1

Нет, это не жизнь. Вы нигде не встречали ее молодость? Кошмар. Обычно, когда она умывается, она старается в это зеркало не смотреть. У него неправильное освещение. Освещение должно быть спереди, а у нее в ванной оно сзади. В этом зеркале она себя боится. И есть чего. Начнем с того, что ей уже тридцать два. А это значит, что если бы она была лошадью, то давно отправилась бы на живодерню. Вы бы уже забыли о колбасе с добавками ее бренного тела. С другой стороны, если бы она была попугаем, то считалась бы еще птенчиком...

А еще - эта улыбка.

- Владка, - говорили ей с детства все знакомые. - У тебя улыбка бультерьера.

Дура. Она тогда так этим гордилась и считала себя красивой девочкой. Пока ее соседи не завели бультерьера. Уже щеночком он ей не понравился. Когда же он вырос и улыбнулся... Боже, почему люди так плохо к ней относятся? Но люди, вообще говоря, ко всем относятся плохо. Надо отдать им в этом должное. По-моему, человек - это не очень хорошее животное.

Она - телохранитель. Она хранит свое тело, потому что у нее нет шансов получить другое или исправить злополучную улыбку. Да и ноги тоже... Когда она узнала, что юбка должна заканчиваться на красивой части ног, ей пришлось надеть брюки.

Она вообще слишком много думает о своей внешности. Да, рассуждать о красоте - удел уродов. Так уж сложилось в обществе. Хотя, если честно, она живет не в обществе, а в квартире. И пытается сейчас умыться. Думаю, ей это удастся.

Сегодня воскресенье. И слесари-сантехники сидят по домам. Слесарь-сантехник, по сути, существо безобидное, но из-за своей пассивности - вредное. Человечность редко прокрадывается в его сердце. Хотя, с другой стороны, если глубоко покопать в его душе, там, скорее всего, можно найти и здравый смысл, и патриотизм, и даже четкую жизненную позицию. Только дело в том, что ей не нужен сантехник с четкой жизненной позицией - ей нужен сантехник, который умеет чинить канализацию. А эти две вещи редко счастливо объединены в одном человеке.

Она умывается горячей водой. А вы? Впрочем, даже если вы принимаете контрастный душ, а потом прыгаете в прорубь, вы ее на это не спровоцируете. За тридцать два года у нее сформировались стереотипы, первый из которых гласит:

- Влада, не слушай дураков, которые принимают по утрам контрастный душ, а потом прыгают в прорубь. Умывайся всегда горячей водой.

Это глупо? Ну скажите, это глупо? То-то же. Она умна, как черт! Некоторые злопыхатели, правда, тут же  добавляют:

- Но и страшна так же!

Завистники. То, что она говорит, нужно записывать, распечатывать в трех экземплярах и давать ей на подпись. И если, прочитав, она это подпишет, этим можно пользоваться как учебником.

Вам кажется, что я слишком много болтаю о ней? Ну признайтесь, вам ведь так кажется? Но почему бы, собственно, мне и не поболтать? Пока она в ванной. Сегодня ведь воскресенье. И не надо идти на работу. Почему бы мне и не поболтать в такое утро? Надо же мне как-то убить время?  Если вам тоже нечего делать, я могу взять вас в соучастники: мы убьем его вместе. Хотите? Тогда расслабьтесь и чувствуйте себя со мной, как дома. Я не могу, конечно, сказать, что я человек простой и без претензий, но я человек культурный и могу держать свои сложности и претензии при себе.  Если уж совсем честно, то...

- А-а-а-а-а-ай! - орет Владка.

Она так задумалась, что не заметила, как из крана полил кипяток. Сейчас, сейчас она умоется и почистит зубы. Те, которые остались. Это я шучу. Зубы у нее пока все на месте. Как и у Пильки. Пилька - это тот самый соседский бультерьер. Нельзя сказать, что они с ним большие друзья, но их улыбки одинаково хороши.

По дороге на работу она каждое утро сталкивается с ним возле лифта и улыбается. От ее улыбки пес сразу тушуется и отходит прочь. Эти встречи возле лифта - просто рок какой-то. Она - журналист. И ходит на работу тогда, когда встанет. Иногда это приходится на самое экзотическое время - от семи утра до двенадцати дня. Но  изо дня в день она видит Пильку  возле лифта.

Сергей, ее сосед, держит его на поводке. Раньше она сперва здоровалась с Сергеем, а потом уже улыбалась Пильке. Но после того как однажды Пилька чуть не укусил ее за ногу, Сергей сам попросил ее:

- Вы бы сначала ему улыбались. Ваша улыбка его как-то дисциплинирует.

- Как улыбка Медузы Горгоны? - догадалась она.

- Ну что вы, что вы, - испугался сосед, отводя глаза.

Так или иначе, но теперь она сначала вгоняет Пильку в дрожь своей улыбкой, а потом уже приветствует Сергея.

- Интересно, - подумала она однажды, - а что, если мне попробовать улыбнуться и Сергею тоже?

И она провела эксперимент. Но выбрала неудачное время. После работы. Эффекта не получилось. Очевидно, что кончина трудового дня и радость, трепетавшая в ее душе по этому поводу, смягчили ее улыбку. Если вы хотите свалить человека наповал, улыбаться надо перед работой.

Работа. Сам факт, почему она стала журналисткой, весьма примечателен. Ее папа - офицер-разведчик. Когда она появилась на свет, Станислав Сергеевич был уже капитаном. И собравшиеся на крестины старшие лейтенанты не решились обратить его внимание на абсолютно дикое сочетание Владислава Станиславовна, на которое ей суждено будет откликаться всю жизнь.

Это звучит, как призыв заклинателя змей.  Поэтому она никогда не представляется по имени-отчеству.

- Влада Арсеньева, - говорит она.

Она вообще очень много говорит. Природа воплотила в ней всю разговорчивость, которую не добрала в ее отце из-за серьезности его работы. Говорят, что Природа на детях отдыхает. Чушь! На ней она постаралась от души. Утирая пот с утомленного лица, матушка Природа наградила ее болтливостью, которая, усугубляясь ее полом, развеяла по ветру надежды отца воспитать из своего чада - он ждал мальчика, безумец! - чекиста.

Она вообще почти во всем является прямой противоположностью своего отца. Поэтому, когда после окончания школы перед ней встал вопрос о выборе профессии, Станислав Сергеевич стал искать антонимическую пару.

- Летчик - подводник, - бормотал он, бродя по комнате и демонстрирую перед ней с мамой свою железную логику, - пожарник - пиротехник, минер - сапер, офицер ФСБ...

- Платный агент ЦРУ, - уверенно подсказала мама.

- Ой, папочка, можно? - визгнула она с дивана.

Но на лице отца отразилась такая мучительная боль от того, что кто-то мог подумать, что он пригреет такую змею на своей шее, что она не стала настаивать. Мама раздосадовано щелкнула пальцами и обиделась.

Отец с дочкой пробились напрасно еще полчаса. Видя их полную неспособность найти свет в оконце, мама сжалилась и предложила искать описательно.

- Что характеризует офицера ФСБ? - риторически вопросила она, скептически оглядывая  мужа. - Подтянутость, немногословность, обязательность и четкость в работе...

Отец зарделся от скромности.

- Значит, Владке нужна профессия развязная, болтливая и нахальная, - рубила воздух рукой мама.

  Из трех профессий, подходящих под описание и предложенных ей на выбор, а именно: таксист, гадалка на картах (это папа предложил, начитавшись классики) и журналист, - она не задумываясь выбрала гадалку. Но папа тут же понял, что сглупил, и снял свое предложение. И ей пришлось идти на журфак. Хотя ежедневно, когда она утром видит редактора своего отдела, ей кажется, что надо было сдавать на права...

Он, как ей кажется, даже ночует на рабочем столе. По крайней мере, он, как жеребец-фаворит на скачках, всегда приходит на работу первым. И сразу же, по-видимому, начинает искать ее. Когда она на цыпочках протискивается в свой кабинет, он уже там. И в гневе. И перхоть сыплется пургой с его нечесаных волос на засаленный воротник пиджака.

Право появиться на балу в засаленном халате надо заслужить. Он это заслужил. У него обо всем свое мнение, отличное от общемирового. Он их дегенератор идей. Это она придумала. Злая? Что же, она не любит себя и, следовательно, имеет право дурно относиться к другим. А идеи так и прут из Евгения Борисовича. Он одержим ими, как нечистой силой. И щедро перекладывает это бремя ответственности со своих седых от перхоти плеч на ее.

- Не хватает, ох, как не хватает проблемных статей о сути научно-технического прогресса в нашей газете, - сказал он ей позавчера.

- Евгений Борисович, - чуя недоброе, сразу засомневалась она, - Осмелюсь обеспокоить вас мыслью, что в нашей газете и вовсе нет никакого научно-технического прогресса. В подтверждение сему факту хочу заметить, что не далее как намедни я обращала ваше внимание на то, что не худо было бы купить мне новый компьютер...

Но она прекрасно понимала, что имел в виду ее злокозненный шеф. Его вовсе не заботила слабая техническая оснащенность редакции. О нет, его волновало лишь то, что она слишком засиделась в своем кабинете. Ему не ималось погнать ее куда-нибудь на интервью. Он считает, что интервью можно брать у каждого встречного, как анализ мочи.

