Отец стоял в вышитой украинской сорочке в середине комнаты.
"Ригонда" издавала уютные позывные BBC.
Голос Солженицына, читавшего письмо 3-му съезду совписов, завораживал.
Отец сказал с улыбкой: "Хватит разоблачений. Пошли завтракать"
Среди живых листков самиздата Ю.Даниэль выбивал аккорды: идут по земле пилигримы!
Бродский картавил по радио из-за стены чемоданов: за неделею неделя тает в дымке..
Вслед за М рисовал на уроках карикатуру против оккупации Чехословакии: пять звездочек кругом, у каждой прорези шлема палача, в руках-лучах факелы, в центре флаг, отданный на заклание.
М несколько дней носил в лацкане самодельный флажок. Потом снял.
Как-то вызвал меня в коридор, сказал о Илье Рипсе.
Вот тогда и появился значок.
В комнате бывшего члена польской компартии слоился дым от "примы", как в камере французского поэта: теперь все чаще чувствую усталость, все реже говорю о ней теперь.
Пришло время нового костюма. Не черный и не синий. Получился странным: короткие узкие брюки, из спины наружу лезли нитки.
Пиджак, задуманный таким, как у The Beatles, напоминал то френч русской весны 1917, то скромное одеяние розовощекого Мао.
Портной смеялся, слушая мои жалобы.
На дне огромной ямы мы стояли у остановки трамвая.
То ли на ул.Мирной, то ли Московской.
Яма была до краев заполнена синим воздухом с облаками в нем.
На другой стороне улицы газетный киоск.
Из ближней Гертруды клубами раздавались три трампета Телемана с клавикордами.
Quo vadis? - тихо спросил себя опушенный молодой бородой узнаваемый прохожий.