Сергей Купряшов. вести

из

похоронного автобуса часть первая

...С ВИДОМ НА КЛАДБИЩЕ

1.

В нашем огромном городе живут и (в основном) умирают люди. Название его - не имеет особого значения, потому что в любом из населённых пунктов России, Смерть прижилась основательно и давно уже ни кого не удивляет, а всё больше - эволюционирует. Вот если раньше, давным-давно, её фантазия не распространялась далее природных катаклизмов и примитивного удара камнем по первобытной голове, то теперь - совсем иной расклад. Здесь, тебе - мото и автоаварии, железнодорожные, морские, авиационные и даже космические, катастрофы. "АКМы", " МУХи" и " ПМы", стеклоочистители и денатураты, угарные газы, радиационные облучения, пьяные врачи, отмороженные ментобандиты и многое, многое другое, что радует чёрный глаз но, честно сказать и утомляет, одновременно. Один мой знакомый, недавно оказался невольным свидетелем такого вот, приятельского диалога Жизни со Смертью.

- Эх, Жизнь, родимая! Замечаю я, в последнее время: что-то всё происходит не так. Кошу - кошу, а Души, в телах, так редко попадаться стали, что скучно даже. Труд, какой-то, не благодарный. Одним землекопам кладбищенским на радость, а мне - ничего... - А как ты хочешь? Народу-то, бестолкового, столько наплодили, что у Бога Душ на всех - не хватает. Их на поток не поставишь. Они - субстанция особая...

Его, потом, прямо из собственного похоронного автобуса - катафалка, в котором он, якобы, это и услышал, чисто по-человечески - забрали в дурдом. Он, вообще, странный - приятель мой. Дома своего не любит, в гости ни к кому не ходит. А имеет обыкновение посиживать в своём, наглухо зашторенном, скорбном авто, потребляя пиво с водкой в прихлёбку и поглядывая на всё происходящее сквозь призму... Вечности.

В дурдоме он не прижился, т.к. оказался, если не вполне здоров, то в меру вменяем. И по этой причине был выдворен оттуда, к всеобщей радости всех неутомимых тружеников ритуальных служб, которых развелось в нашем городе, за последнее время, невообразимое количество. Однако, о том, что слышал тогда - больше не распространяется, потому что и помимо этого есть, о чём поведать многочисленным любителям страшилок и философам - некрофилам.

Доверяет по жизни Фомин Серёга (так его сорок пять лет, назад назвали родители, в честь одного модного поэта - хулигана), только мне - своему другу и соседу по подъезду. Единственному человеку, с которым дружит с детства и который без малейшей тени брезгливости заходит в его мрачный передвижной "дом", разделяя с ним не особо скромную, по нашим временам, трапезу.

Стандартный Серёгин ужин состоит из банки красной икры, лоснящегося свиного окорока, воздушного хлеба, приобретённых им в одном любимом народном супермаркете (коих, тоже, развелось - не счесть), четырёх - "Гинесса" и литра водки, в расчёте на меня.

Не смотря, на разбросанные по полу еловые иглы, лепестки от искусственных цветов и стойкий запах дешёвой косметики (единственного, что остаётся на Земле от Серёгиных "клиентов"), в его автобусе - всегда тепло и уютно. И конечно же - аппаратура... Всё, что только можно напихать, подключить, отстроить, послушать и посмотреть , здесь присутствует - в полной мере. Впереди, у лобового стекла - внушительных размеров монитор, для просмотра видеофильмов и телепрограмм, в моменты томительных ожиданий завершения каждодневных траурных церемоний.

По всему периметру автобусного салона расположены мощные фирменные динамики, которые взрываются "смок он зевотой" синхронно, с захлопыванием скорбного заднего люка, а и из-под угрюмого гробового лафета, под которым упрятаны CD - чейнджер и огромный сабвуфер, доносятся утробные басы, единственно бессмертной (по понятиям нашего поколения), группы "Deep purple". Одной только коллекции дисков, которых я натаскал своему доброму соседу за время нашей давней дружбы, хватило бы на покупку нового автобуса, если бы он, когда-нибудь, при каких ни будь, даже самых странных обстоятельствах, согласился бы его продать. Это - друг. Серёга твёрдо верит в Бога и загробную жизнь, частью которой и является сия колесница, населённая по его же утверждению - духами, обслуженных им "клиентов". Такое мироощущение частенько вызывает в нём самообличение в грехах, кои не прикрыто выражаются в каждодневном употреблении крепких спиртных напитков, уничтожительном сквернословии и многочисленных прелюбодеяниях, совершаемых часто и, порой, молниеносно. Ну, в общем ...любят..его... бабы.

Мы с ним, в прошлом - музыканты. Гитаристы и певцы одного "широко известного, в узких кругах" ВИА (что в переводе с бюрократического означает: вокально-инструментальный ансамбль). В прочем, понятие - "в прошлом", не совсем корректно для людей нашей формации. Это - точно так же, как не бывает в прошлом наркотов, проституток и алкашей. В прошлом бывают только воспоминания, но суть личности при этом, остаётся прежней и меняется только форма, глубоко запрятанная в оболочку времени. Творчество - вот суть нашей, с Серегой, жизни. Творчество - во всём! Но родившаяся вместе с нами природная лень, методично и безжалостно мешает раскрыться в полной мере и, взявшись за перо, достоверно поведать своим согражданам о делах "давно минувших дней", в тандеме с мрачной философией всеобщего нынешнего существования. "Завтра..." и "С понедельника..." - наш незыблемый девиз и неискоренимое амплуа. Эти два волшебных слова реально помогают нам жить с верой в своё собственное, светлое будущее, а мечтательный процесс, запечатлённый в наших глазах, создаёт некую линию отчуждения между нами и окружающим миром. А потом ещё... этот случай, с Серёгой... И именно поэтому, я - его друг и тёзка, решил взять на себя некое, если так можно выразится, послушание - донести до Вас, читатель, сие самое правдивое из всех книжных повествований, не докучая при этом излишней "загогулистостью" мозга и навязчивым нравоучением....

А потом, собственно говоря, почему бы - нет? Сейчас все пишут. До такой степени все вокруг писателями стали, что просто уже, собственно говоря - не кого, от души и по-свойски, на хуй послать. Кругом - одни писатели. Только и слышно ото всюду: "...Лайф", "...Less"... Ну и не важно, что не живу я на "рублёвке" и винами французскими не торгую. Но мне, простому человеку, тоже хочется выебнуться и когда - нибудь, гордо продефилировав перед накрахмаленным холуём - швейцаром, проследовать в банкетный зал для понюшки новых духов вездесущей "ксении, ленинградской" (не путать с великой и приснопамятной блаженной Ксенией Петербуржской), в тандеме с её полуебанутой мамашей, на раздачу автографов. Быть современным автором - довольно просто. И особенно просто, когда повествуешь ты, в своих печатных изданиях (потому что книгой, в истинном понимании слова, эти иллюстрированные кипы бумаг назвать не возможно) не о проблемах, волнующих жителей российской глубинки, а пишешь - просто так, от не хуй делать, с позиции акына, гордо восседающего на своём ишаке и поющего, о только что увиденном, без малейшей литературной подоплёки. Ну, нечем тебе, дуре, руки занять - пойди, вон, подрочи - всё приятней, чем тешить лукавого на такой мудацкий манер.

Не скрою, нравятся мне наши, с Серёгой, толки, посвящённые политике, эстраде, нерушимой дружбе между народами и, конечно же...кремационно - похоронной жизни. Особая эмоциональная окраска, выраженная количеством, привычных уху каждого российского человека, "связующих" слов, в единицу времени, вырывается из наших уст, в общем, то - нормально... Доказательством чего и является еле уловимое осязание той тончайшей грани, отделяющей истинное искусство, от банальной пошлости. Мы всегда с радостью ждём наших встреч, которые происходят довольно часто, в силу самых разных обстоятельств.

Свободного времени у меня - вагон и маленькая тележка, потому что я - безработный. А в прошлом - сочинитель стихов и песен, превращенный, в одночасье, росчерком чьего-то золотого пера, в автора, "не рекомендованного к распространению". А не хер было про Россию писать. Сидел бы себе и придумывал опусы в стиле: "луна - луна, цветы - цветы"... Шиковал бы, на полученный от доверчивых земляков гонорар и не совал бы свой нос, куда не надо. Ну и ладно, как говорится - что выросло, то выросло. В этом, только что наступившем году, мы с Серёгой не виделись довольно долго, по причине его постоянной занятости, вызванной массовыми зимними загулами сограждан, частенько заканчивающимися летальным исходом. И в самом деле: католическое Рождество отметить надо? Надо! Новый Год - не обсуждается. Наше, православное Рождество, как говорится - сам Бог велел, а тут и старый Новый год, без которого - никак. Следом - Крещение подошло, и купальный сезон - открыт.

Новогодние торжества в нашей стране, в последние годы, имеют устойчивую тенденцию к расширению во времени. По примеру Вселенной... И начинаются они, теперь, в угоду продавцам петард, шампанского и остальной, совершенно не нужной, по своей сути, ширпотребной, "палёной" хуйни - с начала ноября. Чувствуется, что такими темпами нам скоро и июль по - плечу. А что такого? Понакупим всего, ёлку нарядим и начнём, где-нибудь с лета, зимние праздники отмечать. Ведь, как говорится: чем бы дитя ни тешилось - лишь бы... соития любовного не просило...

И вот, наконец-то, сегодня, из-за поворота в наш двор, показался, видавший виды, но очень ухоженный автобус, марки "Мерседес - Бенц", с чёрной, по борту, полосой и гордой, серебристой надписью: "Ритуал". Воздух наполнился праздником... - Здорово, тёзка! - изрёк Серёга, как всегда гостеприимно, распахнув двери своего передвижного "дома скорби". Наружу выплеснулся характерный запах тлена, вперемешку с песней "Money...", группы "Pink Floyd" и теленовостями, - Вот ответь ты мне, корешок мой - тёзка. Ну, ни пидор ли, этот Буш...? Ну, за что он старика Саддама удавил? Ну, подвесили бы его за яйца, например. Палками отходили и иди, мол, себе старичок, с миром.... А то - за шею, бля... Не по-детски?! Помянем? - и, мастерски сорвав с пивной бутылки металлическую пробку, грозно надув щёки и выпучив "шары", сделал три жадных, затяжных глотка. - А отчего ж - нет? - я вынул из кармана поллитру, и смело шагнул в салон. Заботливо расставив рюмки на накрахмаленное, белоснежное погребальное покрывало, Серёга, как обычно, принялся за открывание банки с икрой и изготовлением бутербродов.

Вот, где - настоящий ритуал...

Будучи, отчасти, гурманом, он не стеснялся своего, порой самого искреннего смакования хорошей едой, в периоды вынужденного воздержания от неё, в силу специфики профессии.

Закончив приготовления, с толком и с расстановочкой, не торопясь, позабыв, в силу профессиональной деформации, чокнуться, он прихлебнул немного пивка...потом... сто граммов водочки...потом опять пивка...потом, не выдыхая, занюхал окороком и следом...метко направив в, широко раскрытую "пасть" бутерброд, с густо намазанным слоем икры, выдохнул...крякнул и, молча, пожёвывая, стал вожделенно ожидать благодатной реакции организма, на воспроизведённое действие. Химическая реакция соединения водки с пивом, хоть и не является молниеносной, но, всё же, не заставляет человека загрустить в её ожидании.

У непривычных людей, после такого коктейля, глаза обычно постепенно перемещаются в район переносицы и они начинают нести такую околесицу, что страшно слушать. Мы же - люди привычные и то, что происходит в наших организмах после подобного возлияния, иначе как благодатью - не назовёшь.

В такой момент нужна гробовая тишина и, наперекор самому себе, Серёга делает музыку тише и ушами, как локаторами, втягивает из атмосферы тему предстоящей беседы...

Так, как в момент нашей встречи она была уже задана, то и за продолжением дело не стало:

- Вот же, тупоёб, ковбоевидный ... что вытворяет, сука... И никто ему - не указ. Он, сам всем - указ... А ты тут - хоть обрыдайся по Саддаму, Бушу - всё равно. И Саддам, конечно, тоже козёл был, тот ещё... но, всё ж - не такой.... Как, ему верёвку - то, на шею накинули, я думаю: ну, ё-ё-ё-б же, твою мать - какой натурализм... Даже жаль стало. Ты смотри, тёзка: к ним, на суд этот, международный, как кто попадёт, считай - пиздец. Либо инфаркт, либо голодом заморят, либо повесят. Ну, гуманисты ж, блядь. Серёга прикурил, крепко затянулся и, выпустив клуб дыма, разлил ещё по одной. - А тебе-то, не всё равно? - спросил я. - Да было бы, может, и так, только жаба душит: что ж они, суки, по всему миру всех ебут, а до наших - никак не доберутся? - раздосадовался он.

Процесс продолжения банкета повторялся с точностью швейцарских часов. Доведя громкость музыки до подпрыгивания гробового лафета, Серёга открыл дверь и закричал, сплетничающим на лавке бабкам - соседкам: - Ну что, злопыхательницы, садись - прокачу! Кто первой будет?

"Злопыхательницы", поёживаясь, как по команде, повернули головы в другую сторону, а он, на виду у всех, наливая по третьей, важно заключил: - Ты же знаешь - они меня любят. Чуть что - сразу ко мне: "Помоги, мол, дед в сундук "залабал", а хоронить - денег нет". Вот и мудохайся, "на шару". А что сделаешь - свои, почти родные.... Вот, если б "трудяга" Буш надорвался на своём ранчо или, к примеру, с коня ёбнулся - я бы тогда излил по его поводу, всю немую скорбь многострадального и неимущего еврейского народа. Я бы, тогда, такую цену залупил, за свои услуги, что вся Америка, мне, по гроб моей бесконечной жизни, оказалась бы по уши должна... - разБУШевался Серый, - Ну ладно, давай! За здравие!

Мы "хлопнули" ещё и тут меня потянуло на полемику: - У меня такое ощущение, что Буш - наш "казачёк", засланный. Его "спецом" туда чекисты снарядили, чтобы всю "штатовскую" экономику в глухую жопу загнать. - Кстати, может и так, - на полном серьёзе поддержал Серый, - Только...всё равно - не по себе. Прям за шею, бля...- не переставал возмущаться он, - Ну страшно ж, согласись? - Да согласен я, только мне они - до "балды", - я попытался перевести тему в нейтральное русло, - Ты лучше, вот что скажи: у тебя там "халтурки", ни какой, не предвидится? А то в подъезде - "бычки" намедни закончились. - Чего-о-о? - выпучил глаза сосед, - Ну и мудель же ты. Я сто раз тебе говорил: давай работать вместе со мной. А ты что мне тогда сказал? Стыдно, мол, на чужом горе зарабатывать. Стыдно, когда у мужика денег нет. Вот - это стыдно, Мужчина без денег - мужчина бездельник. Во, какой друг у меня совестливый, оказывается. А я, судя по всему - грабитель, да? Ну ладно, бля, завтра я сам отработаю, а послезавтра - милости прошу. Со мной поедешь, - заключил он, - Харе...хуи валять...

2.

Утром, я посмотрел в окно и, как обычно, не обнаружил Серёгиного "Мерседеса" на привычном месте стоянки. И только на помойке остался белеть узел, свёрнутый из погребального покрывала, в который мы поместили останки нашей вчерашней дискуссии. Похмелье, соседа моего, не берёт. Поэтому, соскочив спозаранку с кровати, он быстренько приводит себя в порядок и мчится к дорогому его сердцу, местному моргу - приглядываться, к вновь поступившим, клиентам и определять: кого "обувать" на деньги, а кого и не стоит, по причине бедности родных и близких усопшего. Если ты не праведен или не заслуженно богат - берегись Серёгу. Преисполненный, обострённым с детства, чувством социальной несправедливости, он сделает всё, чтобы похороны нечистивца состоялись по, так называемой, первой категории (когда покойник свой венок несёт сам). Если это не удаётся, он умудряется так разговорить скорбящего собеседника, что тот начинает малодушно подумывать о распродаже не праведно нажитого добра, лишь бы, до копеечки рассчитаться, с недообласканым правдолюбом.

Сегодня был - его день. Ещё при подъезде к моргу, Серёга сразу почувствовал - олигарх! Ну... не возможно перепутать олигарха, с олигофреном. Вокруг похоронного дома стояли такие машины, которых не было даже в интернете. Так как, в его прямые служебные обязанности входила ещё и организация похорон, то он сразу же догадался, что всё тяжкое бремя по преданию тела Земле, как нельзя, кстати, так своевременно усопшего раба (вряд ли) Божия, ляжет на его совесть и плечи. (Впрочем, слово "совесть", в данном случае - было ни при чём).

Нет, он не злорадствовал. Он просто спустился в трупохранилище, чтобы определить размеры покойного. Открыв холодильную камеру и посмотрев на беспомощно лежащее, плюгавое бренное тело, с пулевым отверстием в голове, открытым ртом и малюсеньким фиолетовым членом, Серый философски изрёк: - Ну, и хули?..

Свято уверованный в то, что всех живущих, рано или поздно, уравняет в правах лопата землекопа, он знает, что самое справедливое место на земле - это кладбище. Да и то... не на поверхности. На поверхности - что? Да, что хочешь ты налепи, нагороди посреди скромных могилок законопослушных граждан, всё - равно. ТАМ, как известно, всё - по закону. Одному, единственно справедливому.

- Ну, и ни хуя...- самому себе ответил Серёга, резко захлопнул дверцу холодильника и поднялся в свой кабинет.

У входа в него толпились очень похожие друг на друга, самцы человека, непоколебимые в своей собачьей преданности, по отношению к кормящей руке. (Перечислять все атрибуты новорусской олигархической ментобратвы мне не то, что бы лень. Просто, уже - не этично). - Ты чё так долго, в натуре? - прозвучала из толпы реплика, которая замкнула в голове похоронного агента его внутренний калькулятор и предполагаемая им сумма похорон застреленного олигарха, увеличилась примерно вчетверо. - А... на кладбище - торопиться не надо, - ответил Серёга и открыл кабинет. Эта дежурная фраза настолько убедительна, что всегда срабатывает безотказно... На всех уровнях власти.

Разобравшись с документами и выслушав стенания "братвы" о высочайшей значимости данного похоронного мероприятия, он молча выжидал момент объявления рождённой в его голове, суммы...

Когда этот момент настал, и цифра была озвучена, в воздухе повисла угрожающая, почти роковая, тишина.

- Нет, можно конечно и подешевле, только...- начал, было, Серёга, но вдова недовольно буркнула:

- Не надо нам...подешевле...

На том и разошлись, с миром...

Список услуг и принадлежностей, который составили скорбящие соратники убиенного, поверг бы в шок простого российского обывателя, но для Серёги - это пыль. Он сидел и думал только о том, что скоро закончится рабочий день, и живительная струя, из запотевшей пивной бутылки...сначала...вольётся, пьянящим водопадом, в его могучую грудь, а потом, вырывая ноздри... вылетит, отрыжкой, наружу.

...Думы - думами, а работать - надо. Список самых необходимых покойному вещей, по своей изощрённой сути сильно смахивал на бред сумасшедшего. Но костюм, ботинки от "кутюр" и парфюм, не знамо от кого, сильно проигрывали в своей фантазии, по сравнению с антенной для мобильного телефона, которая, по гениальному замыслу организатора похорон, должна торчать прямо из могилы, на тот случай, если покойный, вдруг, решится на звонок другу. А коробка с сигарами, а виски, а трость, а спиннинг, наконец, которые безоговорочно было решено положить в гроб вместе с безвременно ушедшим - это ничто, по сравнению с пачкой дорогущих презервативов, засунутых в тайне от безутешной молодой вдовы, в задний карман его брюк, верными друзьями. Всенепременнейшим условием церемонии прощания, было значительное омоложение и здоровый вид лица, лежащего в тридцатитысячедолларовом гробу.

Могила, по замыслу "родных и близких", должна была быть, не у входа на элитное кладбище, а непосредственно перед ним, для чего необходимо раздолбить асфальт со стороны улицы и навсегда закрыть по ней автомобильное движение. Последнее предложение было проигнорировано руководством города. Но, идя на привычный компромисс с единомышленниками, оно, всё - таки, выдало свою санкцию на захоронение невинно убиенного сына своей страны, рядом с великими полководцами прошлого... Мысль о пиве, и не только о нём, очень мешала работать, но разразившийся телефонный звонок прервал сладостное урчание Серёгиного живота, заставив его хозяина соскочить со стула и лететь вниз, в секционную, где врач Фыриков и санитар Кумаркин, в этот момент, совершали вскрытие августейшего тела. Разложенные в рядок внутренние органы, распиленные головы и отдельно лежащие от них, мозги, давно уже не шокировали моего друга, но всё-таки, некая брезгливость присутствовала в нём, а иногда, даже, вызывала законную рвоту. - Чего? - распахнув дверь секционной, спросил Серёга.

Судмедэксперт Фыриков, увлечённый разглядыванием простреленной черепушки и, не отрывая от неё, устремлённого из - под роговых, многократно треснутых очков, взгляда, тихо процедил сквозь зубы и маску: - Коронки - то у него, алмазные. Что делать будем? - Ну, в землю давай закопаем. А хули нам - богатым...- развёл руками мой друг и сильно хлопнул себя по бёдрам.

- А вдруг, вдова "запалит"?- осторожно прошептал санитар Кумаркин.

- Что-о-о? Да она им при жизни-то брезговала, а ты хочешь, чтобы она ему сейчас в жопу залезла.

- В рот...- деликатно поправил Серёгу, Фыриков. - В наше время, для некоторых, это не имеет разницы...- парировал Серый...

Рабочий день медленно шёл к концу, и заметённый снегом "Мерседес" терпеливо ждал на стоянке своего хозяина. Он прекрасно знал, что сейчас они, с Серёгой, выскочат на трассу и полетят к знакомому "суперлабазу", с одной и единственной целью: не без пользы для души провести остаток этого недолгого зимнего дня. Так оно и вышло. И уже в пять часов вечера, в строго определённом месте, с метлой в руках, как с ружьём, их терпеливо ожидал молодой таджик, в надежде получить свой "законный", за охрану автобуса, полтинник, в награду. Второй таджик ждал Серёгу у входа в маркет и, опять же, за полтинник, покорно занимал очередь в кассу, пока его "покровитель" проделывал привычный маршрут между полок с товаром...Рыбный, мясной, хлебный, пиво - водочный, касса...(!!!)... и всё - день прожит не зря...

Занимаясь своим, поистине альтруистическим, сочинительством я и не заметил, как растаял день и на смену ему пришли сумерки, принёсшие с собой непреодолимое желание немного "расслабиться" и тихо забыться.

Знакомый, "мерседесовский" гудок, за окном, не заставил себя долго ждать... Отмахнув рукой в форточку, я прихватил с собой кое - что...из музыки и устремился вниз, навстречу своему другу. - Ну, вот и я! Небось...не ждали...ни х... - ...Ждали, ждали,- прервав его на полуслове, я смело вошёл в салон. - Вот... скажи ты мне, тёзка. Какая - то получается неувязочка...- с ходу начал Серёга, судорожно открывая бутылку с пивом. - Все говорят, что киллер - плохой человек... А по мне, он - брат родной. И сам заработал, и обо мне не забыл и вдова молодая, как мне кажется - очень довольна...- при этом он достал из кармана увесистую пачку денег и небрежно кинул её на сиденье. - Ты, как всегда - в своём репертуаре. И живёшь не как все, и думаешь не так...- усмехнулся я, отрезая хлеб. - Эт... - точно! Стадное чувство, ты помнишь, я убил в себе сразу же по приходу из армии. Как пришёл - так и убил. А то... в детском саду - парами, блядь... В школе - конкурс строя и песни. В армии - опять строем. Ну, как такое можно терпеть? - Серёга расстелил новое, шёлковое погребальное покрывало, открыл банку с икрой, а я разлил по "соточке"... - Ну... поехали! - За нас...

Помолчав, как на поминках, мы переварили первую, закурили и Серёга, приняв философскую позу, продолжил: - Вот, как ты думаешь, тёзка? На хуя, спрашивается, в детском саду - парами ходить, ты не знаешь? А я - знаю! С детства - к армии приучают. Хорошо, хоть - стрелять не учат. А то, к первому сентября - половину бы уже друг друга перехуярили. А что потом... С пятого класса, автомат Калашникова: собери - разбери, собери - разбери. Да... ёб твою мать, лучше б учили, как гондоны правильно надевать, чтоб, вон, не плодить таких уебней, от которых и вправду с оружием защищаться надо... - Серёга перевёл дух, закурил и налил по второй.

Вторая прижилась также благодатно, как первая и он продолжил: - Школа, Серый, это вообще - отдельная песня. Ну, за каким, скажите, пожалуйста, хуем, нужна была эта, ваша тригонометрия, физика и химия! А?... Ну, не нравится тебе всё это - иди на хуй... со спокойной душой... в кабинет труда и пили себе деревяшку или трубу, какую - нибудь... Или в кабинет пения, блядь - пой на здоровье(!)... и не еби себе мозг этой мудистикой: синус, косинус... Контрольными, экзаменами детскую душу, за десять лет, так вымутят, что выходят из школы, бедолаги дети - полуинвалидами. А потом, что...(?) Армия, институт... Там, тоже - ни радости, ни веселья... А Господь Бог, нас, мудаков - для счастья создал... - Серёга сделал многозначительную паузу, -...Потом - производство, работа...опять нервы, срывы, пьянка.... И человек наш, с большим трудом доползает до пенсии, а там - и пиздец недалече... Всё делают, суки, для того, чтобы нормальный российский "чел", до своей мизерной пенсии не доковылял. Чтобы и её - не платить. Вот, бля, как...- Серёга, распаляясь, всё больше и больше, налил по третьей и впопыхах, не чокаясь, ввалил её в свой, воспалённый народной "философией", организм. - ...А, армия, Серый, армия? Вместо того чтобы боевой подготовкой заниматься: стрелять или, например, в разведку ходить, мы - говно убирали на подшефном свинарнике и дачи, "отцам" - командирам, строили. Ты думаешь, я из автомата стрелять умею? Да я, из него - слону в жопу, с пяти метров, не попаду. Хорошо, хоть на войну не взяли, а то бы я там настрелял, блядь... - Серёга безнадёжно махнул рукой и продолжил, - Вот, не пизжу ни грамма... Послали меня, как - то, в наряд по кухне. Только начали мы посуду мыть, вбегает какой-то прапор и орёт во всё своё ебло: "Наряд, строиться!!! Пища отравлена!!!", и давай... стеллажи с посудой громить. А у самого, рожа красная, блядь - как жопа у макаки. Ну, думаю, пиздец - белая горячка. Я, потихонечку, без задней мысли, позвонил в окружной госпиталь и, конечно же, не представившись, сообщил о такой "беде"... "Скорая" приехала быстро...с носилками, с усмирительной рубашкой (от Версаче), как в таких случаях положено... А тот... разошёлся, блядь, крушит всё, что видит и не видит. Военврач - человек, оказался, не глупый, интеллигентный и хамства, видимо, тоже не любил... Два дюжих санитара, по его приказу, безо всяких разговоров скрутили прапора, и увезли куда-то, в неизвестном направлении. Позже выяснилось - в дурдом. Я потом уже узнал, что это был начальник солдатской столовой - прапорщик Гаврилов, который данным методом суточный наряд долгие годы воспитывал. Муля у него такая была... Козёл, бля... Ну и хуй с ним, с мудаком, - Серёга, переведя дух, налил по четвёртой и заключил: - А вообще-то, армия - это хорошо! Пройдя её, сразу понимаешь, откуда у нас мудаки берутся....

- А ты в армию-то, по своей воле угодил? - А, как же!? Ты что, не помнишь, что мы в то время, все, как один, патриотами были? У нас в стране, экономики тогда, как и сейчас - не было, за то патриотизма было - до хуя! Один, сплошной, патриотизм. Ни колбасы, ни сыра. За водкой очередь - километр, и по две в руки... Что, не помнишь? Благодаря, этому разъебаю - Кузьмичу... "Вот, мол, мы скоро империализм в жопу загоним, всех обоссым и заморозим!" Заморозили, блядь, ага... Песенку, тогда ещё, Градский написал: - "...но, рожа просит кирпича, - Ах-х-х-у-у-у-Егора Кузьмича..." - великий человек, Борисыч. Я, с ним - давно знаком. Ебёт всех, подряд, и не придуривается. У нас все рокеры- то... что питерские, что московские, по образу своему и манеркам, какие-то все, блядь, как гадёныши. А он, Градский - глыба. Но сейчас - не о нём...

Пятая прошла легко и в глазах закостенело. А Серёга, ещё, печку так натопил, что брови едва не плавились. - Серёг, открой ворота, а то сгорим, на хуй... - прохрипел я. - Нельзя, тёзка... Свежий воздух может так по шарам ёбнуть, что дорогу домой не сразу отыщешь. Потерпи немного... ща выключу.

Ещё, чуть, потолковав, мы плавно "догнались" пивком, вышли на улицу и, пожелав, друг другу доброго здравия, разбрелись по своим квартирам...

3.

Утро пришло, как всегда, нежданно и обозначилось не только головной болью, но и звонком в дверь. На пороге стоял сосед, без малейшей тени вчерашнего дня, на лице. Молча, шагнув в коридор, он категорически, заявил: - Собирайся. - Уже пора?...- нелепо отшутился я, намекая на специфику его работы, к которой он решил меня приобщить с сегодняшнего дня.

- Если не нальёшь чая - всё возможно, - улыбнулся он и прошёл в кухню. - Не знаешь, где чайник? - Ладно, одевайся быстрее, я сам...- и по-хозяйски начал себя "самообслуживать". Пока я брился и одевался, Серёга умудрился выпить три кружки чая, и это, отнюдь, не из-за того, что его так мучила жажда, а потому что - это я, так одевался. То ноги не попадали в брюки, то брюки - в ноги. Для настоящего счастья мне не хватило всего одного часа сна. - Как тебе удаётся таким перцем держаться, даже перегаром не "валит"? - позавидовал я. - Секретик один есть...- Серёга загадочно улыбнулся, - Берёшь желчный пузырь только что препарированного трупа алкоголика, выжимаешь его в стакан... Дальше, я уже ничего уже не слышал, потому что мгновенно оказался стоящим на карачках у "белого камня", изрыгая из себя остатки вчерашнего пира:

- Му..., му-му-му..., му - дак ты...- отчаянно выдавливал из себя я, в то время, когда Серёга метался в конвульсиях по кухне. Избавив от мук свой многострадальный организм, я, как ни странно, почувствовал себя заново рождённым или воскресшим... Это уж как хотите - так и понимайте.

- Ну что, полегчало? - поинтересовался он.

- Как ни странно - да, но... всё равно ты - мудак, так же можно дуба врезать...- посетовал я. - Ты не бойся, в случае чего - я рядом, - успокоил он, - А в принципе - важен результат, - Поехали...

Уже в автобусе, когда мы были далеко от дома, я решил аккуратно проведать о цели нашей совместной поездки, хотя и сам догадывался, что едем не на свадьбу: - Куда путь держим? - тихо спросил я. - Куда - куда, бля - к коню... под муда, - возмутился Серый, - Всю дорогу мне щас закудыкаешь, - Гробы воровать... и олигархам продавать - вот куда!

Ехали мы долго, за город и, не смотря на то, что музыка в автобусе ревела как на стадионе Уэмбли, а Серёга самозабвенно подпевал Яну Гиллану, сон постепенно овладевал мной. И это было совершенно справедливо, потому, что дорогу я не запоминал, не вольно следуя старой истине - чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

Через пару часов езды быстрой езды, мы остановились посреди заснеженного поля у какой то лесопилки, внутри которой, судя по оглушительному вою электропилы, вовсю кипела работа. Сторож - дед в тулупе и с бородой, молча открыл глухие железные ворота, окрашенные в яркий зелёный цвет, видимо, для пущей маскировки в летний период времени. - Пошли,- скомандовал Серёга.

Мы оказались внутри огромного, покосившегося сарая, где тут же в нос ударила едкая смесь запахов свежеспиленной древесины, политуры и лака. Нас встретил "интеллигентного" вида человек, одетый в ватник и пыжиковую шапку. "Мент бывший",- отметил, про себя, я. Он поздоровался и попытался что-то сказать, но отчаянная надрывность фрезы, с избытком перекрывающая вой пикирующего бомбардировщика, свёла на "нет" все попытки поговорить. Серёга затравленно огляделся по сторонам, остановил свой взгляд на электрощите, решительным шагом подошёл к нему и резко опустил вниз огромный рубильник, чем, как потом оказалось, обесточил четыре деревни, птицефабрику и местный банно-прачечный комбинат.

Тишина была не долгой, потому что внутреннее пространство сарая разразилось такой отборной матерщиной, что даже Серёга довольно заулыбался, жадно впитывая русский народный фольклор... Голосивший за стеной человек, а это был местный электрик Потап, за десять минут до нашего приезда, героически восстановивший местное энергоснабжение, ведал миру о том, как, и в каких невероятных позах он ебал весь этот колхоз, начиная местной администрацией, областным и районным руководством, ни в чём не повинным духовенством, верховной властью и всеми любимой, государственной думой. Он грозился вступить в ЛДПР и вместе с её партайгеноссе - Жириновским, "разъебать, как по нотам" всё, что мешает жить простому российско - советскому электрику. Перебивать его не было ни какого смысла потому, что это была - песня!...

Когда наступила тишина, Серёга, промокая платком слезящиеся от смеха глаза, предложил:

- Слышь, Потап - нарядно нарезаешь! Тебе бы, в депутаты податься. - Чтоб я, с этими пидорами, из одной миски ел? Нет уж, хуюшки - вашей Дунюшке, бля... Здорово, Серёга! Эт... ты, тут, балуисся, барбос? А я думал - опять замыкание... еби ё рот...- Потап расплылся в довольной улыбке и по - дружески обнял виновника "катастрофы". - Да, я... просто... на "чуть-чуть"... эту хуйню вырубил. С начальством потолковать... - кивнув на рубильник, начал оправдываться Серёга, - На, вот, возьми на литрушечку, за беспокойство. Олигарха одного помяни - отыгрался хуй на скрипке...- и, обращаясь к "бывшему менту", спросил: - Ну что, Петрович, готово? - В лучшем виде... пойдём - глянешь.

В соседнем сарае находился склад. Посреди него, на постаменте возвышался лакированный, как американский лимузин, с золотыми ручками, деревянный гроб. Нет, это был - не гроб. Это было произведение искусства, по меньшей мере, эпохи Возрождения, хотя такого "чуда", тогда, похоже - тоже не видывали. Шёлковая, в сборочку, обивка внутри, ручка для изменения положения тела усопшего, специальный пенал для записочек, небольшой светильничек - всё для того, чтобы хозяину этого вечного "дома" было комфортно и абсолютно не страшно кормить собой червей.

- Это - не всё, Петрович... Ночью звонила безутешная вдова, судя по звукам - из ночного клуба, и возжелала, чтобы в гробу муженька её - музыка играла. Аж, сорок дней кряду... " Масковый лай". Его усопший - дико любил. Тьфу, бля... Вот, что теперь делать? Время, то - поджимает? - Серёга скривился до неузнаваемости.

- Скажи - беда, какая?! Поехали, пообедаем, а ребята сейчас - враз всё сварганят, - он подошёл к рабочим, дал ценные указания и мы тут же, навострили лыжи в местный, находящийся неподалёку, ресторан...

Человек, прибивший на это затхлое заведение фанерную табличку с надписью: "У камина", подсвеченную вывернутой, явно из местного сортира, одинокой, засиженной мухами, лампочкой, видимо, имел только своё и очень специфическое представление о данной сфере услуг. Гардероб этого, якобы, "ресторана", размещался прямо на спинках металлических стульев, на которых, по замыслу хозяина сего незамысловатого заведения, и должны были реалаксироваться, от тягот и лишений современной жизни, местные "богатеи". За то, меню этого, с позволения сказать, "злачного" места, отдавало настоящей правдой жизни... Если салат имел название "Столичный", то он и вправду, видимо, изготавливался в столице и с оказией, на перекладных, неделями доставлялся по месту назначения. Если же, в меню значилась котлета по-киевски, то соответственно своему названию, ваялась она не иначе, как в столице, некогда дружественного нам, государства... Особенно настораживали салат "Дальневосточный" и китайские морские грибы. Спиртные же, напитки, напротив, судя по запаху и консистенции, были сугубо местного производства.

Заказав суп-солянку (потому что, по названию он не имел привязки ни к каким географическим пунктам), яичницу и компот, мы битый час ждали их появления. Не имея ни какого желания вступать в полемику с харизматично - грудастой дамой, которая по совместительству была и поваром, и официантом и охранником... мы лояльно предположили, что еда находится на стадии приготовления, и жестоко ошиблись. Потому что, по философскому изречению Серёги, смесь, которую ему подали, через сорок пять минут терпеливого ожидания, самому первому, была - "хуй с ним, что холодная за то - не вкусная". Деликатно, но довольно сильно, швырнув ложку в сторону раздачи, он резко встал и заявил: - Вы как хотите, а я - пошёл...

Мы тут же, последовали его примеру и услышали крик: - Хулиганьё! Я что, за заказ, сама платить буду? Он у меня уже через кассу прошёл... - неистово, прямо как на похоронах, голосила грудастая дама.

- Чтоб, он, у тебя - через жопу прошёл... - буркнул Серёга и решительно зашагал прочь. - Вообще-то... они, обычно - ничего готовят, - оправдываясь, семенил Петрович. - А сегодня узнали, что мы приедем... - уже беззлобно и снисходительно ответил мой друг. Вернувшись на лесопилку, мы сразу же догадались - всё готово, потому что из полированного, деревянного "лимузина" доносилось тошнотворное, гнусавое блеянье: - "...белые розы, белые розы...". - Вот, теперь ты понял, где производят самые "настоящие, американские" гробы? Во, брат, как... - изрёк Серёга и пошёл рассчитываться с Петровичем.

А я стоял и думал, что видимо, где-то неподалёку, в соседнем лесу или на свиноферме, кто-то сейчас сосредоточенно собирает настоящие японские телевизоры, а чуть поодаль, на территории консервного комбината - настоящие немецкие автомобили.

Еле - еле, вшестером, водрузив скорбное произведение современного ритуального искусства на лафет, мы двинулись в обратный путь. К вечеру, достигнув родных пенатов, наш автобус, сам собой, подвергаясь инстинкту, словно собачка Павлова, свернул в сторону знакомого супермаркета и приученные, за долгое время, таджики, тут же, покорно заняли свои места, согласно штатному расписанию. После абсолютно голодного дня мы, буквально влетели в торговый павильон и безжалостно смели с прилавков всё, на чём, хоть на мгновенье, задержался взгляд. Мгновенно наполнив суперобъёмную тележку пиццами, жареными курами, креветками, оливками, варёностями и копчёностями, корейскими салатами и китайскими майонезами, консервами, колбасами, сырами и, конечно же, всевозможными спиртными напитками мы, отблагодарив полтинником "кассового" азиата, направились благодарить "стояночного".

- А как же ящик? - спросил я.

- Да... хер с ним, завтра. Всё равно, вдвоём не сгрузим, поцарапаем только... - резюмировал Серёга и всё, сразу же, встало на свои законные места. Подъехав к нашему дому, наскоро выпив и жадно закусив, мы, по давней нашей традиции, вновь приступили к философским прениям: - Ты не ответишь мне, дружище, на хуя мы всё это понакупили? - начал Серёга, открывая банку с рижскими шпротами. - Ну, купили и купили... - равнодушно ответил я, вожделенно раскрывая огромную коробку с мюсли. - А я вот, скажу тебе - "на хуя"... - переходя на заговорщицкий, коварный шёпот, продолжил он, - Ты в курсе, что во всех супермаркетах, типа нашего, в зал запускают такой хитрый газ, который заставляет любого, даже самого жадного жлоба, делать совершенно необдуманные покупки? И поэтому, когда любой из нас приносит этот мешок, всякой не нужной хуйни, домой, он, конечно же, начинает рвать на жопе волоса и метаться в отчаянии... И уже потом, смирившись с бесполезностью своего необдуманного поступка, начинает брезгливо потреблять ненавистную ему доселе, продвинутую, не привычную пищу, которую он приобрёл под воздействием проклятого газа.

- Да, ладно...- не поверил я. - Да, точно тебе говорю - по себе знаю... Один раз в противогазе туда пришёл - сразу же вытурили. А, чтоб не портил общей картины продаж и не лез в кассу с одной "чекушкой". Дурной пример-то - заразителен... И все начнут дорогой пол топтать, из - за какой-то там, буханки хлеба, - на полном серьёзе рассудил Серёга, - А как только снял противогаз и вдохнул полной грудью, сразу же ринулся к прилавкам, как в бой и обобрался по полной программе. Еле донёс... А дома, как посмотрел... думаю: дурак ты, блядь, дурак! Эти бобы, наборы отвёрток, диски с бездарными фильмами и мудацкой музыкой, тебе, слабовольному, втюхали, как дикарю бусы, а ты и рад стараться - повышать благосостояние братьев чурбанов, хозяев этого маркетингового беспредела. - Ну, они же и сами там сидят, - возразил я. - Ни хуя они там не сидят, а сидят, где-нибудь на берегу моря и ждут, пока мы, мудаки, передохнем от их босяцких "подгонов", а они, в свою очередь, проберутся в наши, с тобой, квартирки и когда - нибудь, уже не долго осталось, сделают наш любимый город - столицей своей неуёмной "чурбании".

Серёга налил по дозе, мы выпили и закурили. По середине салона мрачно возвышалось произведение плотницко - ритуального творчества и настроения не поднимало. Серёга, в отчаянии, хлопнул ладонью по крышке и оттуда что-то беспомощно загундосило: - "...беззащитны шипы..." - он хлопнул ещё раз, и сие мерзкое нытьё резко оборвалось... - Народ, фанатеющий этим говном - обречён на мракобесие, - мрачно заключил Серёга, - И, хоть ты что делай - всё бесполезно... Ладно... Завтра поможешь?

- Не вопрос... - согласился я.

Мой первый, ритуально - трудовой день плавно приблизился к ночи и мы, посидев ещё немного, тихо разошлись по домам.

4.

На следующий день, мы, наконец - то, доставили "самого настоящего американца" до места его прямого назначения - в морг. У задней двери этого мрачного, на мой взгляд, заведения, не привлекая внимания любопытствующих, в зелёных "робах", с окровавленными фартуками и в резиновых перчатках, стояли Фыриков с Кумаркиным и курили, как всегда, держа сигареты при помощи хирургических зажимов. - Ну что, пиздобратия, решили проблему? - не поздоровавшись, поинтересовался Серёга. Ответом была тишина, потому что "пиздобратия" недоверчиво уставилась на меня, как на злейшего врага отечественного похоронного дела и стойко молчала.

- Да, это - свой... Неужели ж, я вам с улицы кого приведу? Вот, блядь, тихушники. Это тёзка мой - сосед и друг детства... Понятно, деловары?

Степень доверия к Серёге была здесь настолько высока, что все вопросы, тут же, отпали сами собой. - Вроде - всё ништяк... - издалека начал санитар Кумаркин, -... Только бздиловато мне, что-то. Ты знаешь, на сколько это тянет?- он поднял палец вверх и добавил: - ...На миллионы...

- ...лет лишения свободы, - добавил судмед Фыриков. - Погоди, погоди-ка!? Вы, мне - не мудите тут, а скажите прямо: изъяли вы из хищной пасти акулы отечественного империализма обратно то, что по праву принадлежит народу, в данном случае - нам? - пафосно выразился и сердито нахмурил брови, Фома. - Да, ты послушай, Серёг...- начал было Фыриков. - Нет, это ты меня послушай. Как у своих, не богатых сограждан, зубы золотые пиздить - так это можно, блядь. А мироеда обеззубить - обосрались. Вот, какие вы лицемеры! Ну и хуй с вами, ходите с голыми жопами.- Серёга резко развернулся и, подмигнув мне, тайно заулыбался.

Отойдя на расстояние не слышимости, он улыбнулся ещё шире и прошептал: - Это такие два типчика... С ними - иначе нельзя... Объебут, как "здрасьте" скажут. Даю рупь за сто, что они давно уже всё спиздили, рот покойнику "эпоксидкой" залили, позашили ему всё, на хуй и ждут, бляди, что я - всё забуду. А сами, потом - на Канары. Отдыхать. "Мы, - типа, - в деревню, за грибами". Знаю я их деревню. Я щас расскажу тебе - уссышься. Дело было в позапрошлом году, когда наш морг на ремонт закрывали... Ну, вроде как - все в отпуск... Собрались, выпили - толкуем, о том, о сём: кто, куда поедет сил поднакопить... пятое, десятое. Эти два упыря сидят и усираются, с пеной у рта рассказывают мне о том, как хорошо в деревне. Как приедут они туда, да как самогоночки выпьют, как за грибами пойдут и всё такое.... А я то знаю, что это - не так... У меня знакомая одна в турфирме работает. Она то мне и поведала, что эти два хмыря в Турцию, в Анталию собрались. Ты пойми - мне то всё равно, блядь, куда они "намылились", но пиздить-то, зачем? И поэтому, я сижу и молча слушаю, как они мне лапшу на уши вешают, пытаясь скрыть свои не трудовые доходы. Мол, мы бедные, блядь, зарплата - три тысячи и вся, такая хуйня. Ну, в деревню - так в деревню. Разошлись... Они -домой, а я - прямиком к этой своей знакомой, в турфирму. И не смотря на то, что страсть, как не люблю Турцию, я решил посвятить свой отдых, как ты думаешь, чему? Правильно! Восстановлению справедливости, - Серёга закурил и продолжил: - Купил я себе путёвочку в тот же отель, что и они, но днём позже, и по-ле-те-е-ел...

