Если кто-нибудь что-нибудь знает помимо дома работы, семьи там, попыток убежать от размышлений о ни о чем, то он конечно и сам дойдет до того. Без всяких книг, институтов и телевизионного окна. Типа есть такое направление словесного копания, как извлечение содержания сиз знака, и называется это наукой о словарях. Я конечно мог бы сказать, что это есть обычная лексикография, но зачем портить язык сложностями. Лишь бы суть была ясна. Есть словари писанные и неписаные. Я иногда думал, что для людей наш сленг не очень понятен, и потому-то они иногда и шарахаются нашего брата. Хотя в большинстве своем народ наш особенно в микрорайоне, вряд ли мог похвастать излишней пустотой - в этой области, когда плохое настроение - главный газ атмосферы.( я все о том же) Вот, ходит стадо. Каждый сам по себе, если не сказать типа "странный человек", то - типа личность. А приезжает барыга, и идет к нему страждущий караван, и оказывается, что добрая половина мужчин и женщин хочет оторваться, забив веселый косяк и погоняв его по толпе. Я-то сам ничего плохого в этом не вижу. УК меня морали нет. А как же вы? Есть предположение, что век обезьяний закончился, когда субъект этот волосатый закурил. Тогда, правда, лишь шерсть отпала. А когда выпил, то задумался. Это было пагубно весьма, ведь организм еще не умел превращать спирт в сахар. Однако, процесс этот и был отцом мышления. Уж не говорю про философию. Волшебные травы, мэджик машрумзы, производные романтического мака - они ведь тоже революция. Мы просто не поняли этого.
Так вот о словарях.
Проснувшись в то утро и ощутив непонятную какую-то легкость, будто летел я где-то в облаках. Я глаз не открыл, но задумался.
--
Что это мне так легко?
--
Странноватая покайфность.
--
Облака!
Я любил разговаривать с собой. Нет, тут дело не в дозах, и не в том, что у каждого организма есть свой вечер, а мое солнце уже давно перевалило за вторую половину. Просто сон боролся с явью. Спящая часть не отпускала поводья, чтоб побегать еще в первозданном, подпорченном правда, мраке. Я реальное хотело реального.
( Насчет реального. В соседнем подъезде живет человек, и его зовут Реальный. Нет, у него типа имя конечно есть, но что сейчас имена. Васи, Пети, Сергеи. Вообще, в нашем районе все родившиеся младенцы, я имею ввиду прошлый год, были названы Сергеями. Ах, да. Реальный сейчас работает в ментовке. Там много наших пацанов. Они, правда, ссучиличь все)
Если я не ошибаюсь, если мой мозг еще не вырастил на себе волшебные грибы,
Вчера я стал королем. Никто еще из простых людей не держал в руках такой партии героина! Лишь святые. Впрочем, в идеале все должно быть совершенно не так. А барыги - это жалкая тень Амбера. Они нас просто травят. Грязные полудурки. По-правде, это кто еще кого травит. Травим ли мы душу, будучи кормимыми теми, кто душу уж точно травят.
В-общем, меня вчера поимела такая доза! Когда говорят, "дозняк", то это мужик. Нет, гадом буду, это была роскошнейшая женщина, войдя в которую, я почувствовал невероятное наслаждение. Я будто бы переспал с солнцем.
Я знал. Что барыжничать я не буду. Эта огромная партия, лежащая в чемодане - это больше , чем русская рулетка. Нет, это суперпартия. Зачем мне деньги? Если мне приходят в голову благие мысли, то так и стоит сделать - всех раскумарить. Всех страждущих. Я подарю им возможность расти и цвести.
Станьте кем угодно. Придумайте. Только на ментов не нарвитесь. Не надо лезть в кусающееся общество. Чтобы кормить себя желчью кусающегося общества в процессе достижения какой-либо цели. Вы хотите стать суперзвездой? Вообразите это, и я вам помогу, подарив краски. Не бойтесь, что эти краски могут вас растворить. Разве мы живем не для того, чтобы кайфовать?
От вас - свежие баяны. Только и всего. Будьте актерами своего извилистого театра, пока он не сгнил под черепной коробкой от ощущения, что вселенная - это вечный онанизм.
Думаете - это пурга? Да, я немало погонял. Немало лошадиных стад, помахивая хвостами, пробежало мимо меня за последние дни.
Впрочем, о словаре. Словарь этот из меня таки высыпался, словно блевотина из неопытного юноши после выпускного. По буквам. По крошкам. Даже нет - по палочкам букв. По дыркам внутри букв "о" Тематические дырки. Секусуальные. А дырки в буквах "Ю". Это же праобразы всего ушедшего и непридущего. То есть это Старая Олеся в баре.
