Еще долгих семь дней длилось путешествие по тайге. Отряд передвигался ночью и в полной тишине. Любая попытка заговорить каралась немедленно и болезненно. Если и удавалось пообщаться, то только днем. Есаул оказался прекрасным рассказчиком и с удовольствием вспоминал свое путешествие по Тибету, который казался Николаю сказочной страной, где все иначе, нежели в реальном мире. Во время ночных переходов Николай вспоминал дом и милую сердцу Лизоньку. От этого становилось больно в груди, но он с мазохистским наслаждением вызывал в памяти ее лицо, словно связывал с этим некие неясные надежды. На седьмой день они услышали воду. Сначала только неясный шум, особенно заметный на фоне ставших уже привычными звуков леса. Потом потянуло свежестью, и воздух наполнился ароматами моря. К утру вышли на берег. Курума что-то приказал и скоро на волнах закачались лодки, которые до этого прятались в прибрежных камышах. Предводитель китайского отряда, после краткого разговора с японским офицером, увел своих людей обратно, в чащу. Пленных поместили в центре одной из шлюпок, а японцы сели на весла. Через час на горизонте показался корабль. Лодки ударились в железный борт японской посудины. Чтобы русские не бросились в воду, их обвязали канатом и словно мешки с картошкой втащили на борт судна. Только после этого к ним присоединились солдаты. Последним поднялся Курума. Началось долгое и изматывающее путешествие в лишенном какого-либо света трюме. Время перестало существовать. В какой-то момент, привыкший к монотонному голосу моря слух уловил вкраплениях незнакомых звуков. Где-то поблизости находилась суша. Есаул завозился и сел.
- Это плохо, сказал Ливкин, приподнимаясь на импровизированном ложе из тюков с прессованной соломой, - я надеялся, что нас отправят в Мацуяму или, на худой конец, в Кумамото или Хиросиму. В этих лагерях вполне сносные условия существования, медицинская помощь, нормальная еда и самое главное, соблюдение японцами всех международных норм применяемых к военнопленным.
- А куда же нас везут, в таком случае, - спросил Николай.
- А бес их знает, - пожал плечами есаул, - но точно знаю, нам это место не понравится.
Примерно через пять дней, люк над головой заключенных открылся и в привыкшие к темноте глаза ударил безжалостный свет. Их подняли на палубу. Когда зрение восстановилось, они увидели, что корабль встал у пустынного, песчаного берега. Шлюпки снова спустили на воду. На этот раз с ними поплыли Курума, помощник капитана и всего пять солдат. Есаул, который внимательно прислушивался к разговору японских офицеров побледнел.
- Что случилось, шепотом спросил Николай.
- Я, кажется, понял, где мы, - так же, тихо, ответил Ливкин, - это остров Мотобу, префектура Окинава. По крайней мере, это единственное знакомое мне название, которое они произносили.
- И что страшного в этой Мотобе, - Россов невольно поежился.
- Единственный лагерь, который, по имеющейся у меня информации, здесь есть - это тюрьма для японских уголовников и дезертиров, - есаул замолчал, - нас здесь никто и никогда не найдет. Считай мы уже мертвые!
Именно в этот момент, словно в подтверждение весомости и неотвратимости его предсказания шлюпка, на которой они плыли, ударилась в песчаный берег. Их встречали трое конных офицеров полиции. Один из них переговорил с Курумой, отдал своим людям короткий приказ и они, окружив русских, погнали их в глубь острова. Примерно через три часа пути впереди показался высокий забор, который, казалось, тянулся от одного края горизонта до другого. Самой выдающейся деталью этого абсолютно невыразительного архитектурно сооружения были грандиозные, но такие же лишенные отличительных особенностей ворота, которые стали открываться при приближении каравана из полицейских и пленных. Внутри тюрьма словно уменьшилась в размерах, но не стала менее унылой. Почти всю территорию этого учреждения занимали одноэтажные бараки, между которыми бродили люди в одинаковых серых робах. Появление новичков, да еще и иностранцев не могло пройти незамеченным в этом мире отверженных. Группы заключенных начали стекаться к русским, которых прогнали через лагерь и втолкнули в новое жилище. Когда бамбуковые ворота захлопнулись за ними Россов и Ливкин остались один на один с реальностью в виде огромного японца, который сидел на грубо сколоченных нарах в окружении многочисленной свиты из своих боле мелких соплеменников.