"Послушайте, Коля, как же так получилось, что вы конкурируете с Вахтанговым?" - Лариса Петровна Белохвостикова дулась на коллегу. - "Ведь его же сам Дмитрий Иванович порекомендовал. И еще его поддержал "Выбор России" Гайдара".
"А-а, Гайдар?! "Бюрократы и карьеристы объединяйтесь"? Ну-ну. В такое движение такие и нужны... Потому что я первым заявил о выдвижении в этот округ. И не я конкурирую с Вахтанговым, а он пошел в округ, занятый мной".
"...Вы же понимаете, что демократам надо быть сплоченными".
"А вы понимаете, что к прекрасным законам нужны еще мускулы для их реализации? А без мускулов чиновники плюют на законодателей? И какие мускулы, то есть организацию, реально предлагают Скворцов и Вахтангов? У них же денег нет, чтобы добиваться своего".
"Понимаю. А у вас есть?".
"У меня есть связь с бизнесом. А у бизнеса - деньги, чтобы отстаивать свое мнение".
"Но дисциплина должна быть. А потому я в округе буду поддерживать того, кого предложили всем известные авторитеты".
"А я думал, что вы за демократию, в которой в конкурентной борьбе рынок, то есть избиратель, определяет победителя. А вы, оказывается, за авторитаризм. Есть авторитеты и их волю надо навязать, даже если она не безупречна..."
Журналистка промолчала в ответ, а Карпов про себя выматерился.
Блин! Четвертая власть! Как с ними тяжело.
Карпов впервые в своем сознании отделил себя - "пиарщика", работающего журналистом, от журналистов, своим "пиаром" вторгающимся в политику. Эти дурацкие эмоции, эта влюбленность в созданных самими же кумиров! Ну хотя бы доля критического анализа ко всем этим самовлюбленным нарциссам у журналистов должна же быть!
Сколько раз Карпов спорил с Белохвостиковой в редакции, что не надо создавать тепличных условий своим единомышленникам. Что как раз наоборот, с единомышленников и спрос должен быть более суровый. Так как душой болеешь за общее дело, это дело нельзя давать загубить.
Но - нет! Разве бабе прикажешь? Втемяшилась в голову любовь, помутилось сознание, и готова простить своему избраннику все. Вот почему политика - не бабское дело. Нельзя идти на поводу эмоций.
Но вся беда в том, что во влюбленности в созданных кумиров черпая собственные силы, журналистка тиражом в сотни тысяч насаждала эту симпатию целой армии. Вводя читателей в состояние веры в своего кумира, как в транс, она даже не понимала, что, когда очарование растает, и читатели увидят, что карьерист смылся, взяв банк и опозорив невесту, столько злобных недоброжелателей вырастет из пока еще фанатов демократов. Как ей это объяснить? Никак. Потому что никак не изменить женщину с ее любовью к эстетике и эмоциям вопреки прагматической осторожности.
"Ведь доведут ее политические альфонсы до банкротства. А она - своих читателей. Твою мать!"
Она была не замужем. И, как у покойного редактора, семьей для нее стала ее газета. Ее она любила, лелеяла, прощала ей все и жила только своей "Вечеркой". Как можно заслужить доверие матери, похвалив ее ребенка, так и симпатии Белохвостиковой можно было легко приобрести, похвалив газету. Об этом знало большинство местных депутатов-мужчин и пользовалось этим. Получался бесплатный "пиар" на эксплуатации материнских инстинктов. Николай пытался было объяснить даме, что ее бессовестно обманывают. Но как можно ТАКОЕ сказать женщине в лоб? У Карпова не поворачивался язык.
И он надеялся, что ее отрезвит хотя бы жестокая реальность, забота о хлебе насущном. Тем более, что действительность буквально кричала о необходимости позаботиться о своем самосохранении. И связана новая ситуация была не только с провалом реформы и гиперинфляцией, но и с личностью нового редактора газеты.
Впрочем, с другой стороны, и чего бы Николаю волноваться о каких-то политических принципах постороннего человека, тем более, противоположного пола, и не подруге, а просто коллеги? Но Карпов видел, как ее слепота буквально губит общественную поддержку рыночников. Потому что она верила популистам, а не прагматикам. И она именно "верила", а не анализировала.
"Писать проблемные статьи - не мое, - отговаривалась Белохвостикова. - Я люблю и умею писать репортажи".
"Репортажи", это значило для журналистки, что пришла, увидела, быстренько передала новость в газету. А насколько логично это событие, или оно специально подсунуто ей под нос для тонкой политической PR-кампании, об этом судить она не бралась. В лучшем случае, просила прокомментировать событие каких-либо экспертов.