Лично она думает, что давать интервью - дело, конечно, несложное. Сложно должно быть добиться, чтобы их у тебя брали. Право на интервью человек должен заслужить. Но Евгений Борисович, кажется, уверен прямо в обратном. Все люди, по его мнению, интересны. И каждый имеет полное право излить все сокровенное на ее диктофон. Потом она должна эту чушь затранскрибировать и выплюнуть на его стол в строго определенной, как бухгалтерская платежка, форме.

- Факты, мне нужны только факты, - кричал Дегенерид (сокращенное  от дегенератора идей), тряся ее первым в жизни интервью, которое начиналось так: "Как корабль с открытыми кингстонами, погружаюсь я в пучину кожаного кресла в кабинете директора Культяхина. Огромная муха, похожая на Бэтмена, мрачно нарезает круги под потолком и явно не разделяет мой живой интерес к хозяину кабинета..."

Какой там живой интерес! В гробу ей сдался тот Культяхин. Воистину - чем меньше образования, тем больше гордости за себя.

А ее первый репортаж... Перхоть кружилась тополиным пухом. "Я иду на презентацию акционерного общества "Голубые Просторы". Утро. Над страной, как всегда, стоит нелетная для ангелов погода. Да и педерастическое название презентанта не сулит ничего доброго..."

После таких перлов Евгений Борисович взял над ней шефство и сделал все возможное, чтобы вытравить, как он выражался, "литературщину" из ее материалов. Он решил (на ее погибель) сделать из нее "хорошего" журналиста, поверил в нее, стал панировать перхотью, как котлету сухарями,  и давать самые трудные задания для воспитания нечеловеческой воли.

Вот и с этим техническим прогрессом.

- Вам нужно будет поговорить с директором какого-нибудь НИИ, - сказал он ей. - Или проектного института.

- Да чего ж я к ним попрусь? - возмутилась она. - О чем я с ними буду говорить? Я же не инженер. И кульман для меня - всего лишь немецкая фамилия!

- Мы должны уметь писать и о том, чего не знаем, - парировал Дегенерид. - Идите и подумайте.

Ну, знаете, она не так много зарабатывает, чтобы еще и думать на работе. Но всякий раз, когда она об этом заикается, Евгений Борисович советует ей больше писать. Это каверзная отговорка и циничное ханжество: с их гонорарами и Лопе де Вега не смог бы заработать себе на бутерброд с маслом. Работа - это тяжкое бремя, которое нужно нести до пенсии...

- Влада, ты умываешься, или ты пошла топиться?

Это мама забеспокоилась, что дочка слишком долго толчется в ванной. Она домохозяйка и поэтому заботится обо всей семье.

- Топиться, мамочка: воды еще по пояс - жду, когда будет по горло.

- Тогда поторопись, - мамочка явно не вникла в ее ответ. - А то кофе уже, как Данькин нос.

Данька - их собака. Папин сослуживец упустил овчарку с водолазом. Плодов свободной любви оказалось четверо. И он раздавал их знакомым офицерам. Чтобы у папы не было шансов отказаться, сослуживец принес ему щенка прямо на работу. Станислав Сергеевич привез байстрюка домой на черной "Волге".

- Когда Владка выйдет замуж - будет с кем скоротать старость, - убеждал он сам себя в целесообразности своего приобретения.

Владка замуж так и не вышла. И папин довод оказался подмочен. Он вполне мог бы коротать старость и с ней. Более того, если она и дальше еще какое-то время не выйдет замуж, то уже сама сможет коротать старость с ним, мамой и Данькой, который вырос в огромную собачину, все темное происхождение которой недвусмысленно проглядывает в ее внешности.

- За кого вы держите свою собачку, - спрашивают ее периодически во время их с Данькой вечерних моционов, - за ньюфаундленда-ландсира или за сенбернара?

- За крупную мальтийскую болонку! - огрызается она.

Пусть лучше покопаются в своей собственной родословной.

Утром с Данькой гуляет папа. Наверное, в том, чтобы вставать на полчаса раньше и трусочком волочиться с Данькой вокруг микрорайона, и заключается "коротание старости". Некоторое время тому назад (раз уж она все равно не вышла замуж) папа пытался привлечь к утренней пробежке и ее, но она наотрез отказалась от этого группового коротания папиной старости и сказала, что пусть ей хоть в чем-то повезет.

- Влада, топись быстрее и иди завтракать!

Это опять мама. Значит, она все же расслышала ее ответ.

Ее мама сделала карьеру очень рано. Уже в двадцать два года она нашла папу. И на этом, собственно говоря, ее карьера и закончилась. Она никогда не работала и посвятила себя семье, которая, как кажется Владке, повела себя по отношению к ней в высшей степени неблагодарно. Папа удумал коротать старость с диковинной расцветки собачиной. А дочь, как ни старалась, так и не смогла найти себе мужа.

В силу своего собственного такого раннего брака мама проявляет к Владке ужасный матриархальный патронаж.

- В твои годы, - говорит она всякий раз, когда та отказывается мыть посуду или убирать в квартире. - В твои годы я уже была домохозяйкой с немалым стажем!

Она ей уже плешь проела этим своим стажем.

- Мамочка, - говорит ей в ответ дочь, - но я же еще и работаю!

- Но не могу же я быть женой и тебе тоже? - резонно возражает мама. - Тебе давно пора завести свою собственную семью.

Это чтобы горбатиться потом всю жизнь на мужа и детей, как она сама. Прекрасная перспектива! Если Владка в настроении, после этой маминой фразы она начинает убирать, или мыть, или гладить. Если желания заниматься домоводством у нее на данный момент нет никакого, она закатывает глаза и говорит страшным голосом:

- Так ты меня гонишь, мама?

После этого мама (неизменно со слезами на глазах) заключает ее в объятия и долго извиняется за свои грубость и черствость, объясняя, что дочь совсем не так все поняла. Приняв на грудь этот поток нежности, Владка идет на диван читать книжку. После подобных сцен маме лучше не мешать: любая стирка для нее в такие минуты - чистое наслаждение. Да, с мамой им с папой повезло. Такой пример хозяйственной домовитости, однако, полностью отвратил Владку от желания завести себе мужа.

Впрочем, сейчас ей пора идти завтракать.

Ну вот, теперь вся семья в сборе. И как любая семья, будь то львы или кролики, они обычно собираются вместе у источника пищи.

- Он из настоящих новых русских, - делится с папой впечатлениями от мужа своей знакомой мама. - У него дома унитаз с бассейном, микроволновка с солярием, тостер с сушилкой для белья, кровать в шесть квадратов и кофеварка "Филипс" на девять кубов...

Папа читает газету, запивая ее чаем. Дочь наскоро запихивает в рот котлету и наливает себе кофе.

- Ты представляешь, мамочка, у эскимосов еще сто лет назад не было сахара, и им приходилось пить кофе без сахара!

Эта мысль пришла ей в голову внезапно и удручила настолько, что она не могла не выплеснуть ее в общество. Потерянная, она грызет печенье.

- По-моему, у них и кофе-то не было... - не вполне уверенно замечает мама.

- Как?! Мамочка, ты только подумай: если бы у них не было кофе, чем бы они тогда запивали тосты?

- Ну не знаю, не знаю, - сомневается мама.

Папа хмыкает из-под газеты. Мама, проникшись тяжкой судьбой эскимосов, кладет себе в чашку еще одну таблетку заменителя сахара. Дочь поедает печенье. Семейная картина, достойная воплощения если не маслом, то по крайней мере маргарином по холсту.

- Знаете, по-моему, они хотели сделать пончики, но у них не подошло тесто, - вертит Владка в руке последнюю печенюшку.

- Что? Дай попробовать.

- Нет, папа, ты его не ешь.

- Почему?

- Потому что его уже съела я.

Папа бросает на нее укоризненный взгляд и возвращает его в газету.

- Голодных обмороков не будет лишь потому, что все уже сыты, - констатирует мама и тоже берет со стола газету, погружаясь в чтение.

Как можно читать за столом?!

- А вы знаете, - пытается поддержать светскую беседу дочь, - что День космонавтики праздновался на Руси издревле. Приказчики надевали белые жилеты, бабы в деревнях пекли куличи-ракеты, а крестьяне в этот день не пахали?

Папа с шелестом перелистывает недочитанную полосу. Мама смотрит на дочь  с подозрением.

- Папа, - опять начинает Влада, - и все-таки ты должен признать...

- Не доставай отца, - предупреждает мама. - Тебе  лишь бы что молоть. В твои годы я уже была домохозяйкой с немалым стажем.

- Мама, учитывая ничтожность моей зарплаты, меня тоже можно считать домохозяйкой.

- Так найди себе что-нибудь более высоко оплачиваемое, - это папа из-под газеты.

- Папа, ты сам на корню загубил мою карьеру гадалки, - охотно включается в полемику дочь. - А между тем, профессия оказалась весьма перспективной.

