Никогда не забуду, как Будду с тобою вдвоем рисовали -
не на рисовой плотной бумаге: на сгибе рекламной обложки.
Будда будто смеялся над нами, и палец холёный в ладошке
зажимал вожделенно, и жмурился на пьедестале.
Африканских богинь треугольные, острые, чёрные груди; 
голова Иоанна в ногах танцовщицы беспутной на блюде;
и болит ипполитова грудь от копыт на груди Ипполита -
а вокруг Ипполита всё кровью полито, полито.
А ещё никогда не забуду я завтрак в стеклянной столовой:
за стенами прозрачными сад, где стесняются голые ветки;
каждый раз, когда кто-то входил, со стола улетали салфетки,
затихали, как бабочки, - взмах - и взлетали по новой.
И опять эти брошки, колечки, гребёнки, серёжки, застёжки
и сплетение тел (нет, смятение тел!) на картине Кокошки; 
и застенчивый отдых (когда ты устала) в конце галереи -
ты устала, я знаю. Тебя я жалею, тебя я жалею.
И уж если я помню об этом - забуду ли сам, если верю:
всё могло быть уютно и просто. Могло быть. Но поздно исправить.
И тоскливо от этого так, что тоску не удастся разбавить
самым красным вином в самой чёрнофигурной кратере.