Мы отошли ещё дальше, но Фыриков с Кумаркиным, всё равно, похоже, поняли, что речь идёт о них и недовольно скрылись за дверями своего прозектората. - Ну и вот. Прибыл, расположился, как положено, налил себе вискаря из "дьюти фри" и думаю: как бы мне им, гадам, покрасивее и подружественнее - поднасрать... А, как ты понимаешь, тёзка, Его Величество Случай не заставил себя долго ждать и подвернулся сам собой. Следующим вечером, я, наконец-то, увидел, как два этих мудака окучивают двух каркалыг, примчавшихся сюда из Зажопинских Выселок, клеить столичных мужичков. А те - вьются вокруг: и так, и сяк - прям, из кожи лезут, блядь, чтоб ублажить этих дур. Ну, думаю - вот мой звёздный час и настал. Затаившись на тропинке, ведущей от ресторана в парк, я терпеливо дождался появления на ней наших "влюблённых". Увидев их, ну как тигр, бля, ринулся навстречу. Притворившись пьяным, я подобострастно согнулся и с неподдельным удивлением в голосе, спросил мудака Фырикова: "Михал Петрович, вы какими судьбами здесь, в этой убогой провинции? Мы же с Вами, только неделю назад вместе плыли на Вашей яхте, из Ниццы в Марсель и теперь - такая встреча! Как же всё удивительно!"... Тёзка, видел бы ты это выражение тупого восторга на лице его барышни - идиотки. Она вся сияла, как золотой унитаз. В её лице было столько счастливой дури, что мне ясно привиделась в её руках удивительная птица, цвета ультрамарин, которую она, в этот счастливейший момент её жизни, накрепко уцепила за яйца... "Николай Иваныч, а Вы? Миллионер, нефтедобытчик - и здесь, в этой дыре?"... Выражение рожи бабы Кумаркина было таким, будто она получила в наследство Янтарную Комнату вместе с Алмазным Фондом, в придачу. - "А, вообще - то, правильно. Вам, двум ищущим свои половинки холостякам, самое место не среди избалованных, гламурных столичных девиц, а среди простых, нормальных русских красавиц, которые, в недалёком будущем, могут стать вам надёжной опорой во всём. Да?" Серёгины глаза просто горели огнём, во время этого занимательного рассказа. Я же, сидел и только успевал вытирать платком слёзный поток. Прервавшись на прикуривание сигареты, он с удовольствием продолжил:

- Кумаркин-то, с Фыриковым, подумали, что я работаю на их имидж...Это их и сгубило... Они решили мне подыграть и сотворили себе такие напыщенные рожи, что я чуть не раскололся... но продолжил свою зловещую игру... Разузнав, накануне, где находится, в этой турецкой дыре, самый дорогущий ресторан, я предложил отметить нашу "неожиданную" встречу именно там, что вызвало небывалое половодье чувств у их незатейливых подружек. Путей отхода, я этим двум мудакам не оставил, заявив, что местечко это посещают только люди их ранга и поэтому, быть им там - просто необходимо. Это был ресторан настоящей французской кухни, с самыми настоящими французскими винами и коньяками, а что самое главное - ценами. Расположившись в самых фешенебельных апартаментах этого заведения, я взял меню, беспорядочно натыкал в него пальцем, сделал заказ, дождался его исполнения, составил музыкантам концертную программу и, не притронувшись к еде... быстро свалил, сославшись на жуткую занятость. Ты бы видел, тёзка, рожи этих двух уебней... Но, ничего поделать, уже было нельзя...

Из дальнейшего Серёгиного рассказа было ясно, что тех денег, которых должно было хватить его "друзьям" на две недели беззаботной жизни заграницей, едва хватило на тот "дивный" вечерок, проведённый ими в окружении "усть-пиздюйских" красоток.

Дальнейшее пребывание Фырикова и Кумаркина за рубежом, состояло из лёгкого, положенного по путёвке, завтрака, в виде яичницы из пол - яйца, кофе и кейка, полного сексуального воздержания и, что самое тяжёлое - из абсолютно сухого закона. - Деньги, за эту незатейливую хохмочку, я им, конечно же, отдал, но это было уже дома, - довольно потёрев руки, закончил свой рассказ Серёга.

Вдоволь, натешив себя воспоминаниями, он привёл меня в свой кабинет, около которого уже были люди, несмотря на то, что рабочий день ещё не начался. Рядом с кабинетом, сидя на стуле, убивалась какая то бабка. Уж, она и причитала и плакала, впадала в забытьё и начинала заново.

- А ну, бабуль, зайди. Расскажи-ка мне, что там у тебя стряслось? - Серёга хотел взять бабку под руку, но она оказалась прыткой и, опередив всех, первой заскочила в кабинет. - Милок, дед мой помер. Его ночью, сегодня, к вам привезли, - и снова заголосила. - Фамилия? - строго спросил Серёга.

- Трошкин. Трошкин Пётр Филипыч.

Серёга достал из вороха бумаг нужную, прочёл её и умозаключил: - Бабуль, судя по документам, Петр Филипыч твой, был человеком глубоко пьющим и, видимо, доставлявшим тебе не мало хлопот. Так, чего же ты так убиваешься и мне, тут - народ пугаешь. Отмучился, твой Филипыч... И всех отмучил. Хоть, на старости лет спокойно поживёшь, - слёзы на бабкиных щеках мгновенно высохли, но она тут же, заглосила пуще прежнего: - Замучил, замучил змей, пропил всё... - но потом, как-то обмякла и тихо так, добавила: - Всё равно жалко...и хоронить надо. - Ну, если надо - похороним, - подожди, бабуль в коридоре. - Следующий, заходите...

Следующим оказался, пидорковатого вида, распространитель театральных билетов. Серёга сначала не понял, чего тот от него хочет, а потом, "въехав" в тему, тихо спросил: - Ты на кой хуй сюда забрёл? Я тебе сейчас такой концерт покажу, что ты охуеешь! Беги отсюда, пока при памяти (Серёга, вообще не любит "нетрадиционников"). Бабуль, заходи! Вылетев пулей из кабинета, господин распространитель мгновенно растворился в воздухе. - Как твоего деда то будем хоронить, матушка? - осторожно спросил Серёга и приготовился записывать. - Да... как, милок, хоронить... Скромно. Денег-то, не шибко, - почти шёпотом ответила бабуля и тихо зарыдала. - Ни денег, ни детей... Теперь, вот и ни деда... Был сынок единственный, да и тот, из Афганистана, этого грёбаного, в гробу домой воротился... С тех пор - дед-то, и запил "по-чёрному", хотя и сам он - всю "отечественную" отвоевал... и до Берлина дошёл. Он, до сынка-то... почти и не пил - всю жизнь работал, - у Серёги нервно заходили желваки:

- Ну... ладно... ладно... всё... всё... давай паспорт... - А... денег - то, сколько? - спросила бабка, доставая матерчатый узелок. - Ни сколько... За Филипыча, твоего, один олигарх уже заплатил... По полному счёту... - чуть замешкавшись, ответил Серёга, забирая паспорт умершего деда.

Бабкиному удивлению не было предела: - Да, кто ж таков-то, дай Бог яму здоровья? - вновь запричитала бабка. - А вот... здоровье то, ему уже - не пригодиться... - задумчиво произнёс мой друг. - Так... - подводя черту под этим тяжким разговором, отчеканил он, - После завтра, к десяти - сюда. Всё понятно? Иди... С Богом... Бабуля посидела несколько секунд молча, тихо встала, и побрела восвояси. Серёга взял телефонную трубку, набрал номер и спросил кого-то на том конце провода: - Ну что, вы подумали? Тогда, мы идём к вам...- отчеканил он по - рекламному, - Пошли... - Может... я лучше тут подожду? - осторожно спросил я, не надеясь на утвердительный ответ. - Пойдём - пойдём, привыкай... - и мы спустились в подвал.

Картина, открывшаяся моему взору - аппетита не возбуждала. Напротив, все эти удивительные ароматы призывали мой, не привыкший к подобному организм, к затяжной голодовке. Здесь, вовсю кипела работа. Фыриков и Кумаркин, запустив все свои четыре, окровавленные руки, в чей-то, отработавший своё организм, увидев Серёгу, утвердительно и загадочно закивали головами. А Фыриков указал глазами на подоконник, на котором, горя всеми цветами радуги, сияя и переливаясь, лежали олигарховы алмазные зубные коронки. Удовлетворительно кивнув в ответ головой, Серёга коротко заметил:

- Спрятали бы, хоть... - А, чужие здесь не ходят... - гордо ответил Кумаркин.

Вернувшись в кабинет, Фома, вдруг, предложил: - Может, пообедаем, коллега? - и хитро заулыбался. - Я думаю, что пообедаю я только где-нибудь на следующей неделе, - ответил я, - Да и то... если зайдусь в пьяном угаре. Серёга улыбнулся и, достав из ящика стола, бутылку виски "Рэд лейбл" произнёс: - На... Угорай! - он знал мою слабость (виски) и поэтому, совершенно вовремя, поспешил исправить положение вещей.

- Уломал... Наливай "полтишок", только я на улице выпью. А то, боюсь, блевану, - сказал я и вышел на свежий, морозный воздух.

Буквально, вдавив в себя любимый напиток, я ровно через минуту почувствовал невиданный прилив сил и острый приступ небывалой отваги. Повторив ещё пару раз, я понял, что всё - не так уж плохо и, вернувшись в кабинет, спросил Серёгу: - Может, пообедаем?

Давно я не видел, чтобы он так ржал...Хорошо, что сегодня - больше не было посетителей, ибо они не поняли куда попали: в морг или в цирк. Отсмеявшись, Серёга позвонил куда-то, заказав на завтра какие-то эксклюзивные венки, чёрный похоронный "Кадиллак", несколько автобусов, что - то ещё и сказал: "Поехали!". Я хотел, было, спросить: " Куда?", но вовремя осёкся, заранее зная ответ... Мне, в принципе, было глубоко фиолетово, в какую сторону мы едем, и зачем, потому, что виски сыграли с моим, любящим их, организмом, добрейшую шутку, превратив окружающий мир в царство полнейшей гармонии и всеобщего согласия... Через некоторое время мы оказались на элитном городском кладбище, для того, чтобы утрясти некие щекотливые моменты предстоящих олигархических похорон. Это только в известной песне поётся о том, что "на кладбище - всё спокойненько". На самом же деле, там кипела работа и какие то люди, с отбойными молотками в руках, сосредоточенно долбили асфальт на аллее уставших, от великих битв, маршалов и генералов. Рядом с ними находился и директор кладбища, который, издалека завидев Серёгу, суетливо заспешил к нему: - У тебя - всё готово?- спросил он сходу, не здороваясь. - Да, вроде как... Уж, я и не знаю, что им ещё может в голову взбрести,- пожал плечами Серёга и протянул руку, - Здорово! - Здорово... Кофейку выпьешь? - спросил директор и недоверчиво посмотрел в мою сторону. - Пойдём... Знакомься, Василь Захарыч, это - мой друг и тёзка. Он - в теме...- мы обменялись рукопожатиями и прошли в контору.

Кабинет директора элитного кладбища отличался особым аскетизмом и указывал на то, что его обитатель - человек абсолютно бескорыстный и работящий (мол, "некогда мне тут по кабинетам рассиживаться, и денег ваших мне - не надо"). Стол, три стула да электрокофеварка - вот, собственно говоря, и всё, что досталось этому уважаемому человеку за долгие годы непосильного труда на нелёгком поприще. А сколько людей прошло через работящие и заботливые руки Василь Захарыча... И бандитов, и ментов... И полководцев, и рядовых... И богатых, и неимущих - всех уравняли лопаты подчинённых директора - альтруиста. - Деньги привёз? - тихо спросил он, на два замка закрывая дверь кабинета.

- Обижаешь, начальник, - Серёга быстро, под столом, передал плотный, завёрнутый в газету, "кирпич". - С лифтом, хороним? - спросил директор, имея в виду, опускающее в могилу гроб, электронное устройство. - И с "Масковым лаем"... На все сорок дней... - доложил Серёга и отхлебнул кофе. - Да ладно, не пизди, так не бывает, - удивился Захарыч.

- Да... бля буду... На все сорок дней... - Не-е... ну есть тут, у меня, один... которого, помнишь Серёг... прямо в шестисотом "Мерсе" закопали. Тоже, тот ещё, клоун, блядь...- пожалился директор и быстро запрятал "кирпич" в свой неприметный старомодный портфель. - Помню, помню, - улыбнулся Серёга, - Как вы его за одну ночь, на "Запорожец" обменяли, - Захарыч, с опаской, зыркнул на меня глазками и принял глухую оборону: - Ну, вот что зря пиздить-то, Серёг? - и совсем тихо, - Не на "Запорожец"... а на "Жигули"... - и, многозначительно подняв вверх указательный палец, добавил, - Первой... самой первой, модели. - Ну что, пойдём, посмотрим, что вы там накопали... - сказал Серёга и двинулся к выходу. Вокруг, только что вырытой ямы, лежали кубометры изъятого из земли грунта и куски разломанного асфальта, а двое рабочих спешно цементировали стены и дно могилы. - А, застынет до завтра? - засомневался Серёга и, тут же поправился, - Хотя... вас учить - только портить. - Да, пока они провезут покойника по всем памятным местам его боевой и коммерческой славы, пока заедут во все казино, которые он посещал, попрощаться, здесь не только всё высохнет - мхом зарастёт, - выдал своё резюме Василь Захарыч. Согласившись с ним и наскоро попрощавшись, мы решительно взяли курс "на таджиков". Прибыв на место и набрав в грудь побольше воздуха чтоб, не дай Бог, не надышаться, ослабляющим волю, супермаркетным газом и быстренько пробежав по рядам, мы выскочили на улицу, одновременно выдохнули, сели в автобус и мгновенно примчались в наш двор...

Хватанув, за приезд, привычного "ерша", мы тут же заговорили на отвлечённые, от похоронных дел, темы. Разлитое по организму спиртное и работающая печка создавали ощущение полной эйфории, и только что-то немыслимо раздражало. Это был - телевизор, работающий на передней панели "Мерседеса". Я заметил, как налились кровью Серёгины глаза, когда из него, зловещий и, очень похожий на, сказочной Бабы-Яги голос, заявил: - Здравствуйте, дорогие мои! - Ну, здравствуйте, блядь... Давно не виделись... соскучились даже... - прошипел Серёга и состроил в телек - "козу". С голубого экрана, на всю нашу страну и половину зарубежья, разливалась "искромётным" юмором одна старая карга, которую, по всей видимости, в ближайшие триста лет угомонить - не представиться возможным. Словно массовик - затейник, из детского сада для слабоумных, она пыталась шутить сама и заставляла это делать свою верноподданную, "хохляцкую" шайку. - Ей бы, манде - консервами, на колхозном рынке торговать... - искренне возмутился Серёга и продолжил: -...Вот, разнесчастная страна! Во все века - из огня, да в полымя. То, тебе - ГУЛАГ, а то, раз - и ещё какой-нибудь ...ЛАГ. Всё, что хочешь - выбирай на вкус. Полное разнообразие жизни, в разностороннейшем её проявлении, - он нервно закурил и налил ещё по одной. - Не переживай, народ-то смотрит... - я попытался разрядить обстановку, и тут его взорвало: - Да, не хуйню эту смотреть надо, а работать и головой своей думать. Эта манда всех вменяемых, со сцены и с телевидения - просто жопой повыталкивала, как кукушка птенцов. А те подумали, подумали и решили: "Ну, мол, и хуй с тобой, типа - будет, когда-нибудь, и на нашей улице праздник. Мол, мы то, умные и деликатные, своего часа дождёмся и всё будет - ништяк". А я скажу вам, господа, что не дождётесь вы ни хуя, кроме полного забвения. Она, со своими единомышленниками, так народу мозги засрала, что все вокруг думают, что только они, одни, и есть юмористы на всём белом свете. Во - дают! Всех евреев подвинули: мол, мы, хохлы и есть - самая весёлая и самая остроумная нация в мире. Да, в натуре, бля, весёлые: все века - стенка, на стенку. А если, по их, хохляцкому недосмотру, где-нибудь и промелькнут Ширвиндт, Жванецкий, Карцев или Хазанов - пиздец телередактору... Таких бздянок натолкают - не отбрешешься... А этот, якобы армян, в парике!? Тот тоже... уже по другому каналу... вместе со своей бабой, вот ебётся - лезет, в каждой бочке - затычка. Тоже старается на плаву удержаться: как бы его место, какой умный не занял. Но, на всякого армяна - есть свой армян... Вот, этого - я люблю... Из комедийного клаба. Только, думаю, что и он, из-за боязни, в один момент остаться не у дел, скурвится и начнётся - та же самая хуйня, превращённая из талантливой, мощной сатиры, в слабый бесхребетный юморок, замешанный на тупоёбых россказнях о муже - пропойце, так не вовремя возвратившемся из командировки... - Серёге явно не стало хватать воздуха, у него пересохли губы, и он, жадно ухватив бутылку с пивом, надолго к ней присосался. А на телеэкране тем временем продолжали развиваться события, ещё больше распаляющие Серёгино красноречие. - Ты только посмотри на это...- он разлил ещё по одной. - Ты только посмотри на этих двух уебней... Что они несут?!... А этот, бля, клоун - Дыр - Быр... Да над этим даже малые дети в яслях, давно не смеются... - Ну, как не смеются? Вон, видишь - смеются, - попытался возразить я. - Здесь, тёзка - одно из двух: либо этих смешливых подмонтировали из концерта Жванецкого, или у нас люди - му - да - ки! Хотя... на его концертах они, почему - то, не особо и смеются... Значит, к сожалению - второе... А с экрана в это время неслось:

- Ну, до свидания, дорогие мои... - Ну, до свиданья, до свиданья, ёбаный нос, - прошипел Серёга и в пылу полемики налил ещё по одной. - М-может... не б-будем... б-больше... а то дел з-завтра - во-о... - произнёс я, уже заплетающимся языком, и провёл большим пальцем по горлу. - Да... - он безнадёжно отмахнул рукой, -... Х-хуйня, тёзка... На посошок!... 5.

Утро следующего дня выдалось особенно хмурым, и не только для меня, но, на этот раз и для моего дорогого соседа. Явно перебрав вчера, в пылу дискуссии, свою годами выверенную, беспохмельную дозу, он явился ко мне в семь утра, с плохо наведённым фокусом зрения и напяленном наизнанку, свитере. Ввалившись в мою квартиру, с красноречивым утверждением: - Cвиномордый крутит... голову в тиски зажимает... - он распахнул дверцу холодильника и спросил хриплым басом: - Лимоны есть? - Посмотри внизу, там должны быть, - сообщил я, прилипшим к нёбу языком. Серёга вытащил три штуки и, разрезав их, выдавил в стакан. Нервно предвкушая попадание в организм этого лимонного ужаса, он дико сморжопился, резко выдохнул и тут же, всё это, выпил...

Серёгин выдох так ядовито распространился по всей кухне, что мне ничего не оставалось делать, как принести из сортира освежитель воздуха "Сирень" и "окропить" им, озловоненное перегаром, помещение. Не ожидая такого поворота событий, Серёга зажал нос и с воинственным криком: "Му-д-а-ак!", устремился к "белому камню", "вызывать Ихтиандра". От души пообнимавшись с унитазом, он вернулся в кухню и жалобно спросил: - Ну? Что делать будем?

Я молча открыл дверцу серванта, достав оттуда две рюмочки и остатки вчерашнего, прибережённого на этот "чёрный" день, виски и безапелляционно изрёк:

- Не пьянки ради, а дабы не погибнуть из-за собственного, вчерашнего распиздяйства. - А... как же работа? - искренне удивился Серёга, - Не-е... Я - не буду... - Ну и ходи - дураком, - подытожил я и, не ожидая реплик оппонента, судорожно опохмелился. Через пару минут полного молчания он, пристально глядя на меня, осторожно поинтересовался: - Полегчало? - Несъявненно, несъявненно, батенька... - искромётно, чисто по-ленински, отреагировал я и подцепил вилкой солёный грибочек. - Дай-ка, я попробую, а то внутри - как эскадрон ночевал, - он осторожно поднял рюмочку, сквозь зубы выцедил её содержимое и тоже заел грибком.

Через какое - то время Фома закурил, а я разлил из бутылки остатки вчерашней роскоши. - Ты знаешь, стало значительно лучше, - прервал молчание Серёга. - Я сто лет не похмелялся, да и не надо мне, как ты знаешь... Но, выясняется, иногда - это просто необходимо. Сколько у нас народу умирает от ОРЗ... - посетовал он. - А, при чём здесь острое респираторное заболевание? - искренне удивился я. - А притом, что это - совсем не то, о чём ты думаешь. ОРЗ - это: Очень. Резко. Завязал! Ну... теперь чайку и вперёд... - подытожил сосед и резво засуетился, - На такси поедем. Пусть "мерин" отдохнёт денёк, а то, не ровен час, "ухуйкаем возека" и будем ходить пешком, как мудаки, пока ноги не сотрём по самую жопу.

Вот теперь, после сказанного, я, наконец-то убедился, что жизнь основательно наладилась и пошла своим обыденным чередом. Мы оделись, вышли на улицу и попали в такую метель, что сразу же, захотелось обратно, домой, закутаться в одеяло и ни чего, тяжелее стакана, не поднимать. Но предельное чувство ответственности за порученное дело, неумолимо влекло нас вперёд. С глубокой тоской, посмотрев на сиротливо стоящего, заметенного снегом "друга", мы, с предательской проворностью нырнули в неизвестно откуда появившийся "хачмобиль", с гордо восседающим за рулём, не бритым кавказцем. У него был такой шнобель, что даже в кромешной темноте, по нему было бы невозможно промахнуться...

- Слышь, курносый, до морга дотащи за полтинник, - съязвил Серёга и по - хозяйски развалился на переднем сидении. "Курносый" молча нажал на газ, и нас с такой силой вдавило в кресла, что все невообразимые перегрузки, которые обычно испытывают на себе герои космоса, показались нам детским лепетом. В обстановке полного отсутствия видимости, при наличии абсолютного гололёда, он нёсся вперёд, не разбирая дороги, при чем, в совершенно противоположную, от морга, сторону. Не проявив чудеса выдержки и самообладания, Серёга, повернувшись в сторону этого чудо - водителя, отчаянно воскликнул: - Ты, уёбище!!! В морг не все приезжают вперёд ногами! Ну-ка, останови, пидор! И что ж ты, маленьким не сдох, сука! Тормози, блядь! Убью, на хуй!

Потеряв, и без того не глубокие навыки русской речи, кавказец так дал по тормозам, что мы тут же вылетели с дороги и остановились в сантиметре от мачты городского освещения. Осознав всю тяжесть своего положения он, диким горным животным, "ломанулся" из-за руля и мгновенно скрылся в ближайшей подворотне. Бежать за ним не имело ни какого смысла и мы, выбравшись из этого "электросамодроческопа, с эмалированной ручкой", обиженно поковыляли по заснеженной дороге. - Вот же, козёл мохнорылый... И откуда их столько здесь, блядь - как конь наёб... - не унимался Серёга. - У них там, наверное, все ишаки с голоду передохли, - поддержал его я, - И они себе, тут же, этого хлама со всех помоек понатаскали. И как они, бляди, только ездят - то на них? Совершая вторую попытку, он поднял руку и перед нами остановилась точно такая же "трахома", на которой мы только что сюда прибыли. Водитель, земляк предыдущего, улыбаясь, учтиво спросил: - Рэбята, вам - куда? - К коню... под муда, - грозно прорычал Серёга и силой захлопнул дверь. До морга мы добрались на общественном транспорте решив, более, не искушать судьбу. Там царило жуткое столпотворение, но, протолкавшись сквозь плотное милицейское оцепление мы, всё же, прошмыгнули внутрь патологоанатомического корпуса, так гостеприимно раскрывшего свои массивные двери, для "всяк, сюда входящих", сильных мира сего... - Ну, всё - щас начнётся хуйня, - сам себе буркнул под нос Серёга и крикнул: - Фыриков, Кумаркин! Вы где, бляди? - и заметался, почуяв недоброе, расталкивая по всем сторонам пустые каталки. - А они этого-то... одели, намалевали, в гроб уложили и смылись кудай-то, - отозвалась уборщица тётя Клава. - Вот же, суки две... Вот пидорасы! Бросили одного на произвол судьбы, на растерзание этим шакалам... Хуй вам - а не деньги, козлы... - уже прошептал он и в сердцах сильно хлопнул ладонью по крышке тридцатитысячедолларового гроба. - "...люди украсят вами свой праздник..." - раздалось изнутри. Серёга хлопнул ещё раз, музыка прекратилась, и он задумчиво произнёс:

- Да-а.... Будет ща, бля, праздник... Настоящий...

И с нажатием кнопки лифта гроб, с телом убиенного олигарха, медленно пополз вверх, в ритуальный зал, для окончательного прощания с родными и близкими.

6.

А Жизнь, тем не менее, шла своим чередом. Никак не отреагировав на нанесённую ей, не известным киллером, утрату она занималась своим делом, постоянно знакомя мужчин с женщинами, сопровождая их в супружеские ложи и, потом уже, через некоторое время, женщин - в родильные дома.

Смерть же, в который раз оставшись ни с чем, не обнаружив в простреленном олигархическом теле ни каких признаков Души, отправилась тоже, по своим делам: навещать больницы, раздавать душегубам яды и патроны, дуракам - рули и штурвалы, а страждущим - палёные водки и денатураты. С удовольствием, вырывая из редких тел Души, она отправляла их в далёкое путешествие, с надеждой на исцеление. Души, конечно же, через некоторое время возвращались обратно, на Землю, чтобы поистаскавшись в игривых ладошках Жизни, в который раз совершить Великий Полёт, используя Смерть в качестве трамплина. Но, всё чаще и чаще, в последнее время, Они, обратно, в Россию, почему-то не возвращались. И поэтому, Смерть косила пустые тела с удвоенной силой, как бы выполняя свои обязательства перед Всевышним. Или не хотел ОН их обратно отдавать сюда, глядя на их потрёпанные оболочки и жалея без меры, отправлял в другие миры, на вечное, райское поселение. Или в процессе прозябания на не угодной им территории, люди добровольно, но небескорыстно, расставались со своими Душами, превращаясь в действующие модели человечков, расстреливая и отравляя всех, вокруг себя, ради своего призрачного будущего, которого, кстати сказать, никто не может гарантировать, даже на ближайшую секунду...

Не до конца понимая, что же происходит вокруг, в последнее время, Жизнь и Смерть так и ступают бок о бок по Земле, выполняя возложенную на них миссию, почти не вступая в противоречия друг с другом...

7.

Зато в противоречия пришлось вступать Серёге. Не реально охреневшая, от свалившегося на неё счастья и наслушавшаяся всевозможных советов "очень сведущих", в похоронных делах, подружек, вдова подошла к нему и тоном, не требующим возражений, вдруг, заявила:

- Cергей, а зубы? - Какие зубы, сестрица? - спросил Серёга, чуть не навалив, с досады, в штаны. - Ну... протезы его... зубные... Вы, ему вставили? А то, говорят, может рот провалиться... Как он тогда будет на панихиде выглядеть?

ЭТА ДУРА - НИ О ЧЁМ, НЕ ЗНАЛА!!! Серёге захотелось прямо здесь, и сейчас, исполнить матросский танец "яблочко", с выходом, или пуще того - встать посреди морга "раком" и громко пропеть "мерсельезу". - Да...Я, Вам всё покажу... - заговорщицки прошептал он, - Пока в зал никто не вошёл - пойдёмте... Я мужу то, Вашему рот открою, а Вы... сами всё и посмотрите... - идя ва-банк, дерзко слукавил он. Ну, во-первых, Серёга до жути не любит подобного рода процедур, оставляя их "хитрой братии", в лице Фырикова и Кумаркина, которых, по правде сказать, и рядом - то не было. Во - вторых, лукавство его заключалось ещё и в том, что рот усопшему - он всё равно бы не открыл, потому что эпоксидная смола, в содружестве с кривой иглой опытного патологоанатома Фырикова, сделала своё, как кажется многим, откровенно подлое дело. Ну, не пропадать же добру то, в конце концов... -...Не надо... Не надо нам... - с брезгливостью во взгляде произнесла она, - но тут же осеклась и, напустив на себя тёмное облако глубокой скорби, с монашеской кротостью произнесла: - Чего ж, покойного-то, тревожить... - и тут же, сменив свой тон на королевский, с раздражением, кинула:

- Ну, давайте уже, начинать...

Молниеносно переодевшись в смокинг, Серёга торжественно распахнул двери траурного зала, и с плохо скрываемой улыбкой запустил вовнутрь, глядящую исподлобья, толпу. Мрачные, суровые люди, с огромными букетами и корзинами цветов, медленно растекались по всему периметру огромного зала.

Грузинских воров в законе, армянских дельцов теневой экономики, чеченских боевиков, наших родных, российских криминальных авторитетов, высших милицейских чинов, депутатов государственной думы и членов правительства, в сей скорбный час, объединяло одно большое горе, которое заставляло их ещё теснее сплотить свои нерушимые ряды. Вокруг гроба, в скорбном молчании стояли мулла, раввин и православный священник и пока не понимали - кому из них начинать первым. Всё дело было в том, что усопший, по отцу был - татарин, по матери - еврей, а по паспорту - русский. И вот поэтому, на всякий случай, были приглашены представителей всех основных концессий, отвечающих, "чиста у натури, галавой", за благоустройство усопшего в потустороннем мире. Чуть поодаль разместился ещё один святой отец, тоже священник, но уже - католический, приглашённый вдовой просто так, на всякий случай. Он был срочно вызван прямо из Ватикана и в начале, не совсем понимал, зачем? Потом - понял: судьба дала ему шанс заработать и полностью смирился, с происходящим... Включив по трансляции традиционное, для таких мероприятий, адажио Томазо Альбинони, Серёга немного расслабился и предложил: - Пойдём, курнём... - Пойдём, - согласился я, и мы вышли на улицу.

Курили мы молча, а Серёга нервно смотрел на часы. - Да чего ты дёргаешься-то, расслабься, - попытался я разрядить атмосферу. - Музыканты и грузчики, как всегда, опаздывают. Они, разъебаи, только за деньгами приходят вовремя, - поделился он. Как только была произнесена эта фраза, из-за одного угла морга показался военный человек, с аксельбантом на груди, а из-за другого - скромные еврейские юноши, с футлярами в руках. Один из них, обращаясь к Серёге, виновато вымолвил: - Да, пробки эти, Серёг... - Лёва, вы наняли такси? Это же - так дорого! - искренне удивился мой друг, - Пробирайтесь, аккуратно, в зал. - И щё нам, там делать? - мимолётно, без задней мысли, поинтересовался лучезарный Лёва. - Хороший вопрос! Расчехляйте, блядь, и наяривайте польку "Бабочку", если хотите, - возмутился Серёга. Когда струнный квартет убежал "наяривать", человек с аксельбантом, деликатно ожидавший в стороне окончания разговора, спросил: - А нам - то, что...? - Пока, в автобусе грейтесь, - сказал распорядитель и раздражённо выкинув "бычок", добавил, - На хуя покойнику музыка? Он же - глухой, как пень. Ему молитвы сейчас в самый раз, хотя... этому-то - они явно не помогут... Тогда... ладно, хуй с ним! Пусть будет музыка!!! - и с этими словами он шагнул внутрь морга.

Далее произошло следующее. Наблюдая за происходящим, Серёга почувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд. На него пристально смотрел седовласый дедок, явно желающий нечто поведать. Он осторожно подошёл к Серому и тихо спросил: - Мы можем поговорить? - Конечно, у Вас проблема? - Это у Вас, молодой человек, будет проблема, если Вы мне не ответите на один деликатный вопрос, - начал, с напором, дедок. - Ты в своём уме, дед? Ты чего несёшь-то? У кого - проблемы? У меня проблемы? Это у тебя, сейчас, они возникнут! Со здоровьем!... - взволнованно, но, подозрительно тихо, возмутился Серёга и добавил: - Ну-ка, пойдём перетрём тему. Открыв кабинет, он подтолкнул туда непрошенного гостя и плотно прикрыл за собой дверь: - Ну, рассказывай, коли есть чего... - Вообще-то... я - дантист, - невозмутимо начал дед.

Жопой, почуяв не ладное, Фома присел на стул но, не теряя самообладания, ответил: - Вообще-то... я на зубы - не жаловался, - и принялся внимательно слушать. - Речь - не о Ваших зубах, милейший... Я был - дантистом покойного... - в воздухе повисла тревожная пауза. - Ну... короче говоря, я бы хотел, шо бы Вы поделились со мной... взамен на моё молчание... Мгновенно оценив ситуацию, Серёга пошёл на мировую:

- Сергей, - радостно произнёс он, протянув деду руку. - Приятно иметь дело с профессионалом, а то сразу - угрожать... Арон Моисеич, - ответил дед.

"А никто в этом и не сомневался", - подумал Серёга и уже вслух, произнёс, - Молчание - золото! Вы согласны, Арон Моисеич? - потом, достав из сейфа бутылку "Камю", предложил: "За молчание!". - Нет - нет, Серёжа, не могу. Здоровье, знаете, не позволяет, - сказал дед и поморщился. "Если еврей не пьет "на шару", значит действительно - со здоровьем у него, дела - не важнец. Тогда, на хуя ж ему столько денег?" - про себя, прикинул Серёга и уже вслух, произнёс: - Ну, вы как знаете, а я - махну, - произнёс он и мгновенно выпил - А сейчас, позвольте мне откланяться, до окончания похорон. А после - милости прошу ко мне, как говориться, для разбора полётов. Вы же видите, какая неразбериха твориться, а надо всё успеть... Старый Арон и Серёга вышли из кабинета и разошлись в разные стороны. - До окончания похорон, с этого старого мандюка - глаз не спускай, - незаметно кинул мне Серый, проходя мимо.

А в траурном зале, тем временем, продолжалась панихида. Подъезжавшие автомобили, коим катастрофически не хватало места на морговской парковке, всё подвозили и подвозили огромные венки и корзины из живых цветов. "Everybody in...?", - так и хотелось спросить, всё прибывающих господ, что в дословном переводе, с английского, на "морговой", означало следующее: "Да когда ж вы, бляди, наконец, все соберётесь и поскорее свалите отсюда к ебене Фене, прихватив с собой это набитое опилками чучело, которое ещё совсем недавно раздавало, налево и направо приказы, решая судьбы миллионов живых людей".

8.

Неподалёку от всех, абсолютно явно не разделяя всеобщее чувство глубокой скорби и без оглядки, на кого бы то ни было, щебетали две, удивительной красоты, особы: яркая блондинка и жгучая брюнетка: обе - совершенно неопределённого возраста. Серёга, заметив их издали, тут же выронил изо рта, только что прикуренную сигарету и, позабыв обо всех своих служебных обязанностях, восторженно прошептал: - Вот - это порода!

Как настоящий почитатель женской красоты, он не ошибался никогда. Все, проходящие мимо особи мужского пола, вне зависимости от возраста и сексуальной ориентации, украдкой от своих одинаковолицых жён, с нескрываемым вожделением устремляли алчные взгляды на, не реальной красоты, дам. Дамы же, в свою очередь, поплёвывая на всё происходящее, примерно с высоты облаков и нарочито улыбаясь, щебетали о своём, как говорится, о девичьем. Театрально одёрнув на себе смокинг и поправив галстук, Серёга смело ринулся по направлению к ним но, неожиданно поскользнувшись, очень неловко растянулся на льду. - Ой! - притворно отреагировала брюнетка, - Вы, уж осторожней, мужчина, так ведь, и насмерть убиться можно. - Не-е-е... рано - молод ещё, - констатировала блондинка и небрежно протянула ему руку помощи. Невероятно смутившись, Сергей отряхнулся и пролепетал: - Вы, прошли бы вовнутрь, а то - холодно...

- А, там - что-то новенькое? - с неподдельным интересом спросила она и, мгновенно позабыв о его существовании, продолжила разговор со своей собеседницей.

Серёга развернулся и как оплеванный, побрёл восвояси. - Надо ж было, так обосраться... - после недолгого молчания, с досадой вымолвил он. Еле сдерживая, накатившийся на меня хохот, я только и сумел выдавить: - Да-а-а... Свадьбы не будет... - Я и не думал, что ты - такой мудак... Вот, хули ты ёрничаешь? В коем веке раз, встретить такое чудо и растянуться на льду, как говно, в самый неподходящий момент, - с отчаянием констатировал не состоявшийся ухажёр. - Не судьба... - прыснул я и укатился, от смеха, за угол. - Бля... ну просто, как говно, ёб твою мать... - стыдливо заулыбался он и, тоже прыснув, укатился за угол вслед за мной. Пока мы смеялись, очаровательные подружки бесследно исчезли, оставив о себе отягощающее, своей несбыточностью, впечатление...

Величественно въезжающий в ворота морга лимузин - катафалк отвлёк нас от беспредметного, восторженного лицезрения и романтических мыслей, опустив с небес, на грешную землю. - Здорово Макс, подавай к выносу, - скомандовал Серёга и пошёл смотреть, как там идут дела. Я же, в свою очередь, устремился искать деда Арона, напрочь забытого, за время моего саркастического наблюдения за этой любопытнейшей, любовной клоунадой. Он стоял на том же месте, нетерпеливо и даже, как-то мечтательно, ожидая завершения траурной церемонии и долгожданного начала "разбора полётов".

Тягомотная сцена прощания медленно подходила к завершению, и уже двадцатый выступающий с речью, в двадцатый раз, клятвенно обещал найти "безжалостного кровавого монстра, поднявшего руку на этого, безупречно чистого человека", когда на улице раздались резкие автоматные выстрелы и звук, быстро отъезжающего автомобиля.

- Пиздец, выходным... - зло сплюнул Серёга и мы пошли посмотреть, что там стряслось. Он, как всегда, оказался прав, друг мой, потому что на стоянке, в луже крови лежал только что подъехавший, очередной друг усопшего, не дошедший до него по причине какой-то не стыковки во мнениях, различных противоборствующих фракций. И тут - такое началось... Менты, приглашённые для сопровождения траурной колонны, рьяно бросились в свои машины и, включив "мигалки" с сиренами, рванули... в противоположную, от скрывающихся киллеров, сторону. Мордожопая охрана, наконец-то осознавшая всю никчёмность своего наличия, виновато поглядывала на своего бывшего хозяина и беспомощно разводила руками. Народ заметался, в неведении. Кто-то вызвал "скорую" и милицию и, не долго посовещавшись, все единогласно порешили, что для начала, надо бы одного похоронить, а потом уже решать, что делать, со следующим...

Происходящее, немного подпортило настроение окружающим и было решено, немедленно продвигать траурную процессию в сторону кладбища, минуя те злачные заведения, которые так любил посещать покойный. Достигнув места упокоения, колонна автомашин, как сопля растянулась по всей дороге, полностью перекрыв по ней движение. У ворот стоял Василь Захарыч и с видом радушного хозяина, гостеприимно приглашал прибывших, проделать всем вместе, последний путь. Подбежав к нему, Серёга выпалил: - Здорово, Захарыч - пиздец твоей рыбалке, ещё одну дырку долби - очередного завалили. - Да знаю уже. По радио, вон, передали... - с досадой, промолвил он.

- А кто, хоть? - поинтересовался Серый. - Да такой же, какой-то, пиздюк малосольный... Ну ладно, хуй с ним... Пойдём этого "запакуем", а там - разберёмся... Всё это время, за Серёгой неотступно следовал Арон Моисеич, а я, также неотступно, следовал за ним, пока не понимая, кто это, и зачем...

Гроб, с телом олигарха, поставили на ленты опускающего устройства, а представители религиозных конфессий, расположившись по четырём углам, наперебой, судорожно отрабатывая деньги, читали... Каждый - своё... Грянула канонада выстрелов, которую устроили солдаты, из роты почётного караула, и оркестр вдохновенно задул государственный гимн. Олигарх медленно пополз вниз, судя по всему, в преисподнюю, и как только первый ком земли ударился о полированную крышку гроба, из могилы донёсся обездоленный несчастный голосок:

- "...белые розы, белые розы - беззащитны шипы...", - и, по мере засыпания могилы землёй, медленно утих и канул - в небытие...

Оркестр разразился военным маршем, и мимо могилы, в едином строю, прошагали представители всех родов войск.

Теперь, бывшего судьбоносца, с миром живых связывала только маленькая, золотистая проволочка - антенка, от мобильного телефона, сиротливо торчащая из-под земли: - А, к чему здесь военные? - поинтересовался я. - Он, до того как олигархом стать - генералом был, - пояснил Серёга и как - то уж, больно хитро заулыбался. Всё бы ничего, только никак не могли унять безутешную вдову, которая прерывала свой плач, исключительно, на время щебетания с кем-то, по мобильному телефону.

Когда все, наконец, потянулись к своим "джипам", боязливо оглядываясь по сторонам, Арон Моисеич подошёл к Серёге, аккуратно взял его под локоток и осторожно, глядя в глаза, спросил: - Ну что, Серёж, поехали?

Серёга, тот час, резко отшатнулся от него и без малейшей тени притворства на лице, спросил: - А Вы, собственно говоря, кто? И, откуда Вы знаете, как меня зовут?

Арон, осознав всю провальность своего положения, предпринял последнюю, отчаянную попытку: - Я, сейчас, всем - всё расскажу... - Иди, расскажи... Пусть откопают обратно и проверят... Но перед этим, тебе, старый ты мудак, конечно же - ввалят хорошей пизды. И это только за то, что не сообщил обо всём ранее. Понял, урюк? За одну и ту же работу захотел два раза денег урвать, жидовская морда? Запомни! Там никто, ничего - не трогал... А если есть желание убедиться, приходи, сегодня ночью - копать будем! Лопату, блядь - не забудь... - прокричал Серёга, уходящему вдаль, оплеванному дантисту. - Ты только посмотри, настырный какой. Видел, как приебался? Долю ему подавай, за челюсть вставную, гондон...

Только теперь я понял, в чём дело и удовлетворительно кивнул головой. - Теперь, давай этих пиздюков искать, пока они, с челюстями, в свою "деревню" не умотали, - намекая на турецкие похождения своих подельников, выложил Серёга. Он достал мобильник, которым пользовался крайне редко, и набрал номер. Номер не отвечал. Он набрал другой - эффект тот же: - Вот же, козлы, блядь. Ладно, поехали в морг.

Приехав на место, мы увидели, оцепленную ментами стоянку и вереницу машин, принадлежащих самому высокому милицейскому начальству.

Здесь же, в поисках улик, трудились опытные эксперты - криминалисты, а патрульные машины прочёсывали близлежащие дворы, в поисках свидетелей. Трупоперевозочной машины, на этот раз, не понадобилось, потому что покойник пришёл в морг - своими ногами. И это, видимо, для того, чтобы, не дай Бог, ни кого не побеспокоить. Вот, какой деликатный был человек...

Около Серёги нарисовался давно знакомый ему мент и заговорщицки прошептал: - Часы швейцарские, не купишь? Отдам - в полцены... - Ты бы хоть денёк подождал, Гош. Труп ещё не остыл, а ты уже его имущество распродаёшь, - усмехнулся Серый и покосился на мирно лежащего, очередного, "невинно убиенного".

- Да... деньги - во, как нужны, - провёл он большим пальцем по горлу. - Ты же знаешь, я с трупов - не беру. А что с них взять - то, после вас: ментов и "скорой"? - констатировал Серый и заключил, - Ладно, Гош, отъебись - не до тебя сейчас... Пройдя сквозь милицейское оцепление, мы оказались в Серёгином кабинете, где и "раздавили" открытую, специально для обиженного, таким сокрушительным поражением, Арона, бутылку "Камю". - Вот интересно, где сейчас эти два гондона, здесь или уже, где-нибудь, в Америке? - задумчиво произнёс Фома и продолжил, - В Америке? Не может быть... Им, с такими рожами, визы могут дать только в Узбекистан. Да и то, со многими оговорками. Не-е-ет, они где-то здесь... только вот - где? - и переменил тему. Та-а-ак, завтра у нас - Трошкин, Пётр Филипыч. Субботник. Ладно, выдвигаемся поближе к дому, а там - разберёмся. На стоянке ни кого уже не было, и о трагическом происшествии напоминала, только что присыпанная песком и снегом, ни кому не нужная лужа крови, ещё утром, принадлежавшая своему незадачливому хозяину. Мы встали на дороге и принялись "голосовать". Как назло - деньги, ни кому сегодня, были не нужны... И только какие-то, замученные жизнью, "Жигули" первой, самой первой модели, с затонированными, напрочь, стёклами остановились перед нами. И, конечно же, оттуда донёсся "дивный" голос исполнителя азербайджанского народного эпоса. Серёга, завидев в открытое окно машины, шнобель с усами, категорично заявил: - Бля, буду - они за нами следят... Пошли, пешком прогуляемся...

Идти нам было - километра полтора и свежий морозный воздух быстро выветрил из нас остатки " Камю". - Ладно, щас дома что-то сообразим и пойдем, автобус нагреем, посидим, попиздим о насущном, - мечтательно протянул Серёга.

Войдя во двор, мы застыли в оцепенении, увидев такую картину. Двери Серёгиного "Мерса" были настежь открыты, а оттуда лилась какая - то, невероятной красоты, музыка. - Кто-то, у меня, сейчас огребёт... - произнёс он и решительно ринулся в бой. Каково же было наше удивление, когда, войдя в автобус, мы обнаружили там, мирно сидящими, двух красоток, перед которыми сегодняшним утром, так неловко "расстелился" мой друг. - Ничего, не болит? - нарочито учтиво поинтересовалась блонди, сделав вид, что ей это ужасно интересно. Серёга же стоял и молчал, не ведая, что нужно говорить в данной ситуации. - Да, вы не стесняйтесь, ребят, проходите, - по-хозяйски произнесла брюнетка. - Мы, сейчас всё объясним... Нам, тут, пластиночка одна досталась, по случаю, а прослушать - негде. Вот, мы и решили прийти к вам, с надеждой на гостеприимство... Вы рады? Серёга молчал как пень и я, вместе с ним. Вдруг, он сорвался с места, выпрыгнул из автобуса и побежал прочь, пока не скрылся из виду. Подружки переглянулись, но, нисколько не смутившись, продолжили своё непосредственное общение: - Он тебя испугался, - улыбнувшись, сказала брюнетка.

- Он - себя испугался. Просто, больше всего на свете - боится влюбиться... - констатировала блонди. - По моим сведениям - совсем наоборот. Боится. Конечно... боится но, втайне, всё же, просит у Бога Любви, поэтому даже Господь никак не может его понять, а поэтому и помочь. И шляется, как неприкаянный, по всем, кому не лень, лишь бы - без проблем было, - сообщила брюнетка, совершенно не обращая на меня ни какого внимания.

А в это время, Серёга мчался, со свистом в ушах, влекомый одной только мыслью - не потерять...

Вернулся он довольно скоро и, задыхаясь от бега, вручил каждой из дам, по огромному букету роз, причём - один состоял из белоснежных цветов, а другой - из тёмно-бардовых. Немного смутившись, они приняли их на руки и брюнетка, со словами: - Ой, забыли...- достала из-под сиденья пакет, с логотипом нашего "родного" супермаркета и вручила его мне, потому что Серёгины руки, в этот момент, были заняты двумя бутылками "шампанского". В пакете, "совершенно случайно", оказалась банка красной икры, шмат лоснящегося свиного окорока, батон мягкого белого хлеба, четыре "Гиннеса" и литр водки, видимо, в расчёте на меня.

