Выдающийся поэт Серебряного века, "Бодлер" русской поэзии, один из видных организаторов коммунистической печати и советского книгоиздательства, большевик, "отверженный богом революции" и погибший в застенках большевистского ГУЛАГа в день своего пятидесятилетия... Такой была судьба Владимира Нарбута.

  

  

  

  Владимир Нарбут

  

  Родился Владимир Нарбут 14 апреля (2 апреля по старому стилю) 1888 года на хуторе Нарбутовка в семье потомственного, но обедневшего дворянина, помещика-однодворца Ивана Яковлевича Нарбута (1854-1919) и дочери священника Неонилы Николаевны, урожденной Махнович (1858-1935) [5, с. 264, 278, 280].

  

  

  

  Портрет И. Я. Нарбута, отца поэта. Силуэт работы Г. Нарбута. 1915 г. Тушь, кисть

  

  

  

  Портрет Н. Н. Нарбут, матери поэта. Силуэт работы Г. Нарбута. 1917 г. Тушь, кисть

  

  Имение отца, выходца из древнего литовского рода, пришло в упадок, так что Ивану Яковлевичу, выпускнику физико-математического факультета Киевского университета Св. Владимира, приходилось зарабатывать на жизнь чиновничьей должностью, переложив все заботы о детях и хозяйстве на жену (известно, что в первой половине 90-х годов он служил в Глуховской земской управе, потом в начале XX века, в чине губернского секретаря, несколько лет являлся земским начальником 1-го участка в Новгород-Северском уезде, а летом 1918 г., по воспоминаниям В. А. Мальченко, недолгое время был старостой в Глухове, когда там установилась власть гетмана Скоропадского [18, с. 293]).

  

  

  

  Дом Нарбутов на хуторе Нарбутовка, изображенный Г. Нарбутом в иллюстрации к басне "Добрая лисица". 1913 г.

  

  Владимир Нарбут в автобиографии от 13 мая 1927 г. дал весьма нелестную характеристику отцу: "По временам... приходилось испытывать некоторую нужду. Это происходило отчасти и потому, что отец (самодур и жесткий человек, умер в 1919 г.), как правило, пьянствовал и распутничал, прокручивая те средства, какие имелись... [Это] заставило нас пробивать самим себе дорогу в жизни" [14, с. 81].

  Старший брат Владимира Георгий Нарбут, в будущем великий художник, основоположник украинской графики, вспоминал: "Семья наша была довольно большая: у меня было четыре брата и две сестры [у Неонилы Николаевны и Ивана Яковлевича родились 9 детей: Тамара и Евгения умерли еще в младенчестве, Георгий (1886 г. р.), Елена (1887 г. р.), Владимир (1888 г. р.), Сергей (1889 г. р.), Агнесса (1893 г. р.), Николай (1895 г. р.), Борис (1897 г. р.)] Отец мой, мелкий помещик со средними доходами, мало интересовался домашними делами вообще, а детьми в частности, и поэтому нашим дошкольным воспитанием ведала наша мать вместе с учителем соседнего села Яновки - Г. Сальниковым" [25, с. 66; 5, с. 264-265]. От учителя Яновского народного училища, выпускника Глуховской прогимназии Григория Петровича Сальникова оба брата и получили азы начального образования.

  В 1896 году Георгий поступил в Глуховскую мужскую гимназию, спустя два года туда определили и Владимира. Со второго класса они стали учиться вместе (Георгий Нарбут, по его воспоминаниям, "почти с первых дней... заболел корью. Подготовлен к учебе в гимназии... был не особенно хорошо и учился неважно, так что в первом и втором классах "зимовал" по два года" [25, с. 66], поэтому во втором классе Владимир и догнал брата). Георгия, который уже тогда мечтал о карьере художника, науки не влекли, почти по всем предметам занимался он на "тройки", а вот Владимир успешно овладевал гимназическими знаниями, получив при выпуске золотую медаль.

  

  

  

  Владимир Нарбут в 1905 г.

  

  Окончив 5 июня 1906 года гимназию, Георгий и Владимир, вопреки воле Ивана Яковлевича, в августе по почте отправили прошения о зачислении их студентами на китайско-монгольско-японский отдел факультета восточных языков Петербургского университета. (Выпускников классических гимназий, окончивших полный курс, принимали тогда в университеты без вступительных испытаний). "Целое лето мне пришлось воевать за право ехать в Петербург... - вспоминал Георгий Нарбут, - отец... ни за что не хотел пускать туда ни меня, ни моего брата Владимира", однако "как-то покорился" "под влиянием матери, которая молча держалась нашей стороны", " наконец, после многих просьб, угроз и ссор я с братом решил поехать в Глухов и сдать на почту прошение в Петербургский университет... Но вот в начале августа мы получили сообщение из канцелярии Петербургского университета, что "Георгий и Владимир Нарбуты зачислены студентами факультета восточных языков". (Следует прибавить, что мы подавали прошения на "восточный факультет", потому что не имели надежды быть принятыми на другой какой-нибудь)"

  [25, с. 66; 2, с. 20; 7, с. 12; 5, с. 265]. Не было надежд из-за плохих отметок в аттестатах? У Георгия, возможно, да, но Владимир-то окончил гимназию с золотой медалью. Думается, была еще одна причина. В годы первой российской революции в столице усилились студенческие волнения, поэтому в октябре 1905 года правительство закрыло Санкт-Петербургский университет до осени следующего года. В университете фактически установилось двоевластие: часть полномочий взял на себя студенческий совет старост, ограничив права ректора и совета университета. Летом 1906 года совет старост пытался отстранить ректора даже от зачисления студентов на первый курс, взяв на себя эти полномочия. Поэтому прием в университет на время затормозился. Единственным факультетом, который продолжал работать даже во время студенческих забастовок, был восточный [Баринов Д. А. Коллективная биография студенчества Санкт-Петербургского университета 1884-1917 гг.: статистический анализ // Клио. - 2013. - № 10. - С. 43-44; Павлицкая Н. И. Петербургский университет в революции 1905-1907 гг. // Вестник Ленинградского университета. - 1948. - № 11. - С. 148-153; Ростовцев Е.А., Сидорчук И.В. Санкт-Петербургский университет в 1905 году // Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки. - 2015. - № 3. - С. 103; Ростовцев Е. А. Санкт-Петербургский университет в контексте социально-политической истории России (1884-1917): Диссерт. на соиск. уч. ст. д-ра ист. наук. 07.00.02 - Отечественная история. Т. 2 / СПб., 2016. - С. 133-166].