То, что нежелание системно мыслить и прогнозировать на перспективу очень опасно прежде всего для нее самой, она в скором времени почувствовала. Новый редактор газеты Хаз Шамилов решил потихоньку убрать своих конкурентов в газете. Конкурентами были все журналисты, работавшие в "Вечерке" на момент его избрания редактором. Хазу нужно было их заменить на пришедших после его избрания и не имеющих прав на созданную независимую газету. Это поведение казалось настолько чудовищным, что поверить в такую логику было трудно. И журналисты долгое время объясняли шаги редактора нелепицей из-за его низкой квалификации менеджера. А все объяснялось совсем другим - вопросом владения газетой.
Долгие судебные тяжбы еще продолжались после смерти Гаврилина, но становилось ясно, что газета станет независимой. Этого добивались все сотрудники редакции и очень многие читатели. Кто же становился хозяином "Вечернего Города"? Этот вопрос обсуждался в то же самое время, когда началась приватизация государственной собственности. По логике вроде бы выходило, что все те, кто и боролся за ее независимость и был в штате. Обнадеживающе по этому поводу высказывался и заместитель редактора газеты Хаз Шамилов, которого "старики" редакции энергично предлагали утвердить всему коллективу в качестве первого менеджера - редактора.
Юридически права у всех были одинаковыми, но статус заместителя редактора, такого же, как и у Нилова, давали Шамилову моральное право рассчитывать на успех. И поскольку Нилов был преклонного возраста, а другому "заму" вот-вот должно было "стукнуть" всего сорок лет, то фортуна явно улыбалась спортивному и поджарому Хазу. Так и произошло.
На собрании сотрудников редакции, посвященному избранию нового руководителя, фактически была выставлена одна кандидатура. Правда, молодой и талантливый обозреватель Артуров предложил внести в список для голосования тоже молодого и тоже талантливого Петросяна, который одно время исполнял обязанности заместителя редактора. Но журналисты не хотели видеть над собой начальника, намного моложе себя.
Однако все понимали ответственность выбора и как-то быстро принимать решение не хотели.
"А почему бы и не рассмотреть альтернативные кандидатуры?" - задал модный вопрос еще один молодой и талантливый журналист Антон Феликс.
Вообще молодежи в редакции было много. Покойный редактор Гаврилин умел подбирать молодежь, а потом уже в коллективе доводить ее способности до общественного признания.
"А мне бы хотелось прежде всего послушать от Хаза Хазовича какие-то идеи по маркетингу газеты. Как мы будем въезжать в рынок с первого января? Совершенно непонятно", - сказал Карпов.
Больше никаких мнений против общего настроения "одобрить без рассуждений" не высказывалось. Однако этого оказалось достаточным, что просто слова на собрании уже предопределили очередность выдавливания Хазом конкурентов, которые были способны в будущем открыто отстаивать свои права. Так вся молодежь - Артуров, Петросян, Феликс и Карпов в этом порядке и подверглась выдавливанию из редакции.
Сначала четыре месяца новый редактор просто не ставил в номер талантливые публикации Гафара Артурова, а потом уволил журналиста. Все в редакции были шокированы явной несправедливостью происходящего. По существу редактор был не прав. И журналистская вольница привыкла высказывать свое отношение к происходящему прямо, как при Гаврилине. Однако спорить с редактором было тяжело. Юридические зацепки - неопубликованные долгое время статьи, давали основание для увольнения. Гафару пришлось судиться, по суду восстанавливаться на работе. Однако всем было ясно, что печатать Гафара Хаз не будет. И журналисту пришлось уволиться.
Следом за Гафаром на конвейер увольнений попал Петросян. Его талантливые проблемные статьи и репортажи тоже перестали появляться на страницах газеты. Однако увольнять его Хаз сразу не смог. Все журналисты возмущались явной предвзятостью нового руководителя.
На время Хаз отстал от Петросяна и тут же взялся за Феликса. Журналистам стало страшно. Кукушонок в кресле покойного Гаврилина упорно выкидывал из гнезда всех вскормленных здесь птенцов.
"Слушайте, Лариса Петровна, когда мы этому положим конец?" - спросил Карпов Белохвостикову.
"А что мы можем сделать?"
"Отказаться работать с таким редактором. Потребовать от него прекратить сведение каких-то личных счетов. Ведь видно же, что разбирается с теми, кто вымолвил хотя бы слово "не так" на собрании по его избранию".
"И что произойдет? Мы не будем печататься. А наши статьи ждут люди. Мы их накажем?"