Представляешь, как бы мы разбогатели, если бы ты стал колдуном, мама - медиумом, а я бы перебрасывала картишки, предсказывая судьбу?  "Вас ждет успех, большой успех и большие деньги. Каждый рубль, отданный мне сегодня, вернется к вам в ближайшем будущем золотым дождем..."

Никто ведь не знает, когда наступит ближайшее будущее. Кто вообще когда-нибудь видел ближайшее будущее? С геологической точки зрения и миллион лет может считаться ближайшим будущим. Только дожить трудно...

Так вот: "...в ближайшем будущем - золотым дождем. А если вы мне не верите, можете спросить у Теодора Рузвельта. Мама-медиум - в соседней комнате, она все устроит". И тут, мамочка, выходишь из-за ширмы ты и говоришь: "Я - Теодор Рузвельт. Я выучил на том свете русский язык по методу Илоны Давыдовой. Ядреный, кстати, язычище. Кто звал меня? Уж не тот ли гражданин, которого ждет золотой дождь в ближайшем геологическом будущем?.."

Если и после этого у него останутся сомнения, мы пригласим папу-колдуна. И он основательно прочистит ему ауру, выведет заклинаниями духа-искусителя и приворожит куриной лапкой на успех...

- Если ты сейчас же не перестанешь, отец тебя выпорет.

- Это явный перебор, мама. Меня не пороли даже в детстве. Согласись...

- И зря не пороли, - вставляет папа.

- ...согласись, что в тридцать два года я уже сформировалась как личность, и мне поздно заводить новые привычки. И в чем я не права? Скажи, в чем? Я девять лет толкусь в редакции и до сих пор не могу себя прокормить. Если бы я столько лет угробила на карты, то стала бы уже второй Кассандрой. А не получилось бы с предсказаниями, резалась бы в покер и преферанс - тоже дело доходное.

- У тебя неприятности на работе?

- Вся моя работа - одна большая неприятность. Ты же знаешь, что мой жизненный принцип: как можно меньше работать и как можно больше получать. Помнишь, кем я мечтала стать в детстве?

- Помещицей?

- Да, помещицей. И жить оброком и барщиной.

- Увы, это вряд ли осуществимо, - вставляет папа.

- Сама чую, что вряд ли. А значит, мне с завтрашнего дня нужно искать инженера и разговаривать с ним на предмет научно-технического прогресса. Дегенерид озадачил.

- Ну и что здесь такого? - удивляется папа. - В молодости на оперативной работе мне часто приходилось брать инженеров. Очень культурные люди. Почти никто не отстреливался.

Мама тихо ойкает.

- Только еще не хватало, чтобы он стал отстреливаться! - возмущается дочь. - И без того тошно. Я уже брала как-то интервью у одного управляющего трестом. Он начал ругаться такими словами, которые я уже считала последними!

- Он оскорбил тебя, доченька? - ужасается  мама.

- Когда прочитал интервью, - хмыкает папа.

- Ты жесток, отец, - обижается Владка. - Ты жесток и несправедлив. Что ж я там такого написала, что надо было меня так материть?

- Да ничего особенного, - злорадствует папа. - Ты только сказала, что до встречи с ним думала о людях лучше...

- Это было мое видение проблемы! - оправдывается дочь.

Мама не выдерживает и начинает хохотать.

- И вот теперь я снова должна искать представителя технической интеллигенции. И снова рисковать получить ведро помоев в лицо... - строит козью морду Владка.

Она жалеет себя. Но завоевать сочувствия мамы после абсолютно некорректных замечаний отца ей больше не удается. Мама продолжает смеяться. Дочь надувает губы.

- Что же, ты уже взрослая, - садистски замечает папа. - Будет трудно - плачь, страшно - кричи.

- Но ведь в твоей работе есть и преимущества, - впрягается в разговор мама.

- Это какие же? Никто не отстреливается, как у папы, да?

- Встречи с интересными людьми, - хрестоматийно начинает мама, - свободный график работы...

- Начальник-дурак! - подхватывает дочь. - О да, вся моя работа - это одна большая навозная куча преимуществ!

На кухне наступает томительная пауза, после которой мама вновь окунается с головой в газету. Папа, как всегда, озабоченный политикой, возмущается вычитанной где-то в недрах своего еженедельника фразой "оккупация - это военная помощь, предоставленная насильно". А дочь начинает строить глазки прусскому таракану, выглядывающему из-за печки.

Раньше за печкой жили сверчки, теперь живут тараканы. Как это печально. Хотя тараканы - тоже ребята ничего себе и, в отличие от Пильки, нисколько не боятся ее улыбки. Хоть кто-то ее не боится. И она улыбается. Таракан устало шевелит усиками: он много жил - он много видел. Совсем, как она. Стареем, брат-таракан, стареем.

И хоть свернутой в трубочку газетой нас еще не завалить, но от улыбки уже начинают подергиваться щеки. Стареем. Усилиями властей срок жизни в нашей стране сокращается так стремительно, что не только мы идем к смерти, но, как кажется, и смерть идет нам навстречу.

А вот Владкина мамочка держится молодцом. Конечно, стареть позволено только работающим женам - домохозяйка всегда обязана оставаться молодой. А что делать тем, которые, как Владка, не вышли замуж? Объявление ей, что ли, дать в рубрику "Знакомства"? Но она будет неконкурентоспособной. Авторы подобных объявлений - все сплошь помесь Клаудии Шиффер с матерью Терезой. Непонятно только, что же это на них так никто и не клюнул до сих пор.

Таракан, стушевавшись-таки под ее "косяками", неспешно уходит домой за печку.

- Идиотизм какой! - не выдерживает папа чего-то, что встретилось ему в газете. - Эти археологи увидят какой хлам - сразу прут его в историю!

Владка размышляет дальше. Может быть, отдаться первому встречному? А потом обвинить его в изнасиловании? Как эти "обманутые" девочки? Знаете: "Мы выпили всего-то по бутылке водки, не больше. Потом - было-то едва три часа ночи - я пошла с ним в подвал. Там мы еще выпили, но чуть-чуть - бутылок по пять пива, что ли. А потом, представляете, он меня изнасиловал!?"

А она думала, что он ей там сонеты Шекспира будет читать? Нет, за обманутую девочку она не сойдет. Она слишком стара и опытна. Может быть, самой совратить невинного мальчика? Но как его подмануть при такой улыбке?

- Смотри, я тебе жениха нашла, - говорит мама. Она, значит, дошла в своей газете до службы знакомств:

- Молодой человек...

- Куда ж мне молодого? Мне старый нужен.

- Тридцать пять лет.

- И все еще молодой? Он что, был на сохранении?

- Не иронизируй, пожалуйста. Самостоятельный...

- Еще бы! В тридцать-то пять лет!

- Без вредных привычек.

- Значит, будет экономить на моих сигаретах.

- Я серьезно, Влада.

- Мама, перестань, ради бога!

- Ты зря так категорична... Подожди-ка, подожди-ка... Вот оно что! Ты ему не подходишь: он, оказывается, хочет познакомиться с юношей.

- На операцию по изменению пола я не пойду.

- Разгильдяи, - бормочет из глубин газеты о чем-то своем папа. - Служба безопасности, как зверь, должна прыгать без разбега, - и вновь уходит в себя.

- Тебе бы все шутить, - переживает мама.

- Мама, - строжит ее дочь, - никакие шутки о службе безопасности просто неуместны в нашем доме!

- А я не отцу - я тебе, - огрызается мама.

- Ты полагаешь, что мне стоит стать Владиславом? Я отпущу усы, мама. Я буду вся колючая. И брошу курить. В нашей паре именно я буду мужчиной. Женщиной-то я уже была: тридцать два года - это, знаешь ли, срок.

- Не трещи, - обижается мама.

И на кухне вновь воцаряется тишина, прерываемая лишь шелестом газет в руках родителей. Данька заходит в кухню и зорким взором - сразу виден пес чекиста! - оглядывает стол. Зрелище избы-читальни его явно  не вдохновляет.

- Данюшка, - говорит ему Владка и гладит собаку по макушке, - хорошо, что хоть ты неграмотный. На, скушай печенюшку.

Она отдает Даньке печенье, которое все это время продержала в руке. Данька с печенюшкой уходит в комнаты. Родители продолжают чтение. Ей становится скучно.

- Собака, - не выдерживает она, - несомненно, наиболее близко стоящее к человеку живое существо после клопа. Но клопы - это отдельная история и судьба. Они обречены на гонения и поношения. Хотя делают ту же важную с медицинской точки зрения работу по оздоровлению организма, что и, скажем, пиявки. Однако пиявки пользуются заслуженным почетом и всеобщим уважением, я бы даже сказала - любовью, а клопы преследуются по закону...

Полное отсутствие реакции. Оторвать папу с мамой от утреннего чтения оказывается невозможным.

- А я хотела бы вести собачью жизнь, - прилагает она титанические усилия по увеселению общества, - есть мясо и спать целыми днями.

Просто несуразица. Даже ее искрометности не хватает. Она затихает.

- Спасибо за завтрак и особенно - за содержательную беседу, - проникается она собственной обидой и идет искать Даньку, чтобы порадовать его внеплановой прогулкой.

