По Ленину история русской социал-демократии явственно распадается на три периода.
"Первый, приблизительно в 1884 - 1994 годах. Это был период возникновения и упрочения теории и программы социал-демократии.
...Социал-демократия существовала без рабочего движения.
Второй период обнимает три-четыре года, 1894-1898г.г.,...социал-демократы шли в рабочее движение, не забывая теории марксизма, озарившей их ярким светом, ни о задаче свержения самодержавия.
Третий период (1898 - ?) Это период разброда, распадения, шатания".
Итак, по мнению Ленина, марксизм взят в Россию со стороны и существовал еще без, независимо от нарождавшегося рабочего движения. Осталась также в наследство от народовольцев задача убрать монархию.
Союз русского общества с марксизмом тоже имел свой медовый месяц. "Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление. В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции... внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма".
Россия настолько, оказывается, была незнакома с пролетарским движением, "что правительство привыкло считать опасною только теорию революционного народовольчества, радуясь всякой направленной против нее критике".
Шло "повальное увлечение теорией марксизма русской образованной молодежи в первой половине девяностых годов... Такой же повальный характер приняли около того же времени рабочие стачки после знаменитой петербургской промышленной войны 1896 года. Их распространение по России явно свидетельствовало о глубине вновь поднимающегося народного движения, и, если говорить о "стихийном элементе", то, конечно, именно это стачечное движение придется признать прежде всего стихийным... Стачки девяностых годов, несмотря на громадный прогресс по сравнению с бунтами,.. были борьбой тред-юнионистской, но еще не социал-демократической,.. у рабочих не было... сознания социал-демократического".
По Ленину, "рабочая Россия только просыпается, только осматривается кругом и инстинктивно хватается за первые попавшиеся средства борьбы". И дело социал-демократов, надо понимать, заключается в том, чтобы Россия схватила наиболее действенное из всех, миновав лестницу эволюции, пройденную пролетариями в Европе.
"Часто говорят: рабочий класс стихийно влечется к социализму. Это совершенно правильно в том смысле, что социалистическая теория всех глубже и всех вернее определяет причины бедствий рабочего класса, а потому рабочие усваивают ее так легко, если только эта теория сама не пасует перед стихийностью, если она подчиняет себе стихийность".
"Стихийность массы требует от нас социал-демократов массы сознательности... Чем больше стихийный подъем масс, чем шире становится движение, тем еще несравненно быстрее возрастает требование на массу сознательности и в практической, и в политической, и в организационной работе социал-демократии".
"Именно потому, что "толпа не наша", именно потому, что "толпа может смять и оттереть постоянное войско", нам обязательно необходимо поспевать за стихийным подъемом со своей работой внесения чрезвычайно систематической организации в постоянное войско, то есть работой, сближающей и сливающей воедино стихийно-разрушительную силу толпы и сознательно разрушительную силу организации революционеров".
"В чем же состоит роль социал-демократии, как не в том, чтобы быть "духом", не только витающим над стихийным движением, но и поднимающим это последнее до своей программы" , духом, поворачивающим русских рабочих "на социал-демократический путь".
Точно так. Как в иные времена, буржуа "толкал рабочих" к революции буржуазной, нашедший себя в марксизме русский интеллигент толкает их теперь к революции социальной. Его диктатура над пролетариатом необходима и должна иметь место в России в той же мере, в какой диктатура буржуазии имела место в истории Франции конца восемнадцатого, начала девятнадцатого столетий.
В событиях 1905 года влияние РСДРП было еще мизерно."До 9 января 1905 года революционная партия в России состояла из небольшой кучки людей... Несколько сотен революционных организаторов, несколько тысяч членов местных организаций, полдюжины выходящих не чаще раза в месяц революционных листков - таковы были революционные партии в России и в первую очередь революционная социал-демократия...
Однако в течение нескольких месяцев картина совершенно изменилась. Сотни революционных социал-демократов "внезапно" выросли в тысячи, тысячи стали вождями от двух до трех миллионов пролетариев. Пролетарская борьба вызвало большое брожение, частью и революционное движение в глубинах пятидесяти-ста миллионной крестьянской массы, крестьянское движение нашло отзвук в армии и повело к солдатским восстаниям".
