Закончил я авиационный техникум. Поехал по назначению в город Пензу, в какой-то "ящик". Там мне сказали, что в моих услугах они не нуждаются. Пострадал немного и вернулся домой.
Работа нашлась совсем быстро, тоже в "ящике". Стал я техником-конструктором. Красота! Огромный зал, прекрасное освещение, три ряда кульманов, и тишина. У меня был огромный немецкий кульман. Я был доволен, чертить я любил, и работа была в удовольствие.
Нашу группу возглавлял молодой парень, лет этак тридцати. Он получал задание, садился перед своей доской, через несколько часов на ней появлялись общие габариты изделия, после чего каждый из нас получал габаритные размеры своего узла и его назначение.
Садишься перед своей доской и начинается процесс, который смело можно назвать творческим. Проходит время, на доске что-то вырисовывается, тогда подходит ведущий, садится, долго рассматривает чертёж, замечает, что ему нравиться, но вот тут и тут надо подумать ещё, ластиком снимает добрую половину твоего творения и уходит. Мочало, мочало, начинай с начала.
Когда сформирован общий вид и утверждён, начинаешь делать деталировку, потом копировщицы переносят твоё творение на кальку, потом синька. И вот, после этих мытарств, берешь эту пачку и относишь её в цех, дяде Васе.
И дядя Вася, спец высшего класса, из тех, которые блох подковывают, по этим чертёжикам начинает воплощать в металле заложенную в них идею.
Когда через некоторое время приходишь узнать как идут дела, происходит такой разговор.
- Здорово, студент!
- Здравствуй, дядь Вась!
- Интересуешься своим произведением?
- Конечно!
- Ну тогда смотри, - он берёт в одну руку один чертёж, в другую другой. - Как я могу в это отверстие вогнать этот валик, у него же диаметр больше диаметра дырки. Ты слыхал когда-нибудь про посадки?
Я тупо смотрю на чертежи, понимаю свою ошибку, что-то пытаюсь лепетать в своё оправдание.
- Знаю я про посадки, слышал, здесь по ходовой пускать надо. Давайте исправлю.
- Не надо, - говорит дядя Вася, я уже сделал, как надо сделал. Просто будь внимательней
- Спасибо, - говорю я, буду.
Такие вот случались казусы, как же без них, на ошибках учимся.
Наш ведущий, наш непосредственный руководитель, человеком был уникальным. Он прекрасно знал ГОСТы и стандарты, знал на память значения синусов и косинусов от нуля до единицы. Когда возникал вопрос по этим функциям, никто не лез в таблицы, а спрашивали у него, и тут же получали ответ. В правильности можно было не сомневаться. Он напоминал Корейко из "Золотого телёнка" со своей арифметикой.
Так я работал в "ящике". Это было самое беззаботное, самое счастливое время в моей жизни. Такого времени больше не было никогда!
Солнце светило во всю ивановскую. Сыт, обут, забот никаких, хорошая работа, свобода,впереди целая жизнь. А сколько бредовых мыслей, и совсем не бредовых, крутилось в голове.
Но одна заноза иногда тихонечко шевелилась и портила все настроение. Этой занозой был предстоящей осенью призыв в армию. У меня были отсрочки от призыва в связи с учёбой, но всему приходит конец. Кольцо вокруг меня сжималось и превратилось уже в колечко, маленькое такое, на моей тонкой шейке. Выполняй, друг, священную обязанность, хватит вилять хвостом.
Я не боялся армии, отслужил бы свой срок нормально, без всяких там закидонов. Хотелось учиться дальше, думал поступать в МАИ, а армия забирала три года, и могло случиться всякое за это время. Просто терялось время.
Надо было думать.
И как-то, совершенно случайно, мне попала в руки местная газета "Коммунист". Просматривая её, я натолкнулся на объявление, которое гласило, что такое-то училище проводит набор курсантов на 1-й курс, курс обучения 5 лет, по окончании училища выдается диплом инженера, присваивается звание "лейтенант", и т.д.
