Я понимал, что администрация школы - это те же учителя, у которых чуть меньше уроков, чуть больше зарплаты и ответственность за организацию работы школы. Но кроме понимания было еще и общество - люди, в присутствии которых меня унизили. Директор извиняться не собирался. И, чтобы реабилитироваться, мне нужно было брать инициативу в свои руки.

Я решил организовать забастовку учителей. Идея стачки витала в воздухе и без моего личного конфликта с администрацией. Вернувшись из отпуска, учителя активно обсуждали забастовку шахтеров, поддержавших Б. Ельцина и демократов на первом съезде депутатов СССР. В условиях дефицита товаров и официальной демагогии с телеэкрана общественное мнение было на стороне протестующих.

Мы в учительской курилке уже вдоволь наговорились на эту тему, и я уже высказывал мысль, что и учителям не мешало бы заявить о своих правах на нормальную жизнь. Учителя сочувственно поддакивали, но не верили в серьезность этих слов. Еще за неделю до конфликта с директором учитель труда Володя с иронией, за которой неумело пряталась надежда, переспрашивал меня: "Ну что, объявишь о забастовке?" Тогда я ответил, что необходимо знать готовность учителей поддержать инициативу. После того, как обнаружилось, что исполком отказал учительнице поставить ее в очередь на покупку автомобиля, я прямо сказал Антонине Александровне, что если ее не поставят на очередь, то мы будем использовать отказ как повод для стачки. И, когда на совещании учителей я объявил о составлении списка желающих попасть в эту самую очередь, мне хотелось посмотреть, насколько учителя способны на организованный протест.

Результат-то разочаровал! Желающих, чтобы кто-то для них что-то делал, хоть отбавляй, а вот бороться за свои права никто не хотел. И потому брать на себя огромную ответственность организатора, без потенциальной поддержки за спиной, было противно. Я этого очень не хотел. Но в этом оставался для меня единственный шанс реабилитировать свою репутацию, униженную оскорблением директора. Ситуация меня выталкивала в организаторы, хотя от этого на душе было просто погано. Я вынужден действовать помимо желания.

И все же я решился. Для этого использовал специфику собственного положения в школе. В ту пору было заведено, чтобы кто-то в любом трудовом коллективе периодически промывал мозги на собраниях официальной пропагандой. В школе, естественно, все карты в руки были историку. Это была моя "общественная нагрузка". Все, чертыхаясь, обычно терпели этот догматический официоз как обязательную процедуру. Готовить эту белиберду администрация заставляла через силу.

А тут за полчаса до традиционного еженедельного оперативного совещания я сам, подготовившись, подошел в кабинет завучей. В кабинете были все завучи и даже директор. Я спросил о цели совещания и предложил впервые в этом году провести "политзанятие".

"Давайте и начнем с него совещание", - обрадовалась Ольга Африкановна. Потому что она знала, что обычно под этим словом скрывается вымученное блеянье назначенного пропагандиста о том, во что сам он не верил. И поскольку ему тоже это было противно, то все укладывалось в пять - максимум десять минут.

"Нет, лучше им закончить совещание, потому что обсуждение будет бурным".

"А почему?" - насторожилась вся администрация одновременно с вопросом Ольги Африкановны.

"Да я хочу рассказать о состоянии экономики страны в свете выступлений народных депутатов на съезде и сравнить его с положением учителей".

Фраза "в свете выступлений" убаюкивала своей знакомостью. Совсем недавно мы выступали с политинформациями "в свете решений" съездов, конференций и пленумов КПСС. Положение учителей, когда с прилавков все стремительно сметалось, школьное руководство тоже задевало. И потому завучи горько улыбнулись мне и друг другу. В этой улыбке было и понимание, и разрешение.

"Кстати, я принес на занятие журнал "Англия". Там есть данные о том, сколько получают завучи в Великобритании. Хотите почитать перед началом?"

На 15 минут я оставил их в кабинете наедине с журналом. А потом вернулся. Завучи были удрученные. В журнале значилось, что их коллеги получают в Англии тысячу двести рублей в советских деньгах. Тогда за свободный обмен валюты давали длительный срок заключения. Рынка валюты не было. И нам официально объявлялось, что 1 доллар равен 65 - 68 советским копейкам. На самом деле, в эти годы гласности советский публицист-международник рассказывал в "Литературной газете", что за 1 доллар в западноберлинском банке при обмене с него брали три советских рубля. То есть, на самом-то деле, английский завуч реально получал около 4 тысяч тогдашних рублей. А советский завуч - около 300. Такая вот математика.