Но та же "внезапность" не могла не привести к тому, что революционное движение было разрозненно, что размах крестьянских восстаний произошел уже после пика стачечного движения, а влияния социал-демократических организаций в армии практически не было вовсе. Что в декабрьском вооруженном восстании в Москве участвовало "не больше восьми тысяч организованных и вооруженных рабочих", тогда как бастовало в России " 370 тысяч чисто политических стачечников в течение одного месяца".
Собственный опыт периода первой русской революции и последовавшей реакции видимо вызвал ту сугубую осторожность, с которой Ленин писал в январе 1917 года: "Мы, старики, может быть не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но, думается, молодежь...будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции".
Ленин по-прежнему нисколько не сомневается в правильности своего политического инстинкта, делая теперь поправку на непредсказуемость хода событий, возникновения условий, когда русский пролетариат и русское общество будут вынуждены искать спасения в марксизме, в радикальной социальной революции. Политическим инстинктом он продолжает руководствоваться в своей практической работе, в своей теории, совершив в ней ряд - как выразился Плеханов - "метафизических подвигов".
"Начинающееся в молодой стране движение может быть успешным лишь при условии претворения им опыта других стран".
Это абсолютно правильное общее соображение, хотя и было использовано на деле, осталось за бортом в теории, и по частному, специфическому случаю одной страны последовали в дальнейшем всеобщие выводы.
Если, скажем, неизбежность теоретической борьбы и необходимость решительного размежевания с людьми, ведущими в тупик, ничего чисто русского не имеет, то вопрос: "Можно ли экспортировать марксизм в Россию? Как это сделать?" и так далее - отнюдь не общемирового масштаба и, утверждая общим законом частное соображение, что "роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией". , Ленин перевернул действительные отношения с ног на голову, перейдя от материализма в практике к чистейшему идеализму в теории.
Но, может быть, речь идет все же не о России, не применительно к русской действительности?
Нет. Ленин закрепляет чисто русскую специфику взаимоотношений между "Сознательной" русской социал-демократией, заимствовавшей марксизм, и "бессознательным" стихийным рабочим движением в качестве общей закономерности, ссылаясь на историю всех стран, оставляя раз и навсегда сознательность на стороне интеллигенции, а бессознательность на стороне рабочих.
Попросту говоря, он, возможно непреднамеренно, как человек занятый сугубо земными проблемами текущего момента, пересматривает марксизм, приспосабливая теорию к нуждам собственного политического движения. Отсюда фатальность, с которой Ленин решает опереться на Карла Каутского, поскольку для него доказательства и авторитеты представляют ценность, когда дают пользу для решения текущих задач.
"Разумеется, социализм, как учение, столь же коренится в современных экономических отношениях, как классовая борьба пролетариата,... но социализм и классовая борьба возникают рядом одно с другим, а не одно из другого, возникают при различных предпосылках. Современное социалистическое сознание может возникнуть только на основании глубокого научного знания... Носителем же науки является не пролетариат, а буржуазная интеллигенция: в головах отдельных членов этого слоя возник ведь и современный социализм, и ими уже был сообщен выдающимся по своему умственному развитию пролетариям, которые затем вносят его в классовую борьбу пролетариата там, где это допускают условия. Таким образом, социалистическое сознание есть нечто извне внесенное".
Если "буржуазной интеллигенции" нравится забегать вперед и в предвидении собственного исчезновения толпами переходить на сторону пролетариата, ей можно только поаплодировать. Но делать по этому поводу из себя благодетелей рабочих, благодаря временному преимуществу в образовании и досуге за счет тех же рабочих, навязывать им свое идейное руководство, вряд ли стоит. По меньшей мере это некрасиво, по большей - опасно. Наивное предположение, игра ума Карла Каутского заходит слишком далеко в практических последствиях (а любой русский имел достаточно времени в этом убедиться), отдавая в собственность группе людей пролетарскую теорию, пролетарское движение и, в конечном счете, сам пролетариат, буквально навязывая на шею рабочим руководство все той же интеллигенствующей, паразитирующей буржуазии, единственно с превращением ее в бюрократию, которой ничего не стоит свою "духовную" власть над пролетариатом, раз уж она оформлена организационно, претворить в политический порядок, перейти от альтруизма нелегальной организации к материальной выгоде господствующей власти, предварительно устранив наивных и самодовольных болтунов типа Карла Каутского.
