Через два дня, Николай в сопровождении светлоглазого японца и четырех одетых в штатское сопровождающих с выправкой кадровых офицеров оказался в Токио. В закрытом экипаже он был доставлен в небольшой особняк, соседствующий с творением великого Чжу Шунь Шуя - Койсикава Коракуэн, "садом удовольствий последнего". За время путешествия, чувство апатии и безразличия, которое он испытывал после того, как открыл капсулу, сменилось гнетущей тоской, которая овладела всем его существом. Она усиливалась с каждой минутой, высасывая из него остатки сил. Когда они прибыли к месту назначения, сопровождающим пришлось буквально нести Николая. Сейдзо не скрывал своего беспокойства по поводу состояния пленного. Осведомленный, значительно лучше Россова, по поводу того, что с ним происходит, он прекрасно понимал, что счет пошел на часы и если им не удастся задуманное, они потеряют бесценный материал, за которым члены общества охотились не один десяток лет. Как только за вновь прибывшими закрылись двери Накамура развил бурную деятельность. Непрестанно кланяющиеся фигуры в одинаковых серых хламидах, встретившие их внутри, повинуясь его отрывистым командам, разбежались в разные стороны, а Николая осторожно подняли на руки и перенесли в просторное помещение. Его положили в центре, в окружении нескольких жаровен, из которых сочился приторный дымок. Сознание Россова металось между явью и воспоминаниями то, погружая его в дни беззаботной юности, то возвращая в этот странный дом, наполненный тенями и чужой речью. Ему вновь было все равно. Он покидал этот мир и желание покоя, напомнило ему слабый блик былых чувств, которые он почти не помнил. Повинуясь воле Сейдзо, вокруг него стали собираться обитатели этого странного места. Трое приблизились к русскому офицеру и опустились на колени. Один положил руку ему на лоб, второй коснулся пальцами сердца, третий остался недвижим, не сводя с него своих блеклых глаз. Они были старыми...очень старыми. Спустя некоторое время тот, что только смотрел, повернулся к Сейдзо и просипел
- Ты не опоздал, но был близок к неудаче, - он пожевал воздух своим беззубым ртом. Но он сильный, слишком сильный для предка. Даже сейчас, на границе миров, его дух сожрет его.
- Что же делать преподобный, мы не можем потерять его, - Сейдзо всем своим видом демонстрировал отчаяние, насколько это было, возможно находясь в глубоком поклоне.
- Если бы у нас было время, - бескровные губы продолжали свое безостановочное движение - мы могли бы подготовить его, и тогда предок стал бы обладаьелем этого сосуда.
- Но у нас нет времени преподобный, - Сейдзо прилагал все усилия, чтобы не показать свое беспокойство и раздражение оттого, что он вынужден почтительно выслушивать, то, что вещают эти иссушенные обломки былого величия.
- Да, времени нет, - старик задумался, - у нас есть меч. По толпе "серых" пронесся встревоженный шепот. Головы колдующих над Россовым медиумов дернулись и повернулись в сторону говорившего.
Но он словно не заметил этого, - у нас есть меч, - повторил старейшина, - и это единственное чем мы можем удержать его.
То, что произошло дальше, стало неожиданностью даже для Накамуры. Не успел преподобный договорить, как один из старцев, тот, что держал Николая за запястье, с невероятной скоростью выбросил вторую руку, с тонким, как игла кинжалом, целя в горло старейшины. В тот же миг тело преподобного отклонилось ровно на столько, чтобы пропустить мимо себя смертоносное лезвие, широкий рукав метнулся к лицу нападающего, человек закричал, но уже в следующую минуту крик сменился жутким хрипом вперемешку с омерзительным бульканьем. Тело медиума рухнуло рядом с русским, забрызгав его лицо кровью хлынувшей из перерезанного горла. Сейдзо отметил, что клинка он так и не увидел. Поистине, недооценивать преподобного - большая ошибка. Подумав так, он поймал на себе внимательный взгляд бесцветных глаз, и поспешил склониться в поклоне, демонстрируя свою покорность.
- Окада не согласился с моим решением и воспользовался своим правом оспорить его, - голос старейшины был, по-прежнему, ровным, - теперь принесите меч.
"Серые" убежали, но вскоре вернулись, неся черный, лакированный ларец с красной печатью Тенчу на крышке. Его установили рядом с Николаем и оставшиеся в живых медиумы, осторожно извлекли из его недр, быть может, самый древний клинок, из тех, которые Сейдзо видел в своей жизни. Судя по длине лезвия и узору на гарде - это было не оружие воина, а орудие палача. Преподобный взял меч в обе руки, встал над русским и медленно погрузил лезвие в область над ключицей. Николай дернулся, глаза его широко открылись, а из горла вырвался толи хрип, толи стон. "Словно раздавленное насекомое", - подумал Сейдзо. Старейшина, держа меч в одной руке, пальцы второй погрузил в кровь и размазал ее по свободной от плоти части лезвия. Затем провел красную черту поперек своего лба и закрыл глаза. Сначала Накамуре казалось, что ничего не происходит, но потом он стал различать низкий вибрирующий звук, который усиливался, набирая силу и словно заполняя собой помещение. Его источником были настоятель и его последователи. Когда гул достиг своего пика и стал практически невыносим для уха жизнь эмиссара Тенчу, Накамуры Сейдзо, преподобного, его учеников и слуг оборвалась.