  И вот в сентябре Георгий и Владимир уже в северной столице империи. Сразу же их подстерегла беда: на квартире, которую они сняли на Петербургской стороне, братьев обворовали. Выручил знаменитый художник, иллюстратор русских сказок и былин Иван Билибин. В конце сентября - начале октября с ним познакомился Георгий. В автобиографии он писал: "... в один из вечеров, в мрачном Петербурге начинающихся осенью так рано, я с дрожью и душевным волнением пошел к мастеру, чтобы поговорить с ним и показать ему для оценки свои работы. Он принял меня как-то сначала насмешливо... но потом мы как-то разговорились, он посмотрел мои рисунки, дал кое-какие советы. Спросил о моем финансовом положении и вообще о том, как я устроился в Питере, и, узнав о моем приключении с квартирой, где меня обокрали, переговорив с женой, - как я позже узнал, она была художницею М. Я. Чемберс-Билибиной, - предложил мне у себя свободную комнату за довольно небольшую плату [на Мытнинской набережной]. Это была для меня радость! Кажется, я бы все отдал за эту комнату!" С Георгием у Билибина (по 1911 г.) поселился и Владимир, но вскоре он заболел и вернулся в Нарбутовку [25, с. 66-67; 5, с. 265-266].

  Георгий не стал учиться на факультете восточных языков и перешел на историко-филологический, но, пробыв там три семестра, подал прошение об отчислении из числа студентов [5, с. 265]. О Владимире же в справочнике "Русские писатели. 1800 - 1917" сказано: "Учился в Петерб. ун-те (не закончил), сначала на матем. ф-те, затем на ф-те вост. языков, а после на филол." [29, с. 227]. Такая последовательность обучения В. Нарбута закрепилась во многих биографических публикациях о нем, при этом авторы ссылаются на ответ, который дал сам Владимир Иванович в анкете Венгерова: "С 1906-1912 г. был в Петерб. ун-те (факультеты: математич., восточ. язык. и филологич.), но последнего не кончил" [Цит. по: 7, с. 20]. Это свидетельство Нарбута не согласуется с другими источниками, поэтому и возникает несколько вопросов. Почему математический факультет поставлен им на первое место, ведь первоначально Владимир был зачислен на факультет восточных языков? Только о филологическом факультете он сообщил, что его не окончил, значит остальные два окончил? Но тогда почему в автобиографии он вообще не упоминал о математическом и восточном факультетах, а говорил лишь об обучении на историко-филологическом факультете, курс которого не завершил? Видимо, ответ в анкете Венгерова не следует воспринимать слишком буквально.

  Думается, последовательность обучения Владимира Нарбута в Петербургском университете была такой: зачислен на факультет восточных языков, а возвратившись в Петербург после излечения, сразу же перевелся на физико-математический, потом на историко-филологический факультет. Однако полного филологического курса так и не окончил. Причину этого В. Нарбут назвал в автобиографии: "Много читал, работая над собой (хотя стройной системы у меня никогда не было). Учился в университете плохо - за литературой некогда было. Поэтому и не кончил университета (не сдал государственных экзаменов)"; его сын Роман утверждал, что отца исключили из университета [14, с. 81; 7, с. 20].

  В отместку за непослушание отец посылал сыновьям лишь 25 рублей в месяц, так что пришлось заняться репетиторством и, как вспоминал Владимир, быть "хроникером, корреспондентом, рецензентом, популяризатором, переводчиком, редактором". Зарабатывать "для поддержания своего существования" Владимир привык еще с гимназических лет: "Еще находясь в гимназии (в том же Глухове), я уже давал уроки сотоварищам по низшим классам..." [14, с. 81].

  Писать стихи Владимир начал еще на Глуховщине. Но первой его публикацией была не поэтическая, а историко-бытовой очерк "Соловецкий монастырь", напечатанный в приложении к журналу "Сельский вестник" "Бог - помочь!" в восьмом номере за 1908 г. (написан очерк, несомненно, под впечатлением рассказов Ивана Яковлевича Билибина, побывавшего на Соловках еще в начале века). В декабре того же года в журнале "Светлый луч" стихотворениями "Осенний сад, осенний сад..." и "Светлый луч" состоялся и поэтический дебют Владимира Нарбута. А в начале 1910 г. Нарбут выпустил уже свою первую поэтическую книгу "Стихи. Год творчества первый", художественно оформленную братом Георгием. В нее поэт включил 77 стихотворений, написанных, по словам Т. Р. Нарбут и В. Н. Устиновского, в Нарбутовке во время летних каникул 1909 года: "Проводя все летние каникулярные месяцы на родине, он помогал родителям по хозяйству и занимался репетиторством, зарабатывая необходимые для продолжения учебы деньги. Кроме того, в глуховской тиши ему хорошо работалось, и он много писал" [26, с. 316; 29, с. 227; 21, с. 36-43].

  Вот некоторые стихотворения из этого сборника:

  

  ЗАХОЛУСТЬЕ

  

  Прилипли хаты к косогору,

  Как золотые гнезда ос.

  Благоговейно верят взору

  Ряды задумчивых берез.

  Как клочья дыма, встали купы,

  И зеленеет пена их.

  А дали низкие - и скупы,

  И скрытны от очей чужих.

  Застенчиво молчит затишье,

  Как однодневная жена.

  И скромность смотрит серой мышью

  Из волоокого окна.

  А под застрехой желто-снежной -

  Чуть запыленный зонтик ос.

  И веет грустью безнадежной

  От косогора, хат, берез.

  

  КУДРЯВЫХ ТУЧ СЕДОЙ БАРАШЕК...

  

  Кудрявых туч седой барашек

  Над неба синей полосой

  И стебли смятые ромашек -

  Следы, забытые грозой.

  Она промчалась над лугами,

  Бесцеремонно грохоча,

  И, издеваясь над ольхами,

  Пугала лезвием меча.

  Но ветер, хлынувший из рощи,

  Как перья легкие, разнес

  И облаков сквозные мощи,

  И хохот каменных угроз.

  И день, склоненный полумраком,

  Опять серебряно парит,

  И солнце вновь расцветшим маком

  В выси поднявшейся горит.

  

  ПРАЗДНИК

  

  Весенний день пригож и парок.

  В деревне - шум и суетня:

  Под звон стеклянный хрупких чарок

  Сход провожает ясность Дня.

  Сегодня праздник, по названью -

  Переплавная Середа:

  Покрыта светлой Божьей тканью,

  Как ризой стразовой - вода,

  И от заутрени чуть вышли,

  Молебен тихий у криниц...

  Уж экипаж, с запряжкой в дышле,

  Сверкнул лучами желтых спиц.

  Уж укатил на хутор барин.

  А день льет дремное тепло,

  И свод небесный светозарен.

  Огнисто голубя крыло.

  Как от взлетевшей белой стаи

  Вдруг упадает снежный ком

  И вновь, паденье подсекая,

  Взмывает плещущим крылом!..

  Сегодня - праздник. Завтра рано

  В поля потянутся возы,

  Чтоб у подножия кургана

  Валить на пар навоз в низы.

  

   (Переплавная среда, особо почитаемый тогда на Черниговщине праздник, - среда на четвертой неделе от Пасхи, посередине от Пасхи до Троицы. В разных местах праздник называется по-разному: Преполовение Пятидесятницы, Средопостница, Переплавная, Преполовная, Половенская, Градова, Громовая, Сухая среда).

