Кулаковская Рэната Александровна. Медицина в моей жизни

Медицина в моей жизни

Когда я пишу об этой стороне моей жизни, идет 2007 год. Мне 79 лет. Прожита длинная жизнь, в ней много страниц, но совсем немного глав. Вот эти главы:

Детство и школьные годы.

Ленинград, Первый Ленинградский Медицинский Институт имени Павлова (6 лет) и ординатура в этом же институте (3 года).

Беломорск.

Томск.

Великие Луки, больница, поликлиника, детский коллектив.

Пущино, где я мама и бабушка.

Теперь подробнее о каждой главе. Мое детство и юность можно разделить на два периода: с 1928 по 1938 год и 1938 по 1946 год (год окончания школы).

Я родилась в деревне Гаврино Вожеровского Сельсовета Парфеньевского района Ярославской области 12 августа 1928 в семье ветврача и педагога. Уже в детстве я поняла, что врачебная специальность очень ответственная и благородная. Во всех детских играх я, конечно, была врачом. Мама из клеенки мне сшила санитарную сумку с красным крестом. В ней были настоящие бинты, вата и йод. Но вот в 1938 году отца арестовали, и по 58 статье он получил десять лет. В это время он служил военным врачом в дивизии Г.К.Жукова. Нам разрешают ехать только в костромскую область к родственникам отца. Но даже в районном центре нам жить запретили и направили в глухую деревню Костылево, где мама учительствовала. Выехать из этой глубинки не представлялось возможным. А ведь мне нужно было учиться. В Костылеве была только начальная школа, до 4 класса. В 5 класс я вынуждена была ходить в село Матвеево, которое находилось в 10 километрах от Костылева, но и там была только неполная средняя школа до 7 класса. Маме пришлось оформить развод с отцом и вступить в партию, и только тогда ее осенью 1941 года перевели в райцентр на должность инспектора начальных школ.

С 6 по 10 класс я обучалась в парфеньевской средней школе. Шел первый послевоенный год, встал вопрос: где учиться дальше? Передо мной стоял выбор между медицинским институтом и архитектурным. За медицинский институт была мама, в медицинский институт шли учиться четыре мои одноклассницы, у меня сохранился интерес к медицине с ранних лет. А для поступления в архитектурный институт у меня не было достаточной подготовки по черчению и рисованию. Все это определило мой выбор - первый Ленинградский медицинский институт имени академика Павлова. Конкурс был очень большим - 10 человек на место, потому что в это году вне конкурса поступало очень много демобилизованных военных.

Годы учения, несмотря на трудности, пролетели быстро. Мы не только познавали медицину, но и знакомились с городом, его пригородами, замечательными театрами и музеями. Медицине по общему профилю обучались 5 лет, шестой курс - интернатура. Весь год был посвящен специализации. Я выбрала хирургию. Интернатуру мы проходили под руководством преподавателей госпитальной клиники, которую после профессора Джанелидзе, принял Федор Григорьевич Углов. Основной нашей базой был институт скорой помощи имени Джанелидзе на Петроградской. Здесь я многое увидела и многое поняла. В физиологической лаборатории этого института работал муж студентки нашей группы Сони Уголевой, Саша. Он тогда уже внедрял в практику много интересных задумок. Это был очень одаренный человек, который вскоре перешел на службу в Академический институт физиологии, сделал несколько мировых открытий, стал академиком. Но быстро ушел - инфаркт. Никогда не забуду, как профессор меня спросил: "Вот едет моя жена в трамвае, стоит. Сидит молодой человек, а стоящая рядом сним девушка говорит, что он сундук. Что это значит?" Пришлось объяснять, что это не ящик для одежды, а не совсем умный человек.

От нас и дежурящих врачей требовалось не просто поставить диагноз острого аппендицита, а определить его форму: катаральный, флегмонозный, гангренозный, перфоративный. Больной с первого этажа поднимался на третий, где были операционные, и там уже оперирующие врачи при осмотре коррегировали диагноз. В 50% он не совпадал. Профессора всегда это удивляло. А я поняла, что острый живот - это всегда загадка.

Так вот однажды доставили женщину, тучную, с резко вздутым животом и клиникой кишечной непроходимости. Диагноз был - заворот тонкого кишечника. Когда же вскрыли брюшную полость, в рану буквально вырвались раздутые, как шины, кишки. На некоторых петлях даже лопнула серозная оболочка. При ревизии заворота не обнаружили. А в подвздошной кишке единственная аскарида была плотно охвачена кишкой. Этот участок был не толще карандаша и длиной около 20 см. Это и явилось причиной непроходимости.

В институте было ожоговое отделение с методом лечения по современному состоянию науки просто варварским. Господствовала методика обработки по Вильбушевич, а в дальнейшем открытое лечение. Что такое этот метод? Это мытье ожоговых поверхностей со щеткой с мылом. Затем ожоговую поверхность дубили крепким раствором марганцовокислого калия, и больной без повязок укладывался под каркас с электролампами. Очень горько было, когда на обмывочных столах скончались два мальчика. Они в подвале жгли фотопленку, и у них загорелась одежда. Выбраться из подвала они сами не могли, а когда прохожие услышали их крики и спустились в подвал, то увидели нечто страшное: два полностью обгоревших тела. Удивительно, что еще так долго они дышали, и работало их сердце.

В интернатуре я впервые познакомилась с меланомой - самой молодой и самой злокачественной опухолью. Оперировали женщину с опухолью брюшной полости. На операции обнаружены обширные множественные метастазы черной опухоли, особенно ужасали размеры печени. Это была меланома. Брюшную полость просто зашили, ничем помочь больной было уже нельзя. В послеоперационный период удалось выяснить, что год тому назад ей на четвертом пальце правой стопы удалили черную бородавку, которая постоянно травмировалась и начала расти. Рана быстро зажила, и женщина забыла об этом событии. Хирург не подумал об онкологии и вырезал бородавку по ее краю и без последующей гистологии. Я для себя сформулировала принципы, которые соблюдала всю жизнь:

-- Каждый специалист должен заниматься своей работой, даже плохой онколог более компетентен в своей области, чем хороший общий хирург.

-- Если взялся за операцию по поводу опухоли, позови на помощь онколога, или, оперируя, выполни все правила лечения онкологических больных.

-- Любую удаленную опухоль обязательно нужно направить на гистологию.

-- В медицине нет мелочей, и нет малых и больших операций, есть больной, для которого любая болезнь при некомпетентности врача может обернутьс трагедией.

В институте мы впервые увидели наркозный аппарат, правда, только масочный. Но уже кроме эфира использовалась закись азота (а ведь шел 52 год). У Ф.Г.Углова такого аппарата еще не было. После окончания войны жены Уинстона Черчиля подарила советскому Союзу оборудование для пяти госпиталей. Один из комплектов попал в Ленинград. Его не сосредоточили где-то в одном учреждении, а поделили на многие: кому что достанется. Вот наркозный аппарат и попал в институт скорой помощи. Я быстро овладела техникой дачи наркоза этим аппаратом и часто давала наркоз. Каково же было мое состояние, когда через дорогу в клинике Углова мне три часа пришлось капать эфир из пузырька на марлевую маску Эсмарха. Тут эфиронаркотизатор сам получал изрядную порцию. Скоро наш завод "Красногвардеец" (тоже на Петроградской) освоил выпуск таких аппаратов. Правда были неприятности, потому что лицензию никто и не думал приобретать. И после скандала сумели схимичить, придумать свои детали и выпускать как свой оригинальный.

Проходили мы практику и на базе больницы Красина. Там я отличилась: делая футлярную новокаиновую блокаду бедра, иголку ввела по цоколь, а она возьми и сломайся. Правда, наш преподаватель быстро ее извлек. Мне, уже работая в Великолукской поликлинике, пришлось извлекать иголку из ягодицы. В процедурном кабинете девочке делали инъекцию антибиотиков.

Никогда не забуду больного, которого переводили в институт травматологии и ортопедии имени Вредена. При переломе двух костей предплечья был наложен глухой гипс, не было достаточного наблюдения, и развился некроз кожи, подкожной клетчатки и даже мышц, что в последствии грозила полной потерей движения и невыносимыми болями (контрактура Фолькмана). Об этой опасности должен помнить каждый хирург. Я в Томске во время ремонта клиники Хоткевича работала у Альбицкого на факультетской. На дежурстве я не изволила подойти к больному, оперированному в этот день с последующим наложением кокситной гипсовой повязки (от талии до кончиков пальцев ноги). Все обошлось без осложнений, но взбучка была приличная. Этим грешат и хирурги Пущина. Они под гипс накладывают марлевую повязку. От намокания накрахмаленная марля садится. Некроз не развивается, но отек и парез нервов требуют потом длительного лечения. Владеть правильной техникой меня научили литература, а позднее В.И.Орлова и Г.В.Островская.

Амбулаторную практику мы проходили в поликлинике при больнице Эрисмана. Здесь впервые нам по-серьезному преподали, что такое травматология, а на хирургическом приеме обучили субдельтовидной блокаде, которая впоследствии помогала мне многих больных с периартритом плечевого сустава спасти от контрактур и инвалидности. На всю жизнь я запомнила правило трех "о" при вскрытии панарициев: обстановка, обезболивание, обескровливание. Госэкзамен по хирургии я сдала на "5+". Меня благодарили перед группой, когда зачитывали оценки выставленные комиссией. При распределении мне, Лене Григорьеву и Саше Клементу предложили ординатуру при клинике общей хирургии на базе больницы Карла Маркса у профессора Антона Мартыновича Заблудовского. Мы все сразу согласились. Кафедру общей хирургии все студенты очень любили. Там были высококвалифицированные преподаватели. Нашу группу вела Ольга Николаевна Елецкая. Мы ее очень любили, и, когда курс окончился, упросили сфотографироваться с нами на память. Я была постоянным членом студенческого научного общества при этой кафедре. Вел его доцент Дмитрий Николаевич Федоров. В этом кружке один из интересных моих докладов был посвящен Александру Васильевичу Вишневскому, его методам обезболивания и методам лечения с применением мази, получившей впоследствии его имя.

С этой кафедрой у меня было связано два курьеза, случивших во время моей учебы на третьем курсе. Девочки Первого Медицинского института славились красотой. Особенно внимательно они следили, за тем, чтобы у них всегда были красиво причесаны волосы, а на ногах были красивые чулки и туфли. На третьем курсе я носила капроновые чулочки и замшевые туфли на каблуке, высотой 12 см. Однажды, чтобы увидеть ход операции, я встала на табуретку. В операционную вошел Антон Мартынович Заблудовский, осмотрел операционную и вдруг подошел к моей табуретке, присел и начал рассматривать мои ноги - видимо приглянулись. Группа потом долго над этим смеялась. Второй случай связан с косметикой. Я никогда не красила губы, хотя моя мама всегда пользовалась всей доступной косметикой, потому что мои товарищи говорили, что ярко накрашенные губы делали меня вульгарной, а слегка накрашенные - зацелованной. А вот ресницы и брови я красила в парикмахерской урсолом. И вдруг однажды, тоже в операционной ко мне подходит доцент Юрий Владимирович Берингер, берет меня за руку, тащит в угол операционной и спрашивает: "Красишься урсолом?!" "Да", - в смущении отвечаю я. "Не сметь!" - твердо заявляет он. Группа потом спрашивала меня, зачем он тащил меня в угол. Я рассказала. "Не сметь!" было сказано столь убедительно, что с тех пор никакой косметикой я не пользовалась. Любила только хорошие дорогие духи, от которых пришлось отказаться из-за аллергии на них у дочери и внуков. Позже, уже в ординатуре, я спросила у Юрия Владимировича, почему он так сурово обошелся со мной. И он рассказал, что в это время в офтальмологическое отделение больницы Карла Маркса поступила молодая, очень красивая девушка, которой в парикмахерской красили брови и ресницы. Урсол попал в глаза, и она ослепла.

Ординатура.

Ординатура в мое время была трехгодичной. Мою ординатуру можно разделить на два периода:

1. Когда кафедрой руководил Антон Мартынович Заблудовский.

2. Когда кафедрой руководил Василий Иванович Колесов.

Первый период. А.М.Заблудовский был очень интересным человеком. Он происходил из еврейской семьи, но крестился и в дальнейшем по всем параметрам шагал как русский православный. Знания его были энциклопедическими. В медицине, в истории медицины, в литературе, в музыке и живописи. У него была привычка ставить своих сотрудников и студентов в тупик неожиданными вопросами. Так, на экзамене по истории медицины (курс, который он вел) он спросил меня: "Убит был Лермонтов или ранен" (моя фамилия Лермонтова). Не помню, правильно ли я ответила, на самом деле Лермонтов был ранен. Артуру Хиенинсону он задал вопрос по артиллерийской тематике, потому что тот во время Великой Отечественной войны служил в артиллерийских войсках. Всегда, когда не его вопрос не находилось ответа, было очень неуютно. Поэтому на обходы и на лекции, где мы ему помогали, я приходила тютелька в тютельку. Однажды на обходе он мне сказал: "Небось за крепдешином прибежала бы пораньше!" Я ответила, что интерес к материалам у меня минимальный, основной же - хирургия. Однажды в трамвае, когда мы ехали на лекцию, он сказал:

- Лермонтова, вы никогда не выйдете замуж.

- Почему?

- Вы всегда опаздываете.

- Я не опаздываю, а прихожу вовремя.

На втором году ординатуры, он подошел ко мне со своими снимками (у него был рак предстательной железы с метастазами в тазовые кости) и спросил: "Лермонтова, а что это такое?". Пришлось притвориться глупой и сказать: "Антон Мартынович, я не сильна в костной рентгенодиагностике". Процесс у него прогрессировал быстро. Последние дни его жизни мы дежурили у его постели дома. В доме все комнаты занимали стеллажи с книгами - это была уникальная библиотека. Ее он завещал Ленинградской Публичной Библиотеке с условием сохранения ее в неразобщенном виде, как дара. Половина библиотеки должна была быть переданной после его смерти, а вторая половина - после смерти жены (детей у них не было). Похороны организовал институт. Через год на могиле уже стоял высокий красивый обелиск из красного гранита.

Антон Мартынович был превосходным диагностом. Запомнилось, как мы сомневались в диагнозе острого аппендицита у желтушного больного. Он настоял на экстренной операции, и аппендицит действительно оказался гнойным. После операции он поручил мне отправиться в Публичную Библиотеку, познакомиться с литературой и доложить на планерке, когда и почему острый аппендицит сопровождается желтухой. Он уже был стар, и почти не оперировал. А когда вставал к операционному столу, зрелище было не из приятных, хорошо, что ему ассистировали тактичные и умелые сотрудники. Но в клинике говорили, что и в молодые годы в техническом плане он был не на высоте.

Моим непосредственным руководителем была Алла Владимировна Миклошевская, человек редкий, обязательный, умный, дипломатичный, отличный хирург. После четвертого курса, когда институт эвакуировали, она стала работать хирургом в военном госпитале. Опыт был приобретен величайший. Она рассказывала о том, как в Ленинград приезжал Юдин. Какой это был виртуоз во всем, особенно в оперативной технике, в любой области хирургии. Во время ординатуры мне довелось слушать его доклад на Пироговском обществе "О хирургическом лечении заболеваний желудка". Время доклада было обозначено 40 минут, но ему разрешили выступать по своему усмотрению. Он без конспекта говорил около 4 часов. В аудитории, по-моему, никто даже не шевельнулся, столь интересен, понятен и полезен был его рассказ. Его новые подходы, новые технические решения, отличные отдаленные результаты восхищали не только начинающих хирургов, но и именитых поофессоров.

Институт Алла Владимировна закончила уже после войны, экстерном. Эта экстернатура была организована для многих, как и она, не имеющих диплома, но уже состоявшихся специалистов. Она была первоклассным преподавателем, требовательным и заботливым без сюсюканий. До конца своих дней она оставалась моим советчиком не только в хирургии, но и по жизни. Жила она на улице Салтыкова-Щедрина в районе Таврического дворца, в большой трехкомнатной квартире на первом этаже вместе с мамой. У нее была сестра, имевшая двух дочерей, в воспитании которых Алла Владимировна принимала активное участие. После смерти своей мамы она сначала взяла старшую, а потом и младшую к себе. Обе окончили наш институт, но, к большому сожалению Аллы Владимировны, в науку не пошли. Алла Владимировна после того, как советским разрешили ездить за границу устроилась сопровождающей в одну из турфирм. Это дало ей возможность повидать мир. Простеньким фотоаппаратом она все снимала и очень гордилась своей коллекцией слайдов. Она была одинока, видимо однолюбом. В клинике все знали о ее влюбленности в Германа Яковлевича Иоссета, нашего доцента, красавца, умницу, но тот был женат. Кандидатскую диссертацию она защитила быстро, собрав материал по обработке рук хирурга перед операцией разными сортами мыла. Самым лучшим оказалось хозяйственное, а самым плохим - яичное, которое не только не обладало антисептическими свойствами, но еще и было неплохой "едой" для микроорганизмов.

Как она меня учила? Первой ее задачей было научить меня правильно оформлять истории болезней. Все мои писания тщательно проверялись. На следующий день на полях я обнаружила много точек. Это означало, что на соответствующей строке есть ошибка. Иногда приходилось переписывать историю болезни по три раза. Зато это очень пригодилось мне в жизни. Где бы я не работала, куда бы не направляла выписки из истории болезни, все мои документы всегда одобрялись и по оформлению и по содержанию. Второй задачей было научиться ставить диагноз не только правильно, но и быстро. Больница имени Карла Маркса на Выборгской стороне была больницей экстренной помощи. С этой задачей я тоже справилась. Третья задача состояла в том, чтобы обучить технике операции всей экстренной хирургии и многих плановых. Здесь мне в этом помогали и другие хирурги. В частности Роман Моисеевич Казакевич, позже осужденный за взятки во время работы в приемной комиссии уже после моего отъезда из Ленинграда.

Второй период. После смерти А.М.Заблудовского кафедру возглавил Василий Иванович Колесов, который пришел из клиники торакальной хирургии военно-медицинской академии, руководимой Колесниковым. В больнице появились больные с заболеваниями легких. А так как больные с предсказуемыми хорошими прогнозами отбирались на консультативных приемах тогда уже известными торакальными хирургами В.И.Колесовым и Ф.Г.Угловым, то к нам стали поступать самые тяжелые больные с самым непредсказуемым прогнозом. Эту область Алле Владимировне Миклошевской, а значит и мне. Все легочные больные поступали к нам в палату. Началось с освоения методик обследования, и в первую очередь бронхографии. Эта работа выпала на мою долю. Я с ней справилась, но не обошлось без последствий. Вместе с каждым больным я облучалась и немалой дозой. Тогда вообще не стоял вопрос о вреде облучения. В рентгенкабинете стоял аппарат с открытой стеклянной трубкой. Даже защитных фартуков не было предусмотрено. В результате у меня на всю жизнь осталась лейкопения и снижения иммунитета. Одновременно мы осваивали и методы лечения. Для меня особенно тяжелым был лаваш - это когда для эвакуации гноя из полостей в легком больной укладывался животом на тумбочку и свисал с нее, опираясь руками об пол. В силу тяжести гной стекал в подставленный лоток. Этому процессу способствовал кашель. Вначале я переносила эту процедуру спокойно, но потом от гнилостного запаха меня начинало тошнить и удержать рвоту требовало больших усилий. Трудно было осваивать внутри легочное введение антибиотиков, требовавшее скрупулезного соблюдения правил. Без этого были возможны осложнения - от гнойного плеврита до воздушной эмболии мозга. Меня это миновало, а вот у ординатора старше меня на год такой случай был. Хорошо, что пузырек воздуха был маленьким и не наделал бед. Через несколько часов больной восстановился. Тяжелые легочные больные требовали повышенного внимания. Иногда приходилось сутками дежурить у их постели, особенно после операции, ведь тогда не было не только реанимационного отделения, не было палат интенсивного ухода и даже послеоперационных. Больной после операции возвращался на свою койку. Василий Иванович сразу нагрузил нас еще и научной работой. Меня связал с микробиологом, профессором Кашкиным, который получил новый антибиотик фиторубин. Мне было поручено опробовать его в клинике. Пришлось, прежде чем применять его у больных ввести его себе подкожно и внутримышечно. Обошлось без последствий. После этого я стала лечить им гнойные раны с предварительным испытанием чувствительности. Методика была разработана Василием Ивановичем в его кандидатской диссертации. Антибиотик оказался малоэффективным, результаты я доложила на институтской конференции аспирантов и ординаторов. Ведя эту работу, я поняла, что местное применения антибиотиков неперспективно, быстро наступает адаптация и устойчивость, а методика не оригинальна. Все это было высказано руководителю и ему это не понравилось. В итоге мне тактично отказали в аспирантуре, правда позже, когда Василий Иванович уже стал работать в факультетской клинике, у него менее строптивый врач, чем я защитил кандидатскую по этой методике. С Василием Ивановичем у нас произошел странный разговор. По жизни я, дочь уважаемого учителя, всегда чувствовала себя независимой и с людьми разговаривала на равных, кем бы они ни были. Василий Иванович вызывает меня в кабинет и говорит: "Лермонтова, разговаривайте со мной повежливее, я ничего не замечаю предосудительного, но ко мне постоянно приходят и говорят, что это так". Я приняла это к сведению, пыталась найти нарушения этики в своем поведении, но не нашла прецедента.

