой в валенках.

Валенки катал валяльщик, который ходил из деревни в деревню, останавливался у кого-нибудь из жителей и начинал свое производство. Шиком было иметь чесанки, тонкие валенки из черной шерсти, черных овец было мало. Серые валенки тоже катали разные и по размеру и по высоте и по толщине. Валенки часто носили с галошами, и, чтобы край галош их не прорезывал, уже на новые пришивались задники. Валенки, которые проносились, не выбрасывали, деревенские умельцы их искусно подшивали и неоднократно. Мужчины щеголяли в сапогах, роскошью были хромовые. Женщины носили тоже сапоги и туфли по праздникам. В обычные дни ходили в сандалях или парусинках (полуботиночки на шнурках и резиновой подошве). Парусинки любили белые, они легко мылись, а потом их можно было покрасить зубным порошком. Приезжающие в гости везли с собой все свои богатства, на табуретки выкладывали отрезы тканей, вся деревня навещала этот дом, чтобы полюбоваться тем, что привезли хозяину. По- моему, большую часть привезенного гость увозил обратно. В деревне уже в 1938 году было не мало нежилых домов с заколоченными окнами.

Мы в Костылеве поселились в том же доме, который снимал сельсовет для школы у Серышевых. Старики жили в центре деревни, а этот дом выстроили дети у ворот на Парфеньев. Дети перебрались в Питер, дом пустовал. Это была обычная изба. Столы со скамейками стояли в избе, печка с полатями была отгорожена Матерчатой занавеской. Вот за этой занавеской мы и жили первый год. Занятия шли в 2 смены, в каждую занималось по 2 класса. Мама не только превосходно учила, но и старалась внести в жизнь села что-то новенькое. Первое, чем она занялась, это создание школьной библиотеки. Читали и школьники и взрослые, другой то библиотеки не было. Вторым ее большим приобретением был карбидный фонарь для показа движущихся картинок. В классе вместо экрана развешивалась постынь, и шел показ, собиралось все село. Ведь кино приезжало только летом и то редко. Приезжал киномеханик с примитивным аппаратом, который крутил в ручную, подсветка шла от движка, экран, тоже белая ткань развешивался на стене лавки. Все это хозяйство умещалось на подводе. Проехать в село даже на грузовичке того времени было нельзя, не позволяли проселочные дороги с ухабами и лужами. Когда уже маму приняли все жители села, она начала создать художественную самодеятельность. Артистами почти всегда были дети. Я помню, что я вместе с другими детьми танцевала лявониху, белорусский танец, который мама освоила, танцевала сама в Конюхах. Для костюмов нам дали бабушки свои старые юбки, кофты и передники. Успех был невероятным. В следующем году мама поставила постановку по песне "Сорока - Белобока". Вот ее приблизительный текст.

Вы пташечки, канареечки, слетайтеся, собирайтеся,

нынче у нас праздник, шумное веселье

у сороки - белобоки в доме новоселье.

Журавль услышал

из болота вышел и отправился.

Утка нарядилась,

в лужу посмотрелась и отправилась.

Только старый филин

был в ходьбе не силен,

серого зайку

запряг в таратайку и отправился,

едут по опушке,

прячутся лягушки,

а одна была

до того смела, сзади прицепилася и отправились.

И пошел тут пир, шумное веселье,

у сороки белобоки в доме новоселье.

Журавушка , журавель

очень скоро окосел,

отодвинул кружку.

Хоп! И съел лягушку.

Гости рассердились, громко зашумели, журавушку, журавля выгнали из-за стола.

Костюмы шили сами дети под маминым руководством. Радость испытали и артисты и зрители.

На следующий год было много перемен. Мы переехали жить в горницу к дедушке Романову. Это был рачительный и богатый хозяин. В его горнице стояла печь голанка.