Расценив этот шаг, как серьёзный намёк на неправильный образ жизни, Серёга смутился и густо покраснел. Тем временем, блондинка, словно фокусник извлекла из рукава своей шикарной шубы белоснежное, накрахмаленное погребальное покрывало и аккуратно расстелила его на сидении. Ни чего не понимая в происходящем, Серёга запустил двигатель и включил печку. Из динамиков лилась невероятной красоты музыка, под которую мы накрыли "стол" и разлили в, непонятно откуда взявшиеся, тонкостенные хрустальные бокалы, шипучий напиток. Блондинка, пригубив этого "шампанского", чуть скривила губы и тихо произнесла:

- Какую же гадость, нынче, пьют здесь... Это - явно не шампанское, плесните мне лучше, водочки... Брюнетка последовала её примеру. Немного помолчав, в ожидании проявления алкогольного эффекта, мой друг, наконец-то, решил представиться: - Cергей... - Сергей, - представился и я, чуть наклонив голову. - Десса... - представилась блонди и протянула руку. - Лифа... - в свою очередь произнесла брюнетка и тоже, протянула руку. "Какие странные имена", - подумал я и услышал в ответ: - Ничего странного, просто мы - не отсюда, - отозвалась Десса.

"Интересно, откуда?",- подумал я и поймал себя на мысли, что получил ответ на незаданный вопрос. - От верблюда, - ответила Лифа и показала язык.

- Ну, что ты, в самом деле, тёзка? Какая разница, главное, что мы, вернее вы, - обращаясь к нежданным гостьям, - Здесь! Я уж совсем, было, отчаялся. А тут - такая удача... - сумбурно изложил Серый и налил ещё по одной. - Что это, за музыка? - спросил я. - Боюсь - не поверишь. - Начала Лифа, - Человек, написавший её - ещё не родился... но - вот, вот должен... Вся беда только в том, что её, в этой стране - всё равно никто не услышит. Ну, в общем... - не пробьётся он... Наливай, - скомандовала она и легко втянула нежный аромат, подаренных Серёгой, роз.

Не зная, как расценить данное заявление Лифы, мы поверили ей на слово и, желая переменить тему разговора, Серёга заявил: - Хорошо, что вы - вовремя ушли, а то там - такое было... - Время его пришло... - отозвалась Десса и добавила, - Охота тебе, о пустяках... В автобусе царила невероятно уютная атмосфера, и было такое ощущение, что где-то, на задней площадке катафалка, горит камин. Музыка несуществующего композитора проникала во все клетки организма и, казалось, наполняла улицу. - Ну ладно, нам пора... - неожиданно заявила Лифа через пару часов нашего общения и направилась к двери. Следом за ней прошла Десса и тоном, не требующим возражений, произнесла: - Провожать - не надо... Серёга, всё-таки, попытался ринуться за ними, но дверь резко захлопнулась, а наши собеседницы успели за это время, раствориться в снежной мгле. Музыка и цветы исчезли сами собой и мы, очутившись в полной тишине, никак не могли понять, что бы это всё могло означать...

- Налей-ка, ещё... - словно очнувшись ото сна, тихо промолвил Серёга.

9.

Телефонный звонок, раздавшийся в шесть утра, в который раз доказал, что сон и дружба - понятия не совместимые. Позвонил Серёга и крайне подавленным тоном, вымолвил: - Чайник, поставишь? - Уже - кипит, - я положил трубку, встал с кровати и, заскочив на минутку в самую маленькую комнатушку своей квартирки, прошёл на кухню.

Звонок в дверь не заставил себя ждать. На пороге стоял Серёга. Он был гладко выбрит, подтянут, в новой, "фирменной" одежде и приятно пах. Запах дорогого парфюма волнообразно распространялся по всему подъезду, что вызвало во мне внезапное недержание "желчи": - У тебя что, тараканов морили? А что ж, ко мне-то не зашли? - Да, мудель ты, горемычный, бля! - взорвался Фома, - У человека - горе, а он, сразу - в залупу лезть. Я всю ночь не спал, все пальцы изгрыз, вон... Ну, где теперь искать? - Кого? Челюсти, что ль? - не понял я. - Да, при чём здесь это говно. Ну, не жили хорошо и не хуй, видимо, начинать, - он сделал паузу и восторженно произнёс: Десса...

Осознав всю серьёзность создавшейся ситуации, я не решился на реплику и Сергей продолжил: - Жил, ни о чём не заботился, спал - как убитый, и тут - на, тебе! Вот, что теперь делать? А если даже, найду? Ну, что я смогу ей дать? Старенький автобус, с "дискотекой"? Или крохотную квартирку, напополам со старенькой мамой? Вот теперь-то и призадумаешься над собственной ущербностью, сквозь призму квартирного вопроса... Ну, надо же так... родиться, всего-то однажды, и попасть жить - именно сюда, блядь... Да какая это - жизнь? Смех, сквозь слёзы. Это только посмертно, когда ты отдашь какой-то там, хуй пойми за что, долг Родине, тебе, может быть, и выделят отдельную "жилплощадь", два, на метр восемьдесят и метр семьдесят вглубь... Да и то, хуй знает, в какой дали от родного города. Вот сегодня - сам всё увидишь, - он перевёл дыхание и закурил, - Ну, ладно - я... Тут, хоть спиздишь чего - то, объебёшь какого-нибудь мордоворота, с которого - не убудет... А простые трудяги-то, как живут? Обрыдаешься... И главное - спиздить - то им уже нечего, потому что все, кому надо - всё, уже давно спиздили, и теперь - делят. А делят - то, как? Так, как мы с тобой вчера, друг мой, видели. Вот и всё, блядь... - он отхлебнул кофе и задумался. - Может, объявится? - попытался я успокоить друга. - Да, даже если и объявится... Ну, на кой хуй, я ей - сдался... Ты видел, какая она холёная? Таких, как я, у неё - пруд, пруди ... Серёгины стенания были прерваны вероломным звонком в дверь. На пороге стояла Десса, с зажженной свечой в руке. - У вас в подъезде - света нет. А я - тут рядом... по делам. Дай, думаю, зайду посмотреть, как Серёга по мне страдает, - быстро произнесла она и, задув свечу, по-хозяйски прошла в кухню, - Сиди, сиди, а то опять упадёшь, - и, засмеявшись, нежно провела рукой по его, намытой и хорошо причёсанной голове.

Он вздрогнул от неожиданности и, посмотрев на неё снизу вверх, тихо проронил: - Ты смотри - какая догадливая... - По ночам - спать положено, а не меня звать. Я сама приду... когда надо... - загадочно произнесла Десса и села рядом. Я деликатно отвернулся в окно и увидел, стоящие у нашего подъезда, карету "скорой помощи" и милицейский автомобиль. - Серёг, у нас труп, - констатировал я, явно подражая одному из героев известного питерского, милицейского сериала. - Из шестьдесят пятой...- со знанием дела, произнесла Десса, - Никитич... Я хотел, было, поинтересоваться такой прозорливостью утренней гостьи, но в дверь опять раздался звонок. На пороге, в чёрном платке стояла баба Вера, жена Никитича из шестьдесят пятой. Всхлипывая, она спросила:

- Сярёжка - то, не у тябя? - У меня, баб Вер, проходи.

Она осторожно прошла и, не смотря, на обрушившееся горе, хитро взглянув на Дессу, мирно сидящую рядом с Серёгой, язвительно заметила:

- Нябось, с вячора разойтица ня можетя? - Что, Никитич помер? - на корню обрубил он. - Помер... Помер, ра-ди-май... - тут же заголосила она, - А как стонал перед смертью, как стона-ал... - и пуще заголосила, - Наверно, виделось яму, радимаму, что самолёт яво подбили. Он же - лётчиком был у мяня-а-а... - Да, не был он у "тябя"... - передразнивая бабу Веру, - ...ни каким лётчиком. НКВДэшником он был... Расстрельщиком... Вот поэтому и стонал, когда всю толпу эту... перед собой увидел... Жертв своих, увидел... Вот и стонал... - жёстко произнесла Десса и встала.

- А тебе, по чём знать, кем мой дед был? - изменилась в лице бабка и слёзы, с её морщинистого лица, мгновенно исчезли. - Да я... и не завела бы этот разговор, милейшая бабуля. Только ты же, сюда, не просто так пришла, а поприбедняться: мол, денег нет, хоронить не на что. Пусть, мол, Серёжка поможет... Есть у тебя деньги, милейшая бабка, есть... Вы, ведь, вдвоём НКВДэшную пенсию получаете, потому что вы, со своим Никитичем - вместе там служили. А деньги - на даче, в подполе, в бочке с огурцами поищите. Вот там то и лежат все ваши полмиллиона, честно "настрелянных", новых российских рублей. Ведь, так? - вопросительно посмотрев на бабку, констатировала Десса.

Баба Вера злобно прищурилась, резко, по-военному, развернулась и громко захлопнула за собой входную дверь. После, повисшей в воздухе, тяжелейшей паузы Серёга спросил: - Может, зря ты так, Десса? Для таких обвинений - факты нужны... - Мне - не нужны. Я там раньше работала. Очень много работала... И сейчас иногда наведываюсь... Поехали, а то нас один настоящий фронтовик заждался... Трошкин, Пётр Филипыч... Не забыли? - Не забыли. А ты - с нами? - спросил я. - Хотелось бы, если вы - не против, а то я давно на кладбище не была, соскучилась даже, - мечтательно произнесла она и посмотрела вверх.

- Не боишься? - спросил Серёга. - Глаза боятся - руки делают... - ответила Десса, еле сдерживая смех.

Мы вышли из дома, и на улице я поинтересовался: - А где сейчас Лифа, поди, спит ещё?

- Да, какой там, спит! С самого утра, тоже, на ногах. В роддом помчалась, по делам, а всю ночь - где-то свечку держала... - опять улыбнулась Десса и зашла в промёрзший, за ночь, автобус.

Пока он прогревался, а Серёга бегал на помойку вытряхивать пепельницу, я осторожно спросил: - Десс, а откуда такие глубокие познания? - Видите ли, в чём дело, уважаемый Сергей, - с нарочитой строгостью начала она, - В наш, стремительно развивающийся век информатики и компьютеризации всей страны, это - совсем не сложно. Все мы, "благодаря" некому Биллу Гейтсу, никак я не доберусь до него, находимся, как говорится - "под колпаком у Мюллера"... Ну, в общем, признаюсь Вам, драгоценнейший Сергей, я - тоже, как и Ваш друг - похоронный агент. Только... высшей, самой высшей категории... Ну, в общем - база данных... Ещё вопросы есть? - спросила она, явно намекая на завершение этой темы.

Несмотря на раннее утро, в морге царили суета и массовое беспокойство. Мастерски, протиснув свой автобус сквозь вереницу, уже изрядно поднадоевших, с момента прошлых похорон, диковинных автомобилей, Серёга заехал за здание морга и открыл дверь. На удивление, Фыриков и Кумаркин, как ни в чем, ни бывало, стояли на улице, в своих зелёно-окровавленных "облачениях" и как всегда, удерживая сигареты хирургическими зажимами, безмятежно перекуривали. Заметив знакомый автобус, они явно стушевались и Фыриков, поправив старые, треснутые, в роговой оправе, очки попытался что-то сказать, но Серёга его опередил: - Ты б, блядь, очки, хоть себе, что ли, новые справил, на спижженные деньги, козёл. А то, в таких мудацких окулярах, тебя даже в той убогой Анталии, бабы сторониться будут. А уж, тем более - на Канарах. Вам, теперь, очки в платиновой оправе к лицу, "хамелеоны", блядь, - констатировал Серёга, на секунду позабыв о том, что Десса находится рядом.

Он виновато огляделся и с радостью для себя отметил, что она, укатываясь от хохота, быстро зашла за автобус. - Серёг, ну давай поговорим. Я, ща - всё объясню, - попытался вставить слово Фыриков. - А, вам, богатеям, не западло с нищими объясняться? - резко оборвал его Фома.

Я прекрасно знал, что не так деньги были важны в этот момент, для Серёги. Он поймал кураж... И теперь, любая реплика со стороны оппонента, работала против него же. Тем более, краем глаза он видел, что Десса внимательно наблюдая за ним, буквально, держалась за живот, боясь пропустить каждое слово истинно народной мудрости. - Кумаркин, а ты то что, змей лютый, притаился? Или не в кайф тебе, с голожопыми общаться? Не-е-ет, ты уж, пока тебе, мудаку, английский парламент "сэра" не присвоил, выйди и поговори с простым народом, сука. Может тогда, народ поймёт и простит тебя, пидора... - всё больше распалялся Серёга.

Кумаркин выбросил сигарету и послушно встал рядом. - Ты знаешь, что вчера было? - воспользовавшись паузой, выпалил Фыриков, - Пришёл, утром, этот мордоворот, начальник охраны покойного, наставил пушку, забрал зубы, отнял мобильники и сказал, чтобы мы, до сегодня - испарились. - Серёж, это правда... - раздался голос Дессы. - Вот, даже девушка может подтвердить, хотя её с нами не было, - обрадовался Кумаркин. - Не ври, я всегда с вами... - сурово донеслось из-за автобуса, - Неблагодарный... - Ну, раз так, то - не жили хорошо, и не хуй начинать... Здорово, братия! - примирительно воскликнул Серёга, - Пошли работать. Ну, что там, у вчерашнего...? - Четыре сквозных пулевых ранения, два из которых - не совместимы с жизнью: сердце и сонная артерия. А если по чести - час его пробил, - неожиданно отчеканила Десса. - Всё точно дамочка говорит - так оно и есть, - отозвался судмед, - Только Вам то, откуда это знать? - От верблюда. Не утомляй... - ответила Десса, "вежливо" прервав диспут. - Трошкина одели? - спросил Серёга. - В лучшем виде. Уже и в зал поставили, - похвастался Кумаркин. - Молодцы! - по-генеральски похвалил он и мы, пройдя через подвал, поднялись наверх. - Ну, чё так долго-то, в натуре... - раздался уже знакомый, с прошлых похорон, голос. Не успел Серёга сработать своим головным калькулятором на преумножение цены, уже этих похорон, как услышал гневный голос Дессы: - Ты что бык, ослеп? Взгляни вот сюда, на табличку. Здесь, специально для таких, как ты - написано: с 10-00. А сейчас - только без двадцати.

- Слышь, коза? Ты кого, в натуре, быком назвала? - у двери кабинета вырос огромный бугай, одетый в кожу, который попытался схватить за руку Дессу, но вдруг, резко отшатнулся и с тихим ужасом в глазах, замертво рухнул на пол. - Тромб, наверное, оторвался. Нельзя же, так резко... - констатировала Десса и невозмутимо прошла в кабинет. Всё произошло настолько молниеносно, что Серёга не успел даже прыгнуть на обидчика своей возлюбленной. Кто-то попытался вызвать "скорую", но все телефоны отказывались работать и давали сбой. "Скорая" появилась сама собой и очаровательная брюнетка, выйдя из-за руля в накрахмаленном колпаке и с красным крестом на нагрудном кармане белоснежного медицинского халата, присела рядом с бездыханным телом и, прощупав пульс, произнесла: - Жив... Наверное, переутомился, бедняга...

Это была Лифа. Она встала, прошла в кабинет, всем приветливо, как-то по - весеннему улыбнулась и, глядя на Дессу, чуть укоризненно, очень тихо добавила: - Ну, ты что, совсем...? - А я то, что? Всё - эти тромбы проклятые... - наигранно оправдываясь, с улыбкой, парировала Десса. Очухавшиеся братки "воскресшего" "быка" вломились в кабинет, с намерением отблагодарить чудо-доктора, но чудо - доктор денег не брала. Десса же, аккуратно подошла к приподнявшемуся на локтях, "чутьбылоненовопреставленному" и тихо так, почти заискивающе, на ушко, спросила: - Ну, и как тебя, ТАМ, встретили. Не обижали?

Он медленно встал на ноги, распахнул свой кожаный плащ, отстегнув, со стуком, бросил на пол кобуру с пистолетом, безучастно огляделся по сторонам, порылся в карманах, веером размахав по сторонам наличность, и решительно зашагал прочь... - Вот и ладно...- тихо сказала Десса и добавила: - Неблагодарный...

Лифа быстро засобиралась, сославшись на занятость и пообещав надолго не пропадать, села за руль своего микроавтобуса, со странной надписью: "НИИ Трансплантации Душ", тот час укатила в неизвестном направлении. Время катастрофически поджимало и Десса, отправив недоумевающего Серёгу разбираться с похоронами Трошкина, осталась один на один с вдовой, убитого накануне, олигарха. Терпеливо выслушав все её маразматические нравоучения и определив список, ну просто самых необходимых покойному, вещей и похоронных принадлежностей, Десса тихо поинтересовалась: - Скажите мне честно, любезнейшая, вы - в своём уме? - Я сейчас же вызову охрану, и они порвут тебя на куски! Да, как ты смеешь так со мной разговаривать! Делай, как тебе говорят...

Пока вдова истериковала, "похоронный агент самой высшей категории", вдруг оскалились в улыбке и уже мягко так, крайне ядовито, спросила:

- Что, их вслед за этим твоим холуём отправить? В монастырь? Хотя... - она ненадолго призадумалась и посмотрела на часы, - Лифка уже далеко... Значит... - Десса сделала паузу, - Значит... сразу на кладбище... Недобрый холодок пробежал под стотысечедолларовой шубой вдовы и она, нутром чуя неладное, уже примирительно, спросила: - Хорошо, что предлагаете Вы? - Я предлагаю похоронить Вашего мужа скромно, но со вкусом. А разницу денег, от дорогущего гроба и непомерно не скромных венков - раздать неимущим, чтобы непрестанно молились за помин его грешной души. - Меня не поймут. У нас так - не принято. У нас, раздавать деньги нищим - считается дурным тоном, - перешла на шёпот вдова, - Меня тут же вытурят... и пустят, с голой задницей - в Африку гулять... Вы меня только правильно поймите... Я уже, по-другому жить - не умею... - разоткровенничалась она. - Ой, да мне-то что, в конце концов. Я - то, тоже...со своим уставом... - притворно залепетала Десса и вместо калькулятора достав, откуда ни возьмись, старинные счёты, с огромными чёрно - белыми костями, сделала вид, что принялась сосредоточенно считать. Когда вдова, вместе со своей свитой, покинула помещение морга, оставив там, примерно четыре килограмма российских рублей, мы поставили гроб, с телом фронтовика Трошкина, в Серёгин автобус и поехали на самое дальнее муниципальное кладбище. По дороге бабушка, вдова Трошкина, с какой-то нечеловеческой болью в голосе рассказывала, как они с дедом встретились, поженились и тут же расстались, на долгие, военные годы. И веяло от этого рассказа, такой невообразимой тоской что, то и дело, ком подкатывал к горлу и мешал дышать. Четыре сиротливые гвоздички подрагивали на крышке добротного, дорогого гроба, который Серёга где - то "скроил", по случаю, и без всякой жалости пожертвовал старику, который сразу же после войны "огрёб" от "благодарного" отца народов, четыре года тюрьмы, за два килограмма мёрзлого картофеля, "злодейски похищенного" им, с колхозного поля.

- Да, чтоб у тебя, даже у мёртвого, хуй на лбу вырос, - мысленно пожелал Сталину, растроганный бабкиным рассказом, Серёга.

Десса сидела с безучастным видом и в конце пути, прямо перед въездом на кладбище, отметила: - Не близко...

К автобусу, сразу же подбежал военный, с аксельбантом и доложил: - Серёг, мы - здесь. - Спасибо, Паш, что не подвёл, - сказал Серёга и по-дружески похлопав его по плечу, что-то сунул в карман его шинели. - Да, не надо... - засуетился он но, подумав, добавил: - Ну ладно... Бойцам, на сигареты. - Поехали за нами, - Серёга заскочил в автобус, и мы тронулись к месту упокоения. Там уже ждали землекопы и, завидев Серёгин автобус, радостно закидали лопаты вверх. Могила была задрапирована красно-чёрной тканью и обложена лапником. Могильщики, осторожно, вынули из катафалка гроб и заботливо установили его на металлический постамент. Бригадир, принимая деньги, спросил: - Родственник, что ль, твой? - Он всем, нам - родственник, - и помолчав, добавил, - Солдат...

А бабуля, ласково гладя деда Трошкина по голове, всё твердила: - Скоро встретимся, Петенька, скоро встретимся...

Землекопы, профессионально, несколькими ударами, загнали четыре гвоздя в крышку гроба и предали тело земле. От треска автоматных выстрелов, с карканьем взлетели вороны, и военный оркестр заиграл государственный гимн. Когда могильщики закончили свою работу и установили крест, над огромным кладбищем разнеслось:

- К торжественному маршу!...Повзводно!...На одного линейного дистанции!...Шаго-о-ом!...Арш! - и под бравурные звуки оркестра, солдаты, равнением "на-лево", отдали последние воинские почести, деду Трошкину.

Пока Серёга принимал искренние слова благодарности от растроганной бабули, Десса исчезла и через несколько минут, он принял SMS - сообщение, в котором говорилось: "Меня не жди. Приду сама". 10.

Очередное, внезапное исчезновение Дессы привело к значительному повышению уровня адреналина в моём организме, потому, что Серёга заметно нервничал, что не могло не отразиться на его манере езды. Автобус, то кидало из стороны в сторону, то, наоборот, безо всяких видимых причин он тащился, со скорбной неспешностью, как налим под корягой. Бабка Трошкина безучастно смотрела в окно и что-то, время от времени, нашёптывала сама себе, видимо, по привычке, беседуя со своим, навсегда покинувшем её, мужем. Когда Фома, в очередной раз, с силой нажал на газ и "Мерс", повинуясь мановению его башмака, полетел как конь от китайской петарды, на середине дороге, из-за пелены обильного снегопада, как из-под земли вырос бомжеватого вида человек, с бородой. Автобус резко развернулся на льду, на сто восемьдесят градусов, и чуть было, не улетев в противоположенный кювет, остановился. В одной замёрзшей руке "бомж" держал бутылку с пивом, а в другой - "болоньевую" сумку, не известно с чем. Он быстро подбежал к машине, невозмутимо постучался и, в "гостеприимно" распахнутую дверь, услышал Серёгин голос: - Заходи, мудила. Ты, как раз - по адресу...

"Мудила", не спеша, отряхнул от снега свои старые, "разнузданные" башмаки и вошёл в автобус. - Здравствуйте, братцы, - взволнованно молвил он.

Потом, на полном серьёзе, снял свою, сильно смахивающую на воронье гнездо, шапку и поклонился в пояс. - Выручайте, замёрз - пиздец. Да ещё и заблудился, на хуй, - но, увидев старушку, осёкся и ойкнул, мол: "извините, бабуля - перепиздил, малость".

- Далеко ль путь держишь, мил человек, - в тон ему проёрничал Серёга. - В город...- и опять, осёкшись, замолчал. - А звать то тебя, как? - Серёгой, зовите... "Мой" Серёга прыснул в кулак и прокомментировал: - Ну, значит, все мы здесь - одним миром мазаны, хоть клички выдумывай. Мы - тоже Серёги. Бородатый, чуть улыбнулся и осторожно спросил: - Ну что, братцы, довезёте? - Да садись, уже...- Фома захлопнул дверь и опять, развёрнув на месте автобус, взял курс на город. Подъехав к дому, в котором некогда проживал, ныне покойный дед Трошкин, мы стали наскоро прощаться с бабкой: мол, "чем могли, типа, то и получилось...", но не тут-то было. Она стала слёзно умолять нас зайти к ней и помянуть, отъехавшего на суд Божий, деда. Видит небо, сколько же сил стоило нам "отбрехаться" от этого предложения. Наконец, мы нашли компромисс и приняли в дар двухлитровую, пластмассовую бутыль чистейшего, как слеза ангела, лично приготовленного, ныне покойным дедом, самогона, а в придачу к нему, ещё и банку редчайших, на сегодняшний день, солёных грибов - "рыжиков". Казалось, само провидение заставляло нас, "исключительно сегодня", немного выпить и расслабиться, после такого напряжённого трудового дня. Присоединившийся к нам Серёга, явно не возражал против банкета, да и мы тоже - не возражали, потому что, по виду этого, некогда, явно интеллигентного человека, было совершенно ясно - не самогонка ему нужна, а общение. И вообще, невооружённым взглядом было отмечено наличие головного мозга в его обветшалом организме.

Докупив в "таджикском" супермаркете недостающие, для традиционного "банкета": пиво, окорок, икру и хлеб мы, уже втроём, (а это, как ни крути - классическое человекообразование), под оглушительный рёв диппёрпловского "фаребола", прибыли в родной двор. Традиционно расположив яства на погребальном покрывале (ну, а где ж, скатертей-то напастись, не в ресторане же труждаемся), понаделав бутербродов и открыв пиво, мы приступили к долгожданной дегустации трошкинского "вырвиглаза"... - Помянем...- предложил я и мы, не чокаясь, выпили. - Вода - водой, даже запивать не надо, - разочарованно произнёс Серёга, после дегустации - Не скажи, тёзка. Вещь ... - оценил напиток, мудрственно молчавший доселе гость и закашлялся. - Не кашлянёшь - не кайфанёшь, - отозвался Серёга и постучал ему кулаком по горбу. Гость откусил от бутерброда и закурил...

А курил он, как потом выяснилось, сигареты "Прима", производства табачной фабрики, города Погар. Кто не знает, что это такое, тот не жил в Советском Союзе и жизни не нюхал. Сизый дым, сопровождаемый диким зловонием, сначала распространился по всему катафалку и потом, вырвавшись наружу, заставил реактивно подняться в воздух, мирно сидевшую на берёзе, годами прикормленную Серёгой, стаю ворон, которая оглушительным карканьем, видимо, навсегда попрощалась с данной средой обитания. - Браток, ты подвязывай хуйнёй страдать, мы чё, тебе - враги? Ты смотри: подвезли, обогрели, стакан налили, а он нас - травить, блядь, - чихая и от души смеясь, выпалил потравленный Серёга, отчаянно потирая кулаками, поражённые смертоносным дымом, глаза. Мгновенно "забычковав" и бережно спрятав в карман свою недокуренную отраву, бородатый виновато улыбнулся и грустно заметил: - Не от хорошей жизни-то, а так... привык уже... Мы заметили, что в его разговоре не было ни намёка на, какой-нибудь, мало-мальски провинциальный говорок. Речь его лилась складно и рассудительно. Мы ещё "вдарили" по стакану и "мой" Серёга, вдруг предложил: - А что, может и вправду, назовёмся как-нибудь, а то, как только "серёжкнешь", у всех - головы набок. Вот, как Есенина любили в своё время... Всех - Серёгами называли. А он, между прочим, поговаривают, ещё тот фрукт был: матери родной стеснялся и не помогал ей ни хуя, за то, пол страны, теперь - Серёги. Вот я, например - Фома, с детства, потому что я - Фомин. А он, - кивнув на меня, - Купер, потому, что - Купряшов, А тебя, как величать? - Климанов, - и уточнил: - Климанов я...Писатель... - Климанов... Климанов... Писатель... - роясь где-то в глубине своего мозга и хмуря брови, протянул Серёга, - А это ни тебе ли, при Брежневе, за какую-то книжонку срок припаяли? - Точно. Мне. А вышел я, когда демократия - в разгаре была. Ну - не суть... Немного пошевелил тыквой, заработал и уехал из города - в деревню Промежь, Усть - Пиздюйского района, Зажопинских Выселок... - Знакомое название, - перебил его Фомин, с удовольствием вспоминая свои турецкие забавы, - Ну, ну, извини... -...фермерствовать, хозяйство поднимать, - продолжил Клим. - Здорово раскрутился, но ведь, на тебе ж, как и везде - одна зависть и вымагаловка. Только деньги появились - дом выстроил. Трактор, машину купил - всё, живи - не горюй, но нет же: то милые соседи что-нибудь подожгут, то - менты, блядь, нагрянут, то - бандиты, то - налоговая, не говоря уже о пожарных, СЭС и прочей хуете... Не-е-ет, подумал я, мне эту пиздобратию одному не прокормить. Плюнул я на всё, попродавал железки, на хуй, хозяйство - под нож, перешёл, как все, на подножный корм, и принялся ещё за одну книжицу. Думаю, может, ещё раз посадят. Я в зоне - привык. Меня там, как сидящего за правду, и не пиздящего много, уважали и не трогали. Честно говоря, и начальство, тоже...

Мы выпили ещё и Серёга Фомин, видя, как Клим потянулся в карман за "бычком", театрально воскликнул: - Не-е-ет, только не это... Возьми, вон, мои... Всё забери, только, больше не выпускай джина...

- Хорошо, - согласился Клим и закурил Серёгино "Мальборо", - Вот она, моя рукопись. В издательство везу... - А, на хуй тебе издательство? Ты её сразу в "контору" и неси, чего тянуть, то, - съязвил Серёга, часто моргая глазами, потому что дедов самогон начал незаметно протягивать свои густые пары к его воспалённому мозгу, да и не только к его. Мы тоже, заметно "поплыли", но разговор - не прервали:

- Ну, действительно, зачем тебе это издательство, - повторил он и продолжил, - Всё равно - ходу не дадут. Мужиков нынче - не пе-ча-та-ют. Там теперь - матриархат, бабья мафия. Они, нынче, в писательницы подались, и такими все великими стали, что просто не кого уже и...на хуй послать - во, какие великие. И пишут-то, блядь - одни детективы. У ментов, в архивах роются (те их, туда - за "бабки" пускают), а они, в свою очередь, сажают литстудентиков за компьютер, дают им по сто баксов на рыло и, потом уже - выдают за своё. А ты, тут - хоть болтом своим о стол бей.... Была б их воля, они б и Пушкина на хуй послали, как он, в своё время, Аракчеева. И Гоголя, и Булгакова. Все бы - по известному адресу пошли, будь их литературная, бабья воля. Вот, вы сами посудите, - всё больше распалялся он, - Ну, есть у тебя время на писанину свою, если ты, блядь, целыми днями - в телевизоре торчишь и оцениваешь всех на свой лад. Да, кто ты есть-то, "пиздамарьванна", блядь...твой рот - мой хлеб...

Серёга уже заметно опьянел, но упрямо продолжал наливать. Мы проглотили ещё, и пол автобуса медленно ушёл из-под наших ног....

Очнулся я глубоко за полночь от жуткой духоты, которую создавали две, работающие на полную мощь, "мерседесовские" печки. Серёгин, почти "лошадиный" храп с лихвой перекрывал работающий немецкий дизель. Клима - не было. От его пребывания в автобусе остались только злосмердие, от погарской "Примы", и сумка, в которой лежала, заботливо обёрнутая в тряпку, рукопись и записка: "Спасибо вам за всё. Если хотите - читайте. Скоро объявлюсь. Клим". Я аккуратно развернул тряпку и, стараясь не разбудить друга, начал читать. 11. "Страсти по Змею"

"На нашей планете такое количество мест благодатных и ухоженных, что прибывшая туда, однажды, твоя чужеземная душа, воспитанная ни где не забывающей о тебе, Родиной, глядя на них, канючит мозгу на тему: мол, надо ж было так умудриться, появившись, один единственный раз на свет Божий, народиться именно там, где ты, откровенно говоря, и народился, а не здесь - где вожделенно лицезреешь рельеф чужбины. ...от, же - душа наша! Овеянная благотворным духом солнечного пиздодуйства, в сочетании с неуёмным самобичеванием, основанным на врождённом чувстве изощрённого патриотизма, она быстро устаёт от бесконечных достижений человечества в области элементарного комфорта и уже через пару - тройку дней ты начинаешь понимать, что всё это, напоминает тебе скучный рай, в который ты, когда-нибудь, так и так попадёшь (если примут) и пробудешь там - целую вечность. А по сему - чеши себе, восвояси и веселись. И радуйся, что жива ещё твоя "фатерляндия". И есть навоз, где погреешь руки в мороз. И твоя баба, которая каждой херне рада, и сосед, который тебе: - Э-э-э-эй! - а ты, ему: - А-а-а? - а он, тебе: - Да, хуй на-а-а! - и: - Ха - ха - ха! - на весь окрест... А, хохот-то какой!? Нечеловеческий, родной. И взгляд: такой охреневший, свойский... А над могилами - плачут... Ну, прям - как дети... Где только ни рождаются, где ни живут наши люди. Есть у нас такие местечки, что издавна славятся не добро. То ли людьми странными, то ли явлениями, которые современная наука называет АНОМАЛЬНЫМИ, что в переводе с местного наречия, наверняка означает: А Нам Оно МАЛоинтересно, Намедни, Ых Мы Имели. Уж кто-кто, а я одну такую деревеньку знаю точно. Чур - меня, но там было всё и даже больше. Если, например, в окружающих её селениях, лил тропический ливень, то там - палило тропическое солнце, и все молили о дожде. И наоборот: если вокруг всё было сухо и безмятежно, там - лил дождь, с градом и деревню, буквально, смывало жёлтыми потоками зловонной жижи. Располагалась эта деревня между сёлами: Переднево и Заднево, за что и получила своё нелепое и странное название - Промежь.

Промежь славилась, по всей округе, не только своим незатейливым нравом, соседскими междоусобицами и воровством, а ещё и тем, что в этой деревне - жил Змей. Горыныч. Настоящий. О трёх головах, четырёх лапах и одном хвосте. Судя по всему, стар он был - бесконечно, а потому, его покрытое костистой чешуёй, огромное туловище, некогда диковинно переливавшееся на солнце, теперь под ним же, только чернело и шелушилось. Но... хорохорился... А потому, не прочь был погонять по полям коров и баранов, которые, скосив на хребтах выпученные глазищи, растопырив рога и копыта, прятались в лесах и прорубали лбами просеки, спасая свою шкуру от нечистой силы. Но, надолго Змея не хватало. Одышка мучила. Но куда ж от куражу то деваться, ежели девки промежненские вставали, буквально, на четыре точки от хохота, чем несказанно радовали Змея, потому что характер Горыныч имел незлобивый и, мягко говоря, озорной.

Почему прижился он именно здесь - известно доподлинно. Был в Промежи, свой, хоть и маленький, но всё ж - спиртзаводик, который придавал селянам и Змею не передаваемый стимул к жизни и непреодолимую тягу к родным местам, замешанные на болезненной ностальгии по вчерашнему дню. Деревенских, до поры, до времени - Горын считал своими друзьями, и они отвечали ему тем же. Да, грешил Змей потребностью выпендриться. Неуёмная любовь к народу и непререкаемая тяга к публичным выступлениям, буквально, сводили его с ума. Обычно, по праздникам, под хмельком, он тешил селян тем, что при всём деревенском сходе, высоко поднявшись в небеса, мастерски исполнял в заоблачной дали - "мёртвую петлю". Иногда у него это не получалось. И тогда, снеся крыши многочисленных домов и сараев, он опускался в чистое поле, и целую неделю, оттуда, доносился его пьяный храп и хриплое бормотание.

Несмотря на всю рептильность своей натуры и три ужаснейшие рожи, Горын был змеем - более чем, стеснительным, и после пробуждения, ощущая жуткую неловкость перед людьми за содеянное, превозмогая троекратную головную боль, улетал за реку, в свою пещеру, и долго - долго не показывался оттуда. До следующего сельского схода.

А собирались, в Промежи, довольно часто. Одних только деревенских праздников, почитай - штук десять в год, не считая церковных. А, поминки? А, именины? Всего не упомнишь. Но, особо почитаемым днём - был День Вседеревенского Примирения. Отмечался он в конце осени, ближе к зиме и начинался каждый год, как обычно. Небольшого росту человек, с перекошенным злобой, тупым лицом, выходил к пожарному рельсу и, долбая по нему трубой, свернув рупором змееву фотографию, неистово орал: "Змей, выходи! Змей, улетай! Всё загадил! Всё переломал! Не нужен!". Фамилия этого человека была - Вопилов, что полностью соответствовало его образу и подобию. Внимание, на него - ни кто, в общем-то, не обращал, кроме нескольких глухих, выживших из ума старух, которых он целый год прикармливал семечками, в угоду одному, единственному дню. А те, для виду поорав, отрабатывая слузганный за год мешок, убирались восвояси, так и не дождавшись змеиного гнева. Провокатором Вопилов был отменным. Только одного его слова, произнесённого в толпе мирившихся граждан, хватало для мгновенного вырывания кольев и начала нового великого противостояния, давно примирившихся людей. Конечно, в чём-то Вопилов был, всё-таки прав, потому что, грешным делом, любил Горыныч, по пьяной лавочке, "поднавалить" посреди деревни и после, состроив удивлённый шестиглаз, спросить голосом первого президента одной, сильно демократической державы: - Нешто, я это? Не - я. А, с виновных - строжайше взыщу! А, ежели - я, то прошу простить меня, дорогие мои селяне, своего Змея, коли такая, понимашь, загогулина получилась.

После чего, умилённые промежненцы дня четыре кряду разгребали и разносили по своим огородам добро, отваленное Горыном, рассыпая в его адрес не хитрые слова благодарности.

Надо ли говорить что, как и всегда, Боля (так прозвали его местные жители из-за постоянных головных болей) прятался в своей пещере и затаённо депрессировал, в ожидании светлых дней. А светлые дни случались всё реже и реже. То ли зимы стали приходить в Промежь всё неожиданнее и внезапнее, то ли - летние засухи, а может даже и осенние дожди и, опять же, не понятно, откуда взявшаяся, весенняя распутица, всё чаще и чаще ввергали промежненцев в отчаянное беззаботство. А чем заботится? Урожая, который год не было. А в этом году - удался, но, как выяснялось, убирать его - не чем. Единственный комбайн, за ненадобностью, разобрали на запчасти и сдали в чермет, на что и отметили весенний Праздник Труда, до кучи, отправив на шашлык единственного племенного быка. По наклонной пошёл и Горыныч, в паче чаяния, с голодухи, сожрав единственный стог сена и прятавшегося в нем, от голодных людей, последнего барана.

Пиздец, как говорится, подкрался незаметно, в прозрачном фартуке и тапками шурша... Ровно через десять дней, пролетевших с начала праздника, безмятежных промежненцев разбудил пожарный рельс, по недосмотру уцелевший в "металлоломную" кампанию, в который неистово колошматил недобрый Вопилов. Дружно опохмелившись водой из колодца, угрюмые промежненцы, неспешно собрались вокруг возмутителя спокойствия. Насилу выбравшись из своей пещеры, на сельский сход поспешил и Змей. После нескольких неудачных попыток взлёта, Горыныч, повредив лапу, приковылял "к рельсу". Лучше бы он остался в своей пещере... Промежненский люд, подогреваемый похмельным синдромом и гневными речами Вопилова, мгновенно превратил реального Змея - в настоящего козла... отпущения: - Он последнее сено сожрал! - орал Вопилов, ища глазами поддержку народных масс. - А на хуя оно вам, коли кормить некого? - попытался отбрехаться Змей, но его уже ни кто не слушал, и по всем промежненским просторам гулко неслось:

- У-ё-б-ы-в-а-й! У-ё-б-ы-в-а-й!

Больше всех усирался, похожий на аферюгу, промежненский интеллигент, сын местного юриста - Джировский, который, отчаянно жестикулируя, подпрыгивал на месте и пытался дотянуться кулаком до Змеевой обескураженной морды: - Пыдонок! Ублюдок! Мерзавец! Промежь спасёт, только снайпер - артиллерист! Грустно осмотрев шестиглазом происходящее, бедный Горыныч развернулся на месте, громогласно пёрнул, обдав односельчан зловонными брызгами и завалив остатками вчерашнего стога, тракт, разделяющий Промежь надвое, разбежался и из последних сил, взмыв в небеса, улетел в соседнее село, к своему давнему другу, председателю тамошнего колхоза - Гельмову Коле, который всегда был рад любой возможности приютить старого друга.

Село Переднево издавна славилось своим рачительным отношением к нажитому добру и хозяйским подходом к делу. Несмотря на то, что передневцы, с утра до вечера употребляли, сваренное ими же, прекрасное хмельное пиво, у них - всё спорилось. И дело, почему-то, не страдало... Совершив круг почёта, Боля, поднимая клубы пыли, опустился напротив Гельмова дома. Коля, тут же, вытащил из амбара, специально припасенного, для этого случая, копченого кабана и три бочки пива. По одной, на каждую змееву голову. Пригубив полбочечки, змей довольно крякнул и отрыгнул так, что председателевы куры, утки и гуси, тотчас же, оказались на другом конце села, в сильно потрёпанном виде.

Колю же, всё это - безумно веселило и по мере хмеления он, вновь, созывал на свой двор разбежавшуюся по щелям, перепуганную птицу и требовал повторения аттракциона. На этот раз Змей, видимо, перепутав какие-то клапана, в своём причудливом организме, дунул огнём, превратив всю домашнюю птицу гостеприимного хозяина, в пятьдесят, примерно, грилей, которые он, тут же, икая от смеха, завернул Змею с собой. (А, может, и не перепутал!). Потом Горын, всплакнув, пожаловался на своих односельчан, на что Гельмов предложил: - Бросай ты их на хуй и перелетай ко мне. Пещеру мы, тебе построим и работу найдём. Будешь облетать окрестности и за порядком следить, хотя... - Коля немного подумал и продолжил, - Хотя, не надо здесь ни за кем следить. Здесь все и так всё знают, что и кому делать. Но, ты всё равно - перелетай, а?

- Коля, дружище, не надо путать Баден с Баденом. Не могу я без этих мудаков. Они мне - как родня. Свои все, в доску, - с болью в голосе, ответил пьяный Боля и засобирался в обратный путь.

В честь отлёта дорогого гостя, Коля созвал образцово - показательный, сельский духовой оркестр, который вдохновенно, в десятый раз подряд, проиграл "Прощание славянки", а Змей, прогнав дирижёра, и отняв у него, как обычно, дирижёрскую палочку, немного поруководив оркестром, лихо взмыл в небеса и был таков, не забыв взвалить на хребет мешок с провизией. Пролетев с десяток километров, он слегка прикемарил и, потеряв ориентацию в пространстве, со всей высоты шлёпнулся в болото, да так и заснул - сытый и счастливый, облепленный лягушками, пиявками и комарами.

А в Промежи, тем временем, назревал серьёзный конфликт. Вопилов, размахивая украденным из разграбленного сельсовета, красным флагом, фанатично призывал промежненский честной люд, вновь объединиться в колхоз и с новыми силами вступить в борьбу за светлое будущее. Но промежненцы, нахлебавшись вдоволь, своим "светлым будущим", в недалёком прошлом, сплачивали свои ряды вокруг интеллигента Джировского, который своей пламенной речью и силой воображения, предлагал поделить всё, на хер, и всем вместе отправиться мыть сапоги, в пруд соседнего колхоза.

Тут же, активизировалась и некая третья сила, которая, подпалив, под общий "шухер" конопляное поле, расположилась с подветренной стороны и, вдыхая сизоватый дымок, неистово ржала, не выдвигая, вообще, ни каких лозунгов. Некогда, обнаружив, у некоторых кустообразных представителей флоры, "особо целебные свойства", эта третья сила, напрочь, отказавшись от услуг промежненского спиртзаводика, образовала свой социум, противопоставляя себя окружающим, наглухо отгородившись от "синего" кайфа, живой изгородью. Судя по всему, все эти люди - имели какое-то отношение к железной дороге, так как, частенько толковали про какие-то паровозы и зацепы: - Ну, ништяк "паровоз" зацепил... - частенько доносилось из разросшихся кустов, и только внезапные приступы смеха не давали "транспортникам", в который раз, закончить историю про паровозный зацеп. Очухавшись утром в гнилом болоте, Змей отыскал свой мешок, с бочкой пива и грилем, решив культурно позавтракать. Разом, смахнув с себя всю квакающую и кровососущую мразь, он взмыл высоко в небо, в надежде отыскать какую-нибудь, мало-мальски судоходную реку, чтобы использовать её для утреннего самоподмыва. Оглядывая с высоты окрест, Горыныч, с тревогой обнаружил поднимающийся, со стороны конопляного поля, огромный столб дыма. Позабыв все обиды, он камнем ринулся вниз, открыл свою страшную пасть и, изрыгая из неё потоки воды, мгновенно потушил пламя. Но, взамен слов благодарности, как всегда, услышал во след:

- Вот же, блядюга трёхрылый, весь кайф обломал...

Потушив пожар, Горыныч, с глубочайшим чувством удовлетворения, принял речную ванну и, уютно расположившись на крутом берегу, принялся смачно уплетать гельмовых кур, прихлёбывая из пивной бочки, поочерёдно угощая каждую, из своих похмельных голов. Тем временем, неподалёку, в поисках места под постройки своих сказочных теремов, рассекая на трёх огромных "джипах", по-хозяйски, оглядывали окрестности три толстые, лысые морды самцов человека, некогда превращённых, чьей-то заботливой, волшебной рукой из лесных разбойников - в честных и добропорядочных коммерсантов. Ильин, Попов и Никитин чувствовали себя довольно вольготно, пока, выскочив на огромных скоростях, на берег живописной реки, не наткнулись на вход в огромную, вонючую пещеру. - А это шо, за хуйня? Пойдем-ка, зазырим, - предложил Ильин и достал с заднего сидения гранатомёт "Муха". Вальяжно подойдя к входу, они принялись постреливать, из пистолетов в воздух и поочерёдно орать, что есть силы, вызывая из пещеры, не знамо - кого. Каково же было их удивление, когда над ней поднялась огромная и ужасная змеиная голова, которая человеческим голосом, прошипела: - Што ж, в жопу-то орать, обойти - впадлу?

Обезумевший от ужаса Ильин, машинально нажал на курок "мухи" и граната, тут же, со свистом влетела в змееву "пещеру". Не сразу осознав, что случилось, Горыныч, стрелой взлетел под небеса и камнем падая вниз, с криком: "Бля-я-я-ди!", дал столб огня, мгновенно превратив три внедорожника - в три ровные горстки золы. Он плюхнулся наземь, отчаянно поливая себя струями воды и обдавая напором ветра отстрелянную жопу прямо, перед оцепеневшей от ужаса, "братвой". - Ну, случайно. Ну, братан. Ну, не со зла. Ну, давай почирикаем и мирно разойдёмся, без лишнего базара, - первым пришёл в себя, Попов.