  Первую книгу молодого поэта заметили в литературных кругах столицы, ей посвятили с десяток рецензий. Николай Гумилев, несмотря на критические замечания, похвально отозвался о дебютной книге Нарбута: "Не плохое впечатление производит книга стихов Нарбута: ...она ярка. В ней есть технические приемы, которые завлекают читателя (хотя есть и такие, которые расхолаживают), есть меткие характеристики (хотя есть и фальшивые), есть интимность (иногда и ломание). Но как не простить срывов при наличности достижений? Хорошее впечатление, - но почему пробуждает эта книга печальные размышления? В ней нет ничего, кроме картин природы: конечно, и в них можно выразить свое миросозерцание, свою индивидуальную печаль и индивидуальную радость, все, что дорого в поэзии, - но как раз этого-то Нарбут и не сделал. Что это? Неужели поэт перестал быть микрокосмом? Неужели время вульгарной специализации по темам наступило и для поэзии? Или это только своеобразный прием сильного таланта, развивающего свои способности поодиночке? Давай Бог! В этом случае страшно только за него, а не за всю поэзию"[8, с. 123].

  Валерий Брюсов отметил, что "...Нарбут выгодно отличается от многих других начинающих поэтов реализмом своих стихов. У него есть умение и желание смотреть на мир своими глазами, а не через чужую призму. Ряд метких наблюдений над жизнью русской природы рассыпан в его книге", но "...у г. Нарбута не чувствуется любви к стиху; стихами он выражается словно на чужом, нелюбимом языке. Кроме того, г. Нарбут с каким-то скучным безразличием относится ко всем темам своих стихов. Ему словно все равно, о чем ни писать: подметит что-нибудь в вечере - напишет о вечере; заметит особенность в наступлении бури - сложит строфы о буре". А Георгий Иванов оценил сборник так: "Талантливая книжка. Темы были простодушные: гроза, вечер, утро, сирень, первый снег. Но от стихов веяло свежестью и находчивостью... Многое было неумело, иногда грубовато, иногда провинциально-эстетично... многое было просто зелено - но все-таки книжка обращала на себя внимание, и в "Русской мысли" и "Аполлоне" Брюсов и Гумилев очень сочувственно о ней отозвались. Заинтересовались стихами, заинтересовались и автором - где он, каков? Оказалось - Нарбут, брат известного художника Егора Нарбута" [6, с. 338; 21, с. 40-43; 10, с. 109].

  В 1910 году Владимир Нарбут стал посещать студенческий литературный "Кружок молодых". Там и зародилась мысль издавать свой литературно-художественный журнал. Назвали его "Gaudeamus". Первый номер еженедельного журнала вышел в январе 1911 года. Вскоре, с третьего номера, Нарбут возглавил отдел поэзии, был он и членом редколлегии, фактически выполняя обязанности секретаря редакции. Художественным отделом с седьмого номера заведовал его брат Георгий. Издание журнала требовало больших средств: печатался он "на меловой бумаге с тоновым клише и при тираже в 5-8 тысяч", дорого обходилась аренда помещения для редакции. Так что спустя почти три месяца выпуск журнала пришлось прекратить. Но "Gaudeamus" был заметной вехой в литературной жизни страны: на его страницах печатались И. Бунин, В. Брюсов, А. Блок, А. Ахматова, М. Волошин и другие авторы - известные уже тогда или будущие знаменитости русской словесности. Публиковал там свои произведения и В. Нарбут [21, с. 43-47].

  Но не только в этом журнале. "С 1911 года, - записал в анкете В. Нарбут, - печатался почти во всех столичных газетах и журналах. Попадал в "толстые" довольно удачно и - без протекции". А. В. Миронов назвал свыше трех десятков изданий, в которых в петербургский период публиковался Владимир Иванович. Среди них известные: "Нива", "Всеобщий журнал", "Всемирная панорама", "Сельский вестник", "Аполлон", "Вестник Европы", "Современное слово", "Биржевые ведомости", "Новое слово", "Солнце России". "Светлый луч" и многие другие. "Такое энергичное стремление "быть везде", - верно подметил А. В. Миронов, - связано, прежде всего, с тем, что печатание стихов для Нарбута становится основным способом заработка". В письмах к издателям Нарбут постоянно хлопочет о повышении гонорара (хотя бы "25 коп. строка"), просит напечатать стихи "поскорее" и помещать их "почаще".

  "В "Светлом луче" существовала особая рубрика "Почтовый ящик", в которой редакция помещала советы и рекомендации поэтам, предлагающим свои стихи для журнала. Причем фамилии адресатов были скрыты под условными наименованиями. Для Нарбута критические замечания печатались под заголовком "Глухов, поэту". Из рубрики "Почтовый ящик" видно, что далеко не все стихи Нарбута публиковались. Об этом свидетельствуют следующие фразы редактора: "Из ваших последних вещей не все пойдут; некоторые не выдержаны"...; "Пойдет только то, что напечатано в этой книжке"... При этом редакция справедливо ссылается на неопытность юного Нарбута и на заботу о нем же самом: "А за то, что печатаем с выбором, сами вы скажете спасибо, когда ваш талант окрепнет. Хуже было бы, если б вы краснели впоследствии, читая собственные строки" [21, с. 37-39]. Писал Нарбут не только стихи, но и рассказы, рецензии, в печати также появлялись его этнографические очерки и зарисовки ("Сырные дни на Украине", "В Великом посту", "Малороссийские святки" и др.).

  В это же время Нарбут сблизился с акмеистами, вступил в их объединение "Цех поэтов" и стал адептом этого литературного течения. Анна Андреевна Ахматова писала: "Вместе с моими товарищами по Первому цеху поэтов - Мандельштамом, Зенкевичем и Нарбутом - я сделалась акмеисткой", она называла шесть "истинных" акмеистов: себя, Н. Гумилева, С. Городецкого, О. Мандельштама, М. Зенкевича и В. Нарбута [1, с. 20; 19, с. 38, 40].

  Переломным в творчестве Нарбута стал напечатанный в 1912 году небольшим тиражом (в 100 экземпляров) поэтический сборник "Аллилуїа"[авторская орфография], который художественно оформили брат Георгий при участии Ивана Билибина и его жены М. Я. Чемберс-Билибиной. Выход книги анонсирован 12 мая, но уже 26 мая издается постановление Санкт-Петербургского цензурного комитета от 1 мая 1912 г. "о возбуждении судебного преследования по ст. 74 Уголовного уложения и ст. 1001 Уложения о наказаниях", а 2 июня появляется сообщение о том, что издание "изъято из продажи" [3, с. 8]. Так что сборник еще на пути к читателю получил скандальную славу, на которую Нарбут, возможно, и рассчитывал.

  

  

  

  Обложка Г. Нарбута к книге "Аллилуиа". 1912 г.

