Когда наша семья приехала в Кара-Балта, мне было 4 года. Тогда этот поселок называли Сахзавод (который день и ночь работал возле станции Кара-Балта, что с киргизского переводится как "Черный Топор").
И вот в темноте, по каким- то доскам, перепрыгивая ямы, пошли мы с матерью за хлебом. Магазин был с высокими потолками. А снаружи вывеска. Я уже понимал, что на вывесках пишут слова о чем-то, а там было одно слово из 4-х букв.
"А што эта за буква?" - спрашиваю у матери, показывая на букву, похо-жую на крест. "Буква Хэ, хлеб".
Тогда там, в Киргизии, была свежа память о войне, хотя прошло 10 лет. Много инвалидов. Нам, детям, было стыдно, неудобно смотреть на них, безногих, передвигающихся на колясочках с гремящими подшипниками, зло отталкиваясь от земли. Были они одного роста с нами, пацанами, и смотрели вокруг красными невидящими глазами.
Многие из этих бывших фронтовиков выезжали на свои определенные места, и сидели, покуривая махорку. Рядом лежала тряпочка, на которую бросали по одной-две копейки. Инвалиды были как памятники, как молчаливые атрибуты сахзавода.
Гремели на подшипниках и коробки для детей. Они делались из досок и тянули их на веревках мамы, привозя грудных детей в ясли. А потом молодые мамы бежали на завод, отрабатывать смену.
Все улицы в поселке вытянулись вдоль "Линии". Линией называлась железная дорога, которая как раз и проходила по нашей улице Фрунзенской. Это была железная дорога до города Фрунзе, главная артерия, ветка от казахстанской станции Луговой до Фрунзе, столицы Киргизии.
Железная дорога, или Линия, была построена в конце 19 века, а может и в начале 20-го. Поэтому домик возле переезда были самым старым кирпичным строением. Кирпичи в нем стояли вертикально, сложены были надежно, на века. Стоят и сейчас.
Сахзавод
Поселок Кара-Балта стал городом только 10 лет назад, а раньше это был конгломерат нескольких населенных пунктов, которые резко отличались друг от друга.
Самая важная часть поселка, где и поселилась наша семья - это Сахзавод. Так называли не сам сахарный завод, огороженный дувалом, не спиртовый завод, центр нашей жизни, не предприятия, где все работали, а сам поселок.
Это был небольшой поселок, застроенный ровными рядами длинных домов, с продуманными дорожками между ними, ведущими в одну сторону к детсаду, в другую к школе, в третью к магазинам, в четвертую к сахзаводу. Дома, в которых жили люди, назывались так: барак такой-то, более цивильные - домик такой-то (а это такой же барак, только с отдельными входами, прорубленными в стенах). Даже слово "дом" в разговорах не применялось - барак и все. И никто не обижался. Причем бараки тоже разные были. Старые бараки - так это полностью глиняные сооружения киргизского стиля, с глиняной плоской крышей, на которых густо росли маки по весне. Более современные бараки - с соломенной покатой крышей. Ну а "домики" уже покрыты каким-то мелким шифером.
Эти бараки были основа Сахзавода.
Южнее нас, ближе к горам (а это главная достопримечательность нашей панорамы - Киргизский хребет Тань-Шаня), находился соцгородок, или "Почтовый".
К нему вела дорога и начинался соцгородок со шлагбаума. На шлагбауме весь транспорт останавливался, и солдаты проверяли документы. Почему было так серьезно, потом узнали - ближе к горам был подземный уранообогатительный завод, на котором и работали все жители соцгорода. Снабжение Соцгорода было, как говорили, московское. Не исключаю, потому что конфеты "Ну-ка отними", "Мишка на Севере", "Чио-Чио-Сан" наши родители покупали только там.
Соцгород был распланирован прямоугольными ровными улицами и застроен двухэтажными желтыми домами. Стены этих домов были толстые, наверное, с расчетом на атомный взрыв, а вот подъезды узкие и угрюмые. Туалеты во дворе, и обязательные ряды сарайчиков, но без живности. Еще ближе к горам стоял поселок под названием Воинская. Ну, это название точно соответствовало - воинская часть. Казармы были низенькие и длинные и похожи на наши бараки, но вход один - с торца.
В Воинской находился то ли обком, то ли исполком, дом с высоченной крышей и с громадным чердаком, на котором можно, наверное, пушку поставить. Возле этого дома стояли вечно Газики и Полуторки, а также ЗИС-5 - машины с фанерной кабиной и номерами типа ЦС-06.
Я запомнил хорошо этот дом Исполкома, потому что, поработав два года в забое (урановой обогатительной фабрике), через какое-то время отец там нашел работу охранником. Почему бывшего зэка и только что из заключения взяли охранником такого учреждения, уж не понимаю. А может, и понятно - свой, проверенный волк, будет служить вернее.