Словом, открываю я глаза и понимаю, что глаз нет, видится мне угол комнаты, и друг мой- Сергей Марфа. Марфа - погонялово его. Слово это родом из детства. Еще там, в зеленой дали, он подхватил эту кличку как репей, и она вросла в него, будто опухоль какая-та. Нет, не самая плохая это опухоль. Он Марфа , и это - надолго.
Сидел Марфа в углу, скрючившись, как гнутый волк в зимнем лесу. Я ясно видел, как он пытался взять из карманах своего сигарету, и всякий раз сигарета эта оказывался эфемерной. Был Марфа странно бледен.
--
Марфа! - крикнул я изумленно.- Прет, Марфа?
Тут я увидел, что вокруг меня полным полно народу, и все они бесконечно невеселы, если сказать, не хуже того. Может, их лимоноами перекормили?
Но тут-то из меня весь словарь и высыпался. Будто самосвал вывалил кучу песка. Или что-нибудь еще.
--
Приехали, Галич,- сказал Марфа.
Тут я вообще на крик перешел, потому что-то голос Марфы дребезжал, нас словно разделало облако невидимых помех.
--
Не кричи! - воскликнул Сергей Марфа,-Тише!
Приподнявшись, я увидел Дельтоплана. И как же его повело после вчерашней иглы! И лицо осунулось, будто за него тянули, и на голове - бонфанк. Что с ними случилось? А девочка-мама Света Пшеничная...Она-то что? Психологическая авария? Вечер встречи с зеленым заподоло? Или что-то еще? Н-да.
Встав, я подошел к Марфе и заглянул прямо в лицо его. Легкость меня просто ужасала. Неужели могло быть такое? Но хуже всего, что я не зря вспоминалд про Реального. Марфа был реальным. Не в плане слэнга. Не в то, что его перло. Его-то и не перло. Перло всех остальных. Дельтоплан, он-то реальным уж никак не был. Если вы меня еще не поняли - реальность - это как статус. Не просто слова. А Марфа? Что заставило его посветлеть. Может, это мое восприятие? Из меня что, дермо все вылетело?
--
Вася,- сказал Марфа,- Обернись, Вася.
И я обернулся.
Идем мы теперь по улице, и все теперь легко и понятно. И вроде и жизни теперь проще, и смерть ясна, и понятно, где конфеты, а где - обвертки. Смерти попросту не оказалось. Этот странный доктор всего живого был всего лишь кнопкой в реальность. Шок от правды растворяется. Люди нас не замечают, потому что мы умерли для них, нас надо оплакивать. В наши могилы надо кидать кусочки земли. Их стоит посещать. Эх, я бы сказал им, что посещая эти славные места, главным образом надо изучать химический состав трупа. Впрочем, не всем же быть химиками любителями. Хотя - почему бы не сделать из моего трупа какою-нибудь чучело и не выставить в музее.
--
Господа. А сейчас вы увидите Василия Галича, который недавно излечился и навсегда покинул наш лепрозорий. Порадуемся, Господа, за то , чтобы достопочтимый Галич не забывал нас, да и выпил бы бочку вина, вспоминая о наших бедствиях.
Но нет - солнце катится, они катятся по одну сторону, и их явно что-то гонит. Как бы вшею. Ведь мир современен, и так много магазинов.
Пожалуй, слишком много магазинов.
Покупайте вино и презервативы и наслаждайтесь. Разрушайте себя самыми разными средствами. Трахайтесь на производстве, в кабинетах, в туалетных кабинках. Тор есть, я имею ввиду, дополнительно, помимо основных мест. Но нет, они гонимы вшею. Чтобы бояться, что завтра чего-то не достанет. Буквы сыпятся из книг, и ни одна из них еще не обрадовала никого. Жизни боятся, как лепры. Все пациенты лепрозория.
Утро над нами плавное, немое. Трамваи гремят приглушенно, в бутылке словно. Солнце весело курит, и мы прикурили бы у него, но нет сигарет. И не можем мы их купить, хотя курение теперь - это было б как стиль. Облака щебечут, пытаясь что-то объяснить. Типа они есть чьи-то души. Жир вокруг растет и множится, и мы этого не видим.
--
Когда я узнал, что я умер, я попытался было прокричать это на ухо родным и близким. Типа вставайте говорит Марфа.- На труп у меня не было желания смотреть. Он, конечно, весел, потому что если его пинать, он не то что не отвечает, но иногда вдруг еще и подергивается. Это остатки мыслей уходят, чтобы встретить рассвет на вершинах снежных гор. Я кричал. Я прыгал. Я встретил собаку, которая была реальной. Она сидела у телевизора и лизала пол. Я погладил ее и понял, что мой единственный друг- это она, Джессика, умершая от страха еще десять лет назад, попав в видеозал. Мне как бы все стало ясно.
Я пошел к реке и вошел в воду. Я снова кричал. Какая-та рыба, питавшаяся отходами канализации, заметила меня и деру дала.
