Аннотация: Шутливый рассказ о человеке, который очень не любил объяснять свои поступки. Ааабсолютно без какой-либо глубинной подоплёки.
Бремя объяснений
Билл Хардинг, назовём его так, рос пареньком со странностями.
Впервые это случилось, когда Билл, тогда ещё Билли, учился в
начальной школе. Как-то раз он вместе со своей сестрой Амелией гулял в парке. То был
милый зелёный уголок, разбитый под окнами многоквартирного дома - с велосипедными
дорожками, игровыми площадками для малышни и спортивными кортами для ребят постарше.
Повсюду бегали и играли дети. Сестрёнка, которая была младше Билли на год, цеплялась ему
за футболку.
Ничто не предвещало грозы, как вдруг со стороны корта донёсся
разочарованный вскрик - и через сетку вылетел теннисный мяч. Он проскакал по асфальту,
прокатился по траве и приткнулся прямо к ноге Билли.
- Ай! Что это? - испугалась Амелия.
Она спряталась брату за спину, но сразу оттуда с любопытством
выглянула.
Билли нагнулся, поднял мяч и сжал его в ладони. Тот был
довольно-таки крупным и увесистым, особенно для маленьких детских ручек.
Пока ещё всё шло спокойно. И тут Билли вдруг размахнулся что
было силы и засадил этим мячом прямо в окно дома напротив. Раздался звон бьющего стекла,
брызнули осколки, и изнутри комнаты кто-то завопил в бешенстве.
- Ай! Что ты наделал! - пищала Амелия, - бежим, скорее!
Но Билли и не думал бежать. Он стоял себе и любопытствующе
глазел на происходящее с таким спокойным видом, будто сам был совершенно не при чём.
Амелия уже помирала от ужаса, но градус её паники подскочил
ещё выше, когда она увидела, кто высунулся из оконного проёма. То был парень лет
двадцати пяти. Он подвывал от боли и прижимал руку к правой скуле, где наливалась
здоровенная синюшная ссадина. Мяч явно не только разбил стекло, но и угодил ему по
лицу. И, что хуже всего - этот самый парень был их учителем рисования. Ещё задолго
раньше он почему-то невзлюбил Билли с Амелией и единственный из всех учителей ставил им
плохие отметки.
Взор парня, пусть и заплывавший с одной стороны, мигом выловил
из окружающего пространства две фигурки неподалёку от окна.
- Билл Хардинг! - заорал учитель, размахивая кулаком и
высунувшись наружу, - я так и знал, что это ты! Кто ещё мог такое сделать? Ну держись!
На сей раз ты не отделаешься вызовом родителей в школу, будет и кое-что похуже. Погоди
только у меня! Сейчас я тебе уши надеру!
Он исчез в глубинах комнаты. Амелия так и подскочила:
- Он хочет спуститься! - воскликнула она и стала со всей силы
дёргать брата за рукав, - бежим, бежим, скорее!
- Ага, - теперь спокойно согласился Билли и бросился вслед за
ней.
Они долго удирали без оглядки и наконец остановились в
укромном уголке парка, где с трёх сторон их окружали кусты и никто не мог увидеть. Здесь
оба повалились на лужайку и никак не могли отдышаться. Затем Амелия заревела:
- Билли, вредина, ну зачем ты это сделал? Я так испугалась!
Что ты наделал! Теперь учитель тебя никогда не отпустит. Зачем?..
- Ну как тебе сказать... - начал Билли неохотно.
Амелия деловито вытерла слёзы и приготовилась слушать. Билли
посмотрел на свою руку, виновницу преступления, возвёл очи к небу, тяжело вздохнул и
изрёк:
- Ну почему всё всегда нужно объяснять? Зачем, зачем! Вот
захотел я и сделал. Я почувствовал, что должен. Так безумно хотелось его кинуть, что я
понял - если сейчас этого не сделаю, то прямо умру там на месте. И я швырнул. И всё тут.
- Билли, ты хулиган! - в восхищённом ужасе поведала Амелия, -
ты мой брат, но я должна рассказать об этом родителям!
Сама она была очень правильной девочкой.
- Рассказывай, - великодушно и без малейшей доли страха
дозволил Билли.
Когда дети вернулись домой, последовал небольшой скандал.
Билли прочитали нотацию и отлупили, что случалось крайне редко. Наказание он воспринял
флегматично - покорно, но без раскаяния. Затем наступило напряжённое и нервное ожидание
визита учителя, причём в тревогах родителей - не одного, а ещё и в сопровождении
инспектора по делам несовершеннолетних.
Шло время. Ранний вечер сменился поздним. Брат с сестрой уже
успели оба забыть о происшествии - таково волшебство детства - и хныкали, что хотят
спать, а учитель что-то всё никак не шёл и не звонил. Родители измотались, отец
поминутно ходил курить на балкон, мама грызла ногти. Начали поговаривать между собой,
что, возможно, стоит позвонить первыми, но пока у них не хватало на это ни раздражения,
ни духу.
Лишь ближе к одиннадцати вечера раздался звонок в дверь.
Родители ринулись в прихожую, оскальзываясь на паркете, рванули ручку - и кто бы, вы
думали, там стоял? Учитель рисования.
- Простите, пожалуйста, за... - с ходу завела мама и вдруг
осеклась.