Третий год ординатуры мы большую часть времени были на кафедрах по смежным дисциплинам. Но сначала я напишу о больных, которые запомнились мне из того периода. Я тогда впервые встретилась со Смертью. В клинике умерли две женщины от столбняка. Обе были не привиты. У одной заражение произошло во время криминального аборта, а у второй от колотой раны кисти, которую она получила, напоровшись на гвоздь в двери дровяного сарая. Третьего больного я наблюдала, когда работала в Больших Лучках на третьем году ординатуры. Это был шахтер, который с множественными ссадинами рук обратился в медпункт, но от прививок отказался, просто убежал. Медсестра догнать его не смогла. На третьи сутки больной поступил в состоянии тетануса. Все наши усилия по его спасению оказались тщетными, но я твердо усвоила, что профилактика столбняка обязательна при любых повреждениях кожи и слизистых.

К нам в палату поступил симпатичный мужчина для операции по поводу пупочной грыжи. Антон Мартынович сразу задал мне задачку: изучить особенности этой невинной патологии. Оказалось, что постоянное раздражение большого сальника отражается на состоянии желудка и положено у больных с пупочной грыжей обследовать желудок. Я у этого больного выявила полипы желудка. В то время они считались предраковыми, и так как не было эндоскопических технологий, производилась большая операция - резекция желудка. Больной был полный. Операцию начал Герман Яковлевич Иоссет, но ткани ползли, и он не справлялся с задачей. Позвали на помощь Романа Моисеевича Казакевича. Иоссет сразу почему-то покинул операционную. Алла Владимировна и я помогали Роману Моисеевичу закончить операцию. Все это меня очень огорчило. А дальше - на пятый день развилась несостоятельность швов анастамоза. О повторной операции речь не шла. Я боролась за его жизнь как могла, но без эффекта. Умирая он сказал: "Ренаточка, я умираю. Ничего уже не поможет. В тумбочке моя сберегательная книжка. Передайте жене, денег на похороны хватит". У меня было чувство вины: зачем я его обследовала. С полипами он бы еще мог долго жить. Я забилась в ординаторскую и два часа проревела. Из истерики меня вывела только Алла Владимировна.

Вторая смерть была для меня еще более тяжелой. Первым больным, которого взяли на операцию по поводу тяжелого легочного заболевания - бронхоэктотической болезни, был молодой человек. Все пациенты нашей палаты выстроились вдоль стен коридора, ведущего в операционный блок в ожидании исхода. Операция шла сложно, непредсказуемо, и больной умер на операционном столе. Все участники операции по очереди выходили из операционной. С трупом осталась я одна. А наши пациенты продолжали стоять и ждать меня: "Если Рената Александровна в операционной, значит, больной жив!" Только около 12 часов ночи их удалось уложить в постели. Труп унесли в морг, а я пошла домой. Шла, плохо разбирая дорогу, качаясь. Трамваи в это время уже ходили плохо, и я пешком от больницы Карла Маркса через мост еле добралась до общежития на улице Льва Толстого. На утро острота вопроса снялась сама собой.

Еще помню две смерти, которые обе связаны с травмой. Дело было летом. Я дежурила. В приемный покой доставили женщину с травмой головы. Она возвращалась со свидания с мужем в тюрьме "Кресты". Видимо все на этом свидании было непросто, потому что женщина, поднимаясь на насыпь железной дороги, не услышала и не заметила идущего поезда, и получила удар по голове подножкой вагона. Тогда у вагонов не было скрытой лестницы. Она выступала наружу от входа в вагон. Женщина потеряла сознание. Ее случайно нашли, вызвали скорую помощь, которая привезла ее к нам. Я увидела женщину в сознании, которую с трудом удалось уговорить лечь в больницу. На рентгеновских снимках я патологии не увидела. Доложила Алле Владимировне о приеме этой больной и поехала выкупать билеты для поездки в Парфеньево на каникулы. Когда вернулась первым делом побежала в палату к этой больной. О, ужас, она была мертва. Умирала тихо, даже соседи по палате не заметили ее смерти. Что же я пропустила? В патологоанатомический зал шла едва живая. Но когда вскрыли голову, череп рассыпался, он состоял из отдельных черепков. Повреждение мозга было несовместимым с жизнью. Слава богу, выяснилось, что виной всему была травма.

В больницу поступил молодой человек, который на мосту через Фотанку попал в автокатастрофу. Он не был пьян, видимо терял сознание. Свободно ходил, и мы его положили с диагнозом "сотрясение мозга и ушибы мягких тканей". Неожиданно на следующий день стала вырисовываться клиника повреждения внутренних органов. Состояние стало крайне тяжелым, он даже не мог повернуться в кровати. На рентгенограммах таза были обнаружены множественные переломы. Было предположено, что повреждена осколком кости забрюшинная часть восходящей толстой кишки. Мы поняли, что больной во время поступления был в эйфорической стадии шока, которая перешла в тяжелую, при которой оперировать нельзя. Вывести его из шока так и не удалось, он скончался. Патологоанатомический диагноз совпал с нашим клиническим. До сих пор не могу понять, как в эйфории человек преодолевает несовместимые с жизнью травмы. Вот и на фронте также солдаты со смертельным ранением продолжали сражаться и одерживать победу только благодаря этой стадии шока.

В наше время были и наркоманы, и проститутки, видимо в меньшем количестве, чем сейчас, и их не афишировали. Помню одну женщину-наркоманку. Когда она не могда достать наркотиков, но ловко вывихивала себе нижнюю челюсть. Вправить удавалось после введения ее в наркоз. Для этой цели использовали внутривенные наркотические вещества - гексинал или пентатал. Они позволяли дать наркоз глубокий и кратковременный. Так как я очень ловко попадала в вены, то если она поступала в приемный покой во время моего дежурства, мне приходилось заниматься этой женщиной. Лечиться от наркомании она не собиралась. Помню еще двух проституток. Одна, молодая поступила с воспалением брюшины. Привезли ее вместе с мамой. Потрепанное лицо, нечесаные волосы, текущая краска с век и бровей (она плакала от боли) оставляли гнетущее впечатление. Я собирала анамнез и выяснила, что она ведет беспорядочную половую жизнь. Последний партнер был в кожаном пальто. Кто он, она не знала. А занимались они сексом прямо в телефонной будке. Мать плакала: пусть бы жила с кем-нибудь одним, а то каждый вечер разные. Платили ли ей, я не поинтересовалась. Это было гонорейное воспаление брюшины. Вызванный гинеколог подтвердила диагноз, и больную положили в гинекологическое отделение. Вторая женщина лет 35 поступила избитая так, что, по-моему, не было пятачка без синяка. Бил брат за нерадивое отношение к ребенку. Но побои ее не беспокоили. Ее интересовали наружные половые органы. В родах ей пришлось делать перинеотомию. Швы разошлись. Рана нагноилась. Ее беспокоила область, которой она зарабатывала на жизнь.

В моей палате часто лежали интересные люди. Археолог из Новгорода с геморроем, инженер с болезнью Рейно уже без двух ног, поступал повторно для ампутации пальцев на кистях. Все спокойно переносил и продолжал работать. Очень тяжело было помогать на ампутации ноги по поводу некроза на почве облитерирующего эндоартериеита у очень молодого человека до 25 лет. Из легочных должна рассказать, по крайней мере, еще о четверых. Генералов Владимир Михайлович из-за серии медицинских недоглядов поступил к нам в палату с гангреной правого легкого. Легкое уже срослось с грудной клеткой, и удалить его не представлялось возможным. Василий Иванович Колесов просто сделал торакотомию - разрез грудной клетки и затем разрез легкого до центра гнойной полости. Мертвые ткани и гной были удалены, в полость введены больший салфетки с мазью Вишневского. И началась длительная борьба за жизнь человека. Арсенал лекарственных средств в то время был очень ограничен. Из антибиотиков - пенициллин, стрептомицин, биомицин, из растворов - физиологический, 5% глюкоза, плазма и кровь. Ежедневные капельницы, перевязки, уход, еда (здесь огромную помощь оказывала его жена Анна Михайловна) плюс терпение больного, его стремление жить и неистощимое чувство юмора привели к тому, что он поправился. Самыми трудными были перевязки: "Рената Александровна, Вы опять будете по моей ране топать каблучком?" Большие салфетки сменялись тампонами, а затем узкими резиновыми полосками. Рана заполнялась грануляционной тканью, расправлялись оставшиеся части легкого. Больной поступил зимой, а весной мы с ним под руку спустились в больничный сад. Это была победа его и моя. Когда рана полностью зажила, его выписали домой. В дальнейшем эта семья стала мне близкой, но впереди было еще одно испытание для наших дружеских отношений. К 8 марта 1955 года Владимир Михайлович и Анна Михайловна пришли ко мне в общежитие с подарком - столовым набором из мельхиора. На ручке столовой ложки гравировка: "Дорогой Ренате Александровне" и дата. На ноже, вилке и чайной ложке просто дата. Изделия из мельхиора тогда только появились. Мы были воспитаны так, что от больных ничего брать было нельзя. Вот Лариса Петровна Портянко, тоже выпускница нашего института и сейчас не принимает никаких знаков благодарности, даже цветов. А ведь это неправильно. Позже мне всегда приходило на память действие В.И.Ленина, которого мы тогда почитали как бога. Он никогда не отказывался от подарков. Но большинство из них попадали в детские дома и другие учреждения. Тут я буквально своего пациента с женой выставила из общежития. Но через несколько дней, придя домой я на кровати обнаружила подарок и письмо. Письмо было от Анны Михайловны: "Что Вы сделали с моим мужем? Он слег и лежит, повернувшись к стене. Разве бы от Вас убыло, если бы Вы проявили заинтересованность в подарке, поблагодарили его". Пришлось мне поднимать историю болезни из архива, узнавать адрес и ехать извиняться. Наша беседа была длительной, нам было, что вспомнить. И с этого дня мы стали и врачом и больным, а друзьями. Эта семья в дальнейшем мне много помогала. И когда я бывала в Ленинграде, всегда их навещала. В Беломорск они прислали мне валенки, в Томск - приданое для новорожденной Танечки. Все это дефицитом. Когда я в Великих Луках получила квартиру в 1961 году, Владимир Михайлович приехал меня поздравить. В подарок привез настольную лампу, она сохранилась до настоящего времени. В 80-е годы Владимир Михайлович ушел из жизни. А через несколько лет Анна Михайловна последовала за ним. Детей у них не было.

Еще помню молодого человека с бронхоэктотической болезнью (расширение бронхов, заполненное гноем). Он приехал в Ленинград из Игарки, учился в ремесленном училище. Во время пребывания в больнице его никто не навестил. Мне пришлось ехать в администрацию училища и просить оказать ему материальную помощь. После выписки из больницы ему некуда было идти. У меня в комнате в то летнее время никто кроме меня не жил, я пригласила его ко мне. Он сбивчиво рассказывал о себе. Я поняла, что он голодал, и иногда удавалось утолить голод, только украв что-нибудь съестное. Мы поужинали. На следующий день съездили в Павловск. У меня есть фотографии, сделанные им. Получив материальную помощь, он уехал к себе в Игарку. Из Игарки я получила одно-два не очень радостных письма, а потом связь прекратилась.

Вспоминаю еще случай, когда я не выходила из отделения более 3-х суток. Я с Фуатом, студентом шестого курса, проходившим интернатуру под руководством Аллы Владимировны, дежурили после операции у постели больного средних лет, которому удалили легкое из-за гнойного процесса. Вдруг я заметила, что из дренажа выделяется чистая кровь - кровотечение! Позвонила Василию Ивановичу, организовала экстренную доставку его в отделение. Мое предположение оправдалось. Началась повторная операция. Мы с Фуатом обеспечивали наркоз. Операция шла долго, но сосуд, с которого соскочила лигатура, удалось отыскать и перевязать. У постели этого больного пришлось быть еще двое суток. Исход был благополучным. В тот раз у меня к концу третьих суток были еще важные дела. Нужно было навестить Зою Абрамову в общежитии Библитечного института (сейчас Институт Культуры). Мама прислала с ней мне весточку. Еще нужно было успеть на концерт ансамбля "Березка". В общежитии я свалилась на первую же кровать и уснула мертвым сном, правда вовремя проснулась, потому что у меня в голове профессиональный будильник. В этот вечер я успела посмотреть незабываемый концерт. Прошло столько лет, а танцы "Березка" и "Лебедушки" легко зрительно воспроизвожу и сейчас.

И последнее. В детской больнице имени Филатова Василий Иванович консультировал ребенка с деструктивной пневмонией и направил меня туда для внутрилегочного введения антибиотиков. Ездили мы с Фуатом. Он потом стал клиническим ординатором на кафедре детской хирургии педиатрического института. Наши поездки в больницу имени Филатова подкрепили его в решении заняться детской хирургией. Я же впервые столкнулась с детской хирургией. Ну и натерпелась я страха! Не всегда удавалось сразу попасть в гнойную полость. На третьей процедуре ребенок начал кашлять и откашливать кровь - где-то игла прошла через сосуд. К моему счастью кровохарканье. Ребенок выздоровел, а мама перед выпиской рассказала мне свой сон, который видела занесколько дней до консультации Василия Ивановича. К ребенку подползла змея и вырвала гнойник из груди сына. Вот так и оказалась змеей, которая вместе с чашей является символом медицины.

В нашем обучении самым слабым местом была травматология. В больнице Карла Маркса, дежурившей по экстренной помощи, работал круглосуточный травмпункт. Алла Владимировна на время отпуска одного из докторов порекомендовала взять меня. Отказаться я не могла. Но как правильно все делать? Алла Владимировна сказала: "Вы будете работать с очень грамотной сестрой, она Вам поможет". Действительно медсестра оказалась профессионалом, и ее помощь была незаменимой. Месяц пролетел быстро. Я справилась с поставленной задачей.

На третьем курсе ординатуры нас познакомили с институтами других профилей: институтом травматологии и ортопедии имени Вредена, онкоинститутом имени Н.Н.Петрова, акушерской и урологической клиникой нашего института, институтом туберкулеза, а в конце срока меня послали замещать хирурга в Большие Лучки Ленинградской области. Пребывание в каждом из этих учреждений в течение месяца расширяло кругозор. Но теперь по прошествии стольких лет (больше полвека) в памяти осталось немного.

В институте травматологии и ортопедии ортопедия прошла мимо моего внимания, а вот травматология оставила определенный след. Профессор Розанов занимался пластикой сухожилий кисти и творил в этой области чудеса, возвращая к профессии скрипачей и пианистов. Для своих операций он разработал специальный инструментарий, его изготавливал наш завод мединструментария "Красногвардеец". Но видимо это были опытные образцы, я таких наборов больше нигде не видела. При повреждении сухожилий тогда существовало два подхода:

1. Шов сразу после травмы. Он был опасен инфицированием.

2. Шов уже в холодном периоде. Тогда центральный конец сухожилия уходил далеко кверху, и требовалась пластика сухожилия. Приходилось брать сухожилие с ноги от малозначимой для функции стопы мышцы.

Профессор настолько виртуозно оперировал и достигал таких блестящих результатов, что думаю, подобного после него никто не достиг. В институте много лечилось больных с контрактурой Фолькмана. Это некроз кожи, мышц и нервов вследствие неправильно наложенной гипсовой повязки, сдавливающей сосуды и нарушающей питание ткани. Лечение этих больных требовало усилий многих специалистов: хирургов, невропатологов, физиотерапевтов, врачей лечебной физкультуры. Но эти усилия не всегда приносили успех. В институте я впервые увидела кожную пластику мигрирующим кожным стеблем.

В онкологическом институте меня поразили две вещи. В отделении рака молочной железы была блестяще отработана техника операции и комбинированное лечение. Результаты их по Союзу были наилучшими. Тогда не было ни маммографии, ни УЗИ, и больные в лучшем случае поступали со второй стадией рака, и полное выздоровление в других онкологических учреждениях было редкостью, а в институте таких случаев насчитывалось больше сотни. В онкологическом институте я во второй раз встретилась с меланомой. Нам показали инженера, приехавшего в институт для лечения из средней Азии. У него на спине росла темная родинка. Когда она начала увеличиваться, тамошние хирурги удалили ее прямо по границе поражения, не подумав о меланоме. При операции пигментных опухолей, даже доброкачественных, они удаляются вместе со здоровыми тканями на расстоянии 5-10 сантиметров с обязательным гистологическим исследованием. Я увидела человека, тело которого было покрыто темно-коричневыми разрастаниями наподобие грибов-строчков. Зрелище жуткое. Помощь ему было уже нечем. Он получал паллиативное лечение, он надеялся на выздоровление, а врачи-то знали, что исход только летальный. Институт располагался в озерках, был только что введен в эксплуатацию, поражал новизной, молодостью кадров и научными достижениями. Он носил имя Николая Николаевича Петрова, которого мне посчастливилось слышать в стенах нашей 7-ой аудитории, где заседало хирургическое общество. Это был уже маленький щупленький старичок, которого в аудиторию ввели под руки. Перед ним сразу же поставили чашку чая. Его доклад "Этиология опухолей", произнесенный очень тихим голосом, был столь интересен, что в аудитории царила полная тишина. Было еще раз рассказано, что возникновение опухолей полиэтиологично. Особенно обращалось внимание на роль нервной системы. Николай Николаевич был весьма уважаем в хирургическом мире. Великий знаток хирургии, онкологии, он еще был знатоком душ. Это он разглядел в Федоре Григорьевиче Углове самородок. В свое время Заблудовский не разрешил опубликовать статью Углова в "Вестнике хирургии", посчитав ее малонаучной. А Петров и статью продвинул в "Хирургию" и взял его на работу к себе в ГИДУВ, а потом помог ему встать во главе госпитальной хирургии в нашем институте вместо умершего Джанелидзе. Углов стал академиком, сейчас ему более 100 лет, а он продолжает работать.

Еще один интересный случай из жизни Пироговского общества. На одном из заседаний, председательствующий генерал профессор Бадайцев упал без сознания. Его сразу же отвезли в Военно-Медицинскую Академию. Он прожил сутки, шли бесконечные консилиумы, говорили не стесняясь, ведь больной был без сознания. А он перед смертью открыл глаза и сказал: "А я все слышал". Вот тебе деонтология.

За время обучения в институте у нас не было практики по акушерству. Наверное поэтому в акушерской клинике меня поражал первый крик младенца - радость от того, что появилась новая жизнь. Я сама бы стала акушером, но акушерство неизбежно связана с гинекологией. Гинекология в то время была очень тяжелой, так как аборты были запрещены, а женщины их все равно делали. Они отказывались говорить правду, лгали, многие умирали, оставляя других своих детей сиротами. Вторая сторона женской патологии мне не нравилась, и акушерство отпало само собой.

В гинекологическом отделении во время моего пребывания там, врач, выскабливая полость матки после криминального аборта, перфорировал матку. Последовало удаление матки. Все-таки аборты нас делать научили, и это пригодилось в дальнейшей моей практике. Во время моей стажировки в акушерской клинике сменился профессор. Клинический персонал начал писать друг на друга доносы, подсовывая их в кабинет и даже посылая на дом. Профессор легко разрешил эту проблему. Он принес на планерку все эти конверты в нераспечатанном виде и объявил: "Вот корреспонденция, которая меня не интересует". Все конверты он разорвал на мелкие куски и бросил в мусорную корзину. Инцидент был исчерпан. Ни одной анонимки больше не приходило. Второе событие, которое произошло в акушерской клинике, многое определила в моей жизни. В раздевалку, где я переодевалась почти одновременно вошли две женщины со своими новорожденными детьми. Детей несли акушерки. Одну встречали родственники. Муж преподнес ей цветы, а акушерка вручила ему дитя. Радостью искрились глаза родственников с обеих сторон. На улице их ждало такси (тогда собственных авто почти не было). Вторая женщина вся в слезах отправилась домой в сопровождении одной акушерки, которая должна была взять все, во что был завернут ребенок. Вдвоем они направились к трамваю. Я раньше говорила, что женщина должна родить ребенка для себя, а с мужем или нет, не важно. Теперь я зареклась. Без мужа никогда рожать не буду. При выписке меня с Танечкой из роддома был первый вариант, а я, вернувшись домой, обхватила Валю руками, будто только что его нашла. Слова благодарности слетали с уст.

В институте туберкулеза на амбулаторном приеме меня поразили знание этими специалистами не только туберкулезных поражений суставов и позвоночника, но и всех смежных заболеваний. Там мне пришлось ассистировать на операции по повода туберкулеза позвоночника. Операция была длительной, но каждое движение хирурга отточено и правильно направлено. После операции этому больному еще долго придется лежать в гипсовой кроватке и восстанавливать свое здоровье.

Урологическая клиника располагалась в маленьком обветшалом одноэтажном здании. Профессорша была такой же старой, как и это здание. Запах мочи пронизывал всю клинику. Сейчас напротив административного здания нашего института вырос роскошный одноэтажный корпус этой клиники.

Теперь о Больших Лучках. Это место, где добывали сланцы. При переработке из них получали газ и мазут. В больнице работал один хирург, и, чтобы отпустить его в отпуск, туда на месяц отправили работать меня. Одновременно туда приехала на практику группа студентов после четвертого курса из нашего института. Меня поразило большое количество переломов позвоночника и захотелось узнать причину этого. Я договорилась с администрацией шахты и спустилась в нее. Шахта неглубокая, но почему-то подъемник выглядел непрезентабельно. Металлические детали покрыты ржавчиной, при работе он угрожающе скрежетал. Глубина спуска была около километра. На глубине штрек высотой выше роста человека. В центре рельсовая дорога, по которой непрерывно идут вагонетки со сланцами к грузовому лифту. По бокам выработки забутованы породой. Потолок шахты удерживался крепежом. Дело в том, что сланец располагается слоями, чередуясь с породой. После отделения сланца пространство заполняется породой. Вот это-то пространство, пока оно заполняется породой, часто халявно укрепляется, и на согнувшегося шахтера падает потолок. Сложность выработок ограничивала механизацию процесса. Чем дальше от центра, тем ниже штрек. А там, где начинается выработка, вообще работают полусогнувшись. Крепежного леса не всегда хватало, а план гнать надо. Вот тогда-то травматизм особенно возрастал. Прошло 52 года, а в памяти сохранились тяжелые впечатления от этой экскурсии. Когда говорят, что шахтерам много платят, я отвечаю: "Сколько бы не платили, все равно много не будет, слишком трудна, тяжела и опасна их работа". Об этом свидетельствует гибель людей и сейчас, с числом более сотни и завидной периодичностью. Сланец поднимался на фабрику переработки, где его дробили до пыли, а затем из этой пыли получали газ и мазут. Газ поступал в Ленинград, а мазутом заполняли огромные чаны. Производство это очень пыльное, более 40% шахтеров страдали силикозом. Все они безбожно пили. Набирались рабочие по вербовке, при которой случались и курьезы: так, человеку без ноги, пославшему на комиссию друга, удалось завербоваться в шахтеры. Но он не проиграл: получил подъемные деньги на приезд в Лучки и деньги на обратный путь, таким образом получив материальную выгоду. Мне приходилось быть в квартирах шахтеров. Меня удивляло убожество обстановки. Матрасы на железных кроватях без постельного белья, табуретки (стульев не было). Но в каждой квартире стоял радиоприемник последней модели и велосипед - знаки обеспеченности. За время работы не обошлось без смерти. Умер шахтер от столбняка, но об этом написано выше. Я со студентами умудрилась сделать больному резекцию желудка по поводу прободной язвы. На третий день после операции он пожелтел. Самоуверенная докторица вздрогнула и поехала за советом к Аллы Владимировне Миклошевской. Она меня успокоила и сказала, что это отек фатерова соска. Все со временем нормализуется. Так оно и оказалось. Будучи в Больших Лучках нам со студентами удалось организовать экскурсию на побережье Финского залива. Ехали мы не на комфортабельном автобусе, а в кузове грузовика. Мы были молоды, веселы, поездка удалась. Жаль только, что проезжая Иван-город, мы видели только древние развалины, а по городу не погуляли, спешили на пляж.

В ординатуре я, комсомолка, однажды опоздала на собрание. Строгий вопрос секретаря: "Почему опоздала?" "Не могла оставить тяжелобольного". "Это дело второстепенное! - огорошил меня секретарь. - На первом месте у Вас должна быть комсомольская работа!" В ординатуре я хотела вступить в партию. Мне отказали. В партию из среды гнилой интеллигенции принимали по лимиту и строгому отбору. Я отбор не прошла. Эти два факта открыли мне глаза на многое. Позже мне многократно предлагали вступить в партию, но желание быть в ней было утрачено еще тогда, и никогда больше не появлялось. В ординатуре я получала 60 рублей в месяц, и, когда получила зарплату в Больших Лучках, купила себе обновки: кожаную сумку-книжку и шапку-ушанку под котик. Эти вещи помнит Таня. Они состарились только в Великих Луках. Когда ругают современное время, то я вспоминаю слова мамы Лены Хруповой: "Мы никогда не жили хорошо". После работы в Лучках настало время распределения.

Распределение (Беломорск).

На распределении мне предложили работу хирурга в Республиканской больнице Карело-финской АССР, в городе Петрозаводске. Квартиру не предоставляли, но при таком завидном месте я была согласна снимать жилплощадь. Мне дали отпуск, и я поехала в Парфеньево. Здесь я встретилась с Валей Кулаковским, моим двоюродным братом на 8 лет моложе меня. Возникла сумасшедшая любовь. Но это к медицинским аспектам не относится и описано мной на других страницах. Мы с мамой решили сразу ехать в Петрозаводск, упаковали вещи и отправили в Ленинград. Мы с мамой приехали в Ленинград, остановились у тети Лиды и там же разместили вещи (их было немного: два фанерных больших ящика из-под чая и тюк с мягкими вещами). Художественную литературу, которая была у меня, я в Ленинграде отнесла в букинистический магазин. На ее место поместили мою медицинскую библиотеку, которая находилась у тети Лиды. Толи в Ленинграде не было, он учился в студии МХАТ в Москве. Вова поступил в консерваторию на подготовительное отделение. Дядя Володя пил. Не забуду два факта тех нескольких дней. Мама купила ананас, я впервые пробовала этот экзотический фрукт, на удивление оказавшийся зрелым и необыкновенно вкусным. К тете Лиде пришел свекор, Василий Васильевич и в присутствии мамы стал ее обвинять в том, что она, которую вытащили из дерьма, не уберегла его сына. Ведь когда он женился на ней, не пил, а теперь пьет только из-за нее. В этот жесткий разговор вынуждена была вмешаться мама. Отец Василия Васильевича был горьким пьяницей, а этот порок часто передается через поколение. Сам Василий Васильевич не пил, а оба сына пили. Но старший, Николай, обладал более сильным характером и мог себя ограничить, а дядя Володя не мог остановиться. Причем тут тетя Лида, которой без конца приходилось оплачивать долги мужа? Мама оставалась у сестры, я поехала в Петрозаводск оформлять документы и снимать квартиру. Не тут-то было. В Республиканской больнице меня никто не ждал. На вакантное место уже взяли дочь главного хирурга. Меня направили в Беломорск. Позже на вопрос, почему меня так обманули, последовал ответ: "Иначе бы Вы не приехали в республику". Я решила искать правду в Министерстве здравоохранения в Москве. Когда я пришла к ректору нашего института, генералу Иванову, подписывать характеристику, он сказал: "Попытайтесь, но в успехе сомневаюсь. Там сидят не люди, а звери, даже со мной, ректором, генералом, они не желают разговаривать". Так оно и случилось. В Беломорск меня назначили заведующей хирургическим отделением, но главный врач посоветовала мне поработать ординатором. Заведовал отделением Витя, он хорошо владел всей экстренной хирургией. Кроме того, свободнее, чем я, мог преодолевать пешком большие расстояния и достигать населенных пунктов, куда кроме как по лавам в резиновых сапогах добраться было не возможно. Беломорск - это почти конечная точка Беломорско-балтийского канала. А железнодорожная станция называлась Сорока, потому что город располагался на сорока островах разной величины. Жилые острова соединялись мостами. В этом городе был самый большой деревянный мост в мире длиной в 1 километр. Между островами, бурля и перекатываясь через валуны, шумела вода. Вскоре к нам приехала Нина Читашвили, окончившая наш институт, училась в одной группе с Фуатом. За время своей хирургической практики она многому научилась и быстро росла профессионально. Зимой я, Нина, терапевт и женщина-гинеколог часто ходили на лыжах. Я иногда шла одна. В этих походах приходилось встречать зайцев и стаи белых куропаток.

На больничном острове рядом с больницей стоял двухэтажный дом, где жили-ютились все врачи, получая одну комнатку с печным отоплением. Такую комнатку почила через две недели после приезда и я, и ко мне приехала мама. Вскоре пришел наш багаж, который в основном состоял из медицинской библиотеки. Правда, в нем была и Библия, которую я позаимствовала из библиотеки Александра Арсеньевича Смирнова (мужа тети Мани) в Парфеньево. Мама сначала не понимала. Зачем за собой таскать такой тяжелый багаж, но вскоре она убедилась в необходимости этого. Я, приходя с работы, с жадностью набрасывалась на чтение своих книг, разбираясь в непонятных ситуациях. Были случаи, когда нужную книгу мама отыскивала и с санитаркой передавала в операционную, где мне кроме книги никто помочь не мог. Библию я начала читать, она показалась мне уж очень фривольной. В бытие ведь немало таких эпизодов. И дальше читать ее не стала. При переезде в Томск, мама эту книгу не взяла. Какая ее судьба?

В Беломорске мы работали на две ставки. Три хирурга дежурили и по больнице, и на дому, по очереди. Когда дежурил врач другой специальности, дежурящий хирург оставлял свои координаты, где бы он не находился. Вызвали и из кинотеатра (во время сеанса раздавался голос приехавшего шофера "скорой": "Хирург, на выход!"), и с дней рождения, и с праздников. На последних мероприятиях хирург не позволял себе выпить ни стопочки. Работая на две ставки, я уже могла кое-что купить из одежды. В первую очередь купили материал и сшили мне зимнее пальто с каракулевым воротником, ведь то, что было у меня было сшито еще в 1946 году при поступлении в институт. Это пальто служило мне верой и правдой и в Беломорске, и в Томске, и в Великих Луках, где мне купили новое, а это перелицевали для мамы. И только в Пущино, после смерти мамы, мы с ним расстались. Купили мне шерстяной лыжный костюм, пуховое одеяло (сейчас оно служит матрасом, на котором спит Таня), шелк (из него мне мама сшила платье по выкройке платья, приобретенного в 1946 году). Судьба этого платья печальна. Уже в Великих Луках я собиралась уходить домой. Шла через приемный покой, куда доставили женщину без сознания. Диагноз: "внутреннее кровотечение" - я поставила сразу. Чаще всего это внематочная беременность. Сознание работало мгновенно. Скомандовала: "Экстренно женщину в операционную!". Сама бегом побежала в ординаторскую, надела халат и - в операционную. Анестезиологическая сестра уже давала наркоз, палатная -определяла группу крови, а я в это время, без стерильного халата, одеваю перчатки на немытые руки и вскрываю брюшную полость. Фонтан крови окатывает меня. Нахожу кровоточащий сосуд, на что ушло по времени не больше минуты, накладываю на него зажим. Кровотечение остановлено. Можно вздохнуть. Все помогающие быстро справляются со своими обязанностями. А я снимаю намокший от крови халат, на промокшее платье надеваю клеенчатый фартук (его менять не было времени), мою руки, одеваю стерильное белье и теперь уже спокойно приступаю к операции, благо, пульс появился, артериальное давление низкое, но определяется. К концу операции все показатели нормализуются. Теперь уже можно размыться и сдать смену. Сдаю отделение и отправляюсь домой. Привести платье в порядок не удалось. На месте потоков крови краска выцвела. Так и сейчас это платье в Великих Луках висит, как музейный экспонат.

В Беломорске мы, врачи, были частыми посетителями книжного магазина. Там я купила "Декамерона". Эту книгу весной 1956 года я подарила Саше Клементу в день защиты кандидатской диссертации. Самое же ценное мое приобретение в этом магазине - подписка на "Всемирную историю искусств". Книги по этой подписке я начала получать в Беломорске, продолжила в Томске, закончила в Великих Луках. Не потерялся ни один том, и это уникальное издание и сейчас украшение моей библиотеки.

В Беломорске был уникальный кинотеатр - одноэтажный длинный барак. В кино ходил весь город. Зал всегда был переполнен.

Врачебная колония жила дружно и весело. Разнообразие в жизнь вносили гости. К Нине Читашвили приезжал Фуат. Мне он привез подарок из Ленинграда. Собирала его Алла Владимировна с лучшими намерениями, но он меня озадачил. Это был мешок с сахарным песком, килограммов на 10. Конечно, сахар - это хорошо, но я ждала памятный подарок, лучше всего книгу. Не сразу смогла сесть за бумагу и отблагодарить, чем очень обидела Аллу Владимировну. Сахар пошел на морошковое варенье. Летом главный врач организовала нам поездку на грузовике на один из островов, где ее было несметное количество. Мы ездили с мамой. Было прохладное утро, и я поехала в шерстяном платке и потеряла его в лесу. Было жаль. А вот грибы росли прямо на нашем острове, так что ездить за ними не приходилось. Заглядывали к нам офицеры из морской части, стоящей на берегу Белого моря у окончания канала. С одним из них у меня сложились странные отношения. В день нашего знакомства он пригласил меня в гостиницу, у него с собой был томик стихов Есенина, которого только что начали издавать, после его безвременной кончины. Он читал мне "Анну Снегину". Потом мы обсуждали это произведение и довольные друг другом разошлись. При расставании он сказал: "Ведь никто не поверит, что мы провели время вместе только за чтением стихов". Во второй его приезд на квартире, где праздновался день рождения, мы остались одни. Он пытался добиться близости, но услышав: "Ведь я буду рожать!", испугался к моей большой радости. Утром я явилась домой, мама меня огорошила одним словом: "Проститутка!" Было обидно. Больше этот человек в Беломорск не приезжал. Передавал мне все время приветы, которые оставались без ответа. И общение прекратилось.

Летом в Беломорск приехала группа студентов на практику после четвертого курса. У них я, будучи в ординатуре, вела на третьем курсе хирургию. Один мальчик очень интересовался хирургией. Естественно, я уделяла ему больше внимания. Вася Чернышев (фамилию его я помню потому, что мы встретились в Великих Луках, это был классный терапевт, который особенно хорошо ориентировался в очень сложной главе медицины - гематологии, но рано умер от сердечно-сосудистой недостаточности) после практики выразил мне недовольство этим фактом. Я же и сейчас думаю, что поступила правильно. Вася готовился в терапевты, зачем ему ассистенция на операции. А для Коли это имело большое значение. В общем практикой они остались довольны. Я сумела договориться с одним из жителей Беломорска, у которого была моторная лодка, об экскурсии на море. Этот человек был влюблен в Север. После армии он жил и работал в Москве, но тоска по северным просторам вернула его в Беломорск. Здесь он в первую очередь обзавелся моторной лодкой очень больших размеров и приспособил к ней мощный трофейный немецкий мотор. Купил ружье для охоты и рыбные снасти. Кстати, рыба Белого моря (камбала, треска и сельдь) необыкновенно вкусна. Тогда с экологией Белого моря все было в порядке. Белое море непредсказуемо. Шторм иногда возникает совершенно внезапно, даже когда кажется, что ясная погода установилась надолго. Наше путешествие было интересным. Мы побывали на нескольких небольших островах, видели гнездовья птиц. Владелец лодки подстрелил одну большую беломорскую чайку. Ее крылья он подарил мне. Они висели у меня на стене в Беломорске, а затем в Томске рядом с крыльями совы - это уже подарок Вали. При переезде в Великие Луки я их не взяла. Через прозрачную воду на мелководье мы видели много морских звезд, заросли ламинарий, стайки рыб. Варили двойную рыбацкую уху из камбалы. Это когда первая сваренная порция рыбы выкладывается на чистые доски, а в кастрюлю закладывается вторая порция рыбы и приправа. Вкусно!!! Дело шло к вечеру, мы направлялись к дому, и тут разыгрался шторм. Нас всех уложили под брезент. Волны перекатывались через нас. Зачихал мотор. Хорошо, что наш водитель быстро нашел и починил неисправность. А время-то шло. Скорость из-за сопротивления воды была низкой. Надо было все время идти на волну, прорезая ее, иначе она опрокинула бы лодку. Стемнело. Только один человек знал, как в темноте и при неспокойном море не заблудиться. В городе уже было объявлено, что лодка не вернулась. На берегу под дождем и ветром нас ждало руководство города, больницы и просто люди. Когда они увидели лодку, радость охватила всех встречающих. Никто даже не выразил неудовольствия по поводу авантюризма владельца лодки и меня. Но больше нас в море не пустили.

Для проверки практики к студентам приехала Мария Михайловна Тушинская (дочь знаменитого терапевта профессора Тушинского), работавшая в факультетской терапии. Она остановилась у нас. В дни ее пребывания в Беломорске был день рождения у одного из студентов, куда ее пригласили. Наблюдая мою жизнь, она и мне и маме еще раз напомнила о моем пороке сердца, еще раз высказала свой прогноз: "Хирургия не Вашего сердца". Здесь придется вернуться ко времени моей интернатуры. В общежитии мы жили с Фаней Туманской. Она была очень умной и занималась научной работой у Марии Михайловны Тушинской. Ей нужно было получить данные плетизмографии у здоровых людей. Для этого она пригласила меня на эксперимент. Во время него в лабораторию вошла Мария Михайловна. Посмотрела она на меня и спросила у Фани: "Что Вы делаете?" Та объяснила. Эксперимент был прекращен. Мария Михайловна послушала меня и сказала: "Результаты эксперимента уничтожить, потому что это не здоровый, а больной человек со сложным пороком сердца!" И тут же, узнав, что я специализируюсь по хирургии, изрекла: "Хирургия не для вашего сердца". Но я уже вкусила гипноз операционного стола, и отказаться от хирургии для меня не представлялось возможным. Тем более. Что к этому моменту я справилась еще с одной проблемой: у меня на операциях перестали дрожать руки.

В Беломорске у меня перед глазами начали маячить черные точки и фигурки из них. Особенно они стали мне мешать зимой, когда вокруг сверкал белый снег. Молодая окулист, учитывая мою работу в туберкулезном отделении на практике после четвертого курса и контакт с братом, больным туберкулезом, поставила мне грозный диагноз - туберкулез глаз. Я сейчас же поехала на кафедру глазных болезней в свой институт, где мне сказали, что с моими глазами можно найти иголку в амбаре с зерном. Черные точки - это уплотнения в стекловидном теле глаза, возникающие от переутомления. Мне посоветовали носить темные очки и научиться смотреть, не фиксируя их в поле зрения.

Беломорская больница обслуживала город, прилегающие районы и воинскую часть, расположенную вблизи города. В ней работали следующие отделения: терапевтическое, хирургическое, инфекционное, родильные койки. В поликлинике принимали и узкие специалисты: окулист, зубной врач (среднее образования), протезист. Они же консультировали в больнице. Не было невропатолога, отоларинголога, психиатра и других. По больнице дежурил один врач, он оказывал помощь больным всех профилей. Врачи всех специальностей должны были уметь: делать первичную обработку ран, выскоблить полость матки при кровотечении, которое чаще всего осложняло криминальный аборт, сделать временную иммобилизацию при подозрении на перелом (ретгенолаборант работал только днем). А вот на экстренные операции вызывались хирурги.

Больницей много лет руководила удивительная женщина. Она очень берегла своих врачей, замечания делала только с глазу на глаз и везде, как могла, защищала. Работать на две ставки тогда запрещалось. Но она платила на свой страх и риск.

Вспоминая о больных, вижу, что в памяти остались только грустные истории. Здесь я повторно встретилась с ситуацией, когда рентгенограмма не показала перелом. В поликлинику привезли человека с травмой голени. Клинически был перелом, который на рентгенограмме не обнаруживался. Я все-таки наложила гипсовую лангету. Когда пришло время ее снимать, больной по-прежнему не мог встать на ногу. Я догадалась сделать повторную рентгенографию. На снимке четко был виден перелом большеберцовой кости. Хорошо, что целая малоберцовая кость и гипсовая лангета спасли от вторичного смещения.

В больницу был доставлен больной с вывихом бедра. Как вправлять? Побежала домой читать книжки. Решила вправлять малоэстетичным, но надежным способом. Помочь попросила водителя "скорой помощи". Больной укладывается на полу, хирург ложится тоже на пол валетом и руками осуществляет тягу, вправляя вывих. Водитель держит за подмышки, чтобы стабилизировать положение больного. Вывих вправился очень легко, все участники операции были удивлены необычностью техники и благополучным исходом.

Два печальных случая связаны с травмой черепа. Невропатолога у нас не было, и лечение этих больных всегда было нелегким. К нам поступил молодой человек с тяжелой травмой черепа, при которой необходим строгий постельный режим. Он чувствовал себя хорошо и постоянно нарушал режим. Однажды утром встал и упал. Когда я прибежала по вызову сестры, он уже был мертв. Второй случай: в ресторане два солдата, выпив, стали выяснять отношения. И один со всей своей силушки вонзил вилку в голову другого. Рана была небольшая. Дежурившая гинеколог наложила швы без ревизии раны, но догадалась его положить. Видимо был поврежден большой сосуд, и нарастающее кровотечение привело к смерти. А на секции действительно перелом черепа с большим кровоизлиянием. Еще один прозеванный перелом, перелом шейного отдела позвоночника, привел к смерти. Жена спустила пьяного мужа с лестницы второго этажа. При поступлении в больницу поставлен диагноз - множественные ушибы мягких тканей. Никаких сигналов о переломе шейного отдела позвоночника не было. А через несколько дней развился паралич всех четырех конечностей, и наступила неожиданная смерть. На вскрытии тоже неожиданная картина: перелом второго шейного позвонка с кровоизлиянием, распространяющимся на область продолговатого мозга, которое уже успела нагноиться. Тут одни вопросы. Почему травма второго позвонка не проявилась сразу? Почему нагноилось кровоизлияние? Родственники написали жалобу. Но главврач сумела доказать, что ошибки врачей не было.

Во время зимних морозов выпивший молодой человек уснул на крыльце своего дома и получил тяжелые отморожения обеих ног. Мне пришлось делать ему ампутацию обеих ног на уровне средней трети голени. Психологическое состояние его было ужасным. Мне пришлось стать психологом, много разговаривать на тему, что человек без ног может не только жить, но и работать. Я сделала ему первые протезы - гипсовые гильзы с деревянными опорами. На них он сначала встал, а потом и пошел, с костылями. Настроение улучшилось. Мне удалось переправить его в Петрозаводск на протезирование.

Большие переживания у меня связаны с молодым человеком, которому я сделал резекцию желудка. Он пришел на призывную комиссию, жалоб не предъявлял, но казалось, что он при ходьбе хромает. Долго мы заставляли его шагать, чтобы выяснить причину хромоты, и, наконец, решили дать отсрочку и направить в Петрозаводск к невропатологу. В то время в армию стремились все, и для него отказ от призыва был трагедией. Ночью он поступил в больницу с прободением острой язвы желудка. На операции обнаруживаю большую дырку в желудке в зоне, где ушивание сразу привело бы к сужению выхода из желудка. Пришлось делать резекцию желудка. В послеоперационном периоде началась неукротимая рвота. Все консервативные методы эффекта не давали. Я решила, что я неправильно пришила петлю к желудку. При повторной операции, оказалось. Что все сделано правильно. Теперь я перевела мальчика на лечебный сон. Он у меня проспал целую неделю и проснулся практически здоровым.

Приближалось время отпуска. И передо мной опять встал вопрос: как покинуть Беломорск? Витя, я и терапевт работали во ВТЭК. И здесь случилась весьма неприятная история. В больнице истопником работал мужчина, получивший контузию во время войны и имевший вторую группу инвалидности. Со времени окончания войны прошло еще мало времени, и такие люди позволяли себе вести себя по-хулигански. В Беломорске невропатолога не было, и я как председатель комиссии дала ему направление в Петрозаводск. Он усмотрел в этом отказ от второй группы и начал бушевать: в меня летели чернильные приборы, ломались стулья. Уже не помню, кто его усмирил. В Петрозаводск он решил все-таки не ехать, но непременно мне отомстить - зарубить топором. Однажды от неминуемой смерти меня спасла главврач. Она же подала дело в суд. Ему дали два года тюрьмы. Это обстоятельство и было толчком к тому, чтобы я задалась целью - как можно скорее покинуть Беломорск. Тогда единственной возможностью это сделать было выйти замуж. Существовал закон, по которому молодой специалист должен был на месте назначения отработать три года. Но и после этого не всем удавалось уехать. У меня были варианты выхода замуж:

-- Юра Масленников, мой одноклассник из Костромы.

-- Володя Марченко из Кировска Мурманской области.

-- Валя Кулаковский из Томска.

Но это уже другая история. Когда-нибудь я напишу без утайки о своих увлечениях и единственной большой любви.

В Беломорск по просьбе мамы приезжала тетя Лида, чтобы уговорить меня ехать в Кострому к Юре. Но вот настало время отпуска. Я побывала в Костроме, но выйти замуж за Юру не смогла и отправилась в Томск.

Томск.

15 октября 1956 года я оформила брак с Валей Кулаковским и в Беломорск больше не вернулась.

В Томске меня при первом же обращении ректор медицинского института, Сергей Петрович Ходкевич, принял на работу к себе на кафедру общей хирургии, которая занималась легочными больными. У меня уже был опыт работы с этими больными в ординатуре, и именно это, наверно, явилось основной причиной того, что меня быстро приняли на работу. При приеме на работу он все-таки спросил: "Дети будут?" "Будут", - ответила я, но это не повлияло на его решение.

Методику консервативного лечения больных с гнойными процессами в легких, разработанную Сергеем Петровичем. По этой методике удавалось вылечить многих больных без операции. Методика заключалась в следующем: стеклянным ингалятором, изготовленным в мастерских института, распылялся новокаин или новокаин с антибиотиками. Особенность этого ингалятора, что носик его был удлинен и изогнут по форме верхних дыхательных путей. Использовался и металлический ингалятор уже для интратрахеального распыления. И третий путь введения - катетером прямо внутрилегочно. А вот пункционное введение антибиотиков здесь не применялось, видимо потому, что в отделении не лежали запущенные больные, у которых было стопроцентное спаяния легкого с плеврой, и для которых эта методика была опасна. У меня была база этих методик полученная в Ленинграде.

Во время ремонта клиники общей хирургии мне пришлось поработать и в факультетской хирургии, руководимой профессором Альбицким, и в госпитальной, руководимой профессором Савиных. В клинике Альбицкого превалирующим направлением была костная патология. В клинике Савиных ведущим направлением было лечение рака желудка и пищевода. Операции по поводу этих заболеваний производились под спинномозговой анестезией и были одномоментными. Работали две бригады. Первая удаляла часть пораженного пищевода и работала в грудной полости. Вторая - готовила петлю кишечника для замещения удаленной части пищевода и работала в брюшной полости. Первые операции были с переменным успехом, но за последние пять лет все заканчивались выздоровлением. В клинику принимались больные только не курящие, из сотрудников тоже никто не курил. Савиных оперировал только с одной медсестрой, даже тогда, когда ему приходилось выезжать для операции в Москву. Ему многократно предлагали переехать в Москву, но он неизменно отказывался. В Томске, да и вообще в Сибири, величины, подобной Савиных, не было. А в Москве он был бы один среди многих. Мне посчастливилось один раз участвовать в операции у больного с раком пищевода. Я была ассистентом во второй бригаде. Впечатление потрясающее: от безукоризненной спинномозговой анестезии, от слаженности работы обеих бригад, от результата операции. Мою маму по поводу зоба тоже оперировали в клинике Савиных. Ей пришлось сразу же бросить курить. Операция была очень сложной, профессор Савиных вызвал меня для разговора: "У вашей мамы рак, исход может неблагоприятным". К счастью, диагноз рака не подтвердился, но из-за технически сложной и длинной операции было небольшое осложнение: гематома в области рубца справа, которая впоследствии нагноилась. Рана заживала уже дома в течение 1-1,5 месяцев.

Что еще вспоминается? Операции на легких в клинике делались под местным обезболиванием по методике шефа. Но однажды докторша, производя эту анестезию, передозировала новокаин. Это плюс психологический шок привели к смерти молодой женщины. После этого случая Сергей Петрович стал более активно переходить к интратрахеальному наркозу. Я и Николай Николаевич Паршин быстро освоили интубацию, введение наркоза, и он стал широко применяться. В клинике была еще особенность в операционном походе при удалении аппендикса: использовался разрез не в подвздошной области, а области прямой мышцы живота (параректальной). Я очень хорошо помню свой вылет в Калашниково. Тамошний хирург не мог справиться с парезом кишечника у больного, оперированного по поводу гнойного аппендицита с перитонитом. Летела я на кукурузнике. Это маленький двукрылый самолетик, крылья которого затянуты брезентом. Качка была невообразимой. Самолетик то бросало вниз, то несло вверх. Все пассажиры сидели с мешками (самолет мог брать всего четырех пассажиров). Меня бог миловал, меня не укачивало. На аэродроме меня ждала "скорая". Справиться с парезом кишечника удалось консервативно, и я возвратилась в Томск.

В методах выхаживания больных мое мнение не всегда совпадало с мнением шефа. Я не спорила, а терпеливо ждала, когда он уйдет, и начинала действовать по-своему. А победителя не судят. В клинике я провела еще очень большую работу. Привела в порядок архив за пять лет. Все истории болезни отсортировала, пронумеровала, сложила в папки. Теперь каждую легко было найти. Одну папочку взяла на память.

Два раза я удачно выступала на заседаниях хирургического общества в Томске. Первое сообщение - "Шов танталовыми скрепками", второе - "Дифференциальная диагностика между раком легких и туберколомой". Евдокия Лазаревна Селина в молодом возрасте перенесла инфаркт миокарда. У нее было профессиональное варикозное расширение вен. По поводу тромбофлебита этих вен она лежала в клинике. Пошла помыться в ванне и потеряла сознание. Ее привели в чувство, но выявилась картина инфаркта. Это произошло оттого, что оторвавшийся тромб через овальное окно попал в правое предсердие, а затем в левый желудочек и закупорил одну из артерий сердца. Борьба за ее жизнь была сложной. Сотрудники по очереди дежурили у ее постели. Через месяц я свезла ее домой. Она уже после моего отъезда из Томска вернулась к хирургической работе, написала диссертацию и защитила ее. Меня она благодарила за архив и четкое и ясное написание историй болезни. При обоих посещениях Томска она мне помогала и с жильем, и с питанием, и доставкой из аэропорта.

У Сергея Петровича Хоткевича был большой сплоченный коллектив институтских и клинических сотрудников. Селина Евдокия Лазаревна, Паршин Николай Николаевич, Шпынова Полина Дмитриевна стали моими лучшими друзьями. После отъезда из Томска связь с ними поддерживалась до 1991-93 годов (времени дефолта). У Сергея Петровича на многое был свой взгляд. Всех своих работников он заставлял заниматься наукой. Я занималась ранней диагностикой рака и профилактикой экспериментально вызванного бронхоспазма. Последний был очень грозным осложнением, которое, возникая на операции, всегда приводило к смерти. Распыление новокаина действительно помогало справиться с этим грозным осложнением. Цитологию мокроты, прескаленную биопсию лимфоузлов я быстро и хорошо освоила. Собрала литературу, обработала истории болезни больных с раком легкого из архива. В общем две трети кандидатской были готовы. Но как всегда вмешались обстоятельства. Смерть мужа и последствия этого привели к моему отъезду из Томска. Материалы диссертации я уничтожила за ненадобностью только в 2006 году.

Ко мне в клинике все очень внимательно относились. Очень помогали мне во время тяжелой болезни мужа и после его смерти. Главный врач больницы был удивительным человеком. Он работал у Сергея Петровича, вел студентов, но не оперировал из-за дерматита рук. Когда Вале нужны были наркотики, он помог мне с рецептами через богашовского хирурга бывшего у нас на специализации. Чтобы мне не бегать каждый день по аптекам я в один день покупала много ампул. Иногда у меня была до ста ампул сразу. 25 ампул почерневшего омнапона до сих пор стоит у меня в аптечке. Наличие наркотиков дома в свое время помогло мне спасти маму от инфаркта миокарда. В 1959 году в СССР появилась тревога, что из Индии привезли натуральную оспу. В одно из дежурств ко мне привезли женщину с аллергической сыпью. Я оказала ей помощь и отправила домой. Утром главный врач, Василий Иванович, вызвал меня в кабинет. Посадил на стул и сказал: "Сиди!", а по адресу этой больной послал инфекциониста. Инфекционист доложил, что я права, это не натуральная оспа, а действительно аллергия. И тогда главврач отпустил меня работать. Думая об отъезде из Томска я пошла просить у него совета. Он одобрил мое решение. "Институт Вам жилплощади никогда не даст. Томск - это десять месяцев зима, а остальное - лето. В жизни человека наука важна, но не главное. Ваше решение переехать обосновано и психологической травмой". Так я с помощью мамы решилась уехать. Сергей Петрович никогда не брал на работу тех людей, которые от него уволились, но у меня сохранились два его письма, в которых он предлагал вернуться.

Великие Луки.

Почему Великие Луки? В это время в Великих Луках построили новую городскую больницу и туда требовались специалисты всех профилей. В этом городе работала моя институтская подруга Фаина Давыдовна Туманская. Она пригласила меня приехать. Ехали мы из Томска опять через Ленинград: я, мама и Таня. Контейнер с вещами сразу же отправили в Великие Луки. В Ленинграде меня сразу брали работать и в городе и в районе, но без предоставления жилой площади. В Великие Луки поехала сначала я одна. Мама с Таней оставались у тети Лиды и приехала в Великие Луки после получения мной контейнера. В Луках меня Боря Дубовер, муж Фани. Фаня уже сняла для меня временное жилье.

Принимала меня на работу завгорздравотделом Мария Иосифовна Рудый, которая не забыла напомнить мне, чтобы я в заявлении написала, что приехала по приглашению, опубликованному в "Медицинской газете". Это было важно для получения квартиры в течение года. 2 июня 1960 года я приступила к работе в хирургическом отделении Великолукской городской больницы в качестве ординатора. Великолукский период моей жизни можно разделить на четыре части:

-- Взрослая хирургия (1960-67 годы)

-- Детская хирургия (1967-71 годы)

-- Детская поликлиника (1971-83 годы)

-- Детский коллектив "Солнышко" (1983-85 годы)

Первый период. 2 июня, в день моего поступления на работу, в утреннее время все хирурги были заняты на операции: удаление молочной железы по поводу рака. Операция эта травматичная и длительная шла под масочным наркозом. Я с разрешения Владимира Тимофеевича перевела наркоз на интубационный. Но тогда еще не было мышечных релаксантов, и на введение трубки в трахею больная отреагировала. В операционной раздался тревожный вздох персонала. Но дальше все пошло штатно и оказалось полезным и для больной, и для хирургов. Так с этого времени в мою хирургическую деятельность прочно вошла анестезиология.

В этом отделении работали одни мужчины: Иванов Владимир Тимофеевич, заведующий; Рыжков Алексей Иванович, хирург с урологическим уклоном; Кубраков Анатолий Иванович, одновременно работавший начмедом; Спиринцов Владимир Александрович, хирург с травматологическим уклоном. Отделение набирало мощь, укомплектовывалось кадрами. Пришли работать: Кашинский Адольф Альбертович, Кутузов Иван Иванович, Минов Вениамин Петрович, Ситников Владимир Александрович. Отделение обслуживало по городу больных с хирургической патологией всех возрастов. Детская хирургия в то время находилась на стадии становления. У нас ни у кого не было специальной подготовки. Не было и специальной литературы по детской хирургии. Мужчины, естественно, стремились всех детей положить ко мне в палату. Как же мне было трудно! Даже пунктировать вену не всегда удавалось, приходилось обращаться в детскую больницу. Там работали две медсестры-близняшки. Одна была оформлена сестрой физиокабинета, а другая - процедурной. Но они выполняли и ту, и другую работу вместе и были виртуозами в своем деле. Мы у них учились.

Даже такое простое дело, как сифонная клизма ребенку с болезнью Гиршпрунга оказалось совсем не простым. Одна из сестер сделала клизму с простой водой, возник водный удар, пришлось ребенку оказывать экстренную помощь.

Я чувствовала, что у меня не хватает знаний. С позволения Владимира Тимофеевича и с помощью главного хирурга области Ивана Ивановича Салтана на меня была получена путевка на трехмесячные курсы специализации по детской хирургии в Институте усовершенствования врачей в городе Москве, на базе детского хирургического отделения больницы имени Русакова, под руководством профессора, доктора наук Станислава Яковлевича Долецкого. Он обладал огромной эрудицией, прекрасно владел техникой оперативных вмешательств во всех областях детской хирургии, был отличным педагогом и непревзойденным организатором (в коллективе никогда не было конфликтов между работниками института и больницы). Все занимались научной работой, все помогали курсантам в освоении новой профессии. Курсанты дежурили по "скорой", участвовали при проведении всех сложных операций. Очень интересными были тематические конференции, где каждый курсант мог изложить свое мнение, консультационные приемы в поликлинике, разборы больных перед операцией. Мы посетили хирургическое отделение больницы имени Филатова (там тогда работал молодой, а ныне знаменитый доктор Рошаль), больницу имени Морозова, институт Вишневского и институт Склифосовского. В институте Вишневского мы впервые увидели ЭВМ, занимающую стену огромной комнаты. Но она уже помогала в диагностике. Мы с замиранием сердца следили за работой этой махины. Нам показали ожоговое отделение и операцию по поводу калькулезного холецистита под местной анестезией, проводимую сыном знаменитого Вишневского Александром Васильевичем. Анестезия была столь искусна, что больной не среагировал ни на одно действие хирурга в течение всей операции. В институте Склифосовского нам показали музей Сергея Сергеевича Юдина и банк тканей. Там забиралась трупная кровь, роговица, кости. Мы получили убедительные доказательства преимущества трупной крови. Сергей Сергеевич Юдин за разработку применения трупной крови получил посмертно государственную премию. По возвращении с курсов мне уже было легче работать с детьми. Теперь уже официально всех детей госпитализировали в мою палату.

После объединения областной и городской больницы на улице Пушкина сосредоточились все отделения хирургического профиля. И теперь необходимо было обслуживать не только городских детей, но детей из прилежащих районов (Новосокольнического, Куньинского, Бежаницкого, Себежского, Пустошкинского, Локнянского и Усвятского). Поэтому создается уже полноценная детская палата. Этих хлопотных пациентов и врача с нелегким характером согласилась взять только Мария Ивановна Зубкова. У нее был огромный опыт в этой области и опыт прекрасного организатора. С ней легко работалось. Она во многом мне помогала: и в вопросах диагностики, и в вопросах лечения. Вспоминаю, как у нас лежал тяжелейший больной с остеомиелитом. Имевшиеся у нас антибиотики эффекта не давали. С помощью Марии Ивановны по телефону была налажена связь с главным детским хирургом Минздрава. Нам самолетом прислали американский Сигмомицин. Ребенка удалось спасти.

В первый период моей работы в плане медицинских наблюдений встретилось много необычного. Во-первых, сразу после 2 июня Владимир Тимофеевич ушел в отпуск, и я осталась заведующей отделением. За этот месяц кроме четырех дежурств меня 16 раз вызвали ночью. На одном из моих дежурств поступил вызов к больной с кровотечением. "Скорая" была на вызове, и пришлось ехать мне. Больной оказалась Анна Яковлевкна Иванова, учительница первой школы, у которой было обильное кровотечение. Она лежала на кровати, а на полу была лужа крови со сгустками. Мне стало сразу ясно, что это кровотечение не легочное, потому что легочное всегда идет с кашлем и пенообразованием. Ни того, ни другого здесь не было. Обилие крови и алый цвет ее говорил о том, что это не желудочное кровотечение, а пищеводное. Больную экстренно надо было госпитализировать. Но она отказывалась ложиться в больницу. Терялись минуты. Наверно из-за напряжения я начала разговаривать нецензурно, позвала шофера, и мы насильно погрузили ее на носилки. В больнице начали всю терапию, положенную при кровотечении. И вызвали для консультации ассистента Ленинградского Педиатрического института, высококвалифицированного хирурга (это была женщина, которая приехала инспектировать студентов, находящихся у нас на практике). Она согласилась с моим диагнозом, что это кровотечение их варикозных узлов кардиального отдела пищевода, и что необходима экстренная операция. Для этой операцией требовалось хорошее обезболивание. И мне пришлось этим заняться. А для ассистенции вызвали из отпуска Владимира Тимофеевича Иванова. Результаты были отличные. Анна Ивановна вернулась к нормальной жизни и еще долго работала в первой школе математиком.

Ко мне поступил больной со стенозом желудка. Желудок был расширен до невероятных размеров. Решили, что стеноз вызван язвой. После подготовки пошли на операцию. На операции обнаружен рак желудка с метастазами в малый сальник. Произведена высокая резекция желудка с удалением большого и малого сальника. Уверенности в радикальности вмешательства не было. У него была жена и трое детей. Жене я рассказала всю правду и не обещала длительную жизнь. А он прожил более 10 лет и умер от другого заболевания.

В Великолукской городской больнице работал завотделением Руруа, по слухам окончивший не медицинский, а ветеринарный институт. Мне пришлось встретиться с его художествами. У сына Владимира Прохоровича Гаврилова, нашего дальнего родственника, был выпотной перикардит. Для спасения его жизни решили удалить жидкость пункцией. Хирург подготовила все для операции и для уточнения места пункции пригласила Руруа. Тот ткнул пальцем и ушел. Точка была опасной, и молодой человек умер на игле. Ко мне поступила воспитательница детского сада с клиникой перитонита. Руруа оперировал ее по поводу острого аппендицита. В справке было написано, что отросток удален. Женщина решила, что у нее рак и долго не обращалась к врачу. Мне с трудом удалось уговорить ее на операцию. Она дала все координаты мужа, с которым была в разводе, чтобы в случае беды он взял к себе дочь Таню. На операции действительно был обнаружен перитонит. А источником его была гангрена червеобразного отростка, не удаленного во время первой операции. Дальше пошла борьба за жизнь, и она была выиграна. Впоследствии с этой женщиной и ее дочерью мы дружили. Анну Иосифовну Иванову (маму Иры), Руруа оперировал по поводу варикозного расширения вен нижних конечностей. Не были соблюдены элементарные технические правила. В результате наступил рецидив заболевания. Она у меня лежала с тромбофлебитом этих рецидивировавших вен. Когда я приехала в Великие Луки, Руруа уже оттуда уехал.

Острый аппендицит - это хамелеон. И, казалось бы, простая диагностика этого заболевания временами оказывается чрезвычайно сложной. В приемный покой врач фтизиатр доставила свою маму с диагнозом "почечная колика". С этим диагнозом она поступала неоднократно. Сразу же были взяты анализы мочи и крови, которые были противоречащими. В моче определялось большое количество эритроцитов, сигнал почечной колики. А кровь говорила о воспалении. Я решила, что патология сочетанная и после консультации с урологом пошла на операцию с диагнозом "острый аппендицит". Оказалось, что отросток очень длинный, располагался забрюшинно и шел к почке рядом с мочеточником. Воспаленный отросток вызывал ответную реакцию соседа. Поэтому клиника и была такой запутанной. Послеоперационный период был гладким, с полным выздоровлением. Боли в животе больше не беспокоили. За всю многолетнюю хирургическую жизнь от острого аппендицита у меня умерла одна больная. Это была учительница. Муж ее тоже был учителем, в семье было трое детей. Когда она заболела, он упорно не вызывал "скорую помощь". А когда вызвал, и был поставлен диагноз "острый аппендицит", отказался ее госпитализировать, говорил: "От аппендицита никто не умирает, торопиться нечего". Только тогда, когда жена не могла уже подняться с кровати, через трое суток после начала заболевания, посадил ее на мотоцикл и сам привез в приемный покой. Я ее срочно оперировала. В животе свирепствовал гнойный перитонит. Отмыть от гноя петли кишечника не удалось. Пришлось применить множественное дренирование. После операции сразу было налажено переливание дезинтоксикационных растворов. Но через несколько часов больная угасла от остановки сердца. Я плакала. Меня просили поговорить с мужем. Я отказалась, не могла простить ему смерть цветущей женщины, матери троих детей. Расскажу еще о двух острых животах. Нас повторно вызывали в инфекционное отделение, у больной на фоне дизентерии развилась картина перитонита. И, наконец, мы с Владимиром Тимофеевичем сдались. На операции обнаружился геморрагический перитонит - реакция на острую дизентерию. Зря мы сдались. Больную пришлось снова переводить в инфекционное отделение, где мы ее наблюдали до полного выздоровления. Второй случай - меня и Владимира Тимофеевича повторно вызывали в терапевтическое отделение. Требовали перевести в хирургическое мужчину с резкими болями в животе и высокой температурой. Мы сдались. Но на операцию не пошли, а назначили сначала глистогонное лечение. В анализе кала еще в терапевтическом отделении было обнаружено большое количество яиц аскарид. Результат был ошеломляющим. Отошло более ста аскарид, целый таз. Температура нормализовалась, больной выздоровел, и его выписали домой.

Нельзя не рассказать о двух больных с псевдомиксомой. Поступила женщина с огромнейшим животом. Решили, что это киста брыжейки. На операции оказалось, что это действительно киста. Удалить ее удалось после эвакуации содержимого. Оказалось, что это слизь, и ее более 10 литров. Все наши последующие действия не представляли технических трудностей. Результат - выздоровление. Во втором случае такой слизью был заполнен червеобразный отросток и он был размером 10 в 5 в 3 см, почти как колба. Пришлось встретиться и с хорионэпителиомой, со злокачественным течением. Мы шли на операцию по поводу перитонита. По вскрытии брюшной полости увидели, что вся брюшина в сосульках хорионэпителиомы. Что-либо сделать было не возможно. Мы передали больную под наблюдение гинеколога, и дальнейшая судьба ее мне не известна.

Принимая больную с острым аппендицитом, я, как всегда, при обследовании следовала своей отработанной до автоматизма методике осмотра больных, которая не позволяла пропустить сопутствующие заболевания. У этой больной я на третьем пальце правой стопы обнаружила пигментную бородавку, которая постоянно травмировалась обувью и, по словам больной, начала расти, а это было признаком малигнизации. Я объяснила больной ситуацию и предложила ей, не выписываясь из больницы ампутировать палец. Больная на ампутацию не согласилась. Пришлось широко иссекать кожу с последующим замещением дефекта лоскутом на ножке. Гистология, к счастью, оказалась доброкачественной. Больная поправилась и была мне благодарна.

Моя методика осмотра больных спасала меня от казуистики в течение всей моей медицинской жизни. А вот Лев Насонович Бурдецкий принял больную, посмотрев только лор-органы (уши, нос и горло). Об остальных системах написал по трафарету, не глядя. Даже не заметил, что больная беременна. А через несколько дней в ванной комнате под скамеечкой нашли мертвого младенца.

Где бы я ни вела занятия по оказанию первой медицинской помощи, всегда очень подробно рассказывала о показаниях к наложению жгута и технике его наложения. Особенно этому вопросу я стала уделять повышенное внимание после встречи с осложнением, связанным с неправильным наложением жгута. В этом случае жгут накладывался фельдшером. Мужчине ножом ранили голень и порезали крупные венозные стволы. Для остановки кровотечения был наложен жгут, который не приостановил подачу крови по артериям и затруднил отток крови по оставшимся неповрежденными венам. Я увидела не ногу, а бревно. Ногу удалось спасти, но процесс восстановления был значительно удлинен.

Однажды меня позвал в операционную В.А.Ситников. Он оперировал женщину по поводу варикозного расширения вен ноги. Перевязав вену, он заметил, что нога начала прогрессивно увеличиваться в объеме. Вызвал меня в операционную для консультации. Мне стало сразу ясно, что он не только перевязал, но и пересек цетральную магистральную вену бедра. Я срочно вызвала Марию Ивановну Зубкову, и мы включились в операцию. Удалось восстановить вену сосудистым швом. Мария Ивановна хотела перевязать все-таки поверхностную вену, но я ее отговорила. Ведь не известно, как поведет себя наш восстановленный сосуд. При неполном восстановлении его проходимости, коллатерали от поверхностной вены могут стать единственным путем оттока. Все обошлось, ногу сохранили, но варикозные вены остались. Больной рекомендовали только консервативные методы их лечения.

В первый год моего приезда ко мне обратилась женщина, работавшая в гардеробе. Она была медсестрой, но после попытки удалить ей лапчатую липому левого бедра раны не заживали и постоянно гноились. Из-за гнойного процесса она не могла работать в отделениях. Она обратилась с просьбой помочь ей. Левое бедро представляла собой неприятное зрелище. Резко увеличенное в объеме из-за большой липомы с множественными свищевыми ходами и гнойным отделяемым. Мне казалось, что я смогу ей помочь. На повторной операции я иссекла рубцы, свищевые ходы, удалила лигатуры и липоматозные разрастания в пределах тканей, не пораженных гнойным процессом. Всю липому убрать не удалось. Ее лапы проникали между отдельными мышечными волокнами, и попытка их убрать грозила кровотечением и нарушением функции мышц бедра. Рана зажила первичным натяжением, и женщина вернулась к медицинской работе, стала работать в детском отделении родильного дома. Через несколько лет я ее встретила в родильном доме. Она мне показала свою ногу, и я с удивлением увидела нормальное бедро с линейным рубцом. Обратное развитие опухоли она связывала с тем, что еженедельно ходила в парную и веником хлестала по больной ноге. Думаю, что веник здесь не причем, а самоизлечение бывает и в случае доброкачественных, и в случае злокачественных опухолей. Так в Томске, в клинике Савиных мужчине была произведена пробная лапаротомия. Рак оказался неоперабельным. Через четыре года он встретил оперирующего хирурга и благодарил за излечение. А через двенадцать лет, уже во время моей работы в Томске, его демонстрировали на хирургическом обществе в Томске совершенно здоровым. Когда заболел мой муж, я много прочитала литературы по вопросам онкологии и нашла более ста описанных случаев самоизлечения раковых опухолей.

В жизни больницы могут быть самые невероятные случаи. Мыли окна, и сестра оставила на тумбочке банку с нашатырным спиртом. Как больной мог его выпить, непонятно, запах-то резчайший. Хорошо, что сестра Галина Николаевна Бахтова, кстати, очень хорошая сестра, сразу доложила о случившемся. Началась борьба за жизнь больного, выведение яда из организма и спасение пищевода от последствий ожога. И то, и другое удалось. Больной выздоровел. А медсестру все-таки перевели работать в поликлинику.

В наши дни больших катастроф, землетрясений, диверсий краш-синдром (синдром длительного сдавливания) стал обычным делом. А тогда, впервые встретившись с ним, мы не сразу его распознали. Пьяный молодой человек пролежал на своей завернутой за спину руке более двенадцати часов. Очнувшись, он пришел домой, но вскоре почувствовал себя очень плохо, рука быстро отекла и покрылась красными пятнами. Первое, о чем мы подумали - это была аллергия. Но вскоре выявилось полное отсутствие функции почек. Аппарата "искусственная почка" не было ни в Великих Луках, ни в Пскове. Пришлось срочно договариваться с Ленинградом и отправлять больного туда санавиацией. Но время было потеряно, и больной погиб. Вторая больная была не столь тяжелой, но мы уже имели опыт и с Марией Ивановной на руке сделали несколько лампасных разрезов от плеча до кисти. Токсическая жидкость не успела всосаться. С умеренной почечной недостаточностью удалось справиться. Женщина выздоровела, только потребовалось длительное лечение для восстановления функции руки.

За время моей работы во взрослой хирургии было три случая тяжелых моих ошибок. Каждый раз я удивлялась, как я, довольно аккуратный и внимательный человек, могла их допустить. И только выйдя на пенсию и обследовавшись на современной аппаратуре, я поняла, что они были связаны с кратковременной потерей сознания, вызванной моим сложным пороком сердца. Ночью, оперируя больную с внематочной беременностью, я оставила в брюшной полости салфетку, которую пришлось извлекать в раннем после операционном периоде. Больная выздоровела и претензий не имела, ведь я спасла ей жизнь. Во второй раз я оставила марлевый шарик при аппендэктомии. Рана заживала вторичным натяжением, и вместе с отделяемым был удален и шарик. Больной даже не заметил этой моей промашки, потому что выздоровел в срок. Аппендицит-то был гнойный и нагноение при такой форме аппендицита не редкость. В обоих случаях операционные сестры информировали меня, что счет материала правильный, видимо они его просто не считали и выдали ложную информацию. Но я не привыкла сваливать вину на других людей и получила по выговору в обоих случаях. Третий случай был связан с переливанием иногруппной крови. Алексей Иванович Рыжков ошибся в определении группы крови. Я давала наркоз и отвечала за переливание крови во время операции. В пробах на совместимость не заметила агглютинации. В после операционном периоде развилась картина гемолитического шока, но с ним удалось легко справиться. Спасло то, что действительно, хотя группы были и разные, но у многообразной группы A было большое сходство с группой B. Поэтому человека удалось спасти без особых трудностей.

Завершая рассказ о периоде взрослой хирургии, хочется рассказать и об удаче. Ко мне обратился шофер нашей больничной машины с парапроктитом. Это гнойник около прямой кишки. Но обратился поздно. Я вскрыла гнойник, а гной полился и из раны, и из прямой кишки, значит, сформировался полный свищ. Такие свищи сами не заживают и требуют сложной операции. У меня с этой патологией уже были столкновения. В первый год моей работы привезли на "скорой" Серафиму Михайловну Бурдецкую с болями в области прямой кишки. Она уже несколько дней не находила себе места от болей. Но все, к кому она обращалась, говорили, что она драматизирует ситуацию, и никакой патологии в области прямой кишки у нее нет. Когда я пальцем обследовала прямую кишку, то поняла, что очень высоко сформировался гнойник, который уже успел прорваться в прямую кишку. Отток был недостаточный, и поэтому человек страдал от невыносимых болей. Я вскрыла гнойник в параректальной обрасти. После этого человек сразу же уснул, впервые за неделю. Образовавший полный свищ требовал сложной операции. У меня опыта таких операций не было, и я ее направила в Москву, где ее прооперировали. Результат был хорошим и стойким. Серафима Михайловна никогда не забывала поздравить меня с каждым праздником, нежно относилась ко мне все последующие годы, вплоть до своего отъезда в Израиль. Позже я решилась на операцию в Великих Луках. Исход был хороший. Но шофера я послала в институт проктологии в Москву. Его не сразу приняли, пришлось ночевать на вокзале, и он вернулся в великие Луки и уговорил меня попробовать избавить его от страданий дома. И вот я с Вениамином Петровичем Миновым, который к тому времени прошел специализацию по проктологии успешно закрыли этот свищ. После этого при любой встрече, когда я шла по улице, а он ехал на машине, раздавался приветственный сигнал в знак благодарности. А в разговоре он не мог простить мне, что я ушла в детскую хирургию.

Во время работы во взрослой хирургии мне пришлось столкнуться с любовью людей к доносам и фальсификациям. Зарплату нам давали с большим опозданием и иногда не полностью на весь коллектив. Поэтому в день зарплаты у кассы толпилась очередь и довольно агрессивная. В один из таких дней я попала в необычную ситуацию. Я уже была в комнате кассира, а нога моя оказалась между порогом и дверью. С другой стороны на дверь давила очередь. Испытывая боль и боясь перелома, я как-то извернулась и стала двумя руками стремиться сдержать натиск толпы. Видимо в этой ситуации я сильно оперлась о грудь одной нянечки из инфекционного отделения. Та пришла и нажаловалась своей старшей сестре, что Кулаковская ее избила. По этому поводу собрали товарищеский суд. И мне поставили на вид. Все мои объяснения приняты не были. Позже в аналогичную ситуацию попал Вениамин Петрович Минов. Его обвинили, что он избил жену.

Второй период. В 1967 году встал вопрос о выделении детской хирургии в самостоятельное отделение на 40 коек: 20 общехирургических и 20 ортопедо-травматических. Решался он трудно. Вера Ивановна Орлова и Галина Валентиновна Островская, которые обслуживали детскую травму и ортопедию в составе взрослого отделения, соглашались войти в детское отделение только на условиях размещения детских хирургических палат и ортопедо-травматологических на разных этажах. Это была не прихоть. Они боялись внутрибольничной инфекции и ненужных осложнений от контакта детей с гнойными процессами с детьми их профиля, где гнойных осложнений быть не должно.

Я советовалась с главным хирургом области и Станиславом Яковлевичем Долецким на этот счет. Они говорили, что возможно иметь этих больных на одном этаже при двух разных перевязочных. Но к консенсусу прийти не удалось, и детские хирургические палаты расположились на втором этаже, а ортопедо-травматологические на третьем. В дальнейшем это сослужило нам хорошую службу. Во-первых, у больных ортопедо-травматологичекого профиля после операций действительно не было осложнений. Во-вторых, были варианты при неизбежных у детей заболеваниях инфекционного характера и объявлении карантина.

В 1968 году я поехала на месячные курсы усовершенствования заведующих детскими хирургическими отделениями. Опять в Москву, опять к Долецкому, теперь уже члену-корреспонденту Академии медицинских наук. Перед курсами была предцикловая конкурсная подготовка. Я подготовила две работы: "Острый аппендицит" и "Острый гематогенный остеомиелит" с анализом собственного материала.

В этот период к нам пришел работать Анатолий Петрович Петров после окончания Витебского Медицинского института, где он высоко котировался из-за лыжных успехов. Видимо этот успех позволял ему быть в лидерах, но медицинская база, естественно страдала. Этим противоречием многое объясняется. Была еще одна особенность у этого человека. Он был левшой, а это осложняло ход операции. Операционные сестры должны были приноравливаться, чтобы правильно подать ему инструменты. На это уходило время, и каждая операция затягивалась. Во время моего отсутствия он в течение месяца отлично справлялся с работой в детских хирургических палатах, несмотря на то, что у него тоже не было опыта детского хирурга. Но по моему возвращению из Москвы начались до сих пор не понятные мне действия с его стороны. Во-первых, он отказался поехать на специализацию по детской урологии, области сложной, интересной. Во-вторых, пропал интерес к работе в отделении: он постоянно пропадал в других отделениях, позволял себе не подготовиться к предстоящей операции, считая ее малозначительной, а ведь у детей пустяков не бывает. Так, он был назначен на операцию по поводу липомы в поясничной области. Я, готовясь к этой операции, перевернула кучу литературы. Оказалось, что там может быть не только жировик подкожной клетчатки, а жировик, исходящий из пространства между оболочкой спинного мозга и надкостницей при расщелине позвонков. Убрать такую опухоль нелегко, нельзя задеть мозговых оболочек и полностью убрать опухоль. В нашем случае оказался второй вариант. Операция прошла успешно. В конце концов, Анатолий Петрович по собственному желанию перевелся на работу во взрослую поликлинику.

Мы опять остались втроем. Если Галина Валентиновна во многом помогала мне: в ведении ожоговых больных, больных с остеомиелитом и экстренных случаев, то Вера Ивановна Орлова была менее активна. Я могла ее застать спящей в свободной палате. Дело в том, что она была кофеинозависимым человеком. Без кофеина у нее наступала депрессия и слабость. На операцию она шла только после приема кофеина. Но не зря она была заслуженным врачом. В городе никто так не знал рентгенодиагностику, как она. В городе никто не владел тем огромным арсеналом операций при травмах и ортпедических болезнях, каким владела она. За все в жизни надо платить. Мы перестали выписывать кофеин, а тот, что выписывали, ставили на строгий учет, чтобы избежать обвинений в растрате.

Детское хирургическое отделение работало напряженно. Вера Ивановна Орлова и Галина Валентиновна Островская успешно оказывали ортопедо-травматологическую помощь в полном объеме. К ним приезжали лечиться и оперироваться даже из других областей: Калининской и Архангельской. В хирургические палаты мы старались взять детей всех профилей, привлекая для оперативного лечения узких специалистов. Это было связано с тем, что персонал отделения умел выхаживать самых тяжелых больных детей, что требовало специальных знаний. Теперь уже не приходилось просить помощи у сестер из других больниц. Мы имели большую поддержку от наших консультантов, педиатров Лидии Алексеевны Михайловой, Лидии Николаевны Гусевой, Валентины Васильевны Новиковой, микропедиатра Евгении Петровны Данилиной (из роддома). Трофим Емельянович Долбунов помогал обследовать и оперировать годовалую девочку с камнями мочевого пузыря, Виктор Денисович Коновалов - ребенка со сложной врожденной патологией почек, Тамара Ивановна Иванова - девочку с кистой яичника, Вениамин Петрович Минов - проктологических больных. В этот период было много больных с деструктивными пневмониями и нам удавалось вылечить их консервативно с помощью активной аспирации. Все системы для этого монтировались самим персоналом из аэраторов от рыбных аквариумов и трех банок. Системы для переливания крови кипятились и собирались тоже персоналом, не хватало капельниц, перевязочного материала, экономили спирт, не было инструментария для интубации детей. Но это были все преходящие трудности. Выхоженный, выздоровевший ребенок был для всех праздником.

Особенность работы с детьми имеет несколько сторон. Во-первых, врач часто имеет дело с новорожденными и детьми раннего возраста, у которых не соберешь анамнез, так много значащий для диагностики. Испуганные переполошенные родители не всегда в состоянии внятно ответить на вопросы. Во-вторых врачу всегда приходится общаться не только с больным ребенком, но и с его родителями, общение с которыми еще труднее: испуг за исход операции, недовольство, что их не оставляют рядом с ребенком. В то время оставлять родителей для ухода за ребенком разрешалось только, если он находился в тяжелом состоянии. Для пребывания родителей не было никаких условий. Им даже негде было прилечь ночью. Мы не имели права выдать им больничный лист. В тех случаях, когда ребенок не был в тяжелом состоянии, а лечебный процесс требовал присутствия матери, ей приходилось брать отпуск за свой счет. Кроме того, опыт показал, что ребенок без родителей легче переносит выпавшие на его долю испытания.

Были и очень тяжелые случаи. Умер новорожденный ребенок из-за послеоперационной эвентрации кишечника (оперировался по поводу незавершенного поворота кишечника). Что только мы не предпринимали. И простые швы, и швы на пуговицах. Но все они прорезывались. Ребенок умер от перитонита. Очень тяжело умирала девочка от метастазов саркомы бедра. Умерла девочка, попавшая под машину и получившая множественные повреждения органов брюшной полости. На вызов в район выезжала Мария Ивановна Зубкова. Были наложены швы на печень, кишечник, но осталось незамеченным повреждение забрюшинной поверхности поджелудочной железы. Девочку перевели к нам в отделение. Травматический панкреатит осложнился образованием свища. Все наши усилия спасти ребенка успеха не имели. Ни активная аспирация, ни применение антиферментов и антибиотиков справиться с агрессивным действием сока поджелудочной железы не помогли.

В то же время детская непосредственность и благодарность дороже правительственных наград. Никогда не забуду, как ребенок лет 6-7 подошел ко мне, прижался и сказал: "Рената Александровна, какая Вы красивая!" Или вот еще. Вызывают меня в приемный покой. Там меня ждут два хлопчика. Одного я знаю, его я оперировала по поводу паховой грыжи. Второго нет. Оказывается, первый привел приятеля тоже с грыжей. Они оба просили об операции. Мы связались с родителями и, конечно, успешно выполнили операцию.

В приемный покой вызвали нас с Галиной Валентиновной Островской. Там нас ждал мальчик лет 13-14, который лежал у нас с гематогенным остеомиелитом. Оперировала его Галина Валентиновна, а лежал он у меня в палате. Лечение было успешным, мальчик выздоровел. Летом он работал, на заработанные деньги купил две деревянных вазочки и привез их нам в качестве подарка. Ребенку нельзя было отказать, и мы его благодарили за внимание. Заодно обследовали. Отдаленный результат был хорошим.

К нам в детское хирургическое отделение стремились попасть медики, больные хирургическими заболеваниями. Вот неполный их перечень:

Лидия Алексеевна Михайлова;

Дерматолог Лейкин;

Валентина Дмитриевна Тищенко;

Владимир Александрович Спиринцов;

Невропатолог Циля Оскаровна Пшатер;

Рахиль Львовна Брансбург, москвичка, сестра Марии Львовны;

Абрам Лазович Бакштейн, муж заведующей кожно-венерическим диспансером Софьи Ароновны Розман;

Александр Григорьевич Рудин, муж эндокринолога Рудиной.

Лидия Алексеевна Михайлова, заслуженный врач, заведующая детской поликлиникой и наш консультант, за пять лет до поступления к нам был оперирована по поводу фибромиомы матки. В течение этих лет ей неоднократно приходилось лечиться от периодически возникающих болей в животе с подъемом температуры. Гинекологи никакой патологии в животе не находили. После курса антибиотиков состояние улучшалось. В этот раз амбулаторно дело не обошлось. Ее госпитализировали в гинекологическое отделение. Так как местные гинекологи патологии в малом тазу не нашли, вызвали консультанта из области, который подтвердил заключение местных специалистов. Боли между тем усиливались. Лидия Алексеевна попросила, чтобы на консультацию приехала я. Мне сразу стало ясно, что это острый живот и необходима экстренная операция. Предположительным источником заболевания являлся аппендицит. Ее перевели в хирургическую больницу. В приемном покое она умолила меня о двух вещах: положить ее к себе в детское отделение, причем так, чтобы была телефонная связь с домом, где оставались мама с сыном. Коллеги согласились уступить доктору ординаторскую, а сами перешли работать на сестринские посты. На операцию я пригласила ассистировать гинеколога Тамару Ивановну Иванову (она делала первую операцию) и Ивана Ивановича Кутузова. Операция шла под интубационным наркозом. Так как клинически процесс вышел за рамки правой подвздошной области, разрез был сделан серединный, выше пупка и до лона. Когда вскрыли брюшную полость, то увидели, что к ране подлежит красное твердое образование. Иван Иванович сказал: "Это рак. Мне здесь делать нечего", - и ушел из операционной. Я же поняла, что это стенка обширного абсцесса, и нам с Тамарой Ивановной вдвоем технически не справиться. Я попросила Марию Ивановну Зубкову помочь, и она сразу согласилась. Мы в первую очередь отграничили брюшную полость от этого образования, а потом вскрыли гнойник. Выделилось более 500 мл гноя. Гнойник исходил из малого таза. Как гинекологи ошиблись, остается загадкой. Частично оболочку абсцесса удалось удалить. Образовавшуюся огромную полость затампонировали большими салфетками и вставили дренажи. А дальше пошла борьба за жизнь. Она была трудной, не всегда предсказуемой. Мне не раз приходилось приезжать ночью для решения каких-то вопросов. Но мы победили, и Лидия Алексеевна выздоровела, правда образовалась вентральная грыжа на месте удаленных тампонов. После нас она перенесла еще несколько полостных операций. Резекцию желудка, когда я уже работала в поликлинике, делал Владимир Тимофеевич Иванов. Я всю операцию провела в операционной. Мой совет был нужен, ведь я в этом животе была. По моему совету был сделан не задний, а передний анастамоз, ушита грыжа. В послеоперационном периоде возникло нагноение раны. Владимир Тимофеевич не хотел в это верить, пришлось мне вызывать "скорую", везти ее в больницу и уговорить его вскрыть гнойник. Я оказалась права не в первый раз. Гнойную хирургию Владимир Тимофеевич знал плохо. После вскрытия гнойника я увезла Лидию Алексеевну домой и ходила ее перевязывать до полного заживления раны. Правда грыжа на этом фоне рецидивировала. На этом дело не ограничилось. Еще было удаление желчного пузыря, набитого камнями, операция по поводу катаракты. Сейчас 2007 год, ей 84 года. Она обременена сердечными недугами, диабетом, но полностью сохранила интеллект. Мы с ней остаемся друзьями, в каждый мой приезд в Великие Луки обязательно встречаемся.

Моей пациенткой была и наш уролог Валентина Дмитриевна Тищенко. После получения среднего медицинского образования она какое-то время работала в отделении у Марии Ивановны Зубковой. Затем поступила медицинский институт. По окончании его вернулась в Великие Луки. В отделение к Марии Ивановне она поступила по поводу ущемленной грыжи. В после операционном периоде ей поставили очистительную клизму, и у нее развилась клиника острой дизентерии. Мария Ивановна после консультации с инфекционистом намеревалась перевести ее в инфекционное отделение. Валентина Дмитриевна боялась инфекционного отделения и упросила меня, чтобы я взяла ее к себе. Я не могла ей отказать. Освободили палату, предприняли все меры по изоляции и соблюдению санэпидрежима. Через три дня я ее на носилках отвезла домой, снимала швы уже дома, а бак-анализ не подтвердил дизентерию. Мы с ней остались близкими друзьями. Вскоре она перешла работать заведующей на станцию переливания крови и сделала ее образцовой. Сейчас она на пенсии, но мы часто видимся с ее дочкой, которая работает невропатологом в детской поликлинике.

В инфекционное отделение поступил дерматолог, доктор Лейкин, с желтухой. У инфекционистов возникло подозрение, что у него одновременно острый аппендицит. Его жена, невропатолог, часто консультировавшая наших детей, попросила меня посмотреть мужа. У меня сомнений, что это острый аппендицит, не было. С подобным больным я уже встречалась в ординатуре. По просьбе жены я перевела его в детскую хирургию, прооперировала, на третьи сутки желтуха прошла. Заживление было первичным, а аппендицит гнойным.

Нашему персоналу пришлось бороться за жизнь врача Владимира Александровича Спиринцова. У меня с этим доктором были дружеские взаимоотношения, которые с его стороны переросли в увлеченность. У меня не было ответного чувства. Однажды, когда он на больничном вечере, в театре, выпил больше положенного, мне пришлось его уговаривать покинуть вечер и проводить домой. На вечере он был без жены, взаимоотношения с которой были сложными. Она изменила ему с его отцом. Во время проводов он пытался меня поцеловать, но целование не состоялось. На следующий вечер они с Иваном Ивановичем Кутузовым пришли ко мне домой. Долго звонили. Я не открыла им дверь, а звонок отсоединила от сети. Вот он и принял дома большую дозу барбитуратов. К тому времени у меня были новейшие данные по спасению таких больных. К тому же это было делом моей чести, ведь можно было обойтись с человеком по-другому. Спасти его удалось, никогда больше вопрос о любви не вставал. Мой разговор с женой был напрасным, отчуждение зашло слишком далеко. После выздоровления он вернулся к своей работе, и никто не замечал никаких изменений в его психике. Я же видела, что этот случай для него не прошел незаметно. Наши взаимоотношения остались дружескими до конца его дней. Жизнь преподнесла ему еще одну тяжелую психотравму. После окончания физтеха на "5" его сын поступил в аспирантуру того же института. Но вскоре он заболел шизофренией, учебу пришлось оставить и вернуться домой. Владимир Александрович рано ушел на пенсию, жил одиноко в комнате трехкомнатной квартиры. Рано умер от сердечной недостаточности. Похороны стали делом больницы. Жена и две девочки пришли в зал прощания всего на несколько минут. Сына не было. Где он теперь, я не знаю. В гробу лежал старый, изможденный человек без зубов. А я (так совпало) как раз приехала в Великие Луки. Сидела и ревела, думая о том, что все могло быть иначе, будь я помягче. Возможно, у него и у меня нашлись бы точки соприкосновения, и оба были бы счастливы.

Абраму Лазовичу Бакштейну я удалила 12 атером на волосистой части головы сразу. При этом постаралась сохранить волосы. Все удалось. Впоследствии мы стали близкими друзьями. Я стала их домашним доктором. Помогала в лечении мамы Абрама Лазовича, у которой было рецидивирующее рожистое воспаление правой ноги и одновременно заболевание красной крови. Гипертония у Абрама Лазовича, артрозы у Софьи Ароновны. У Софьи Ароновны первая беременность закончилась выкидышем, и больше она не беременела. Они нежно относились друг к другу, много путешествовали. У них была уникальная библиотека, собрание изделий Палеха, Хохломы, собрание значков, посвященных путешествиям и Великой Отечественной войне. Я активно пользовалась их библиотекой, у меня есть несколько памятных подарков от этой семьи: необычная Хохлома - шкатулка с росписью на белом фоне, матрешка из Майдан-Полхова с движущейся головой, книги Голсуорси "Сага о Форсайтах". Софья Ароновна тяжело умирала от лейкемии. Абрам Лазович недолго прожил без нее и умер от сердечного приступа. Меня в Великих Луках в это время не было, а Вера Петровна Потапенкова рассказывала, с какой болью она смотрела, как безжалостно родственники обошлись с их библиотекой. Книги швыряли без упаковки в грузовик, многие из них рассыпались. Квартира перешла государству.

Удаление множественных атером амбулаторно мне пришлось делать и сестре Марии Львовны Брансбург, которая жила в Москве и гостила в Великих Луках. Моей работой сестры остались довольны. Когда Петра Ананьевича прооперировали по поводу грыжи, рана нагноилась и никак не заживала. У меня сложилось мнение, что у него начальная стадия диабета. Эндокринологи не подтверждали этот диагноз. Тогда мы с Марией Львовной решили на свой страх и риск назначить противодиабетический препарат. И рана быстро зажила. Петр Ананьевич - участник войны, многократно награжденный орденами и медалями, очень уважаемый в городе человек. Нашей семье он всегда старался помочь. Особенно много сделал при переезде из Великих Лук в Пущино. Умер он совсем неожиданно, уже после смерти Марии Львовны, в хирургическом отделении. На третий день после операции по поводу желчекаменной болезни встал, упал и скоропостижно скончался. Мария Львовна умерла раньше его от рака матки. Она была жертвой недобросовестности медицинского работника. Она решила поехать на курорт, пришла в смотровой кабинет, где работала акушерка Ирина Николаевна Иванова, попросила ее написать "здорова" без осмотра, что та и выполнила. Поехала на курорт, а после курорта начала без конца обращаться по поводу болей в животе, и ей ставили диагноз "почечная колика", назначая тепловые процедуры. А когда какого-то врача, наконец, осенила мысль послать ее на консультацию к гинекологу, было уже поздно. Рак оказался не операбельным. Мы до сих пор дружим с их дочерьми Леной и Олей. У Лены была обнаружена мастопатия с последующим перерождением в рак. От операции она категорически отказалась, лечится у гомеопатов, психологически подготовив себя к неудовлетворительному исходу.

На дежурстве ко мне поступил заведующий травматологическим отделением Всеволод Сергеевич Молодецкий. После встречи Нового года с веселой компанией он отправился на площадь Ленина и решил покататься с детской ледяной горки. Развлечение окончилось неудачей. Он упал и ударился головой о лед. Получил ушибленную рану и сотрясение мозга. Его доставили в приемный покой. Пока я обрабатывала рану, разговор с обеих сторон шел исключительно в нецензурных выражениях. С трудом мне удалось положить его в отделение, но, придя в палату через несколько часов, больного не обнаружила - сбежал. На следующий день он явился на работу, как ни в чем не бывало. Хорошо, что рана зажила первичным натяжением, а сотрясение мозга было легким.

У Вениамина Петровича Минова образовался фурункул на ягодице, так что было ни сесть, ни встать. Казалось бы, в больнице полно хирургов мужчин, но он обратился ко мне. При первой перевязке удалось удалить стержень, а после третьей он был уже здоров и благодарил меня за оказанную помощь. А вот мне помочь хирурги отказались. При производстве местной анестезии у меня разбился шприц и порезал мне левую ладонь. А врачи сказали: "Заживет и так". Но мне надо было скорее вернуться к работе, и поэтому мне пришлось накладывать швы самой. Благодаря этому, чез неделю я снова смогла встать к операционному столу.

Детская хирургия преподносит часто совсем неожиданные ситуации.

Под Ивана Купала дети поджигали автомобильные шины и одну набросили на ребенка. Резину с трудом сняли. Ребенок получил обширные ожоги шокогенных зон, и, к большому нашему сожалению, спасти его не удалось.

Дети поспорили: кто быстрее съест стакан семечек. Победил тот, кто глотал их неочищенными. Все эти семечки оказались в прямой кишке, впились острыми концами в слизистую. Пришлось вручную их удалять.

Ребенок 5 лет у переезда в Зеленую зону упал в яму, в которую сливали гудрон. Привезли в приемный покой "негритенка". К счастью, гудрон удаляется бензином. Шоферы больничной машины отлили пол-литра бензина, и мы по частям начали удалять черную смазку. Для того, чтобы не произошла бензиновая интоксикация, периодически приходилось купать ребенка в ванне. Для нас, для ребенка и для его родителей было счастьем, когда был отмыт последний участок.

Девочка 7-8 лет поступила с опухолью на боковой поверхности шеи. Это было образование 2,5 в 2 в 2 см, плотно-эластическое. Родителей волновала косметическая сторона. Технически это была простая операция. Удалили. А по гистологии это оказалась ткань щитовидной железы. К несчастью другой щитовидной железы у ребенка не было. Очень скоро стали проявляться симптомы отсутствия функций этой железы, и девочка была обречена на заместительную терапию на всю жизнь. Могли ли мы в то время поставить правильный диагноз. УЗИ не было, а нормальная щитовидная железа не пальпируется. Следовательно, наша ошибка - это трагическая случайность.

При удалении полипов прямой кишки обычно лигатура не накладывается и кровотечения не наблюдается. А тут у сына медсестры возникло обильное кровотечение. Пришлось ребенка повторно брать на операционный стол, находить ножку полипа и накладывать простую и прошивную лигатуру. После этого случая я всегда на ножку полипа накладывала перед удалением две лигатуры: простую и прошивную (потому что одна простая лигатура могла соскочить). А вот полип в области сигмовидной кишки большой величины мы с мамой поступившей девочки решили полечить по методике Аменева, консервативно. Благо было лето. Мама собирала чистотел и ставила из него клизмы. Попытка оказалась успешной.

Ребенок держал во рту шариковую ручку и вдохнул колпачок. При бронхоскопии было обнаружено, что колпачок вколотился в бронх второго порядка. Захватить его не удалось. Мы обратились за помощью к С.Я.Долецкому в Москву. Ребенка на самолете доставили в Москву. Для людей, занимающихся этой манипуляцией ежедневно, удалить колпачок не составило труда. Мальчик, уже на поезде, со счастливыми родителями был на третий день дома.

Из района привезли новорожденного, у которого из анального отверстия торчала прямая и часть сигмовидной кишки, более 10 сантиметров. Что делать? В Ленинградском педиатрическом институте помощи мы не нашли. Звонок С.Я.Долецкому домой. Он рекомендовал внебрюшинную резекцию с сохранением сфинктера. С помощью В.П.Минова, который прошел специализацию по проктологии, операция прошла успешно.

Я, вызванная в приемный покой, увидела ребенка лет 12 с торчащим из черепа в лобной области дулом самострела. Галина Валентиновна Островская провела экстренную операцию: трепанацию черепа, удаление металлической трубки. Поражало большое количество поврежденной мозговой ткани, которая вытекала из раны. Операция прошла благополучно, и ребенок выздоровел. Нас беспокоил только прогноз. Через много лет, демонстрируя студентам медтехникума молодого человека, она узнала его по анамнезу. Дефект мозга не отразился ни на психике, ни на физическом развитии. Он женат, отец двоих детей. В хирургическое отделение он поступил по поводу инфекции в области рубца. Мы никогда не знаем всех возможностей человеческого организма.

Из великолукского интерната к нам поступил ребенок с тяжелейшими ожогами 2-3б степени нижних конечностей. Пострадали даже кости. А случилось это в результате того, что ребята играли в "живые факелы": обливали брюки бензином, поджигали и неслись вниз по лестнице. Когда кончился бензин, наш пациент облил брюки керосином в очень большом количестве и так серьезно пострадал. При лечении этого ребенка проявилось мастерство В.И.Орловой и Г.В.Островской. Вера Ивановна прекрасно владела дерматомной пластикой (а дерматом-то у нас был старый без механической перфорации лоскута). А Г.В.Островская учила нас выхаживать всех тяжелейших ожоговых больных.

В жизни отделения значительную роль играла Анна Федоровна Семенькова, от бога преподаватель, воспитатель и психолог. С ее помощью дети не отставали от школьной программы. Длительно лежащие больные свободно переходили в следующий класс. Оборудованная ею игровая комната была тем местом, где дети забывали о боли, переставали тосковать по родителям. Праздники, организуемые ею были интересны не только детям, но и персоналу. А скольким детям она сняла стресс, возникающий не только от болезней, но от разлуки с родителями - не счесть.

Наши молодые няни учились, и Светлана Федоровна Небенза (Лаврова) и Таня Лохманова стали медсестрами. Трех сестер мы выдали замуж: Тамара стала Байковой, Светлана - Лавровой, а Надежда - Шаповаловой. На праздниках мы собирались все вместе. Нам было интересно работать и интересно отдыхать. К юбилею со дня рождения Ленина 4 человека в отделении получили медали. В 1971 году я подготовила материал для переаттестации. Казалось, все шло хорошо. Но... В жизнь вмешался господин случай! В конце 1970 года у меня случилась трагическая хирургическая ошибка, и я решила уйти из большой хирургии. В отделение ночью поступил новорожденный с высокой атрезией прямой кишки. Я решила экстренно оперировать, и это была первая ошибка. Нужно было назначить предоперационную подготовку и оперировать утром в спокойной обстановке. Владимир Тимофеевич отказался приехать и помочь мне. Приехал по вызову Владимир Александрович Спиринцов (травматолог). Операция по Соав прошла успешно. Но на пятые сутки развилась картина непроходимости. На повторной операции было обнаружено, что осложнение вызвано оставленным марлевым шариком. Ребенок не перенес повторного вмешательства. Мне 79, скоро 80, а я живу с этой трагедией. Меня уговаривали не бросать детское хирургическое отделение главный хирург области И.И.Салтан, моя учительница по клинической ординатуре А.В.Миклошевская, коллектив больницы. Но решение было принято. Уход из детской хирургии был тоже трагическим. Первое мое заявление Владимир Тимофеевич разорвал и бросил в мусорную корзину. Об этом он мне сказал, когда я пришла через две недели, и добавил: "Будешь работать. Цветов я тебе за твою ошибку не принесу. Получай выговор". Второе заявление я принесла уже в отдел кадров и попросила официально зарегистрировать. Все мои ошибки произошли ночью. И я, и Вера Ивановна с Галиной Валентиновной просили освободить меня от ночных дежурств. Но Владимир Тимофеевич с этим не согласился. Он собрал обще больничное собрание, для того, чтобы уговорить меня остаться на посту заведующей отделением. На этом собрании у меня начался тяжелый приступ стенокардии, и меня в тяжелом состоянии увезли домой. От госпитализации я отказалась. Проболела я более трех месяцев. Часто вспоминала Марию Михайловну Тушинскую и ее прогноз. После выздоровления в апреле 1971 года я перешла работать в детскую поликлинику. Этому переводу помогли: заведующая поликлиникой Л.А.Михайлова, заведующая детским отделением М.И.Рудый, заведующий горздравотделом А.И.Рыжков. Вместо меня заведующим согласился сталь А.А.Петров, но это уже новая глава в работе детского хирургического отделения и в моей жизни.

В апреле 2007 года заведующий детския хирургическим отделением Баранов Геннадий Иванович сообщил мне, что в этом году отделению исполнится 40 лет. Мне стало интересно, где же все те, с кем отделение начинало жить. Может быть, я не всех вспомнила, но вот что получилось. В настоящее время в отделении работает только один человек, который пришел в мою бытность - это Пашетко Надежда Николаевна. Двое продолжают работать в других звеньях здравоохранения. Г.В.Островская работает в детском санатории, профессионал высочайшего класса, единственный в городе ортопед такого уровня. Н.Н.Шаповалова работает главной медсестрой в детской больнице, сестра высшей категории, отличник здравоохранения. Остальные не работают, пенсионеры, занимаются домом, своей семьей, помогают детям, внукам и правнукам. Я, Кулаковская Р.А. ушла на пенсию в 1985г. Таким образом, на пенсии уже 22 года. Помогаю всем больным, обратившимся ко мне за помощью. Помогала дочери, растила внуков. Не без моей помощи дочь в 45 лет стала доктором наук, внучка - кандидат наук в 25, внук - аспирант в 21. Возраст и хвори не забывают о себе напомнить, но я не позволяю себе ныть.

После ухода на пенсию не работают:

А.Ф.Семенькова,

К.Б.Семенова,

В.М.Хавренок,

В.М.Кильякова,

А.Г.Курьякова,

Т.В.Байкова,

С.Ф.Лаврова.

Со всеми ими я пообщалась по телефону. Никто не жалеет, что связал свою судьбу с детством. Не нашла координат:

А.В.Лебедевой,

Г.В.Волынкиной,

Т.Лохмановой,

А.Ноговицыной.

Очень многие из нашего состава покинули этот мир. В.И.Орлова по достижении пенсионного возраста работала в детской поликлинике. Трагически погибла. Нет снами старшей медсестры В.В.Сундуковой, процедурной сестры Т.В.Пантюховой, перевязочной сестры В.И.Цагай. Нет сестры М.П.Сафроновой, буфетчиц В.А.Беляевой и А.И.Горбуновой, санитарочек А.Гвоздевой, Панкиной, тети Аси. Это все, кого удалось мне вспомнить.

Третий период. С апреля 1971 года я начала работать хирургом в детской поликлинике. Время показало, что права была Мария Ивановна Тушинская, что правильно сделала я, оставив большую хирургию. Моя сердечная патология постоянно о себе напоминала, а когда появилось УЗИ, то выявилось, что у меня сочетанный порок - недостаточность митрального и аортального клапанов с пролапсусом одной из створок митрального клапана. Это объясняло мои кратковременные потери сознания. В это время теряется внимание, и происходят ошибки. В это время я нередко падаю и иногда получаю серьезные травмы. В это время можно уйти на другую улицу, а потом не узнать место, где оказалась. Эти сигналы появились давно, но я им не придавала значения. С этим можно жить, но нельзя стоять у операционного стола.

В детской поликлинике работала Ермакова Мария Александровна. Второй ставки хирурга не было. Заведующая поликлиникой Лидия Алексеевна Михайлова и заведующий объединенной детской больницы и поликлиники Мария Иосифовна Рудый. Оформили меня на свободную педиатрическую ставку. Я пошла в родильный дом для раннего выявления хирургической и ортопедической патологией, занялась амбулаторной ортопедией, благо работа рядом с В.И.Орловой и Г.В.Островской мне в этом плане многой дала. Никогда не забуду, как при нашей с Галиной Валентиновной поездке в Себеж для профилактического осмотра в детских закрытых учреждениях она учила меня диагностике сколиоза. К детям с подозрением на дисплазию тазобедренных суставов для проверки правильного лечения поначалу даже приходилось ездить домой. Начала организовывать диспансерную картотеку.

Осенью поехала на рабочее место в Ленинградский институт травматологии и ортопедии имени Генриха Ивановича Турнера. Эта поездка дала мне многое и в плане диагностики и в плане лечения. В родильном доме работы было много. Детям с рудиментарными шестыми пальцами и "сережками" сразу же производилось их удаление. Мамы были очень довольны: патология невинная, но неприятная. Для профилактики образования субдуральных кист на месте кефалогематом (такие наблюдения были и у нас) их сразу удаляли пункциями. Это тоже воспринималось мамами хорошо. Ребенок выписывался с гладенькой головкой. Сразу начиналось лечение врожденной кривошеи путем правильной укладки и введения гидрокортизона. Детей с дисплазией и вывихом тазобедренного сустава сразу широко пеленали. Мамам давались выкройки подушки Фрейка, родственники к выписке ее изготовляли, и я показывала, как надо ей пользоваться. Вовремя диагностировались и другие патологии. Все сведения заносились в обменную карту, и в поликлинике уже сразу знали, какие дети требуют диспансерного наблюдения.

Как и все врачи всех профилей меня включили в дежурство по детской больнице. Кроме того, я стала осуществлять все консультации хирурга в этой больнице и часто вызывалась как реаниматолог. Через определенное время М.А.Ермакова перешла работать в железнодорожную поликлинику к взрослым. У меня увеличился объем работы. Кроме экстренной помощи мы с сестрами Г.Н.Бахтовой и С.Ф.Лавровой занялись малой хирургией: удалением полипов прямой кишки, небольших доброкачественных опухолей разной локализации, лечением гемангиом (удалением хирургическим путем, электрокоагуляцией и криотерапией снегом угольной кислоты). Снег угольной кислоты мы привозили с пивзавода раз в две недели в определенный день. Большая работа шла по выявлению ортопедических и хирургических заболеваний при профосмотрах в школах и детских коллективах. Дети с выявленной патологией ставились на диспансерный учет, своевременно направлялись на оперативное лечение в стационар великолукской городской больницы и других городов, в великолукский детский санаторий. Пришлось использовать налаженные еще в бытность детским хирургом в больнице связи с центральными учреждениями Ленинграда и Москвы, и налаживать новые, например в Минске. Туда я направляла детей, которых отказывались оперировать в детском хирургическом отделении. Анатолий Петрович Петров в этом плане занял непонятную позицию. Сам не оперировал и никуда не направлял. Видимо, готовясь к аттестации на высшую категорию, боялся, что его упрекнут в большом количестве направлений в другие учреждения. Обычно эти направления оформлялись через облздравотел. Мне удавалось миновать эту инстанцию и получить непосредственный запрос. В институте Турнера меня освободили и от этого запроса. Просили направлять сразу на консультационный прием, убедившись, что все мои направления оправданы. Очень тесная связь наладилась с великолукским детским санаторием.

С приходом в поликлинику В.И.Орловой расширился объем ортопедической помощи, к ней приезжали на консультацию и лечение родители с детьми из прилегающих районов и даже из тверской области. С ней стала работать Г.П.Иванова, которая быстро освоила гипсовую технику и очень ей помогала. Трагическая гибель В.И.Орловой была большой утратой, но ее школа позволила не снижать уровень ортопедической помощи. Работая в поликлинике, мы активно занимались профилактикой сколиозов и травматизма через местную печать, санбюллетени в поликлинике, школах и детских коллективах. После смерти Веры Ивановны Орловой какое-то время я работала одна. А потом, по достижении пенсионного возраста, в поликлинику пришла врач Жанна Огурцовская.

В поликлинике проходили практику молодые врачи - интерны из детского хирургического отделения. Все они были хорошими помощниками. Проявляли интерес к "мелочам", понимание которых достигается только в процессе накопления опыта. Они много читали детской хирургической литературы, которой у меня было немало, и я им ее передавала. Было очень отрадно видеть умных и толковых врачей. К сожалению, большинство из них не выбрало для себя детскую хирургию, а те, кто остался ей верен, покинули город. В этом большая вина Анатолия Петровича Петрова. Женщин он склонял к сожительству, вот несогласные и уходили. Очень талантливая и умная Людмила то ли сдалась, то ли действительно его полюбила. Мне даже пришлось поговорить с ней на эту тему, ведь А.П.Петров был женат. Дело кончилось плохо. Она не вынесла двойственности положения, уехала в отпуск и утонула в реке. А мужчины уходили, потому. Что оказывались талантливее Петрова, а он этого перенести не мог. Так покинул город Леонид Тимофеевич Самсоненко, уехал сначала в Псков, а потом в Смоленск. Я считаю своей заслугой, что он стал профессиональным высококлассным ортопедом. Дело в том, что после окончания интернатуры в город пришли сразу две путевки для поступления в ординатуру: по общей детской хирургии и детской ортопедии. Я взяла на себя смелость без него оформить документы в ординатуру по детской ортопедии. Эту услугу он воспринял с радостью, мы с ним до сих пор общаемся.

По заведенному порядку на планерках в поликлинике персонал знакомили с новейшими достижениями педиатрии во всех направлениях. С подобными обзорами и анализом собственных результатов приходилось выступать и мне. Приходилось читать много лекций в школах и детских коллективах. Во время работы в поликлинике на мне лежала обязанность политинформатора. За эту деятельность меня даже наградили грамотой.

Вообще работа в поликлинике была не легка. Количество детей, которых надо было принимать, порой достигало 60. Мне приходилось не только рассказывать родителям, как надо лечить детей, но еще и писать памятки. Ко мне приходила мама взволнованная, плохо понимающая, о чем я говорю. Мне же нужно было, чтобы она дома была для ребенка врачом, медсестрой и няней, иначе в лечении могло быть потеряно время. Дома моя памятка помогала ничего не забыть и точно выполнить назначения. Много времени и волнений занимала антирабическая помощь. Детей с укусами собак и других животных поступало довольно много. Антирабическая сыворотка в мое время была несовершенна, требовались многократные инъекции. Для того, чтобы их ограничить, приходилось организовывать наблюдение за животными и брать на себя большую ответственность. Администрация и профсоюз поликлиники не раз помогали мне восстанавливать здоровье, предоставляя путевки в санаторий. Педиатры и узкие специалисты никогда не отказывали в консультациях, а работники физиокабинета, массажа и лечебной физкультуры - в лечении ортопедических и хирургических больных.

В благодарность за лечение я никогда не принимала денег и подношений, но очень часто в память о своих пациентах просила принести фотографию или детский рисунок. Но один случай прекратил эту традицию. Мама с девочкой пришли ко мне после выздоровления и принесли фотографию. Я приняла ее с благодарностью и радостью. Но случилось непредвиденное. При возвращении домой на девочку напала собака и нанесла множественные повреждения лица. С этого времени я почему-то боялась принимать фотографии на память, а рисунки продолжали меня радовать. У меня их целый альбом.

Запомнились еще два знака внимания. На прием к педиатру пришла мама с дочерью 10-12 лет. Пока мама откладывала карточку в регистратуре, ребенок упал и потерял сознание. Ее быстро положили на кушетку в свободный кабинет и пригласили меня. Девочка не дышала. Ни пульс, ни артериальное давление не определялись. Кожные покровы были синими. Чувствовалось, что у нее гипертермия (потом, когда измерили температуру, она оказалась до 40). Я сразу же приступила к непрямому массажу сердца и искусственному дыханию "рот в рот". Пишут, что это нужно делать через платок. На практике и без платка это тяжелая физическая нагрузка. Пока я занималась реанимацией, коллеги оказывали медицинскую помощь. Минут через пять появился слабый пульс (я думаю, что полной остановки сердца не было). А через десять минут ребенок вздохнул сам. После восстановления дыхания, пульса и артериального давления девочку переправили в стационар. В дальнейшем у нее выявили высокотоксичную кишечную инфекцию. Мы все сделали правильно и своевременно. Психика ребенка не пострадала. Мама в память о выздоровлении дочери посадила на даче белый пион, и пока я жила в Великих Луках, срезала все цветы и вместе с дочерью приносила их мне. Девочка оказалась замечательной, не только умной, но и спортивной. За результаты по прыжкам в высоту ее даже зачислили в школу олимпийского резерва. Применение допинга в процессе тренировок насторожило семью. После совета со мной ее буквально выкрали из спортивного лагеря. Девочка успешно поступила в институт и закончила его.

В роддоме у фельдшера и педагога родилась дочь с пороком ножки. У нее полностью отсутствовало бедро, была только голень и косолапая стопа. Видимо это было результатом того, что мать в первый месяц беременности перенесла тяжелую вирусную респираторную инфекцию. Первый ребенок в этой семье был с детским церебральным параличом и нарушением психики. Иметь двух детей-инвалидов конечно непросто. Семья решила отказаться от этой девочки. На отказе особенно настаивала бабушка со стороны матери. При повторном осмотре этого ребенка в роддоме на меня смотрело такое красивое и такое умное личико, что я пыталась всех родственников убедить не отказываться от ребенка. Мама плакала, говорила, что ей никто не помогает с лечением первого ребенка, ни может достать даже церебролизин. На следующий день на ее тумбочке лежал бесплатный церебролизин, который я выхлопотала через детскую больницу. В течение всего ее пребывания в роддоме, что посвятить себя ребенку с дефектом психики и бросить умненькую, которая может стать отдушиной в жизни просто предательство. Мать все-таки выписалась без ребенка. Прошла неделя и ко мне в поликлинику пришла эта мама с девочкой. Мы начали заниматься коррекцией стопы, а я не теряла времени, написала выписку из карточки этой девочки и отослала ее с другой мамой, которая по моему направлению уже ездила с ребенком в Москву в ЦИТО имени Приорова, к детскому ортопеду на консультацию. Нам попался отзывчивый доктор. Он дал координаты института протезирования. Я начала стучаться туда, и в возрасте года девочку приняли на лечение в этот институт. Когда мама в институте увидела нескольких детей с подобной патологией, у нее появилась надежда. Все дети были старше ее ребенка, от 5 до 10 лет. Все мамы спрашивали, как ей удалось так рано пробиться в институт. Она отвечала: "Я не пробивалась. Мне направление дал доктор". Оказалось, что чем раньше начато протезирование, тем раньше человек в дальнейшем начинает правильнее ходить. Через два года открывается дверь моего кабинета, и входят две девочки 7 и 3 лет. За ними папа с мамой. Старшая идет медленно, а младшая бежит ко мне с букетом цветов. Она в брючках, по походке даже не заметно. Что она на протезах. Девочка веселая, развитая. Мама с папой были немногословны: "Спасибо, Вы вернули нас к жизни".

Я уже писала о том, что кроме работы в поликлинике я ежедневно посещала роддом и оказывала консультативную помощь детской больнице. Все это было очень нелегко и морально и физически. От консультативной помощи я отказалась после двух неприятных случаев. Меня с приема вызвали посмотреть умирающего ребенка, заподозрив, что у него кроме тяжелой интоксикации еще и ущемленная грыжа. При осмотре я определила, что это водянка яичка, не оказывающая влияния на состояние ребенка. Бабушка решила, что ребенок умер, оттого что я раздавила яичко, и написала многочисленные жалобы, на которые приходилось отвечать. Во второй раз я участвовала в лечении ребенка, который поступил в отделение с простудным заболеванием, в удовлетворительном состоянии с температурой 37,2 - 37,3. Несмотря на изоляцию, девочка получила перекрестную вирусную инфекцию и заболела воспалением легких, которое осложнилось выпотным плевритом. Я проводила пункции плевральной области и вводила антибиотики. Часто меня вызывали с приема. Я записывала кратко в истории болезни о проведенной манипуляции, а показания к ней просила написать лечащего врача Лину Романовну Томзен. Несмотря на интенсивное лечение, девочка угасала и, в конечном счете, умерла. Родители, конечно, были возмущены и написали жалобу. Их возмущение понятно. При амбулаторном лечении ребенок наверняка бы выздоровел. Для разбора случая из облздравотдела прислали малоквалифицированного педиатра. Не разобравшись толком, в чем дело, в смерти ребенка она обвинила меня, сказав, что я действовала хуже фельдшера, а ведь в городе есть очень квалифицированный детский хирург, Анатолий Петрович. В течение всего разбора я не проронила ни слова - что толку бороться с дураком. Но даже Анатолий Петрович выступил в мою защиту. В моем профессионализме он никогда е сомневался, ведь были случаи, когда его вызывали на консультацию, а он, осмотрев ребенка, в истории болезни на чистом листе оставлял свою подпись и говорил: "Пусть ребенка посмотрит Рената Александровна. Я с ее заключением согласен". В детскую больницу я больше консультировать не ходила - фельдшер не может быть консультантом.

Роддом находился довольно далеко от поликлиники. Мои приемы становились все многочисленней и многочисленней, к Огурцовской никто не хотел идти, так как она могла прозевать и перелом позвоночника, и даже перелом бедра, а в силу своего склочного характера при моей задержке на прием в карточке отмечала, сколько времени больной просидел, дожидаясь приема. Да еще возраст и болезни давали о себе знать, и, в конце концов, мне пришлось отказаться от профилактических осмотров в роддоме.

12 с половиной лет работы в поликлинике пролетели незаметно. По достижении пенсионного возраста я перешла работать в детский комбинат швейно-трикотажной фабрики N3.

Я свою поликлинику очень люблю. Приезжаю в Великие Луки и в первый же день бегу в любимое учреждение. Стараюсь не пропустить ни одну встречу в день Пожилого человека. По возможности бываю и на планерках. Много в поликлинике новых людей, но и они знают, что я когда-то работала здесь хирургом. Администрация, врачи, сестры никогда не отказывают мне в помощи и сейчас, и не только мне, но и моим родным. Я могу только всем работникам поликлиники низко кланяться, желать здоровья и благополучия.

Четвертый период. Мой переход после выхода на пенсию на работу в детский коллектив был связан с несколькими причинами. Во-первых, возраст никуда не спрячешь. Все-таки ослабевает внимание. Стали учащаться случаи, когда я, приходила домой и, анализируя свою работу за день, вдруг понимала, что какому-то ребенку я назначила лечение не в полном объеме. Это не имело большого значения для процесса лечения, но мне как профессионалу этот самоконтроль был неприятен. Во-вторых, работа рядом с доктором Огурцовской удовольствия не доставляла, требовала большой сдержанности, а кроме того, исправлять ошибки коллеги и делать так, чтобы на нее не писали жалоб (я не люблю склок) было нелегко. В-третьих, моя внучка посещала детский коллектив "Солнышко". А при моей загруженности в поликлинике часто приходилось обращаться к заведующей детским садом, чтобы она привела Катю в детский садик, или забрала домой. Хорошо, что она жила в соседнем доме.

Перед уходом из поликлиники свое 55-летие я отметила банкетом. Собирала деньги. Перед самым банкетом закупала не портящиеся продукты. Музыку обеспечивали Анатолий Константинович Карюхин и Виктор Георгиевич Томзен. Стол накрывали на втором этаже, в коридоре. Помогали все, кто был свободен. Активно участвовала в этом Лидия Николаевна Гусева. Всем приглашенным я послала красивую открытку со стихами, сочиненными дочерью Таней (более 60 штук). Но были и неожиданные гости. Пришел главврач великолукского больничного объединения Виктор Денисович Коновалов, который не пошел на юбилей своего профсоюзного деятеля, который отмечался в тот же день, а пришел ко мне и уговаривал не бросать работу в поликлинике. Пришел заместитель председателя горисполкома Станислав Иванович Столяров. Для юбилея я связала себе роскошное платье. С трудом нашла парикмахера, который согласился сделать мне красивую прическу. При весе 65 килограмм в роскошном платье и с красивой прическе я выглядела очень прилично. Юбилей протекал в очень доброжелательной обстановке, с хорошим музыкальным сопровождением, а когда я внесла к чаю трехэтажный торт, все ахнули. После официальных поздравлений было много сказано добрых слов моими коллегами. Мы даже смогли потанцевать. Среди подарков были очень памятные и неоднозначные. Среди них: золотая цепочка с золотым кулоном от детской больницы и поликлиники, лаковую шкатулку от детского хирургического отделения. Праздник продолжался еще дома. Где меня поздравляли близкие друзья, не связанные с работой.

К работе в "Солнышке" я готовилась загодя, много читала, спрашивала у опытных коллег. Так случилось, что в медицинский кабинет пришли работать сразу два новых работника: я (на постоянной основе, а не приходящий врач) и медсестра Лидия Алексеевна Цветкова (работавшая до нее ушла на заслуженный отдых). Работы оказалось много. Если любишь свою профессию и работаешь с увлечением, везде интересно и с удовлетворением можно видеть результаты своего труда. С Лидией Алексеевной мы быстро освоили соблюдение санэпидрежима, профилактику заболеваний у детей (утренняя гимнастика на улице, контрастное обливание водой ножек, закапывание в нос каланхоэ, дача дибазола и поливитаминов), отладили наблюдение за диспансерной группой детей, наблюдение за приготовлением пищи (чтоб вкусно готовили и не воровали), работу с родителями. Санбюллетени для родителей мы вывешивали не один на весь комбинат, а в каждой группе. Здесь я впервые стала семейным врачом. Все работники детского коллектива со всеми заболеваниями в первую очередь обращались ко мне.

Мы с Лидией Алексеевной активно участвовали во всех детских и взрослых мероприятиях на официальных и не официальных праздниках. Детский сад был построен в низине без соответствующей дренажной системы. В результате этого в подвалах круглогодично было сыро, а весной и осенью их заливало водой. Для борьбы с этим требовались большие усилия. Вторая особенность этого здания была в том, что она плохо отапливалось. В зимние морозы в группах температура доходила до нуля. Просили родителей, кто может, оставить детей дома. А кто все-таки приходил в детский сад, тот ходил одетый, а спал не только под двойным одеялом, но даже под матрасом. Детский коллектив всегда был переполнен детьми, и это создавало дополнительные трудности. В этих условиях только такая заведующая, как Евгения Михайловна Гордеева, умная, талантливая, спокойная (никогда не повышала голоса), но настойчивая в достижении своих целей, смогла превратить свой садик в образцовый коллектив не только в городе, но и в области. В нем были оборудованы отличная спортивная площадка, автодром, роскошный розарий и множество цветников. Каждая прогулочная площадка была индивидуальна и интересна для детей своего возраста. Музыкальный зал был оформлен потрясающе: хохломские стульчики, народные инструменты, отличное пианино, очень красивые занавесы и талантливый музыкальный руководитель, Валентина Тимофеевна. Оформление стен в коридорах и групповых было не кустарным, а выполненным профессиональными художниками. Так как садик принадлежал богатому швейно-трикотажному производству, то в группах было много игрушек, книг и цветов (это уже заслуга персонала). Все новейшие методики по воспитанию осваивались именно в этом саду. Коллектив работал дружно, заинтересованно, и хотя в связи с перестройкой предприятие захирело и все садики закрыло, коллектив продолжает встречаться. А методики, внедренные Евгенией Михайловной в 80-е годы, используются и поныне теми, кто работает в других детских коллективах, и принимаются другими за новинки. Все иностранные делегации, приезжающие в город, неизменно приводились в этот садик, который вызывал у них восхищение. Большинство открытых занятий для работников детских садов города отдел народного образования стремился устроить в "Солнышке".

В 1985 году у меня родился второй внук. Дочь защитила кандидатскую диссертацию. Нужно было решать вопрос о трудоустройства и жилья. Она с Катей уехала в Пущино, а я оставила работу и осталась с 4-х месячным внуком и больной престарелой мамой. В марте 1986 года дочь в Пущино получила трехкомнатную квартиру. В апреле мы все переехали к ней. Так я с этого времени и живу на два дома, и оба они мне дороги.

Пущино.

Начинается пятый период моей медицинской практики, где я стала семейным врачом для всех членов своей семьи, всех коллег моей дочери, ее друзей и знакомых. Иногда мои Пущинские пациенты, уехавшие за границу, звонят мне из Англии, Америки. Часто спрашивают совета по телефону мои родственники из Санкт-Петербурга, из Великих Лук, из Москвы и Подмосковья.

Кажется, я все рассказала. Хочется закончить принципами, которым я следовала и следую в моей жизни:

-- Соблюдение правил деонтологии (наука о взаимоотношениях врача и больного). Об этом нам не уставали говорить преподаватели всех институтских кафедр на протяжении всего обучения. Были наверно две неправильные установки, против которых особенно восставала моя мама: "Врач умирает вместе со своим больным" и "Больной всегда прав". Смерть каждого моего больного действительно уносила часть моей жизни. Их было не так много, этих смертей, но я их почти все помню. А вот утверждение "Больной всегда прав" и у меня вызывало сомнение. Вот в Беломорске мне пришлось делать выскабливание полости матки по поводу кровотечения у женщины с криминальным абортом. Она утверждала, что она не была беременна. В то время сведения о криминальных абортах передавались в милицию - шел поиск подпольных "повитух". И когда я ей показала удаленный, вполне определяемый остаток плода, с ней началась истерика. Она кричала на все отделение. В ответ начала кричать я, но толку было чуть. Тогда я принесла ведро холодной воды, перенесла ее на кушетку и полведра вылила на нее. Истерика прекратилась. Поступок не вписывался в правила деонтологии, но был вынужденным. В этом плане вспоминается еще один случай, который произошел в детском хирургическом отделении. Я прооперировала девочку с гнойным аппендицитом, страдавшую ожирением. Она была единственной дочкой учительницы, очень избалованной и капризной. В послеоперационном периоде не желала двигаться. В легких начали прослушиваться застойные влажные хрипы, грозившие развитием воспаления. Сестры отказывались с ней бороться, и дыхательной гимнастикой приходилось заниматься мне. Каждое мое занятие требовало больших физических и моральных сил. Однажды, не выдержав, я сказала: "Нельзя же лежать, как подушка!" Она нажаловалась маме, и обида их сохранилась надолго. А выход был. Надо было просто положить маму и заставить ее заниматься с дочерью. Вот так неоднозначны взаимоотношения врача и больного. Надо помнить, что врач должен создавать оптимистическое настроение у больного. Оптимизм способствует выздоровлению и ускоряет его. В правилах деонтологии имеется еще один спорный пункт - "ложь во спасение". Если за границей врачи и родственникам, и больному не только говорят всю правду, но и предупреждают о самом худшем. У нас в России это не принято. От больных всегда скрывается худший прогноз, не всегда о нем говорится и родственникам. А при заболевании раком, больному никогда об этом не сообщается, придумывается какой-то другой диагноз даже в онкологическом диспансере, и только родственников ставят в известность. Есть масса примеров того, что российские врачи правы. Выдающийся актер Евгений Евстигнеев, который лежал за границей, готовясь к операции на сосудах сердца, получил полную информацию о своем заболевании и возможном исходе и в день операции умер от психологического шока. Некоторых больных раком, очень мнительных, приходилось госпитализировать в хирургическое отделение и оперировать там с помощью онкологов.

-- Выработать и строжайше соблюдать схему сбора анамнеза и схему осмотра больного. Это позволяет ничего не упустить. Это особенно важно сейчас, в эпоху распространения аллергий и таких заболеваний как СПИД и гепатиты.

-- Советовать больному лечиться только у одного врача. Потому что каждый врач имеет собственное мнение по лечению каждого заболевания. А разнобой в рекомендациях ничего хорошего не приносит.

-- Советовать больному после правильной постановки диагноза лечиться только у определенного специалиста в соответствии с заболеванием, ибо даже плохой онколог знает онкологию лучше, чем хороший хирург.

-- Быть честным при оформлении медицинских документов. К сожалению, это правило очень часто нарушается. Примеров тому много. Во время моей работы в Великолукской городской больнице доктора Рыжков и Головач тоже оставляли инородные тела в ранах, но когда заподозрили это, сумели тихонько их убрать, ничего никому не сказав и не сделав пометку в истории болезни. Я об этом знаю только от сестер, которые им помогали. В моих же трех случаях меня обманули сестры. Полный счет материала должен обязательно указываться в протоколе операции, а они этого не сделали. Я знаю, что при неблагоприятном исходе Лидия Алексеевна Михайлова, будучи главным врачом детской больницы, все истории болезни прочитывала и многие заставляла переписывать, дабы сокрыть некоторые факты, спасая честь мундира. У меня был случай, когда по недосмотру ребенку был введен вместо четвертьпроцентного двухпроцентный новокаин. Наступило нарушние дыхания. В перевязочную для консультации я пригасила Лидию Николаевну Гусеву. Ребенка быстро реанимировали. и я стала при ней в истории болезни записывать все случившееся, на что она мне сказала: "Рената Александровна, зачем это Вам нужно. Об этом никто не должен знать, кроме Вас и меня". Подобная же ситуация была, когда новорожденному ребенку была назначена перед операцией капля атропина. Сестра вместо того, чтобы эту каплю развести в воде, капнула ее под язык. Мгновенное всасывание потребовало экстренных мер. Все было записано в истории болезни. Я никогда не позволяла себе лжи в оформлении медицинских документов и никогда не лебезила перед начальством. Мой афоризм: "Всю жизнь умом понимаю: чтобы спереди погладили, надо сзади полизать. А сделать с собой ничего не могу".

-- Быть бескорыстной. Не брать деньги с больных нас приучили в институте. Хотя были у нас профессора, которые за консультации брали немалые деньги. Я в своей медицинской практике придерживалась этого принципа, но знаю несколько случаев, когда врачи в погоне за деньгами совершали неблаговидные поступки. В Великих Луках был онколог, который объявил себя всемогущим. Оперируя доброкачественные опухоли, говорил больным, что удалил им раковую опухоль и требовал большие деньги, которые те охотно отдавали. Результат всегда был блестящим, и его долго не могли поймать. Разоблачила его я, когда он таким же образом хотел меня обмануть, оперируя мою родственницу, Клавдию Николаевну Гаврилову, по поводу полипа прямой кишки. Меня не оставляет мысль, что гибель моей сестры Вали на операционном столе тоже связана с деньгами. Риск был велик, но операция была платной, стоила немало, 5 тысяч долларов, и размер гонорара возобладал над риском. А вот с подарками у меня было сложнее. В Великих Луках произошел случай подобный тому, что был в ординатуре с Генераловым. У меня лежала мама Анны Ивановны Дубовец. Ее оперировал Владимир Тимофеевич по поводу острого холецистита. Послеоперационный период протекал тяжело, и мне пришлось приложить немало сил для ее выздоровления. После выписки Анна Ивановна, учительница по специальности, пришла ко мне домой и принесла на подносе бутылку коньяка и рюмки. Я ее вытолкнула за дверь с ее подарком. Но через какое-то время ее мама заболела. Никого из врачей она не желала видеть, говорила: "Пригласи мне ренату Александровну. Я верю только ей". Анна Ивановна опять пришла ко мне, теперь уже с просьбой. Тут я отказать не могла. У мамы оказалось воспаление легких, с которым я успешно справилась. Мы стали друзьями. Позже Анна Ивановна рассказывала. Что для нее мой отказ от подарка был тяжелым психологическим переживанием.

-- Не писать доносов на своих коллег.

В моей медицинской деятельности встречались врачи с разными характерами, с неоднозначным поведением. Но было три человека, которых я вспоминаю недобрым словом. Среди них: Анатолий Петрович Петров, здравствующий и поныне, Огурцовская, малопрофессиональный врач и склочница, Бардуков, склочник и педераст.

И в заключении: правильно ли я выбрала свою профессию? Иногда казалось, что нет. Пропускать каждую смерть и каждую тяжелую ситуацию через себя очень сложно. Но это были минутные сомнения. Врачебная специальность тяжела, но никакая специальность не приносит столько удовлетворения. Каждая спасенная жизнь, каждый поднятый на ноги человек - это большое счастье.

Комментарии: 5, последний от 19/01/2024. © Copyright Кулаковская Рэната Александровна Размещен: 22/10/2023, изменен: 22/10/2023. 160k. Статистика. Очерк: Мемуары Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Воспоминания врача о своей работе

Кулаковская Рэната Александровна : другие произведения.

Медицина в моей жизни