--
Рыба-экстрасенс,-говорю я.
--
Типа того.
--
А что. Что кричать, Галич. Ты хотел вечно жить? Вот - умри и живи. Я шел по жизни на свидание с мечтой, и вот что. Еще немного, я бы просто поумнел, что-то осознал, и мной бы владели какие-нибудь антибеспечный мысли. Это правильно, но черство.
--
Значит, это и есть свидание с мечтой,- говорю я,- Смерть - классная девка.
--
Ну да. Я, значит, побежал домой. Но бежал я долго, будто кто-то мешал моим шагам. Я все время видел какие-то подозрительные тени, выглядывавшие из-за стен баров и прочих забегаловок. А потом я прибежал и увидел эту скорбную картину. Я не себя увидел. Я-то еще в морге был. Я документы редко с собой ношу, и меня долго не могли опознать. Вот меня с тобой и не было. А ты лежишь в гробу, и знаешь. Что хуже всего.
--
Что?
--
Я не про то, что правда была другой. Им ведь положено плакать. Но если бы они плакали, Вася. Я бы понял это. Но я ведь видел все их мысли. Как буквы в книге.
--
Да?
--
Да. Барыгу они ждали, вот все и собрались. А барыга все не ехал и не ехал, это-то их и раздражало. А приехал бы, кумарнулись бы толпой, и в последний путь тебя. Со слезами и радостью.
--
Какая жалость, - говорю я, - если б они знали, что лежит у меня под кроватью. Да весь город в жизни не видел такое количество наркоты.
--
Я знаю,- говорит Марфа,- уж мне-то трудно было не заметить. Теперь-то что. Какая нам разница, верно?
--
Верно.
Мы идем сквозь магазин. Я чувствую, что товары - это хорошо, но душу все это не привлекает. На всем этом как мухи сидят какие-то мысли. Черные, белые, черно-белые. Цветных почти нет. Разве что о чем-то подумал ребенок.
Все это создавалось, чтобы хотеть. Чтобы производить микробогов. Железных, пластмассовых, комбинированных. Бог бумажного шелеста любил их, словно самое страстное существо. На них все время кто-то молился, и я слышал эти молитвы со всех сторон, и это не было самой приятной вещью. Лепра молилась своей содранной корке.
В последние часы жизни я, кажется, уже что-то понимал. Может, была она рядом и манила запахом новой кухни...Я как-то вываливался из системы, ничего для этого не делая. Система гадила, а я уже шел по пути шлаков. Она-то считала, что я, отброс, иду в вечный сортир. Чудовище. Я искал какие-то правды, в конце концов осознав, что это автоматическая настройка на самоспасение. То есть на самонеизлечение. Я вовремя умер. Иначе я бы спасся, понял всю опасность наркомании, и далее бы пытался всякого предупредить. Я не нашел бы ничего, но возгордился. Возможно, я бы пришел к богу и наполнял жизнь одноцветными молитвами. Лепра слишком многопрограммна, чтобы так легко сдаться.
Если бы я получил микрофон, именно сейчас, чтобы прокричать городу о чем-нибудь, я б громогласно провозгласил:
--
Трахайтесь! Трахайтесь прямо в трамваях! Сдерите больную кожу!
--
Компьютеры,- говорит Марфа, когда мы проходим сквозь магазин оргтехники,- мне бы столько компьютеров. Тогда.
--
А ты увлекался?
--
Не. Я хотел было. Ты же знаешь, я просто не успевал захотеть в перерывах между кайфами. Я понимал, что это куловое занятие. Я был несколько раз в чате в разделе "поговорим о хуйне" Круто,Вася.
--
Кул, конечно. Но все равно все это искусственно. Главное, что нас никогда никто не понимает. Не понимал. Мы-то и друг друга с трудом понимали. И сами себя не понимали. А сейчас я чувствую, что все ясно. Слушай, куда мы идем?
--
Фиг его знает. Куда-то мы должны прийти. Не шататься же нам так вечно.
--
А ты не думал, что может произойти какая-та гадость.
--
К примеру?
--
Ад или Рай?
--
Абсурд.
--
Я бы хотел так думать. Нет, все нормально. Мы куда - то реально движемся, и точно дойти куда-то. Прибыть в какой-нибудь пункт. Хотя если судить по Джессике, то тут все не так просто. Сдохла она довольно давно...
И вот предстает нам такая картина. Вернее, новая теперь у нас, модная штучка - ролик о жизни и ее завершении. Вот - одно из самых больших в городе зданий - двадцатиэтажная свеча. Ветер дует, белье на балконах этой свечи качается, словно белые кусты. Все как надо. Люди - кто где. Часть из них - на работе, часть - курит, часть курящих курит на балконах. Кричит кто-то в бетонной норе, делит нервный крик с женой на почве грязного пола. То есть полов. А на крыше, у края самого - товарищ наш старый, и - Герцог он.