  

  Книгу он решил печатать церковнославянским шрифтом, в чем помог ему брат Георгий. "Синодальная типография, куда была сдана для набора рукопись "Аллилуйя", ознакомившись с ней, набирать отказалась "ввиду светского содержания", - вспоминал Г. Иванов. - Содержание, действительно, было "светское" - половина слов, составляющих стихи, была неприличной. Синодальная типография потребовалась Нарбуту - потому что он желал набрать книгу церковнославянским шрифтом. И не простым, а каким-то отборным. В других типографиях такого шрифта не оказалось. Делать нечего - пришлось купить шрифт. Бумаги подходящей тоже не нашлось в Петербурге - бумагу выписали из Парижа. Нарбут широко сыпал чаевые наборщикам и метранпажам, платил сверхурочные, нанял даже какого-то специалиста по церковнославянской орфографии... В три недели был готов этот типографский шедевр, отпечатанный на голубоватой бумаге с красными заглавными буквами..." [10, с. 111].

  

  

  

  В. Нарбут. Рис. М. Я. Чемберс-Билибиной в книге "Аллилуиа". Петербург, 1912 г.

  

  Откровенный натурализм, обнаженное до неприличия плотское бытие человека, физиологизм, поэтизация безобразных явлений жизни, грубость и непристойности - всё это вызвало неприятие книги у большинства критиков. Но были и другие отзывы. Н. Гумилев отмечал: "М. Зенкевич и еще больше Владимир Нарбут возненавидели не только бессодержательные красивые слова, но и все красивые слова, не только шаблонное изящество, но и всякое вообще. Их внимание привлекло все подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира. Владимир Нарбут последователен до конца, хотя, может быть, и не без озорства. Вот, например, начало его стихотворения "Лихая тварь":

  

  Крепко ломит в пояснице,

  Тычет шилом в правый бок:

  Лесовик кургузый снится

  Верткой девке - лоб намок.

  Напирает, нагоняет,

  Рявкнет, схватит вот-вот-вот:

  От онуч сырых воняет

  Стойлом, ржавчиной болот и т. д.

  

  Галлюцинирующий реализм!

  Показался бы простой кунсткамерой весь этот подбор сильного, земляного, кряжистого словаря, эти малороссийские словечки, неожиданные, иногда нелепые рифмы, грубоватые истории, - если бы не было стихотворения "Гадалка". В нем объяснение мечты поэта, зачарованной и покоренной обступившей ее материей...

  И в каждом стихотворении мы чувствуем различные проявления того же земляного злого ведовства, стихийные и чарующие новой и подлинной пленительностью безобразия" [8, с. 150].

  Неслучайно в апреле 1913 года Гумилев писал Ахматовой: "...я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными"[8, с. 313].

  В целом одобрительно отозвался о новом сборнике Нарбута и Сергей Городецкий: "Хохлацкий дух, давший русскому эпосу многое, до сих пор не имел представителя в русской лирике. Это место по праву принадлежит Владимиру Нарбуту...

  С откровенностью, доходящей в неудачных местах до цинизма, поэт изображает мир вещей и мир людей, как мир чудовищ одной породы, призванных славить бытие, в каких бы формах оно ни выражалось. Этот акмеистический реализм и это буйное жизнеутверждение придают всей поэзии Нарбута своеобразную силу. В корявых, но мощных образах заключается истинное противоядие против того вида эстетизма, который служит лишь прикрытием поэтического бессилия" [Цит. по: 3, с. 16-17].

  Гумилев назвал Нарбута галлюцинирующим реалистом, Городецкий - акмеистическим реалистом, но сам Владимир Иванович в письме М. Зенкевичу от 7 апреля 1913 года заявил: "А мы, - и не акмеисты, пожалуй, а натуралисто-реалисты. Бодлер и Гоголь, Гоголь и Бодлер. Не так ли? Конечно, так". Гоголевские и бодлеровские традиции он будет развивать и в дальнейшем своем творчестве.

  Автора "Аллилуии" обвинили в "богохульстве", "порнографии", тираж был изъят, книги сожжены как кощунственные по решению Святейшего Правительствующего Синода (из типографии удалось спасти лишь несколько экземпляров), а самого Владимира Нарбута осудили по уголовной статье. Заслуживает внимания предположение Вадима Беспрозванного: "...изъятие книги могло быть обусловлено не только содержанием, но и контрастом с ее внешним видом. Во всяком случае, критики обратили внимание на этот контраст, и созданный автором эффект обманутого ожидания был воспринят как богохульство. Существенную роль здесь сыграло то, что форма подачи текста (церковнославянский шрифт) обычно предполагала сакральное содержание..." [3, с. 19-20]. Такого же мнения и Л. Чертков [30, с. 9]. ѓ

  "Выбитый из колеи этой историей, Нарбут бросает университет, Петербург и с коротким заездом домой уезжает в октябре 1912 г. в Абиссинию (очевидно, по совету бывавшего там Н. Гумилева)", - пишет Л. Чертков [Там же]. Некоторые авторы вообще указывают, что Гумилев спас Нарбута от отбытия наказания, определив того в этнографическую экспедицию в Абиссинию (Эфиопию) [Напр.: 29, с . 228]. Но если верить Г. Иванову, то Гумилев вообще не ведал об этой поездке. Когда Нарбут вернулся в Петербург, то многие, зная его характер, усомнились, что он побывал в Африке. "А вот, приедет Гумилев, пусть меня проэкзаменует", - парировал Владимир Иванович. Когда на все вопросы Гумилева, даже самые каверзные, Нарбут ответил, тот сказал: "Не врет... Был в Джибутти. Удостоверяю" [10, с. 117].

  Противоречивы сведения и о времени отъезда Нарбута в Африку. Как уже отмечалось выше, Л. Чертков называет октябрь 1912 года. На эту дату указывает и Р. Тименчик [29, с. 228]. В. Беспрозванный считает, что это случилось летом [3, с. 8]. С. Белоконь, ссылаясь на архивные материалы Института искусствоведения, фольклора и этнографии им. М. Рыльского, называет 1 декабря 1912 г. [5, с. 268]. Правильная дата все-таки - октябрь. До приговора Петербургского окружного суда, состоявшегося 18 сентября 1912 г., Нарбут выехать из столицы никак не мог. Но сразу после приговора, заехав на короткое время в родную Нарбутовку, Владимир вместе со своим другом Б. Лазаренко на несколько месяцев отправился через Турцию в Африку, побывав в Абиссинии и французском Сомали (Джибути). Сохранилось его письмо из Африки от 2 декабря 1912 года: "Вот уже почти два месяца, как я в Абиссинии. Страна эта - очень интересная, хотя без знания арабского или абиссинского языка - почти недоступная. Объедаюсь бананами и, признаться, страшно скучаю по России... Может статься, в феврале увидимся в Питере. Впечатлений масса"[30, с. 10]. "Почти два месяца" в Абиссинии - значит, прибыл туда в октябре.