 

2

Они с Данькой вываливаются на лестничную клетку. Дверь лифта открывается. И она уже заносит ногу, чтобы войти в капище того самого научно-технического прогресса, до причин дисгармонизации которого ей завтра придется докапываться, когда замечает, что оно осквернено малой нуждой неизвестного.

Просто удивительно, как затейливо сплелась интрига менталитета наших людей. Они уже делают у себя в квартирах евроремонт, но еще не перестали мочиться в лифтах. Переходное звено эволюции. Интересно, а в Европе мочатся в лифтах? Данька брезгливо пятится. И они отправляются в долгий путь по лестничным клеткам.

Улица встречает их сильным ветром и гололедом. Да, снег, пожалуй, погорячился, когда стаял за время предшествующей оттепели. Ему не стоило так с этим торопиться. Ибо вчерашний заморозок превратил дороги в сплошную ледяную корку, по которой, как по голландским каналам, лучше всего передвигаться на коньках.

Жаль, что у нее нет коньков. Хотя, даже если бы они у нее и были, она все равно не умеет на них кататься. Какое жуткое упущение со стороны ее родителей, которые не удосужились отдать ее в детстве на фигурное катание. Она могла бы стать чемпионкой мира и сейчас уже вышла бы в тираж, писала мемуары, купалась в лучах былой славы и жила на проценты с прошлых гонораров.

Но, с другой стороны, она могла бы упасть на льду, сломать обе ноги и хромать теперь уточкой за пенсией по инвалидности. Опять же, упасть на льду и сломать обе ноги ей никто и теперь не мешает. И даже без всякого фигурного катания.  Конечно, это будет не такой почетный перелом (в загаженном дворе, с собакой на поводке), как, скажем, на чемпионате мира, но от этого ничуть не менее болезненный.

Скользко на дворе, скользко. Мужчина изо всех сил выбивает на перекладине ковер. Пыль поднимается вверх ядерным грибом. Эхо грохочет - "бум, бум, бум"  - после каждого удара.

- Что ж вы его так бьете? - не выдерживает она, проносясь мимо вслед за струной натянувшим поводок Данькой. - Он уже плачет!

Они выскакивают за дом. Данька рвется вперед, и она похожа на сержанта милиции, идущего на задержание. Или на пограничный наряд. Если бы она родилась мальчиком, то могла бы стать офицером-пограничником. И носилась бы сейчас с Данькой, ополоумев от важности заданий и быстро меняющейся рекогносцировки, по пересеченной местности вдоль контрольной полосы...

Как яхтсмен, меняющий галс в ветреную погоду, она перехватывает поводок, подбираясь все ближе и ближе к Данькиному загривку. Наконец ей удается дотянуться до ошейника и отстегнуть карабин. Почувствовав свободу, Данька резко теряет интерес к бешеной гонке и начинает исследовать в подробностях, кто и когда справлял нужду в близлежащих кустах, с видом уролога анализируя последствия. Мимо проходит какой-то субъект. Он пристально вглядывается в Даньку, как будто силясь узнать в нем свою покойную тещу, умершую два года назад под Тамбовом от брюшного тифа.

- А чем вы кормите вашу собачку? - не выдерживает он, обращаясь почему-то к Даньке.

- Мясом, рыбой, творогом, - огрызается Владка.

Субъект обиженно поджимает губы, как будто в ее ответе заключено глубоко личное для него оскорбление.

- Да я сам мяса не ем, - укоряет он ее.

- Извините, - Владка тут же входит во вкус. - Но вас я взять не могу: двоих мне не прокормить. Понимаете, я ничего лично против вас не имею. Но моя зарплата просто не позволяет мне завести второго любимца.

Согласитесь, не могу же я пойти к своему начальнику с просьбой о прибавке к жалованью только на том основании, что я взяла вас на содержание? Нет, пойти и попросить я, конечно, могу. Но нам ведь важен в данном случае не сам факт моего обращения с запросом, а конечный результат этого самого запроса. Так ведь? А в нем-то я и сомневаюсь.

Боюсь, что после подобной просьбы меня выгонят с работы. И что мы тогда будем иметь? Не только вы так и не получите свой кусок мяса и рыбу, но и я с моей, как вы изволили выразиться, "собачкой" останемся без средств к существованию...

Ошарашенный субъект поворачивается и идет прочь.

- Улучшит ли это экономическую ситуацию в стране? - кричит она ему вслед. - Очень, очень сомневаюсь. И скорее - даже наоборот. Эта ситуация хоть и не существенно, но все-таки ухудшится. Может ли страна сейчас это себе позволить? Нет, и еще раз нет!

Она не любит, когда начинают придираться к ее собаке. Как-то раз к ним подошел один такой тип:

- А что будет, если скрестить "кавказца" с водолазом?

Явно намекал на темное Данькино происхождение. Остряк. Знаете, что она ему ответила? Скалолаз, сказала, получится! Остряк сразу затупился и пошел своей дорогой.

А однажды лыжник мимо шел. (Она еле успела Даньку за ошейник схватить.) Краснорожий такой. Он, правда, не к собаке, а к ней приставал. Понравилась она ему, что ли?

- А вы катаетесь на лыжах, девушка?

- Нет, - отрезала она. - Я только саночки вожу...

- Данька! - кричит она собаке, и они направляются к подъезду.

- Вы не знаете, сколько сейчас времени? - кидает ей вопрос, как снежок, пробегающий мимо молодой человек.

- Нет, не знаю.

И молодой человек пробегает мимо. Почему она не сказала ему? Ведь у нее есть часы. Но он же не спрашивал, сколько времени. Его не интересовало само время. Возможно даже, что он вообще наплевательски к нему относится как к физической величине, определяющей физиологические и геологические процессы.

Нет, он лишь хотел узнать, знает ли она, сколько сейчас времени. Может быть, он проводит социологические исследования на предмет осведомленности среднестатистических граждан их города относительно этого самого времени? Часы у нее есть. Это безусловно. Но сколько сейчас времени, она не знает.

Вот если бы он просто спросил у нее: "Девушка, сколько сейчас времени?" - было бы совсем другое дело. Разве она не разбилась бы в лепешку, чтобы посмотреть на часы? Что ж  она - зверь, что ли? Просто надо правильно формулировать вопросы. Как говорят: язык до Киева доведет. А косноязычие? Косноязычие способно сбить человека с верного пути и самые светлые надежды, самые сокровенные мечтания развеять по ветру.

Вот, шел молодой человек, хотел узнать время. Может быть, он опаздывал на свидание. И что? Неправильно, можно сказать - некорректно, заданный вопрос оставил его без столь нужной ему информации.

И что в итоге может произойти?  Самое ужасное. Свидание не состоится. Девушка встретит другого. У молодого человека полностью расстроятся все виды на личную жизнь. И он, обжегшись раз, навсегда останется бобылем, не принеся потомства.

А кто знает, что могло бы вырасти из его детей? Здесь есть две стороны медали. Если, скажем, ученые, писатели, журналисты (на радость Дегенериду), - то это одно дело. А если воры, убийцы, - то совсем другое. Тогда, возможно, она правильно сделала, что не подсказала ему время. Хотя, опять же, с другой стороны... Они с Данькой заходят в подъезд.

Она заталкивает собаку в комнаты, хватает сумку и намеревается бежать.

- Влада, ты уходишь? - толчет воду в ступе мама, поскольку ведь и так всем ясно, что она уходит.

- Да, мамочка. Пора бежать. Мне надо заскочить к Таньке. И еще в тысячу мест. Боже, как все это хлопотно, но необходимо. Куда ж деваться? Хочется тебе или не хочется. Как бы я хотела быть борцом за независимость. И чтобы меня поймали и посадили под домашний арест. Представляешь, какое это классное наказание: сидеть дома, никуда не выходить и ничего не делать? Я так давно об этом мечтаю, но никак не могу осуществить...

- Ты об этом мечтаешь? - изумляется мама. - Да на тебе все время как будто штанишки с пропеллером. Где ж тебе усидеть под домашним арестом?

- К тому же ты не борец за независимость, - ехидно добавляет из комнат папа.

- Это еще как сказать, - охотно огрызается дочь. - Независимость - штука тонкая, не каждому, знаешь ли, заметная. И не можешь ли ты предположить, отец, что я тайный борец за независимость? Следи за газетами. Вдруг когда-нибудь где-то грянет независимость и окажется, что именно я была ее тайным организатором и духовным отцом. Вообще-то, конечно, я должна стать духовной матерью...

- Ты бы лучше обычной матерью стала, - проговаривается мама о своем тайном желании.

- Но бывают ли вообще духовные матери? Не уверена, очень не уверена. Духовными обычно бывают отцы. Они испаряются, как утренняя роса. И лишь духовно общаются с детьми посредством алиментов. Так называемые "алиментарные" отцы. Но может ли быть духовной мать? Я никогда не задумывалась над этим. А это, знаете ли, проблема - я бы даже сказала - проблемища! - которую надо поднимать. Архиважная проблема. И архисложная...

- Ну, хочешь, отец посадит тебя под домашний арест? - предлагает неуверенная во всем и вся мама.