И я подал документы. Сейчас понимаю, что поступок мой не был обдуманным, был каким-то легкомысленным. И уж, конечно, я не думал ни о какой военной карьере. Всё было очень просто: я мог учиться, и решался вопрос с призывом. Так я рассуждал. Поступлю - хорошо, не поступлю - пойду служить.
К экзаменам, скажу честно, совсем не готовился. Настроение было какое-то дурацкое. Было лето, была Волга, была гитара и хорошая компания друзей.
Но всему приходит конец. И у меня совсем неожиданно закончился один этап и начинался совсем непонятный, другой.
Начались вступительные экзамены. Сдавать нужно было три предмета: русский язык, письменно и устно, математика письменно и иностранный язык.
Сдал и получил такие результаты: русский - отлично, математика - отлично, немецкий - хорошо. С немецким вышло чудно,т.к. в школе, до девятого класса я учил немецкий, в техникуме - английский, а сдавать нужно было немецкий, а у меня недобор по этому предмету в два класса. Пришлось изрядно попотеть, но, тем не менее, удалось получить хорошую оценку. Экзамен принимала очень милая женщина, в возрасте. Она же потом и вела у меня этот предмет, и никогда я не был обделён её вниманием. Приходилось готовиться к каждому занятию.
После экзаменов состоялась мандатная комиссия. Прошёл я и её. Вот и всё. Был зачислен курсантом. Какое-то время ещё погулял и явился в училище к назначенному сроку.
Из дома уходил с тяжёлым сердцем. С отцом простились накануне вечером, утром провожала одна мама, она ничего не говорила, только тихонько плакала, постоянно вытирала глаза платочком, а слёзы всё бежали и бежали по щекам. Сын уходил из дома, как тут было не плакать. Матери всегда плачут, когда сыновья покидают отчий дом. Так уж устроен этот мир.
С этого дня началась совсем новая, другая жизнь. Покатилось, поехало колесо. Движение это было бесконечным и неотвратимым. Остановить его уже было не в моих силах. А куда деваться, сам выбрал свою дорожку.
Собралось нас более ста человек. Отвели в казарму, и она стала нашим домом на долгие три года. Кто не знает, как выглядит казарма, много потерял. Это и жилище, это и радости, это и тоска, это и каторга. В этом заведении знаешь потом каждую щель, каждый угол, каждый закуток. Знаешь не в силу своей любознательности, а потому, что пролазил все щели с тряпкой и метлой, полил потом каждый квадратный сантиметр пола. Прекрасная школа для слюнтяев и проходимцев, они, как правило, её не проходят.
Наш начальник, капитан Бугрименко, о нём я буду рассказывать по ходу моей незамысловатой истории, разбил нашу толпу на четыре отделения, которые в свою очередь делились на два отделения. Отделения комплектовались по росту. Первое-самые высокие, четвёртое-самые маленькие, они сразу получили прозвище "шмулёк". И до самого выпуска в разговорах можно было услышать: "Что-то шмулёк наглым стал", или что-то подобное, они не обижались, а все привыкли.
Потом была, конечно, обязательная стрижка под ноль, потом армейская баня с половинкой земляничного мыла и, видавшей виды мочалкой, и уж только после этих обязательных процедур мы получили бэушную гимнастёрочку, такие же брюки и пилотку. Естественно, всё это было не по размеру, а, с каким поражающим воображением, лишком на вырост. Сапоги, правда были новыми, яловыми и по размеру.
Мы представляли из себя если уж не забавную, то, по крайней мере, уморительную картинку. Тонкие шеи в огромных воротниках, широченные штаны, оттопыренные уши под нахлобученной на них пилоткой, и казавшиеся огромными сапоги, в голенища которых смело можно было всадить ещё одного такого же бедолагу, кроме хозяина. Это была толпа Швейков на современный лад. Мы, наверное, очень смахивали на птенцов, только что выпавших из гнезда, такие же взерошенные, мокрые, растопыренные.
На нас, правда, никто внимания не обращал. Во-первых, было некому, а, во-вторых, кто и обращал, так тот сам проходил через это.
Через день, другой вид наш уже не вызывал жалости. Все мы очень быстро полюбили иголку, и с её помощью всё было подшито, убавлено, разглажено. И никаких проблем. Всё было о*кэй.