Мы перешли в кабинет физики, туда, где директор давал свои уроки, и где должно было проходить совещание всех учителей школы. Пока никого не было, подогретые мной завучи стали говорить о своих болях, о положении дел.

"Да что там говорить! - воскликнула в сердцах завуч Галина Васильевна, - бастовать надо!"

Я в ответ промолчал, потому что прекрасно понимал - одно дело эмоциональный выдох без свидетелей, другое дело - слова ответственного лица перед вверенным ему коллективом. Ольга Африкановна поддержала Галину Васильевну, но более осторожно, без слова "забастовка".

В кабинет стали подходить учителя, и подключаться к неофициально начатому разговору.

"Николай Иванович! А что это у вас за листочки на подносике лежат?"

"Да я в конце занятия хочу провести небольшую анкетку..."

Совещание шло как всегда нудно. Сначала Ольга Африкановна прочитала всем вслух первую страницу журнала, где записаны правила заполнения. Этот журнал и так все учителя видели ежегодно и многократно, и грамоте были обучены. Но она все равно прочитала, "чтобы учителя не говорили, что не знают". Затем завуч сообщила, что их будут выдавать на воскресенье, чтобы мы "посидели один выходной за журналом и в понедельник принесли его в классы". Поскольку заполнять нужно было десятки страниц, и выходных у учителей и так один, это означало, что две недели мы будем работать практически без отдыха.

Далее Ольга Африкановна рассказала о причинах неурядиц с классным расписанием.

"Вы поймите, завуч, составляющий расписание, впервые столкнулась с такой работой. Вы должны ее понять. Я, конечно, могу сделать его. Мне обычно для этого нужно посидеть три ночи. Но пусть она один раз помучается, зато научится. Некоторые учителя не хотят понять сложности обстановки. Вчера один разъяренно врывается в наш кабинет со своими претензиями. Я даже подумала, пускать ли его такого в класс, к детям на следующий урок. Просто недопустимо такое поведение!"

И назвала мою фамилию.

Затем выступала завуч Галина Васильевна. Опять о непорядках в школе, о невозможности разобраться, сколько учеников в классах на первое сентября. Особенно в параллели седьмых классов. То есть там, где работаю я. И где сами завучи не могут поровну поделить между классными руководителями двоечников и успевающих детей. Опять получалось так, что мы вроде бы виноваты, что она не справилась с работой.

"Непорядки идут от нежелания учителей помочь друг другу. Вот дежурство родителей по микрорайону. В конце прошлого года Карпов что-то напутал, кого-то там заменил, в начале года не предупредил, и в результате в начале недели никто из родителей микрорайон школы не охранял".

Вот ведь как! Оказывается, я не выручил умолявшую о помощи завуча, а внес сумятицу!

Далее выступила завуч по воспитательной работе Нина Петровна. Она также осуждала меня за то, что я не был на совещании, где обсуждался план воспитательной работы на год.

После этого Ольга Африкановна завершила совещание.

Прошло уже полтора часа промывания наших мозгов. После честно отработанной смены усталые учителя нервно ерзали на стульях, с недоумением смотрели на розданные мной листочки, шикали в мою сторону, что не мешало бы мое выступление отложить. Сзади сидел молодой физрук. Он грубо ткнул меня в плечо:

"Слушай! Может, замнем твой выход на сцену?"

"Перебьешься", - ответил я.

Физрук опешил, а Ольга Африкановна предоставила мне слово. Директор вышел из класса, побаиваясь, что сейчас начнется сведение мной личных счетов, а не политзанятие.

"Жаль, что вышел из класса Владимир Михайлович, - начал я свою речь. - И я вынужден говорить в его отсутствие. Вы, Ольга Африкановна, прекрасно знаете, что вчера произошло. Во время моего отсутствия в школе мне поставили 12 уроков в расписании, меня не предупредив. Когда я обратился к вам за помощью, вы вначале ничего не сделали, чтобы выйти из того положения, в которое меня же и загнали. А совещание по воспитательной работе тоже было назначено и проведено, после того как мне сделали методический день. И когда я напомнил директору, что не только обязанности, но и права у учителей должны быть, он сказал (жаль, что я не могу сказать это в его присутствии): "Пошел ты со своими правами туда, откуда пришел!" Вот почему я пришел в таком состоянии к вам, Ольга Африкановна. А вы даже на один урок не хотели меня подменить, чтобы исправить положение!"

Учителя возмущенно покачивали головами, поводили плечами.

"И вы все это знали, - констатировал я. - А теперь я перехожу к политическому занятию".