- Нет! - отвечает строго дочь. - Нет, такую жертву я принять не могу! Да и с кем же тогда будет работать Дегенерид (в девичестве - Евгений Борисович)? Кого будет он посылать на самые трудные участки журналистского фронта? Из кого будет лепить хорошего журналиста? Он работает надо мной, как Пигмалион, уже пять лет. Еще лет двадцать - и я стану писать так же скверно, как он сам. А что может быть сокровеннее для творца, что может служить ему большей наградой, чем увидеть свое отражение, как в зеркале, в лице своего ученика? Он - мой духовный отец. И фразой: "Вчера состоялось очередное заседание областной думы третьего позыва" - я обязана именно ему.

- Не позыва, а созыва, - поправляет ее мама.

- Да, с политической терминологией у меня всегда были проблемы, - соглашается она. - Но...

- Иди, иди, доченька, - устало машет руками мама. - Дай хоть умереть в тишине.

 

3

Как черт из табакерки, она выскакивает из подъезда и несется через двор в сторону цивилизации. Если из ее двора идти все время в южном направлении, то сначала будет Турция, потом Ирак, а потом Саудовская Аравия. Но ее планы, конечно же, не столь грандиозны. Чуть не доходя Турции - так уж спланировали их двор - находится остановка троллейбуса. К ней-то она и направляется.

На улице так скользко, что все вокруг ходят с видом людей, только что потерявших какую-то мелкую, но очень дорогую для них вещь.

Дама поскальзывается и обрушивается прямо в ее объятия.

- Ой, спасибо, что поддержали!

- Не за что, тетенька, - разводит она руками. - Я просто не успела отскочить в сторону.

Дама фыркает и уходит. Но ведь она же сказала правду: тетке следует благодарить лишь ее плохую реакцию. Если бы реакции продавались в аптеке, она бы уж не пожалела папиных денег и купила себе самую быструю. В нашей жизни человек с заторможенной реакцией обречен на вымирание. В этой тетушке было не менее восьмидесяти килограммов живого веса. Плюс два килограмма золотых колец.

А если бы на  нее поскользнулся мужчина? Это ж еще опаснее. Что могло бы произойти. Просто страшно подумать. Кто бы пошел завтра с острогой на инженера? Или ей послать Дегенерида вместе с его идеями? Да, она такой человек: ее, конечно, можно убедить, но до известных границ. У нее штаны всегда были протерты на заду, а не на коленках. Понимаете, о чем я? Она не любит прогибаться.

Вообще говоря, она работник и ленивый и быстрый одновременно. Поскольку ей лень над чем-то долго возиться, а потом переделывать и исправлять, она все делает быстро и качественно. Но - и это правда - не всегда ее перлы отвечают эстетическим взглядам Дегенерида. Но подстраиваться постоянно под его вкусы она тоже не может. Было бы ради чего. Всякий раз, когда она расписывается в ведомости за зарплату, ей кажется, что она расписывается в собственной неполноценности.

Она - человек-такси: сколько заплатишь, столько и поедешь. От работы она не фанатеет. Энтузиаст в любви - это сексуальный маньяк. Она не любит энтузиастов. Исключение могли бы составить разве что эти самые маньяки. Но где их взять в достаточных для всех женщин количествах? Проблема, конечно же, не одного дня. Можно ли их выращивать? И если - да, то чем кормить? И вообще, какое количество маньяков на, скажем, одну тысячу незамужних женщин является оптимальным? Вопросище! Матерый вопросище, господа вы мои.

А вот и остановка. Кто так строил микрорайон? Ей богу, отсюда до Турции ближе, чем до ее дома. А это кто там ползет вдалеке, как таракан по стенке? Правильно - троллейбус.        

- Уступайте места пассажирам с детьми, лицам преклонного возраста и инвалидам... - гнусаво сообщает динамик, когда она втискивается на площадку.

Интересно, а если она, к примеру, дитя-инвалид преклонного возраста? Ей что, три места полагается? Проблема требует дальнейшей проработки. Во-первых, может ли считаться инвалидностью злокачественная улыбка? Во-вторых, не родился еще такой инвалид, который добился, чтобы ему уступили место в наших троллейбусах. Что же, за свое место надо держаться, как учат нас психоаналитики, руками и зубами, ногами при этом отбиваясь от всяких там назойливых инвалидов и лиц преклонного возраста.

Так вот, о незамужних женщинах, число которым легион. Что же, мужчина - это всегда роскошь. Не каждой женщине под силу его завести. Столько всего надо знать и уметь, чтобы держать его в доме. Она поняла это, когда в первый раз не вышла замуж. Эх, сколько раз она туда не выходила!

Одно время у нее был друг, у которого не было никаких достоинств. Ну просто никаких. Наверное, он опоздал к раздаче. Когда она с ним познакомилась, у нее екнуло сердце. Зная свою невезучесть, она была уверена, что именно ему суждено стать ее мужем. Когда она представила, как будет коротать с ним долгие зимние вечера в старости, ей стало плохо. Можно сказать, что она сбежала из-под венца...

- Оплатите проезд, молодой человек!

Ага, это кондуктор. Она требует исполнения закона от субъекта с бутылкой водки в руке.

- Денег нет.

- На водку есть, а на проезд нет?

- Ну, то ж дело святое!..

Троллейбус весело хмыкает. Молодого человека явно поддерживает большинство.

- Где ж тут без водки-то, на таком-то морозе? - вываливает в партер тайную мысль многих кто-то из массовки.

Да, он прав: в троллейбусе так холодно, что средневековая пытка с обвариванием в котле с кипящей смолой могла бы здесь показаться просто благодеянием.

Кстати, о троллейбусах. Только позавчера она встретила здесь та-а-а-а-а-акого мужчину! А потом - представляете?! - он подошел к ней и спросил интимным баритоном, выходит ли она на следующей остановке. И она, конечно же, сказала, что да, выходит. И они вышли вместе. А потом что? Да ничего: он пошел в одну сторону, а она - в другую.  Да, прекрасный был мужчина! Как говорил классик, в человеке все должно быть прекрасно: и мозоли, и перхоть, и кариес, и лысина...

Владка мысленно вновь возвращается к своим женихам. Сбежав из-под венца недостойного, она завела себе друга-режиссера. Вернее, учитывая его амбициозность, это он ее завел. Как она потом поняла - для коллекции. Может быть, он хотел снимать фильм ужасов и ему глянулась ее улыбка? Кто знает.

Он считал себя вторым Эйзенштейном. Но был в этом мнении одинок. Поэтому искал поддержки в родственных душах. Таких душ было явно недостаточно для того, чтобы снискать ему мировую известность. Их было пять или шесть за раз. Все они были женского пола и больше напоминали гарем, чем восторженную толпу почитателей его таланта. Она состояла одной из них и прощала ему все.

Вот за него она вовсе не против была выйти замуж. Вы думаете, они поженились? Нет, конечно, вы так не думаете, потому что уже знаете, что она так и не вышла замуж. Но, если бы вы этого не знали, вы бы подумали, что они поженились? Так вот: нет!

Каждые полгода он говорил ей:

- Завтра. Завтра мы поженимся, дорогая.

Он только забывал добавить, что сегодня ему еще надо успеть забежать к двум или трем другим пассиям. В конце концов ей это надоело, она сделала горькое лицо и ушла от него.

На этом ее злоключения не закончились. Танька, ее лучшая подруга, видя ее полную неспособность выковать себе счастье, присоветовала отдаться иностранцу - денежно, престижно. И после свадьбы можно уехать за границу, чтобы тосковать по отечеству и общаться с диаспорой. Не знаю, как это произошло, но она смогла инфицировать Владку этой идеей. И та пошла по следу.

"Отдаться" оказалось не так-то просто. Возможно, попадавшихся ей под руку иностранцев страшила ее улыбка. Правда, к ней в друзья долго набивался юный молдавский цыган. Но после мучительных раздумий и самых скверных искушений она все же не смогла посчитать его за иностранца.

Через восемь месяцев ревностных поисков она все же смогла приобрести себе подержанного немца. Они познакомились в Гельмутом на интервью, где ей пришлось заплатить за его кофе в баре. Он скверно говорил по-русски, торговал лампочками и часто приезжал в их город по делам. Раз в месяц они встречались у него в гостинице.

- Евро потекут к тебе рекой, - уверила ее Танька.

Как бы не так. За полтора года знакомства она не увидела ни одной самой мелкой купюры. Один раз, правда, Гельмут покатал ее на такси. У него через три часа был самолет. И он провез ее через весь город - из редакции в гостиницу, где и удовлетворил свою похоть.

- Аллес, мейн херц! - сказала она ему и ушла прочь.

Он долго тосковал и даже пару раз позвонил из Германии, потратив, наверное, кучу денег. Но она была непреклонна.

- Ты наступаешь на горло своему будущему! - угрожала ей  Танька.

Они с Гельмутом так насели с двух сторон, что у Владки возникла сумасшедшая идея их познакомить. Танька сробела, но была готова на все. Дело почти сладилось. Но тут бизнес Гельмута накрылся медным тазом. И он перестал приезжать. Танька хотела травиться.

- Давай отравимся вместе, - предложила Владка.

Они купили литровую бутыль водки, за которой она рассказала подруге всю правду об экономности Гельмута.

- Бог отвел, - сделала по утру вывод Танька. - Какая дура была.

- Аллес, - подтвердила Владка.