Ясно вот что: Герцог, он отнюдь не экстримал, он просто иногда попадает в гуджьбанящие толпы, и это как раз тот случай. Гуджьбанят они чисто по своему, это реально. Ночью пили они, по видимому, на крыше. И ушли все, и оставили Герцога. Стоит наш Герцог на утреннем краю, чтобы вниз пописать, сейчас будет ему хорошо. Хотя нет. Пустынно ему. Сухо. Трубы горят. Голова пухнет.
Герцог - это потому что он - кент. Раньше имелся ввиду Герцог Кент, а потом последнее отпало. Мы его редко видим, потому что не загуливает он по наркомании. Противно ему это в любых проявлениях оного. И травы являлись под сени его, и колесо в гости прикатывалось - ан фиг. Попробовал эфедрин - гавно. Не спал. Тазепам он по-творчески раскритиковал. Трава по его мнению воняла сорняками и старым дедушкиным сортиром. Иглы ж боялся он как шаровой молнии.
Хотели мы было покричать, да ведь и не услышал бы он нас. Да и поздно. Подбегаем мы и смотрим, но ничего тут нет радостного. Все вроде цело, а голова разлетелась, словно снаряд в ней разорвался.
--
Какой конец! - восклицает Марфа, и я чувствую, что это реально смешно.
И полет его, и взрыв головы, и то, что писал он уже в полете, и то, что все офигели. Герцог стал шоуменом. Весьма мудрый выбор программы.
--
Не доссал,- говорю я.
--
Гол!- кричит вдруг Марфа,- Удар -Гол. Мяч забил Герцог!
Я начинаю смеятся, и кажется, что это веселие еникогда не закончится. Век разочарований закончился для нас слишком быстро. Проспали мы его. Или вовсе приглючился он.
--
Вставай, Герцог,- говорит Марфа.
Я подаю Герцогу руку, и тот покидает погибшую свою плоть. Вид у него ошарашенный, словно его обдали холодной водой. Он смотрит на нас, на сбежавшиюся толпу, половина которой уверенно блюет.
--
Что рыгаете, придурки,- говорит Марфа,- это нам блевать надо на вас всех. Нет бы человеку помочь, руку подать, спросить, не ушибся ли он. Плохо ведь ему, а не вам.
--
Что случилось? - спрашивает Герцог.
--
Умер ты,- отвечаю я ему.
Не знаю, что там с временем, потому что никак оно не ощущается, но не меньше часа уходит на объяснения. У Герцога еще не прошел послежизненный шок. Сидим мы прямо здесь, на фоне разбившихся мозгов. Тело уже увезли. Народ ходит как ни в чем не бывало. Но мозги так никто и собирается стирать.
Мы объясняем Герцогу, что умирать теперь модно. Шок его убавляется. Улетучиваются последние крупицы животного страха, и оживает Герцог. Оживает после долгого сна под названием жизнь.
--
И что теперь с нами будет?- спрашивает он.
--
Где-то должен быть виртуальный магазин,- шучу я,- нам же надо где-то покупать сигареты. Водку. Мы ведь вернулись к правде. Нам нужны первозданные вина. Великие травы галактики.
--
Правда?- спрашивает Герцог.
--
Типа да.
--
Типа?
--
Да. Я шучу. Мы этого не знаем. Понятия не имею, что с нами будет.
--
Будем идти, куда- нибудь придем,- замечает Марфа без горечи.
--
Найдем замок,- говорю я.
--
Я так не хочу,- замечает Герцог.
--
Все не так безнадежно,-говорю я.- Я в кое-чем осведомлен. Честно. Мне бы не хотелось делать этот рассказ легким и коротким. Я как-бы уже все знаю, просто нужны формулировки. Недавно я разговаривал с джинсами.
--
С кем?! - восклицает Герцог.
--
С джинсами. Теперь уже нет условностей, и я могу об этом рассказать. Раньше я стеснялся. Нет, не то. Не стеснялся. Не кому было рассказать. Да и ощущение, в принципе, это не картинка жизни, которую можно описать. Я не о том, что что-то знаю, а вы не знаете. Мне было ясно, что я скоро ко всему приду.
--
К чему?
--
К тому, что сейчас.
--
А при чем здесь джинсы? - спрашивает Герцог.
--
Это - долгая история. Я уже сказал. Жизнь свою я сейчас, в принципе, вижу как на ладони. И свою, и чужую. Странно, не знаю, отчего это происходит.
--
Интересно,- заключает Марфа,- Ты мне что-то говорило об этом. Точно. Я помню. Какая-та тема. Словно надо собирать ощущения. Типа коллекционировать.
--
Откуда ты знаешь?- спрашиваю я.