Что-то здесь было не так. Хоть половину головы учителя и
заматывали бинты, он лучезарно улыбался и вообще сиял счастьем, а в петлицу его пиджака
была продета алая гвоздика. Таким его вблизи Хардингов ещё никогда не видели.
- Не нужно извинений! - вскричал учитель, - о, я так рад! Всё
сложилось как нельзя удачней! Можно войти?
Он, аж пританцовывая, вдвинулся в прихожую и от избытка чувств
исполнил пируэт на месте. Чета Хардингов-старших ошеломлённо на него таращилась.
Хардинги-младшие изнывали от любопытства под дверьми гостиной.
- Я должен принести вам искренние благодарности! - тараторил
учитель, пожимая руки родителям, - и, ах, ради Бога, простите, если до этого всякими
глупостями причинял вам неудобства! Я так счастлив! Я хочу облагодетельствовать всех
людей!
- Да что случилось?! - не выдержал глава семейства.
Учитель несколько успокоился, присел на обувную полку и
вдохновенно поведал им свою историю.
Оказывается, уже несколько месяцев подряд - с тех самых пор,
как он переехал в этот город - он был влюблен в одну девушку, работавшую медсестрой. Они
встречались, но девушка не прекращала даже на свиданиях держаться очень отчуждённо.
Учитель неимоверно страдал от этого. И вот, когда он уже почти отчаялся добиться
взаимности, неожиданно, словно из небесных сфер, прилетел и оставил свою печать на его
челе сей судьбоносный мяч. Сегодняшним вечером он явился на очередное свидание с неумело
перевязанной головой - и кто бы мог подумать, что именно это сломает наконец лёд!
Девушка ахала, охала, сочувствовала, хлопотала вокруг, сняла повязку и стала накладывать
её заново своими нежными пальчиками. Слово за словом шлюзы чувств прорвало, и теперь
спустя месяц они собирались обвенчаться.
- Дайте сюда вашего бандита, я его обниму! - восклицал
учитель, - ах, он спит? Тогда передайте ему мою великую признательность! Этим броском он
построил всю мою жизнь и судьбу! Он - как мой счастливый талисман! Никогда я больше ему
ни слова не пикну!
И т. д. и т. п. Наконец дверь за учителем захлопнулась.
Супруги обменялись долгими растерянными улыбками и пожали плечами. А что тут ещё
скажешь? Влюблённые чудаковаты, это известно. Ну да всё хорошо, что хорошо кончается.
- Билл Хардинг, иди сюда! - зычно воззвал отец семейства.
Билли прошлёпал босыми ногами к отцу, ожидая, возможно, новой
порции наказаний, но тот только схватил его и добродушно взъерошил ему голову.
Шли годы. Билли вытянулся, оброс, стал слушать рок-музыку и
звался уже не Билли, а Билл. Школа не преподнесла больше случаев, подобных этому. Если
они и были, то разве что в мелочах. Незаметно подползли и промелькнули мимо последние
классы, а потом и выпускные экзамены. Аттестат был идеален. Ни один предмет не портил
его своей низкой оценкой. Рисование-культура-черчение, которых вёл давешний учитель
(счастлив в браке, двое детей) - в том числе.
Однако затем настала страда поступления, и тут Билл внезапно
снова шокировал всех: взял, подал документы и поступил не на юриста, не на программиста,
не на дантиста, а, держитесь, в сельскохозяйственную академию.
Вдвойне странно то было, если учесть, что Билл никогда не
увлекался земледелием. Он не знал его абсолютно и вряд ли смог бы отличить овёс от
рапса.
- Ты уверен? - робко спросила его Амелия.
- Да. Я так решил, - неохотно, но твёрдо и спокойно ответил
Билл.
Сестра отстала, но покоя Биллу, увы, не было.
- Что ты творишь? Зачем? - говорили ему друзья, - ведь это
тоска зелёная!
- Что ты творишь? Зачем? - приставали родители, - ведь это
бесперспективно!
Тогда Билл вздохнул, возвёл глаза к потолку и сказал:
- Вот всегда им всё нужно объяснять. Нельзя просто взять и
сделать... ну, вот вам, допустим, такой мотив. Вырастет сейчас несколько поколений
программистов и экономистов, а кто дело делать будет? Кто будет землю копать и всех их
кормить? Мой прогноз таков, что простейший хлеб станет скоро необычайно выгодным
товаром, а за фермерскими хозяйствами будущее.
Все развели руками и оставили его в покое, но за спиной
переглядывались и качали головами. Выкладки Билла никого особенно не впечатлили. Что он
в своей безусой юности мог понимать в экономических прогнозах, когда они и при седых
волосах не соображали в этом ничего? Жалко было смотреть, как губит свою жизнь молодой и
талантливый парень.
А Билл невозмутимо упаковал вещи, попрощался с друзьями и
родными и уехал учиться.
Теперь вообразите, как поразились все, когда узнали, что в ту
же сельхозакадемию, на тот же факультет, на ту же специальность поступил сын
премьер-министра страны! То был крепкий и полноватый, дружелюбный и деловой парень по
имени Герберт, типичный крепкий хозяйственник. Про таких говорят "близок к земле". Он
интересовался почвенными делами с самого раннего детства, и перед ним прямо-таки
мерещился крупный стол с табличкой "министр агропромышленности", а сзади - стена,
увешанная наградами за урожаи.