Она была из кирпича, но круглая и облицована железом, покрытым устойчивым к высокой температуре черным лаком. В этой горнице было 2 двери, одна в коридор, а вторая в основную избу, как раз к месту приготовления пищи у русской печи. Теперь мама смогла привезти из Парфеньева кровать, велосипед, швейную машинку, приобретенные в Конюхах, перину (подушки и ватное одеяло были привезены раньше) и даже тулуп. Перину, подушки нам еще в Вожерове подарила бабушка Дуня. Она их сама сделала из перьев, поэтому перина была очень тяжелой, но спасала в холода. В Великих Луках мы с мамой обшили ее новым тиком, она стала еще тяжелее. Служила она нам верой и правдой до отъезда в Пущино. Мы с Таней отнесли ее к помойке в 2008 году. Ее унесли уже через час. Мне кажется, что и ковер был подарком бабушки Дуни. Он был большим, шерстяным с орнаментом по краям, в центре Иван царевич везет на сером волке свою невесту. В горнице у нас уже была кровать из Конюхов, на которой я спала вместе с мамой. Кровать полутороспальная, металлическая, выкрашена в бежевый цвет. На спинках по края были никелированные шары, а каждая вертикальная деталь заканчивалась шариком маленьким. На спинках, на уровне полозьев, которыми соединялись спинки, были металлические "полочки" для досок. На собранную кровать укладывались доски, на них матрас, набитый соломой или сеном, а сверху перина. Появился стол. Мама спокойнее могла покурить. Она курила со времен учебы в совпарт-школе (советско-партийной). Даже была массивная пепельница. Из-за этой пепельницы к нам в горницу никого не приглашали, мама скрывала, что она курит. Кроме кровати привезли и велосипед, купили для меня лыжи. 1938 - 1939 учебный год, 4-й класс, я закончила с одной четверкой. Встал вопрос о продолжении моей учебы. В 5-й класс можно было ходить в Горелец, Матвеево и Парфеньево. Мне в августе 1939 исполнялось только 11 лет, с учетом, что тогда обучение начиналось с 8 лет, у меня еще был год в запасе, и мама решила меня никуда не отправлять, а оставить меня заниматься второй раз в 4-м классе.

В мамином личном деле есть аттестат на звание учителя начальной школы, выданный 29 апреля 1939 года за подписью народного комиссара просвещения РСФСР Тюркина.

Весной мы научились сочать сок березовый и сосновый. Для добывания березового сока в березе пробивалась небольшая дырочка, которую потом аккуратно замазывали, и дерево не страдало. А вот для добывания соснового сока срубались молодые сосенки. Снималась кора, а под ней был слой соснового сока. Его мы снимали проволокой, натянутой между двумя палочками. Лакомство было необыкновенным, ведь конфеты были редкостью. Летом мама занималась организацией помощи колхозу. Мы, дети, ломали веники для колхозных овец, помогали раскидывать валики скошенной травы, потом ворошить подсохшее сено (переворачивать), собирать валы, высохшее собирать в копны, поднося небольшие охапки на двух граблях, как на носилках. Ближе к осени мы теребили лен и даже жали. Летом была пора сбора ягод и грибов. Все эти дары леса были рядом, только за малиной ходили далеко, километров за 5 в бурелом. Бурелом потому, что там в беспорядочном состоянии лежали деревья (кто их свалил, никто не помнил, но это явно было результатом какого-то природного катаклизма, а не рук человеческих дело). Между этих поваленных деревьев и росла малина. Ходили туда редко, потому что там любили лакомиться малиной медведи. Я запомнила один поход туда с мамой. Мы уже собрали полные корзинки ягод, собирались домой, и вдруг услышали треск ломающихся сучьев. Сначала тихонечко, а потом бегом убегали мы из этой малины. Собранные ягоды в основном сушили и зимой пили с ними чай. Для варенья не было сахара. Грибы солили под гнет, белые сушили. Дедушка Романов собирал всегда и валуи, которые редко кто собирал. Он их вымачивал под гнетом, вода менялась несколько раз, грибы мылись и снова укладывались в бочку для вымачивания горечи. Это требовало терпения и умения, зато эти грибы были лакомством. Засоленные грибы в бочонках спускались в подполье.

Овощи хранили тоже в подполье. Капусту квасили в бочках и оставляли на повити, зимой ее рубили топором, приносили нарубленную в дом, и там она растаивала, вкусная.