--
Не знаю откуда.
--
Я про это в первый раз слышу,- удивляется Герцог,- ничего не понимаю. Может вы объясните.
--
Я бы пересказал,- отвечаю я, - все это стоит у меня перед глазами, как застывшая фотография. Без соответствующего начала ее трудно понять. Это как картина без фона. Скажем, нарисованы горы, а видны одни елки.
--
Круто,- заключает Марфа,- я думаю, это надо рассказать Герцогу. Потому что нас обязательно засосет. В скором времени. Я в этом уверен. В какую-нибудь яму. В какой-нибудь там Ад.
--
Не хочу,- не хочет Герцог.
--
Ерунда,- говорю я. - Какой там ад. Но расскажем мы тебе это обязательно, потому что вечно мы так бродить уж точно не будем. Надо, брат, успеть, пока мы фигню тут пинаем.
На часах - всего лишь девять утра. Утро длится целую вечность. Люди разбежались по рабочим местам и разминаются после ночи. Время их летит, а наше лишь назидательно помалкивает, давая нам изображение и шум чужих мыслей. Это словно работает какой-то генератор, и суть его неясна.
Клип это все показывают и показывают нам. Должно быть, за нами придет автобус и увезет со съемочной площадки. Часов в двенадцать. Я так думаю.
А если он придет вечером, то до вечера - целая вечность.
2
Винт варил Дельтоплан, человек творческих мотивов. Ему и подруги вроде как были не нужны. Нет, не в том плане. Он интересовался. Не все ж в туалете закрываться сам на сам. Просто творчество стояло у него на первом плане, хотя и само это творчество имело большей частью характер болтологический. Дельтоплану было 19, а Свете Пшеничной, герлфрендше его - 25, связывала их многолетняя плотная дружба.
Пришел я тогда к Дельтоплану и пал на стул. Крутило меня, как белье в стиральной машине.
Родители его дежурили. Не то, чтобы они по жизни дежурными были. Я имею ввиду, работали они по суткам и дома редко появлялись, а появившись, спали, и квартира Дельтоплана зачастую представляла собой дом спящих сурков. Дельтоплан, он и сам-то любил по снам загуливать. А вообще, без родителей он вовсю расслаблялся.
--
Чо? - спросила Света.
--
А?
Света - человек добрейшей души. Не лучший конечно человек на земле и далеко не самый умный, зато ей все пополам. Наркотические пристрастия старили ее лет на пять, а то и на шесть. Редкие конопушки на ее узком лице краснели в знак ожидания дозы. Но главное тут у Пшеничной была ее фирменная улыбка, и не думала она никогда ни о чем. Так, подворовывала иногда в супермаркете.
Мудрость Дельтоплана была в его остановке на гандже. Он-то все попробовал, однако не оценил. В странном его мировоззрении он оставался последним плановым наркоманом на земле. Типа все наркоманы уже давно пересели на иголку, и он один теперь был, як динозавр, вопиющий после падения астероида. Тех, кто баловался, Дельтопрлан всерьез не воспринимал. Мало ли кто может что пробовать. Зато, что особенно странно, не имея особенно пагубных пристрастий, Дельтоплан варил отменнейший винтяро. Талант тут у него был на химию-физику. То есть не на физику, а на астрономию. Телескоп у него имелся.
--
Сейчас я тебе помогу,- сказала Света.-Бедненький мой. Побледнел. Осунулся.
Я молча кивал. Слова давно иссяксли.
Света - она что мать. И накормит, и напоит, и спать с собой уложит. Дельтоплана она-таки воспитывала. И книги читала, и чуть ли нии с ложечки кормила. Вот только игла ее в последнее время начинала утомлять, и химик Дельтоплан в последнее время начинал ее агитировать соскочить.
--
Первый день на траву, на водку,- говорил он тоном научного сотрудника,- так многие делают. Колеса достанем какую-нибудь. Природа ведь не дарила человеку все эти препараты. Это еще понять надо. Трава - это естественно.
Дельтоплан и красноречие свое у Светы перенял. Та в свою очередь тоже когда-то была страстным слушателем старших.
Прародители ее, если честно, давно уже загнулись.
--
Не все так просто, миленький,- говорила она,- я еще мелкая была, жила у нас в подъезде девочка Пугачева.
--
Ха-ха-ха.
--
Ничего смешного.
--
Еще как смешно. Девочка Пугачева, - смеялся Дельтоплан.
--
Нет, милый, это грустная история. Ее тоже ломало. Надвое, на трое. Как тростинку, блин. На ветру. Представь, милый. И чо только не пила девочка Пугачева, чтобы спастись. Есть ведь судьба. Судьба, не судьба, дано, не дано. Ела девочка Пугачева таблетки пачками. Пила девочка Пугачева водку бутылками. Но уж меньше ее ломало, и тогда подавилась она хлебом и умерла.