Герберт и Билл выделялись на факультете, словно две звезды,
упавшие в дешёвый ювелирный салон, и быстро сошлись друг с другом, потому что там больше
и не с кем было сходиться. Вот так и вышло, что Билл обзавёлся самым шикарным другом,
какого только можно было пожелать, и это знакомство даровало ему постоянный пропуск в
самые высшие сферы общества. В них он и вращался все свои студенческие годы.
Некоторые из былых знакомых Билла исходили зелёной завистью.
Друзья и родные озадаченно чесали в затылке, ухмылялись и говорили промеж собой:
- Свезло же нашему парню!
Но самые близкие друзья помалкивали и начинали задумываться.
Пока Билл - точнее, Уилл, так его называли в кругах золотой
молодёжи - учился в университете, произошло ещё кое-что.
Уиллу нравилась одна девушка с соседнего факультета, по имени
Лина, и он добивался её внимания. Однако предыстория не так проста. Они завязали
знакомство очень неудачно: ещё абитуриентами, на вступительных экзаменах, Уилл и Лина
сидели за одним рядом, и та шёпотом попросила его дать списать, а Уилл, будучи честным
парнем, отказал. Сам он об этом давно уже забыл, но Лина помнила - и злилась. Обиженная
девушка - страшное дело. Ещё не обменявшись с Уиллом ни единой цельной фразой, Лина уже
составила о нём мнение как о напыщенном, презрительном снобе, которому неведомо
элементарное человеческое сострадание. Слухи о дружбе Уилла с премьер-министерским
сынком, которые волнами расходились по академии, лишь подкрепляли предубеждение Лины.
Поэтому роза раз за разом оборачивалась к Уиллу сплошными
шипами, а он даже и не догадывался, почему. Бедный юноша оказался прямо-таки в позиции
того учителя рисования. Он к девушке с открытой душой, а она над ним издевалась и
откровенно плевала в душу. Что было делать?
И вот однажды настал день, когда Лина вернулась после занятий
в общагу, вошла в свою комнатушку - и остолбенела. Изголовье её кровати обычно окружали
милые ей игрушки, как бывает у всякой девушки, особенно у той, что оказалась вдали от
дома. Там были котята, жирафы и плюшевые медведи. Так вот, все они были разодраны в
клочья.
Распоротые куски этих зверушек валялись и тут и там, а
кровать, пол, стол, полки - всё вокруг усеивали пух и перья. Вдобавок, хоть то и мелочь
по сравнению с первым преступлением, на её книги и тетради, лежавшие на столе, была
прицельно вылита бутылка чернил.
Лина села на пол и прорыдала два часа кряду, а затем подняла
глаза и увидела на двери записку, которая гласила:
"Привет от Уилла Хардинга!"
Слёзы вмиг высохли, испарившись в огненном вихре ярости. Лина
выскочила за дверь, схватила соседку и заорала на неё:
- Уилл заходил сюда? Да или нет?!
- Заходил... - растерянно отозвалась соседка, - но я ничего не
сказала, вы же вроде близки?..
Лина отшвырнула соседку и помчалась по коридорам общаги,
исходя кипящим гневом. Если до этого и оставалась маленькая-маленькая щёлочка для шанса
на то, что она отнеслась к Уиллу слишком строго, хоть он и противный юнец... то ныне
двери рока с грохотом захлопнулись напрочь. Теперь он не только доказал всё, что
подозревала Лина, но и показал, насколько же восторженной и глупенькой дурочкой она
была. Как она могла сидеть, гулять, разговаривать с этим чудовищем, порой даже думать о
нём? Это конец! Ему конец! Она его разорвёт на куски!
Уилла она отыскала в каком-то боковом закоулке. Тот как ни в
чём не бывало наклеивал на стенд афишу и насвистывал песенку. Завидев Лину, он поднял
руку и радостно поздоровался.
Как бы не так! Она набросилась на него подобно разъярённой
пантере. Ведёрко с клеем полетело в одну сторону, кисть - в другую, клочки афиши - в
третью. С неженской, даже нечеловеческой силой Лина схватила Уилла за шиворот, вдавила в
стену и прошипела прямо в его наглую рожу:
- Неслыханно! Ты настолько мерзок, что я даже поверить не
могу. И ты ещё пытался за мной ухаживать! Но что ты вообще надеялся? Тебе даже ногтя
моего не светит!
- О чём ты вообще? - спокойно спросил Уилл.
Лина захлебнулась от ярости.
- А то ты не знаешь! - рявкнула она, - дурачка из себя
строишь? Или это не ты зашёл в мою комнату, гнида, и устроил там резню?
- А, - спокойно сказал Уилл, - да, я. Я ещё чернила там
разлил.
Лина дико таращилась на него и прямо глазам своим поражалась,
что, оказывается, может существовать такая бездна зла в облике одного человека.
- Я тебе этого не оставлю! Я тебя никогда за это не прощу! -
вскричала она, колотя Уилла о стенку, - я тебя не только сама измордую, я на тебя ещё и
полицию натравлю! Я всем расскажу, что ты сделал! Тебя выгонят из университета, и ещё
тебя посадят в тюрьму! Но только скажи! Хотя бы просто скажи, я хочу понять, за что же
ты так меня ненавидишь?
Уилл искренне удивился:
- Ты что? Я тебя обожаю!
- Тогда за что ты так ненавидишь мягкие игрушки?!
- Ты что? - опять удивился Уилл, - я их люблю не меньше, чем
ты!
- Тогда зачем, зачем, ну зачем ты это сделал?!