  В автобиографии Нарбут не связывал свой отъезд в Африку с желанием избежать наказания по приговору суда: "В 1912-1913 гг. случайно (на гонорар, полученный за большой рассказ в "Ниве") побывал за границей - в Турции и северной Африке (Абиссиния). Но пробыл недолго: не хватило денег - вернулся" [14, с. 82].

  Нарбут, склонный к эпатажу, незадолго перед приездом в Россию прислал из Африки во все петербургские редакции телеграммы: "Абиссиния. Джибутти. Поэт Владимир Нарбут помолвлен с дочерью повелителя Абиссинии Менелика" [император Менелик II (негус-негести, царь царей - видный африканский деятель, отстоявший независимость своей страны в борьбе с колонизаторами]. "Вскоре, - вспоминал Г. Иванов, - пришло и письмо с абиссинскими штемпелями и марками, в центре которых красовался герб Нарбутов, оттиснутый на лиловом сургуче с золотой искрой. На подзаголовке под штемпелем "Джибутти. Гранд-отель" - стояло: "Дорогие друзья (если вы мне еще друзья), шлю привет из Джибутти и завидую вам, потому что в Петербурге лучше. Приехал сюда стрелять львов и скрываться от позора. Но львов нет, и позора, я теперь рассудил, тоже нет... Здесь тощища. Какой меня черт сюда занес? Впрочем, скоро приеду и сам все расскажу... Брак мой с дочкой Менелика расстроился, потому что она не его дочка. Да и о самом Менелике есть слух, что он семь лет тому назад умер...' [10, с. 116]. [Менелик к тому времени не умер, но из-за тяжелой болезни по крайней мере с 1909 года отошел от управления страной. Это породило слухи о его смерти. Но даже когда он в декабре 1913 года умер, окружение императора долго скрывало от народа весть о кончине "царя царей", продолжая управлять от его имени].

  Возможно, слухи о "женитьбе" Нарбута в Африке отразились в коротеньком ответе одному из читателей в разделе "Почтовый ящик" февральского номера журнала "Светлый луч": "Почему не печатаем стихов Вл. Нарбута? Потому что он уехал в Африку. Мы не шутим, он действительно уехал вдвоем с одним своим знакомым и, если не женится на африканке, то вернется и вновь красивыми стихами будет воспевать природу" [3, с. 8].

  В Петербург В. Нарбут вернулся в феврале (по другим данным - в марте) 1913 года после объявления амнистии по случаю 300-летия династии Романовых и сразу же взялся за издание "Нового журнала для всех". (К этому Владимира подтолкнула женщина, фамилию которой в автобиографии он не назвал, сообщив только то, что "сошелся" с ней и что она сыграла в его жизни "тяжелую роль" [14, с. 82]). Однако это предприятие оказалось неудачным: спустя несколько месяцев, столкнувшись с финансовыми трудностями, Владимир продал права на журнал и уехал на родину.

  В 1914 году он женился на дочери ветеринарного врача Нине Ивановне Лесенко, которая родила ему сына Романа. (Владимир Нарбут, по рассказам его сына Романа, еще в гимназические годы давал уроки математики младшим детям глуховского и воронежского ветеринарного врача Ивана Леонтьевича Лесенко. А старшая дочь Ивана Леонтьевича, Нина, была тогда одной из первых учениц Глуховской женской гимназии [7, с. 11]).

  После женитьбы, живя на Глуховщине, печатался в провинциальной прессе, готовил новые поэтические сборники, писал рассказы, рецензии, совмещая творчество с работой в страховой конторе (по сведениям Л. Черткова [30, с. 11]). В письмах М. Зинкевичу в апреле 1914 г. Нарбут сообщал: "Живу я помаленьку, тихо - и чувствую себя пока отлично. Пописываю в не особенно обильном количестве стихи, гуляю по саду"; "... я живу помаленьку, гуляю, смеюсь, езжу кое-куда поблизости, пишу стихи. Осенью выйдет моя новая книжка стихов [сборник "Вий"]... Зиму эту, по всей вероятности, пребывать буду в Москве, - хотя я твердо еще не решил". В июне 1915 года ему же Нарбут писал: "Был занят всякой всячиной, житейской и меньше всего Музой... Болтаюсь, ем ягоды и т. д., живу, словом". В январе 1916 года Владимир Иванович обратился к Зенкевичу: "Попроси от моего имени книги новые у Манделя и Гумилева. Хорошо? Можно заказной бандеролью на Горелые хутора" [станция между Глуховом и Свесой] [24].

  Но в автобиографии В. Нарбут иначе описывает те годы: "Затрудненное материальное положение... заставило меня браться за всякую работу. В 1914-15 гг. я заведую редакцией уездной газеты (в Моршанске, Тамбовской губернии), пишу стихи и статьи для петроградских информбюро, снабжавших циркулярными материалами провинциальную прессу, даю частные уроки" [14, с. 82]. В Моршанске он, судя по его письмам и воспоминаниям друзей и родственников, был недолго, в основном пребывая на Глуховщине.

  Первая мировая война, как признавался Нарбут, захватила его "врасплох и на первых порах преобразила в "патриота", но "мобилизации, по инвалидности... я избежал..." Инвалидность Владимир получил еще в гимназическое время: осенью 1905 года Владимир повредил ногу, ему вырезали пятку, и он стал хромым (недруги прозывали его "колченогим"). А в детстве, когда Нарбуту было восемь лет, отец подкрался к сыну, рассаживавшему цветы, и напугал его. Испуг был настолько сильным, что на всю жизнь Владимир остался заикой [14, с. 82; 7, с. 12]. После поездки в Африку он еще подхватил и малярийную лихорадку.

  Характеристику молодому Владимиру тех лет дала его невестка В. П. Нарбут: "Володя Нарбут был энергичным и резвым юношей с большим юмором и элементами озорства, всегдашним зачинщиком всех историй", недаром от сестер и соседок он получил прозвище "сатана" [Цит. по: 7, с. 21]

  В воспоминаниях Г. Иванова "Петербургские зимы" много хронологических и событийных неточностей, когда автор касается биографических сведений о Нарбуте (почти все мемуары грешат этим!), но впечатлениям о личности Владимира Ивановича в молодости в какой-то степени можно доверять:

  "Поэт Владимир Нарбут ходил бриться к Молле - самому дорогому парикмахеру Петербурга.

  - Зачем же вы туда ходите? Такие деньги, да еще и бреют как-то странно.

  - Гы-ы, - улыбается Нарбут во весь рот. - Гы-ы, действительно, дороговато. Эйн, цвей, дрей - лосьону и одеколону, вот и три рубля. И бреют тоже - ейн, цвей, дрей - чересчур быстро. Рраз - одна щека, рраз - другая. Страшно - как бы носа не отхватили.

  - Так зачем же ходите?

  Изрытое оспой лицо Нарбута расплывается еще шире.