- Я те щас начирикаю. Птичку нашёл, блядь... - обиженно прошипел Горыныч и, отхлебнув из бочки пивка, примирительно добавил, - Молви враз, пошто приканали сюда, козлы безбашенные...

- А, за козлов - можно и ... - пытался парировать Никитин, но, получив от Ильина сильный удар в бок, тут же - присмирел. Как бы, пропустив мимо своих шести ушей эту ничтожную оговорку, Горын, лёгким движением хвоста, демонстративно смел остатки дорогостоящей импортной автотехники - в реку. - Да... мы... это... Земли приехали новые позырить. Хотим домишки себе тут свалять, да и порядок навести, малость, - осмелился Ильин. - А ты, что за хер такой - порядки наводить. Без тебя - есть кому, - буркнул Змей и затаился. - Ну, и на хуя тебе это? - поддержал "братка" Попов, - Давай, мы себе домишки здесь забацаем и тебе, вон, на Колькиной горе - дворец сварганим, с теннисным кортом. И живи себе, без забот. А с хозяйством твоим - мы управимся и всех - в стойло загоним, чтоб не шлёпали мимо темы.

- А, может... и в правду? - промелькнула в Болиной голове малодушная мысль но, немного покумекав, он прошипел: - Да, хуй вам, по всей роже - сами управимся, - и, оставив на пустынном берегу обездоленных, и уже безлошадных "отморозков", взмыл в небо и был таков.

Путь его, на этот раз, пролегал в село Заднево, которым управлял ещё один Змеев корешок - Вилька Клинов: знатный саксофонист и известный, на всю округу, прелюбодей. Грузно приземлившись у его огромного, белого цвета, дома, Боля залицезрел следующую картину. Изо всех дверей доносились какие-то, не знакомые ему слова, типа: "шит", "крези" и "фак ю", громко произносимые женой хозяина - Ларой. Она была единственным, во всей округе, знатоком английского языка и ни кого не стесняясь, страстно этим щеголяла. В раскрытые настежь окна летела посуда, а Виля, покраснев от смущения, сидел на стуле, в саду и отчаянно дул в свой саксофон, пытаясь "переорать" взбунтовавшуюся жену. - Боля, ты только посмотри на этого "музыканта", - начала она, завидев Змея, - Я, тут, целыми днями "факаюсь" с хозяйством, и мне - ничего. А этой дуре - новой библиотекарше Винской он, зараза блядская - каждый день ландыши под нос суёт. Мне всё люди добрые рассказали.

Боля смущённо заулыбался и, конечно же, не стал объяснять наивной хозяйке дома, что это за "ландыши", за такие, и откуда они растут, а только мечтательно задрал вверх все три головы, сладко вспоминая свои, канувшие в лету, озорные дни.

По старой, издавна заведённой традиции хозяин, белого цвета, дома, выкатил из своего амбара, на большой телеге - копчёного бычка и три бочки настоящего виски, по одной, на каждую голову. Пригубив немного, и закусив бычьими яйцами, Боля поведал Вильке занимательную историю о бесславной кончине трёх американских "джипов", скромно умолчав о боевой гранате, с такой наивной лёгкостью, разорвавшейся в Змеевой жопе. - А, я их знаю. Они у меня, тут некоторое время пожили, эти пиздюки, поднаучились, кой-чему, и свалили, от греха подальше. А всё - почему? Порядок - здесь. В случае чего, мой участковый, может такой пизды ввалить, что мало - не покажется. Вот, поэтому-то, они к тебе и рванули. Это у тебя всё просто: за бутылку - расстрел, за убийство - пятнадцать суток. А у нас в селе, всё - как надо.

- Ну да, блядь, всё у них - "как надо", - обиделся захмелевший Боля и горя желанием отомстить, выдал: - Я, у себя в Промежи, между прочим, кому попало, налево и направо, "ландыши" в нос - не сую. - Правильно, Боля, правильно, - засуетилась Лара, а Виля, почуяв не ладное, судорожно схватил свой саксофон и надрывно задул "Прощание славянки", активно намекая на завершение банкета. Вцепившись, на прощание, всеми своими головами в копчёного быка, и мигом проглотив его, запивая "вискарём", Змей дипломатично поблагодарил незадачливого "флориста - дефлоратора" и, не забыв кокетливо подмигнуть "орогаченой" Ларе тремя затуманенными глазами, быстренько улетел"...

12.

Было далеко за полночь, когда я растолкал мирно спящего Серёгу.

Придя домой, я ещё долго не мог заснуть, думая о том, что жизнь наша, действительно происходит как в сказке и многое в ней, на самом деле, держится только при помощи какого-то чуда, которое приходит, не понятно, откуда, и уходит - не ведомо куда, не подпадая ни под какие законы элементарной логики. Видимо, наше хаотичное движение и создаёт некую неуёмную и, опять же, хаотичную энергетику, которая позволяет нам, ещё хоть как-то карабкаться и даже, иногда, позволять себе лишку, выражающемся в употреблении, так необходимых нашему человеку, крепких спиртных напитков, являющихся вернейшей анестезией в различные злокачественные переходы общества, из одного неблагоприятного времени - в другое. С этими мыслями я и заснул, не тревожа себя, до самого позднего утра. После пробуждения, я увидел в окно удивительную зимнюю картину. Ветви деревьев, прогибались под тяжестью снежных шапок, щедро раздаренных им за ночь, Дедом Морозом. Вороны, ещё вчера спасавшие свои "пластмассовые" клювы от погарского кошмара, вернулись на берёзу, под которой возвышался сугроб, ещё ночью, являвшийся нашим верным убежищем от вредного воздействия "окружающей среды".

Несмотря на то, что часы показывали половину одиннадцатого, Серёга не появлялся, и я решил позвонить первым. Трубку подняла его мама, и тихо сообщив, что он ещё спит, односторонне разъединилась. Тут же, раздавшийся телефонный звонок возвестил о том, что Клим, этой ночью, был задержан и находится в местном отделении милиции, за нахождение на улицах мегаполиса в виде, "порочащим человеческое достоинство". Воспользовавшись правом одного звонка, он поставил меня перед фактом оплаты пятисотрублёвого штрафа и тоже, односторонне разъединился. Делать нечего, помогать надо, тем более что мы, с Серёгой, сами, накануне, клялись в вечной дружбе и любом содействии Климу потому, что человеком он оказался хорошим и правильным. Выждав полчаса, я снова позвонил Серёге. Он уже не спал и радостно поведал мне о чудодейственных свойствах трошкинского напитка: - Первый раз, за столько лет, спал - как убитый, - похвастался он, но я, тут же, прервал его и поведал о милицейских приключениях нашего нового друга.

- Да, чушь это, собачья. Ща всё уладим, выходи...

Раскопав из-под снега автобус, мы подъехали к зданию РУВД и вошли в дежурную часть, где нас приветливо встретил, знакомый нам, по швейцарским часам убиенного олигарха, сержант Гоша и подвёл к "обезьяннику". Там, среди прочих, находился и наш промежненский гость.

- Гош, ну на хуя ж вы так, с моим братом, - возмущённо произнёс Серый. - А я и не знал, что у тебя брат есть... - начал оправдываться мент, но Серёга, перебив его, объяснил: - Ну, он - Серёга, и я - Серёга, усёк?

- Ну, усёк? А что со штрафом-то, будем делать? - засуетился сержант, - У него денег нет, а с тебя - как-то неудобно... - Неудобно? На-те, блядь, получите...- он свернул трубочкой купюру и засунул её менту в нагрудный карман, - Хуйня, коснётся...- назидательно произнёс он, явно намекая на специфику своей редкой профессии, и смело шагнул в "обезьянник". - Поехали, брат. Хватит тут, рассиживаться.

"Брат", зажав в руке своё "воронье гнездо", виновато поплёлся к выходу. - Вот, за что они тебя? Ведь и документы, вроде, в порядке, да и человек - не дурак? - искренне возмутился Серёга. - За то... что я - есть... - тихо, сквозь зубы, промолвил Клим и у него, как-то странно задрожал голос... Он отвернул голову, и что-то смахнув со щеки, решительно зашагал вперёд. - Ну, куда тебя понесло, чудак - человек. Иль тебя встретили плохо, мудель ты, горемычный? - совсем уже мягко, почти жалеючи, произнёс Серёга и открыл автобус. - Да, докучать не хотелось... - произнёс Клим и замкнулся в себе. - Не хотелось, ему... - буркнул Серый и спросил: - Как, со временем? - Вагон...- отозвался Клим. - Тогда - вперёд!

И мы, вновь пустились по старому маршруту за очередным, "настоящим, американским" гробом, который предназначался очередной жертве, павшей в нелёгкой борьбе за делёж народного блага.

Добравшись до места назначения, мы встретили электрика Потапа, который, завидев Серёгу, расплылся в радостной улыбке и прямо с ходу, начал:

- Ну, ни ебать - колотить, Серёж... Только отвернулся поссать - инструмент спиздили. - А ты, ебало - то, не разевай. Чай - не в Эмиратах... - неожиданно прозвучал голос, доселе молчавшего, Клима.

- Ты что ль, Клим? - удивлённо отозвался Потап и близоруко сощурился. - Как, видишь... - Вот, это - да-а-а...- протянул электрик, и они кинулись друг другу в крепкие мужские объятья. После не долгой процедуры встречи, Клим пояснил нам: - Мы, с Потапом, вместе на зоне чалились, - и, обращаясь Потапу: - Ну, расскажи народу, любезный, за что ты десяточку - то, "отмотал".

Потап смущённо потоптался на месте и пояснил: - Да... парторга колхоза нашего, к ебеням отослал. Да, беда вся в том, что не одного, а вместе со всей его компартией. И, что интересно: он, теперь - в Москве, в депутатах ходит и всех коммунистов в хвост и в гриву ебёт, только пыль - столбом... Меня - то, недавно реабилитировали. А хули толку - то: здоровье, как говно коровье и "болт" не стоит. А мне - пятьдесят только будет. - Ну, не стоит и радуйся, одной проблемой меньше. Ну, прям, как гора с плеч, поди... Да, Потап? - отозвался Серёга. - Гора - то, гора, а всей радости в жизни и осталось: только стакан заглотить и в койку. Один! - на полном серьёзе заявил, ущемлённый в любовных делах, Потап. - Серёг, у тебя, там... ни чего не осталось? Ну, за встречу... - осторожно спросил Клим. - Под первым сиденьем. И закусь там же, только хлеба нет, - объяснил Серёга, и мы пошли в цех. Там нас, снова гостеприимно встретил "бывший мент" - Петрович, который, прямо с порога, заявил: - Ребят, вы их... сами валите? А, что? Сам завалил, сам закопал, сам надпись написал - всё сам. Здорово? - Я не по этой части, Петрович. Готово? - поинтересовался Серый. - Спрашиваешь...- важно ответил Петрович и повёл нас на склад готовой продукции. Там, на постаменте, стоял точно такой же, как и в прошлый раз, полированный, с золотыми ручками по бокам, "ящик". Серёга подошёл к нему, хлопнул ладонью по крышке и мы, разом вздрогнув от неожиданности, услышали надрывный, истерический вой: - У-а-а-а-а-а-а...- мгновенно, представив себе очень улыбчивого и модного, хитрожопенького украинского певчонка, с "ихтиандровыми" жабрами. - Что ж они все, так мальчиков - то любят? - раздосадовался Петрович. - Это - не любовь. Это у них мода такая. Круговая порука, так сказать, - пояснил Серёга и загадочно улыбнулся, - Грузим? - и привычными движениями пальцев отсчитал, полагающуюся Петровичу, сумму.

А в автобусе, тем временем, царил ажиотаж. Электрик Потап, в свойственной, только ему, оригинальной манере абсолютно прозрачного и доходчивого изложения витиеватой и, прямо скажем, хитровыебаной политики любой, без исключения, партии, оживлённо ведал Климу обо всех "прелестях" своей и, окружающей его, жизни: - Да, ты только представь себе, Клим, до чего эти мудаки додумались. Вместо того, чтобы кумекать своими тупоёбыми бошками о том, как жизнь в деревне мало - мальски наладить, они сидят там, и месяцами напролёт, решают: какие же им, блядь, номера себе на машины прихуярить: c флагом, или же, всё-таки - без.

- Ну, ёби иху мать. Мне бы - такие проблемы, я бы не "парился". А мы, их, мудозвонов, всё кормим и кормим, и ведь, блядь, ни одна холера не заберёт. А рожи то, какие - с похмелья не обсерешь.

- А, на хуй им, твоя деревня. Они теперь - городские, - поддержал Клим, - А как тебе, вор Белый, бывший "смотрящий" нашей зоны? Из телека, ну прямо сутками не вылезает, блядь, всё решает проблемы борьбы с преступностью. - А как тебе этот хер премудрый, который всех с лекарствами объебать норовит? И так, вместо таблеток - мел голимый продают, так ещё и - хуй купишь, ни каких денег не хватит. Вот, потому-то, и лечимся водкой палёной, с угольком активированным, на закусь, блядь, - выпалил, явно захмелевший Потап и с грустью взглянул на пустую пластмассовую тару из-под "трошкинского" самогона.

- Потап, а ты сильно - то, не пизди. Думаешь, как тогда, на зону отправят? - встрял в разговор Серёга, - Хуй - вот... Ща всё попроще стало: битой по башке... а врачи потом напишут, что, мол, от водки помер наш славный и героический электрик Потап. Погнали, а то времени - в обрез...

Мы быстро погрузили высококачественное изделие отечественного гробопрома в автобус и двинулись в обратный путь но, проехав с десяток километров, попали в длиннющую "пробку", в которой со скоростью черепахи и плелись часа полтора, пока не увидели три, сильно покорёженных автомобиля и отчаянно мигающие, красно-синим светом, машины ДПС. Прямо на асфальте, в ожидании перевозки, лежали два, накрытых целлофаном, трупа, а на обочине, вся в снегу, стояла Десса и махала нам рукой. Несмотря, на всю трагичность ситуации, Серёга заметно воспрянул духом, остановился и выскочил из автобуса, навстречу "объекту" своего страстного обожания. Радостно чмокнув Серёгу, Десса запрыгнула в салон и по-хозяйски, положив ногу на ногу, устроилась на сидении. После не долгого молчания она произнесла: - А не надо было пить за рулём... - и вновь замолчала.

- Какими судьбами? - после недолгой паузы, поинтересовался я. - А-а... - махнула она рукой, - Дела всё, дела... Ну, ни какой личной жизни, - и с грустью посмотрела на светящегося, от счастья, Серёгу.

Вернувшись в город, мы быстро разгрузились и я, сославшись на занятость и забрав с собой Клима, деликатно удалился, оставив Серёгу, с Дессой - наедине.

Любовь - есть любовь. А по сему - третий а, тем более, четвёртый, оказываются, на время, лишними. Под благодарный, Серёгин взгляд, мы, с Климом, устремились в рядом расположенный "лабаз" и затарились всеми необходимыми, для ведения задушевной беседы, продуктишками, не забыв при этом, заглянуть в отдел, бойко торгующий жидкостями, приводящими умных людей в состояние благости и полной эйфории, а дураков - в злобных животных. Соорудив, на моей кухоньке скромный ужин, в виде жареной картошки, квашеной капусты, солёных огурцов, сала и хлеба мы, немного приняв на грудь, принялись за беседу, которая началась с самого банального вопроса, с моей стороны, какой может задать только человек, занятый на данный момент, открыванием бутылки с водкой.

- Вот, что нужно ещё человеку для счастья? И вообще, что это такое - счастье? - спросил я своего гостя, мимолетом, без надежды на какой бы то ни было, ответ. Но гость ответил: - Я, конечно, не могу дать точного определения, что это такое, но знаю только одно, что степень счастья у всех - ОДИНАКОВАЯ... - заумничал Клим -...И, у олигарха, сварганившего себе лишний миллиард, и у бомжа, нашедшего на дороге бутылку водки, она - одна и та же. И поэтому, не понятно: сколько же можно, безнаказанно, рвать и ртом и жопой, а самое главное - для чего? Для власти?Ну, всё равно, не будет у тебя власти, больше, чем у Бога, хоть ты усрись, - гость откусил от солёного огурца и продолжил, - За то, греха понаделаешь - не отмыться вовек. Да, живи ты себе и радуйся и не бойся, что придут к тебе завтра и яйца отстрелят. Или, что самое для них, страшное - отнимут всё, на хуй, да ещё и посадят, как этого еврея очкастого, из нефтяной "конторы". Тот, блядь, всё орал: "Всех куплю - буду президентом!". А, хуюшки! Сидит, вон, на киче, а самое главное, что ещё и - хуй выйдет, по сроку. Посадят рядом с "тубиком" и через год - кровью захаркает. Вот и все, тебе, деньги. Или, наоборот: живёт, себе, какой-нибудь простой монах в своей келье, где-нибудь, в средней полосе. Съест просфорочку, помолится Богу, за здравие всех православных христиан и весь, прямо светится, любезный, от счастья. Но и там, теперь - все крутыми стали... У кого должности поглавней - на "джипах" рассекают - только беги, а то задавят, и помолится забудут. С них налоги казна не берёт. Вот и приторговывают, почти в открытую, водкой и табачком. И брюшины у них, у всех - ты видел? Ну, ни хуя не верится, что постятся они и с Богом общаются. Да ОН их близко к себе не подпустит. А за всё потом, с ними черти будут угольками рассчитываться. Но, не боятся они этого, а значит - и в Бога не верят, - заключил Клим и налил по второй.

- Правильно всё говоришь, только что ты поделаешь, со всем, этим долбоебизмом? - согласился я. - То - то, ни хуя. Вот, поэтому сиди себе, спокойно и не пизди, пока яйца не оторвали... - резюмировал Клим и махом выпил. - А рукопись твою я читать начал... Нравится... Ну, всё - как на картинке, хоть прям, мультик снимай. И в Канны, - решил я переменить тему. - Меня уже, один раз, вместо пальмовой ветви - кайлом наградили и такой мультик показали, что до сих пор вздрагиваю по ночам, - пожаловался Клим, - Хотя, смотрю я телек, иногда, а там - такое показывают, что хоть веди под расстрел автора, и всё - тут... Это ведь, опять же: кому - можно пиздить а, кому-то - и не очень. В общем - хуй разберёшь. Когда мы "опрокинули" ещё по одной, раздался резкий звонок в дверь, от которого мой гость вздрогнул и весь, как-то, съёжился. На пороге стоял Серёга. Он был явно чем-то расстроен и выглядел крайне подавлено. - Она опять исчезла... Ну, прям, как сквозь землю... - выдавил он, - И опять это же сообщение: "Не ищи. Приду сама". Налейте-ка, малька...

Он, в "одинаре", шлёпнул штрафную и молча закурил. В воздухе повисла долгая пауза, которую нарушил Клим: - Да-а-а, - протянул он, - Хорошая дамочка, и я её, даже, где-то встречал, - он громко поворочал мозгами и произнёс: - Вспомнил! Она, у нас на зоне лекцию читала. О пользе табакокурения. А после неё, у нас, сразу десять человек ушли на волю... вперёд ногами. Вот, поэтому-то, я её и запомнил. - О пользе? - переспросил я. - Именно, о пользе, - уточнил Клим, - Да, так красочно говорила, что у нас даже не курящие, враз, закурили. - Да, конечно, странная она. Но - всё равно... - резюмировал мой друг и налил ещё. 13.

А, в это время, в массивные врата одного православного монастыря стучался бритоголовый и быкообразный молодой человек, в кожаном плаще и без головного убора. По всему было видно, что сюда он добирался пешком, потому, что ботинки его были стоптаны и грязны. Ему открыли... Он прошёл в арку и смиренно спросил, отворившего ему, послушника:

- Могу я поговорить с настоятелем? - Проходите...

Послушник, провёл пришельца по всему периметру монастыря и, приведя к небольшому, окрашенному мелом домику, постучал в дверь. Она отворилась, и в проёме показался седой настоятель, одетый в чёрную монашескую рясу. - Чем обязан? - молвил он и добавил: - Проходите, а то замёрзли совсем. Чаю? - Если можно, отец... Умаялся... Из города, пешком, вторые сутки...- тихо проговорил гость и разделся. Пройдя в небольшую комнату, он неумело перекрестился, присел на корточки, у печки, и принялся потирать, озябшие на морозе, руки и уши. - Э-э-э, братец, тебе бы чарочку, для сугреву, - протянул батюшка и достал из старинного, обшарпанного буфета, графин с красноватой жидкостью, - Пей... Да и я с тобой, немного... Они выпили и батюшка, усевшись напротив, принялся внимательно слушать, так внезапно нагрянувшего, городского гостя. Терпеливо выслушав долгий рассказ, он выдал свой окончательный вердикт: - Ты - по адресу пришёл. Там - тебе делать больше, нечего... Вот поешь и иди отсыпайся, в соседнюю комнату. Утро, вечера - мудренее... 14.

В аэропорту царила невероятная давка. Несмотря на свою разношёрстность, вся эта многочисленная толпа подразделялась только на две категории: "олинклюзив" и "завтрак - ужин". В воздухе витали малознакомые иностранные определения, типа: "виндсёрфинг", "дайвинг", "дьюти фри" и вся окружающая атмосфера была наполнена предвкушением настоящего праздника жизни. Конечно же, было странновато, что все, без исключения, представители толпы подразделялись только на бездетных мужчин и женщин. Причём, совершенно одиноких. Немногочисленные семейные пары с детьми, держались поодаль, и что удивительно, радость была - только на детских лицах. Родители же, с почти не скрываемой завистью, исподтишка, косились на, якобы свободную, от семейных уз, часть улетающего населения. Некоторые "холостые", начинали заводить знакомства прямо здесь и сейчас, судорожно забивая в свои мобильники номера телефонов, новоявленных объектов своего неуёмного вожделения. Но подавляющая, женская половина толпы, с напряжёнными лицами, нетерпеливо ожидала завершения процедуры досмотра и завершения, наконец, самого перелёта, чтобы через несколько часов оказаться в жарких объятьях, маниакально жадных до евроденег и американских долларов, черножопых верблюдоводов, с удовольствием сдающих в прокат себя и своих, вечно голодных, злобных животных. Это, конечно же, был рейс - на египетскую Хургаду. Экипажи воздушных лайнеров, с ужасом предвкушающие послеполётные, заблёвенные детьми и пьяницами салоны, угрюмо занимали свои рабочие места за штурвалами, а несчастные бортпроводницы дежурными улыбками встречали, ещё не совсем пьяных, а потому, пока и учтивых, своих сограждан.

Не создавая себе особых трудностей и, каким то образом, миновав толпу и спецконтроли, с накопителями, на борт одного из самолётов поднялись две очаровательные особы: блондинка и брюнетка, обе - с ясными, как само небо, голубыми глазами, и скромно расположились на лучших местах в салоне бизнес - класса. Конечно же, это были - Лифа и Десса. Не обращая ни на кого внимания, они углубились в чтение книг. В руках Лифы оказалось небольшое и заметно старое издание Евангелия от Матфея. Десса же, увлечённо изучала Чтения Святого Апостола Павла, чем не могли не привлечь удивлённые взгляды своих соседей по бизнес классу - примерно, тридцатипятилетнего возраста, подвыпивших мужчин, решивших, на затраченный денежный минимум, дозволить себе все земные блага.

- А вы что, миссионерки, чо ль? - завёл разговор самый пьяный пассажир, которого окружающие называли Вадимом. - Ну, что-то вроде этого, - добродушно откликнулась Лифа, не отрывая взгляда от книги. Самолёт, тем временем, набрал заданную высоту и "взял" курс на северную Африку. Стюрдессы принялись за раздачу, такого желанного всеми пассажирами, аэрофлотовского "фастфуда", когда Вадим подошёл к Дессе и, неожиданно выхватив из её рук "Апостол", резко подсунул ей, прямо под нос, стакан с виски. Старинная книга упала на пол и хрупкие, жёлтые страницы рассыпались по всему полу. Молоденькая бортпроводница, мгновенно оценив ситуацию, кинулась подбирать, так вероломно раскиданные пьяным ублюдком, листки, а Лифа, крепко вцепившись в руку Дессе, которая, тут - же, поменяла свой небесно - голубой взгляд, на преисподне - чёрный, тихонько произнесла: - Деска, умоляю, не надо, здесь - дети. Они - ни при чём. Потом. Всё - потом... - А мне - плевать, - прошипела обиженная Десса и затравленно посмотрела в иллюминатор. Лайнер, вдруг, затрясло и он, сильно накренившись на правый борт, начал беспомощно падать. - Дура, ты... - констатировала Лифа и невозмутимо продолжила чтение. - Сама - такая... Добрячка нашлась. Вот, из-за таких, как ты, всё и сходит с них, козлов, как с гуся вода. Ладно, уломала... - самолёт тут же выровнялся, а из динамиков послышался чуть взволнованный голос командира: - Уважаемые пассажиры, не волнуйтесь, пожалуйста. Мы вошли в зону турбулентности. Полёт проходит нормально, на высоте десять тысяч метров. Температура за бортом - минус пятьдесят градусов. Желаем вам - приятного полёта. За те мгновения, стремительно пролетевшие со времени начала конфликта, стюардесса успела собрать все листки из священной книги и с извинениями, передать их Дессе. - Благодарю, а Вы то при чём, здесь? - откликнулась она. - А мы - всегда "при чём", - ответила девушка и грустно улыбнувшись, протянула Дессе апельсин. - Спасибо, - примирительно произнесла Десса и, улыбнувшись в ответ, взглянула на подругу, - Тогда уж нам и по пятьдесят, виски

- Мне - сто, - кокетливо констатировала, заметно повеселевшая Лифа и сложила книги в сумочку. - Ну, тогда и мне - сто... - согласилась Десса.

Мгновенно исполнив пожелания подруг, бортпроводница пошла далее, исполнять все прихоти, заплативших за всё, пассажиров. - Ну... я ж-же предла-ла-гал... - активизировался, пьянеющий всё больше и больше, Вадим. - Лиф, ну почему одни умеют пить, а другие нет, - вдруг спросила Десса, явно намекая на, который раз, так неожиданно покинутого, Серёгу.

- А потому, что одни - умные, а другие - увы... - оценив явный намёк, улыбнулась в ответ, Лифа.

- Это кто здесь д-дурак, это я - д-дурак? - не унимался пьяный пассажир и, поднявшись со своего кресла, "завис" над мирно беседовавшими подругами.

Десса, вновь безучастно посмотрела в иллюминатор, после чего самолёт тряхнуло и пьяный "бунтарь", пролетев по воздуху через весь VIP салон, лихо "врылся" головой в плотно закрытую дверь кабины пилотов. Лайнер, как и не задолго до этого, также неожиданно выровнялся, а "невинно" пострадавший, схватившись за окровавленную голову, сел в проходе и тупо завыл. К нему, с бинтом и примочками, подбежала перепуганная, насмерть, стюардесса и виновато произнеся: - ...турбулентность, - и, типа, - До свадьбы заживёт, - принялась оказывать пострадавшему первую медицинскую помощь.

- А свадьбы то - не будет, - тихо прыснула в кулак довольная Десса.

- Дура...- отозвалась Лифа, и тоже прыснула.

В дальнейшем, полёт проходил почти нормально, не считая нескольких попыток пьяного выяснения отношений, уже во втором салоне. Сойдя с трапа, все пассажиры данного рейса, тут же очутились в зловонном и засиженном мухами, накопителе хур "гадского" "международного" аэропорта, где и окунулись в тягучую атмосферу всевымогательного арабского "гостеприимства". Наши "путешественницы", незаметно просочившись сквозь толпу желающих получить визу, вышли на привокзальную площадь, обнялись и, рассевшись по разным машинам такси, исчезли из виду... 15.

...- но всё равно, - опрокинув рюмку, продолжил, совсем уже загрустивший Серёга, - Таких - больше нет. На этот раз он грустил особо отчаянно и без утайки. Нервно набрав номер телефона и кратко поздоровавшись с кем-то, он торопливо передал заказ на венки и лимузин - катафалк, предназначенный для похорон очередного "клиента". Потом, набрав ещё один номер, спросил:

- Захарыч, у тебя, как? - и услышав ответ, удовлетворительно выпалил: - Добро! - и повесил трубку. Потом, обхватив свою голову руками и покачиваясь на стуле, продолжил:

- Ох, до чего же это всё осточертело: гробы, морги, венки, кладбища... Сидеть бы дома, и писать стихи, как Серёга, - произнёс он, кивнув в мою сторону, - А не носиться, мудаком... - Ты стихи пишешь? - спросил Клим.

- Писал. Не формат, оказывается, блядь, - разоткровенничался я, - Мне, так в издательстве, в своё время, сказали. И тебе - скажут... Обязательно. И всё потому, что ты - нормальной, сексуальной ориентации, человек. - Да, ладно... - не поверил Клим, - Не все ж такие, ведь и нормальные есть. - Может и есть, только в шоу бизнесе я их, нормальных - не встречал. Ну, если несколько... - вступил в разговор Серёга.

- Вот, ты да-а-ал, - протянул Клим и предложил, мне: - Может, прочтёшь, что? - Да, запросто, - я молча "махнул" рюмочку, поднялся со стула и начал: - "Предполагаемая прогулка поэта Есенина по одному загородному посёлку": Вдоль домов, обжитых и ухоженных Я иду - алкоголик и рвань, Возвышая твой дух растревоженный... Над планетой, родная Рязань.

На собачии лаи отзывчивый, (Чёрных семечек - полная горсть), Я шагаю, хмельной и забывчивый - Чужестранного племени гость. Тишина. Ведь никто не покажется, Словно, всем на тебя - наплевать. И, не знаешь, над кем покуражиться, И к кому с разговором пристать... Никого. Рай... певцов и писателей: За угрюмым забором - забор, Лишь, высокие крыши - предатели, Как насмешливый, нищим, укор... Эх, собаки...Хоть, вы повстречаете, Пусть, разлаете, в пух или прах, Благодарствую, что замечаете, А не прячетесь в сытых домах. ...делкино. Сосны и кладбище: Пастернака - последний приют, "Зимней ночи", холодной, пристанище, И февральской метели уют. Словно гость из далёкого времечка, Из котомки достав калачи, Посижу, отдохну не скамеечке, Над могилой горящей свечи. И последний цилиндр, променяв на вино, Оставляю собакам - покой, И мне гавкает, вслед ....делкино, Этой дивной, собачей тоской... Я выдохнул и присев на стул, молча закурил. Подобного рода "заявление" стало, для присутствующих, включая друга Серёгу, полной неожиданностью. - И что, это не печатают? - нарушил долгое молчание Клим - Не-а... - отозвался я и разлил всем: - Поехали!

Мы дружно выпили, и Серёга спросил Клима: - А ты чего пишешь? - Да, сказки. Вот, про Змея недавно написал, - осторожно поведал Клим. - Про зелёного, что ли? - заржал Серёга. - Да, нет. Про самого, что ни есть, настоящего. - Дашь почитать? - А, вон, Серёга уже читает, - кивнул на меня Клим. - Ну и как тебе? - живо заинтересовался Серёга. - Картинка - как наяву, - откликнулся я, - Кстати, а что мы завтра делаем? - Завтра? - переспросил он и тут же ответил: - Завтра - выходной!

Приняв "на посошок", я проводил Серёгу, уложил захмелевшего Клима спать на раскладушку и принялся читать дальше. 16. "...А в это время, в Промежи, разгорались нешуточные страсти. Два местных хулигана, Гулатов и Дрюцкой, сплотив вокруг себя невиданные, по промежненским меркам силы, укрылись в окрашенном штукатуркой, бывшем сельсовете и, вооружившись ржавыми, допотопными "берданками", выменянными, в своё время за спирт у "чёрных копателей" - затеяли не доброе. Стремясь сосредоточить всю полноту промежненской власти в своих алчных руках, они из кожи - вон лезли, прикрываясь несбыточными обещаниями, что несказанно раздражало селян. Горя страстным желанием ввалить им, за всё, за это хорошей пизды, сознательная часть местного населения окружила сельсовет и постреливала в его окна из тех же самых "берданок", также выменянных, в тоже время, за тот же спирт, у тех же "чёрных копателей". Прячась за спины, одурманенных лозунгами, соратников, вожди - хулиганы, втихаря прихлёбывали, специально припасённый для этого случая спирт, из плоских армейских фляжек, которые с избытком наворовал усатый бунтарь Дрюцкой, во время недавнего похода на соседей - мусульман, которые, ну никак не соглашались садиться ни под многозвёздную "крышу" Вильки Клинова, ни под, маниакально осолидареных "работяг" - промежненцев. Тихой сапой, соседи - мусульмане поднаваляли пиздюлей и тем, и другим и продолжают, до сих пор, жить по своим, понятным только им, канонам. Тем временем, сочувствующий всем, но ни с кем не согласный, сын юриста Джировский, под градом пуль метался туда - сюда, страшно боясь не отгадать победителя. То и дело с противоположных сторон слышалось, его:

- Дай, дай ему, дай...Проститутки! Авантюристы! - и это касалась буквально всех. А в небесах, обдуваемый всеми ветрами, напевая "Прощание славянки", парил на крыльях, ничего не подозревающий, Боля. Узрев, с высоты змеиного полёта, происходящие, в его родимой Промежи, события, он вытянулся стрелой и одним залпом огня, из средней башки, снёс с лица Земли, только что отштукатуренный известью, сельсовет, похоронив под его обломками, одураченных хулиганами, родных земляков. Единственно уцелевшими в этой мясорубке, оказались сами - Гулатов и Дрюцкой, которых, Боля, спасая от народного гнева, мощной струёй урагана из правой башки, унёс куда-то далеко, за реку. Наскоро похоронив убитых, селяне быстро разбрелись по домам, вновь возвратившись к своему тяжёлому и бессозидательному труду, в угоду собственной усталости. Змей же, плюнув на всё, улетел в пещеру и долго ещё не показывался на глаза своим, в миг присмиревшим, землякам"...

Несмотря на то, что сюжет климовской сказки был мне бесконечно близок и любопытен, сон уверенно делал своё дело и я, отложив, сие чтение до утра, отравился спать. 17.

А в египетской Хургаде, тем временем, бурлила ночная жизнь. На улице Шерри шла бойкая торговля различным говном, сопровождаемая назойливым зазыванием наивных туристов в многочисленные лачуги, обустроенные, буквально, в каждой дыре. Вереницы местных "маршруток" курсировали туда - сюда и беспрерывно издавая сигналы, складывали ощущение огромного детского дурдома, в который только что привезли партию игрушечных пластмассовых рулей со встроенными электронными "бибикалками".

Не обращая ни какого внимания на и так, немногочисленные дорожные знаки, они носились по городу, расталкивая по сторонам европейских курортников. Было очевидно, что водители этих микроавтобусов, только вчера пересевшие на них с верблюдов, мало, что понимали в дорожной азбуке. Да и не только в ней. Почти, с ножом к горлу, они заставляли мирно прогуливающихся граждан, передвигаться с огромной скоростью на их потрёпанных "шарабанах". Из окон и дверей, многочисленных хургадских "общепитов" лилось невыносимое дустовое зловоние, сопровождаемое "высокохудожественным" завыванием местных поп - звёзд. Всё это создавало такую гадкую какофонию запахов и звуков, от которых нормальному человеку, в пору бежать, сломя голову, в лоно, приютившего его, отеля.

Вот, что здесь по - настоящему хорошо, так это - море... Абсолютно прозрачная и целебная морская вода, безоговорочно способствует повышению половой активности приезжих дам и местного мужского населения, которое, буквально, рыщет по пляжам в поисках очередной "работодательницы". А таких здесь - пруд пруди, желающих за свои, кровно заработанные доллары, отведать экзотической и такой недоступной, на своей исторической родине - "египтятинки". Воспользовавшись засильем россиско - украинско - белорусско - итальяно - германских "вожделелок", наша Лифа, с явным чувством довольства, бродила мимо охающих, ахающих и пружинноскрипящих номеров отелей, в предвкушении появления на свет новых жизней, которые, чаще всего, без её ведома, стремительно вылетали из окон в резиновых "ракетах" и бессовестно повисали на экзотических кустах. С наступлением утра, она выходила на лазурный берег, где силой воли и воображения посылала свои импульсы и нормальным, уравновешенным людям, вселяя в их души любовь и взаимное влечение.

Десса же, всё больше тяготела к дайвингу и перепоям, а точнее выражаясь, к дайвингу, с перепоя. Однажды, издалека завидев своего "самолётного" обидчика Вадима, неуклюже напяливающего на себя гидрокостюм, а на перебинтованную голову - маску, она заспешила к нему и кокетливо предложила:

- Сплаваем? - С тобой, что ль, коза? - кривясь, спросил он. - Ну-у-у... - протянула Десса, и шагнула в море.

Следом за ней, подался и наш пьяный "дайвер". На берег она вернулась одна... То ли, воздушный клапан у него забарахлил, то ли, сердечный... Через какое - то время, его бездыханное тело вытащили из воды местные спасатели и накрыли пляжным полотенцем. Вокруг Вадима собралась толпа, сострадательно взирая на пустую оболочку бывшего соплеменника. Десса же, с видом сытой пантеры, лежала на горячем песке и безмятежно загорала.

В это время, через толпу протиснулась всевидящая Лифа и, взяв утопленника за руку, воскликнула: - Живой! Звоните, скорее, в "скорую"! - и поспешно ушла.

Десса, тут же, подбежала к нему и, приложив ухо к груди, тихо спросила: - Ну, что? Как тебя, ТАМ... приняли? Не обижали? - и тоже, ушла.

"Утопленник" приподнялся на локтях, тупо посмотрел по сторонам, медленно поднялся, скинул гидрокостюм и крайне подавлено, пошёл с пляжа, прочь... Придя, в свой номер он наскоро собрал вещи и, ни кому не объясняя причин, убыл в сторону аэропорта. - Ну-у-у, не интересно даже, - протянула Десса, - Вот, опять ты, как всегда... - А зачем он нам такой, ТАМ, нужен? Пусть тут "парится"...- улыбнулась, в ответ, Лифа.

- Не-е-ет, с тобой, каши - не сваришь, поехали отсюда... - разочарованно протянула Десса и они, тоже, направились в аэропорт.

Там, как всегда, царили бардак и зловоние. Как-то по-своему, опять, миновав все кордоны, Лифа и Десса поднялись на борт самолёта и заняли свои законные места в удобных креслах, того же, салона бизнес класса. Вообще - то, в самолёте было довольно шумно, но среди всех выделялся человек, который, в абсолютном молчании, сидел в самом конце второго салона и безучастно смотрел в иллюминатор. Надо ли говорить, что это был - незадачливый "дайвер" Вадим, так неожиданно прервавший, свой долгожданный отпуск. 18.

Утром, дождавшись Серёгу и плотно позавтракав, мы, наконец - то, решили посетить издательство на предмет напечатания Климова опуса. Адрес издательства мы, с Климом, знали очень хорошо, потому что, выйдя однажды оттуда, один из нас направился в неизвестность, а другой - на берег печально известной реки - Колымы...

Но воды, с тех пор, в этой реке утекло не мало и мы, смело, с реальным ощущением значительных перемен в жизни нашего общества, отворили широкие двери издательства и без промедления шагнули в "еврозаремонтненый" холл, который охранял здоровенный мордоворот, с малюсенькой рацией, в огромных руках и жёлтой надписью: "охрана", по всей необозримой площади его чёрной, форменной куртки. На наше: "здрасьте", он лениво повернул голову и, явно не признав в нас Достоевского, Пушкина и Булгакова, сквозь прихлёб чая, процедил: - Куда? - К коню... - Серёга вдруг осёкся, но не преминул заметить: - Браток, ты себе профессию-то, похоже, не по здоровью выбрал. Смотри, не надорвись тут... - и важно добавил: - К главному... Не желая развивать полемику, охранник поднял трубку, что-то туда пробормотал и резко бросил: - В пятый...Документы, давайте. - Опять - в пятый... - как-то грустно прошептал писатель Климов.

Получив маленькие бумажные пропуска, мы направились в "пятый"... - Сейчас, сейчас, Клим... - злорадно прошептал Серёга, - они из твоего Змея - Чебурашку делать будут. На массивной, обитой кожей, железной двери пятого кабинета висела позолоченная табличка, с надписью: "Главный редактор Младунский О.О.".

- Ты смотри - ка, главным редактором стал, а я его ещё критиком помню, - отметил Клим. - И отец его тоже, был критиком, как я знаю, - оживился Серёга и открыл дверь кабинета. Там, вместо традиционной секретарши, сидел женоподобный юноша - менеджер, который манерным, тонюсеньким голоском поинтересовался: - Рукопись? - и, не дожидаясь ответа, как-то по-садиски радостно, продолжил: - А вот, с рукописями - то, к нам теперь - нельзя, - и стал нудно объяснять, в каком формате, на сегодняшний день, принимаются к рассмотрению произведения "некоторых самодеятельных авторов, возомнивших себя писателями", - не преминул подчеркнуть он. В это время, дверь секретарской распахнула белокурая тётка, с компьютерной дискетой в руках. Женоподобный, мгновенно забыв о нашем существовании, сорвался с места и крайне засуетился: - Дарья, милочка, зачем же Вы к нам. Сразу - в типографию, все уже заждались, - и заговорщецки добавил: - Вчерашний Ваш роман - уже раскупили.

Когда белокурая скрылась за дверью, "секретут", снизойдя до нас, спросил: - Вот, видели у неё дискету? Это и есть - рукопись, а у вас - я не знаю, что там.... Не желая нас далее лицезреть, он судорожно схватился за трубку зазвонившего, вдруг, телефона и брезгливо указал нам на дверь. - Ладно, блядь, коснётся. Гондон...- мстительно прошипел Серёга и мы, минуя ухмыляющегося охранника, покинули этот "книгородный" дом.

Глядя на совсем уже отчаявшегося Клима, я предложил: - Оставляй у меня свою рукопись. Я её перепечатаю, "сброшу" на, точно такую же дискету и мы сюда ещё вернёмся. Он робко потоптался на месте и протянул руку: - Благодарствую, братцы... - Далеко ль, намылился? - удивился я. - Домой, я...К себе...- ответил он. - Тогда, денег возьми, - предложил Серый. - Да, не надо, я доберусь...- застеснялся Клим. - А ты не стесняйся. Это - в счёт будущих гонораров, - улыбнулся Серый и засунул ему в карман деньги. - Спасибо, мужики...- мы попрощались и Клим, сгорбленной походкой, зашагал в сторону вокзала. - Может, на работу заскочим, на секунду? - спросил Серёга. - Ну ты, прям, не можешь без своего морга, - заупрямился я. - Напрасно ты, так. Морг - это то самое место, где мёртвые реально, помогают живым - выжить, в наше нелёгкое время, - подняв вверх указательный палец, философски парировал он. Продираясь сквозь бесконечные пробки и наслаждаясь оглушительным творчеством Оззи Осборна, мы, преодолев за два часа, целых десять километров, подкатили к знакомому зданию. Как ни странно, дверь Серёгиного кабинета была открыта, и из-за неё слышался знакомый голос:

- Ну и напрасно вы так убиваетесь, мэм. Самая лучшая кончина для олигарха - это пуля. Вот, представьте себе... - нарочито цинично распалялась, не понятно, откуда появившаяся, Десса, -... какое-нибудь тяжёлое и продолжительное заболевание, которое не лечится ни какими деньгами. И человек гнетёт себя, мучается сам и другим жить не даёт, привлекая к себе повышенное внимание окружающих. И это всё - при наличии такой денежной массы, от которой у простого человека случался бы приступ. Обидно, да? А тут, раз - и в дамки и, заметьте, абсолютно безо всяких мучений, - Десса расхаживалась по кабинету с видом преподавателя, раскрывая олигарховой вдове глаза на все положительные стороны данного трагического происшествия. Серёга же, в этот момент, не докучая себя вопросом её странного появления здесь, беззвучно ржал, в ожидании аудиенции. - Его, ТАМ, грамотно приняли. Всё - по заслугам. А Вам - ещё жить, да жить - это я Вам - как специалист говорю, - не унималась Десса, распаляясь, всё больше и больше, - Да, и мужика Вы себе, с таким то капиталом - любого отхватите. Тем более, как мне известно, - она перешла на шёпот, - Уж, и не совсем-то и мужиком был ваш покойный муженёк.

- Да, да, грешил, грешил... - тоже шёпотом, призналась вдова, - А что я могла сделать... - и совсем уже тихо: - Там - все такие... - Ну, вот и радуйся, - неожиданно громко и почти торжественно произнесла Десса, - И благодари тех, кто тебе такую благодать подогнал. Ещё пожелания будут?

- Да, да, последнее...- испуганно съёжилась прозревшая вдова, - Вот, номера с его машины... Он меня, незадолго до этого... просил: если, мол, что случится, их - к гробу прибить... - А, руль он не просил ему в руки, вместо разрешительной молитвы, вложить? Ладно, давай... - и, когда вдова, передав ей номера: "о ООО оо...c флагом" и, оставив ещё четыре килограмма российских денег, выскользнула за дверь, Десса, раздражённо выпалив: - Дура! - буквально, утонула в Серёгиных объятиях.

Стараясь не мешать, я вышел за дверь и закурил. По улице мела невероятная метель, которая меня несказанно радовала, потому, что любое проявление буйства природы всегда вызывает во мне необъяснимое чувство восторга и ощущение полёта в Вечность. И в этот момент я, вдруг, резко ощутил: как же я люблю... эту, самую - Жизнь. Барахтаясь в своих, максимально удалённых от реальности, мыслях, я увидел подъехавшую, уже знакомую "скорую", из-за руля которой, не боясь ни какой метели, вышла, перекрасившая свои волосы в прекрасный, каштаново - рыжий цвет, Лифа и подошла ко мне. - Кому - то плохо? - только и смог вымолвить я. - Тебе - плохо... - тихо произнесла она, и стряхнула снег с моих, заметённых метелью, волос, - Без меня...плохо. Растерявшись в данной ситуации, я смущённо потоптался на месте и через мгновение, буквально, впился в неё губами. - Это - правильно. Меня - любить нужно... - через некоторое время, смущённо произнесла она. Осторожно заглянув в кабинет, мы застали, не в меру раскрасневшихся, Серёгу и Дессу за... разливанием французского коньяка, оставленного, в качестве презента, ещё одной "безутешной" вдовой. Грамотно и по назначению употребив напиток, мы, не сговариваясь, сошлись на том, что ТАКОЙ выходной день, не должен окончиться бездарным расставанием. - Может, в ресторан махнём? - предложил Серёга. - Ну-у-у, не интересно, - заупрямилась Десса и, чуть подумав, предложила: - А может, за городом, на даче отметимся? - Мы - "за!", - утвердил я, даже не сомневаясь в согласии своего друга. - А на чём поедем? Я уже - в "образе", - стушевался Серый. - Ничего, я - за рулём. У меня и "мигалки" есть, и сирена, - обрадовано сообщила Лифа, - Не одним же ИМ, пьяными ездить.