И вопрос был закрыт раз и навсегда.

После Гельмута у нее был финансист. Их роман продолжался всего три месяца. Близость к деньгам привлекала. Но полная непричастность к их тратам - отталкивала. К тому же, финансист бывал вяловат в постели. Слишком много работал, что ли? При этом он зорко следил за ее личной жизнью вне стен его спальни. В конце концов она решила, что нет хуже мужа, чем ревнивый импотент. Они расстались врагами.

Ее следующий друг, Володя, всем был хорош, кроме одного: уж слишком он гордился собой.  Он, кажется, считал себя неотразимым. Что тут сказать? Может быть, ему и было, чем гордиться. Волосами, например. Да, волосы у него были хорошие. Правда, их было мало, и росли они не в тех местах, где положено. О нем она никогда не сожалела. Слишком утомительно было постоянно восхищаться каждым его шагом, сдерживая при этом саркастический оскал.

- Ради мужа нужно идти на какие-то жертвы, - сказала ей на это мама.

- Но не на такие же?! - возмутилась она в ответ. - Может, мне еще свою почку ему отдать?

- А ты отдала бы мне свою почку? - тут же спросил у мамы папа.

И разговор сразу скомкался.

Сразу за Володей ее подобрал Валентин. Они жили вместе около года и лишь после этого решили познакомиться поближе. Тогда-то она узнала, что все его мечты были черного цвета:  "роллс-ройс", смокинг и африканская рабыня-наложница.

К сожалению, материальная несостоятельность не позволяла ему реализовать их в полном объеме. Он ездил на потасканной  "восьмерке", крытой кастрюльного цвета эмалью, носил джинсы и турецкие свитеры. А вместо наложницы-африканки вынужден был довольствоваться Владкой. Его усилия превратить ее в рабыню и таким образом хоть в чем-то приблизиться к осуществлению своей мечты были весьма похвальны. Но, на ее взгляд, излишне навязчивы. Она застеснялась и попросила его начать с  "роллс-ройса". Он бросил ее, сочтя себя оскорбленным...

 

4

Владка высаживается из троллейбуса возле рынка и огибает обшарпанный Танькин дом. Танька переехала сюда после развода со своим последним мужем. Она и Владка во многом похожи. У обеих, как выражается Танька, очень покладистые в постель натуры. Но есть и отличия: Танька выходила замуж примерно столько же раз, сколько Владка туда не выходила. Если бы она рожала от каждого из своих мужей, то наверняка стала бы уже матерью-героиней.

На самом деле у нее только одна дочь - десятилетняя Ирка. А так как трудно предположить, чтобы Танька с ее пофигистскими настроениями уделяла внимание какой бы то ни было контрацепции, некомплектность детей можно списать только на определенную дефективность ее мужей.

Справедливости ради нужно заметить, что Владкина подружка так плохо готовит, что после ее кормежки мужчинам, наверное, трудно прилагать усилия к детопроизводству. Последний Танькин муж - Ирка называла его папой Валерой Љ2 (один папа Валера у нее до этого уже был) - унес от нее свое отощавшее тело года полтора назад. Он даже забыл про свою двухкомнатную квартиру, в которой они с Танькой проживали. Забыл он, но не забыла его мать.

Отрыдавшись всласть, Танька собрала вещички, отдала ключи бывшей свекрови и заявилась с Иркой, как и во все предыдущие разы, к матери с отчимом. Тешившие себя в очередной раз надеждой, что им удалось пристроить дочь, старички были явно не в восторге. Помаявшись так с месяц, они собрали семейный совет, на котором у Таньки явно  не было права голоса, и решили купить ей однокомнатную квартиру.

Чуя, что за этим последуют финансовые санкции, Танька робко возразила против разъезда и акцентировала внимание на своей дочерней любви и полной готовности посвятить себя уходу за родителями. Не нуждающиеся ни в каком уходе Танькины предки-торгаши в весьма недвусмысленной форме намекнули ей на то, что хотят скоротать старость, не спотыкаясь ежеминутно о внучкины коньки. И что, вообще говоря, к тридцати годкам надо уже самой научиться зарабатывать себе на жизнь. Танька ужаснулась от предчувствий, но деваться ей было некуда.

Ей купили квартиру и выделили из семейной мебели кухонный стол, диван-кровать и четыре табуретки. Через неделю подобревший от радикальности предпринятых мер отчим припер ей из своего магазина телевизор и две пачки денег в банковской упаковке. На этом монетарные и товарные вливания в Танькину жизнь были прекращены. Танька с Иркой спали на диван-кровати валетом, смотрели телевизор и использовали кухонный стол как письменный, обеденный и журнальный одновременно.

- При такой жизни, - жаловалась подруге Танька, - придется, видать, работу искать.

При ее специальности это выглядело весьма проблематичным. Как технологу молочной промышленности Таньке оставалось разве что начать доиться самой. Даже чудодейственные связи Владкиного отца оказались бесполезны. После нажимов дочери он признался, что ему легче будет кормить Таньку самому, чем найти ей работу.

Между тем, единственным источником поступления средств для Таньки стали алименты на дочь. И краски стали сгущаться. Тратя всё на Ирку, сама она ела одну путассу, где много фосфора. И скоро от этого фосфора глаза у нее стали гореть в темноте зеленым огнем.

Напуганные подобным феноменом, мать с отчимом возобновили кредитование приобретшей девическую стройность зеленоглазой дочери. Но деньги выдавали мелкими траншами и деспотически нерегулярно. Каждое экономическое вливание обставлялось настоятельными требованиями найти работу. Это было излишне, ибо Танька, привыкшая в период безденежья искать не работу, а нового мужа, и так уже с ног сбилась, носясь по знакомым в надежде найти хоть кого-нибудь.

- Мне бы сейчас хоть того Славика из автосервиса, что был у меня три года назад, - делилась она с Владкой сокровенным. - Сейчас не до жиру. Хоть как-то перекантоваться.

Владка предложила ей неженатого Дегенерида.

- Сколько? - загорелась Танька.

- Сорок три.

- Да на что мне его возраст, - огрызнулась она. - Зарабатывает он сколько?

Владка сказала.

- Ты что, дура? - обиделась  Танька, решившая, что подруга смеется над ее горем. - Ты хочешь, чтобы мы на Иркины алименты втроем, что ли, жили?

- Я еще меньше получаю, - рыкнула Владка, сочтя себя оскорбленной.

- У тебя отец, а у меня - отчим. Мне надо самой выживать, - резко провела водораздел между их судьбами Танька и разревелась.

Обрыдав плечо подруги, она почувствовала себя лучше. Они помирились и оставили Дегенерида бобылем.

- Ты меня извини, - сказала Танька. - Просто жизнь такая, что хоть травись.

Владка поняла мгновенно. Сбегала, как и при отпевании Гельмута, за бутылью водки. И они сгоряча так урезали, что ей пришлось ловить такси, чтобы добраться домой и не ночевать вместе с Танькой и Иркой на их единственном диване. Всю дорогу она убеждала таксиста жениться на ее подруге.

Помыкавшись еще месяца два и найдя у себя на голове седой волос, Танька взревела:

- Боже, я старею! Боже, я никогда больше никого не найду! Травиться, только травиться!

К счастью, Владка с литровкой водки была уже на подходе.

- Знаешь, тебе все-таки надо искать работу, - сказала она, куря на Танькином балконе и стряхивая пепел на головы прохожих на улице.

- Сама чувствую, что лучшего ничего не предвидится, - вздохнула в ответ ее подруга. - Так и издохну вся в трудах и мозолях.

- Ты всегда видишь в жизни один негатив, - заметила Владка.

- Дорогуша, - обрезала Танька, - у меня нет микроскопа, чтобы найти в ней позитив.

 Да, у Таньки всегда был комплекс Дездемоны: время от времени ее хочется придушить.

- Послушай, - не выдержала Владка в тот раз. - Иногда мне кажется, что ты одноногая. На моей памяти ты еще ни разу не встала с "той" ноги.

В ответ Танька расплакалась, сослалась на свой седой волос, который тут же выдрала и предъявила ей в качестве живого укора, и попросила прощения за свой срыв.

Через месяц она нашла работу уборщицы в тресте стальных конструкций. Отчим прослезился, принес ей кило черной икры и деньги в банковских пачках. Но от дальнейших инвестиций стал воздерживаться. Танька перешла с путассу на куриные окорока и потушила леденящий душу зеленый взгляд.

- Жизнь налаживается, - сказала ей Владка.

- Отчим, гадюка, повез мать в Объединенные Арабские Дегенераты, - закатила глаза в бессильной злобе Танька. - Чего ж я его раньше своей мамочки-то не нашла?

- Ты еще молода, - успокоила ее подруга. - У тебя таких отчимов еще будет и будет.

- Типун тебе на язык! - замахала Танька руками. - Мне нужен один и навсегда.

Владка ей не поверила, но из деликатности смолчала.

- Я тут уже присмотрела себе одного в тресте, - продолжила мысль ее подруга. - Ничего особенного. Но нужно же мне как-то обставить квартиру?

- Это безусловно, - согласилась Владка, оглядывая пустые углы Танькиной комнаты. -  А то хоть травись.