Но, может быть, обращение к Карлу Каутскому - единичный случай и для манеры мышления Ленина не типичен?
Не, это не так. Любовь к абсолютной истине царит в его душе и у его умозаключений возникают не только противоречия с теорией Маркса, но с собственным здравым смыслом политика. Так, с одной стороны, здравый смысл подсказывает ему "что стихийное движение, движение по линии наименьшего сопротивления идет к господству буржуазной идеологии... по той простой причине, что буржуазная идеология по своему происхождению гораздо старше, чем социалистическая, что она более всесторонне разработана, что она обладает неизмеримо большими средствами распространения", что, следовательно, русское рабочее движение в силу своего недавнего появления не имеет еще своего устоявшегося мировоззрения и оттого неизбежно скатывается к буржуазному мировоззрению.
"Чем моложе социалистическое движение в какой-либо стране, тем энергичнее должна быть поэтому борьба против всех попыток упрочить несоциалистическую идеологию", - вот частный вывод для частных обстоятельств, который делает Ленин-политик.
Желание оборонить выстраданный принцип редутами всеобщей абстракции заставляет его вновь обратиться к фантазии К. Каутского, к тезису о неполноценности пролетариата.
"Вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология,.. раз о самостоятельной,...самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи". Временная слабость пролетариата здесь превращается в его естественную черту, а он сам - в вечного недоноска. Ленин позволяет себе думать о будущем так, как бы не стал, очутившись в нем, он превращает частное в общее, не заботясь о последствиях.
"Я утверждаю, во-первых, что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей; во-вторых, что, чем шире масса, вовлекаемая в борьбу,... тем настоятельнее необходимость в такой организации и тем прочнее должна быть эта организация (ибо тем легче разным демагогам увлечь неразвитые сои массы); в-третьих, что такая организация должна состоять из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью; в-четвертых, что в самодержавной стране, чем более мы сузим состав членов такой организации до участия в ней только таких членов, которые профессионально занимаются революционной деятельностью,... тем труднее будет "выловить" такую организацию, и тем шире будет состав рабочих, которые будут иметь возможность участвовать в движении."
Если первое, наиболее отвлеченное утверждение - наиболее сомнительное, а в некоторых обстоятельствах, как оказалось, просто катастрофичное для судеб партии и страны, то во втором уже есть намек на конкретный исторический период ("неразвитые слои массы"), третье вообще никак не вяжется с всеобщностью, то есть характером первого, тем более, что четвертое точно указывает, что речь идет о самодержавной стране.
Так Ленин заимствует для своих политических целей "божий дар" обобщения, цитирует Маркса, Энгельса, Каутского или Гобсона. Ему, я так понимаю, не до теории, имеющей для него по большей части прикладное значение, и там, где он переходит к изложению практическим языком практичного диалектика "очередных задач", теоретический налет сходит и из его поздних статей довольно трудно представить себе нечто вне конкретного исторического момента.
Мы имеем дело с гениальным политиком, блестяще ориентирующимся в сиюминутной ситуации, с природным интуитивным диалектиком, способным выбрать правильное направление движения благодаря обостренному чувству политической реальности, и оттого, видимо, мало зависящего в этом смысле от теории, вполне довольствующемся поверхностным ее сходством с его собственным видением мира.
Но эта его способность - верно воспринимать мир - исчезала вместе с ним, а его метафизическое учение - застывший слепок особых черт того времени - оставалась и его естественная или насильственная смерть неизбежно, как оказалось, подготавливала конец диалектики, конец марксизма в России.