Мы тут же сорвались с места и оказались на улице. Метель, также неожиданно исчезла, как и появилась и на смену ей, открылось вечереющее, зимнее небо с огромным, красным закатом, на горизонте. - На какую дачу - то, Десс...? - тихо спросила Лифа

- Да, есть тут одна, не далеко...- загадочно ответила Десса и посмотрела вверх. Лихо, промчавшись мимо милицейских постов и объехав все пробки, мы оказались на загородном шоссе, и очень скоро упёрлись в ворота, за которыми находился массивный деревянный терем, с колоннами и высоким крыльцом. - Нас здесь ждут? - осторожно спросил Серёга. - А мы - всегда...нежданно...- отшутилась Десса. - Вот, в "магаз" не заскочили, - неуверенно произнёс я, - Надо ж, было взять чего... - Уверяю вас, здесь - всего хватает, - отозвалась Лифа, ни сколько не сомневаясь в уникальных "способностях" подруги.

Пройдя в дом, Десса, по - хозяйски осмотрела жарко пылающий камин, шкуры на стенах, вперемешку с, лично надписанными плакатами поп-звёзд, горящие по углам свечи и сервированный стол, с не часто встречающимися, яствами. Она плюхнулась в кресло и оценивающе произнесла: - Вот свечи - это правильно. А что сервировано только на двоих - не гоже. Видно, не ожидал Михал Аркадич моего появления... - Лифа, достань фужеры.

Дорогущее "шампанское" шипело и искрилось в отражении каминного огня, и в душе было полнейшее ощущение праздника и комфорта. Отсутствие хозяина, явно не смущало отчаянно веселящихся подруг и мы, с Серёгой, тоже, под воздействием волшебной атмосферы загородного дома, не скучали без него.

Дверь в зал тихо отворилась, и мы увидели прелестное существо, лет восемнадцати, очень замёрзшего вида. Девушка, согреваясь, подула себе в ладони и робко спросила: - А Михаил Аркадьевич дома? - Нет его...- кратко молвила Десса, - Проходите, не стесняйтесь. По какому вопросу? - Михаил Аркадьевич сказал мне приехать к нему, контракт подписать...- не сразу, и очень робко поведала она. - Певица? - поинтересовалась Лифа. - Хочу быть... ну, в общем, пою... - А Вы знаете о том, милочка, что контракты подписывают в офисах, а не в столь интимной обстановке? - начала раздражаться Десса. - Знаю, - призналась гостья, - Он мне сказал, что его офис - на ремонте. - Святая простота, - расхохоталась Десса, - Сам он - "на ремонте". У-у-у, развратник... Это - Ваш контракт? - она достала из старинной тумбочки какие-то листы бумаги и вслух прочла: - "...и оказывать особые знаки внимания высоким гостям, присутствующим на моих выступлениях". Вы знаете, что означают эти - "особые знаки внимания"? - Мне, Михаил Аркадьевич хотел объяснить это - сегодня...- совсем тихо прошептала она. - Хотел - перехотел...- прошипела Десса и зло, скомкав "контракт", с силой швырнула его в камин, - Вы, на чём добрались? - На электричке и пешком... - У-у-у, жлоб! Мог бы и такси вызвать, ради такого случая, - продолжала она рассерженно, - Присоединяйтесь к нам. Лифа достала ещё фужер, и я наполнил его шампанским. Праздник продолжался. Окружающая атмосфера источала волшебный дух любви, в сочетании с полным отрывом от реалий жизни. Мы танцевали и откровенно дурачились, а Ксения (так звали нашу новую знакомую) - пела. И пела, надо признать, очень не плохо, удивляя нас всепоглощающей проникновенностью своего голоса и необыкновенным, человеческим обаянием. Под утро, Лифа и Десса сообщили о том, что им - пора, и мы, оставив гостеприимный терем на произвол судьбы, уже впятером, двинулись в обратный путь. На абсолютно безлюдной утренней трассе, нас попытался остановить какой-то сонный "гаишник" но, когда он выбежал на дорогу и выставил свой жезл, почему-то неуклюже растянулся, как говно, быстро поднялся и смущённо удалился в свою "засаду". Мы рассмеялись, но особенно весело было Серёге, который сразу же вспомнил о своём недавнем, подобном казусе.

Приехав в город, мы распрощались сначала с Ксенией, а потом и Лифа с Дессой, доставив нас до Серёгиной работы, учтиво откланялись. На пороге морга нас встретил Фыриков и, как мне показалось, радостно констатировал:

- Ночью ещё одного привезли. Из загорода...- и протянул документы.

- Шлиссербаум, Михаил Аркадиевич, - медленно произнёс Серёга и о чём-то призадумавшись, добавил: - Профессия: музыкальный продюсер... Острая сердечная недостаточность, - и ещё тише: - Воистину... 19.

А в это время, в массивные ворота одного православного монастыря стучался бритоголовый молодой человек, примерно, тридцатипятилетнего возраста, который кротко спросил, отворившего ему, послушника: - Могу я видеть настоятеля? - Проходите... 20. Мы спустились в подвал морга, для того, чтобы определить размеры, вновь прибывшего, (или, уже просто, "бывшего") продюсера, и увидели скромно лежащее "творение природы", со сгорбленным позвоночником, крючкообразным носом и проплешинами на веснушчатой башке. - Тоже мне, Дон Жуан, блядь...- процедил Серёга и нахмурился. - Ты о чём? - поинтересовался я. - Да, знаю я этих продюсеров. Сколько жизней поломали, хотя бы, даже таким, как эта Ксюша... А "голубков", сколько? Один на другом сидит и третьим погоняет. И уж если некоторые и не их крови, то явно сочувствующие. И поющие под их дудку, блядь, кожаную, мол, свобода совести, свобода любви...- всё больше и больше распалялся Серёга, - А на деле - чистейшая кабала: не дал... - не взял. А если уж и дал, то всё, бля - повязан, по полной... И если что не так, то "фоточки" твои, на следующий же день - в Интернете: с голой жопой, и с хуем во рту... Козёл, блядь, старый...- подытожил он, брезгливо сплюнул и категорично заключил, - Метр шестьдесят гробик будет...

Мы поднялись в кабинет, где Серёгу уже ждали. Среди прочих представителей шоу - элиты, выразивших своё ярое желание поучаствовать в "утилизации" коллеги, особо выделялся некий молодящийся педераст с характерными "вафлёрскими" губищами и неприкрытым жеманством. Это был - известный "хаероукладчик", "педикюрщик" и "маникюрист", по фамилии - Дверев. В разговоре со своими "соратниками", он изощрённо крыл матом и вычурно "А-кал", не умело подражая, в манере разговора, коренным жителям нашего города.

Родом он был из глухой провинции, в которую, однажды, каким-то чудом, занеслась кукла Барби, со своей причёской. Чем нанесла не поправимый вред не устоявшейся, тогда ещё, психике будущей "звезды". Навсегда оставив свою сорванную "крышу" в родном краю, он прибыл сюда, воплощая образ заморского "чучела" во всех, попадавшихся на его пути, представителях и представительницах доморощенного шоу - бизнеса. Вовлечённый во всеобщее горе он, то и дело, жалобно всхлипывал: - Звезда - в шоке...- беспрестанно поправляя руками свою, напрочь, замелированную "репу". Ему покровительствовала одна баронесса, которая, в конечном итоге, дозволила Двереву ещё и петь. Пением, да и даже банальной мелодекламацией назвать это звуковыжимательство было довольно трудно. Но чудеса телевидения и реклама, мастерски отработавшие вложенные деньги, подняли его "искусство" до необозримых высот.

Мне всё время хотелось обойти его со спины, для того, чтобы удостовериться, в действительности ли, ширинка у него, согласно слухам, находится сзади. Завидев Серёгу, он бесцеремонно вломился в кабинет и воскликнул: - Любезный, что делать будем? - А с чего Вы взяли, что я - "любезный"? Я - вполне нормальный, - не преминул съязвить, свирепый "натурал" Серёга, - А делать надо - очень, и очень много...- и выложил такой список, ну совершенно необходимых покойному, "прибамбасов", что у Дверева, напрочь, отвисла челюсть.

- А, шо ж, так дорАгА? - попытался возразить он. - Нет, можно, конечно, и подешевле... - согласился Серёга и торжественно зачитал ему указ градоначальника о безвозмездном погребении неимущих граждан с нехитрым перечнем оказываемых услуг. Дверев брезгливо сморщился и, не мешкая, согласился: - ЛаднА, сАберём. Аркадич всех нас - в люди вывел. Душка... - и почесал свою жопу. Вслед, за ним, задев лбом, верхний косяк двери, в кабинет ворвалось ещё одно лицо из телевизора и зычно востребовало: - Зайка моя, сделай хАрАшо. Мы - не обидим. Уж, два билета на мой кАнцерт я, тебе - "презентую". Выслушав сие "лестное" предложение, Серёга широко улыбнулся и, заметив, что голова, стоящего у стены Дверева, расположена, как раз - напротив ширинки вбежавшего, заключил "про себя": - А что? Очень удобно...- и отвернувшись от них, улыбнулся ещё шире. - Хочешь, я дам тебе автограф? - не унимался вбежавший. - Я - не по этой части... - ответил Серёга, и каждый, из них, подумал о своём... Договорившись, со всеми и обо всём, мы сели в, заметённый снегом автобус и дружно пришли к единому мнению, что после такой необыкновенной, но всё же, бессонной ночи, не грех бы - хорошенько выспаться. Тем более что завтра, нас ожидало очень беспокойное прощание с застреленным, несколькими днями ранее, вторым, за неделю, олигархом. Приехав в свой двор мы, наскоро попрощавшись, разошлись по домам. Это был тот редчайший случай, когда мы ни чем не порадовали отечественных, да и зарубежных, производителей крепких спиртных напитков, оставив всё - на потом. Придя, домой, я достал из сумки климовскую рукопись и принялся читать дальше... 21.

"...Осознав, что он, спьяну вытворил с сельсоветом, а главное, с родными селянами, Змей ударился в запой, постепенно подгребая сэкономленные от, канувшего в лету спиртзаводика, остатки былой роскоши. Тяжело переворачиваясь с боку на бок и попёрдывая от натуги, Боля поочерёдно запускал свои, заросшие густой волоснёй, рожи, в огромный бак со спиртом и, вытягивая из него последние пары, надрывно рыдал. Слезы, выкатываясь из его, налитых кровью глаз, образовывали большие вонючие лужи, в которых, тут же, загибалось всё живое. Паника, недавно поселившаяся в его рептильной душе, не давала дышать, а мозги, роящиеся сразу в трёх нетрезвых головах, навязчиво пульсировали: - Что-то, надо, предпринять!

Выход из ситуации напрашивался сам собой: - Восстановить спиртзавод, и точка! Тогда, всё встанет на свои места...

Сон алкаша, как известно, не долог, а перед крупным делом, он - самое главное. Поворочавшись, часок - другой в отсутствии сна, Змей понял, что без снотворного, в данной ситуации, ему - не обойтись. И тогда, он подполз к лесу, где обожрал все кусты "волчьих" ягод, а в придачу, плантации мухоморов, с поганками и, в ожидании "прихода", растянулся на поляне прямо перед своей пещерой. Заснул он крепко. И грезилось Горыну, что взяли его в полон злые вороги, связали крылья лихие и глумились над ним - от вольного.... Очнувшись следующим утром, Змей, как всегда, предпринял попытку размяться, похлопав себя по бокам, крыльями. Но - не тут-то, было. Крылья стали не подвластны мозгам и не слушались хозяина. - Всё! Пиздец! Допился, блядь. Паралич...- запаниковал Змей, но всё оказалось гораздо проще. Усилием воли, разлепив один, из шести глаз, он увидел, направленные на него три танковые дула и стоящих, скрестив на груди руки - Ильина, Попова и Никитина. Крылья были привязаны стальными канатами к свежевкопанным, огромным бетонным столбам, а туловище - плотно обложено взрывчаткой. - Ни хуя, себе - поспал, - подумал Горын и, осознав всю тяжесть своего положения, сдался на милость победителям: - Об чём базарить будем?

- Всё о том же, Горын. Ты, нам - власть, добровольно. А мы, тебе - покой и всяческое уважение, нормуль? - А что, выбор есть? - обречённо, поинтересовался Боля. - Есть... - и Ильин похвастался рычажком, приводящим в действие целую тонну взрывчатки, лежащую под Змеевым брюхом. - Давай бумагу, - пророкотал поверженный хозяин Промежи и, шлёпнув лапой на подсунутый ему, огромный лист ватмана, горько заплакал.

Сон, как говорится - был в лапу. И пока, рота солдат распутывала стальные тросы, сковывающие свободу Змеевых крыльев, и разносила по грузовикам, так и не пригодившуюся взрывчатку, Горыныч пораскинул троекратными мозгами и "про себя", заключил: - Ну и хуй с вами. Ебитесь вы тут, как хотите. А мне и впрямь - пора на покой. Полетаю по округе. К Кольке, к Вильке. А то, заебался я, с этими Вопиловыми, Джировскими и прочей хуетой, - и уже вслух, осторожно спросил: - А выпить-то привезли, ради такого случая?

- Обижаешь, Горыныч, - отозвался Попов и подогнал к Змеевым мордам цистерну с водкой. - Ну, добре, добре... - оживился, Боля, и, с превеликим удовольствием, отхлебнул...- Ну и как править, кумекаете? - явно оживился он

- А хуй его знает. Как придётся... - ответил Никитин, - Ну наверно, всем, особо пиздящим - "бабла" немного отчиним и под одну крышу загоним, чтоб квакали в унисон. - А с селянами, что делать будете? - Горын состроил заинтересованное "лицо" и отхлебнул ещё. - Спиртзавод снова откроем и пусть пьют, бляди, - заявил Ильин. - Вот, и я тоже, со спиртзавода хотел хозяйство поднимать, - начал, было, Змей, но Ильин перебил его и поставил точку в разговоре: - Хотел, не хотел - дело прошлое. Теперь, если, конечно, Вы интеллигентное существо, сидите и не пиздите, пожалуйста, не по теме...

- Да, мне - то хули...Я, короче, полетел, а вы...- и, повторив свои недавние мысли, вслух: - ...Ебитесь тут, как хотите. Я вам больше - не указ, - взмыл в небеса"... 22.

Тягучий процесс щемления век, после затяжного недосыпа, превозмог страсть к познанию и я, незаметно для себя, очнулся только утром. С непреодолимым желанием выполнить, как можно скорее, данное Климу обещание, я сел за ненавистный компьютер и принялся за работу. Недолюбливать его я начал подсознательно, с той поры - как приобрёл. Несмотря на то, что некоторые его функции, такие, например, как электронная почта, вроде бы и скрашивают жизнь современного человека, на выходе оказываются - сущим вредом, напрочь, лишая его возможности передвигаться. Хотя бы, до того же почтового ящика, висящего на другом конце дома. Ну, это ещё - полбеды. Однажды, изощрённый ум создателя этого полуживого существа, дотумкал до Интернета, чем накрепко привязал к стульям половину мира. Поле его деятельности - воистину безгранично и простирается от банального онанизма, до углублённого изучения Вселенной...Ну ладно, если бы этим пользовались только специалисты... С момента поступления компьютеров в розничную торговую сеть, буквально все пышножопые домохозяйки и изящные сотрудницы различных офисов, вместо выполнения своих прямых, домашних или служебных обязанностей, посредством многочисленных сайтов знакомств, вовлеклись в бойкую охоту за мужичками. И тут сразу стало понятно, что ебаться хотят все, только сказать стесняются. При этом требования у всех, без исключения, изыскательниц, настолько жёсткие, что начинаешь потихонечку осознавать, что зеркала есть ещё далеко, не во всех домах. Вот, например, объявление: "Познакомлюсь с высоким (от 185 см.) блондином, с голубыми глазами, не женатым, с в/о, не старше 45, не пьющим, не курящим, с чувством юмора, не имеющего жилищных и материальных проблем. С авто, дачей на Канарах, с хорошей потенцией и большим достоинством. Умного, чуткого и понимающего, который с особой теплотой будет относиться к моим, больным олигофренией, троим детишкам, двум собачкам, четырём очаровательным кошечкам и девяностолетней, любимой мамочке - шизофреничке". И бедные мужички, которым после таких "заяв" и ловить, по сути говоря, уже нечего, пишут в ответ: "Познакомлюсь с особой любого возраста, любого телосложения, любой внешности и характера". Мол, дрочить надоело и все руки - в мозолях. Ну, ебит - твою, в деда, мать...А как же - искра, которая проскакивает между влюбленными людьми в момент первого лицезрения друг друга. Да! Та, самая, искра Божья, которая и называется Любовью. И вот сидят, уебни пиздоголовые, и строчат свои мудацкие послания, хуй знает кому, в надежде на скорейшую "почесуху".

Да выйди ты на улицу, оглянись по сторонам, и если есть в твоей голове серое вещество, увидишь ты, наконец, то самое чудо, которое пойдёт за тобой хоть куда, навсегда забыв обо всех своих мудозвонах, которые были до тебя. Вот, именно с такими мыслями я и принялся за ненавистную мне, работу. Я, честно говоря - не люблю ни писать, ни печатать, ни работать - вообще. И взялся я за написание данного опуса только потому, что не могу позволить себе пронести мимо тебя, дорогой читатель, события, которые происходили и происходят со мной и моим Серёгой на самом деле. И обратить твоё внимание на вещи, в которых ты явно, не смыслишь, ни хуя. А - надо бы...

Вот, некоторые люди, глядя на зачатки этого моего, с позволения сказать, изделия народного промысла, буквально загнобили меня за то, что я позволяю себе такую, на мой взгляд, безобидную вольность, как простой русский мат. Но, это только на первый взгляд он кажется простым и никчёмным.

Миллионы людей, в нашей стране и за её рубежами, связывают свои, порой, даже гениальные мысли, посредством нескольких незатейливых слов, некогда придуманных каким-то, истинно народным сказителем, с гуслями на коленках. И летит по просторам Земли - меткое русское слово, с которым наши солдаты, из века в век, поднимались в атаку и громили ненавистного чужеземца. И любой, даже самый, коммунистически закодированный, политрук, поднимая на смерть своих бойцов и неистово крича: "За Родину! За Сталина!", на самом-то деле думал так: "Ну, всё, бляди, вы сейчас у меня такой пизды огребёте, что мало вам - не покажется...". Что, не так? Или, президент наш, глубокоуважаемый, вызывая к себе на допрос, какого-нибудь проштрафившегося министра, по телефону говорит ему: "А не могли бы Вы, милейший, прибыть сегодня в Кремль, к 10.00, для приватной беседы о ваших незначительных просчётах, обошедшихся государственной казне в двадцать миллиардов долларов"? Ни хуя. Нет, у нашего президента времени, чтоб каждому гондону - поклоны отвешивать. И поэтому он, наверняка, говорит так: " Слышь, сволочь? Мажь вазелином жопу и пулей пиздуй сюда"... А училка в школе, интеллигентно отчитывающая за проделки первоклашку, думает иначе, чем: "Пизда тебя родила, а не мамаша"? Или домохозяйка, в пятидесятый раз упустившая молоко... А? А шофера, а трактористы, а военные... Я, однажды, наблюдал картину, как командир свою роту морской пехоты строил, после очередного "залёта". Цитирую: "Ну, что, богатыри, добры - молодцы, герои..." - и после, через паузу: "...козлы ебаные, мутанты, блядь...". А ещё я помню, как один батюшка, наставляя прихожан на путь истинный, посредством высокодуховной беседы, на улице, перед храмом, заметил, как его, обожравшийся кагором водила, вогнал задом в дерево, только вчера купленную, новенькую "Волгу"... И Гагарин, наконец, когда произнёс, своё знаменитое: "Поехали!" наверняка, подумал: "Вот, здесь-то и находится тот самый "пиздец", о котором все говорят..." И вот поэтому, дорогой читатель, ни чего не бойся и читай себе на здоровье, и узнавай, как далее развиваются события. И если тебе понравилось, то пришли своё SMS - сообщение на номер "....", а если нет, то на номер "....". Вот видите, мне тоже, как и всем, до боли в голосе хочется вас объебать. И опустить на незначительную сумму, из которой, у некоторых хитрожопых деловаров, и сколачиваются целые состояния. Одна малюсенькая "эсемесочка" - и дом стоит, ещё одна - и ещё один дом. Но уже - в Ницце. Вот это и есть те самые деньги из воздуха, о которых мы читали в сказках. SMS - голосование. Гениально. Только уверяю, что ваш тонюсенький голосок просто захлебнётся в море денег, вваленных очередным толстосумом, за первое место сынули или доцы в, какой-нибудь, очередной "фабрике звёзд". Ну, ладно, заболтался я... 23.

...Внимательно выслушав пришедшего, игумен монастыря, отец Онисим, задумался на какое-то время и тихо произнёс: - Тебе, Вадим, тоже в миру больше делать нечего... - А что, ещё, кто-то есть...как я?... - Да, пришёл намедни, всё так же и описал. Слово, в слово, - монах перекрестился: - Ты говоришь, барабанщиком был?... К звонарю, в ученики, определяю. На звоннице - правильный ритм нужен. - Благодарю, отец...

- Потом благодарить будешь, пока - не за что, - и добавил: - Пошли в трапезную. С братией познакомишься и поешь, заодно.

Представив братии нового послушника, отец Онисим удалился и Вадим, оказавшись в непривычной, для себя, обстановке почувствовал себя очень одиноким и брошенным всеми на произвол судьбы. Положение спас, подсевший к нему, здоровенный лысый парень, который представился Славой.

- Я тоже здесь не давно. Спокойно тут. За ворота - даже и подумать страшно. - Да и мне - страшно, - признался Вадим, - Я туда больше - не ходок... - А тебе кто дорожку, сюда, проложил? - поинтересовался Слава. - А, наверное, ТА же, кто и тебе, - догадался Вадим. Помолчав немного, они принялись за трапезу. Будучи людьми, пока освобождёнными от монастырских послушаний, они могли свободно распоряжаться своим временем но, с обязательным посещением церковных служб. Им дали возможность осмотреться в новой, для них, жизни и сделать свой, окончательный выбор.

Подкрепившись, Вадим и Слава вышли на улицу и пошли прогуляться вдоль стен древнего православного монастыря, в который их привела, если не судьба, то исключительно "добрая воля" из, совершенно различных мест, но, по абсолютно одинаковому, поводу... -...и я, сразу же - понял всё, - взволнованно говорил Слава, - А самое главное, что век - не отмыться. А здесь - ну, хоть немного...

- Тебе тоже, ТАМ, это "кино", показывали? - тихо спросил Вадим. - И "кино", и коридор, и преисподнюю... Уж, слишком "тепло" меня там встретили, - усмехнулся Слава. - Я бы, даже сказал - жарко...- согласился Вадим. - За то, теперь ясно - что, и к чему, - задумчиво произнёс Слава.

Навстречу им попался дьякон Никодим, который тихо на кого-то бранился. Завидев праздношатающихся послушников, он остановился и, глядя в сторону монастырских ворот, взволнованно спросил:

- Вы тоже через неделю, в город запроситесь? А то, вон, пришёл один, неделю пожил, а сегодня вопрошает у меня: - Отче дьякон, а когда, мол, мы в женский монастырь, на танцы, пойдём? У-у-у, дубина не отёсанная, придурок... Я ему пальцем - то, по челу, постучал и отправил за ворота. Пусть, себе, идёт с миром, ... У нас, в семинарии, был один такой... Все годы, за стеной лавры, на лавке - баб, извиняюсь, драл. Теперь - архимандрит, - и дьякон назидательно поднял вверх указательный палец, - Чего шляетесь, без проку, пошли службу справлять, - и они направились в храм.

По дороге, дьякон Никодим, спросил: - Куда вас настоятель благословил? - Меня - на колокольню, - ответил Вадим. - А меня - в ризницу, - доложил Слава... 24.

Не успел я приступить к труду, как раздался телефонный звонок, и взволнованный Серёгин голос сообщил: - Поехали быстрей, там - лажа...

Пробравшись через милицейское оцепление и толпу скорбящих подельников убитого, мы вбежали в морг, где и попали в цепкие объятия олигарховой вдовы, которая истерично голосила: - Я деньги заплатила, а вы... - В чём дело, что случилось? - попытался выяснить Серёга, но она, не унимаясь, орала: - Почему номера на гроб не прибили!? Где, эта...

Догадавшись, в чём дело и еле сдерживая смех, Серёга схватил молоток, и собрался, было, поправить положение, как услышал за спиной родной голос:

- Я - здесь...- Десса решительно подошла к вдове и зловеще прошептала ей на ухо: - Хочешь, я сейчас всем поведаю, кто, на самом деле, твоего муженька "закатал"? И любовника твоего всем представлю. И исполнителя. Они все - здесь, и ты это - прекрасно знаешь. Ну, начинаем представление? - театрально выпалила она и хлопнула в ладоши, после чего, безутешная вдова, потеряв дар речи, тихо опустилась на пол.

- Вот это уже больше похоже на похороны, - спокойным тоном констатировала Десса и добавила: - Нашатырь ей принесите...

Врачи бригады медицинского сопровождения похорон, тут же оказались на месте, и надо ли говорить, что среди них, в белоснежном накрахмаленном колпаке, с красным крестом на нагрудном кармане медицинского халата, появилась Лифа. Она нагнулась к вдове и тихо прошептала:

- А Станиславский сказал бы: "Не верю!"...

Ущемлённая, в своих олигархических правах, вдова, как ни в чём не бывало, поднялась с отполированного мраморного пола и проследовала в траурный зал.

Когда церемония прощания перешла в стадию бесконечных клятв возмездия, каждый, кто считал своим долгом выступить в качестве праведного мстителя, почему-то, беспрестанно озирался по сторонам. По завершении гражданской панихиды, когда похоронная процессия выдвинулась в сторону кладбища, Серёга облегчённо произнёс: - Деньги, Захарычу - завтра отвезём. Не обедняет...

Лифа и Десса исчезли также неожиданно, как и появились, чем особенно и не удивили. Серёга же, в задумчивости промерил шагами пространство своего рабочего кабинета и безошибочно определил наш дальнейший маршрут. - К таджикам...- скомандовал он, и мы двинулись в путь. - А не рано? - по дороге попытался воспротивиться я, - Мне ещё рукопись перепечатывать. - Да...просто съездим...посмотрим. Может, там...нет ни хуя...Может... винный отдел - закрыт... А потом... вместе и попечатаем... - без особого труда убедил меня он.

Прибыв по знакомому адресу мы, в очередной раз убедились в том, что всё открыто и ни чего не изменилось, кроме новой лопаты в руках смуглого странника, который, завидев Серёгин автобус, запулил её в дальний сугроб и устремился нам наперерез. Получив своё, он достал "родимую" из сугроба и застыл "на часах", всего за полтинник, мгновенно, перевоплотившись из среднеазиатского дворника - в латышского стрелка. Решив, исключительно на сегодняшний день, изменить наш привычный распивочно-закусочный рацион мы, спасаясь от "хитрого" газа шарфами, прошмыгнули в винный отдел.

Там было всё: французские, итальянские и даже китайские вина. Но мы, не сговариваясь, приковали свои взгляды к родным "трём топорикам" и незабвенному портвейну "Кавказ", которые были родом из нашей, такой далёкой и безвозвратно ушедшей юности. Дружно решив посвятить тематику сегодняшнего застолья, прошлому, мы задались традиционным вопросом, из области школьной математики: сколько "огнетушителей" нам необходимо прихватить на двоих, чтобы не было мало и, в то же время, чтобы пальцы на ногах, окончательно не растопырились.

- Две по две и две в запас, на всяк случай...- прикинул я, и Серёга, как-то зябко передёрнувшись, со мной согласился.

Не нарушая давней традиции, мы привычно проследовали в молочный отдел, где откопали два ископаемых плавленых сырка: "Волна" и "Дружба", в оригинальной упаковке из фольги, и в консервный... где отоварились, чуть поржавевшими банками с килькой и бычками в томатном соусе. Не хватало только буханки чёрного хлеба и кружка ливерной колбасы, которые мы приобрели, соответственно, в "Колбасах" и "Хлебе". И, конечно же, газетку "Комсомольская правда", которую было необходимо использовать не по прямому её назначению, вместо туалетной бумаги, а в качестве скатерти. Ну, в общем - полный рок-н-ролл. Кассирша, нашего примерно возраста, осмотрев сей натюрморт, сочувственно пробила чек и кинула в след: "хеппи бёздей".

Прибыв ко мне, мы аккуратнейшим образом и с чувством трепетной ностальгии по канувшей в лету молодости, потирая ладони, присели к застеленному газетой, столу. Освободив реликтовые сырки от надоевшей им, за долгие годы лежания на полке, фольги, раскрыв банки с отечественным морепродуктом и порезав ржавым, раскладным ножом "белка", хлеб с колбасой, мы приступили к главному. Мастерски, подцепив клыком нижней челюсти пластмассовую пробку "трёх семёрок", Серёга торжественно выпустил из бутылки "джина". Я же, верный традиции, трепетно обжёг пробку зажигалкой и нарочито педантично открыл "Кавказ". И тут же, в наши растопыренные предвкушением ноздри, хлынул зловонный поток, мгновенно заполнивший всю мою кухню, ни с чем не сравнимым ароматом гнилых яблок и забродивших слив. - Вот видишь, чем комуняки раньше старшеклассников травили? - брезгливо наморщив нос, промолвил мой верный, с юности, собутыльник, - Наливай...

Я наполнил старые, гранёные стаканы тёмной, ностальгической жидкостью и мы, широко распахнутыми глотками, жадно втянули в себя приснопамятный дух "застойного" времени. Сопровождая трапезу обязательной, в таких случаях, "благородной" отрыжкой мы, не сговариваясь, потянулись к оставленной Климом, пачке с погарской "Примой". Распространив по всему подъезду ядовитый, сизый дымок я недолго, но от души покашлял и, глубоко осознав старую истину, что наш человек ко всему привыкает, налил ещё. Вторая прошла уже легче и проталкиваемая бычком в томате, прижилась как дома. После третьей, Серёга сгонял к себе за гитарой и присев на стул, вдарил по струнам. Самозабвенно исполнив, с начала до конца, "Мой адрес - Советский Союз", потом, без перерыва, песню про клён он, после недолгой паузы, изрёк:

- Да-а-а... После такой бурды - ещё не то запоёшь, и не знаешь, куда помчишься, хуй знает чего строить и хуй знает для кого. Вот - это напиток, - Помнишь, мы в филармонии работали? Всю Сибирь обкатали с тобой, дружище, вдоль и поперёк. Все комсомольские стройки и газо-нефтяные месторождения. Самотлор, блядь! Если б мне тогда знать, что сегодня все бывшие комсорги олигархами станут, я б за комсомолом - в припрыжку, без штанов побежал. И вместо того, чтобы ту дурь, которую нас, помнишь, заставляло филармоническое руководство лабать, для одурманенных, вот таким портвейном, молодых строителей коммунизма - устав бы комсомольский изучал и вдалбливал его в головы братских народов, принимавших такое маниакально - неистовое участие в построении счастливого будущего теперешней олигархии. Вот, дураки мы с тобой, бля... Мы тогда ещё, помнишь, своему директору зудили, типа: "Рок давай играть!", а он: "Да, хуй вам, а не рок". Теперь, ты в курсе - он продюсер. До сих пор фишку держит, мол, продюсер я - и всё тут. Работать - хуй заставишь, но парень - золотой. Помнишь, Лёшку Савельева?...- Серёга перевёл дыхание и налил ещё, - Девять рублей с концерта плюс суточные, а мы и рады - жопу рвать. Аппаратуру таскать - сами, чинить - сами. Ты помнишь, Серый, аппаратуру - то нашу, блядь. Ну - полное говно: четыре "пердильника", по бокам сцены, и три микрофона. Искажали - чудовищно. Но музыка то, как ни странно - получалась и заметь, безо всякой фонограммы.

- Да нам тогда и в голову-то не могло прийти, что можно вот так, ну просто "на шару" и совершенно безнаказанно объёбывать простой советский люд, - согласился я, - Хотя, конечно, за такое дело "благодарная" публика могла в то время и пизды подвалить, совершенно не шуточно. Поэтому, всё и было по-честному... Ну, давай...

Отставив со стола вторую, пустую "тару" и продегустировав ливерную колбасу, мы вновь углубились в воспоминания: - А помнишь, в Тюменской области? Как у нашего звукооператора, Журы, тогда было "эхо", переделанное из магнитофона "Яуза". Ох, и здорово было петь... Ты, в микрофон - "Раз!". А он, тебе - "раз - раз - раз...", в ответ. Красота-а-а! Ну, суть не в этом... Ты вспомни: поём на сцене, а Жура наш, в зале сидит и когда надо, подключает это "эхо". Помнишь, зритель один, здоровенный, бля, бугай, узрел у операторского пульта, тот самый магнитофон, подходит к Журе с палкой и говорит: "Ну-ка, выключай, на хуй. Пусть сами поют. Пластинки я и дома у себя, бесплатно послушаю...".

А, ведь - прав, блядь, мужик. Его бы сейчас, инспектором, каким - нибудь, всероссийским, по контролю за фонограммой, назначить. У нас бы тогда все наши "звёзды", "звездищи" и "звездюльки" - с чёрными "бланшами" под глазами, ходили бы - постоянно. - А у певцов наших нынешних - только одна забота. Не, как и что спеть, подушевнее, а кому "дать", повыгодней. А что именно "дать" - как хочешь, так и понимай, - я закурил, а Серёга задумчиво добавил:

- Вот - такая хуйня... А вообще - весёлое время было. Помнишь, за пивом - в соседний таёжный посёлок - на вертолёте летали. И заметь, не потому, что пива не было в наличии, а потому, что там оно было - свежее, - Серёга усмехнулся, - А вертолёты эти...ну, просто - пиздец. Ты вспомни, когда в "стрекозе" сидели, вылёта ждали, а он: тыр - тыр - тыр, блядь... Ну, не заводится ни хуя, хоть убейся. А нам-то что, молодые - страха нет. Сидели, себе, мудаки и ждали, пока нас, до следующей концертной площадки, доблестные авиаторы - дотыркают. И тут - грузовик мимо едет. Ну, такой раздолбаный - просто смех, помнишь? Останавливается. А наши вертолётчики ему орут, в три горла: "Вась, ты вертолёт чинить умеешь?". А он им, разъёба кащенский: "Ща, попробую..."! И лезет с монтировкой - в вертушкин двигатель, мудила... Но, ведь, через полчаса - полетели... И, что очень странно - долетели, как видишь. Наливай...

Ох, и хорошая штука - портвейн! При правильном подходе к потреблению этого удивительного напитка становится ясно, что жизнь не так уж и сложна. Но главное, в этом случае - не переборщить. На начальной стадии (а это первая бутылка) портвейн плавно "вставляет" и нежно подхватывает тебя, как пушинку, чтобы в последствии, после третьей, от души шарахнуть башкой об асфальт и намалевать тебе под утро такое ебло, от которого с треском лопаются зеркала. А перегар? А посещение туалетной комнаты? Райское наслаждение...

Но, это все потом. А пока, мы с Серым, увлечённо вспоминали свои далёкие младые годы и даже вдохновенно исполнили песню про БАМ.

Тем, кто не помнит, что это такое, я могу кратко поведать о том, что была такая байкало-амурская железнодорожная магистраль, в которую правители тогдашние, вбухали пять годовых бюджетов страны только для того, чтобы она оказалась, в последствии, на хуй, ни кому не нужна. Туда даже Лёня Брежнев ездил, чтобы, дурак - дураком, на паровозике прокатиться, дебил, блядь... А пафосу было... Мол, мы, молодые строители БАМа - главные люди страны Советов. В одной руке гитара, за десять рублей, в другой - кайло, а в глазах - северокорейская одержимость. И так - во всём!

- А ещё, помнишь, - не унимался Серёга, - Как мы на один концерт приехали, тоже где - то в Сибири. То ли нам автобус поздно подали, то ли самолёт задержался, помнишь? Ну, суть в другом, короче - опоздали на час. И Толик наш, солист хуев - сразу на сцену, в тулупе и в "лунниках", блядь (тогда модные сапоги так назывались) - звук проверить, - Серёга всё больше заходился в воспоминаниях, - А рампы, помнишь, уже вовсю светят и микрофоны стоят. Ну, бля - прикол! Подошёл он к одному из них, пощёлкал пальцем - работает. К другому - тоже работает. Подходит к третьему и громким таким, поставленным голосом, с выкинутой вперёд, как у Ленина, рукой, надрывно голосит: "Ёбаный - ёбаный - ёбаный - ёбаный ро-о-о-о-о-о-о-т!!!"... Подходит к четвёртому, и в точности исполняет предыдущую "партию". Потом - выходит на авансцену и, к своему великому ужасу, попадает под оглушительные овации тысячного концертного зала - тех людей, которых за полчаса до этого - в зал пустили, бля-я-я, - Серёга закрыл лицо руками, - И тут, такое началось! Да, было дело. Под эти романтические воспоминания перед моими глазами вставала эта не забываемая сцена, из нашей филармонической жизни. Толян, под овации, попятился назад и превратил в бесформенную груду ударную установку. Потом, тоже жопой, опрокинул "клавиши" и пустился наутёк, за кулисы. Ни о каком концерте уже не могло быть и речи. Он, типа, состоялся. И, что интересно - деньги, назад - ни кто не потребовал... А когда мы, через полгода, приехали туда же - снова был аншлаг. Но, почему-то, зрители весь концерт как-то странно улыбались, а когда на сцене появился Толик, то встретили его, примерно, как Аллу Пугачёву, что не удивительно: крепка человеческая память... Мы посмеялись и Серёга, уже довольно пьяно, затянул песню молодых строителей коммунизма. Я был - не лучше и смело подпевал:

"...мир будет светел, Рассеются силы тьмы, Рядом идут по планете Время, песни и мы..."

Вдохновению не было предела, а чувство патриотизма просто переполняло наши, воспалённые дешёвым кайфом, души. Если бы нам, в этот момент, приказали бы бросить всё и бежать строить ещё какой - нибудь БАМ, мы бы, с Серёгой, не мешкали - ни минуты. И от великих трудовых свершений нас спасло только то, что нас - никто, ни куда не позвал. Отставив со стола третью, мы, не сговариваясь, довольно остро почувствовали нехватку мяса. Это было очень символично, потому что именно его отсутствие и предопределило, в своё время, крах "развитого" социализма в нашей стране. Ну, так всему нашему долготерпеливому народу, однажды, плавленые сырки остопиздели, и так остро мяса захотелось, что все, разом, кинулись к Белому Дому, как к мясной лавке. Мы тоже там, с Серёгой, были. Целых три дня и три ночи у костра грелись, в надежде на чудо. Потом нас на танке, как детей малых, двадцать метров прокатили и сказали: расходитесь, мол, дорогие сограждане, на хуй, отсюда, а то, так вокруг всё засрали, бляди, что новому правительству, на свои рабочие места пройти - нет, ни какой возможности. А мы то, баррикады из всякого подручного говна, щепок и проволоки, понастроили... Это против спецназа - то и БТРов. Прям, как малые дети в песочнице. Ну, хоть в революцию поиграли, и то - забава. Там пигалица одна бегала, со списком, и призывала всех записываться в защитники Белого Дома... Ну, это для медалей, видимо... Мы, с Серёгой, вносить себя не стали, потому что исход этой "великой" борьбы был ещё далеко не ясен, а искать себе не жопу приключений - не очень то и хотелось. Защитили, в общем... - Помнишь, я недавно не самостийну Украину, тело одного убиенного строителя возил? - спросил Серёга. - Ну? - Что, "ну"? - передразнил он, - На державу посмотрел, свободную...от всего... Хорошего, блядь... Приехал на границу, подходят ко мне таможенник с пограничником и, помимо прочего, задают очень интересный вопрос: "А зачем Вам, Сергей Иванович, фотоаппарат?". Приняв сие заявление за привычный хохляцкий юморок, я решил отшутиться: "А чтоб секретик один ваш "зафоткать" - як, вы сало робыте". На что пограничник, явно ностальгируя по былому, совершенно серьёзно, и ты знаешь, тёзка, даже как-то обиженно, ответил: "Мы вже давнэнько его у вас, на Брянщине, купляем. Тока, иной раз - не на що, купляти"... Восприняв сердцем тонкий намёк, я вознаградил каждого, из них, десятью американскими баксами и беспрепятственно проследовал на расправу к транспортному инспектору. Сострадательно, приняв во внимание мой явный дефицит времени, он вручил мне огромный "талмуд" с правилами грузоперевозок, на украинском языке и, сложив, сука в ботах, ногу на ногу, принял позу экзаменатора. Я тут же, вручая ему, только что купленный в "дьюти фри", блок швейцарского "Мальборо", услышал: "В то время, колы мы, сэмымильными шагами движемся в Европу, ты мне взятку суёшь? Ладно, клади...". - Ну, не пидорас, ли? - Серёга налил вина и закурил, - Ну и вот, перемахнул я границу сопредельного "европейского" государства, нажал на газ и при скорости, целых - сорок пять километров в час, был остановлен полосатым, "даишным" жезлом под, прикрытым густой листвой, знаком "сорок". Выхожу, смотрю - раздристанные "Жигули", а на них надпись: "ДАI". Не спрашивая, "за что" - выясняю цену вопроса. "Сто гривен" - озвучивает "даишник". "А, хочешь - ещё сто? - спрашиваю я, - Только ты меня выслушай, пожалуйста, внимательно". "Валяй", - отвечает он и тянет руку, козёл. "Тя, как звать, то?" - поинтересовался я. "Петро!". "Так вот, Петро, когда от нас отделились, вы сразу, ощутили во рту вкус американской сигары, которая на поверку, оказалась - обыкновенным хуем. Ведь, правда, же? Я, за вашу нынешнюю свободу и независимость, в августе девяносто первого - под танки бросался...". "Так, ты вще и Билый Дом защищал?" - неожиданно, возмутился он. Я гордо отвечаю: "Да", мол, а он - мне: "Ну - ка, гони за это, вще полтишок и больше так - не балуй...". Ты представляешь, иуда? - А что, наши менты, что ли, на вокзалах поезда, с хлебом - солью встречают? - возразил я. - Тоже - верно, - грустно согласился Серёга.

Когда подошла к концу четвёртая бутылка портвейна, а гитара была отложена в сторону, мы примолкли и просто, тупо смотрели друг на друга, боясь пошевелиться, дабы удержать в организмах стоящую у самого горла, бурую жидкость. Первым не выдержал я и с утробным рёвом кинулся к унитазу, освобождая своё нутро от тяжких воспоминаний. Следом за мной устремился в ванную комнату и Серёга, где тоже "освежился", посредством мощного фруктово-ягодного фонтана. Глядя на себя в зеркало налитыми кровью глазами, он самоуничтожительно, произнёс:

- Ну, какая, с такой рожей, теперь может быть, Десса?

Тут же, раздался звонок в дверь. На пороге стояли ОНИ и, глядя на нас, страдальцев, тихо улыбались. Смутившись до крайности, мы абсолютно не знали, что делается в подобных случаях. Остатки плавленого сырка и килек, разложенные на газетке, могли заставить любого человека подумать о нас всё, что угодно, кроме хорошего.

- Можно? - спросила Лифа и, не дожидаясь ответа, прошла в кухню. Она осторожно, двумя очаровательными пальчиками завернула остатки нашего "коммунистического" пиршества в ту же самую газетку и демонстративно вышвырнула всё это - в окно. Десса проследовала за ней, и в створ форточки полетели две, нетронутые, бутылки портвейна. Я посмотрел на улицу, чтобы убедиться, что там все живы, после столь отчаянного "бомбометания" и увидел просветлённые лица двух бомжей, перед которыми, только что, прямо в сугроб, снизошло само "счастье". Не смотря на то, что эти люди были очень плохо одеты и, судя по всему, голодны, они с каким - то особым трепетом относились друг к другу. Было ясно, что вместе они - давно. И только какая-то жизненная неурядица привела их на улицу, заставив жить по новым, для них, правилам. Найдя в сугробе портвейн и закуску, они крепко обнялись и, как показалось мне - поцеловались.

Я вспомнил опального писателя Климанова, который совсем недавно, на этом же месте, рассказывал мне о степени того самого счастья, которого не может быть, больше или меньше... - Я тебе надоела? - хитро спросила Лифа, подсовывая мне жевательную резинку. - Но, т-тебя же не было, - тупо ответил я. - За то - я уже здесь... - сверкая глазами, вмешалась с разговор, не на шутку рассерженная, Десса.

Серёга стоял молча, и как провинившийся школьник чесал затылок. Его взгляд выражал такую тоску, что казалось, он вот-вот расплачется в предвкушении какой-то невосполнимой потери. Но, тем и хорош был мой друг, который, собрав всю свою волю в кулак, после не долгой паузы, глупо улыбаясь, пьяно произнёс:

- А за то, я гы-голым, по кы-коридору - не ска-ка-ю...

Что он имел в виду - не понятно до сих пор, но на то оно и существует абстрактное мышление, чтобы каждый, представив себе эту картину, не остался равнодушным. Наш дружный хохот разлетелся по подъезду, навсегда оставив в прошлом не ловкую ситуацию, принесённую в мой дом, вместе с этим проклятым вином. Когда мы отпились зелёным чаем и отведали тортик, заботливо принесёный нашими восхитительными дамами, Лифа предложила: - Может, ещё и проветримся? - В самый раз...- согласился я, и мы стали одеваться.

Судя по тому, что наши, с Серёгой ноги оказались в обуви с первого раза, процесс отрезвления явно прогрессировал. Оказавшись на морозе, я заметил, как на лавочке, во дворе, уютно свернувшись в комок, спали "счастливые", "опортвейненные" люди - мужчина и женщина, которых я совсем недавно видел в окно. - Они же замёрзнут...- произнёс я и ринулся к ним, но Десса мёртвой хваткой удержала меня за руку и тихо произнесла: - Не лезь, уже - всё... Отмучились... - Не лезь, Серёж, она права... Отмучились...- неожиданно подтвердила Лифа, - Они хорошие люди были, интеллигентные. Только, однажды, взяли кредит под залог своей квартиры, в центре города... А, уж отдать долги им, те же кредиторы, возможности то, и не предоставили. Слишком уж квартира хорошая была, уютная...