На лето в Костылево приезжало много детей из городов, в основном из Ленинграда к бабушкам и дедушкам. Среди них было не мало и старших. Эти старшие с удовольствием вовлекали нас в свои игры. Это были прятки обычные, водящий определялся по жребию. Пока водящий читает считалочку, все должны были спрятаться. Потом он шел искать и должен найти всех, последний становился водящим. В палочки-застукалочки, доску клали на бревнышко, на один конец укладывали 12 палочек, все становились вокруг. Кто-то один быстро наступал на свободный конец, палочки разлетались. Пока водящий их собирал, остальные должны были спрятаться. Водящим становился первый найденный, а первый бежал прятаться. Но изюминка была в том, что кто-то из спрятавшихся, пока ведущий отвернулся, вновь раскидывал палочки, так водящий мог быть водящим очень долго. Играли в лапту, в лунки - мяч нужно было закатить в лунку палкой. Каждый свою лунку охранял тоже палкой. Когда мяч останавливался у лунки, можно его было отбить, брошенной палкой крикнув: "Манаю". Синяков получали достаточно.

Жить нам стало полегче, потому что мама стала обшивать все население деревни, к ее учительской зарплате 133 рубля полученные деньги был и не малым подспорьем. Мама даже смогла оплатить взносы и вступила в кооператив, теперь в потребиловке мы могли покупать все товары.

В 1939 году маме оформили трудовую книжку, при оформлении которой все подлинные справки о стаже были переданы отделу районо, занимавшемуся выдачей этого документа. У мамы есть только копии этих справок и вкладыш в трудовой книжке, в котором перечислены справки под их номерами.

Летом иногда в деревню приезжали паяльщики, которые чинили прохудившуюся за зиму металлическую посуду. Приезжали и сборщики вторсырья. Этих особенно ждала детвора, ведь за сданное вторсырье можно было получить коробочку леденцов. Сдавали обычно тряпки и какой то металл. Макулатуры тогда не было. Газеты были редкостью, и они служили после прочтения и как тара для продуктов, из них вертели кульки, в которые взвешивались продукты, из них делались самокрутки для махорки, чтобы покурить, и газеты же служили туалетной бумагой. Стеклянная тара - это только бутылки, принимались в потребиловке. Вот и мусора не было. Очистки ведь все шли на корм скоту. Прямо на улицу выливалась только вода после умывания и мытья посуды. Умывались из умывальников (рукомойников). Они висели обычно у печи, под ним стояло ведро или таз.

Стирали обычно, в банях в деревянных корытах, полоскали в корытах, а летом иногда и в бочагах.

Дом Серышевых выкупил сельсовет, это дало возможность более капитально поделить избу на 2 класса. Приехала для помощи маме второй педагог, Анна Ивановна Ершова, она меня, "второгодницу", и учила в четвертом классе, который я в 1938-39 году закончила с несколькими четверками, а теперь в 1939- 40 без четверок, с Похвальным листом. Учиться мне было легко, за год я перечитала все книги школьной библиотеки, это помогло мне стать грамотной по русскому языку по всей жизни, помогло быстро читать, помогло научиться сознательно, хорошо пересказывать прочитанное, излагать правильно мысли. У меня появились подруги, я особенно хорошо дружила с Паней Разговоровой, когда приходила к ним в дом, ее мама всегда угощала меня свежим молоком до сыта, а так нам приходилось молоко покупать.

Творог, масло и мясо мы тоже покупали. Творог был всегда отжат и очень вкусный. Крынки с простоквашей ставились в печь. Образовавшийся творог сначала скидывали на решето, а потом еще отжимали на марле. Сыворотку спаивали скоту. Масло было только топленое.