Помню историю, которая произошла со мной тогда, когда я пытался уже в который раз подшить подворотничёк, а он всё никак не хотел занять положенное ему место. Подворотничёк, это полоска белого материала, которую надо сложить по всей длине так, чтобы образовался чёткий сгиб, он потом будет выступать над воротником гимнастёрки, и пришить её к воротнику. Вот этот самый сгиб у меня и не получался. Занимался я этим сидя на табурете, как раз напротив канцелярии, дверь была открыта, и за мной, вероятно, долго наблюдал наш капитан. Он решил мне помочь, вызвал меня в канцелярию, выхватил у меня из рук подворотничёк, сложил его как надо, и со словами: "Смотри как это делается", повернувшись к спинке стула, на котором сидел, несколько раз провёл сгибом по спинке. Сгиб получился превосходным, но белый подворотничёк стал серым, стул был откровенно грязным. Он вытаращил глаза и заорал: "Дневальный, ко мне!". А мне бросил то, что получилось, сказав при этом, что надо взять другой материал, этот уже подшивать нельзя, о чём я уже догадался сам. Потом мы подшили, что надо и куда надо. Казалось бы мелочь, а вот поди ж ты, требует определённой сноровки. Потом эта процедура занимала каких-нибудь три-четыре минуты. Но это было потом.
Из того времени запомнились наши сапоги. Я уже говорил, они были яловыми, т.е. из грубой кожи, наверное, на них пошли шкуры откопанных на крайнем севере мамонтов. Это не кирза, кирзовые сапоги шьются из материи, кирза-это ткань, и такие сапоги лёгкие и удобные в носке, но курсантам положены были яловые сапоги. Они очень тяжёлые, сзади по голенищу до самой пятки идёт шов, который начинает издеваться над тобой с первого же шага. А мы, в основном, передвигались бегом, шагом ходили в столовой, да в казарме, до которой надо было ещё добраться в конце дня. Ноги разбивались в кровь, это была настоящая мука. Но голь на выдумки хитра, кто-то один сделал, показал, и мы нашли решение проблемы. Просто обыкновенным молотком разбивается у пятки сапога задний шов, и хоть "яблочко" пляши, такая благодать.
Ещё эти сапоги испускали такой сочный аромат из смеси варварской кожи и ваксы, которой они начищались до зеркального блеска, что хоть святых выноси. Мы были пропитаны этим запашком насквозь, сапогами пахла казарма, классы, в которых мы занимались, всё, что нас окружало источало этот удивительный аромат. Сам воздух, что нас окружал, тоже источал. Удивительное дело.
Была ещё одна беда, которую несла наша обувь. Вот в чём дело. В минуты редких перекуров, а они, как правило, проходили в местах самых неожиданных и далёких от оборудованных мест для курения, все присаживались на корточки. После двух-трёх приседаний на самом видном, заднем месте образовывались два черных пятна от соприкосновения с сапогами. Вакса с удовольствием располагалась на ягодицах, и очень плохо, после серьёзных усилий во время стирки уходила со штанов. После таких стирок мы сразу отучились от дурной привычки покуривать, сидя на корточках.
Время шло. Мы начинали привыкать. Сглаживались острые углы. То, что вчера было невозможным, сегодня становилось реально возможным. Привыкали и к распорядку, и к порядку. Начали понимать, что мы делаем и зачем. Уже не было былой суеты и неразберихи.
Чем больше я понимал, тем больше сомневался в правильности своего выбора, на душе кошки скребли. Друзей еще не было, делиться своими сомнениями было не с кем. Удирать уже было поздновато, да я бы этого не сделал, перед собою бы было стыдно.
Короче говоря, этот такой маленький отрезок времени заставил пересмотреть свои взгляды и на прошлое, и на настоящее. Сейчас, когда эти события стали уже предметом воспоминаний, смело утверждаю, что такую школу надо проходить каждому, разумеется, я имею в виду ребят. Обязательно надо оказаться в ситуации, когда ты один, сам по себе, когда можно надеяться только на себя, а остальным до тебя просто нет дела. Это хорошая школа!