Уилл помолчал, тяжело вздохнул, возвёл глаза к небу и неохотно
начал:
- Вот всегда им всё нужно объяснять...
И здесь наша история укутывает мраком неизвестности то, что он
сказал Лине. Однако доподлинно известно, что уже назавтра оба появились на людях рука об
руку и млея от нежности друг к другу. Лина ворковала, словно голубка в гнёздышке, а Уилл
мужественно выпячивал грудь. Их повсюду видели вместе: на скамеечках в парке, на берегу
у речки, на мосту, в кино, в кафе, в магазинах, на парах - постоянно и везде, где только
можно. Они никогда не ссорились и были неразлучны на протяжении всей университетской
жизни, а спустя месяц после защиты диплома поженились.
Закатили шикарную свадьбу. Туда явились друзья и родные как со
стороны Лины, так и со стороны Уилла - хотя теперь, думается, ввиду некоей солидности
лучше называть его Уильямом. Гуляли день и ночь, а под конец Герберт, который сын
премьер-министра, от имени себя и старой доброй тусовки торжественно подарил молодожёнам
золотую кредитную карточку, на которой лежала отнюдь не маленькая сумма. Её хватало,
чтобы купить квартиру в столице либо целый домик за городом.
Новобрачная была счастлива.
- Вот это царский подарок! - восклицала она, - ну, что
сделаем, что сделаем? Квартира? Дом? Положим в банк под проценты?
- Нет, нет и нет, - отвечал Уильям, - но я уже знаю, куда их
вложить.
- Ну, не томи, на что, на что же? - осыпала его градом
вопросов Лина, да и не только она одна, а также и друзья, и родители.
Уильям отмалчивался и отвечал уклончиво.
Как же поражены все были спустя две недели, когда узнали, что
эти драгоценные денежки Уильям ухнул на покупку оборудования для какой-то задрипанной
лаборатории!
То была не государственная контора и даже не частная. Её даже
лабораторией называть казалось смешно. То просто была стихийно организованная
исследовательская группа, которую замутили пятеро парней с параллельного факультета
агрохимии.
Их прекрасно знал каждый в академии: все студенческие годы
напролёт они ходили в прожжённых и захватанных лабораторных халатах, были вечно немытые,
невыспанные и голодные, но необычайно увлечённые. В столовой эти чудики брали самую
дешёвую пиццу, одну на пятерых, сдвигали столы, садились в круг и, забыв обо всём на
свете, часами чесали языком про бензоаты, калий, щёлочи, размягчение грунта, селен,
микоризу и почвенный перехват, что бы это всё ни значило: кроме них самих, никто не
понимал ни капельки.
В качестве оборудования они использовали всё, что им разрешили
взять на старых складах и в загашниках разных факультетов. Техника была давным-давно
трижды поломана, и эти парни сами её ремонтировали, склеивая один рабочий агрегат из
трёх нерабочих. То, что получалось у них в результате, было обшарпанное, опутанное
проводами и клеммами, перемотанное изолентой, надсадно хрипело при работе и зажёвывало
дискеты.
Короче, то была пятёрка главных университетских гиков, и
вложения денег комичнее представить было нельзя. Особенно если учесть, что Уильям
понимал в их исследованиях не больше прочих. Похоже, что ребята ему чем-то нравились,
так как на старших курсах он нередко заглядывал в их так называемую лабораторию,
крутился там и всякое выспрашивал. Но одно дело симпатия, а совсем другое - это! Это уже
не шутки!
- Ах, Уилл, зачем? У тебя была возможность, которая даётся раз
в жизни! - сокрушались родители, - эх, так ты всё же и не вырос...
- Ты сдурел? - негодовали друзья, - швыряешь деньги на ветер?
Ну зачем ты это учудил?
Уильям тяжело вздохнул, возвёл очи горе и уже не в первый раз
пожаловался:
- Вот всё им всегда нужно объяснять. Что мне вам сказать? Я в
них верю. Я много раз за ними наблюдал и видел у них такой, знаете, огонёк в глазах. Кто
так предан своему делу, кто так стремится вперёд - те меняют мир! У них обязательно
должно что-то получиться. Я просто не мог их не поддержать.
Ну что было ответить его друзьям на такой идеализм? Кто-то
смущённо улыбнулся. Кто-то неловко пожал плечами. Многие же фыркнули и повернулись к
нему спиной, при этом бросив из-за плеча:
- Странный он какой-то...
Но самые давние друзья смотрели и ждали, что будет дальше.
"Что-то дальше" произошло не сразу. Уильям с Линой переехали в
столицу и временно сняли там в аренду самую обычную квартирку. Уильям устроился на
работу менеджером по аутсорсингу консалтинга или чем-то вроде того. На этой должности он
мирно проработал один год, о котором рассказывать особо нечего.
А затем сферы общества - научную, сельскохозяйственную и
общественную поочерёдно - потрясла весть о великом открытии. Никому не известная группка
молодых учёных выпустила в свет качественно новый агрохимический препарат под названием
"Сенегал-1". Он обладал фантастическими, чудодейственными, животворящими свойствами. Он
был способен за два года превратить сухой, каменистый и бесплодный участок земли в
почву, трещавшую от минералов и микроэлементов. Обработанные препаратом поля шутя
уделывали любой чернозём. Даже в дурном местном климате с них легко получалось снимать
по два урожая в год.