Удивительно, но в деревнях не было ни у кого механической прялки (это, когда нитка скручивается из кудели не с помощью ручного веретена, а с помощью вращения ногой колеса), не было и сепараторов. Поэтому сметана собиралась с крынок ложкой в другую крынку, уносилась в подполье зимой и в ледник летом. Крынка наполнялась сметаной за несколько дней, только тогда ее переливали в маслобойку, деревянный жбан, и с помощью рогатой палочки - венчика (мутовки), который вращали руками, сбивали масло. Оно всегда было с горчинкой из-за примеси обрата (пахты), его полностью удалить не удавалось. Полученное масло кипятилось, сверху снимались примеси, а чистую основу разливали в глиняную посуду. Однажды уже в Парфеньеве крестьянка принесла продавать топленое масло в ночном горшке, она просто не знала его истинное предназначение и удивлялась, почему у нее не покупают масло. Сливочное масло я попробовала уже в Ленинграде после поступления в институт, его по карточке полагалось аж 400 граммов в месяц.

Я активно участвовала в художественной самодеятельности, ходила на лыжах вокруг деревни, почему-то одна. Уже тогда не визжала, когда меня хватали под ручку мальчишки, продолжала спокойно идти, и они сами бегом убегали от меня. Драк не помню.

Зимой в этом году за домом дедушки Романова взрослые нам к масленице соорудили двое качелей. Одни просто ворот, на заостренный конец вмороженного вертикально невысокого бревна одевалось горизонтальное. На один конец садился ребенок, а за второй его вращали. Вторые качели были обычной конструкции. Я любила на них не только раскачиваться, но и крутиться вокруг, иногда мне удавалось сделать до 39 оборотов. Однажды мои экстремальные повороты закончились падением, и я их перестала делать. В Масленицу мы не славили, но катались не только на санках с горки, но и на кошовке. Это легкие сани, красиво расписанные, для кучера и двух седоков. В нее, конечно, набивалась куча ребятишек, при спуске она теряла равновесие, перевертывалась, все дети со смехом разлетались в разные стороны.

Помню, что мы участвовали и в гаданиях. Вершили тропинки от дома к дому, втыкали ветки от веников или от елки. Если жених их к утру вытаскивал, значит быть свадьбе. Иногда более взрослые могли залить входную дверь, вода замерзала, и выйти хозяева могли только, когда соседи сколют этот лед. А еще разбрасывали кладницы дров, которые стояли у каждого дома. Не помню, чтобы к Новому году ставили елки.

Летом я теперь гоняла на велосипеде, один раз мне не повезло. На тропинку вышел теленок, встал и с любопытством уставился на меня. На мои звонки и крики он не среагировал, а я врезалась в жердь забора, которым был огорожен пруд, упала. Ушиб долго болел, но я продолжала гонять на своем любимом велосипеде, в деревне больше ни у кого такого транспортного средства не было.

Мама уже зарекомендовала себя передовым педагогом не только результатами работы в Костылевской школе, но и обстоятельными и интересными докладами на учительских совещаниях. Осенью не составляло труда добраться до Парфеньева пешком, а в зимние каникулы нужно было ее проводить и встретить на лошади. Почему- то никто из взрослых этого не хотел делать. Я по утру сама шла на конюшню, запрягала лошадь.

Самым трудным было затянуть супонь. Это кожаным ремешком сблизить концы хомута. Обычно я ехала на кошевке с тулупом. Тулупы были нагольные из овчины мехом во внутрь и тулупы сверх овчины, покрытые сукном. У нас был покрытый сукном.

Помню, как несколько раз в дороге дело доходило до слез. Дорога зимой узкая, только в 2 полоза и, если шла встречная повозка, то уступала та, что была менее нагруженной, ей приходилось съезжать в целинный снег. В этом снегу увязала лошадь по пузо, и кошевка, выбираться приходилось с трудом. В Парфеньеве я ожидала во дворе дома Лермонтовых. Лошадь распрягали и ставили в хлев, покрывали попоной, давали сено, а когда она остывала, поили. Обратный путь с мамой был уже не страшен.

В лето 1940 года мы с мамой поехали в гости к тете Лиде в Ленинград. За полторы недели она меня не пускала участвовать в играх, чтобы приехать без синяков. Из ткани - майя, привезенной еще нам в подарок тетей Лидой в Конюхи, темно-синей в цветочек, мама сшила себе платье. Мне на платье уже не хватило, сшила только сарафан с пелеринкой уже из белого материала, по окружности которой вставила квадратики из лоскутков, оставшихся от шитья платья и сарафана.