И она тут же побежала в магазин...

Так вот Танька и жила последнее время. Негодник из треста оставался непоколебимым, хотя она каждые две недели подрезала полы своего рабочего халатика.

- Отрастает он у тебя, что ли? - съязвила как-то Владка.

Танька заледенила ее взглядом. Но после утраты фосфора эффект был недостаточен.

- Я скоро кудахтать начну от этих куриных окороков, - жаловалась вчера по телефону Владке подруга. - Когда же он соблазнится? Ты бы хоть зашла, что ли? Поболтали бы.

- Травиться будем? - спросила Владка, лихорадочно пересчитывая в уме скромные финансы, оставшиеся в ее кошельке с прошлого - как давно это было! - аванса.

- Нет, - Танькин голос дрогнул. - Я с предыдущего раза еще не отойду никак. Не хочу я травиться. Я пришла к выводу, что по отношению к смерти пословица "лучше поздно, чем никогда" недействительна.

- Ясно, - сказала Владка. - Я зайду завтра.

Сегодня - это вчерашнее завтра. И вот она дает в Танькину дверь два долгих гудка.

 

5

- Ой, у тебя кожа на синтепоне, что ли? Как ты не мерзнешь в такой куртенке? - встречает ее Танька. - Проходи.

И тут же убегает на кухню.

Владка вешает "куртенку" на гвоздь в прихожей (трестовский спец так и не пожелал обставить Танькину квартиру), ставит сумку на посылочный ящик в углу и разувается.

- А Ирка где? - заглядывает она в комнату.

- Что? Иди ко мне на кухню. Я тут обед готовлю.

- Ирка, говорю, где? - повторяет Владка, входя на кухню и убеждаясь, что под обедом понимаются все те же неизбывные куриные окорока, которые Танька, злобно прищурившись, заливает водой на сковородке.

- На рукопашном бое.

- Где?!

- На рукопашном бое.

Таньке это явно не интересно. И она переводит разговор на давно наболевшее.

- Эта курица такая старая, - Танька грубо тычет вилкой в желтую шкуру на ляжке покойницы. - Наверное, она была несушкой. А уж потом, когда она перестала нестись, ее зарезали.

- Вот видишь, к чему может привести климакс, - подводит итог Танькиной эпитафии Владка. - Так ты Ирку еще и на рукопашный бой отдала?

- Что значит  - "еще"? Пусть научится правильно вести себя в обществе.

Нет, Владка, конечно, не Герасим. Но такую Му-Му ей иногда хочется утопить: "Что значит  - "еще"?".  Да то и значит.

- Она же, - говорит Владка. - Она же у тебя на фигурное катание ходит, в музыкальную школу, на испанский язык...

- И в изостудию, - гордо добавляет Танька.

- В изостудию?!

- Ну и что ты так удивляешься?

- Да я же видела ее рисунки!

- Ну и?

- Мне кажется, что, когда человек умеет рисовать, это должно быть как-то видно...

- Подумаешь, - обижается в Таньке мать ее ребенка, - Марк Шагал тоже одних уродов рисовал. А поди помер не с последним рублем в кармане. Окорока поди не жевал куриные. На диване с дочкой валетом не спал.

- Так значит, теперь она у тебя будет рисовать, как Шагал, играть на скрипке, как Паганини, и драться, как Ван Дамм?

- И очень даже хорошо, что будет драться. Не будет, как я: муж приходит домой в два ночи, а у меня все губы искусаны, все пальцы изломаны, все больницы и морги обзвонены.  "Прилетел мой ангел? Сыт ли ты? Не ослаб ли? Не устал?"  А надо сразу в морду. Ногой.

- Это какого ж из своих мужей ты так обихаживала? "Сыт ли ты, мой ангел?.."

- А что ты иронизируешь?

- Да я не иронизирую. Просто много их было. Как у тебя, кстати, с твоим начальником из треста?

- Пока никак, - явно расстраивается ее подруга.

И Владке становится неловко за свой вопрос.

- У меня уже от халата один топик осталась, а он на меня хоть бы взгляд... - вздыхает чудо-уборщица.

- Не переживай так, у меня вон тоже в последнее время...

- У тебя каждое время - последнее, - чуть не плачет Танька. - Ты несешь себя так высоко, что мужчины тебя просто не замечают! А у меня халат уже...

И Танька опять начинает рассказывать о своем многострадальном халате и черством начальнике. Прямо Гауф какой-то. Она садится на табуретку и забирается в дикие дебри соблазнения непоколебимого чиновника. Потом переходит на что-то другое. И вскоре Владка полностью теряет нить повествования.

- Я ведь ему говорила: если вы позволите одевать свою жену кому-то другому, то и раздевать вы ее будете вместе, - заплывает куда-то за буйки Танька. - Правильно, нет?

- Угу, правильно, - поддакивает Владка.

- Да ты не слушаешь, подружка, - возмущается мать будущей каратистки-художницы. - Пришла называется поболтать. Ты в последнее время совсем никуда не годишься, матушка. Может, тебе мужичка завести? Хотя, конечно, с ним тоже хлопот хватает: стирка, глажка, готовка...

Владка отмахивается.

- А что здесь такого? - возмущается Танька. - Ты можешь себе это позволить. Это мне надо кормильца, чтобы обставить квартиру и не дать пропасть ребенку. А тебе, с твоим-то папой, вполне можно...

- Ну, знаешь, мой папа тоже деньги не кует.

- А мой отчим кует, - трясет нечесаными рыжеватыми патлами Танька, что делает ее похожей на плохо кормленную афганскую борзую. - Только толку мне от этой кузницы никакого. Всю жизнь, что ли, с Иркой на одном диване спать? В школе у нее тоже одни неприятности, - Танька совсем расстраивается. - На собрании мне их училка, Елена Степановна преподнесла: ваша Ирочка, говорит, совсем не хочет заниматься...

- Танька, успокойся, - утешает Владка подругу, уже хлюпающую носом. - Не обращай внимания. Она ведь педагог. У нее профессиональная ненависть к детям.

- А когда ж ей заниматься, - травит душу Танька, - когда у нее утром коньки, после школы испанский, а вечером изостудия? Когда ей заниматься-то?

- Она у тебя прямо Леонардо да Винчи...

- И поведение, говорит, плохое, - не слушает ее Танька. - Лучше бы на своего Сашечку посмотрела. Ее дебил в нашем же классе учится. Только девчонок дубасить мастер. Так что, может быть, и я могла бы кое-что этой Елене Степановне посоветовать насчет воспитания-то.

- А чего ж тут советовать? - удивляется Владка. - Котов, скажем, при таких симптомах обычно кастрируют.

Таньке мысль явно приходится по душе.

- Ты знаешь, я Светке недавно почти то же самое посоветовала, - вспоминает она.

- Волошиной?

- Да. Она своего Ванюшу так расхваливала. Такой он у нее талантливый, так уж его все хвалят кругом. А тут, видишь, он у нее еще и петь стал. И тоже - второй Робертино. Вот только боюсь, говорит, что голос перерастет. Ну, я ей и посоветовала. Может, говорю, если пение пойдет хорошо, имеет смысл его кастрировать? Ты бы видела, как она взъярилась.

- Еще бы.

- А что такого, говорю, будет петь, яко ангел на небеси. До самой пенсии. Это раз. Бриться не надо будет. Это два. И девочки отпадают. Это три. Она шипит, а я ей объясняю: то, что девочки, говорю, не понадобятся - это даже важнее, чем пение. Сейчас, говорю, акселерация. В шестнадцать он приведет домой тетку. Тетка родит двойню. И ты, говорю, будешь кормить его, эту тетку и теткину двойню.

- Она к тебе после этого не заходила?

- Встретились случайно на улице - даже не поздоровалась.

- Ты это пережила?

- А то. Так слушай, - Танька возвращается на круги своя. - Я тебе серьезно насчет мужичка. У тебя есть кто на примете?

- Нет.

- Если мне подвернется кто-нибудь безденежный, я тебя с ним познакомлю, - щедрится Танька.

- Да хватит уже, - Владка надувает губы.

Танька начинает колготиться над плитой, что-то напевая вполголоса.

- Курицу будешь? - делает она шаг к примирению.

- Нет, спасибо, - отказывается подруга.

Владке хочется есть. Но Танькино финансовое положение настолько катастрофично, что объедать ее куриные окорока было бы просто свинством.

- Чай?

- Давай чай.

Они окончательно оттаивают и чаевничают мирно и дружелюбно.

- Я тут в среду была на презентации казино, - показывает Владка пример светской беседы.

- Это на Карла Маркса, что ли? - видно, что Танька всё еще дуется.

- Да. Так они туда попа заказали. Там стриптизерши на подиуме. А он крапит везде святой водичкой. Благословил, значит, потом стопочку коньячка тюкнул и уехал.

- Класс, - Танька тает маслом по сковородке.

Они отхлебывают еще чайку.

- Слышишь, мамочке-то моей в Эмиратах не понравилось, - вдруг вспоминает Владкина подружка. - Вот уж, воистину, хоть овсом корми.

- А чего не понравилось-то?

- Да ничего, говорит, интересного: давка везде, крик - как у нас на базаре. Теперь ей в Париж хочется.