Мы, вызвав, обязательную, в таких случаях, милицию и "скорую", проводили наших гостий до перекрёстка, где они сели в такси и, как всегда, укатили в неизвестном направлении. Дойдя до подъезда, мы с Серёгой молча расстались и я, с очень тяжёлым сердцем, побрёл домой, искренне сожалея, о только что погруженных, в спецперевозку, ЛЮДЯХ. 25.

"...Одной из главных достопримечательностей деревни Промежь - был пруд. Несмотря на то, что его не любили, из - за обилия комаров и пиявок, но, всё равно - уважали безмерно. Как ни как, он довольно часто выручал местных, даже в самые голодные годы, нет - нет, да и подкармливая исхудавших, в борьбе за жизнь, промежненцев различными водорослями, а особо отличившихся - мелкой рыбёшкой. Являясь неким предметом культа, он привлекал к себе внимание селян, которые каждый день, спозаранку, устремлялись к нему, чтобы путём нечеловеческих усилий тащить на себе бредень, в который рыба, с каждым годом, попадалась всё реже и реже. И, тем не менее, над водной гладью, с незапамятных времён возвышался, давно выцветший и облупившийся транспарант, с гордой, не лишённой национальной идеи, надписью: "Слава Пруду!!!". И вообще, в Промежи, самыми почитаемыми словами были - МИР, потому, что бесконечная война, всех уже просто задолбала. ПРУД - уже ясно, почему, и МАЙ...

Почему - не ясно, но догадаться можно. Видимо потому, что в месяце мае, всем селянам было совершенно официально разрешено, целых пол месяца не делать ни хуя, а только - отдыхать.

Но, для нормального отдыха, как известно, нужны не только выходные, но и деньги. Промежненцы, в этом смысле, были люди счастливые: деньги им были не нужны. Вернее, может, и нужны, вот только их давно никто не видел и многие, навсегда забыли, что это такое. В последний раз их видели перед тем, как колхозную кассу взаимопомощи, председатель, вместе с собой, утянул в город, подменив банальную кражу изящным словом "дефолт".

Ну, так вот. Трудился в эти беззаботные майские дни, не покладая рук, только местный плотник, превращая сосновые брёвна, "притараненные" из соседнего леса - в гробы, спрос на которые непомерно возрастал в данное время года. Народ, в основном, косило не с перепоя, как принято думать, а от недоопохмеления. И люди, по утрам, буквально, сгибаясь под тяжестью собственных век, скользили тенями по родной деревне, в поисках спасения от злого недуга. Многие его не находили... И тогда, вооружившись рулеткой, плотник шёл на "примерку" и приступал к изготовлению очередной единицы своего ходового "товара". На похороны, как и на свадьбы, здесь собирались, конечно же - все... Ну, во первых, это - "экшн", т.е. лишний повод - на людей посмотреть, себя показать и, конечно же, поговорить на свежую тему, не упустив счастливой возможности, лишний раз обосрать, за глаза, "виновника" торжества, будь то жених или покойник. Во вторых - законный повод выпить, напяливая на себя, поочерёдно, маску скорбящего или ликующего, в зависимости от ситуации. В третьих: селяне собирались поглазеть на местного попа Алёшку - единственного в деревне, не пьющего человека, который никогда не покидал своей малюсенькой церквушки и при полном отсутствии каких либо пожертвований, был там и дворником и иконописцем и сторожем одновременно. Потому что, нет-нет, да и залезет какой- нибудь местный "калдырь" поживиться церковным добром. Редкие Божественные службы посещали только некоторые бабки, которые перед предстоящей встречей с Всевышним, пытались наскоро замолить свои многочисленные аборты и "поклёпы" на соседей, коих, после них, куда-то увозили под покровом ночи, после чего они в деревню - больше не возвращались. За то теперь, они, став в одночасье почти херувимами, активно, с ярым комсомольским задором, понукали односельчан за святотатство и богохульство, агитируя, по старой привычке, являться всех, в обязательном порядке, (лучше, с какими-нибудь вещами...) в церковь. В общем - актив... Поп Алёшка, конечно, смотрел на все, на это сквозь пальцы и смиренно проклинал тот злополучный день, когда получил, после окончания семинарии, назначение - именно сюда, в эту, воистину забытую Господом, Промежь.

Единственным днём в году, когда не надо было ни кого агитировать - был главный церковный праздник. Ещё с вечера, промежненцы дружно собирались у церкви, только для того, чтобы посостязаться в крепости своих, выкрашенных луковым отваром, яиц. Когда последнее крашеное яйцо оказывалось разбитым, все начинали долбиться лбами, постепенно переходя на личности. И уже потом, под звон колокола, собравшись в единый кулак, шли громить проклятых "атеистов", нагло игнорировавших всеобщее праздничное богослужение. В последний год - обошлись без звона, потому что, несмотря на все меры предосторожности, старинный колокол бесследно исчез. Втихаря, эту пропажу валили на Змея, потому что только ему было под силу, справится с таким, прямо скажем, технически - изощрённым мероприятием. Но, кое - кто поговаривал, что с исчезновением колокола резко возросло благосостояние бывшего парторга промежненского колхоза Михи Горлатого, быстренько, после этого события, перебравшегося в столицу на ПМЖ.. Он, в своё время, как Горын, тоже распустил крылья и "летал" по соседним деревням, насаждая промежненскую идеологию налево и направо. Потом, его заперли в амбаре и так дали просраться, что он напрочь отрёкся от своей идиотской идеи и голову, выше общепринятого уровня, больше не поднимал.

Но, не было в Промежи человека наглее и ненавистнее, чем электрик Чубов. Он был такой рыжий и такой говнистый, что у всех собак рыжего окраса, во всей неоглядной округе, была только одна кличка - Чуб. Раньше он был большим другом Змея Боли, и тот позволял ему делать всё, что только могло прийти в его хитрожопую, рыжую репу. Поразмыслив о вечном, он, неожиданно для себя, извлёк из анналов памяти изречение одного лысого афериста, которого однажды забыли похоронить, о том, что главное в нашей жизни - это электричество. Забыв обо всём на свете, он приобрёл на базаре когти, пассатижи и давай отключать всех подряд, без разбора, от электросети. Ему люди говорят:

- Коля, мы, мол, столбы то - все вместе вкапывали, провода - все вместе тянули, подстанцию, опять же - вместе строили, а ток - тебе одному?

А он, без зазрения совести:

- Да пошли вы все, на хуй. Моё - и всё тут. Ща, Змею скажу, и всем, за меня - мандец...

Народ промежненский и вправду попритух, на некоторое время но, всё же, кто-то не преминул, однажды, включить рубильник, на триста восемьдесят вольт, когда тот - на столбе орлом восседал, отключая очередного неплательщика. Натурально обосравшись в свободном полёте он, сука, выжил а шутника - в тюрьму упрятал, хотя и не доказал его вины. Вот, при таком не шуточном раскладе и заявились на деревню новые хозяева: Ильин, Попов и Никитин. Построив селян по ранжиру, они поведали коренным жителям о грядущих переменах, красочно расписывая перспективу их дальнейшего существования. Воодушевлённые граждане приняли их речь на "ура" и, тут же, вёдрами, по своим дворам растащили, привезённую новыми хозяевами, по такому случаю, цистерну чистого винного спирта, рассуждая, походя, о невероятном везении, ниспосланном им сверху. А Горыныч, тем временем, с лёгкой душой парил в небесах, абсолютно не ломая свои головы, более, ни какими проблемами, сняв с себя всякую ответственность за что - либо, заботясь только о том, куда податься ему, для продолжения банкета. Взяв курс на запад, он решительно захлопал крыльями и мечтательно закатив глаза, устремился подальше от родной деревни, в тайне потешаясь над глупыми юнцами, решившими развалить многовековой уклад промежненской жизни, научив селян, вместо привычного: "Ни хуя, себе!" - произносить: "Вау!?", а вместо: "Заебись..." - "О, кей"...

Перепечатывая Климову рукопись, я поймал себя на мысли, что это и есть тот самый "мартышкин труд", о котором когда - то писал великий баснописец, потому, что сказки ныне - не актуальны. Хотя бы потому, что все к ним давно привыкли, по причине их невероятного превращения в быль. А "змеев", в реальной жизни, расплодилось так много, что создаётся ощущение огромного террариума, в который тебя втолкнули, для пропитания причудливых рептилий, в простонародии, называемых - гадами. 26.

...И грянул день, когда весь российский бомонд собрался, как говорится, в нужное время и в нужном месте.

Если бы, какому-нибудь, одурманенному телеманьяку пришла бы в голову чудовищная мысль, разом разделаться, при помощи нескольких килограммов тротила, со всем нынешним нашим шоу-бизнесом, то удачнее места, чем Серёгин морг, сегодня, трудно было бы придумать.

Все: от губастого певца, местного значения, Дверева, до мегазвезды международного класса, Ебланова, собрались под одной крышей, чтобы проводить в последний путь ярчайшего представителя отечественного анального протекционизма - Михаила Аркадьевича Шлиссербаума, так неожиданно подкарауленного, в своей загородной резиденции, коварной шутницей по имени - Смерть. Сколько же воркующих "голубков", благодаря её прихоти, не достигнет теперь манящих вершин поп - Олимпа. Сколько молодых певичек не попадёт в сауны "благодарных" поклонников из - за какой-то нелепой сердечной недостаточности, так не вовремя "накрывшей" опытного продюсера. Хотя, как говорится, свято место...

До начала гражданской панихиды оставался ещё целый час и мы, с Серёгой, протиснувшись сквозь толпу скорбящих мелодекламаторов, оказались в "санитарской", где Кумаркин, с Фыриковым, осуществляли комплекс мероприятий по подготовке бренного тела к погребению, в то время, когда душа усопшего уже вовсю торговалась с чертями, по поводу температуры воды в адовом котле.

Комплекс этих самых мероприятий, помимо всего прочего, включал в себя затыкание всех дыхательных и пихательных отверстий, на теле покойного, во избежание протечки, из последнего, бальзамирующего раствора и, конечно же, плотного закрывания его рта из эстетических соображений. Меркантильный Фыриков не преминул отметить, что потратил целых два килограмма ваты, для (цитирую) "окончательного задраивания продюсерского раздолбанного очка". А желчный Кумаркин, покрывшийся крупным, цыганским потом, при попытке закрывания рта усопшего, путём напихивания металлическим прутом в его горло ветоши, отметил давнее привыкание челюстных мышц покойного, к постоянно открытому состоянию.

- И откуда только они берутся, твари? - сокрушался он. - Вот, скоро тебе, из-за твоей жадности, бабы давать перестанут, и ты к ним, как миленький, побежишь... - язвительно пошутил Серёга, - Долго ещё? А то, там уже все "звездюки" собрались, ждут - не дождутся, блядь...- и брезгливо сплюнул. Наверху, Серёгу караулил беспокойный Дверев, со товарищи и нервно курил. К нему всё время подходили какие-то люди, которые без телеэкрана, в обыденной жизни, выглядели несколько иначе. Когда под глубоким декольте одной великовозрастной певички Негровой, между силиконовых грудей я увидел подобие пупка, в моей голове промелькнула мысль: - Ну, до чего ж, пластическая хирургия дошла...

А дошла она, действительно, до необозримых высот. На недавних похоронах пластическо - хирургического гения, Лагутина, погибшего в результате ножевого ранения, присутствовало ужасающее количество клонированных им, самок человека, с совершенно одинаковыми ботексными лицами у которых, в отличие от певички Негровой, между "балконами" был замечен не только пупок, но и кое - что пониже. Пока Серёга решал финансовый вопрос с Дверевым, я внимательно рассматривал всю эту диковинную публику, отгородившуюся от окружающего мира крепостной стеной, по имени - "формат". А тем временем, толпа всё увеличивалась в размерах и несла цветы, венки и ленты, с надписями, типа: "От Барби и Шрека", "Учителю от Ебланова", "От Гренкина, с любовью" и уж совсем просто: " У-а-а-а-а-а...". Поэты, мастерски рифмующие слово "фАнари", со словом "селяви". Великие композиторы современности, научившиеся брать три блатных аккорда не только на гитаре, но ещё и на "фоно". Несравненные певуны и певуньи, "пустьговорящие" и "раскомплексованные", "постоянноваляющиесяпополу", телеведущие - все, беспрестанно, при встрече страстно целовались "в зубы", как будто сто лет не виделись со съёмок последнего новогоднего "Огонька". И, конечно же, некая "лошадка", в глазури и гламури... Я всё могу понять, но её явная близость к высшему руководству страны, авторитет последнего, как мне кажется, вовсе - не преумножает. Сидела б она, со своей мамашей, такой же дурой и алкоголичкой, дома и не совала бы свой нос туда, куда собака член не совала. Их семейка - это, пожалуй, единственное, чего я никогда не смогу простить нашему президенту. Всё остальное, пожалуй - пережить можно... Из кабинета вышел довольный Серёга, который, мастерки, сменив маску, скорбно и душещипательно произнёс: - Господа, прошу всех пройти в зал, для прощания с Михаилом Аркадьевичем. Зал, конечно же, всех не вместил и многие остались на улице, покурить и просто посплетничать: - Ты слышал последний альбом Гренкина, ну просто - полное говно, - слышалось с одной стороны. - Серёжа, это - конгениально, - слышалось с другой. - А вы слышали, Галла-то, в "штаты" уезжает, насовсем. Со своим, новым... - А он опять, из "наших"? - Ну, наверное... всё ж таки, традиция, как ни как...

Тут из подкатившего лимузина вышла сама, ОНА, баронесса Галла и величественно зашагала внутрь здания. За ней, раздавая во все стороны поклоны, семенил шоу-мэн Палкин, отличающийся бесконечным торчанием в телевизоре, по самым различным поводам. Затем, из "шестисотого", вылез один народный певец, глядя на которого, я отчётливо понимаю, что идеология всегда возобладает над разумом.

Но всех, буквально, затмил (или затмила, Х.З.) вновь прибывшая "мегасуперзвезда", с балетным прошлым и библейской фамилией, которая подошла (или подошёл Х.З) к гробу и скорбно положила (или положил Х.З) в него, завёрнутую в платок, какую - то продолговатую палочку, закруглённую на конце. Очень бы хотелось думать, что это был - просто микрофон...

Народ всё прибывал, и вот, со скорбными лицами, в зал проследовали все украинские юмористы, со своей "искрометно - юморной" предводительницей, во главе.

Прибыл, также, и один новоявленный граф, лихо, исполняющий аристократические романсы, на крестьянский манер.

Различные "Фуа Гры" и "Алёнушки - лимит - интер...", "Свербящие" и "Искрящие", "На-Ну" и "Та-Та", молодой народный оперный певчёнок, с вычурными манерами старой жидовки и, опять же, украинский, с понтом, рок - певец, а теперь уже и заслуженный писатель - Р. Еблык - все, в разное время, были подпитаны "молоком" одной, этой ... "матери", по фамилии - Шлиссербаум, и потому, как один, являлись друг другу, молочными братьями и сёстрами.

- Как он ещё краснознамённый ансамбль - то не охватил... - не успел произнести Серёга, как из пяти подъехавших автобусов, высыпали люди в военной форме, с "дудками" в руках.

- Не правда, Ваша. Охватил...- победоносно констатировал я.

Следом за военными показался некий плюгавый типчик, который всей собравшейся братии, по - свойски подмигивал и даже, как мне показалось, время от времени, причмокивал губами. Это - собственной персоной, прибыли "Золотые струны России", известный фонограммный балалаечник, с идиотской кличкой: Ба - Бу - Ля. Видно и вправду, талантищем был этот Шлиссербаум, коли, умел выдавать бесталанного, дворового провинциального музыканта, за настоящего столичного виртуоза. Сразу же за балалаечником, шли "киногерои": Приставалов и Зареченский, как всегда пьяные, но за то, нормально сориентированные в сексуальном плане. Чего уж они тут делали, не знал ни кто. Видимо - заблудились...

Не отставая от них и раздавая всем свои, почти добрые улыбки, расставляла, по третьей позиции ступни, известная исполнительница танцев в присядку - госпожа Молочкова, которая недавно начала брать уроки вокала, готовясь, видимо, в недалёком будущем - к сольной карьере певицы. Но глумливая Смерть перемешала все её карты. И теперь она думала только о том, чего бы ей ещё, эдакое, придумать, чтобы хотя бы через день появляться на "голубом" экране, в любом, абсолютно, качестве. В ногу с ней, чисто по - армейски выступала, одетая в чёрную морскую пилотку с вуалью, в недалёком прошлом - предмет сильнейшего вожделения всех военнослужащих Российской Армии, а ныне - телеведущая одной из популярных утренних передач, вечно кайфующая от своей беспросветной глупости, неподражаемая, в плане полного отсутствия элементарного человеческого интеллекта, не скрываемо провинциальная красотка - Яна Кипарисова. Рядом с ней выдвигалась известная исполнительница частушек, гламурная хабалка Председателькина, со своим, снисходительно поглядывающим на неё, пидрилкой Боровым, во "влюблённом" взгляде которого всегда читается: "Пиздите, пиздите, а я ещё не много потерплю эту старую манду и тогда - посмотрим...".

Не обошлась панихида и без известного грузинского скандалиста Коршуношвили, не преминувшего, совершенно беспричинно, в угоду собственному имиджу, в который раз, принародно послать на хуй баронессу и очень во время свалить.

А тем временем, ко гробу любвеобильного продюсера тянулась длиннющая очередь из "трудящихся" многочисленных "фабрик", которые пришли сюда, чтобы отдать последний долг своим рухнувшим, в одночасье, надеждам. - Видал? Все собрались... - возбуждённо начал Серёга, - Вот, бы щас... - Не стыдно?...- перебил его я. - Я - пивка имел в виду, а ты? - заулыбался он. - Да, и не только...- согласился я, - Помянем? - В лёгкую, сейчас только - "этого" выпихнем...

Когда послышались аплодисменты, стало ясно - выносят. - А, при чём здесь аплодисменты, Серёг? - удивился я. - В документах указано, что он - Народный Артист России, только вот на сцене его, я что-то ни разу не видел, - нахмурился он. - Да и я, что-то не припомню. Какой же он тогда, на хуй, артист, - продолжил я, - Аферист, да и только...

- Здравствуйте... - раздалось за спиной.

Разом, обернувшись, мы увидели юную певицу Ксению, с которой недавно мы познакомились на загородной даче.

- А, ты чего здесь? - спросил я. - Тусовка. Обязана быть... Скажите, - тихо спросила она, - Когда мы были там... на даче... вы уже знали, что его нет? Серёга заметно смутился и, как бы играючи, за плечи, развернул молодую певицу на сто восемьдесят градусов: - Всё... Беги, тусуйся... Некогда нам...- выпалил он, словно речь шла о банальной вечеринке, а не о прощании с известным продюсером.

- Можно, я вам позвоню? Потом... - с безнадёгой в голосе, спросила Ксюша. - Можно, только, желательно - не по работе...- замялся Серый, - Ладно, беги, давай...

- А вы - не из шоу бизнеса? - не унималась, она. - Из шоу... - дружно, прыснули мы, - Из "ритуал" - шоу... - Это - группа у вас такая? - уже начала надоедать Ксюша. - Да группа, группа, блин...товарищей, итить - колотить, - еле сдерживался от смеха Серый.

- Ой, ну тогда до свидания, позвоню...- чирикнула она и улетела в "тусу". - Ну, как хочешь, - буркнул он, - У нас, в основном, "прощай", говорят...

После не долгой паузы я, обуреваемый смутными догадками, решил поинтересоваться: - А что, Серёг, мы, тогда... на ЕГО даче были? - А ты... не понял? - строго переспросил он, пристально глядя мне в глаза...

После того, как черная, длинная машина скрылась из вида, унося с собой бывшего "радушного" хозяина той уютной дачи, мы вошли в здание морга, в котором от "виновника торжества" остался только тошнотворно - приторный аромат живых цветов, в сочетании с запахом валокордина и дорогой парфюмерии. Бесцельно потусовав, из стороны в сторону, свои бумаги и небрежно пересчитав деньги, Серёга взял одну справочку и зачитал вслух: "...ВИЧ - инфицирован...".

- Ты представляешь, сколько среди этих "спидерастов", ещё и "спидоносов"? Мрак, блядь...Поехали, быстро, дезинфицироваться...- он хитро подмигнул, после чего мы сели в "родной" автобус и с чувством выполненного долга легко промчались улицами родного города, по знакомому до боли, маршруту.

Совершив привычный моцион, и возвратившись в родные пенаты, никто из нас и не помышлял о том, что вечер сегодняшнего дня, благодаря одной удивительной находке, будет полностью посвящён не долгой, но довольно познавательной литературно - политической дискуссии, за которую, в не такие уж далёкие годы, можно было уехать очень далеко, и практически - безвозвратно. Всё дело в том, что Серёга, вытряхивая забитую спрессованными окурками пепельницу, обнаружил на нашей помойке толстенную книгу с теснённой золотом, надписью: "В.И.Ленин. Философские тетради". С нарочитым трепетом, раскрыв первую страницу этого, некогда культового, ильичевского опуса, Серёга торжественно, словно на партсобрании, зачитал:

- ИНСТИТУТ МАРКСИЗМА - ЛЕНИНИЗМА при ЦК КПСС.

Пропустив начало, посчитав его слишком банальным для своего восприятия, он перешёл сразу к пятьсот восьмой странице. К статье, которая была озаглавлена уж слишком многообещающе: "Проблема бессмертия". - Во! Это по нашей части, - воскликнул он и важно, глубоко вдумываясь в каждое слово, принялся цитировать великого пролетарского философа: "Антитеза неподдающихся анализу деятельности, действительности, с одной стороны, и отношения, с другой, сходит на нет, и как для духа, так и для материи должна быть сдана в категорию хлама устарелой метафизики. Всё данное есть лишь синтез, анализом которого занимается наука, восстанавливающая его в условиях и, в дальнейшем, разлагающая его на отношения". - А вот ещё, тёзка. Ты только послушай, хватит тебе колбасу нарезать. Вдумайся в смысл, ощути силу ума, полёт мысли, прозрей бля, наконец, дотумкай репой своей и точно определи день, когда в мавзолей с цветами побежишь, - почти на полном серьёзе реагировал на "бессмертные" мысли вечного вождя мирового пролетариата, слегка помутившийся рассудком, Серёга. - "Нужно было бы, чтобы он заставил нас открыть за субъективным условия, которые существовали бы после исчезновения организма, отношения, которые делали бы его частично зависимым от чего-то иного, чем этот организм... А приорно говоря, ничто не препятствует тому, чтобы были открыты некоторые условия, некоторые отношения, которые повлекли бы за собой - частичную по крайней мере - неразрушимость одной части данного, например, сознания". - Ну, каково? - нарочито победоносно, спросил он.

- По мне - это полная хуйня, - честно высказался я, отворачивая винтовую пробку с литрухи "Немороффа", - Все слова вроде бы и знакомы, но связать их воедино, почему-то, ни хера не получается.

И вправду, было такое ощущение, что эти нетленные строки были начертаны каким-то воинствующим шизофреником, обожравшимся, однажды, галюциногенных питерских грибочков, при закусывании стеклоомывателя "Обзор" и одновременном попаданием под дым, сгорающих канабиноидных смол. А чего стоят пометки на полях этого "гениального" сочинения - любо, дорого посмотреть: "блягер", "дура!", "бим - бам", "уф!", "ха!!". - И этот долбоёб, до сих пор лежит, себе, на главной площади страны - и в хуй не дует, - безнадёжно произнёс Серый.

- А чего ему дуть то, - возразил я, - Он лежит, себе, и лежит. Эт... ты вот теперь дуй - разгребай всё, что он, сидя в Разливе, своей лысой башкой намутил.

Отыскав замечательный повод пригубить, мы, не мешкая, опрокинули по рюмахе, и Серёга победоносно оттащил эти, очень уж "философские тетради", на их прежнее, законное место. - Эх, сейчас бы ещё Гегеля почитать, - мечтательно протянул он, возвратившись с помойки, и быстренько налил ещё.

Восприняв Серёгины помыслы, как призыв к действию я, подняв свою рюмку, вместо банального: "За нас!", закатив глаза, мощно и не без гордости, выдал: "Философия диалектична, эта диалектика есть изменение; идея как абстрактная идея есть инертное, существующее, но истинна она лишь постольку, поскольку она себя воспринимает...", - после чего он подозрительно уставился на меня и, глубоко окопавшись в собственных мыслях, через какое-то время, спросил:

- Ну, и откуда ты это взял, умник?

После данной, своей, выходки, я не мог не поведать своему корешку, одну правдивую историю из моей армейской жизни. А суть её - вот в чём. Служил у нас в роте один "бульбаш", из самой глухой белорусской деревни. Как сейчас помню - Коханый, фамилия. Ни чем особенным от остальных не отличался, разве что - Ленина, почти всего - наизусть знал. Как уж он всё это выучил - одному Богу ведомо. Но знал - и всё тут... Ему командир что-то говорит, а Коханый ему, наперекор - цитату из Ленина. Вот, мол, кого, бля, обидеть норовите. И, правда: его ни кто не трогал, зато нас, за него ебли, ну просто сказочно. Как сидоровых коз. Да ещё и Гегеля этого, учить наизусть заставили. Вот с тех пор и помню, кое - что...

- За то, чтоб Гегеля с Бабелем не путать, - заключил Серёга и, приняв данное утверждение за тост, мы незамедлительно выпили. 27.

Утро в монастыре, обычно наступает рано, примерно в пять утра. Пока одни монахи служат раннюю литургию, другие - занимаются хозяйством: убираются и готовят еду. Потом, они меняются местами и служат позднюю литургию, которую посещают местные жители и туристы, хоть как-то влияющие на материальную сторону суровой монастырской жизни. Хотя, суровой она кажется тем, кто пришёл сюда только для того, чтобы избавить себя от мирских проблем и обязанностей (алиментов, например). Для тех же, кто оказался здесь по убеждению или горькому опыту, как Вадим и Слава, например, она кажется - благодатной, и самое главное - спасительной. Побывав в таких пределах, в коих не бывали даже и самые молитвенные монахи, они безоговорочно, даже не спасая свои шкуры, а исключительно по совести, посвятили свои никчёмные, до известных событий, жизни - праведному служению Господу. Безо всяких напоминаний, они справно выполняли, возложенные на них послушания, проводя время в смирении, изучении молитв и постоянных думах о Боге. Буквально, несколько дней назад каждое утро бывшего барабанщика известной группы "Бридж и Со..." Вадима Долбанутина начиналось с активного (за то, традиционного) секса, лёгкого "косячка" и горстки таблеток - "моргаликов", запиваемых стаканом вина. Иногда, всё это, сопровождалось лёгкой инъекцией в вену и понюшкой белого (не зубного) порошка. Далее - репетиция с пивком, вечером - концерт с "вискариком" и бессонная, после (не зубного) порошка, ночь, сопровождаемая частым носовым кровотечением. И, вот сегодня, ровно в пять утра, впервые в своей жизни, поднимаясь, в сопровождении звонаря монаха Иова, на высоченную монастырскую колокольню, он, вдруг, ощутил, что всё, до этого момента - было пустым и никчёмным. Ну, в общем, что жил - всё зря. Путаясь в полах своего нового облачения, он смело ступал вверх по древним ступеням, повторяя, про себя, заученное наизусть начало пятидесятого псалма Давиду: "Помилуй, мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя...". Оказавшись на звоннице, он перевёл дух и огляделся. Окружающая их, белая морозная мгла ветром била в лица, пытаясь прогнать людей с колокольни, но опытный звонарь Иов, занял своё привычное место и уверенно ударил в большой колокол.

Недавняя жизнь ризничего послушника Вячеслава Банько, в корне отличалась от предыдущей жизни послушника Долбанутина и проходила, исключительно в спортзалах, именуемых ныне, фитнес - центрами. Отслужив "срочную" в "горячей" точке, он сразу же решил посвятить себя охране августейших тел от постороннего вмешательства в их личную жизнь. Категорически, не приемля спиртных напитков и курева, он, в своём охранном подразделении, отвечал: днём - за жизнь жены, застреленного (в чём Вы успели убедиться) в последствии, олигарха, а ночью - за доставку, туда и обратно, его любимых мальчиков - "милашек", кормящихся по жизни подобным образом. После чего он, всё свободное от службы время, уделял "традиционному" общению с девицами облегчённого поведения и посещению казино, что всецело поглощало его жизнь, доводя её, в довольно частые моменты проигрышей, до совершеннейшего умопомрачения. "Отшлифовав", однажды, свой лексикон до чрезвычайной краткости, которая в данном случае, не является сестрой, ни какого таланта, Славе Банько было довольно трудно привыкать к такому понятию, как: "Отче наш...". Но Жизнь, круто повёрнутая двумя странными дамами, в иное русло, заставила его в одночасье зашевелить мозгами и обнаружить у себя, при помощи "банальной" богобоязни, зачатки Души и бескорыстного благоразумия.

Попав в монастырскую ризницу, под покровительство ризничего, отца Макария, Слава, как и Вадим, по благословению настоятеля монастыря, облачился в чёрное монастырское одеяние и смиренно приступил к исполнению послушаний, связанных с обеспечением монастырских богослужений всем необходимым, начиная иконами и заканчивая "Кагором" и просфорами, которые каждый Божий день, посредством молитв, и "теплоты" превращаются в Плоть и Кровь Господнюю, коими причащаются все добропорядочные, православные христиане.

Настоятель монастыря отец Онисим, не долго маялся, на этот раз, над вопросом посвящения в монашество двух, вновь прибывших, бритоголовых послушников, безоговорочно уверовав в истинную причину их появления здесь, и определил день их пострига. Примерно через пол года, в один из дней июля года 2007 он примет покаяния от каждого из них, которое будет длиться почти целый день, из-за количества прегрешений, содеянных Славой и Вадиком в прошлой, мирской жизни, собёрёт всю монастырскую братию (которую Слава, по старой привычке, иногда называет "братвой"), совершит чин их отпевания, в знак прощания с прошлой жизнью и, присвоив им имена, соответственно: Фотий и Иувеналий, пострижёт в монахи. Но это будет потом, а пока... 28.

...Серёга нарезал хлеб, а я открывал консервы и пиво. - Ты, заметил... - спросил он, - Что не все пришли поводить сегодня этого... старого козла?

- Что ты имеешь в виду? - спросил я, наполняя мерные "стопори". - А то, что не было там: ни Градского, ни Шевчука, - он смачно загибал пальцы, - Ни Зинчука, ни Лепса... А, знаешь, почему? - и, не дожидаясь ответа: - А потому, что он им на хуй был не нужен. К ним, на концерты, народ и так, безо всякой рекламы ломится. И телевидение это, они знаешь, на чём видали?

- Догадываюсь, - согласился я. - Поэтому, и показывают их всё время, в три часа ночи, третьего января, когда все телезрители спят в комотозе и пердят в потолок, блядь...- всё больше распалялся он, - А, Камбурову, Елену? - Вообще, сто лет не видел...

- А на концертах её - одни аншлаги и заметь, не только в России... - продолжил Серёга, пропустив во внутрь первую, - А Костя Никольский, а Сапунов, а Романов Лёша. Ну, где они, а? - он закурил и тут же, налил по второй, - Зато, Дристаса этого, блядь - палкой со сцены не выгонишь: воет и воет, воет и воет, сука...как собака. А этот, молодой - народный... Ну, пение это, что ли? Кричит - громко, но вот о чём - ни хуя понять не могу. Вот я, например, по Александру Градскому - российскую поэзию изучал, к которой мне, в нашей школе, настолько стойкий иммунитет с детства привили, что я её, до знакомства с Борисычем - на дух не принимал. Нарочно, бляди делали, чтоб ряды рабочего класса мудачьём безмозглым пополнять, - мы выпили по второй, и бутерброды с икрой, повесили в воздухе продолжительную паузу.

Прожевав, он также энергично продолжил, загибая поочерёдно, пальцы:

- Маяковский, Пастернак, Саша Чёрный, Набоков, - и переведя дыхание, - Рубцов, Поль Элюар, Николай Глазков, наконец! Да, ё-ё-ёб твою мать! Я, это всё, прям сейчас, тебе, наизусть прочесть могу, хочешь? И всё это, мне - Саня открыл. Мы недавно - в Питере виделись. Я на его концерт пришёл, а билетов, как всегда - ни хуя. Я - к охране: "Передайте, мол, записочку...", а они - "Александр Борисович знает, от кого?". Я - им: "Вы передайте, там - видно будет...". Ну, передали. Бежит охранник этот, через десять минут, за ним - администратор зала: "Кто автор этой записки?", "Ну, я" - говорю. "Вот, Вам, Александр Борисович билеты на лучшие места передал...". Потом, после концерта, мы встретились у "служебного", обнялись... Друг друга-то, давно знаем...

Мы налили ещё по одной и Серёга тяжело вздохнул. - Да не переживай ты, Серёг, - продолжил я, - Здесь всё равно ни чего не переделаешь. Тем, кто действительно что-то творит - некогда хуйнёй заниматься - бегать и просить за себя. За то, захребетников, которые хотят на чужом... таланте в рай въехать - пруд пруди. Вот и получается: ты твори, пока, а я себе, на твоих творениях - капитальчик сколочу, а потом ещё и понукать тобой буду. Во, какая хуйня...

- Да! Так оно и есть, тёзка, - согласился Серый, - И ещё ход у них такой: выжмут из "творца" всё, а потом, сами же, застрелят его на хуй, сами ажиотаж поднимут, и давай - пластинки шлёпать. Деньги - сумасшедшие...- он вытер пот со лба, - А Зинчук Витя, дружок наш драгоценный? Вот, всю жизнь ебется - пытается мудакам доказать, что Бах с Паганини круче, блядь, чем "Алёнушки - лимит...". Не устаёт доказывать и ведь, что самое главное, ему это - у-д-а-ё-т-с-я, - заулыбался Серый и налил ещё, - Ну почему я, купив за бешеные деньги свой телевизор вместо, воистину великих людей, должен целыми днями лицезреть тупоёбых "новорусских старух", глумящихся над чувствами нормальных людей. У меня приятель был один, вроде бы - нормальный парень, но, когда он заявил мне о том, что эти "бабки" - его любимые артисты, я общаться с ним не могу себя заставить до сих пор. Во, как он мне в душу плюнул. А Лепс? Вот, кого на все Евровидения надо посылать. Он бы враз, всех этих уебней - в говне утопил. Моментально! - Серёга вновь перевёл дух и закурил. - А эта, блядь "сердитая", опять же, хохляцкая проводница, - вспомнил я, - Ну всех, по гонорарам, объебла. Или объёб? Ну, в общем - хуй разберёшь, кто. И, ведь, ходят, мудаки и платят последние деньги за то, чтоб у неё, или у него, тьфу, блядь, сиськи лучше росли. - Вот, Юрка Шевчук - правильно сделал. Послал всех на хуй и живёт в деревне под Питером, с отчётливым пониманием того, что телевизор, так же, как и хуёвый портвейн - пойло для мудаков и средство постановки "электората" в стойло, - Серёга сделал паузу, - Помнишь, портвейн?

- Помним, помним, - раздалось за дверью и в духоту салона, вместе с морозной свежестью, буквально, ворвались Лифа и Десса, принеся с собой, помимо радости встречи, две бутылки какого - то диковинного шампанского и лукошко со свежей клубникой. - Обсуждаем судьбы Родины? - с порога, прямо по - чекистски, заявила Десса.

Дружно побросав "бычки" и взлетев с велюровых кресел, мы расчмокались и открыв шампанское, разлили его в, невесть откуда взявшиеся, те же, тонкостенные хрустальные фужеры. Аккуратно прикусив клубничку, в разговор вступила Лифа: - Россию жаль? - спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила: - А нечего её жалеть. Нет больше такой страны. Давно уже нет - одна территория осталась. ОН... - Лифа посмотрела наверх, -...даже души сюда перестал посылать. Телами, говорит, обойдётесь... - Вот, скоро последние подсоберу - и всё... - "пошутила" Десса.

Трудно соображая, о чём идёт речь, я попытался вступить в разговор, но Серёга резко перебил меня:

- Значит, именно поэтому из России - лучшие, всегда уходят первыми? - Именно так, Серёг. Здесь, всегда были самые лучшие, самые, я бы сказала, качественные Души на Земле. ТАМ - они нужнее, а здесь - ни к чему. Здесь нужны роботы, которые бы ни чего не просили и ни о чём не печалились, а только бы работали и, самое главное - вовремя умирали. Ровно - в день выхода на пенсию, уступив место себе подобным, но более работоспособным, чем они, действующим моделям людей, - сделав небольшой глоток, сообщила она. - И рожать скоро все будут - только из пробирок, чтобы не больно было. Боль и душа - понятия неразделимые. Нет души - нет боли, - с горечью в голосе сообщила Лифа, - И в песнях этих, нынешних, потому-то, нет ни того, ни другого. И не мучай себя вопросами телевизора, Серёг, а просто вынеси его не помойку, или подари тому, кому делать нечего. Серёга, безропотно, отсоединил провод от возвышающегося на панели монитора и понес его на улицу.

- Серёг, а как же - "Новости"? - вслед ему крикнул я, и с улицы донеслось: - Те новости, какие он мне преподносит, я раньше их, на работе своей узнаю...- Ох, и позабавило нас, как поддатый Серёга пытался всучить прохожим свой, кровно заработанный, телевизор. Минут через пятнадцать он вернулся назад и водрузил его на прежнее место. - Не берёт никто. Думают - украл, пообещали милицию вызвать, - раздосадовано сообщил он, - Наливай...

Увлечённые разговорами, мы и не заметили, как наступил вечер, который принёс с собой, ставшее уже привычным, внезапное исчезновение наших подруг в момент нашей, с Серёгой, отлучки по небольшой нужде. Оставив, после себя запах не реально обворожительного парфюма и пустые бутылки из-под шампанского, 1887 года выпуска, они испарились в морозном воздухе, так же неожиданно, как и материализовались, за некоторое время до этого. - Слышь, Серёг, а ты не знаешь, зачем мы - им? Денег у нас не много, да и судя по всему - не нуждаются они. Рожи - не фонтан, пентхаусов за городом - нет... - Души у нас, с тобой, друг мой, имеются... - резко оборвал он, - Пошли по норам...

Висящий, дамокловым мечом долг перед писателем Серёгой Климовым, заставил меня вместо ночных грёз окунуться в ненавистный компьютер и тупо шлёпать по клавишам, перепечатывая произведение, которое, судя по всему, никто, кроме меня, к сожалению, не увидит. 29.

"...Оставив, далеко позади родные пенаты, глубоко обиженный, но совершенно свободный Горыныч, летел над необъятными просторами Земли, беспрепятственно пересекая границы самых дальних деревень. Внизу проплывали диковинные пейзажи, наводя пьяный мозг Змея на трезвую мысль о том, что и его родная Промежь, когда-то была цветущим раем, в котором жили нормальные люди, умевшие не только пить. Но это было в такие незапамятные времена, что никто уже и не вспоминал об этом, безвозвратно ушедшем, прошлом. И в самом деле, что о нём вспоминать, коли вернуть - не возможно.

Оставив грустные мысли на потом, Змей, обдуваемый ласковым ветерком, вдруг, неожиданно почувствовал, что он - мужик. Загнув, одну из своих шей к низу, он увидел такое, что чуть было, не спикировал с довольно приличной высоты, которую он и так катастрофически начал терять из-за, стремительно увеличивающейся части Змеева тела, которая явно нарушала центровку и повышала парусность. Совершив экстренную посадку, с аварийным торможением, у огромного живописного озера, окружённого горами, он решил охладить пыл и с разбега плюхнулся в него, поднимая огромные волны, которые вынесли далеко на берег, мирно качающиеся у причала, дорогие яхты и рыбацкие лодки. Сварив своими мозгами, что лишняя реклама, в данной ситуации, ему совсем ни к чему, он ушёл глубоко под воду и не выныривал до тех пор, пока не упёрся в огромную пещеру, которая уходила далеко в глубь горы, свисающей своими грозными скалами над лазурной гладью воды. Здесь была - настоящая благодать. "Мудак я, мудак", - подумал Горыныч, - "И что ж мне было, лет пятьсот назад сюда не прилететь. Столько веков прожить в говне, чтобы на старости лет увидеть такую красоту. Обидно даже, лучше б не видел, блядь ...".

Изрядно проголодавшись, он моментально наглотался, в несметном количестве окружавшей его диковинной рыбы, и тут же запил её кристально чистой водой, низвергающейся, в это волшебное озеро, бриллиантовым водопадом. "Какой же ништяк!", - подумал он, - "Да тут ещё и пещерка имеется...". Не соблюдая ни каких мер предосторожности, он просунул свою правую шею в горное "дупло" и сразу же, получив чем - то тяжёлым по башке, отпрянул назад. Тут же, из пещеры показалась, точно такая же, как у него, рептильная рожа, только была она с голубыми глазами и кокетливо завитой, на голове, щетиной. Это была - баба... Змей заметно смутился но, не подавая виду, грозно, но как-то очень уж суетливо спросил:

- Ты кто, блядь, такая есть? Ну - ка, вылезай, блядь. Иди сюда, блядь... - Ну, ва-аще та, я -фАтАмАдель, а зовут меня - Несси, - ни чуть не обидевшись, ответила она и зазывно подмигнула ополоумевшему Горынычу.

Его мужское начало мгновенно возобладало над разумом, после чего, кристально чистая вода превратилась в жуткую муть. Поднялся страшный ураган и, не понятно, откуда взявшееся чёрное, грозовое облако, тут же накрыло лазурную гладь великолепного и таинственного озера Лох - Несс. Разгул стихии длился примерно часа два. Именно этого времени хватило нашему Змеюшке, для полного приведения себя в порядок, после, примерно, двухсотлетнего воздержания. Когда страсти поутихли, на берегу собрался народ, в ожидании сенсаций, но, не обнаружив ничего интересного, постепенно разошёлся, списав всё на проделки природы. А Боля, основательно обосновавшись в пещере подружки, ни хера не испытывал, кроме всепоглощающего кайфа. Питались "молодожёны", в основном, рыбой, а когда она надоедала, Горыныч вылетал по ночам, на поиски мясных деликатесов. Но быки и овцы паслись только в дневное время и поэтому Змей, чаще всего, довольствовался дикими косулями и горными козлами, в которых было мало мяса и много костей. И всё же, чего-то ему явно не хватало. Всё чаще давала знать о себе печень, которая ныла и ныла, выпрашивая для себя, хоть чуточку, такого привычного ей, алкоголя.

И вот однажды, пролетая, над ночным автобаном, Горын заметил, одиноко стоящий на паркинге грузовик, с прицепленной к нему, цистерной. Он вспомнил, что именно из такой "тары" он пил в тот горький час прощания, со своим многолетним промежненским правлением. Совершив очень мягкую, почти кошачью, посадку, он по-пластунски подполз к объекту своего неуёмного вожделения, осторожно отковырял верхний люк, и засунул туда свою среднюю голову. Нюх его не подвёл: в цистерне было красное, креплёное вино, которое, на этот раз, так и не дошло до адресата... Почувствовав забытое ощущение приятного жжения в области пищевода, Боля, втянул в себя последние капли живительной влаги и взмыл вверх.

Ох, и темны ночи в горах. Напрочь, потеряв ориентацию в чёрном небе, он взял курс, в совершенно противоположную, от волшебного озера, сторону и, пролетев значительное расстояние, понял, что окончательно заплутал. Положение его было довольно щекотливым, потому что не везде на Земле были такие места, где летучие драконы могли бы жить на законных основаниях. Пожалуй, только в далёкой Промежи и на потерянном озере Лох-Несс, которое предполагало легальное существование древних чудовищ, благодаря раскрученному драконотуризму.

Смех смехом, как говорится, а... Боля, испугался нешуточно, потеряв в лице (или морде) Несси, единственное, во всей Вселенной, родное существо, так неожиданно обретённое им и так бездарно утраченное, всего за какую-то цистерну, такой ненавистной им, теперь уже, "бормоты". Проклиная, всех и вся, а себя в особенности, Горыныч, на рассвете приземлился в неведомой ему доселе, местности, которая отличалась от остального мира скудной растительностью: мхами и лишайниками, а ещё диким количеством "гнуса", который нещадно лез в глаза и все остальные, не прикрытые роговой оболочкой, места. "Ну, и мудак же я, бля-я-я-я-дь..." - завопил он в три горла и из шести его, облепленных насекомыми глаз, полились самые настоящие, почти человеческие, горькие слёзы. Реально осознав весь ужас и невосполнимость потери, он тут же поклялся себе, во что бы то ни стало, отыскать своё, так легкомысленно потерянное, не долгое счастье. А осиротевшая, в одночасье, Несси, наплевав на охреневших от страха туристов и вспышки фотокамер, поднимала, поочерёдно, из воды свои головы, с невообразимой тоской глядя, в такие пустые и мрачные небеса..." 30.

А я, тем временем, осознавая неоспоримую пользу ночного сна и твердо решив, что мне просто необходимо немножечко "прищемить", уверенно направил свои стопы в сторону кровати. Сон "накрыл" меня мгновенно и не отпускал, вплоть до осторожного звонка во входную дверь. На пороге стоял писатель Климанов и нервно теребил в руках, своё "воронье гнездо". Он был гладко выбрит и подозрительно трезв. За спиной у него висел рюкзачок, из которого смачно тянуло копчёным салом.

- Я, с утра - пас... - категорически предупредил я, и мы обнялись, - Проходи!

Он аккуратно разделся и осторожно, не выпуская из рук поклажу, прошёл в кухню. Вот, хороший мужик Клим, но какого, скажите мне, пожалуйста, хуя, надо было прямо с самого раннего утра доставать из своего, видавшего виды рюкзака, свежайший свиной окорок, закопченный, только одному Климу известным способом, и две бутылки чистейшего, как слеза младенца, добротного самогона, который, хочешь - не хочешь, а всё же оказался, через три минуты, внутри наших с ним, организмов. Когда пришёл Серёга, мы с Климом были уже в таком "образе", что он только покачал головой и заявил: - Ну что, "тихушники", не стыдно в одну харю заливать? - М-мы не х-хотели тебя бу-бу-будить...- попытался оправдаться Клим. - Бу-бу-бу, - передразнил его Серёга и решительно заявил: - Наливайте, блядь, догонять вас буду.

Налив себе с "горочкой", он резко выдохнул, произнёс: "За встречу!" и тут же опустошил стакан. Пропустив в себя дозу Климановского самогона, он выпучил обезумевшие "шары" и тихо опустился на стул.