  - Гы-ы! Они там все по-французски говорят.

  - Ну?

  - Люблю послушать. Вроде музыки. Красиво и непонятно...

  Этот Нарбут был странный человек".

  Владимир Нарбут - "брат известного художника Егора Нарбута. Обратились к художнику с расспросами. Тот покрутил головой.

  - Братишка мой? Ничего, парень способный. Только не надейтесь - толку не будет. Пьет сильно и вообще хулиган...

  Разговор шел в ноябре. А в январе секретарь "Аполлона" [журнала] был вызван в суд свидетелем по делу сотрудника "Аполлона", "дворянина Владимира Нарбута". Нарбут собрался, наконец, в Петербург, и в первый же вечер был задержан "за оскорбление полицейского при исполнении служебных обязанностей". Ночью, по дороге из "Давыдки" в какой-то другой кабак, подзадориваемый сопровождавшими его прихлебателями, пытался влезть на хребет одного из коней Клодта на Аничковом мосту и нанес тяжкие побои помешавшему ему городовому...

  По случаю [выхода в свет сборника "Аллилуиа"] в "Вене" было устроено Нарбутом неслыханное даже в этом "литературном ресторане" пиршество. Борис Садовский в четвертом часу утра выпустил все шесть пуль из своего "бульдога" в зеркало, отстреливаясь от "тени Фаддея Булгарина", метр-д'отеля чуть не выбросили в окно - уже раскачали на скатерти - едва вырвался. Нарбут в залитом ликерами фраке, с галстуком на боку и венком из желудей на затылке, прихлебывая какую-то адскую смесь из пивной кружки, принимал поздравления. Городецкий (это он принес венок из желудей) ухаживал за "юбиляром" деятельней всех.

  ...[В] "тихий" период я встречал его довольно часто, то там, то здесь. Два-три разговора запомнились. Я и не предполагал, как крепко сидит в этом кутиле и безобразнике страсть, наивная "страсть к прекрасному".... [10, с. 109-114].

  Г. Иванов, вероятно, несколько сгустил краски, но веселую, бунтарскую, экстравагантную, в чем-то даже скандальную натуру Владимира Нарбута он подметил. И еще одна цитата - из воспоминаний Надежды Мандельштам: "Я любила Нарбута: барчук, хохол, гетманский потомок, ослабевший отросток могучих и жестоких людей, он оставил кучку стихов, написанных по-русски, но пропитанных украинским духом... Мандельштам обращался с Нарбутом нежно, как с больным ребенком. Ничего объяснять ему он не пытался, но ценил в нем хохлацкое остроумие и любовь к шутке" [19, с. 63, 66].

  1917 год Владимир Нарбут встретил на Глуховщине. Здесь он развернул активную общественную деятельность, примкнув сначала к левым эсерам-интернационалистам, был редактором-издателем "ежедневной демократической газеты" "Глуховская жизнь", выходившей под девизами: "Земля и воля" и "Свобода, равенство и братство". В литературоведении утвердилось мнение, что заявление о выходе из партии эсеров Нарбут подал 1 октября 1917 г., объявив себя большевиком, о чем сообщалось в тот же день в "Известиях Глуховского уездного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". В том же номере была помещена информация о том, что Нарбут баллотировался в земство по списку социалистов-революционеров интернационалистов и большевиков. Из всех гласных нового состава Глуховского уездного земского собрания "лишь один тов. Нарбут отказался дать торжественное обещание на верность Временному правительству, заявив, что не признает этого правительства и считает, что вся власть в стране должна принадлежать Совету Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов" [32].

  Но в автобиографии Владимир Нарбут (возможно, чтобы приукрасить свое большевистское прошлое) дает несколько иную трактовку событий: "Я первым организую крестьян нескольких волостей Глуховского уезда против земцев, принимаю активное участие в политической борьбе, редактирую уездную газету "Глуховская жизнь". Газета сперва имеет эсеровкий оттенок, но с мая становится явно выраженным большевистским печатным листком и вызывает определенно враждебное, "бойкотистское" отношение к себе местной буржуазии и помещиков. Совместно с Г. С. Власовым (тульский рабочий), Косаревым (военный, артиллерист), Трошей (крестьянин) и М. И. Фильченко (сельский учитель) мы организуем в Глухове большевистскую ячейку, выступаем на митингах, агитируем в уезде, проводим выборы в Учредительное собрание и т. п. В конце 1917 г. в город на короткий срок входят Рада, гайдамаки. Меня арестовывают, предполагают "доставить" в Нежин... Однако мне удается освободиться из-под ареста, и я спасаюсь в село Хохловку (где жила моя жена) [Хохловка - ныне с. Зорино Ямпольского района Сумской области; кстати, село расположено невдалеке от Нарбутовки, на берегу р. Яновка; в Хохловке было имение тестя В. Нарбута И. Л. Лесенко, где в то время проживали жена и сын Владимира Ивановича]. Ночью, под новый год, в дом врывается десяток партизан (гайдамацко-анархистской окраски) и расстреливают меня, несмотря на указание, что я - большевик... Полуживого перевозят меня через несколько дней в больницу, в Глухов, где к этому времени устанавливается Советская власть" [14, с. 82-83].

  

  

  

  Церковь в с. Хохловка. Акварель. 1912 г. Художник Г. Нарбут

  

  Различные источники, рассказывая о новогоднем нападении на Нарбутов, противоречивы, но все равно дополняют друг друга. В январе 1918 г. в № 2 газеты "Глуховский вестник" на стр. 3 опубликовано сообщение "Вооруженное нападение": "В дер. Хохловка, Глуховской волости, в усадьбе Лесенко было совершено вооруженное нападение неизвестных злоумышленников на братьев Владимира Ивановича и Сергея Ивановича Нарбут и управляющего имением Миллера. Владимир Иванович Нарбут ранен выстрелом из револьвера. Ему ампутирована рука. Сергей Иванович Нарбут и Миллер убиты, жена Миллера ранена" [Цит. по: 7, с. 27]. Внучка поэта Т. Р. Нарбут-Романова рассказывала, что в семье никто не сомневался: нападение было политическим покушением на Нарбута-большевика. По ее словам, в дом, где семья встречала Новый год, "ворвалась банда анархистов и учинила расправу. Отец Владимира Ивановича успел выскочить в окно и бежал, жена [Нина Ивановна] с двухлетним Романом спряталась под стол [по другим источникам - под кровать], а остальных буквально растерзали. Был убит брат Сергей [офицер, только что вернувшийся с фронта] и многие другие обитатели Хохловки. Владимира Ивановича тоже считали убитым. Всех свалили в хлев. Навоз не дал замёрзнуть тяжело раненному В. И. Нарбуту. На следующий день его нашли. Нина Ивановна (жена поэта) погрузила его на возок, завалила хламом и свезла в больницу. У него была прострелена кисть левой руки и на теле несколько штыковых ран, в том числе в области сердца. Из-за начавшейся гангрены кисть левой руки ампутировали" [7, с. 27].