"Во-первых, не мы, а Хаз. А, во-вторых, а если мы смолчим, то завтра наступит и наша очередь, и люди точно не прочтут наши статьи".
"Нет, Коля. Мой протест должен выражаться только в одном, - Белохвостикова отвела взгляд от Карпова на лист белой бумаги, заправленный в печатную машинку, стоящую на столе перед журналисткой. - Я должна хорошо исполнять свои профессиональные обязанности. Редактор должен видеть, что он борется с людьми, которые качественно работают. И тогда он поймет, чего он лишается в результате своей политики..."
"У-у-у! - разочарованно протянул про себя Карпов, глядя на Белохвостикову. - Про хорошую работу в ответ на притеснения я уже слышал в школе. И от самой власти, и от ее рабов. Рабская психология".
Николай уже понимал в ту пору, что в "Вечернем Городе" главная ценность редакции не стулья и старые пишущие машинки, плюс небольшой запас газетной бумаги на складе. Что главный капитал "Вечерки" интеллектуальный - раскрученные имена журналистов. Если бы журналисты смотрели на себя и свою "раскрученность" как на капитал, то кто здесь богатый, а кто нищий, еще вопрос абсолютно неясный. Писать материалы Хаз не умел. Чего он делал при Гаврилине в редакции, оставалось загадкой для всех сотрудников. Хаз был никто с огромными юридическими правами. А имена журналистов - главный интеллектуальный капитал. И этот капитал мыслил прежними категориями наемного работника.
Призывая читателей бороться за рынок, сами журналисты, как и многие депутаты, боялись этого рынка. Получалась чистой воды провокация. С одной стороны авторы "Вечерки" "звали людей на баррикады", а с другой красивыми словами прятались от ответственности.
"Блин, ну когда они посмотрят на интеллектуальный труд как на свой капитал?" - думал Николай. В отношении себя Карпов был спокоен. Он завершал работу над систематизацией своих знаний по предвыборному "пиару" в брошюрку. И Николай считал, что со своими знаниями он рынком будет востребован. Поэтому смотреть на редактора как на благодетеля, который, родимый, один на всем белом свете дает ему возможность заработать на кусок хлеба, Карпов не собирался.
Слушать коллегу о том, что со своей уникальной квалификацией не надо комплексовать перед неудачливым и несправедливым менеджером, журналисты не хотели. Боялись принимать на себя ответственность за серьезное решение. Николай это понял, плюнул в сердцах, пошел к редактору и отнес заявление об увольнении по собственному желанию.
Редактор удивился:
"А почему, я вроде пока не предъявляю к тебе никаких претензий? Дома что-то случилось?"
"Да потому, Хаз Хазович, что вы разваливаете редакцию, незаслуженно придираетесь к авторам, сводите свои счеты. В творческом коллективе нездоровая атмосфера. Так нельзя. Вы это понимаете. Но вас и не переубедить".
"Ну-ну. - Хаз зло сверкнул глазами и поставил свою резолюцию на заявлении - Ты еще пожалеешь об этом. Имей в виду, что второй раз я тебя к себе принимать не буду!"
"Вы еще не уволили, а уже говорите о приеме..." - Николай дерзко намекнул редактору, что он понимает, что именно редактору неприятна потеря, а не наоборот.
Шамилов понял это и затаил обиду на непокорного журналиста.
...Вся эти история с увольнением Карпова из газеты, уходом Николая из городского Совета были за полгода до теперешнего разговора с Белохвостиковой. И вот теперь они стояли друг перед другом как конкуренты. Что должен был сказать женщине Николай?
Что он не пел дифирамбы рынку и демократическим свободам, а просто вступил на территорию конкурентной борьбы и отсутствия гарантий. А она кричала о рынке, но боится его. Так же как кричат о рынке и боятся его те теоретики из академической среды, за которых она и собирается агитировать на выборах. Действительно, она - их, а они - ее...
Карпову было очень непросто. Демократка, модная смелыми разоблачениями и потому популярная, страшно навязывала читателю суррогатных демократов, не ставших рыночниками. Это должно было вскоре больно ударить. Просто объяснить коллеге в чем ее системная ошибка, было невозможно за отсутствием у нее системы. И из-за ее нежелания эту систему иметь. А воевать с ее эмоциями, "нравится - не нравится", мужчине казалось склочной разборкой на коммунальной кухне.
Однако, как "пиарщик", Николай понимал, что у этой слепоты страшная сила. И ее приходилось учитывать.
...А Белохвостикову, с которой новый редактор учился студентом в одной группе, Хаз все равно уволил в числе последних и с большим скандалом.