Государство вцепилось в "Сенегал" руками и ногами. Научный мир
пребывал в шоке и бесполезной суете, а разведки всего мира стояли на ушах, пытаясь
выведать и украсть секрет чудо-удобрения. Герберт, университетский приятель Уильяма, под
шумок вызвал того к себе в министерство, где уже занимал какое-то важное кресло, по
молодости лет не главное, но это пока.
- Уилл, я впечатлён, - признался он, - ну и хватка у тебя, ну
и глаз! Я и то этого не увидел! Слушай: твоя дотация была, понятно, в частном порядке, и
ордена мы тебе выбить не сможем. Но скоро твоё имя всплывёт в газетах, и за тебя начнут
драться. Я хочу предложить тебе, пока не поздно, работёнку под крылом правительства.
Чем скорее мы начнём широко внедрять "Сенегал", тем лучше, и кто-то должен взять шефство
над процессом. А ты ему как отец. Ну, что скажешь?
- Согласен, - без малейших промедлений и колебаний ответил
Уильям.
Итак, государство предоставило в полное распоряжение Уильяма
северные регионы страны, которые давно мозолили всем глаза. То были десятки тысяч
гектаров самой отвратительной местности - сухой, гористой, холмистой, каменистой,
продуваемой семью ветрами. Местный народ являл собой жалкое зрелище. Так как у них
ничего не росло и не производилось, они проводили свою никчёмную жизнь в ветхих
деревеньках и грязных посёлках, где день за днём лилось рекой дешёвое и жутко вредное
спиртное. Если вы думаете, что подобное средневековье не может соседствовать в одной
стране с просвещённой и современной столицей - ха, ха.
Лина, которая переехала в эти сумрачные и серые края вместе с
мужем, была очень горда их новым общественным положением, но побаивалась местных.
Вскоре по прибытии перед Уильямом - который теперь уже был ни
много ли мало "мистер Уильям Хардинг, директор" - встал первый хозяйственный вопрос:
рабочая сила. Ему требовалось не менее пятидесяти тысяч рук. Предстояло распахивать
землю, развозить цистерны с "Сенегалом" и опылять поля, управлять тракторами, строить
амбары и заборы... короче, работы нависало - непочатый край.
Состоялся важный телефонный разговор с министерским другом.
- В столице обретается куча эмигрантов, легальных и не очень,
- предложил через трубку Герберт, - народ диковатый, но вкалывают как роботы. Если
хочешь, хоть завтра начну переправлять их тебе пачками. Им самим без разницы, где
работать, они будут только счастливы опять возиться поближе к земле. Лучше предложения
ты в стране, да что там - во всём мире не сыщешь!
Но мистер Хардинг спокойно отвечал:
- Нет. Я уже всё продумал. Я использую местную рабочую силу.
У Герберта отвисла челюсть.
- Ты рехнулся, что ли? - по-дружески поинтересовался он, - они
уже пару столетий не работали, не умеют и не любят. Они у тебя всё переломают, разворуют
и пропьют. При этом тебя самого они будут ненавидеть и однажды зарежут ночью в постели.
- И однако же я уверен в своём решении, - твёрдо сказал Уильям
Хардинг.
- Ты сейчас разрушишь и свою жизнь, и наше дело! - впал в
панику друг у себя в министерстве, - объясни, что тобою движет? На что ты
рассчитываешь?!
Голос Уильяма Хардинга в трубке издал вздох и устало
выговорил:
- Мне точно опять надо всё объяснять? Без этого никак?
И лишь благодаря узам дружеского доверия ему удалось избежать
в этот раз тяжкого труда объяснений. Герберт дал санкцию на план привлечь туземную
рабочую силу и положил трубку, но на душе у него было неспокойно.
Первые полгода дело и правда шло из рук вон плохо. Местные
были наглые, ленивые и не слушались начальства. Техника и "Сенегал" исчезали в
неизвестном направлении. Мистера Хардинга на вечерних попойках в местных барах
единогласно величали размазнёй и идиотом. Друг исходил потом в своём далёком
министерстве, ведь от успеха Уильяма, его протеже, зависела и его собственная карьера.
Чиновники в коридорах уже начинали посматривать на него, и порой из-за стеклышек их
очков промелькивали хищные взоры гиен, алчущих падали. Бедняга Герберт, которому ещё и
тридцати не стукнуло, подсел на сердечные капли.
Вакханалия на производственных угодьях достигла пика, когда
некий умник из местных открыл, что если смешать сакраментальный "Сенегал" и алкоголь, то
получался настолько забористый коктейль, что ничто ему в подмётки не шло. Дело
остановилось напрочь, работяги не просыхая пропитывались величайшим научным открытием, а
затем...
...а затем на сына министра в одночасье свалились сразу две
потрясающих новости.
Во-первых, выяснилось, что коктейль, который гнали суровые
северные пьяницы, обладал небольшим побочным эффектом, который проявлялся два недели
спустя. Он не только протрезвлял человека так, как не протрезвила бы цистерна кофе, но
ещё и прививал на всю жизнь хроническое и неодолимое отвращение к одному даже виду
алкоголя. Хлоп - и как из ниоткуда под начальством мистера Хардинга оказалась куча
людей, которые были жутко собой недовольны и хотели что-то делать с жизнью такой. А
работа лежала рядом - руку протяни.