- Вот, это - да-а-а...- только и смог произнести он и, тут же затих.

Клим отрезал кусок окорока, положил его на чёрный хлеб и аппетитно намазал горчицей:

- З-закуси, Се-се-рёг, а то, ведь, со стула не пы-поднимешься. Я её от души г-гнал - вас пы-порадовать, - самодовольно признался он и протянул ему бутерброд.

Как же верно кто-то, когда-то, изрёк гениальную мысль о том, что "с утра выпил - и свободен". Именно так и получилось на этот раз. Освободив себя от всех обременительных мероприятий, примерно к десяти утра, мы, классическим, тройственным союзом предавались воспоминаниям, совершенно не обращая ни какого внимания на бурлящую вокруг, Жизнь. А Она, тем временем, не стояла на месте, управляя миллионами людей, включая даже тех, которые наивно думают, что "они сами кем-то управляют".

Смерть тоже не шаталась без дела, освобождая жизненное пространство вновь прибывшим, заменившим собой, новопреставленных. Мы же, наслаждаясь атмосферой настоящего, всепоглощающего похуизма, беспечно толковали о различных жизненных инсинуациях, не докучая при этом друг другу, негативно заряженной информацией. Но звонок Серёгиного мобильника, всё-таки напомнил о существовании окружающей среды.

Телефонная трубка, голосом патологоанатома Фырикова возвестила, уже заметно "окосевшему" от самогона Серёге о том, что не всё так безмятежно, как ему думается. Оказалось, что за минувшую ночь, их скорбный дом пополнился новыми "обитателями", а их родные и близкие, в некотором количестве скопились у кабинета, в ожидании не превзойденного мастера похоронного дела.

- Эх, Десски - нету... - сокрушённо произнёс он, нервно откинув трубку от себя подальше.

Через минуту, трубка опять, вибрируя, зашевелилась как живая и сообщила, довольно весело, милым голоском Дессы, что она, на Серёгином месте, не рискнула бы употреблять данное изделие народного помысла, в столь ранний час, и в таком количестве. Серёга смущённо заулыбался и констатировал:

- А, что уже п-поделаешь? П-поздно пить "Боржоми"... - Не поздно. Я тут, вместо тебя разберусь... - а потом недвусмысленно, и довольно серьёзно добавила: - На сегодня - хватит!

- Вот, у-умница, - восхитился Серый и, наполнив стакан, почему-то отставил его в сторону.

- Да и ты не дурачок, - неожиданно разразилась трубка громкой связью и затихла. Серёга, молча поднялся со стула и, не попрощавшись, скрылся за входной дверью. Тем временем, Десса принимала в Серёгином кабинете первых посетителей, коими оказались две сестры, хоронившие своего престарелого отца.

- Та-а-ак. Гроб - метр семьдесят, шёлк, бордо, гофре, без ручек, покрывало ситец, церковное, два венка по метр пятьдесят, две ленты, тапочки, крест на могилу, металлический, табличка, транспорт. Во двор завозить будем? - спросила Десса и, тут же, прыснула, услышав неожиданное заявление одной из скорбящих дочерей усопшего:

- Да, нет... Зачем же, лишний раз соседей радовать.

Десса, прикрыв рот рукой, буквально, ввалилась в соседнюю комнату и некоторое время не показывалась оттуда, борясь, с атакующими её, приступами смеха. Об этом, она поведала нам на следующий день, а пока, разобравшись предыдущими "клоунессами", принимала следующих. Это были свекровь и невестка усопшего деда, у которых не было места на ближних кладбищах и выбор пал только на новое, муниципальное, находящееся от города на очень значительном расстоянии. - Дочка, а как же я к няму, в такую даль, пиздюрить-то буду, - прошептала обескураженная бабка.

- А тебе туда долго пиздюрить не придётся. Тебя, скоро, туда насовсем отвезут, - констатировала участливая невестка, чем заставила Дессу, опять укрыться в соседней комнате, для удаления следов, выступивших на её глазах, слёз. Приняв остальных посетителей, у которых было всё стандартно и, даже, как-то не интересно, она закрыла кабинет и растворилась в толпе. А мы, с Климом, выпив ещё по одной, разбрелись по комнатам, где и завершили такой, неожиданно короткий, совсем не рабочий, день. 31.

Следующим утром, в мою дверь раздался звонок. На пороге стоял, выбритый до синевы, с иголочки одетый, Серёга, а поодаль - чуть взъерошенная и несколько смущённая, как мне показалось, красавица Десса. - Хватит дома киснуть, поехали, покатаемся, - тоже, как-то не смело, произнёс Серёга, - В автобусе ждём...

Через десять минут, мы мчались по заметённой снегом дороге, под извергающиеся, из-под гробового постамента, лютые роковые басы. Серёга был, явно, чем-то очень доволен и прямо светился от счастья. Маршрут наш пролегал через элитное городское кладбище, где Серёга рассчитался с Василь Захарычем по старым долгам, передав ему два, завёрнутых в газету, "кирпича".

- Ты уж, Серёг, с деньгами-то, так больше не затягивай, а то жить не на что, - не преминул заметить он.

Серёга усмехнулся, но не стал язвить по этому поводу, оставив сие заявление на совести "бедствующего".

- Ладно, Захарыч, уговорил...- согласился он и мы, в его сопровождении, отправились навестить свежие могилы бывших вершителей судеб. Там всё было исполнено на высшем уровне, а из одной могилки торчала тоненькая, позолоченная проволочка - антенка, так и не подавшая, как ни странно, на поверхность Земли ни каких признаков жизни. Десса открыла свою сумочку, достала телефон и, набрав какой-то номер, тихо спросила: - Ну, и по чём, ТАМ, нынче, курс доллара? - и услышав ответ, как - то, мстительно улыбнувшись, положила телефон на прежнее место.

Посетив сие место вечного упокоения и распрощавшись, с вечно нуждающимся в деньгах Захарычем, мы двинулись дальше. На одном из перекрёстков, нас догнала машина ДПС и, мигая огнями, приказала остановиться. Из неё вышел капитан - "гаишник" и с улыбкой подошёл к Серёгиной двери.

- Здорово, братан, всё "жмуров" катаешь? - громко спросил он. - И не только... - расплылся в улыбке Серёга, явно намекая на нас, - Здорово, Валер!

Он вышел из автобуса и после крепких мужских объятий, капитан спросил: - Как ты? Почитай, года три не виделись. - Да, уж. А ты, всё в капитанах ходишь? - удивился Серёга. - Чем меньше звание, тем "отстёгивать" меньше надо, - тихо произнёс Валера и, посмотрев на нас, явно испугался собственного смелого заявления, - Ты что, вечером делаешь? - и, не дождавшись ответа, заявил: - У меня, завтра - длинный выходной, может посидим, где?

- Приезжай, как освободишься. Не забыл дорогу? - Не забыл, в шесть буду, - они похлопали друг друга по плечу и разъехались по разным сторонам.

- Друг мой, армейский, - сообщил Серёга, - Вместе, на генералов два года батрачили. Потом он - в ГАИ, а я - в филармонию.

Примерно через полчаса, мы пересекли городскую черту и, под однозначно жизнеутверждающий "квиновский" хит "шоу маст гоу он", ворвались на площадь перед, внушительных размеров, серым зданием с не высокой трубой, из которой, почти со свистом, вырывался на волю черный дым, уносящийся в небо:

- Во, с кого-то калоши забыли снять, - попытался "схохмить" Серёга. - Дурачёк, - в ответ на шутку, услышал он, и тут же осёкся.

Здание центрального городского крематория было, судя по всему, многофункциональным, потому что в нём, помимо нескольких залов для прощаний, находился магазин похоронных принадлежностей, в котором продавались соответственно: гробы, венки и всё остальное, магазин "Цветы" и даже кафе - чебуречная, с банкетным залом, для проведения поминальных мероприятий. Пока Серёга с Дессой пошли о чём-то толковать с директором этого "комбината бытового обслуживания населения, широкого профиля", мы, с доселе молчавшим Климом, решили совершить променаж по данным торговым точкам, на предмет удовлетворения своего праздного любопытства.

- На всём, бляди, бабки косят - страху нет, - прошипел он, боязливо оглядываясь по сторонам, когда мы отметили, для себя, что цветы, в цветочном магазине, были в несколько потрепанном виде и глаз - не радовали. Гробы, в "принадлежностях", имели царапины и потёртости, на своих полированных поверхностях, а венки - признаки долгого ношения по кругу. Далее, зайдя в чебуречную, отнюдь, не для "замора червячка" а из, опять же, праздного любопытства, я отметил, вслух:

- Удачное соседство...- и услышал в ответ, от ущемлённой моим заявлением, "чебуречницы":

- Глаз - ещё ни разу не попадался. С чем, вам?...

Услышав: "C чем?", Клим пулей вылетел на улицу и сотворил у входа огромную "пиццу", обеспечившую этому заведению общепита, полное отсутствие посетителей до следующей тотальной уборки территории. - А, не хуй шутковать так, - отозвался он, на возмущённый взгляд, в миг онемевшей, от такого неожиданного поворота событий, буфетчицы и точным эпитетом:

- Мандавоха!!! - поставил жирную точку, в сей рафинированной дискуссии.

А специализированные скорбные автобусы, всё подвозили и подвозили на площадь проигравших, в борьбе за Жизнь, навеки успокоившихся сограждан, подготовленных многочисленными санитарами и священниками, к полёту в ВЕЧНОСТЬ, посредством этой закопченной трубы.

Из здания крематория Серёга вышел один, и мы помчались обратно, в город.

Ровно в шесть вечера, в нашем дворе, сверкая всеми огнями, остановились ДПСтические "Жигули", из которых, увешанный пакетами, вышел Серёгин армейский дружок - капитан Валера и направился в наш, тоже, только что прибывший, автобус.

Войдя в салон, он освободил от покупок руки и, приложив руку к козырьку, чётко, по - армейски, представился:

- Инспектор ГИБДД - капитан Козлов! - Капитан... кого? - язвительно переспросил Серёга, и тут же, не сильно, чисто по-дружески, получил от друга - инспектора, удар в ухо. - У нас, между прочим, не все такие, как ты думаешь, - обиженно произнёс Валера и тут же предложил: - Ну что, по маленькой?

- А я ни чего и не думал - просто переспросил, - продолжал ёрничать Серёга, - Здорово, брателла! - и они обнялись, после чего капитан, уже по-простому, сообщил:

- Валера... - и протянул, нам с Климом, руку. - Сергей, - поднялся с сиденья я. - Сергей, - сообщил Клим и тоже привстал. - Да у вас тут можно самые "крутые" желания загадывать, - искренне и даже, как-то по-детски, обрадовался Валера.

- Ну, например, чтоб знак "сорок" выдали в вечное, индивидуальное пользование, с переходом по наследству, - улыбнулся Серёга и добавил: - И чтоб все - пьяными ездили. - Мужики, а пойдём ко мне, - предложил я. - Нет, лучше ко мне. Мама давно Валерку не видела. Посидим, побренчим на гитарке - вспомним годы золотые, - мечтательно произнёс он, и с этими словами мы подхватили сумки и вошли в наш подъезд.

Серёгина мама, Надежда Васильевна, увидев в своём коридоре такую разношёрстную толпу, сначала всплеснула руками, но, близоруко прищурившись и узнав Валеру, расплылась в улыбке и сказала, укоризненно глядя на Серёгу:

- Вот, посмотри, какой Валера солидный, постриженный. Не то, что ты - лохмач. Всё - детство в жопе играет, - и примирительно сообщила: - Проходите, сейчас на стол соберу... Судя по количеству принесённых "разносолов", капитан Валера был человеком щедрым и для себя и для друзей. На пожертвованные нерадивыми автомобилистами, деньги, он приобрёл: четыре "уайт хорса", по ноль семь, полный мясо - рыбный ассортимент, смесь экзотических фруктов и французский шоколадный набор для Надежды Васильевны, который она, как человек старой формации, тут же упрятала в закрома. - Ну, начнем, пожалуй, с салата "Ритуал", - сообщил нам он, выложив на одну большую тарелку, красную и чёрную икру.

Цветовая гамма этого "салата", действительно не вызывала ни каких сомнений по поводу его названия. Серёга разлил по стаканам "вискарь" и мы, тут же, "хлопнули" по первой. Свято веруя в то, что между первой и второй не должна просвистеть милицейская пуля, мы налили ещё и повторили "на бис". Серёгина мама, посидев с нами немного и получив от Валерки серию ответов на стандартные вопросы по поводу его жены и детей, удалилась в свои "апартаменты", предоставив нам возможность доверительного общения "без купюр".

- Это ж пиздец, что твориться, мужики, - начал он, - Крутых развелось столько, что уже боишься останавливать.

- А ты и не останавливай, - резонно предложил я. - А кто начальнику будет "лавандос отчинять"? - возмутился он, - Раз - не принёс, два - не принёс, и всё - на покой. Подставят - пикнуть не успеешь. Ты помнишь, - обратился он к Серёге, - Я раньше не брал ни хуя, ну... так, по мелочи, на "фуфырёк". Теперь думаешь: или на протокол время тратить или закрыть на всё глаза, бросить в карман "пятихатку" и ездите вы все, блядь, как хотите, хоть жопой, по встречной полосе. Тебе ж, больше работы будет.

- Да мне её хватает, Валер. Я, ведь, к себе ни кого не зову. Все, ко мне - сами приходят... - на полном серьёзе ответил Серёга, - А "автошников", действительно, с каждым годом, всё больше и больше. И бывает, сразу - по - четверо, по - пятеро... - А баб, за рулями, я смотрю, сколько развелось, - поддержал разговор Клим, - Вот, я всё время думаю: какой же сноровкой, в ЭТОМ плане... - он сделал характерный жест, - Нужно обладать, чтоб мужики тебе такие машины задаривали, - он закурил, - Это ж, какой мастерицей, в своём блядском деле, надо быть, чтоб тебя, за твои рото - половые гениталии - так щедро благодарили. Это ж, блядь, как надо тебя "вставить", чтобы ты, выскочив из своей кровати, прямо с голой жопой, помчался в автосалон покупать "любимой", эту дорогую игрушку, на которой она, потом, задрав ебло, совершенно того не замечая, будет собирать в кучи десятки "мудаков", привыкших ездить по правилам.

- Дело говоришь, - поддержал Клима, Валера, - А, ты знаешь о том, что "бухими", за рулём, они то, больше всех и попадаются. Но у них, у блядей, есть такая форма оплаты, против которой, нормальному мужику, порой, устоять невозможно.

- А, тогда, для такого дела, к вам на службу надо пидорасов набирать, - в Серёге проснулся сарказм, - Хотя, у вас и так их...- и он закрыл голову руками. - Серёг, ну хули ты язвишь! У вас, что ли, все - ангелы? - возмутился капитан,- Я, вон, три года назад, тёщу хоронил - чуть по миру не пошёл, какой ушлый агент попался, блядь. В натуре, сука, чуть не раздел. Ну, я утёрся, и давай, на следующий день всех ритуальщиков на бабки "хлопать". Вот, именно поэтому - мы так хуёво и живём. Ты - мне, я - тебе, только не добра, как у нормальных людей, а говна, блядь. И чем больше - тем лучше, - Валерка перевёл дыхание... - Наливай, ёп - тать!

Когда мы выпили ещё, Серёга достал одну гитару себе, другую дал Валерке, и они запели. У "гаишного" капитана оказался на редкость приятный голос, и явное присутствие слуха. - Мы, с Валеркой, в армии в самодеятельности участвовали, - похвастался Серёга и добавил: - Благодаря чему, говна из свинарников, перекидали намного меньше, чем нам определила компартия, в счёт уплаты долга, за счастливую возможность рождения, однажды, на этих бескрайних просторах, под её заботливым крылом. Не, ну ёб твою мать, я - Родину люблю, а она меня - нет. Это ж, какая-то хуйня получается, а не любовь... - Серёга налил ещё, - Скажи, Валер...Вон, Клим, книжку написал о Родине... С любовью... А ему - срок припаяли, за то, что он, этой самой Родине, хотел глаза открыть на мудаков - коммунистов, которые, блядь, до сих пор поплёвывают на неё с высоты своих коттеджей. - Да, хуй с ними, Серёг. Всему - своё время, - отозвался Клим, - Я, вот всё думаю: как же обидно, наверное, умирать, когда у тебя денег до хуя. Ну, нет у тебя их - иди, себе, в назначенный час, с Богом в райские кущи, ежели шибко не нагадил кому, от нищеты. А тут - миллиарды. И кому? Сынульке - избалованному мудачку, который всё, что ты своей непосильной изощрённостью нахапал, "спустит", в каком-нибудь казино, разом, или доче - блядище, по своей сути, которая просрёт всё, с каким-нибудь мачо, где-нибудь на дальних островах. А отвечать-то за всё, перед Господом - тебе, дураку, напрочь забывшему о ЕГО существовании, в тяжких думах о том, как, кого бы ещё поднаебать и заставить платить не существующие долг... Типа, мол, Родине.

- Да, хорош вам о политике, лучше спойте чего-нибудь, - возмутился я, - Вот, сидят, пиздят о пустом.

- И, правда, мужики. Хорош. Они мне так на работе остопиздели, - заявил капитан, - Мелькают, туда-сюда, как мандавошки, аж в глазах рябит от "мигалок". И, ведь, правду говорят: чем лучше машина, тем человек - говней, - и запел:

- "...рожден я, в Советском..."

- А, это что за хуйня? - перебил его Серый. - Да, так, на ум пришло... - прервал песню Валера и тут же, запел другую: "...нева, нева, нева, лет ми гоу..." - Валерик, ты что, совсем уже охуел, в своём ГИБДД? Ты что, песни хорошие забыл? - Серый взял свою гитару и проникновенно запел:

- "...Что так сердце, что так сердце растревожено, Словно ветром тронуло струну..."

Пел он очень здорово, и во время его, невероятно трогательного исполнения, телефонная трубка, лежавшая рядом, совершенно неожиданно, знакомым, и чуть дрогнувшим голосом, сообщила, опять же, по громкой связи:

- Не терзай меня... Пожалуйста...

Списав произошедшее на всеобщее состояние алкогольного опьянения, мы продолжали выпивать, петь и спорить на совершенно различные темы, без оглядки на время, до тех пор, пока в окне не замелькали красно - синие огни "гаишной" машины, рупор которой громогласно, на весь двор, потребовал: - Козлов, выходи, харе бухать! - Сменщик приехал, жена прислала: пора, братцы, - с сожалением сообщил Валера.

Мы, все вместе, вышли во двор, проводили его до машины и, выкурив по сигарете, разбрелись по своим квартирам.

По причине крайней утомлённости и "вискарёвого" угара, мы с Климом, придя домой, тут же завалились спать. А ночью мне приснился странный сон. Будто я, совсем ещё мальчишкой, сажусь в какой-то, ужасно вонючий поезд и еду на нём, в чужой, далёкий город, совершенно не зная, зачем. Дорога была долгой и, к тому же, довольно муторной. Кто-то, постоянно, с кем-то ругался и предъявлял какие-то претензии. Если хотелось выйти в тамбур, подышать свежим воздухом - проводница, перед носом захлопывала его и, громко ругаясь, удалялась в неизвестность. Если хотелось чая - из титана, вместо кипятка, лилась жёлтая моча и стекала вонючими струями, по замусоленным стенкам вагона. Если хотелось спать - кто-то, тут же, начинал громко играть на гармошке песню крокодила Гены, из известного мультфильма, и вообще, там творилось что-то невероятное, доводящее мой мозг до умопомрачения. Каждый час, приходил начальник поезда и в категоричной форме, сообщая об очередном повышении цены на проезд, в который раз, собирал с пассажиров деньги. Те, у кого их не оставалось, смиренно выбрасывались в окна или вешались на ремнях в засранных туалетах. Этот состав проезжал десять километров, а потом, на двадцать - откатывался назад. Он кряхтел и пыхтел на подъёмах, а на спусках развивал такую скорость, что казалось - приходит конец всему, и от этого, как ни странно, становилось радостно, в ощущении скорейшего избавления от тяжких мук этого совместного, пассажирского сосуществования. Когда настала и моя очередь прыгать, в окне, неожиданно, показался перрон, на котором, укатавшись длинным шарфом, стояла великолепная рыжая девка, в длинном чёрном пальто. Она стояла и улыбалась, глядя на меня голубыми, как небо, глазами. Потом, кинувшись в мои объятья и, крепко взяв за руку, уверенно повела меня за собой. Это была - Лифа. В процессе нашего дальнейшего общения я, с удивлением, узнал, что этот ненавистный поезд находился в пути - более сорока лет. Проснувшись среди ночи, в крупных каплях холодного пота я, вдруг, понял, что моя никчёмная жизнь, до сих пор протекает в зияющей, вопиющей пустоте, которую иначе, как вечным ожиданием счастья - не назовёшь. Всё время, надеясь на то, что элементарный разум, когда-нибудь, каким-то чудом, возобладает над всепоглощающей глупостью, я питал себя идиотскими надеждами на будущее, и незыблемо верил в завтрашний день, который, по моему разумению, должен был наступить прямо завтра и принести мне, то самое - счастье. Я, поднявшись с кровати, подошёл к зеркалу и, к ужасу своему, не увидел в нём того симпатичного, наивного мальчишку, садящегося в тот злополучный поезд.

Посвятив остаток сегодняшней ночи своим, очень не весёлым мыслям я, под скрежет дворничих лопат за окном, заварил кофейку и, присев на табурет, закурил. В дверь раздался звонок. На пороге стояла Десса, со свечой в руке. Стряхнув снег с волос и плеч, она, как-то странно, по чужому, посмотрела в мою сторону и тоном, не терпящим возражений, заявила: - Собирайся. Лифа тебя уже заждалась. Хватит... тут...- и, не попрощавшись, исчезла в темноте нашего, давно не освящаемого, подъезда.

Оставив, мирно спящему Климу записку: "Живи, сколько хочешь. Буду не скоро", я сел в машину со знакомой надписью: "НИИ трансплантации Душ" и мы, с Лифой, буквально, пролетев по немноголюдному утреннему городу, мгновенно оказались за его чертой... Лифа свернула на совершенно не знакомую мне трассу и впервые, с момента нашей встречи, заговорила:

- Нравится? - Что... нравится? - не понял я.

- Ну... жить, в смысле, нравится? - пояснила она. - Жизнь - да, а жить, чаще - нет, - признался я.

Лифа улыбнулась: - У меня сложилось такое ощущение, что ты, в последнее время, совершенно забыл о моём существовании.

- Да, не забыл, просто давно не видел тебя, - попытался оправдаться я. - Твоя правда, Серёг. Не очень я люблю появляться в ваших местах. Грязновато, как-то, - она вздохнула и добавила: - Вот, Деска у меня - экстрималка и неисправимая правдолюбка. Где правды нет, да ещё и антисанитария, в придачу, она - всегда там... А ещё Деска - пьянки любит. Где пьянка - там и она. Вот поэтому, и не вылезает от вас. Я - то, всё больше - к морю стремлюсь, да и просто покой - мне больше по душе. - Покой и море - всем по душе, - тоже вздохнув, согласился я и не стал озвучивать банальную мысль о том, что далеко не каждый может себе, сейчас, это позволить. - А раньше, очень, очень давно - каждый мог, - словно подслушав мои мысли, продолжила Лифа, - До тех пор, пока данную Господом, в совершенно безвозмездное пользование, Землю, кто-то не додумался - п р о д а в а т ь, очертив, однажды, строгие границы своих, якобы, владений. Наивные... Но, ведь - прижилось...

Наступил день, а мы всё ехали и ехали по совершенно пустой трассе, которая вела в неизвестность. Постепенно, меня начал морить сон и я, прислонив голову к стеклу, безмятежно заснул, совершенно не представляя себе истинной цели нашей поездки.

Под убаюкивающее урчание мотора мне снился сон, в котором мы, с Серёгами, заарканили бедолагу - Змея и летали на нём, как на бомбардировщике, по всему миру, нагоняя дикий ужас на некоторых, слишком уж хитрожопых, соплеменников.

Проснулся я, когда огромное, красное солнце клонилось к закату, и было странно, что голова была необычайно светлой, что не характерно для вечернего пробуждения. Снега, вокруг, не было и в помине, а вместо него, простиралась величественная морская гладь, сливающаяся с ярким, малиновым горизонтом. - Ни хуя себе, - подумал я и тут же натолкнулся на осуждающий взгляд Лифы. - Тсс...- прошептала она, приложив палец к губам, - Здесь не ругаются матом. - Я и не ругался, - попытался оправдаться я. - А здесь - на нём и не думают. Повода нет, - улыбнулась Лифа, - Это у вас он очень даже оправдан, потому и не возбраняется. Всё, приехали. Дальше - пешком.

Мы вышли из машины и направились в расположенное неподалёку, странное поселение, в котором все люди были одеты в совершенно разные, по стилю и цвету, одежды, что сразу же вызвало у меня подозрение в полнейшем, до неприличия, отсутствии, какого бы то ни было - гламура. Очень хотелось пива... - А его нет здесь, - констатировала Лифа, - Вернее, здесь есть всё. Только нет того жуткого пойла, которым ваши коммерсанты нарекли этот древний волшебный напиток. Я постепенно начал привыкать к тому, что Лифа, с ходу, читает мои мысли, но пива от этого вовсе не расхотелось. Она расхохоталась и подвела меня к окну маленького, обвитого лианами, домика. Постучав в него, она произнесла это короткое, знакомое с юности, слово. Окно, тут же, отворилось, и из него показалась рука с запотевшей, глиняной кружкой. Лифа осторожно приняла её, сделала пару глотков и передала мне. И вот, тут-то я, наконец, распознал эту умопомрачительную разницу между Жизнью и её полнейшим отсутствием.

Темнело. Лифа привела меня в двухэтажный дом и определила в комнату, наверху, с выходящими на море окнами и, оставив в одиночестве, тихо удалилась, молча, указав пальцем на фрукты и кувшин, стоящие на массивном, резном столе.

Не смея притронуться к еде, я на цыпочках вышел на балкон, осторожно сел в плетёное кресло, пристально вглядываясь в море, и причудливо переливающееся над ним, круглое небесное тело, чем-то напоминающее Луну.

И удивлению моему не было предела, когда я, вдруг, отчётливо осознал, что ЭТО БЫЛА - НЕ ЛУНА...

часть вторая

...с видом на Жизнь.

1.

Утро пришло, как всегда незаметно, но что отличало его от других утр, так это полное отсутствие тяжких и довольно привычных мыслей о наличии денежной массы в худых карманах. То есть: мыслей не было вообще, а вместо них в голове проносились отрывки из каких-то молитв и нелепые слова благодарности, не известно кому и не известно, за что. Кровать, на которой я встретил это утро, представляла собой плетёное подобие кресла, стоящего на балконе и источала сладостное благоухание не известных, доселе, диковинных трав и соцветий. Поднявшись с кровати, я вышел на балкон и вновь обратил взор на море, над которым ярким, голубоватым огнём переливалось бриллиантовое Светило, которое тоже, явно, было - НЕ СОЛНЦЕ...

При странном отсутствии какой бы то ни было тревоги, я плюхнулся в кресло и, закрыв ладонями глаза, стал мерно раскачиваться в качалке, пытаясь сообразить, что всё это значит, но ни чего не соображалось, а безмерное благодушие, напрочь, отметало все глупые вопросы, пытающиеся овладеть разумом, потому что с балкона открывался такой вид, что все потуги даже самых великих творцов, пытавшихся когда - либо, отобразить картины рая, на поверку оказались детскими каракулями и самой примитивной мазнёй. Невообразимое буйство красок, окружающих эту, не известную доселе местность, не оставляло даже самого ничтожного места коричневым и серым тонам, с лихвой переполняющих мир, в котором живу я.

В дверь постучали. На пороге стояла Лифа, с плохо скрываемым вопросом, в сияющих голубым огнём, огромных глазах.

- Как спалось? - спросила она и взглянула на не тронутую пищу. - Как - никогда...- ответил я и, почему - то, добавил: - А, мы надолго сюда? - Пока - не знаю. А что, надоело уже? - спросила она, усмехаясь. - Напротив...- смутился я. - Это всё зависит от одного человека, который думает, что всё делает правильно... - загадочно констатировала она и, сделав паузу, продолжила: - Я покину тебя. Ненадолго. С Деской встретиться надо, а то её...СЮДА, с некоторых пор - не пускают. Да и не любит она здесь появляться, говорит, что делать здесь - нечего... А ты - не бойся ни кого, выходи, гуляй и не стесняйся ни к кому обращаться. Все уже знают о твоём прибытии и всё объяснят, что не понятно, а я - скоро буду. - Спасибо, Лиф. Я провожу тебя? - Проводи...- согласилась она.

Мы вышли на улицу, на которой не было ни малейшего намёка на автомобили и даже, велосипеды. А соответственно - не было "гаишников" и вообще, ни каких-либо, "ментов". Люди, попадавшиеся на пути, завидев нас издали, учтиво кланялись и мы отвечали им тем же. А ещё они, также радостно, кланялись друг другу, не испытывая при этом ни какого дискомфорта, так часто встречающегося при общении людей в условиях обыденной жизни. Пройдя через весь этот диковинный город, я отметил для себя, что, пожалуй, "лайф" здесь - значительно "гораздее", чем на той же, нашей, пресловутой и набившей, во всеобщем мозгу мозоль, "рублёвке", являющейся для обывателя, непререкаемым эталоном абсолютного человеческого счастья.

Зайдя за городскую черту, мы, с Лифой, подошли к знакомой машине, на которой я, только вчера, покинул родные пенаты. - Ну что, хочешь со мной? - хитро спросила она. - С тобой - хочу, а туда - нет... - раздосадовано подумал я, воочию представив себе, расставание с этим удивительным миром и встряхнув головой, уже вслух, поправился: - Видите ли, в чём дело, уважаемая Госпожа. Коли уж Вы предоставили мне такую счастливую возможность ознакомления с этим диковинным краем, позвольте в полной мере, и без откладывания на другой случай, насладиться его незабываемыми красотам, так крепко запавшими в мою, огрубевшую долгими мытарствами, душу. Откровенно посмеявшись над витиеватостью моего озвучивания собственных мыслей, посредством перевода их на местный диалект, Лифа чмокнула меня в щёку и, захлопнув дверь, нажала на газ. Проводив её взглядом до горизонта, и оставшись в полном одиночестве на пустынной дороге, я немного постоял и, развернувшись, поплёлся обратно. Вернувшись в город, я решил посвятить себя ознакомлению с его достопримечательностями и нравами местного населения, которое в, отличие от нашего местного населения, ни куда не торопилось и вообще, как мне показалось, не было обременено ни какими обязанностями, а в особенности, тяжким физическим трудом, являющимся у нас, почему - то, индикатором чистоты человеческой совести.

Как я убедился позже, в этом удивительном городе не было продуктовых магазинов, да и магазинов, вообще. Поэтому - не было очередей, а соответственно и однообразных, неизменно сопровождающих, эти самые очереди, разговоров о политике коей, признаться, здесь тоже, похоже - не было, потому что абсолютно ни кого не занимала традиционно - параноидальная мысль о том: кто же, на самом деле - круче всех. Все, здесь, знали одно, что круче всех - только БОГ, подаривший обитателям этих чудесных мест - сие благое существование. А пока... - Привет, Сергий! - неожиданно услышал я за спиной и тут же вспомнил слова Лифы о том, что все знают о моём появлении здесь.

Я повернулся и увидел перед собой улыбающегося человека, протягивающего мне, для приветствия, руку. Он был до благообразия длинноволос и сед, а одежда его состояла из длинной, белой рубахи, расшитой разноцветными нитями и такими же шароварами. Обувь на нём - отсутствовала... - Здравствуйте...- ответил я и тоже протянул руку. - Меня - Баха зовут, - представился он и предложил: - Зайдём ко мне? Я хочу тебя угостить... Я, с некой робостью, согласился и осторожно вошёл в калитку, искусно сплетенную чьей-то умелой рукой, из виноградной лозы. Во дворе, в тени раскидистого дерева, был накрыт стол, над которым возвышался глиняный кувшин, обложенный вокруг, удивительной красоты, фруктами, которых я, до этого момента, ни когда и ни где не встречал. На углях, в очаге, на деревянных палочках жарилось и истекало соком нежнейшее мясо, источая на всю округу невообразимо искушающий аромат. Гостеприимный хозяин вручил мне большую резную кружку, поднял кувшин и наполнил её до верху, потом наполнил свою и мы, молча, чокнулись. Пригубив красного, густого, похожего на кровь, вина я неожиданно вспомнил о существовании портвейна "Кавказ" и, ощутив разницу, чуть было не поперхнулся волшебным напитком Бахи.

- Это - с непривычки... - произнёс он. - Ничего... - поправил положение я, - К хорошему - быстро привыкаешь.

Баха достал из очага палочку с мясом и протянул мне. Вторую, положил себе и тоже, пригубив вина, поведал мне одну историю, которая показалась мне очень знакомой. - Я виноград выращивал в Крыму, - начал он, - Селекцией занимался. Скрещивал, себе, и скрещивал разные сорта. Ни кому не мешал... Кроме Михал Сергеича и дружка его - убогого виноненавистника Егорки. Пришли ко мне, однажды, люди от них, да и пустили под плуг всё, что я сделал за тридцать, с лишним, лет. Я очень обиделся на тогда них и уехал... Навсегда... Хорошо, что Лифа меня разыскала, да и привезла сюда, горемычного. И вот, теперь я - сам себе хозяин. Здесь, вообще-то, все - сами себе хозяева. Кто чего хочет - то и делает, в зависимости от таланта и потребностей. Лифа сама всех сюда, как говорится, за ручку приводит.

Я взял ещё кусок мяса, и он тут же растаял у меня во рту. Ничего, более вкусного и изысканного я, ранее, не пробовал, и то, что у нас называется словом - мясо, не шло ни в какое сравнение с продуктом, приготовленным гостеприимным Бахой. И вино, которое он сотворил своими гениальными руками, не приносило, до боли привычно - тупорылого состояния, а только распирало душу в разные стороны, наполняя её радостью и весельем, вместо традиционной, в таких случаях, депрессивной "мозгозагрузки". Я старался не перебивать его и в основном, молчал, боясь упустить какие-либо детали, помогающие понять суть, происходящих со мной, событий.

- Вот, так и живём здесь, - продолжал он. - Утром - каждый делает то, ради чего живёт, а вечером делится произведённым - с соседями, получая от них, взамен, всё необходимое для своего лучезарного и счастливого существования в этом единственном, во всей Вселенной, месте. - А кто вообще ни чего делать не хочет? - спросил я. - Так не бывает. Не хочешь, ни чего делать - пиши стихи, - усмехнулся Баха. - Вот, я заметил, что у вас нет ни одного магазина. Ни банков нет, ни ночных клубов. - А зачем они нам - банки. У нас и денег-то нет. Не нужны они, как ты заметил. Нет денег - нет зла. Как там, у вас: нет денег - все злые ходят...

- Да, нет, - возразил я, - У наших: чем больше денег, тем они, почему-то ещё злее становятся.

- Видимо, страх потери одолевает, - согласился Баха, - А ночных клубов нет потому, что ночью человек - спать обязан. Ночью только нечистая сила беснуется, а у нас, её - нет. - У вас и заводов, ни каких, я тоже - не заметил, - продолжил я свои перечисления, во имя установления истины.

- А чего выпускать, то? Автомобили, что ли? Или поезда, или самолёты, или корабли? А куда ехать то на них, чего искать, когда здесь и есть тот самый - "хай энд"? - терпеливо объяснял мой новый знакомый. Ну, нет здесь людей, укладывающих шпалы, потому, что в мире не найдётся ни одного человека, которому бы нравилось это делать. Здесь - всё по призванию. Здесь ни нефть, ни металл - не в цене. И поэтому - нет и людей, которые их добывают. Нет ни одного автомобилиста, отравляющего газами окружающих, только ради того, чтобы ему побыстрее попасть туда, где его, может, ни кто уже и не ждёт. И врачей нет - лечить некого. Все болезни - от напряжения, а здесь - никто не напрягается. Все живут - в своё удовольствие, и на радость, рядом живущим.

Баха замолк и налил ещё вина. Своим красноречием и убеждённостью он чем - то напомнил мне друга Серёгу, так внезапно оставленного мной в той далёкой стороне, в которой всё - через жопу. Где люди тратят свои жизненные силы не на помощь друг другу, а на скорейшее угробление ближнего, ради собственного выживания.

И правда, - думал я, - Ну на хуя, спрашивается, такое количество банков и офисов, где сидит огромная армия, совершенно бесполезных миру, бездушных американообразных, женоподобных клерков, с непреодолимым пафосом пересчитывающих чужие деньги.

- Ещё, у нас нет армии, полиции, тюрем и, соответственно тех, кто их охраняет, - не унимался Баха, - А самое главное - нет тех, которые нами управляют. Мы сами, без них знаем, что нам нужно, и что делать. Без.. них... - повторил он и достал из очага ещё один смачный, истекающий соком, кусок.

С огромным удовольствием проглотив его, я засобирался "домой", боясь заблудиться, в, надвигающейся на этот странный город, темноте. Баха, не смея меня задерживать, тоже засобирался:

- Я провожу тебя, - с готовностью промолвил он, - Может, зайдём ещё к кому-нибудь, по дороге...

Перспектива - "зайти к кому-нибудь", меня, на данный момент, не очень прельщала, потому что захотелось, просто побыть в одиночестве и всё, происходящее со мной, потихонечку осмыслить, и деликатный умница Баха, тут же, заметил: - ...или не будем заходить. Но проводить тебя - я обязан.

И мы, словно старые друзья, побрели по темнеющим улочкам волшебного города, искренне раскланиваясь со всеми, попадавшимися нам на пути. Отыскав дом, я пригласил его подняться ко мне, но Баха вежливо удалился, оставив меня наедине с сумбурными мыслями, морем и величественным, странным светилом, медленно восходящим над малиновым горизонтом. Налив, из старинного глиняного кувшина, красного вина, я уютно устроился в кресле, стоящем на балконе и, закрыв глаза, явно, как на киноэкране увидел отчётливые изображения свого никчёмного, до вчерашнего дня, безрадостного существования, которого, по большому счёту, жизнью назвать не повернулся бы, даже самый оптимистичный язык. 2.

Картины детства, проплывающие в моей голове, вдребезги разбивали всеобщее, незыблемое утверждение о его безоблачности и начинались, почему-то, падением с высоченных качелей, в старинном парке, и первым сотрясением головного мозга, видимо и предопределившим, в последствии, мою категорическую отстранённость от окружающего мира. Тот незабвенный, первый полёт, мгновенно разорвал пуповину, крепко связующую меня с ним и заставил лицезреть весь окружающий мир с позиции стороннего и, прямо скажу, довольно циничного наблюдателя за происходящим. Но даже, безумно пугавшие меня, бесконечные ссоры, между, горячо любимыми мной, Матушкой и Батяней, не портили ощущение космоса, который я восторженно вдыхал в себя, лёжа на санках, под светом уличного фонаря, заставляющего неистово переливаться бриллиантовыми искрами, падающий на моё лицо снег. Уже тогда, окончательно и бесповоротно, я устремил свой взор в небеса, категорически игнорируя всё, находящееся на уровне Земли.

В общество (а это были ясли) я впервые попал в четыре месяца от роду, по причине постоянного каторжного и мало оплачиваемого труда моих родителей, во имя нашего, с моей любимой сестричкой Люсей, светлого будущего. Постоянные долги, являющиеся чьим-то проклятьем и протянувшие свои вонючие, липкие щупальца до сегодняшних дней, заставляли мою единственную, родную маму, вручную, наживая болезни, таскать на очередные этажи строящихся домов, тяжеленные носилки с цементом а, ныне покойного Батю, водить первобытные и, не реально раздолбанные самосвалы, с грунтом.

В нашем детском саду, на участке, тоже был самосвал, сколоченный из четырёх досок, но за то - с настоящим рулём, держащимся на огромном гвозде, однажды, наградившем меня, не смышлёного, пожизненным шрамом на верхней губе.

Совместные выходные выдавались редко, в основном на праздники, и моим воспитанием занималась сестрёнка Люся, и без меня устававшая от каждодневных, многокилометровых походов в далёкую школу, с единственной целью - выучиться и вырваться, наконец, из цепких объятий нищеты, вызванной не только, не давно закончившейся войной а, в основном, оголтелым долбоебизмом кремлёвских мечтателей. В нашем небольшом посёлке, ставшем ныне безоговорочной негласной столицей всероссийского гламура, был старинный замок немецкой баронессы, которую советская власть заставила, однажды, сорваться с насиженного места и, бросив всё, бежать, сломя голову, не понятно за какой кордон, совершенно безвозмездно, "от чистого сердца", предоставив неподражаемое творение архитектуры, под поселковую амбулаторию и клуб, в котором огромная лестница, из морёного дуба, была, тут же, безжалостно закрашена новыми хозяевами, чёрным лаком "Кузбасс". Там же, в каминном зале, с огромным гобеленом на потолке, на котором изображена, чудом, сохранившаяся до наших дней, пророческая картина Всемирного потопа, под звуки советской а, в последствии, зарубежной попсы, проводились местные танцы, переименованные, велением времени, в дискотеку. Единственное, что сохранилось от стародавних времён в своём первозданном виде до сих пор, так это - не понятно, откуда взявшийся в наших широтах, огороженный металлической оградой, пробковый дуб, на бархатной коре которого, время от времени, все же, появляются не хитрые признания в любви, типа: "Котя + Мотя"...

Под огромным звёздным небом, под шелест волны я созерцал, не весть откуда появившееся в сознании, отчётливое осязание прошлого, которое, почему-то, не вызывало привычной депрессии и негодования, а только лёгкой, светлой печалью опускалось на плечи и обволакивало, не сбыточным доселе, состоянием восторженного покоя.

Проявившиеся воспоминания постепенно привели меня к порогу школы, в которой меня, первоклашку, помимо душевнейшей, первой учительницы Марии Ивановны, "гостеприимно" встретил, профессиональным пинком под зад, физрук Митрич, которому мой Батя, за это, подвалил откровенных и, на мой взгляд, совершенно справедливых пиздюлей, после которых "пан спортсмен" больше не имел ко мне ни каких претензий, в течение остальных десяти школьных лет, благодаря которым я, попав однажды, как на заклание, в руки кровожадной сталинистки Антонины, учительше истории и, на грех, нашей классной руководительницы, познал страшную тайну о том, что истоки коммунистической партии, оказывается, берут своё начало, аж в далёком, первобытно - общинном строе. Но, честно говоря, благодаря бесконечной муштре, из года в год истязающей наш многострадальный "А" - класс, в угоду неоспоримым первым местам, на всевозможных конкурсах строя и песни, строевые занятия в армии, в последствии, казались мне - сущей ерундой. А незабвенные уроки математики, на которых каждый Божий день, из-за учительского стола вырастала, вымощенная не человеческой злобой, чешуйчатая фигура невменяемой "кобры", с названием Софья Романовна, нарезавшая, за свою долгую, "педагогическую" практику, тысячи шрамов на чувствительных детских сердцах. "Чтоб, ты завял, собака! Чтоб, у вас дети - уродами были!" - слышалось ежечасно из её аудитории и в противоположенную от доски, стенку с грохотом впивался огромный деревянный транспортир, предварительно пролетев над головами испуганных учеников. Единственной отрадой для нас, были уроки английского, на которых парторг нашей школы, незабвенная Ида Зиновьевна, интеллигентно и убедительно вдалбливала в наши головы чужеземную речь, явно намекая на то, что нам она может, когда-нибудь, очень даже пригодится. Суть её намёка я отчётливо осознал много позже, когда, окончательно выпустив на свободу наш класс и послав, к едрене Фене, возглавляемую ей, школьную парторганизацию, она спешно покинула Советский Союз, с одновременным переездом на ПМЖ в далёкую Канаду, чем безмерно обескуражила товарищей по партии, получивших в последствии за свою политическую близорукость немерянных пиздюлей от вышестоящего руководства. Находясь в состоянии необычайного благодушия, я всё больше и больше углублялся в воспоминания, как ни странно, беззлобно, а иногда и просто, по-доброму, посмеиваясь над различными жизненными инсинуациями, приводящими меня, когда-то, глупого мальчишку - в шоковое и почти беспомощное состояние.

Оказавшись, сразу же после школы в рядах, навеки породнившей, эстонцев с узбеками, Советской Армии, я глубоко осознал все преимущества высшего образования, дающего счастливое избавление от двухлетнего, обязательного общения с не пробиваемо тупорылыми долбоёбами, коими являются отцы - командиры, готовые буквально на всё, ради выбивания из твоей свободолюбивой башки остатков головного мозга, посредством круглосуточного "взъёбывания" личного состава. Но, всё же, и там были нормальные люди, умеющие предельно ясно донести суть поставленной перед нами задачи. Среди них был и наш старшина - Николай Ефимыч, который методично, каждую пятницу, после бани, выстраивая нас трусах и майках, повторял одну и ту же, сочинённую им самим, инструкцию. А, так как, по национальности, он являлся плодом совместных телодвижений хохлушки и грузина, речь его выглядела примерно так: "Товарищи сольдаты! Всем почистить зубья и постричь свои копита. А то, ви зафтра пойдёти в увальнении, и пайдёти к какой - нибудь баби. И она пригласит вас немнощка с ней полижать, и ви ей, своими копитами - все простини, на хуй, порвёти. Раз-здись!".

А в основном, все семьсот тридцать дней ратного труда прошли под знаком не походящей тоски и беспросветного ожидания "дембеля", который, как потом выяснилось, принёс новые проблемы, связанные с обыденной гражданской жизнью. Поскитавшись, после армии, по многочисленным рабочим местам, я окончательно укоренился в мысли, что коллективный труд - это не для меня. Скольким трудовым коллективам я принёс ощутимую пользу своим не участием в их делах. Обнаружив в себе, однажды, тягу к самовыражению я совершил непростительную ошибку, удовлетворяя свои творческие амбиции сочинительством песен о России в неком контексте, совершенно не устраивавшем тогдашнюю власть.

Сей шлейф, почему-то, влачится за мной до сих пор, активно преграждая дорогу к долгожданным гонорарам, при активном участии этого таинственного, явно масонского, словечка - "формат". Когда я слышу это слово, мне, сразу же представляется худосочный, прыщавый юноша с очень распространённой, по нынешним временам, сексуальной ориентацией и с комсомольским билетом в кармане. Являясь апостолом этого медийного ада, он зорко стоит на страже своего бездушного пространства, до краёв наполненного однополыми блядствами и вазелиновыми слезами. И, однажды отчаявшись, а скорее, наплевав на это, на всё, с высокой колокольни, я сложил свои "не тленные" опусы в стол (стыдливо не уподобляясь великому поджигателю Гоголю) и забыл об их существовании, посвятив свободное время - откровенному, мечтательному тунеядству. В общем: то, что я умею, стране не пригодилось, а копать я - не умею. Да, и не хочу. Как говорил мой Батя: бестолочная работа - хуже лени. 3.