Еще ближе к горам, через километра два степей стояли 2 громадные трубы и приличный прямоугольный домина, который виден был издалека и создавал знакомый силуэт. Это место, и остановка автобуса называлась ТЭЦ-10. Вроде как теплоцентраль. В действительности, где-то рядом находился подземный завод, а отбросы его, в виде так называемой Свалки, были предметом вожделения пацанов, ибо на этой свалке можно много было чего найти. Но туда надо было пролезать через несколько колючих проволок, да еще дорогу знать. Там, наверное, я тоже получил первые дозы радиации. Слева от ТЭЦ-10 находилось кладбище, и оно называлось Почтовское кладбище.
Нижнее кладбище, ближе к прудам называлось Старое, и оно было намного севернее сахзавода, в самой старой части нашего конгломерата - на Базаре. Базаром назывался большой поселок, официально называемый село Калининское. Живет на Базаре - это означает, живет севернее нашей Фрунзенской линии, т.е. в селе Калининском.
Базар - это киргизско-узбекское царство. В центре, конечно - сам базар. Причем их даже 2 - базар как таковой и скотный базар, там по воскресеньям обычно и барахолка была - длинные такие закрученные ряды разложенных на земле кучек старых вещей, возле которых на маленьких скамеечках сидели женщины и старушки. А мужики с сапогами на руках ходили между рядов, предлагая их на продажу. Походили и мы с отцом со своим товаром. Он где-то доставал рогожные мешки, и вязал по ночам в Исполкоме щетки для побелки. Щетки получались приличными. И продавали мы их по 5 рублей дореформенных. Это соответствовало 2-м булкам хлеба.
Хлеб выпекали в Пекарне. Пекарня стояла напротив сахзавода, и выпекала замечательный теплый хлеб трех сортов: черный, серый и белый. Самый популярный был серый. Белый хлеб считался роскошью и стоил 2 руб. 50 коп. Черный (1 рубль 40 копеек) для стариков-пенсионеров, у который денег мало и 20 копеек цены между черным и серым (1 рубль 60 копеек) - большая разница.
12 июня 2002
Железная дорога
По нашей улице Фрунзенской, в поселке Кара-Балта, что означает "Черный топор", между четной и нечетной ее сторонами была насыпь, а по насыпи шла железная дорога - два блестящих рельса, положенные на деревянные шпалы. Рельсы были прибиты к шпалам большими железнодорожными гвоздями. Длина рельса 20 метров, и после того, как сплошной рельс кончался, к нему приворачивались следующий и так далее. Поэтому когда поезд шел и раскачивал рельсы, раздавались мерный стук "тук-тук, тук-тук", при перекатывании колес с одного рельса на другой. От частых поездов гвозди приподнимались, и железнодорожники забивали их на место.
Железнодорожники шли вдоль линии по шпалам, а один, который толкал тележку на двух колесиках друг за другом, едущую по одной рельсе, шел по другой рельсе, держа тележку за длинный деревянный шест. На тележке лежали большие молотки, называемые железнодорожное кайло. Или кувалда. Этими кувалдами железнодорожники, обычно поджарые, загорелые и пыльные, в замасленных брезентовых дырявых робах, подбивали гвозди на место. Забивали они очень ловко, с одного удара, ухнув кувалдой по гвоздю с тонким свистом, вырывающимся из груди.
Напротив нашего дома стоял семафор. Это был первый семафор, который видел машинист железнодорожного состава, несущегося к станции Кара-Балта. Следующий семафор был на расстоянии 1 км от нас, почти у самой станции. Если путь открыт, верхняя часть семафора показывает на небо, если перекладина поперек - путь закрыт. И тогда поезд, скрипя тормозами, останавливается и ждет. К семафору подходили длинные тросы на невысоких столбиках, эти тросы натягивались и поднимали его верхнюю перекладину. Примерно в году 1965-м вместо семафоров сделали светофоры, и тогда тросы убрали, а вместо них проложили кабели.
Первая шутка, на которую мы, пацаны, живущие на улице Фрунзенской, ловили новеньких, не с улицы Фрунзенской, было предложение приложить руку к рельсу: "Приложи руку - семафор откроется". Доверчивый прикладывал руку, таращась на семафор, который конечно не открывался, а мы все ржали над новичком, наблюдая, как он рассматривает промасленную ладошку. Другое испытание было покруче: нужно было в морозный день лизнуть языком блестящий рельс. Говорили, что однажды какой-то пацан примерз к рельсу, и его то ли вырывали с языком, то ли поезд останавливали. Эта была легенда, а вот засыпали между рельсов пьяные мужики часто, и ложились головой на рельс ночью, после ночной смены напившись спирту. Вот тогда уж точно находили и руки и ноги от этих несчастных.
Мы часто бегали с одной стороны линии на другую в любом месте, но были и законные, протоптанные дорожки, по которым ходили все люди, гуськом, друг за другом, "на другую сторону". Когда люди переходили, они отчаянно вертели головами, т.к. поезд, проносясь по поселку, появлялся очень внезапно, и вполне мог сбить человека и днем. Что происходило довольно часто. И тогда поезд останавливался, и долго стоял, но трупы или то, что от них осталось, обычно лежали по пол дня, и даже вечером люди со всей улицы собирались вместе и ходили собирать части тела, разбросанные вдоль всего полотна.