Во-вторых, газеты и телеканалы облетел грандиозный скандал. На
сей раз события приключились в деревушке на юге страны. Между коренными жителями и
группой эмигрантов вспыхнула драка, в итоге которой несколько местных оказались
зарезаны.
Сельские жители, в отличие от городских, стоят друг за друга
горой. Фермеры взялись за биты и "винчестеры", начались погромы, и правительству, дабы
унять волну народного гнева и одновременно спасти неповинных пришлых, пришлось издать
закон, согласно которому эмигрантам запрещалось покидать столицу и пару других крупных
городов. Только после этого волнения пошли на спад. Множество заводов и предприятий,
расположенных в глуши и ранее наслаждавшихся дешёвой рабочей силой, потерпели огромные
убытки.
Множество - но не Уильям Хардинг. Его дело закипело и день ото
дня прибывало, как на дрожжах. Культивация почвы шла стремительно. Уже на следующий год
страна получила первый урожай с освоенных земель, и то ещё были ласточки.
Между делом Уильям запатентовал "коктейль Хардинга" и стал
продавать его больницам, лечебницам, диспансерам и обществам анонимных алкоголиков по
всему миру. Денежки текли рекой, и он стремительно наживал на этом небольшое состояние.
Ещё одно.
Прошло ещё несколько лет. Теперь Уильяма величали не иначе,
как "сэр Хардинг". Он являлся одним из самых богатых и влиятельных людей в стране - и
продолжал богатеть. На него работало около ста тысяч людей, из них десять тысяч
блистательных инженеров и учёных, а также сотня управленцев высшего класса. Весь север
страны, до этого прозябавший в болотах и безвестности, был известен в народе как "земля
Хардинга". Сотни людей собирали пожитки, отправлялись туда в поисках выгодной работы и
находили её. Новые города росли как грибы после дождя.
Высокий старт, который дала сэру Хардингу государственная
должность, и дружеские связи в правительстве выручали его из всех возможных переделок.
Государство передало ему половину северных территорий в аренду на правах концессионного
пая, а он взамен дважды за год исправно обеспечивал страну вкусными и экологически
чистыми продуктами. Его товары составляли половину общего сельскохозяйственного рынка
страны. Часто урожаи даже превосходили ожидаемое, и тогда излишки шли по дешёвке на
экспорт, прославляя доброе имя страны и конкретно сэра Хардинга во всём мире.
Родители, к тому времени уже пожилые, получили от сына
шикарную четырёхэтажную виллу на берегу моря. Лина дружила с первой леди страны и
вращалась в настолько высших сферах, что это скорее высшие сферы вращались вокруг неё.
За ней шла репутация законодательницы мод. У них потихоньку подрастал первый ребёнок. В
общем, жизнь удалась, да ещё ого-го как.
Ничто не предвещало грозы, когда однажды сэр Хардинг посреди
белого дня вызвал главного управляющего к себе в кабинет, закурил трубку и спросил:
- Чем у нас сейчас засеяны поля?
- Это я могу сказать вам, сэр, - охотно отозвался управляющий,
шелестя бумагами, - итак, рожь - столько-то десятков тысяч гектаров, виноград -
столько-то тысяч гектаров, хмель - столько-то тысяч гектаров, рис - столько-то десятков
тысяч, рапс - столько-то...
Сэр Хардинг слушал и задумчиво кивал. Затем он выколотил
трубку в пепельницу, поднялся, прошествовал к окну и изрёк:
- Понятно. В общем, слушайте. Мы принимаем новый бизнес-план.
Вкратце: всё, что у нас сейчас растёт, надо выполоть, и везде посеять пшеницу.
Управляющий вытаращил глаза.
- Вы... вы имеете в виду, говоря "везде"... вообще везде? -
пискнул он.
- Именно, - солидно отозвался сэр Хардинг, - весь север, вся
подконтрольная нам территория, все сотни тысяч гектаров должны быть отныне засеяны
исключительно пшеницей. Мы должны поспешить. Если начнём работу прямо сейчас, уже
следующей весной снимем первый урожай.
Управляющий не глядя сел на что-то там же, где стоял - к
счастью, это оказался просто стул.
- Огромные убытки... - пролепетал он.
- Верно, - подтвердил сэр Хардинг, - и вдобавок мы потеряем
нынешний урожай. Однако мы способны это понести.
Управляющий несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот и с
трудом просипел:
- ...Почему?
Сэр Хардинг тяжело вздохнул, уселся обратно за свой
начальственный стол, возвёл глаза к потолку и буркнул:
- Вот всегда им всё нужно объяснять! Скажем так. Судя по
динамике цен на мировом рынке продуктов и по прогнозам урожайности на следующие годы
ожидается резкий неурожай и дефицит пшеницы во всём мире. Хлеб, как главнейший из
продуктов, окажется очень востребован. Мы сможем оказаться монополистами и многократно
покрыть издержки. Понятно?
- П-понятно, - пробормотал управляющий.
- Тогда давайте приступим. Да, и где-то ещё одну десятую
отведите на картошку.
Через две недели сэр Хардинг имел ещё один телефонный разговор
со своим старым университетским другом. Тот был теперь наконец полноправным министром
сельского хозяйства.
- Уилл, я тебе верю, - убеждал Герберт, - скажу честно: после
всего, что было, попроси меня мухомор съесть, и я только спрошу, а можно ли посолить. Но
пресса исходит пеной. Парламент вызывает меня на ковёр по десять раз на дню. Они там
всерьёз вознамерились испить твоей крови. Не знаю, сколько ещё я смогу их сдерживать,
Уилл, но дело плохо! Тебе светит не только слететь с кресла, но ещё и получить срок за
саботаж!