--
Супергерл,- заключил Дельтоплан.
Света закатала мне рукав и сотворила моим венам взрыв. Я вскрикнул от наслаждения. Да, мучение того стоит, чтобы потом отдаться живительному кайфу. Он обладает тобой, и это хорошо, зная, что он сильнее, он добрый и справедливый.. Не прав Дельтоплан - волшебная трава это лишь прелюдия. Первая ступень к краткой вспышке жизни. Это, как прыжок дельфина над морской гладью. Он умрет, если выпрыгнет и не вернется.
--
Полежи, - сказала Света, укладывая меня постель, - а мы пойдем, потрахаемся..
У меня часто бывают совершенно зеленые сны. Словно водоросли. Плаваешь где-то бессложно. И кажется, что утро в последствии наступает зеленое. Заплесневелое. Я говорю так не от отвращения, потому что такое утро ведет меня в пивняк. Я словно возвращаюсь с поля боя. Если денег не было, я бегал по друзьям и знакомым, чтобы занять денег, хотя бы на бутылку- другую. Я не агитирую, но попробовать стоит.
А теперь сон - водоросли приобрел четкие контуры. Я даже грезе удивился. Понял, - что-то не то. Слишком правильно.
Шел я и курил. Наш район, облака, апрель. Все четко, без абстракции. Никаких невозможных тем, которые часто бывают в снах. Сидевшие на подоконниках кошки - для окон - весело умывались. Бабушка Красная бензопила - районная наша крикунья - медленно двигалась по соседней аллейке. Она, как и в жизни готовилась к тому, что если что-нибудь или кто-нибудь ее затронет - она начнет обругивать все и вся. И соседи были те же. И магазины. И "Газель, доставлявшая пиво в пив бар стекляшку. Имела те же номера, и водитель был тот же. Я, конечно, во сне об этом не думал.
Я любовался реальностью.
Встретился мне Эдик. Я намеренно не сказал Господь, потому что вы бы не поняли. Господь - это Эдика прозвище. Стоял рядом с Эдиком строгого вида человек при усах. Директор - подумалось мне.
--
Привет, - сказал Господю.
--
Здравствуйте, - обратился ко мне Господь, - рад вам представить. Господин Сергей Джексон - это Василий Галич. 1999год. Москва. Чемпионат страны по курению. Шестое место.
Я кивнул.
Дело в том, что Сергей Джексон - личность реальная. Это популярный художник, но выглядит он совершенно не так. Джексон гораздо моложе, гораздо худее и проще. Но во сне это не имело значение.
--
Мы были на конференции, - сообщил Господь, - Мак и жизнь. Жаль, что вас не было с нами, господин Галич.
- Согласен с вами, господин Господь, - ответил я, - Я бы поучаствовал. Я много думал о роли мака в жизни человека. И общества. У меня есть определенные размышления.
--
Вы пишите труды? - спросил Сергей Джексон.
--
Да, я пишу своим телом и ощущениями.
- Вы собираете ощущения?
--
Да, я коллекционер.
--
Великолепно, ваши труды найдут огромные отклики. Советую вам зайти по этому адресу.
Он протянул мне визитку.
Я едва не ушел не попрощавшись. И тут Господь меня остановил.
--
Вася, - жалобно проговорил он, - слушай анекдот.
- Рассказывай.
--
Тонет Титаник, Вася. В воде пять тысяч человек. Плывут армяне на лодке. Пух-пух. "Чай, кофе, сигареты".
На том я и проснулся.
Утро уже разгорелось. Странно, конечно, но к утру у меня особое отношение. Утром я возвращаюсь, люди рабочие мне возразят, а я бездельник. Вечером я гружусь, ночью разгружаюсь, а утром я свободен. Трудности организма легко решаются, когда много друзе. И хотя они все люди разные, тебя понимают. Это круто. Я и на яму не часто заявлялся, боясь ментов, которые всеми ямами заведуют.
В окне угол соседей, коробки и облака. Шумят люди. Проходит с руганью бабушка Красная бензопила. Бухают за стеной басы какого-то техно: так, что стены содрогаются.
--
Свет, крикнул я,- Свет.
В коридоре что-то загремело, и вот в дверном проеме появилась беспечная голова, покрытая цветными бигудями.
--
Проснулся? - спросила она.
--
Ага,- согласился я.
Я любил Свету за ее настоящесть. Да, многие добропорядочные граждане уверенно посылали ее в отстой, но все эти граждане вряд ли помогут, мучающемуся собрату. Свете, мне кажется многое можно было простить. Привычное понятие о грехе совершенно под нее не подходило. Чтобы она ни делала, ни вкалывала в себя, с кем бы случайно не трахалась, она оставалась честна со всеми. Она вообще не умела врать, и главное, никогда не на кого не выливала свои нервы.
--
Есть пиво, Свет, - взмолился я
--
Не, - ответила она весело, - есть бабки.
--
Да, там в кармане. Палтишка.
Я знал, что дальнейшие слова Света Пшеничная, золото нашего круга, все знала и все делала.
--
А где Дельтоплан, - спросил я, и голос мой будто слипся. То сипел, то хрипе, словом, колебался.
--
Ушел домой
До обеда пили мы пиво. Я рассказал свой странный сон, а Сета рассказывала мне свои сны. Штук двадцать - тридцать. Недавние, детские. Всякие, словом.
--
Мне вообще снилось однажды, что я змея, - рассказывала она,- я чисто на рынок пошла, а денег у меня не оказалось. Хотелось апельсинов и я чуть не плакала. Знаешь, как во сне бывает. В общем, никто мне не давал, я превратилась в змею и всех распугала, запрыгнув на торговый стол. Знаешь, как это офигенно, ощутить себя толстой ниткой без рук без ног. Прошипела я "С-С-С", превратилась снова в человека, взяла все, что надо и удалилась.
--
Круто, - заключил я.
Света вообще личность случайной театральности. Было дело, работала она на вокзале. Один день работала и выгнали ее. Была Света в страшном ужасе. . А по- другому перло ее. И не знала она, куда руки девать, и спрятала она котлету в трусы. Честное слово, так и было. Котлета эта выпала в самый неподходящий момент.
--
Еще мне снилось, что я колобок, рассказывала Света Пшеничная, - описать - не поймешь. Это надо почувствовать. Это полный джаз. Катишься и все крутиться.
--
Круто, если представить, что ты предмет, - сказал я, - машина. Шар воздушный. Шариковая ручка.
--
Гантели, - засмеялась Света.
--
Магнитофон.
--
Тарелка.
--
Кружка.
--
Ложка.
--
Тракторный завод.
Тракторный завод представился моему воображению яснее всего.
В тот же день цепь случайностей привела Дельтоплана к идее, которая впоследствии донимала всех. Да и не идее. Это я так сказал, что первое на язык попалось. Мне кажется все чего- то ждали, нужно было лишь оплодотворить это ожидание.
Сначала, кое- какие подробности из жизни Дельтоплана. О том , что он считал себя последним нешировым наркоманом - вы уже знаете. Помимо этого, Дельтаплан писал стихи и неплохо получалось. Группа "Амундсен", студия которой изолировала от внешнего мира стекловолокном ( находилась в нашем доме), использовала несколько дельтоплановых текстов. К-примеру - "Новая сессия мака". "Амундсены" с наркотиками не экспериментировали. Не знаю, что их так это занимало.
Свое прозвище Дельтаплан расшифровал так: Дельта План. Все это исходя из того, что план по сути бывает разным, и тут имеется много теорий, но об этом позже.
К стихам Дельтаплан приходил, искурившись до костей. Это было моментом истины. Он начинал пить водку и писать стихи. Потом он собирал нас на мини конгресс, и каждый думал о своем. Лишь Саша Крымова иронизировала.
У Дельтаплана имелось несколько настольных книг, которые перечитывал он по много раз.
Во-первых, это" Человек - Амфибия"
Во- вторых " Вини-пух и все все все"
В-третьих серия " И на суше и на море". Гимном Дельтаплана была песня " Я долго буду гнать велосипед". Он вообще обожал Барыкина. Не модно, ну что с того. У творческих людей всегда своя собственная мода.
Был у Дельтаплана офигенниший менисковый телескоп системы Максутова. Карта звездного неба. Журналы по астрономии. Наукой Дельтаплан вовсе не грузился. Это было частью его романтики. К звездам Дельтаплан относился по -своему. Как к части мира своего, как к источнику вдохновения, как к живым существам. Да, добавлю. Как к возлюбленным.
Самой "плановой" звездой была Капелла. Марс тоже был "плановым". Юпитер - тематичным. Сатурн - творческим. Словом, в Дельтаплане все развивалось пол своим собственным законам, а законы общества его вообще совершенно не интересовали. Многим казалось, что именно это игнорирование окружающего и свело его с Пшеничной. На самом деле - это не совсем так. Их дружба началась в годы далекого детства.
Не спорил Дельтаплан и с родителями. Не спорить и не таиться - вот где правда. Согласитесь. Друзья для Дельтаплана, если быть по -циничнее, были частью темы. Он жил, словно цветы собирал. Вот, к примеру, одно из его стихотворений.
***
Вечер моих цветов:
Улицы без ментов.
А чифир, как и надо
Напиток двух взглядов.
Первая партия - детство
Чтобы душою греться.
Когда такие дела,
От тебя нет тепла.
Вторая заварка - отрочество
Хочется, хочется, хочется.
То ли воды, то ли нет,
То ли бежать в туалет.
Третья заварка - юность,
Добавим на свежака.
Выпьешь - и выгнулось
горло твое слегка.
Или вот еще.
***
Вы мало понимаете,
Когда вынимаете.
Видите толп строи
А-е рубаи.
Истина - не прожектор,
Но в дождь - то же дело,
Если намок инжектор
Намокнет и тело.
Это из жизни. У родителей Дельтаплана была "десятка" с русским инжектором. Кто не знает - попробуйте. Неповторимое впечатление.
***
Ветераны собирают мак
В полях. Это тайный знак.
Но знак огня, он намок,
Как и весь русский рок.
Как инжектор добавил бы я и этому.
Вечером того же дня возвращался откуда-то Дельтаплан в плотно забитом трамвае. Люди ехали уставшие, злые. Бабушки ругались, обвиняя молодых людей в том, что те прижимаются. Стрекотали плееры студентов. Кондукторша, молодая девушка с не закрывающимся ртом, выжимала из пассажиров плату за проезд.
Те отворачивались, претворяясь, что не слышат. Дельтаплан уверенно показывал свой билет студента технологического университета.
На одной из популярных остановок народ передислоцировался, и Дельтаплану чудом удалось протиснуться и присесть к окну. Чем удобно - старикам уступал место те, что сидели с краю. Здесь же можно прислониться к стелу. И не видеть никого и ничего. Халявить по - своему. Дельтаплана посещали думы упорного содержания. Вернее чувства. Если бы были у него сейчас с бой письменные принадлежности, он эти чувства непременно вылил бы на бумагу. А так оставалось слегка помечтывать. Жаль, покурить нельзя было в трамвае.
В этот момент что-то привлекло его внимание. Звук какой-то. Кусок слова. Он и не думал, что слушать может. Уши сами развернулись и внимали.
-Я тебе говорю, Петро, так и есть, - говорил один старик другому, - я его сам знал, он в дорслужбе крановщиком работал, на зиле. В году 55-ом или 56-ом. Или, еб ты да, в 67-ом. У него Ленка жена была. Грамотная такая бабец. Он ее кинул еще тогда. Ну, она и сама хороша была.
--
Да, что ты, Саша, - воскликнул второй старик, да, что ты. Был союз. Да, что ты. Три эти слова произносил он по - отдельности, с разной выразительностью. Так обычно люди старшего поколения на пьянках общаются, вспоминая героические дни молодости и последние вспышки нынешнего.
--
Да, - заключил первый, - Так слушай, Петро, я много всякого людье знаю, я бы слышал. Если бы кто-то нашел. Он вышел, кажется в 55-ом. Вторую ходку уже делал. Его когда брали, то и приписать ничего не могли. Влетел по хренотени какой-то. Мусора, те ж конечно все знали. Но то ж не мусора были, что сейчас. Эти и маму родную продадут. Помню еще, майор был в отделе, тоже цыган. Все бабы за ним бегали. Хрен у него был, что у коня. Короче, когда Цветай вышел, он сразу пошел к Маньке своей, не к жене. К Маньке. Там, Петро. Раньше же не то золото было. Он же блин, душа цыганская, он бляха, чувствовал все. Знал. Они, брат, падлы, все ж чувствуют эти цыгане. Да и жизнь, сам понимаешь. Ему, наверное, нельзя было по понятиям работать. Может, он так, воду мутил. Короче, золото свое Цветай собрал в банку трехлитровую и занычковал. Закопал. Там раньше и района не было. Болота. Леса. Мы на рыбалку туда ездили. Эх, на мотыля. Такой лещ шел. Во блин. Мы ездили. Туда еще дорога грунтовая такая, посадка. Он район-то небольшой, чисто полуостров. Остров. Река ж блин, выгибается.
--
Да я знаю, - ответил собеседник, - я ж тоже на рыбалку ездил. Щас то и ловить нечего.
--
Да что ты! В Кубани - то одно гавно плавает. Рыба не выдержала и сдохла вся. Раньше в дерьме еще как-то выживала, а сейчас вообще одно дерьмо.
--
А ты знаешь что ли, где Цветай банку закопал.
--
Знаю, Петро.
--
Брешешь.
--
Да, нет же.
--
Что ж ты не найдешь? Уже, небось, был бы миллионером.
--
А зачем, Петро, на старость лет?
--
Детям, внукам.
--
Передерутся, Артем. В деньгах, что ли счастье? Человек живет хорошо, в согласии, пока ему делать нечего. А как появится, что делать, так и все. Человек человеку волк тогда. Так, что лучше мир, чем деньги.
--
И то верно, Петро. Что верно, то верно. Был Союз, и ценности были другие. Душа у людей была, а сейчас, как собаки все. А ты точно знаешь, где это?