Аннотация: Монолог, или моноспектакль - это уж как у кого выйдет. Размышления о нас через призму... салата оливье. Рекомендую артистам разговорного жанра, наподобие Гришковца.
Оливье. Моноспектакль.
Если кто-то скажет, что салат может называться "оливье" - плюньте ему в суп. Потому что салат - это симфония зеленых листочков латука, красных томатов, свежих огурцов и хрустящего перца. Салаты едят в кафешке в Чивитавеккья и Монмартре, ими перекусывают на площади Сен-Марко и где-нибудь в забытой богом таверне в Швейцарских Альпах. Это, по сути, вода, солнце и немного наших представлений о том, как должна выглядеть здоровая пища. Вот Вы, скажите, Вы лично, отказались бы вкусить цезарь а-ля романа на Шанзелизе? Этот парижский вечер, этот аромат чесночных гренок, смешивающийся с тонкой горечью лоллороссо или айсберга - что туда кладут эти волшебники-повара, я даже не знаю, и знать не желаю. Пусть остается романтика салата и парижского вечера неразгаданной: не буду разлагать тайну на составляющие. Обратно - не сложишь, настолько хрупки детальки. И потому - не знаю....
Зато в деталях мне известна проза приготовления салата Оливье, который вовсе и не салат, и даже не Оливье, и оливок в нем отродясь не водилось. Он плотный и холодный, как наши ежедневные картофельные трудовые будни. Солон и отдает то ли чье-то блевотиной, то ли откровенно скисшими щами - это похмельные соленые огурцы. Свежий огурец новизны пробивается вкусом вверх, как радостная весть о рождении ребенка или открытии звезды, и тут же никнет, придавленный толстой белой струей тяжелого майонеза. Да и не майонез то вовсе - сухое молоко, яичный порошок да уксус. Молоховец почитывали? "Майонез -- это мясное или рыбное кушанье, в которое входит ланспик, из которого приготовляется заливное и мусс, т.е. клейкий мясной или рыбный отвар, сбитый в густую белую пену, которою покрывают рыбу, птицу или дичь, украшая блюдо вышепоименованным ланспиком". Ланспик же, не что иное, как мясной бульон.... Дорогие вы мои, что же должно было случиться такое, что майонезом начали называть всякую белесую дрянь, единственное назначение которой - облегчить проглатывание неудобьсъедобных кусков? Хотя что это я... Майонез льется на нас даже со страниц газет: густой, жирный, вкусный, и очень калорийный. Только руки подставляй. Замученный во младенчестве консервированный горошек, радость цинготных полярников, довершает картину.
Но нет, нет! Истинный герой всего пиршества - колбаса. Я беру эту розовую нитритную тушку, похожую на застывшего в коме червя, и пластаю ее на кубики, стараясь соблюсти размер оптимального проглатывания. Не больше горошины. Она дрожит на доске, расслаивается крахмалистыми пластами, бесстыдно сверкает желейным химическим глянцем. Докторская колбаса. Та самая, в которой не должно быть ничего, кроме мяса, яиц и каких-то незначительных добавок. Та самая, которая предназначалась для диетического питания раненых. И вот я режу эту пародию на сытость, вспоминаю блаженного Шарикова, когда тот еще бытовал в облике пса, и думы мои нерадостны. Чья злая воля торопит меня крошить все эти продукты в огромном чане? Кто заставляет смешивать то, что несъедобно уже в самом начале своего существования, а потом выслушивать панегирики тех, кому понравилась консистенция и вкус смеси. Салат, говорят они, освежает и насыщает. О, этот оливье!
Культ салата подавляет меня и заставляет хранить в холодильнике банку горошка, а на кухне - приспособление для резки картофеля кубиками. Дух Оливье возрождается тридцатого декабря, на каждую свадьбу, именины, поминки и дни рождения... "Смешай вареную колбасу с курятиной", - шепчет он. - "Смешай!" И вот я уже рву в мелкие ошметки податливое белое мясо птицы, от роду которой - недели две. Выросшей гормонально быстро, и от того приобретшей изысканный вкус элитного картона. О, этот оливье! Он живет в каждом из нас, и крысиным зорким взглядом подмечает ублюдочные новые союзы баночной кукурузы и крабовых палочек из трески; фасоли и кальмаров; вареных макарон и сардины в собственном соку. Майонез покрывает грех этих союзов, нивелирует и громогласно заявляет об их идеальной прочности. И мы - верим...
Нас уже давно и коварно обманули. Салат, настоящий, сверкающий каплями росы, утренне-холодный, хрусткий, ломкий, горьковато-освежающий - он там, где-то там, где слово еще не потеряло своего значения. Мы же живем в мире, где картофель и майонез диктуют свои правила. И, быть может, это не так уж плохо: все ярко, густо, жирно, сытно. Все правильно и стабильно, все неизменно, как и рецепт Оливье, передающийся из поколения в поколение более ста лет. Только вот одно мучает меня каждый раз, когда я достаю из банки сморщенный, осклизлый трупик соленого огурца: ведь это все равно не салат.
О, этот оливье! С тобой невозможно бороться, потому что как Добро и Зло, как Инь и Ян, как небо и земля, ты навеки утвердился в умах народных. Не зря ведь, когда говорят: "Лицом в салат", картинка представляется однозначной. Не забыть бы только смахнуть со щеки горошек перед первым рассветом нового года. А то как-то неловко.