  Возможно, внучка поэта и не знала правду, кто были те бандиты, а если и знала от своей бабушки - свидетельницы тех событий, то говорить об этом в советское время было не принято. Такая трактовка утвердилась на долгие годы и в литературоведении. Даже в т. 4 биографического словаря "Русские писатели. 1800 - 1917", изданного уже в постсоветскую эпоху, в 1999 г., виновники нападения названы без всякой окраски просто "бандой": "Под новый 1918 год семья Н. подверглась нападению банды, брат был убит, а сам Н. ранен, вследствие чего пришлось ампутировать кисть левой руки" [29, с. 229].

  О том новогоднем событии на Глуховщине ходило много слухов. Валентин Катаев в книге "Алмазный мой венец" вспоминал: "Говорили, что его расстреливали, но он по случайности остался жив, выбрался ночью из-под кучи трупов и сумел бежать. Говорили, что в бою ему отрубили кисть руки. Но кто его так покалечил - белые, красные, зеленые, петлюровцы, махновцы или гайдамаки, было покрыто мраком неизвестности" [12, с. 107]. Лишь эмигрантская пресса еще в 20-е годы писала, что руку Нарбут потерял, "защищая свое имение от озверевших крестьян". Может, поэтому Владимир Иванович в автобиографии, чтобы подчеркнуть свое большевистское прошлое, покривил против правды, назвав нападавших "десятком партизан (гайдамацко-анархистской окраски)".

  В последние годы ученые отыскали новые архивные документы, которые по-иному проливают свет на ту злополучную новогоднюю ночь. На допросе в деникинской контрразведке 9 ноября 1919 г., о котором речь пойдет впереди, Нарбут изложил такую версию: "...до конца февраля 1919 г. я проживал в Глухове, где последние месяцы лежал в земской больнице, так как 2-го января 1918 г. во время большевистского переворота при нападении большевиков на свой дом в селе Хохловка, Глуховского уезда, был ранен 4-я ружейными пулями и потерял левую руку. В конце февраля или в начале марта я с женой и ребенком убежал в Воронеж, откуда родом была моя жена и где проживали ее родственники и знакомые. Убежал я потому, что боялся местных большевиков, которые не раз приходили к больнице и узнавали, жив ли я" [документ опубликован О. Киянской и Д. Фельдманом в статье "Я приветствую вас, освободители от большевистского ига!!": 15, с. 160]. Схваченный деникинской контрразведкой, Нарбут оказался под угрозой расстрела. Чтобы сохранить свою жизнь, он пытался откреститься от большевиков, так что полностью принимать за истину сказанное им на допросе никак нельзя, хотя некоторые факты, если сравнить их с другими источниками, он излагал верно.

  Но есть еще один документ - письмо, направленное 6 марта 1929 г. исключенным из партии В. И. Нарбутом Арону Александровичу Сольцу, возглавлявшему тогда "высший партийный суд" - партколлегию Центральной контрольной комиссии ВКП (б). Вот что писал Владимир Иванович: "В партию я вступил в середине 1917 года, за полгода до Октября - вполне сознательно, не преследуя никаких выгод, ибо какая же выгода сыну дворянина-помещика и земского начальника идти на такое дело, да еще в глухом уездном городе (г. Глухов, б<ывшей> Черниговской губ.), где, что называется, каждая собака тебя знает и каждая подворотня против тебя?! Из сохранившихся в музеях печатных матерьялов Вы можете наглядно убедиться в том, что в этот период, в течение 2 месяцев, я редактировал и издавал на свои средства ежедневный большевистский листок ("Глуховская Жизнь"), выпускал листовки и предвыборные объявления (причем я шел первым по списку кандидатов Р.С.Д.Р.П. (большевиков) в городскую думу), агитировал за и проводил список ? 5 (большевиков) в Учредительное собрание... Из расспросов очевидцев каждый может узнать о том, как в эпоху Временного правительства я боролся за Советскую власть в местном земстве, на перевыборных собраниях и т.п. Никто не может отрицать также того, что я, после моего расстрела партизанами, - не знавшими меня и приходившими затем в больницу посочувствовать мне, - больной, эвакуировался (перед немецкой оккупацией) в Воронеж с согласия и при поддержке местной Советской власти..." [всё та же статья О. Киянской и Д. Фельдмана: 15, с. 170-171; выделено мною].

  В письме Сольцу, предназначенном лишь для узкого круга лиц в партийной верхушке, Нарбут рассказал правду о случившемся с ним, тем более, что многие факты при рассмотрении его дела для ЦКК уже не составляли тайны. Вполне ясно, что те партизаны были красными, а не "гайдамацко-анархисткой окраски", иначе зачем Нарбут пытался образумить нападавших, убеждая их, что он большевик (глупо и опасно в этом было убеждать анархистов, гайдамаков и т. п.). Иначе как бы "бандиты гайдамацко-анархистской окраски" свободно разгуливали по Глухову, где утвердилась Советская власть, как бы они приходили в больницу навестить раненого Нарбута и "посочувствовать" ему, принести "извинения".

  Значит, расправу совершили по ошибке? Большевики, захватившие власть в городе, призвали тогда расправляться со всеми помещиками, капиталистами, офицерами, да и всеми богатыми людьми по всему уезду. Жертвами красных "мстителей" стали многие дворянские и купеческие семьи, многие представители интеллигенции (свидетельств тому предостаточно [18; 4; 23 и др. ]. "Красные партизаны" напали также на усадьбу в Хохловке, не зная, что Нарбут большевик, хотя он убеждал их в этом во время налёта. Нападение на Нарбутов, как мне думается, было лишь эдаким революционным "эксцессом исполнителей": в богатом доме собрались паны, а с панами известно, что надо делать. Большевик Нарбут стал жертвой большевистского террора.

  Удивляет, что Нарбута не посвятили в план большевистского наступления на Глухов, а ведь Владимир Иванович называл себя одним из руководителей большевистской организации в уезде. Не доверяли до конца, сомневались, что он свой? Или по какой-то иной причине? Вот и получилось, что в решающий день, когда устанавливалась в Глухове Советская власть, Нарбут оказался в стороне от этих событий, отмечая с семейством новогодний праздник в Хохловке, окончившийся для него трагедией. Крайне тяжело он перенес это событие. Особенно угнетали Нарбута гибель брата и ампутация кисти левой руки. Инвалидность его усугубилась: к хромоте и заиканию теперь добавилось еще и уродство руки.

  Революции и гражданские войны часто пожирают своих детей. Они пробуждают в людских душах варварские инстинкты. Беспощадная жестокость, мстительность, бесчеловечность становятся тогда нормами поведения. 1917-1920 годы не исключение. Террор, зверские расправы были делом рук и красных, и белых, и зеленых, и всех иных борцов под флагами разных цветов. Революции разрушают не только общественные, но и человеческие, нравственные устои. Это время многочисленных людских трагедий. В жернова революции попал и Владимир Нарбут. Поэтому не стоит что-то оправдывать, а что-то замалчивать. Это наша история, которую изменить уже нельзя, а изучать надо.

  

  Основные источники

  

  1. Ахматова А. Коротко о себе // Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы: Сост., подготовка текста и примечания В. М. Жирмунского / Л.: Сов писатель, 1976. - С. 20.

  

  2. Белецкий П. Георгий Иванович Нарбут / Л.: Искусство, 1985. - С. 20.

  

  3. Беспрозванный В. Владимир Нарбут: Поэтика "Аллилуиа" / Режим доступа: http://sites.utoronto.ca/tsq/39/tsq39_besprozvany.pdf

  

  4. Бiлокiнь С. I. Глухiвська трагедiя (Iз записок Iллi Рогатинського) // Сiверщина в iсторiї України. - К., Глухiв, 2009. - Вип. 2. - С. 164.

  

  5. Бiлокiнь С. I. Лiтопис життя й творчостi Георгiя Нарбута // Сiверщина в iсторiї України: Зб. наук. пр. - К.; Глухiв, 2010. - Вип. 3. - С. 263-281.

  

  6. Брюсов В.Я. Среди стихов. 1894-1924: Манифесты, статьи, рецензии / М.: Советский писатель, 1990. - С. 338.

  

  7. Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь // Владимир Нарбут. Стихотворения: Вст. ст., составление и примечания Н. Бялосинской и Н. Панченко / М.: Современник, 1990. - С. 5-44.

  

  8. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. Вступ. ст. Г.М. Фридлендера; Подготовка текста и комм. Р.Д. Тименчика / М.: Современник, 1990. - С. 123, 150, 313.

  

  9. Жиленко И. Р. "Жизнь моя, как летопись, загублена..." (Владимир Нарбут: штрихи к творческой биографии) // Фiлологiчнi трактати. - 2016. - Т. 8, № 2. - С. 15-23.

  

  10. Иванов Г. Петербургские зимы // Георгий Иванов. Собр. соч. в трех томах. Т. 3 / М.: Согласие, 1994. - С. 109-118.

  

  11. Каплан Ю. "Хохлацкий дух" русской поэзии // 2000. - 2008. - № 15 (11 апреля). - С. F8.

  

  12. Катаев Валентин. Алмазный мой венец / М.: ДЭМ, 1990. - С. 106-111, 127-130.

  

  13. Киянская О.И., Фельдман Д.М. Советская карьера акмеиста: Материалы к биографии Владимира Нарбута // Вопросы литературы. - 2015. - № 1. - С. 41-98.

  

  14. Киянская О. И., Федьдман Д. М. Словесность на допросе. Следственные дела советских писателей и журналистов 1920 - 1930-х годов / М.: Неолит, 2018. - С. 40-110.

  

  15. Киянская О. И., Фельдман Д. М. "Я приветствую вас, освободители от большевистского ига!!": из материалов персонального дела Владимира Нарбута // Россия и современный мир. - 2018. - № 2 (99). - С. 157-181.

  

  16. Кожухаров Р. В ожидании Нарбута // Иные берега: журнал о русской культуре за рубежом. - 2008. - № 2(10). - Режим доступа: http://inieberega.ru/node/42

  

  17. Кожухаров Р. Р. Путь Владимира Нарбута: идейные искания и творческая эволюция: автореф. дис. канд. филол. наук. Спец. 10.01.01 - рус. лит-ра / М., 2009.

  

  18. Крижанiвський В. М. Василь Андрiйович Мальченко та його спогади про Глухiв та глухiвчан за 1870-1930 рр. // Iсторичнi студiї суспiльного прогресу / Глухiв, 2017. - Вип. V. - С. 292-293.

  

  19. Мандельштам Надежда. Вторая книга / Paris: YMCA-PRESS, 1983. - С. 63, 66.

  

  20. Мельник Д. В. Украинский аспект в поэзии В. И. Нарбута // Вестник славянских культур. - 2008. - Том IХ. - № 1-2. - С. 183-189.

  

  21. Миронов А. В. Владимир Нарбут: вхождение в литературную жизнь (материалы к творческой биографии поэта) // Уральский филологический вестник. Серия "Русская литература XX - XXI веков: направления и течения". - 2012. - № 1. - С. 36-47.

  

  22. Миронов А. В. Владимир Нарбут: творческая биография: автореф. дис. канд. филол. наук. Спец. 10.01.01 - рус. лит-ра / Екатеринбург, 2007.

  

  23. Мiрошниченко О. М., Каравайко С. С. Глухiвщина у перiод 1917-1919 рокiв за спогадами Василя Романовича Ковальчука // Сiверщина в iсторiї України: Зб. наук. пр. - К.: Глухiв, 2016. - Вип. 9. - С. 453-458.

  

  24. Нарбут Владимир. Стихи и письма. Вступительное слово Любови Пустильник // Арион. - 1995. - № 3. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/arion/1995/3/annals3.html

  

  25. Нарбут Г. И. Автобиография: Публикация С. Белоконя // Искусство. - 1977. - № 2. - С. 66-67.

  

  26. Нарбут Т. Р., Устиновский В. Н. Владимир Нарбут // Ново-Басманная, 19: Сост. Н. Богомолов / М.: Худ. литература, 1990. - С. 313-328.

  

  27. Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни / Черкассы: Изд. Ю. А. Чабаненко, 2010. - С. 95.

  

  28. Осип Мандельштам и его время: Сост., авт. предисл. и послесл. В. Крейд и Е. Нечепорук / М.: L'Age d'Homme - Наш дом, 1995. - С. 289, 308, 395.

  

  29. Тименчик Р. Д. Нарбут Владимир Иванович // Русские писатели. 1800 - 1917. Биографический словарь. Т. 4 (М - П): Гл. ред. П. А. Николаев / М.: Научн. изд-во "Большая советская энциклопедия"; Научно-внедренческое предпр. Фианит, 1999. - С. 227-230.

  

  30. Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута // Владимир Нарбут. Избранные стихи: Подготовка текста, вступ. статья и примеч. Л. Черткова / Paris: La Presse Libre, 1983. - C. 7-28.

  

  31. Чигринець Є. Родина Нарбутiв: Україно-росiйський культурно-iсторичний вимiр // Iсторiя в школi. - 2015. - № 7-8. - С. 14-17.

  

  32. Щербаков В. Жовтневий перiод на Чернiгiвщинi // Летопись революции. - 1927. - № 5-6 (Сентябрь-декабрь). - С. 305-306.

  

  Фотографии и иллюстрации из:

  

  Владимир Нарбут. Стихотворения: Вст. ст., составление и примечания Н. Бялосинской и Н. Панченко / М.: Современник, 1990.

  

  Георгiй Нарбут. Альбом: Автор-упорядник П. О. Бiлецький / К.: Мистецтво, 1983.