Вернувшись в Костылево, я еще вдоволь наигралась с ребятами во все игры и умудрилась еще заболеть крупозной пневмонией. Боли в животе были столь сильны, что меня сразу повезли в Парфеньевскую больницу, единственную в районе с единственным врачом на все случаи жизни с фамилией Верховский. Хотя в больнице не было рентгена, он быстро разобрался в ситуации, поставил правильный диагноз и начал по тем временам очень правильно лечить: банки, камфара, и только что появившимся сульфидином.

К сожалению, в больнице оказалось его только 9 таблеток, получить еще не представлялось возможным, но кризис уже миновал, и мама повезла меня в Костылево, где долечила баней, которую пришлось топить через день. Маме нужно было готовиться к новому учебному году, подумать о моем проживании в Матвееве, приготовить мне гардероб. К осени уже определилось, что я с еще одной девочкой буду жить на квартире у учительницы литературы Варвары Павловны Зерновой. Мама из своего старого, зимнего пальто пошила пальто мне, длиной до пят.

О Матвееве теперь у меня есть замечательная книга Оли Коловой и записи в дневниках о посещении этого села в 1985 и 2010 годах.

Уже после первой ночи мне так хотелось домой, что я едва справлялась, чтобы не зареветь. Считала дни до субботы, тогда была шестидневка. А когда пришла суббота, побежала по незнакомой дороге, мне сказали, что она короче. На самом деле она не была короче, даже длиннее, но я не шла, а бежала. Утром в понедельник нужно было рано встать, обычно в 6 утра и отправляться в путь длиной 10 километров, до начала уроков я успевала еще зайти на квартиру. Постепенно привыкла и переживать неделю без мамы, и преодолевать расстояние в любую погоду. Трудно было зимой, часто направление дороги определялось по вешкам из-за снежных заносов, приходилось выходить пораньше.

Зимой же мама вступила в партию, ее авторитет в деревне и в районо был уже столь высок, что рекомендации ей уже не боялись дать, да и с врагом народа она была уже в разводе.

Весной 1941 маме сообщили, что с осени она переводится на работу в районо в должность инспектора начальных школ. Лето мы еще жили в Костылеве. Все старушки уже в открытую по своим приметам говорили, что быть войне. Во-первых, в лето 1940 года было несметное количество грибов, особенно белых- боровиков.

-Не к добру, - говорили бабушки. А когда на небе в начале июня 1941 заполыхали столбы северного сияния, которого они отродясь не видели, их уверенность, что быть несчастью, еще больше укрепилась. Поэтому объявление войны для жителей села не было неожиданным, оно было трагично потому, что все знали, сколь трагична всякая война. В конце августа мы переехали в Парфеньев.

В Костылеве мама попыталась выращивать поросенка, как-то привезли поросят прямо в деревню. Но эта затея провалилась. Поросенок рос и требовал все больше и больше еды, а у нас не было ни огорода, ни запасов зерна и овощей. Кормить было нечем, пришлось его зарезать, когда он достиг 10 кг, но и этого хватило, чтобы мы в первый раз за несколько лет вдоволь поели мяса.

Дедушка Романов каждую субботу топил свою баню по белому, долго парился, приходил домой в исподнем, разжигал свой ведерный самовар, накидывал полотенце через плечи и приступал к чаепитию. Заварочный чайник стоял на самоваре, перед ним стояла большая чашка с блюдцем. Чай и кипяток наливались в чашку, а пил он из блюдца до тех пор, пока не кончалась вода в самоваре. Пил вприглядку, над столом висела большая, конусовидная голова сахара в фиолетовой обертке. Пил и потел, пот утирал полотенцем. Я всегда удивлялась, что из-за стола ему не было надобности выходить.

В Костылеве мне пришлось пережить смерть дедушки Романова, умер он скоропостижно. Лежал он в избе, в гробу, я со страхом в первый день смотрела, как его покидают вши. А во второй - как его объели тараканы. Странно, но в доме водились и прусаки, и большие черные тараканы, видимо последние и провожали хозяина в небытие. Водились тараканы по всей дерене. Зимой их вымораживали: временно переселялись в баню, а избу не топили.

У дедушки не было наследников, но изба долго не пустовала. В Костылево в 1940 году прибыла группа переселенцев с территории Рыбинского водохранилища.

В Костылеве уже много было домов с заколоченными окнами, хозяева давно жили в Питере. Сельсовет расселял прибывших по своему усмотрению. В наш дом поселили многодетную семью. Нас с мамой поражала их бедность, безграмотность и необычность привычек, например, они не ходили в баню, а мылись в печке (там парились с веником, а потом у печки в корыте споласкивались).

В деревенских избах кроме иконостаса, почти во всех, на стене висела рамка с фотографиями родственников и самих жильцов.

В Костылеве мама многому меня научила: штопать чулки еще на первом году жительства, мыть полы, стирать.

Костылево я еще посещала не раз летом с намерением попить молочка у семейства Серышевых. Но в памяти остались два посещения.

Летом 1943 я в Костылеве, с удовольствием попиваю молочко, и вдруг, когда уже стемнело, пришел дежурный из сельсовета и сообщи, что маму отвезли в больницу.

Она уже не первый год страдала от маточных кровотечений, и всегда была опасность плохого исхода. И вот я ночью, где иду, где бегу по короткой менее знакомой дороге в Парфеньев. Всю дорогу меня сопровождает уханье филинов из леса, мяуканье кошек в деревнях, было страшно, очень.

Второй раз - это 1947 год. Я после первого года обучения в институте на рабочих карточках отъелась, а в Костылеве встретила голод. Серышевы уже не держали скотину, у них остались только куры. Хлеб пекли из смеси 1\3 муки и 2\3 колокольца. Вернулась я на следующий день, но и по сей день этого посещения забыть не могу. Я не могла понять -ПОЧЕМУ ГОЛОД, ведь во всех газетах шла информация только о процветании нашего государства.

После 1947 года я в Костылево попала только в 1985 году.

Я летом 1985г. поехала из Великих Лук Псковской области в Парфеньев,, хотелось навестить все места связанные с детством и юностью. В планы входило побывать и в Матвеево, и в Костылево. Никто из моих Парфеньевских знакомых не советовал мне совершить путешествие пешком, те места опустели, исчезли целые деревни вместе с дорогами к ним. План пройти пешком от Парфеньева до Костылево, от Костылево до Матвеево, и обратно пешком пришлось изменить. Этот план теперь выглядел так: почтой от Парфеньева до Матвеева, от Матвеева до Костылево на молоковозе, который от Матвеево отправляется за молоком на колхозную ферму. Жизнь внесла свои коррективы, Маршрут опять поменялся.

Моя одноклассница Рита Пузанова -Жукова мне подсказала, что в Матвеево можно добраться на почтовой машине, которая ходит туда 2 раза в неделю. В Матвеево я могу переночевать у мамы жены его младшего сына Алеши. С ними я уже была знакома, Мария Викторовна, объяснила мне, как надо представиться ее маме. Мне и мама Марии Викторовны не советовала отправляться в пешее путешествие, в Костылево должна была идти машина за молоком на ферму, которая там еще действовала. Утром третьего дня я отправилась к машине, которая должна была идти в Костылево, около нее хлопотали люди, что то сломалось, и я пошла пешком. Путь до Костылево шел через деревни Максимово и Бахарево.

Начало июня, природа только, только просыпалась от зимней спячки. Дорога узкая , вся в рытвинах, местами с трудом проходимая - болотистая. Вдоль стоят и лежат телефонные столбы.

На сухих местах цветут подснежники. Сосновые боры все под подсечкой. Ни Максимово, ни в Бахарево нет ни одного жителя, домов осталось тоже мало, оставшиеся с заколоченными окнами, разрушаются.

При подходе к Бахареву мимо меня неожиданно пронеслась стая волков, они были сыты и им было не до меня. Эта встреча была неожиданной, я поняла, что это волки только увидев их хвосты. И тогда стало не по себе. Перелезая через забор на подходе к деревне, неизвестно какими судьбами сохранившийся, я подвихнула правую ногу в голеностопном суставе. Узкое голенище резинового сапога стало хорошей тугой повязкой.

Ну вот и Костылево. Меня встретила лежащая, когда-то красавица церковь. Кто её уронил? Дерево было добротным, сама бы она не упала. Стояла и глотала слезы.

Справа видна была ферма, а походу дороги видна была и деревня. Деревня оказалась мало узнаваемой, большинство домов вообще исчезло, деревне оставшиеся в большинстве с заколоченными окнами. В основном все дома разобраны на дрова, нет ни сельсовета, ни магазина, ни школы. Есть ферма от совхоза в Матвеево. Оставшиеся жители все очень хорошо помнят маму и очень хорошо о ней отзываются. Меня принимали, как родную.

Но вот и первые живые жители, когда я им представилась, они сразу вспомнили меня и маму. Это были Роднов Александр Иванович и его жена, семья которая появилась в Костылеве со дна Рыбинского моря. В их семье было 7 детей. Глава семьи сразу был призван в армию, а жена выводком осталась в малообустоенном месте. Как там и чем там думали чиновники из сельского совета, но этой семье не выдали карточек на хлеб. Когда мама, как уполномоченный райкома партии приехала в Костылево, она добилась того, чтобы семья получала хлебный паек. Дети голодали три дня, и вдруг мама принесла 2 буханки хлеба. Вкус того хлеба женщина помнит и в 1985 году. Они мне рассказали, что в деревне живут только те, кто обслуживает ферму. Их дети разъехались, но приезжают каждое лето привозят мешок сахара, мешки муки и крупы, овощи вырастают на огороде, пока в силах содержать огород еще поживут в деревне. Рассказали, что церковь взорвал любитель икон, он умудрился доказать, что она ветхая и может упасть на могилу его матери. Так и лежит сердечная, никто даже щепочки с нее не взял, почитатель матери больше в селе не появлялся. А.И. подарил мне валдайский колокольчик но без даты(с датой у него выпросил какой то коллекционер), чтобы распугивать волков и липовые лапти на случай, если из-за отека ноги придется разрезать и снять сапог на травмированной ноге. Напоили меня чаем, угостили творожком.

Я походила по деревне - нет лавки, нет пожарки, стоят редкие дома, а дом дедушки Романова цел. Александр Иванович меня проводил к дороге на Серегино, где живет одна семья охотников, сказал, что они меня могут вывести на дорогу к Глаголево (короткая дорога совсем заросла лесом и ходу нет), это более длинная дорога, но и на нее выйти без проводника трудно. Действительно мне помогли. Далее шли деревни Спорново, Нечаево. От Нечаево до Парфеньева меня километра три подвез тракторист. Увидел, что я с трудом передвигаюсь, нога то болит, и пожалел.

И так за день я преодолела путь в 30 км, явилась вся в грязи с палкой и лаптями перед очи Риты и ее мамы, такую меня и сфотографировала Рита.

Позднее Мария Викторовна Жукова сообщила мне, что мое Костылево поджег какой то неизвестный и оно перестало существовать.

В публикации об административном составе Парфеньевского района в 1997 году деревни Бахарево, Максимово, Костылево не значатся. В деревне Серегине нет ни одного жителя, В Нечаево - 13, Горельце -13, Матвееве -288 жителей.

Школьные подруги Рэнаты Лермонтовой (Кулаковской), Костылево, 1940 г.

Похвальная грамота Рэнаты Лермонтовой

Фотографии Костылева, сделанные Р. А. Кулаковской в 1985 году.

Костылево

Дорога на Серегино

Бахарево

Дом дедушки Романова

Развалины деревянной церкви в Костылево

Кресло из сельсовета Костылево в Парфеньевском музее

Оставить комментарий © Copyright Кулаковская Рэната Александровна Размещен: 18/10/2023, изменен: 18/10/2023. 46k. Статистика. Очерк: Мемуары Парфеньев Иллюстрации/приложения: 8 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Воспоминания о жизни в деревне Костылево Костромской области, 1938-1941 гг.

Кулаковская Рэната Александровна : другие произведения.

Воспоминания о Костылево