- Путешествовать надо в детстве. Только тогда Париж покажется красивым, - цитирует Владка чью-то мысль.

- Это точно. А то шляются везде одни пенсионеры, а потом рожи кривят - аж зубы сводит.

- Кстати, о зубах, - глотнув чайку, делится Владка с подругой трезвыми мыслями. - Хотела я тут как-то зуб подлечить. Собрала всю волю в горстку, помянула святых угодников, пришла в клинику. А меня там записали на через два дня. Я, конечно, больше не пошла. Как можно второй раз так себя насиловать.

- Да, - философически замечает Танька. - К стоматологу не должно быть очередей.

- Именно, - радуется Владка тому, что нашла-таки с подругой общий язык. - Два дюжих мужика должны дежурить возле входа и затаскивать тебя внутрь, как только ты бросишь взгляд на дверь.

- А потом - наручниками к креслу, - визжит в восторге Танька.

- Только так можно улучшить зубовное здоровье нации, - поддакивает Владка.

- И довести уровень зубовного скрежета до мировых стандартов, - добивает Танька тему. - Знаешь, тут Оксанка как-то пошла зубы лечить...

Они начинают перемывать косточки общим подругам. Но запах, идущий от утомленных на Танькиной сковороде куриных окороков, окончательно разжигает во Владке чувство голода и гонит домой.

- Что ж ты так быстро уходишь? - огорчается ее подруга, когда Владка начинает откланиваться. - Сейчас Ирка должна прийти. Они в изостудии как раз портрет проходят. Хочешь, она твой нарисует, сангиной?

- Зачем же с ангиной? - пугается Владка и начинает собираться еще быстрее. - Нет у меня ангины.

- Да это мелки такие, - успокаивает ее подруга.

- Нет, знаешь ли, я себя и в зеркале-то боюсь...

- Портрет иногда открывает в человеке его лучшие стороны, - задумчиво изрекает Танька.

- Так то ж иногда. Знаешь, Тань, я лучше пойду. Пора мне. Пусть Ирка лучше тебя нарисует.

- Да рисовала уже. Сто раз, - загорается Танька, бежит в комнату и притаскивает ворох листов измалеванного картона.

- Без комментариев.

- Ну что-то ведь есть и общее, - Танька рассматривает рисунки.

- Что-то, конечно, есть...

- Знаешь, - воодушевляется Танька. - Здесь ведь главное не прямое сходство...

- Конечно, конечно, - утешает ее Владка.

- Это же не фотография. Здесь главное - неповторимость, редкость. Как с золотом. Мы ведь ценим его вовсе не за то, что оно не ржавеет, а лишь за то, что его мало. Если бы мы ценили его за то, что оно не ржавеет, то делали бы из него водопроводные трубы и корабли. Так и с художником: здесь неповторимость стиля важна.  Понимаешь, что я имею в виду? Как у Шагала...

- У Ирки есть стиль, - резюмирует Владка, вглядевшись для пущей важности в Иркиных уродов еще раз.

- Да брось ты, - кокетничает Танька.

- Я серьезно.

- Думаешь? - в ее голосе появляется надежда.

- Я тебе говорю.

Танька млеет от удовольствия. Они целуются в щечку, и Владка выскакивает на лестничную клетку.

- Пока, подружка. Созвонимся.

- Пока.

Душа не против остаться, но тело требует обеда.

 

6

В троллейбусе царит давка. Кошмар. Но надо терпеть. Надо быть приспособленцем, обтекаемым надо быть. Хотя, конечно, все зависит от того, что тебя обтекает. Если денежные массы - это хорошо. А если фекальные воды - то не очень. Хотя, в случае с денежными массами, лучше быть не обтекаемым, а загребущим. Хотя, опять же, к фекальным водам это не подходит. Загребущий в фекальных водах - это уже просто жуть какая-то...

- Разрешите мне пошевелиться! - рявкает Владка и протискивается во чрево ада.

В кошачьем аду, должно быть, заправляют собаки. А тренажером для человеческого может служить троллейбус в час пик.

- Дайте я сяду! - продирается по Владкиной груди какая-то дама, забивая ей нос шерстью со своей лысеющей шубы.

- Вы на меня верхом хотите сесть? - отплевывается Владка лисьей шерстью.

Дама, свирепо сопя, не отвечает, стараясь поскорее добраться до уцелевшего пустого местечка.

- Тетенька, в вас столько силы, что вы могли бы и постоять, - пищит подросток, на которого лысеющая лиса наступила в своем исступлении.

Дама плюхается-таки на диванчик.

- Что ж вы сели так раскидисто? - хрипит придавленный к стеклу сосед. - Это ж двухместное сиденье.

- Это Россия, сударь: здесь любят женщин больших масштабов, - многозначительно изрекает чей-то бас.

Владка убеждает себя в необходимости смирить свой дух и воспринять поездку в рамках отпущенных ей на этом свете испытаний, но аутотренинг не помогает.

- Да не накладывайте вы на меня, пожалуйста, свои руки! - взрывается она, по-цыгански передергивая плечами. - Если вам некуда их девать - наложите их на себя!

Троллейбус, покачиваясь на ухабах, несется по дороге. Владка пытается усмирить свой дух, в то время как толпа, насевшая со всех сторон, усмиряет ее плоть. Да что они там, размножаются делением, что ли - что их все больше и больше?

- Что ж вы меня так ощупываете? - снова вырывается из темницы ее неусмиренный дух. - Ладно, я уже не в том возрасте, чтобы стесняться того, что снаружи! Но ребра, позвоночник, почки...  Должно же у меня быть что личное, не для всех? Вы как думаете?

Троллейбус весело гудит в ответ.

- Извините, - старается отлипнуть от ее спины пристыженный субъект, намертво прижатый к ней нечеловеческими усилиями человеческих масс.

- Что вы дергаетесь? У вас что-то зачесалось? - добивает его Владка под рев в трибунах. - Так ведь не во всех местах можно чесаться прилюдно!

Субъект выпускает воздух, как проколотая шина, и его смывает толпой.

- Ты гляди, какая нежная, - комментирует уже знакомый ей бас. - Да тут, похоже, девственница объявилась.

У Владки такое чувство, как будто она Змей Горыныч о трех головах. И все ее три языка чешутся для ответа. Баса спасает только то, что ей пора выходить. Титаническим усилием воли она пинками загоняет свой мятежный дух опять в темницу смирения и процарапывается к выходу. Дух молотит в дверь ногами и скверно матерится в самой глубине ее души.

- Вы сейчас выходите? - спрашивает ее сзади дребезжащий старческий голос, дополняя вопрос увесистым ударом по ее спине.

Дух тут же просовывает из-под двери лапу:

- Нет, не сейчас - на остановке!

- Ой, а какая сейчас остановка? - искушает судьбу бабулька.

Владкин дух снова на свободе: дверь взломана, стража перебита.

- Сейчас - никакой, - злорадствует беглый дух. - Сейчас мы едем.

- А какая будет?

Владка не понимает, как можно было дожить до старости с таким любопытством.

- Серафимовича,  - подсказывают сзади.

- Вы выходите на Серафимовича? - рискуя быть искусанной, допытывается бабка.

- Да, я вы-хо-жу на Се-ра-фи-мо-ви-ча! - загробным голосом одержимой бесом по слогам произносит Владка, чувствуя, как внезапно отросшие клыки начинают царапать ей губы.

- Серафимовича, - петушиным голоском объявляет водитель.

Это спасает старуху. Двери распахиваются и Владка, измятая, изорванная, взбудораженная и недовольная собой, выскакивает на тротуар.

Приблизительно с такой же гаммой ощущений она шаталась всякий раз утром по квартире после ночи, проведенной с Вадимом - еще одним ее другом. Он был настоящим сексуальным маньяком. Но, правда, при этом не имел больше никаких положительных черт.

Они засыпали не раньше четырех утра.

- Чем вы по ночам занимаетесь? - спросил как-то Дегенерид, застав ее дремлющей в приемной редакции.

О, если бы она ему только рассказала о том, чем они занимаются с Вадимом по ночам, у него мог бы развиться комплекс неполноценности вплоть до полной импотенции. Она пожалела его и ничего ему не сказала.

Да, Вадим... Это ж просто святых выноси что было такое! Она согласна была стать его рабыней, но явно не дотягивала до его максималистских стандартов.

- Ты не соответствуешь моему идеалу секс-партнера, - сказал он ей как-то между двумя и тремя ночи, в очередной раз раскладывая ее на кровати поудобнее.

- Если я побрею подмышки - это что-нибудь изменит? - спросила она без особых надежд.

- Нет, - ответил он после минутной паузы и перевернул ее на живот.

Она почувствовала, что конец близок. Не прошло, помнится, и недели, как он сообщил ей о разрыве отношений...

Да, это жуткое зрелище - это жизнь! И Владка бежит сейчас домой. Впереди у нее обед и книжка. А вечером - ужин и телевизор. Знаете, приятно было за ней понаблюдать. Воскресенье - такой день, что обязательно надо за кем-нибудь понаблюдать. Иначе рискуешь умереть со скуки. Вы согласны? Когда-нибудь, бог даст, мы с Владкой еще встретимся.