Сначала я прочитал информацию о заработках работников образования Англии, а потом перешел к специально подготовленным выдержкам из выступлений народных депутатов СССР на первом съезде. Нет никакой надобности приводить многочисленные примеры из политических докладов. Но три маленькие выдержки сделать надо. Потому что они напрямую были связаны с положением тех, кто сидел передо мной.

Доктор экономических наук Н.П. Шмелев говорил: "Степень эксплуатации рабочей силы в нашей стране из всех индустриальных стран самая высокая. Из валового национального продукта на зарплату у нас приходится примерно 37-38 процентов, в индустриальном мире этот показатель составляет 70 и более процентов".

Доктор экономических наук Г.Х. Попов точно подмечал: "Мы должны дать возможность эффективно работать всем, кто хочет работать. На этом надо сосредоточиться. Центр проблемы не в том, что и как разделить, а в том, чтобы дать возможность желающим работать".

Народный артист СССР Р.А. Быков признавался: "Я помню, как во время войны мы приехали в город Йошкар-Ола, ленинградцы и москвичи, и школ не хватало. И третью смену сделали, и при коптилках учились. Но никому не приходило в голову посадить больше 25 человек в классе".

После многочисленных примеров я перешел к подробностям нашей жизни.

"Товарищи! Вдумайтесь! Наша учительская ставка зарплаты - не просто расчетная единица бухгалтерии. Это - медицински продуманная нагрузка на человеческий организм. Это - 8-часовой рабочий день на производстве. Но ИТР не будут работать за эти 130 - 160 рублей! И при этом у них есть возможность подработать на стороне в кооперативах. А у нас?

Завод может в случае нужды выделить рабочему машины, стройматериалы. А у нас? Ни рабочий, ни ИТР не покупает станки и кульманы. А кто нам дает книги, иллюстрации, замки и ключи, краску и линолеум?

Вспомните, что вы могли купить в магазине до повышения зарплаты пять лет назад. И что теперь делать с выдаваемыми нам бухгалтерией бумажками? Вспомните, в каком году вы собственного ребенка провожали первого сентября в школу. Сколько времени вы, воспитатели, тратите на общение с ним? Почему многие из вас не замужем? Как относятся к слову "учительница" неженатые мужчины?"

В этом месте учителя, следившие за моим выступлением, затаив дыхание, взорвались.

"Да что говорить!"

"Разве это жизнь?"

"Есть нечего, а работу давай!"

"А я своего сына только спящим и вижу..."

"Купить на наши гроши ничего нельзя даже по талонам!"

"А от меня мужики разбегаются, когда я говорю, что работаю в школе! - в сердцах выкрикнула одна старая дева. - Даже завалящие пьяницы!"

Все нервно захохотали.

Я продолжал:

"Поднимите руку те из вас, в чьем классе выпускники не жили бы лучше вас вашими стараниями! Выпускники, которые не смотрели бы на вас свысока за вашу же нищету?

"Да что говорить, Николай Иванович!"

"Не сыпьте соль на рану!"

"Бастовать надо!" - отвечали учителя.

"Вот и я за то же. Кто за забастовку - нарисуйте крестик на листочке бумаги. Кто против - поставьте "минус" и положите в конце совещания на учительский стол. Ответственность за последствия беру на себя. Считайте меня своим подстрекателем. Обещаю не начинать действий без совета с вами, без забастовочного комитета.

Надо создать такой комитет и начать подготовку к городской забастовке работников народного образования. И подключить к ней медиков. Потому что если мы выживаем за счет нагрузки в полторы ставки, то медики - за счет двух ставок".

Оказывается, во время моего выступления в кабинет вернулся директор. Он попытался пару раз прервать меня, но я уже полностью владел аудиторией. Позже он произнес, что, мол, отработать надо то, что мы получаем. Завучи, перед совещанием возмущавшиеся своим материальным положением, теперь публично осуждали мое предложение.

"Да вы что! Увеличится преступность! Остановятся предприятия!"

"А, может, ограничимся петицией и пошлем ее куда-нибудь?.."

Но самой ханжеской оказалась позиция парторга школы. После моей речи часть учителей сразу же поставила крестики на бумаге и передала мне листочки. В том числе и наша дама-парторг. Я видел, что ее листочек, хотя и был перевернут, но давлением ручки изнутри ее бумажки выделялся жирный крестик. Однако это не помешало ей выступать перед всеми с осуждением идеи забастовки.

Публично "против" высказались директор, два завуча и парторг. На собрании по разным причинам присутствовало только 34 человека. "Крестиков" за забастовку оказалось 18.