- Окей. Только подержи их ещё чуть-чуть, пожалуйста, - без
тени тревоги в голосе отвечал сэр Хардинг.
Его прогнозы о печальном состоянии пшеничного рынка так и не
оправдались. Но скоро до этого никому уже не было дела. Ибо через месяц случилось нечто
ужасное: соседняя страна объявила нашему государству войну.
Было ли то вызвано завистью к бурному развитию земледелия, или
то было продолжение многовекового спора за приграничные угольные шахты, или же то было
закономерным следствием имперской, а потому неизбежно агрессивной политики соседа - об
этом пускай, отрабатывая свой хлеб, спекулируют историки. Трудно сказать, что именно
сыграло роль. Наверное, всё вместе.
Небо заволокли тучи войны, и сквозь их пепельную тьму то и
дело слышался гул моторов. Окопы... противотанковые ежи... линии обороны... сигнальные
огни... мрачные пехотинцы, трясущиеся куда-то в кузовах грузовиков... сколь же быстро
вся жизнь стала состоять из одного этого. Силы оказались равны. После пары
кровопролитных сражений фронт замер в неустойчивом напряжении, в котором изредка, как
молния в облаках, вспыхивал какой-то молниеносный прорыв - и вновь всё гасло.
Захватчиков гнал вперёд угрюмый гонор, граждане же страны защищали свои родные дома и
поля.
Рёв двигателей танков... утомительные земляные работы... вой
артиллерийских снарядов... всё это длилось и длилось. Война неприятно затянулась.
Военно-промышленная машина начала истощаться. Люди устали ходить в бесформенных серых
комбинезонах и поминутно вздрагивать, взглядывая на небо. Очи всех были устремлены на
линию фронта, где наконец должна была решиться судьба двух государств.
Всякий, кто хоть немного читал о войне, знает, что голод и
антисанитария забирают больше жизней, чем все сражения вместе взятые. Прокорм армии
стремительно опустошает казну. Рано или поздно страна уже не может брать внешние займы,
а фураж кончился уже много месяцев назад - и вот тогда-то она обрушивается в пропасть
поражения.
Да, желудки сводило по обе стороны фронта. На войне учишься
быть неприхотливым и есть, что дадут. Но когда спереди и сзади тебя - километры
пустынной, выжженной земли, и нет ни лесов, где бегает дичь, ни садов, где растут
яблоки, слишком часто приходится выбирать между ничем и ничем. Варишь суп из кожаных
ремней, затягиваешь пояс с каждым днём туже и думаешь: когда же наконец подвезут хлеб?
Именно! Хлеб, поставляемый из северных регионов страны, стал
для солдат единственным спасением. Еды не было вообще - ни сыра, ни мяса, ни даже
картошки - и поэтому фургоны, которые развозили по батальонам продукт сэра Хардинга,
казались райскими колесницами. Их встречали аплодисментами и восторженными воплями.
Но пшеница - это не только хлеб. Что простые пехотинцы, что
пилоты во время долгого рейда, что диверсанты, заброшенные на вражескую территорию - все
они не раз и не два поминали благодарным словом знаменитые пшеничные галеты от того же
производителя. Те, спрессованные до камня, были сухими, но очень сытными. Их называли
"галетами Хардинга", потом, ласково, просто "Хардингами", а потом это слово так и
осталось в языке, даже без кавычек. Загляните в словарь, и он поведает вам, что хардинги
- это вид пресного пшеничного печенья.
Потихоньку ход войны переломился в сторону осаждённых, и скоро
линия фронта начала отодвигаться назад. Обессилевший, оголодавший, измотанный затяжной
схваткой враг сдавал позиции одну за другой. Месяц, вот ещё месяц - и вот пали флаги на
главном здании имперского государства. Солдаты победившей стороны бродили по взятой
столице, с интересом рассматривали необычную архитектуру и закусывали по пути
хардингами.
Сосед объявил о капитуляции. Война завершилась убедительной
победой и впечатляющей контрибуцией. Военные корреспонденты со всего мира разочарованно
вздохнули и разъехались по домам. Всё вернулось на свои мирные круги.
Сэр Уильям Хардинг был вызван на особое заседание парламента,
посвящённое исключительно его персоне. Премьер-министр держал долгую речь о Уильяме,
расписывая его заслуги перед страной в годы войны и то, как его незаметная мудрая помощь
спасла жизнь тысячам людей. Ничто фронтовики не вспоминали так тепло, говорил
премьер-министр, как его хлеб. Мало кто столько сделал для победы, сколько этот человек!
Сэру Уильяму Хардингу присвоили несколько орденов, дали звание
героя войны и вдобавок здесь же, на месте, торжественно посвятили в рыцари. В
современной структуре общества дворянство не значило ничего, кроме почётного титула, но,
так или иначе, сэр Хардинг стал лордом Хардингом. То был пик общественного признания.
Выше вершины не было.
Прошла ещё пара лет. Раны войны затягивались, северные земли
плодоносили ещё пуще, чем прежде, и все жили мирно и счастливо, купаясь в изобилии.
Ничто не предвещало грозы.