Знание Ленина было теорией текущего момента с ложными претензиями на всеобщность, оттого в иные времена вело к иным последствиям.
Это соображение полностью применимо к принципам организации РСДРП.
Партия большевиков - орудие превращения стихийного рабочего движение в движение сознательное - состоит, по Ленину, из "агентов" революционной пролетарской теории в России, которые "подтягивают рабочих до социал-демократического уровня", "подталкивают рабочую массу к социальной революции, руководят ею". Необходимым свойством такой организации должно было быть безусловное следование революционной теории - соединение идейной борьбы с революционной дисциплиной, обеспечивающей ей свойство монолита.
"Возникает вопрос, как совместить эту беспощадную идейную борьбу с железной дисциплиной пролетариата.
...Принципиально мы уже не раз определяли наш взгляд на значение дисциплины в рабочей партии. Единство действий, свобода обсуждения и критики - вот наше определение. ...Организованность есть единство действий, единство практического выступления. Но, разумеется, всякие действия и всяческие выступления ценны постольку, поскольку они двигают вперед, а не назад, поскольку они идейно сплачивают пролетариат, поднимая его, а не принижая, не развращая, не расслабляя. Безыдейная организованность - бессмыслица, которая на практике превращает рабочих в жалких прихвостней имущей буржуазии. Поэтому сознательные рабочие никогда не должны забывать, что бывают такие серьезные нарушения принципов, которые делают обязательным разрыв всяких организационных отношений, то есть раскол".
Централизм здесь отменяется угрозой движению. "Людей с антидемократическими тенденциями никто просто не станет слушаться раз не будет "доверия к уму, энергии и преданности со стороны окружающих товарищей", - организация тотчас избавится от дисциплины, как только ее члены почувствуют тупик, в который завело их руководство. Это становится возможным постольку, поскольку ничто материальное не привязывает к ней ее членов, поскольку их деятельность в условиях полицейского преследования исключительно бескорыстна, то есть "обеспечено нечто большее, чем демократизм, именно: полное товарищеское доверие между революционерами. А это... безусловно необходимо для нас, ибо о замене его демократическим контролем не может быть и речи".
Добровольность, не связанная никаким материальным интересом, опрокидывает принцип слепого подчинения.
Оттого тайные общества, типа неаполитанской комморы 19 века и красных бригад, будут выдвигать условие смертной казни за выход из организации. Оттого правящие партии социалистических стран не в состоянии пойти в раскол, даже если не чувствуют ни малейшего "доверия к уму, энергии и преданности своих руководителей" и требуют для своего обновления отлаженной системы демократического контроля.
Надо также отметить, что в среде социал-демократов раскол не создавал серьезного и окончательного размежевания между членами партии.
Дело в том, что РСДРП состоит из профессиональных революционеров, из лиц свободной профессии, из выходцев из различных сословий, из интеллигенции. Интеллигенты - люди идейные и действуют (когда захотят) в соответствии со своими убеждениями, а не классовым интересом.
Поэтому, будучи в оригинальном положении русского профессионального революционера социал-демократа, выполняя роль авангарда пролетариата, защищая его интересы, интеллигенты - в двусмысленном положении людей, делающих одно, когда говорят другое, которые защищают свои убеждения, когда защищают пролетариат.
Оттого свои разногласия они не принимают в качестве окончательных и сходятся вновь по мере того, как жизнь корректирует их "выводы" в нужную сторону, в сторону защиты классового интереса рабочих, а, следовательно, и их "классового" интереса.
Нам странно понять, почему люди, некогда обзывавшие друг друга бранными словами, годами сидевшие в оппозиции, в какой-то момент, как ни в чем небывало, сходятся вместе (особенно после 17 года), а не рубят друг другу головы.
Для ни странно, если бы этого не произошло.
Головы полетели в конце двадцатых годов, когда встал друг против друга действительно различный социальный интерес стремящегося к власти полукрестьянского пролетариата России и экспортированного из Европы, рафинированного пролетариата в лице "коммунистической гвардии" из бывших социал-демократов.