Давно не посещая курортных зон и, наконец-то, оказавшись здесь, благодаря нашим странным подружкам, я решил не тратить время на отягчающие душу воспоминания, а с пользой для своей пограничной психики, провести время, не тратя его на сон, панически опасаясь внезапного возвращения обратно. Тихо, словно боясь кого-то разбудить, я сошёл с лестницы и тут же оказался на берегу, где отыскал самый удобный, для размещения задницы, валун, на который её тут же и пристроил. Опустив босы ноги в мягкую, солёную воду, не ведомого доселе, гигантского водоёма, а голову, упоительно задрав вверх, мне ни чего не оставалось, кроме амбициозных дум о ВЕЧНОСТИ, в контексте собственного здоровья. Простираясь на необозримое расстояние и обдувая ласковым ветерком, передо мной, как на ладони, лежало не опровержимое доказательство ЕЁ существования. Как угодно можно издеваться над великим Божьем созданием - водой, превращая её из ледяного состояния - в газообразное, постоянно смешивая с дерьмом и разбавляя ей низкопробный портвейн, до тех пор, пока она, поднявшись однажды до заоблачной выси, очистившись и напитавшись божественной энергией небесных рек, не обрушится на своего главного обидчика - человека, неуёмной мощью бесконечных наводнений, тайфунов и цунами. У воды - нет Смерти, и поэтому она, подобно Душе, не зная покоя и вечно переходя из одного состояния в другое, без устали странствует по Вселенной, в виде ледяных комет, подобно сперматозоидам, оплодотворяющим безжизненные планеты, принося на них - саму Жизнь.

С этими мыслями я встретил час, когда одно Светило зашло за гору, а другое, осветив её сиренево - розоватым цветом, поднялось из-за горизонта и поползло вверх, пробуждая фантастическую, жёлто - фиолетовую природу. "Нет, это явно - не Трускавец", - без труда догадался я, и не отяготился неведением. Мне было совершенно всё равно где я и как ЭТО называлось, главное - было очень хорошо. - Привет, Сергий! - послышалось за спиной.

Я обернулся. Предо мной стоял великолепный, благообразный старик, держащий в руках не ведомое морское животное, с рыбьей головой и черепашьим панцирем.

- Позавтракаем? - спросил он и побрёл в сторону, скрывающейся под сенью деревьев, лачуги.

Не ответив на вопрос, я молча побрёл за ним. Старик вежливо пропустил меня в калитку и усадил за стол, который был сервирован приборами, сделанными исключительно из даров моря, без малейшего присутствия изделий такого привычного, моему взору, металлического ширпотреба. В перламутровой раковине он заварил кипящим, красным вином какую - то пепельно-голубоватую траву и накрыл листом, похожего на лопух, растения.

- Пусть настоится, а я пока - с этим разберусь, - молвил он и кивнул на трофей, - Андрес, меня зовут. Рыбак - я.

- Может, я помогу чего? - заговорил я. - Я думаю, не стоит лишать меня радости, делать любимое дело. Отдыхай.

Моментально разделавшись с тушкой диковинного животного, он проткнул её, остро заточенной палочкой и, отложив в сторону переливающийся панцирь, расположил мясо над очагом. - С лодки ловите? - неожиданно, для самого себя, задал я, как мне показалось, самый глупый, в своей жизни, вопрос.

- Нет у меня лодки. Ни к чему. Я по воде - хожу...ну в смысле... не далеко от берега, - немного смутился хозяин, - И рыбу я - не ловлю. Она, когда её час приходит, приплывает сама и я её - собираю. А потом, далеко в море заходить - это, такое же глупое занятие, например, как в космос летать. Придёт время, и Душа сама полетит дальше и легче любой из ракет. Не нужно опережать события... - ответил Андрес и перевернул, шипящее на огне, мясо.

- И животные... вот так же... сами приходят? - И животные... Только нас, в основном - море кормит.

Он снял с очага истекающий соком кусок и разлил по не большим панцирям - чашкам, приготовленное ранее, варево. Отведав его, я ощутил прилив, и без того не растраченных сил, и вкус, сопоставимый по вкусу - с несопоставимым.

- Что это? - поинтересовался я. - Бахино вино, плюс - морская трава, нравится? - Необычайно...

Про вкус мяса я просто не решаюсь Вам (дорогой читатель) ведать, дабы не нарушать Ваши планы, вводя в искушение, заставляя, бросив всё, бежать на его бесполезные поиски. По окончании трапезы Андрес предложил: - Пойдём, Бахе рыбы принесём, да и не только ему...- Он посмотрел на потревоженную кем-то, водную гладь и добавил: - Рыба пришла... Войдя по колено в воду, мы, подхватили два, подобных съеденному, экземпляра местной морской фауны и неспешно побрели в город. Проходя мимо небольшого строения, умопомрачительно источающего аромат свежевыпеченного хлеба, Андрес постучался в дверь и тут же, получив от очаровательной хозяйки пекарни круглый, румяный каравай, взамен на принесённую им рыбу, объяснил:

- Это Злата. Вот, нравится ей хлеб печь - и всё тут.

Оглядывая этот удивительный город и изучая нравы его обитателей, я поймал себя на той неожиданной мысли что некогда, почему-то, прощённые всем миром истинно арийские душегубы, писавшие на воротах своих концентрационных лагерей фразу: "Каждому - своё", мягко говоря, недопонимали её истинный смысл. Я подумал: - А, ведь, многие и сейчас недопонимают, определяя исключительные таланты на уборки улиц и наоборот: дворников - в исключительные таланты. Исходя из этого, можно предположить, что если бы всё делалось, как говорится: "по уму", то у нас и улицы были бы чище и музыка - значительно лучше. Не, ну хули ты лезешь творить, если у тебя, мудака, для этого нет ни ума, ни фантазии, а одна только маниакальная жажда славы и неуёмная, болезненная тяга к публичным выступлениям. Если ты, дуроёб, можешь только скакать, как козёл по сцене, задыхаясь под "фанеру" того человека, который, в данный момент, где-то переворачивает в кузов грузовика бак с мусором. И красен ты - только жопой, и поэтому есть ты - гибрид петуха с макакой, слышишь, фонограмщик?"

- Да, хорош тебе, Сергий. Забудь ты про них, оставь в покое, зачем они тебе? - услышал я голос Андреса.

Я даже вздрогнул от того, что он, также как и Лифа, умел читать мысли. - Извини, Андрес, где ты этому научился? - спросил я его. - А здесь - все это умеют, потому, что скрывать нечего. Ты заметил - здесь говорят мало? И так, все друг друга понимают. Слова - ширма для сокрытия мыслей. Чем больше слов, тем затаённей и злее мысль.

- Заметил. Теперь я понимаю, почему политики так красноречивы, - мы оба улыбнулись, не заметив за разговором, как оказались у калитки знаменитого винодела, который встретил нас, так же радушно, как и вчера. - Как спалось? - спросил Баха. - Я не спал. Жаль время тратить на сон, - честно ответил я. - А ты не жалей его, время то. Оно же, нас - не жалеет, - усмехнулся он, - Вон, люди экономят его, спешат, носятся как угорелые, а в результате смотришь - понесли. Медленно и печально...

Вот так, в разговорах и трапезе прошёл день. Вечером возвратилась долгожданная Лифа, привезя с собой письмо от Серёги и рукопись писателя Климанова, кем-то заботливо отпечатанную и обрамлённую в богатый, пахнущий кожей, переплёт. - Быстро, - удивился я, - И кто ж постарался? - Ну, я и постаралась, - улыбнулась она, - Ты же, сейчас - не можешь, а обещанья - выполнять надо. Вот и пришлось мне потратить на это целую уйму времени. Целых десять минут...

Ни сколько не сомневаясь в затаённых талантах любимой женщины, я самозабвенно и искренне, радуясь нашей встрече, поднял её на руки и бессовестно закружил по комнате. Она смущённо высвободилась из моих объятий и предупредила: - Со мной играться нельзя, меня нужно просто любить...

Я тоже смутился и она, разряжая обстановку, подошла, чмокнула меня в щёку и добавила:

- ...по сумасшедшему. И тогда, хорошо тебе будет - везде!

Восприняв, выше сказанное как укор, я тихо пробурчал: - Я тебя и там любил. - А здесь, ты будешь любить меня ещё больше, - произнесла она и расхохоталась. - Что нового? - осторожно спросил я. - А тебе очень интересно? - издевательски, ответила она вопросом на вопрос. - Честно - нет. За такое короткое время я могу соскучиться только о тебе. - Подхалим, - констатировала она. - Да, бля буду, - чуть не вырвалось у меня. - И хам ещё, к тому же... - закатывалась от смеха Лифа, - Мало того, что ты опять думаешь при помощи своих "вспомогательных" слов, так ты ещё и собутыльников здесь отыскал. - Рыбак - рыбака...- вспомнил я о рыболовных пристрастиях своего нового приятеля Андреса и виновато заулыбался.

- Да, шучу я... Это очень достойные люди. Самые лучшие. Чемпионы мира по душевному многоборью.

Мы сели напротив друг друга и под дым ароматических (не китайских) палочек, Лифа поведала мне историю своего краткого путешествия. - Там всё - как всегда. Ничего... нового...

Вот, собственно говоря, и весь её рассказ. Через некоторое время, она удалилась на первый этаж, а я, раскрыв конверт, принялся читать Серёгино послание: "Привет, Серый! Твоё скоропостижное исчезновение повергло меня в депрессивное состояние и лишь только Десса отвлекает меня от тяжких мыслей, заставляя третий день, безвылазно, проводить время в работе. Не смотря на то, что она - единственно, мной любимая в мире, женщина - собутыльник она не важный, да и рассказать мне ей - нечего, она без меня всё знает. Клим, всё это время пристально наблюдавший за нашим образом жизни, поняв что-то для себя страшное, спешно подарил Лифе свою рукопись и вчера вечером, сбежал по парадной лестнице с безумным хохотом и скрылся в неизвестном направлении. Лифа сказала, что отвезла тебя на курорт. Ну и отдыхай, себе, корешище, потому что делать здесь - абсолютно не хуя. Жаль, только - выпить не с кем. Видимо, надо бросать, потому что и печень уже упирается в руль, и вместо головы - жопа. Как ты говорил мне когда-то: процесс старения - это плавное превращение из головы в задницу, сначала по форме, а потом - по содержанию? Вобщем - отдыхай и ни куда не спеши, потому что долбоебизма на наш век хватит, а водку - всё равно всю не выпьешь. Твой друг Серёга Фомин, - и далее приписка каллиграфическим почерком: "P.S. До не скорого! Десса".

Я отложил письмо и в комнату ворвался морской ветерок, безжалостно прогнавший ностальгические воспоминания, окунув меня в сладкий и безмятежный сон.

Проснувшись с рассветом и перепрыгнув через балконный парапет, я направился к вожделенной воде, где, не спеша, разделся и, разбежавшись, плюхнулся в безмолвное, утреннее море. Увидев под собой сказочный подводный мир, не поддающийся банальному описанию, мне захотелось отчаянно заорать, освобождая, тем самым, своё затравленное прошлым, нутро. Конечно же, я сдержал молниеносно нахлынувшие эмоции, искренне не желая спугнуть величественную тишину пробуждающегося "рая". Лёжа на спине в лазурной воде, раскинув в стороны руки, я вспоминал, как в детстве, мы с мой любимой мамочкой, ездили в Крым, где нещадно экономили на "пепси-коле" и на цыпочках продирались по пляжу, сквозь плотные ряды, заслуженно отдыхающих заводчан. Здесь всё было крайне безлюдно и абсолютно бесплатно. Деньги здесь - не котировались. Или, вернее сказать, здесь никто и не помнил, как они выглядят. Вчера, у Бахи я достал из кармана, невесть откуда взявшуюся, "пятисотку", а Андрес, приняв её за фантик от конфеты, швырнул в огонь, тем самым, бессердечно обанкротив меня. Проплавав, примерно, с полчаса я вышел на берег, совершенно не ощущая внутренних органов, так часто напоминавших о себе дома и бодро устремился обратно. Лифа радостно встретила меня у порога и, тут же, напоила янтарного цвета напитком, с не знакомым, но довольно приятным вкусом. - Мне опять надо туда... - сообщила она, - Проводишь?

Мы вышли на улицу и вновь проделали знакомый путь к единственному, в этом городе, автомобилю. И тут, я спохватился и вспомнил, что забыл написать письмо Серёге и с отчаянием посмотрел на Лифу. - Я, ему всё на словах передам. Говори, только быстро.

В спешке, я не мог найти нужных слов, а в голове, как на зло, вертелись только: "полный пиздец", "заебись" и "охуеть". Она, некоторое время, вслушивалась в моё мозговое косноязычие, а потом, с грустной улыбкой, посмотрев на меня, сказала: - Ладно, я сама, - и послав мне воздушный поцелуй, укатила. 4.

Глядя на удаляющуюся "скорую помощь", я подумал, что там, где находится мой дом, и куда, в данный момент, опять направилась Лифа, Смерть - в большинстве случаев, гораздо желаннее Жизни. И в самом деле, почему красно - белые кареты, с врачами и медсёстрами на борту, мчатся на констатацию Смерти, буквально - наперегонки, а к агонизирующим живым - явно не спешат? Ответ исключительно прост - разная форма оплаты. Если за укол, однозначно вытянувший больного за уши, с Того Света, врач получает, подёрнувшуюся белёсым слоем шоколадку, выпущенную в честь семидесятой годовщины октябрьской революции, то за эвакуацию того же самого тела в морг - живые деньги, которых хватит на покупку, примерно двухсот подобных кондитерских изделий. Опоздание "скорой", во многих случаях, приветствуется моими согражданами ещё и потому, что влечёт за собой долгожданное их вступление во владение движимым и недвижимым имуществом, коими являются квартиры, автомобили, гаражи, дачи, а не редко - яхты, виллы и банковские счета. Жизнь же, ничего, кроме надоевших походов за дорогостоящими и бесполезными лекарствами, в аптеку - не приносит. А ещё, Жизнь, частенько, создаёт долговременную проблему, связанную с рождением и воспитанием детей, требующих бесконечного вложения денег. Отвалив, однажды, немалую сумму трупоперевозчикам, санитарам морга, похоронным агентам, работникам крематория и землекопам, человек получает безграничную свободу пользования чужим добром. Но, только не забывайте, пожалуйста, уважаемые сограждане, что с этого момента - вы уже находитесь под прицелом, стоящих за вашей спиной, наследников. Как правило - ваших собственных детей.

Здесь же, в этом удивительном краю, бал правит Её Величество - Жизнь. Она царит повсюду, заполняя собой сие удивительное пространство, и из-за своей крайней удалённости от наших реалий, не имеющее определённого географического названия. Как я успел заметить, всенепременнейшим условием пребывания здесь, является наличие у человека редчайшего сочетания таланта, душевности и соображения. Другим на этот курорт - дорога закрыта. Если кто-то ещё, сможет её найти...

- Как же так? - пытался сообразить я, шагая в обратную сторону, - Они здесь обходятся только тем, что даёт природа и им этого хватает. Полнейшее отсутствие таких профессий как шахтёр, сталевар, нефтяник, электрик, шофёр, космонавт, трубоукладчик и сотен других, не создаёт неудобств жителям этого города, по причине полнейшего отсутствия потребности в них. И люди, вынужденные заниматься подобным в обыденной жизни, могли бы также жить в своё удовольствие, не принося на алтарь чьей-то неуёмной жажде наживы, свои, подаренные им Богом, жизни. Я шёл и отчётливо представлял себе опутавшие Землю железные дороги, трубопроводы, автомагистрали и провода ЛЭП, ТЭЦ, ГЭС, АЭС, грохочущие космодромы, вокзалы, автомобили, компьютеры, мобильные телефоны и могучие производства, наводняющие ими наш страшный мир. Всё, в моей голове, слилось в единый шум и, спасаясь от нахлынувшего на меня, страха неминуемого возврата к воплощённым, в реальную жизнь, фантазиям чьего- то лютого ума, я пулей влетел в калитку дома Бахи и, сотрясаясь осиновым листом, и стуча зубами, поведал ему об испугавших меня, видениях.

- О-о-о, Сергий, да тебе лечиться надо, - важно произнёс он и достал из прохладного места запотевший кувшин, - Не принимай близко к сердцу. Я, когда впервые приехал сюда, тоже кричал по ночам и даже с кровати падал, когда мне снилось, что еду назад. Видишь, обошлось же...

Я сидел, молча, раскачиваясь взад - вперёд, обхватив голову руками и периодически повторял:

- Я больше не поеду туда... Я туда - не поеду... Не поеду... - Тебя же ни кто не гонит, чудак - человек, - пытался успокоить меня Баха. - Я не хочу больше смотреть телевизор и слушать радио, - не унимался я, - Меня не интересует курс доллара по отношению к еуро. Я вообще, ни чего не хочу знать, - выпалил я и зарыдал...

Здесь, такого явления, как слёзы, давно никто не наблюдал и, не зная, что со мной делать, Баха вошёл в дом и принёс оттуда короткую трубку. Оторвав от кустарника шип, он зарядил её, поднёс ко рту и без предупреждения, резко дунул... Проснувшись с рассветом, в своей новой кровати я, впервые за последнее время, помолился Господу, потом весело перескочил через парапет балкона и, достигнув воды, с ходу нырнул в неё, а через некоторое время, вынырнув, захохотал, ощущая себя - ЧЕЛОВЕКОМ. 5.

Если я, когда-то и испытывал подобное чувство, так это было давно, когда один мой добрый приятель, священник отец Иоанн, однажды, благословил меня на служение в храмовом алтаре.

Произошло это быстро и неожиданно. В один из дней масленицы (забыл какого года) он попросил меня проехать вместе с ним, на предмет приобретения долгожданной новенькой "Волги". Так как, дорожайший кум мой, хозяин одной крупной транспортной фирмы - Виталик Семёнов, имел (да и по сей день, дай Бог ему здоровья, имеет) свой автосалон, машину мы купили быстро и со значительной скидкой. Скидку, было единогласно решено тут же пропить, и с этой целью мы проследовали в фешенебельный Виталькин кабинет, в "предбаннике" которого восседала неприступная секретарша, в последствии оказавшейся очень даже "приступной". Ну, не суть...

Интеллигентно подняв хрустальные рюмочки с дорогим коньяком мы, втроём, приступили к "обмыванию" лучшего, по тем временам, изделия отечественного автопрома. Отец Иоанн, с высоты своего духовного сана, благословил заставленный яствами, стол. После чего Юрич, с высоты своего служебного положения, и не без доли иронии (а он тогда уже ездил на новом "Линкольне"), поздравил батюшку с приобретением, а я, не имея ни сана, ни служебного положения, просто молча выпил. Так продолжалось до вечера, пока отец Иоанн, вдруг не вспомнил, что в трапезной храма, по случаю покупки авто, организован банкет с участием старосты, казначея и церковных бабок, оказывающих посильную и безвозмездную помощь в уборке и приготовлении трапезы. Посадив батюшку за руль, для беспрепятственного прохождения поста ДПС мы, втроём, находясь уже в приличном "образе", достигли заветной цели. Пробормотав, через пень колоду, "Отче наш...", святой отец, не совсем твёрдой рукой окрестил стол и трапеза началась. Батюшка, по своей натуре, дай Бог ему здоровья, был человеком добродушным и покладистым но, неожиданно, что-то в нём взыграло... Пристально, из-под густых бровей, устремив свой карающий взор, на одну слишком уж суетную, хитроглазую бабку он, обуреваемым праведным гневом, молниеносно обрушил на неё тяжкое обвинение в приснопамятном иудином грехе: - Ну что, манда старая, долго ты ещё будешь Светейшему, на меня кляузы строчить? - и так вдарил по столу своим, размером с пивную кружку, кулаком, что ошмётки квашеной капусты и зелёного горошка прочно застряли в его густой бороде.

Вообще, хотелось бы отметить, в его оправдание, что желчнее и злее "церковных" бабок - людей, на белом свете не существует. Помните, был у нас один долбоёб, который, даже лёжа в гробу, был живее всех живых? Так вот и бабки эти, подобно этому своему, в недавнем прошлом, кумиру - живчику, тоже - святее всех святых. Слышь, женщина неразумная, ты только попробуй, забудь надеть платок перед входом в церковь, они тебе, всем скопом, таких пиздюлей наваляют, что ты сразу забудешь, зачем и к кому сюда заявилась, не смотря на всю прозрачность твоих помыслов. Вот, и я тоже... Грех, конечно, но покаюсь...

Одно время, когда я уже начал "служить", к нам в церковь довольно часто наведывалась одна такая же вот, злобная старушенция. Каждый раз, во время публичного чтения молитвослова, она, с явной целью искушения на сквернословие, становилась рядом и тихонько подёргивала меня за рукав рясы. И вы знаете - добилась своего. Стоит, потихонечку - дёрг, дёрг... Ну, выбрал я момент и в паузу, проартикулировал ей трёхбуквенный адресок того места, где она давно уже не была и вряд ли уже -будет. Надо было видеть, как она, забыв обо всём, пулей, вылетела из храма и побежала, "святая душа", наводить свои злобные сплетни на меня, грешного... Но, это всё было потом, а пока...Утром, в моей квартире раздался телефонный звонок и из трубки, хриплым, поставленным басом донеслось: - Сергий, дуй в храм, посмотри, какую чудо - колесницу мы вчера с тобой, обрели.

Пулей, примчавшись на место, я увидел разваленный деревянный сортир, в "очке" которого, левым, передним колесом, торчала новенькая белая "Волга", с листом черепицы на блестящем капоте. Я как встал, так и "уссался", глядя на обреченного батюшку, который, посмотрев на меня с некоторым укором, тоже прыснул и затрясся, внезапно охваченный безудержным приступом смеха... Как поведал сторож, ровно в полночь, когда Луна достигла своего апогея, машина, оставленная под его ответственность у сторожки, сама собой завелась и медленно двинулась, подминая под себя всё на своём пути. И остановилась она, благодаря, только что отстроенному сортиру. Каждый из нас, сие событие трактовал по-своему: отец Иоанн, безоговорочно утверждал, что машину во время не освятили. Я же склонялся к тому, что какой-то мудак, при сборке на заводе - провода перепутал. Прав, как в последствии выяснилось, оказался я. То ли из-за моей проницательности, то ли просто, руководствуясь благими намерениями, на следующий же день я был благословлён отцом Иоанном на мою духовную службу в алтаре нашего храма. Прихожане, лицезревшие меня до этого только в очереди за пивом, умилённо смотрели в мою сторону, искренне веруя в чудесное исцеление. Может быть, вы не поверите мне, но с той поры жизнь моя, действительно приобрела совершенно иную, определённую форму и истинное содержание. Совсем не много терпения потребовалось батюшке, чтобы уже через неделю я бегло читал духовные книги, написанные на церковно - славянском языке. В мою обязанность, помимо прочего, входило раннее пробуждение, после которого я смиренно шёл в храм и, распахнув его массивные двери, раздавал прихожанам, принесённый из алтаря огонь, который они, в свою очередь, разносили к иконам и молились, в ожидании начала богослужения.

Постигая церковную жизнь, я больше и больше накапливал духовный опыт, всё чаще становясь свидетелем Божьего промысла, в простонародии называемого - чудом.

Первым проявлением, одного из многих, необычных событий, это было то, что матом я перестал не только говорить, но и думать, в первый же день моей новой, церковной жизни и поэтому, стал гораздо молчаливее, чем был раньше.

С чудом я сталкивался, чаще всего, в самом алтаре... Массивная бронзовая лампада, свисающая на цепях перед "горнем" местом, главной иконой храма, начинала медленно раскачиваться, не испытывая на себе ни какого видимого воздействия, в тот момент, когда я отрешённо думал о Боге, во время чтения церковных книг. Когда же я, грешный, уносился в мыслях в иную ипостась, лампада застывала на месте и начинала нещадно чадить. Нет, не под воздействием кагора, происходили эти чудесные явления. Это был - истинно Божий промысел.

Всякое бывало, но со временем наш батюшка, подстрекаемый вездесущими россказнями об армейской "дедовщине", начал "дурить" и покрикивать, заставляя меня залезать в позолоченную железную банку для пожертвований, на предмет сортировки деньги на обычные и "зелёные". А в это время, дьякона нашего, (с которым мы дружим и до сих пор), благодаря его исключительным голосовым данным и особым духовным познаниям, перевели служить в ту систему, выше которой - только Бог. Дьякон, отец Александр, забрал меня с собой. А я, дурень, понаблюдав, однажды, за особо трепетными отношениями между молодым алтарником и взрослым игуменом, аккуратно сложил на стул свою ряску и, не попрощавшись ни с кем, вернулся в "мир", где меня ожидала та же рутинная хуйня, но помноженная, теперь ещё, на мой хоть и мизерный, но всё же - духовный, опыт. Вообще, церковный период в моей жизни был самым спокойным и благодатным. Меня совсем не занимали мысли о деньгах, которые заботят практически всё человечество. Единственное, в чём истинно солидарны все жители Земли так это - в этом. О деньгах думают все, но с различных позиций. Одни заботятся - где их добыть, другие - как не просрать.

Меня же это абсолютно не беспокоило и частенько, взобравшись на высокую колокольню и звоня в церковный колокол, на котором причудливыми вензелями было начертано: "В дар сему храму, от (такой-то, мол) братвы", я впитывал в себя этот, ни с чем не сравнимый дух, не причастности к суете сует, воистину ощущая себя - ЧЕЛОВЕКОМ. 6.

На берегу меня встретили Андрес, Баха и ещё один, не известный мне человек, в коричневой кожаной шляпе и причудливых "фенечках" на руках, ногах и шее.

- Имаро, - представился он, и мы обменялись рукопожатиями.

- Пойдем ко мне, пока они линять будут, - предложил Андрес и, не дожидаясь ответа, ушёл.

- Кто линять будет? - удивился я. - Быки морские, - ответил Имаро и, сняв с себя шляпу, водрузил её мне на голову, - Дарю. У нас всю одежду и обувь шьют из кожи морских быков. Здесь не принято убивать, тем более - из-за куска кожи. Они, время от времени, сбрасывают её, а я вылавливаю. Ну, нравится мне шить. И всем - польза.

Тем временем вода в море забурлила и, взирающий на нашу беседу, Баха констатировал:

- Время есть. Пошли, глотнём чего-нибудь, - и направился в сторону хижины Андреса, который уже хлопотал у очага.

И тут меня осенила одна странная догадка. Глядя на местный уклад жизни, я отчётливо понял, что самым главным врагом Земли, самым отчаянным гадом, был не Ленин, не Гитлер, и даже не Буш с Биллом Гейтсом. А тот ушлый, маленький, но безумно ленивый и хитрый, кудряво - горбоносый неандерталец, придумавший когда-то - колесо. Вот, именно тогда и зародился этот, прославляемый всеми, пресловутый научный прогресс, который неминуемо обратит красавицу Землю в то состояние, которое обозначается кратким и метким русским словом - ПИЗДЕЦ. Для начала, мы её родимую, заводами и автомобилями слегка запердим, а потом уже, у какого-нибудь компьютера, отвечающего за мирный атом, башку съебёт, и тогда - вот он, собственно говоря, и приснился... - Ты, о чём так громко думаешь? - хитро ухмыляясь, поинтересовался Имаро. - Ой, извини... - осёкся я. - Да, ничего - всё правильно. Вещи нужно называть своими именами, - подбодрил меня он.

На завтрак Андрес приготовил какие-то необычайно вкусные, фиолетовые "кустики" со слегка креветочным привкусом.

- Мягкие кораллы, - прокомментировал он, - Это наш деликатес. Сегодня утром - к берегу прибило.

- А попробуй это... - Баха налил в панцирь зеленоватый дымящийся отвар, - ...Вместо вашего чая. Горный мох...

Бахин напиток мгновенно разогнал кровь, и капли пота покрыли моё, тронутое морщинами лицо, странно стягивая кожу. Он подал мне деревянный таз с водой и предложил:

- Ну - ка, взгляни...

Я посмотрел на своё отражение и увидел молодой, почти красивый лик, с искорками прозрения в, некогда увядшем, взоре.

- Пойдёт? - торжествующе вопросил он. - Не реально...- только и смог вымолвить я.

Тем временем, вода в море успокоилась и Имаро, отложив в сторону фиолетовый "куст", бросился в воду. Мы устремились ему на помощь и примерно через пять минут вытянули на берег две, совершенно кожанные, но необычайно лёгкие шкуры с, похожими на рога, наростами и большими костяными плавниками. - Ну - вот, новую шляпу себе справлю. А жене - сапоги... - засмеялся Имаро, явно намекая на одного нашего любителя бабочек, так грамотно наказавшего пол страны за безбашенную алчность и бесшабашную веру в манну небесную. Разложив шкуры на берегу, мы вернулись в хижину Андреса, где Баха, разливая, уже из другого, запотевшего кувшина вино, торжественно произнёс:

- Теперь - сам Бог велел!

Находясь в окружении этих фантастически симпатичных людей я, даже не смотря на расслабляющую, почти убаюкивающую, атмосферу, ни как не мог остановить свой внутренний маховик, который не позволял спокойно сидеть на месте, призывая мой организм к трудовым свершениям. - Да расслабься ты, Сергий. То, что нам положено было сделать на сегодня - мы сделали, а вполне могли бы и не делать. Просто - захотелось, - попытался остановить мой "маховик", Имаро, - Забудь ты... Всё уже... - Что значит: "Всё уже?" - насторожился я, - Да... сделали всё. Отдыхай. А если есть желание проявить себя - налови, вон, кореньев для очага. Видишь, волной прибило? - "припахал" меня он, моментально прогнав все дурные мысли.

Очень приятным человеком оказался Имаро. Будучи, близкими по возрасту и образу мышления, мы сразу нашли общий язык и великолепная кожаная шляпа, подаренная им, стала настоящим символом нашей дружбы.

Прошли уже целые сутки, с момента отъезда Лифы, и я стал оглядываться по сторонам, ожидая её появления.

- Она, бывает, неделями пропадает, соскучился? - спросил Имаро. - Ну... Да...- смутился я.

- А ты что, её любишь? - усмехнулся он. - Да... - Я - тоже, - признался он без тени ревности, и засмеялся. - ???...

- Чудак - человек, её все любят: и ты, и я, и Андрес, и Баха, и Злата, - перечислял он, глядя на моё удивлённое выражение лица, - Ладно, потом сам всё поймёшь... Шкуры, поможешь донести? Заодно - с женой познакомлю.

Поблагодарив, за гостеприимство Андреса и попрощавшись с Бахой, мы свернули высохшие шкуры в рулон и зашагали в город. Женой Имаро оказалась невероятно приятная женщина Сайя, которая с порога кинулась в объятия мужа. Было такое ощущение, что они не виделись, по меньшей мере - год. Заметив моё некоторое смущение, Имаро пояснил: - Мы жили долго и счастливо... - и, помолчав, добавил: - И... вот...продолжаем. - Лифа не вернулась? - поинтересовалась Сайя.

Я молча пожал плечами и она, улыбнувшись, успокоила меня: - Лифа, отсюда, надолго не пропадает...

Имаро провёл меня в свою мастерскую где, не без гордости, похвастался своими чудесными работами. Здесь было всё, начиная от "фенечек" и заканчивая двумя долгополыми, кожаными плащами, с широкими узорчатыми рукавами. - Мы в них сюда приехали, с тех пор они так и висят, - удовлетворяя моё любопытство, объяснил он, - Здесь, как ты заметил, все ходят просто, в чём есть, и не забивают себе головы проблемами высокой моды. Здесь - каждый думает о своём, и не мешает думать другому. - Вы есть будете? - спросила Сайя. - Благодарю, мы только что... - ответил я и она, не настаивая, что очень приятно, опустилась в кресло.

- Ты заметил... - спросил Имаро, - У нас "нет" - имеет только одно значение: "нет" а, "да" - соответственно...

- Истинно... - восхитился я, - Ты же знаешь, есть такие люди, которые способны своими добрыми намерениями довести человека до белого каления: "Ты будешь есть? А, может, всё же, поешь? Ну, ты подумай... Нет, ты подумай! Ты, в конце концов, пожрёшь что-нибудь? Обидеть норовишь, козёл...".

Мы посмеялись, и он спросил: - За хлебом, к Злате, не хочешь прогуляться? - С удовольствием... - "Фенечку", с камешком не забудьте. Она просила... - напомнила Сайя.

Злата встретила очень радушно и, получив из рук Имаро сувенирчик, одарила нас двумя ароматными хлебами, бережно завёрнутыми в широкие листы какого-то "лопухообразного" растения с тминным запахом. Выйдя на улицу, мы попрощались и пошли. Каждый - своей дорогой. 7.

"...Не мешкая ни секунды, Горыныч реактивно взмыл вверх и с высоты небес, принялся панически отыскивать знакомый ландшафт. Проскитавшись, в поисках, несколько лет он, всё-таки, увидел знакомые, до боли, места. Но это было не то волшебное озеро, в котором он провёл самое счастливое, в своей безрадостной жизни, время. Это была его родная деревня - Промежь, о существовании которой он так хотел навсегда забыть, находясь в состоянии любовной неги.

Он опустился посреди деревни и, тут же, был окружён знакомыми селянами. Родина встретила его, давно забытым запахом говна, в сочетании с диковатыми взглядами бывших соотечественников. Невдалеке чадила кривая труба вновь восстановленного спиртзавода, а в воздухе витал невыносимо стойкий запах жуткого перегара, источаемый окружающими. "Во, бля, попал..." - только и смог подумать Боля. Они ещё долго, молча, смотрели друг на друга до тех пор, пока ему, вдруг, остро не захотелось, в одно мгновенье, снести, на хуй, с лица Земли всю эту заскорузлую, убогую местность, без малейшей возможности её восстановления. И только миролюбивый характер Горына не позволил ему совершить задуманное. "Да, ебать их колом, пусть живут, - подумал он, - Всё равно, скоро сами все передохнут. Не долго, видать, осталось...". Это был - настоящий облом. Стойко сдержав удар судьбы, он, по старой, доброй традиции, навалил посреди деревни огромную кучу и, без зазрения совести, улетел.

Прибыв в село Переднево, он не застал там своего старинного приятеля - Гельмова Колю, вместо которого председательствовала вредная баба - Анжелка Меркалова, которая с недоверием, взглянув на непрошенного гостя, указала ему на дверь.

В Заднево - тоже произошли коренные изменения и вместо любвеобильного Вильки Клинова, Горына встретил пиздоватого вида мужичонка, с невменяемым взглядом, назвавшийся Жорой Бушуевым. Этот Жора полностью соответствовал своей фамилии, потому что "бушевал" безмерно, устраивая набеги на иноверческие поселения, с целью хищения горюче - смазочных материалов. Те - тоже, не сидели без дела, в паче чаяния, разбомбив две "задневские" водонапорные башни и элеватор. Как ни странно, Жора встретил гостя радушно. И также, как в былые времена Вилька, напоил его виски и провёл экскурсию по своему скотному двору, называя его не знакомым словом - "ранчо". Потолковав о том, о сём, Боля, как бы невзначай, поинтересовался: а не знает ли, случайно, Жора, направление к некому озеру Лох - Несс? - Это там, где чудище живёт? - спросил Бушуев. - Сам ты, блядь, чудище, - обиделся Змей, вспомнив очаровательные голубые глаза возлюбленной Несси.

Поняв, что он, явно, что-то перепиздил, Жора выкатил ещё бочечку, тем самым, укротив разгорающийся пожар мировой катастрофы. - А Вильку ты куда подевал? - не успокаивался Горын.

- Вильку? А что, Вилька? Сидит себе, в саксофон дует. А вот Ларка его - всё подсидеть меня хочет. Понравилось ей, манде "рогатой", в белом доме жить. Вот же - сука! - Ты меня с темы то не сбивай. Пусть они - хоть всех подсидят. Ты, мне - про озеро излагай, давай, - кипел Горын, наливая "шестиглаз" кровью. - Вот, - ткнул пальцем Бушуев, в вынутую из-под стола, карту мира, - Бери и уёбывай. А, будут деньги - высылай, - сострил он вдогонку, исчезающему в небе, влюблённому. Узрев на карте желанное, голубое пятнышко с родимым названием он, строго придерживаясь маршрута, стремительно, не разбирая дня и ночи, летел вперёд, с одной только целью - слиться в любовном порыве, с таким родным и единственным, на этой Земле, существом.

Достигнув заданной точки, он увидел, вместо лазурной глади воды - ужасающее кровавое пятно и лежащее, брюхом вверх, бездыханное трёхглавое тело любимой Несси которое, при помощи толстенных тросов, тянули к берегу мощные бульдозеры. Наведя ужас на тысячи присутствующих рабочих, журналистов и просто зевак, Змей Горынович Боля, осторожно спустился с небес, сложил свои три головы на окровавленное тело Несси и огромные слёзы покатились, из его помутившихся глаз.

Не выясняя причин происшедшего, он тихо, почти не слышно, прошипел: "Прости..." и, взмыв в небеса, мужественно, по-лебединому, сложил могучие крылья и камнем кинулся вниз...

Отчаянный, глухой удар сотряс землю. Но он, однако, ни сколько не смутил сидящего на камне, с блокнотом в руках и фотокамерой шее, довольного, маленького, хитрого, курчаво - горбоносого научного руководителя проекта, по изучению внутреннего строения редких рептилий, прямой предок которого, когда - то - изобрёл колесо...". 8.

Книга писателя Климанова, сплошь, состояла из рассказов, которые я решил "принимать" дозировано, в силу не соответствия их содержания с окружающей меня, средой. Столь яркое описание той, НЕ курортной жизни, травило моё мироощущение и просто мешало отдыхать. "Ну, видел я всю эту хуету, которую он описывает. Ну, знаю я всё это. Ну, дайте, блядь, отдохнуть. А то, не ровен час, прозвучит команда: "Назад!" и - пиздарики, отгулялись..." - подумал я, отложив в сторону Климановский опус. - А ты и не читай. Это я - не тебе привезла, местным. Чтоб не забывали, откуда приехали, - раздался долгожданный голос Лифы, - Тебя учить - только портить. Ты - сам не давно оттуда.

- Привет, мне без тебя плохо, - вместо "здрасьте", произнёс я. - Извини, это - "форева", - утвердила она и добавила: - Деска отпустила на пару дней, сказала - без меня разберётся.

- Как они там? - поинтересовался я. - Ничего нового. Работают...

Ещё один день плавно переходил в вечер, и Лифа предложила: - Пойдём, проветримся...

"Проветриваться" мы пошли на центральную площадь городка, где в этот час царило веселье. Музыканты играли на своих инструментах, а художники - рисовали друг друга и желающих. Плотный мужчина стоял у жаровни и угощал всех подходящих к нему, какими - то лепёшками, а женщина - разливала что-то по кружкам. Все - учтиво кланялись друг другу, и мы кланялись им, в ответ.

- Что за праздник? - спросил я. - Праздник Жизни. Он здесь - каждый день, - ответила Лифа. - А, не надоедает каждый день праздновать? - удивился я. - Надоело - не ходи, - серьёзно ответила она. - Который, сейчас, час? - неожиданно, для самого себя спросил я.

Этот вопрос был крайне неожиданным и для Лифы, которая, даже как-то растерялась, услышав его:

- Я не знаю, - ответила она, - Да и ни кто, здесь, этого - не знает. Человек, разделивший время на часы и минуты, наверняка не предполагал, что является апологетом неволи. Время - это самые первые рамки, в которые был заключён человек. Здесь - каждый знает одно: устал - ложись спать, захотел поесть - ешь. Время - это режим дня. А хорошее дело, ясно - "режимом" не назовут, - улыбнулась Лифа, - А потом: здесь ни кто не знает - кому, сколько лет.

- Да - а - а, премудрый мирок, - протянул я. - Какой же он - премудрый? Самый, что ни есть - простой. Проще - некуда, - Лифа взяла меня за руку, - Вон, смотри - облака. Побежали - дождь будет. - А я его не боюсь. Напротив... - Как хочешь, - ответила она, и мы пошли дальше.

Со склона горы медленно сползла лиловая туча и, повиснув над городом, разразилась кипящим водопадом, приведя меня в крайнюю степень восторга. Задыхаясь от нахлынувшего чувства, я поднял Лифу на руки и понёс через весь город - домой.

Дождь лил всю ночь и, не смыкая глаз, мы молча смотрели на ослепительные вспышки молний и слушали оглушительные раскаты грома, боясь словами спугнуть невообразимую мощь, очищающей Душу, силы небесных рек.

Утром - всё смолкло, не оставив на небе следа от ночного разгула стихии, и всё пошло своим обычным, размеренным чередом. Лифа уединилась на первом этаже, а я, уже по привычке, перемахнув через парапет, в надежде порадовать её приготовленной, после пробуждения, пищей заспешил к Андресу. - Андрес, выручай, - с порога заявил я рыбаку, - Скажи, что Лифа больше всего любит, из еды?

Он почесал затылок и медленно произнёс: - Пожалуй, её порадует морская вишня. Я её, как раз сегодня, после шторма, на берегу насобирал. Необычайная редкость, - он вывалил на стол из сетки, действительно, очень похожие на плоды вишни, только сиреневого цвета, шарики, - Попробуешь? Их вкус напоминал пироженое, пропитанные ромом и выпеченные из смеси всех, самых экзотических фруктов Земли.

- Угодил, дружище Андерс... - послышался сзади голос Лифы. 9. В таком вот, курортном режиме я прожил довольно продолжительное время, да и жил бы дальше, если бы не один случай. Приобретя, неведомую мной доселе, привычку совершать, почти каждодневные, оздоровительно - познавательные прогулки в горы, я выходил из дома с рассветом и возвращался с закатом. Там было множество разнообразной еды, в виде диковинных плодов деревьев и ягод, до крайности насыщавших витаминами мой организм. Добравшись до вершины, я садился на камень и, свесив ноги, пристально смотрел на море, сочиняя стихи и песни, которые нравились моим новым друзьям. Здесь каждый делал всё, что умел, а самое главное - хотел. Это был лучший мир, который я видел когда-либо. Полное отсутствие, каких бы то ни было, денежных отношений давало каждому - свободу совести и действий. Я так дорожил этим миром, что любое воспоминание о мире, в котором я жил до приезда сюда, вызывало у меня нервный тик и чесотку. Нет, безусловно, там было безумно красиво и разнообразно, там всё было бы здорово и, наверное, точно так же, как и здесь, а может, даже лучше, если бы не своры ублюдков и выродков, населяющих ТУ страну, в которой количество людей, собирающих деньги, давно превысило количество зарабатывающих.

Я пытался не распалять себя подобными думами, но это, всё чаще и чаще - не получалось. И однажды, дойдя до крайней степени ненависти к негодяям, буквально, засравшим мою, а впрочем, и их, Землю, я протянул руки к сказочному небесному светилу, взывая о помощи Богохранимой стране нашей и.......... сорвавшись с любимого камня, разбив в кровь правое бедро, полетел... Э П И Л О Г Несмотря на то, что летел я вниз, в море, светило становилось всё ярче и, почему - то, приближалось. Сквозь шум прибоя, слышались какие-то встревоженные голоса: - Завели. Тоны - есть. Очнулся! Отлично! Молодцы!

Больше я ничего уже не слышал, только запомнились мне навсегда, люди в белых колпаках, с масками на лицах, да облупившийся потолок реанимационного отделения горбольницы, навечно пропахшей овсяной, водяной кашей и чаем, выжатым из половой тряпки. Через несколько дней, меня перевели из реанимации в общее отделение и сразу же, в проёме двери шестиместной палаты показались мама, с сестрой Люсей, и Серёга, держа в руках пакеты с едой и свежими газетами. За ними вошёл доктор, который, довольно улыбаясь, подошёл и сел на край кровати, разворачивая тонометр. - С днём рождения, - радостно произнёс он, - буквально, с того света Вас вытащили. Я поманил его пальцем и он, приблизив ко мне ухо, к крайнему своему удивлению, услышал:

- Козлы вы, блядь - вот и всё...

Ещё несколько дней он, для проформы, заходил ко мне, а потом выдал на руки, приехавшему за мной, Серёге. Мы вышли на улицу и сели в "Жигули" первой, самой первой модели. - Что со мной, было? - тихо спросил я. - Сердце, дружок, сердце, - также тихо произнёс он. - А где "Мерседес" твой? - Какой, на хуй, "Мерседес", Серёнь, ты что, офонарел? - он крайне подозрительно посмотрел на меня.

- Ну, как - "какой"? Похоронный, - начал волноваться я.

Он отмолчался, явно не понимая, о чём идёт речь. - А, Лифа? А, Клим? А, Десса? - не унимался я, почти перейдя на крик.

- Одесса? Хорошо, поедем в Одессу, только оклемаешься малёк - и сразу же поедем, - "успокоил" меня он, услышав знакомое словосочетание.

- Да, какая блядь, Одесса... - я безнадёжно махнул рукой и надолго замолк.

Прислонив голову к стеклу, я ехал по заснеженному городу, не узнавая улиц, как будто возвращался на Родину, из длительной командировки.

Я осмотрел многочисленные пластиковые пакеты со шмотьём, в поисках сигарет, и обнаружил, в одном из них, великолепную, из кожи морского быка, шляпу, подаренную мне, Имаро.

- Ну что, Серый, подрыгаем ещё?

Водрузив её себе на голову, я положил одну руку на Серёгино плечо, а другой - потёр своё ушибленное, при падении с любимого камня, бедро. - Откуда у тебя это? - спросил он. - Да... парень со мной... в палате, лежал. Перед... - я запнулся, не зная, что ответить, - Перед ...Жизнью подарил. Хороший был парень.

Серёга слушал меня и понимающе кивал головой, наверняка думая о последствиях наркоза и пагубному воздействию на мой организм, сильнодействующих препаратов.

Звонок моего мобильника, возвестил о пришедшем сообщении. Надо ли говорить, что на ярком его табло высветилась краткая надпись: "До не скорого. Д...".

- Да - а - а, - вот такая, вот, хуйня... - протянул я и мы с Серёгой, стремительно въехали во двор нашего старого дома.

19 янв. - 27 апр. 2007.