И тут лорд Хардинг вдруг сорвался с места и устроил такое, что
всколыхнулась не только страна - встал на уши весь мир. Планету трясло, ужасы следовали
чередой, слухи налезали друг на друга. Подключилась международная полиция, затем армии
нескольких стран, и только спустя неделю сплошных радиопереговоров, погонь и
перестрелок, лорда Хардинга удалось поймать.
Его везли к ступеням суда в бронированном автомобиле. Вокруг
бесновалось море прессы. Щелчки фотоаппаратов сливались в одну большую вспышку. Этот суд
ещё до его начала окрестили "процессом века". Когда лорд Хардинг, закованный в
наручники, поднимался к залу заседания, репортёры дрались и кусались за место в первых
рядах, опрокидывали кордоны полицейских и выхватывали друг у друга оборудование. Полмира
в назначенный час вперилось в телевизор.
В зале суда тоже бушевала буря. Присяжные и бесчисленные
консультанты возбуждённо переговаривались между собой в полный голос, открыто игнорируя
всякую дисциплину. Судья сломал три молотка, пытаясь призвать к порядку, а затем махнул
рукой и сам включился в перепалку. Людей в зале было в пять раз больше, чем он мог
вместить, и все в буквальном смысле сидели друг у друга на головах.
Лорд Хардинг ожидал на скамье подсудимых с абсолютно спокойным
и даже как будто скучающим видом.
Взял слово адвокат. Он считался лучшим в мире, ему
беспрестанно шептала в наушник команда из двадцати аналитиков, и всё равно через каждые
две минуты у него срывался голос, и ему приходилось прочищать горло и жадно пить воду.
Он отчаянно пытался блеять что-то о психическом срыве, о необходимости
невропаталогической экспертизы, о возможной недееспособности, но ненавидел сам себя за
убогость своих попыток. Это было как тушить пожар из водяного пистолетика.
Вытянуть клиента в этот раз не представлялось возможным.
Итак. Неделю назад лорд Хардинг прибыл с инспекцией в один из
сиротских приютов, содержавшихся из его благотворительных фондов. Визит прошёл как по
маслу. У ворот приюта лорд дружелюбно побеседовал со слепцом, что просил там подаяния, и
дал ему несколько монеток.
А затем началось. В лорда Хардинга словно вселился демон. Он
накинулся на нищего с кулаками, повалил его, оторвал у бедолаги деревянную ногу и этой
же ногой его жестоко избил. Затем он поджёг эту ногу и швырнул её в окна приюта.
Убедившись, что занялся пожар, лорд Хардинг грубо вскрыл одну из стоявших на улице машин
(игнорируя при этом собственную) и направился на свою загородную виллу, нарушая по
дороге все возможные правила движения и ставши причиной не меньше двадцати аварий в
разных областях страны. По прибытии он дикими манерами распугал всю прислугу, уничтожил
в воротах полицейскую погоню - как оказалось, в подвале хранился внушительный, причём
абсолютно иллегальный арсенал - и улетел с виллы на личном вертолёте.
Где-то по пути он успел обнулить все банковские активы своей
компании и перевести их на тайные счета в зарубежных банках. Через пару дней его след
обнаружился в одной из стран третьего мира, раздираемой на части гражданскими войнами,
где он щедро проспонсировал одну из местных революционно-освободительных армий и взамен
получил у них баллистическую ракету "воздух-земля", которую закрепил на своём вертолёте.
Затем лорд Хардинг направился в нефтедобывающий залив неподалёку и разнёс в клочья
гигантскую нефтяную платформу, причинив тем самым экономический ущерб в десятки
миллионов долларов и несказанный - экологический, так как по поверхности моря разлились
сотни тысяч галлонов нефти.
И это только начало. После долгого пути, наполненного битвами
и стрельбой, он обнаружился во главе отряда головорезов, взявшего штурмом космический
центр одной из крупнейших стран мира. Там, повязав всех учёных, он собственноручно свёл
с орбиты тридцать ценнейших спутников, которые бесполезными кусками металла попадали в
разных точках земного шара, тем самым лишив 25% мира Интернета, 45% - мобильной связи, и
85% - навигаторов.
Затем последовала долгая и кровопролитная погоня, в которой
участвовали тысячи солдат и десятки спецагентов со всего света. Лорду Хардингу почти
удалось стряхнуть преследователей у себя с хвоста, но наконец-таки его взяли: в
маленьком подозрительном кабачке, как раз в тот момент, когда он передавал представителю
известной террористической организации чемодан, набитый слитками золота, в обмен за
взрыв бомбы на грядущем всемирном съезде глав государств.
Адвокат закончил плести свою речь и сел, отдуваясь и оттягивая
галстук. Он чувствовал себя жалко. Что бы он ни говорил, всё звучало просто смехотворно.
Клиент совершил почти все преступления, известные современному человечеству. Их масштаб
и злонамеренность поражали. А стоило бросить один взгляд на лорда Хардинга, как
становилось ясно, что он находится в совершенно здравом уме и трезвом рассудке.
Оставалось лишь бессильно опустить руки. Защитить такого
клиента было невозможно.
Пришло время для оправдательной речи подсудимого. Тот неспешно
встал и прямо с какой-то неохотой вышел к барьеру. Мгновенно воцарилась полнейшая
тишина. Люди даже не дышали. Тысячи ушей и сотни камер готовились поймать каждое слово.
Лорд Уильям Хардинг поглядел на застывший в ожидании зал,
тяжело вздохнул, возвёл глаза к потолку и начал: