Аннотация: Извечное противостояние Света и Тьмы. Правда - за Светом. Так мы думаем. Но никому не приходило в голову, что Свет может оказаться чудовищней Тьмы, когда она ему не может противостоять всецело.
Глава 1
Нельзя сказать, чтоб мне совсем не повезло. Бывали судьбы и страшнее. Ну, подумаешь, детский дом в богом забытом провинциальном городке, где, по словам современных классиков, сохранилось истинно русское милосердие. Может быть, оно и сохранилось бы, не будь в каждом доме худо-бедно работающего телевизора, да не стань доступными почти каждому зрителю плоды извращений пресытившихся деятелей, прозябающих в далеких цивилизованных странах. Пили бы наши чистые душой провинциалы паленую водку, да мерещились бы им нравоучительные чертики, призывая завязать с пороком и обратить избыток неразгаданной душевной тоски на богоугодные деяния.
Но, насмотревшись заморских киношедевров, преподаватель физкультуры нашего детдома, Николай Павлович (или Палочник, как мы его окрестили за привычку колотить нас палкой) решил получить все, ему доступные удовольствия, начиная от побоев по древнекитайской методике и кончая извращенными сексуальными домогательствами. Последнее ему особенно пришлось по вкусу.
Брошенные на произвол судьбы мальчики и девочки. В конце концов, это всего лишь отрепье общества, беспородные щенки, которые, как правило, умирают на свалках после того, как первый встречный вкусит их невинности. Почему же они должны доставаться какому-то первому встречному? Почему не ему - Владыке в своем маленьком государстве. Правда, в этом государстве существует переспелая императрица, что закрывает глаза на его шалости, лишь бы три - четыре раза в неделю он доставлял ей подобное удовольствие. Как говорится: не все ж коту масленица. Императрице можно и уступить, отыгравшись на безропотных подданных.
Потом в центральной московской газете появится разгромная статья о педофиле. Потом его осудят на довольно приличный срок. Ведь смертную казнь в стране отменили, дабы угодить все тем же пресытившимся заморским деятелям. Потом в далекой сибирской тюрьме уголовники осудят его по своим законам. Но сотни искалеченных душ разбредутся по бескрайним просторам родины. И, хорошо, если единицы из них сумеют найти в себе силы остаться людьми.
Разумеется, я не могла так думать тогда.
Мне было десять лет, когда Николай Палочник обратил на меня внимание и приказал задержаться после урока. Глумливые ухмылки покидающих зал одноклассников излучали торжество: "Ну, что пришла и твоя очередь, Волчара. Посмотрим, как ты выкрутишься на этот раз".
Они радовались, откровенно радовались чужой беде. Но недаром за мной закрепилась кличка - Волчара. Сколько себя помню, я дралась до последнего: поначалу до того состояния, пока мое окровавленное тело ни вызывало тошнотворной брезгливости, потом до того, пока меня ни оттаскивали от растерзанного противника. Живучесть - единственное, что примиряло меня с матерью. Да, бросила. Но наделила способностью выживать. Меня побаивались и ненавидели. И, надо сказать, эти чувства со стороны воспитанников Старомысского детского дома N1 мною старательно взращивались.
Выслушав приказ физрука, я оседлала спортивный инвентарь, в простонародье именуемый конем, с таким видом, словно собиралась выслушивать нотации старенького, не принимаемого всерьез учителя. Странное дело, я не испытывала страха или омерзения. Я была уверена в том, что все обернется забавной хохмой.
Зал быстро опустел, и за закрывшимися дверями столпились любопытствующие. Палочник вышел из раздевалки, в чем мать родила, и жестом подозвал меня. Несомненно, он был в курсе наличия публики за дверью, и ничего не имел против. Публика его вдохновляла. Проигнорировав призывный жест, я продолжала сидеть на коне, болтая ногами и разглядывая предмет его мужской гордости. На мой взгляд, сей предмет не имел ничего общего с тем, что рисовали на стенах туалета доморощенные детдомовские таланты. Картинки явно уступали оригиналу. Предмет медленно поднимался и набухал, словно переваренная сарделька... в шапочке.
- Ну...
Нетерпеливо произнес обладатель набухшей сардельки, выпятив ее вперед.
- Слезай оттуда и залезай сюда.
- Мне и здесь не плохо, - небрежно бросила я, наблюдая за реакцией сардельки. Та дрогнула, но снова встала в боевую стойку.
- Ты что думаешь, я с тобой не справлюсь? - задохнулся Палочник праведным гневом и медленно направился в мою сторону. Сарделька угрожающе покачивалась на ходу. Я лихо спрыгнула с коня, пару раз перевернулась на брусьях и, зависнув на верхней планке, с интересом снова уставилась на сардельку. Очень мне захотелось, чтобы она загнулась в середине под углом 90 градусов вверх. А когда мне чего-нибудь сильно хотелось, оно почему-то так и получалось. Нынешнее желание не стало исключением.
- Николай Павлович, а Ваш х... член что-то заметил на потолке.
Палочник застыл, пытаясь осмыслить мои слова, потом глянул на потолок, перевел взгляд на предмет своей гордости и заорал. Такого дикого вопля мне еще не приходилось слышать. Как видно, не приходилось слышать и тем, кто стоял за дверью. Народ захлебнулся в хохоте и бросился врассыпную. Вопль раскололся на тысячи осколков, разлетелся по всему зданию и достиг кабинета директрисы. Она явилась тотчас же, громадный напомаженный монстр, спешащий на помощь своей любимой игрушке.
- Коленька, что с тобой!
Палочник взвыл и упал в ее объятья. Сарделька распрямилась и доверчиво легла в ладонь безутешной императрицы.
- Волкова! Что здесь произошло!
Гневным шепотом поинтересовалась дама, нежно прикрывая своего возлюбленного ажурной шалью. Как забавно смотрелась эта смесь гнева и нежности. Я наслаждалась столь широким диапазоном чужих чувств и не сразу сообразила, что ответить.
- Николай Павлович попросил меня залезть на его... ну, то, что у Вас в руках. Я засомневалась, что эта штука меня выдержит. Он не согласился. Тогда она как-то странно выгнулась, и Николай Павлович очень расстроился.
- Прекрати ломать комедию.
Я пожала плечами.
- Как Вам будет угодно.
Очень мне нравилось разыгрывать тургеневскую девушку, особенно после того, как облегчала душу многоэтажным простонародным сленгом. Правда, в данном случае до сленга не дошло, но ситуация была такова, что тургеневским девушкам в кошмарном сне не приснится. Если, конечно, они еще существуют.
- Сейчас же иди, переодевайся, и через... час чтоб была у меня, - приказала императрица.
Ее приказы не обсуждались.
Два дня я просидела в карцере: сыром подвале в компании крыс и прочей подвальной мерзости. Потом месяц пролежала в районной больнице с воспалением легких.
Николай Павлович не мог смириться со своим поражением и предпринял еще пару попыток уже без свидетелей, но с тем же плачевным результатом. Его мужское достоинство почему-то не считало меня достойной и в самый ответственный момент предпочитало разглядывать потолок. Тогда, не в силах противиться своему достоинству, физрук ко мне охладел. Но прежде поучил уму-разуму, в результате чего я снова попала в районную больницу уже с диагнозом "сотрясение мозга и отбивная жизненно важных внутренних органов".
А потом появилась Динка.
Когда я говорила: бывают судьбы и страшнее, то подразумевала ее судьбу. Если мы, волчата Старомысского детского дома N1, не ведали любви, и наши маленькие души постепенно затягивались коростой, то Динке досталось сразу по обнаженным нервам и по полной программе. Ее невзлюбили уже за то, что она пришла из другой счастливой жизни. Пусть ее родители погибли, но они у нее были. Настоящие, любящие. Она хоть недолго, но имела то, чего мы были лишены: дом, семью, учебу в престижной школе и даже признанный талант. Ее картины выставлялись на нескольких зарубежных выставках.
Разумеется, ни о каких занятиях живописью в детдоме и речи не шло. Динка малевала углем на асфальте, а воспитанники дружно топтали ее шедевры, при этом как бы невзначай топтали и художницу. Единственно в чем Динке повезло: она попала в детдом летом, когда любвеобильный Николай Павлович отдыхал с директрисой в теплых южных странах. По возвращению супружеской пары, Динка представляла собой сплошной синяк, натянутый на кожу и кости, и не вдохновляла на любовные игры даже нашего физрука.
Поначалу я не вмешивалась. Негласное правило: каждый за себя, - не рисковали нарушать самые отпетые хулиганы. Но гордое угасание инородного существа, упрямо малюющего на асфальте летающих существ, пробило мою броню. Когда свора подростков в очередной раз собиралась опробовать приемы рукопашного боя на "костлявой груше", им пришлось оббить кулаки о "грушу с гвоздями", то есть об меня. Я взяла Динку под защиту, и вскоре наш тандем внушал уважение самым отчаянным забиякам.
Наученная горьким опытом, Динка не сразу доверилась мне. Около года мы вели заумные споры о смысле жизни, прежде чем окончательно убедились в том, что мы - две половинки единого целого, и поклялись никогда не бросать друг друга. Сколько всего нового я узнала от нее! Какие странные мысли стали появляться в моей голове. Ходячая энциклопедия по имени Динка стала моим учителем. И то, чего не в силах были добиться пропагандисты типового обучения в роговых очках и допотопных пучках на затылке, Динке удавалось с полуслова. Она была искренна. От нее веяло свободой. Общаясь с ней, я начинала понимать: даже в самом беспросветном рабстве можно отыскать глоток свободы и остаться человеком.
Динка похорошела и привлекла внимание Николая Павловича. Каково же было его разочарование, когда при попытке изнасилования моей подруги на него обрушилась все та же страшная напасть. На этот раз, Николай Павлович не стал повторять свои ошибки. Справедливо полагая, что без меня тут не обошлось, учил он нас обеих и особенно рьяно. Динка не отличалась живучестью, и вскоре скончалась в районной больнице. Обвинения повесили на меня.
Пока я валялась в беспамятстве на больничной койке, в детдоме спешно оформляли бумаги о моем переводе в детскую колонию. Придя в себя и узнав о смерти подруги, я выпросила конверт у лежащей в соседней палате женщины и передала ей при выписке увесистое письмо с кратким изложением самых вопиющих фактов насилия, творящегося за стенами Старомысского детдома N1.
Я не надеялась, что отчаяние, гневными строками ложащееся в послание по адресу "Москва, Телестудия" с обратным: "Из детдома" всколыхнет общественность. Да и писала я не на телестудию, а богу. Писала, чтобы не сойти с ума от безысходности. Я упрекала его, всемогущего, в чудовищном равнодушии.
И, видимо, богу стало стыдно.
Спустя месяц в наш детдом приехали корреспонденты, охочие до скандальных фактов. Николая Павловича вывели на чистую воду. И, хотя показания против него дала только я, анализы, проведенные медэкспертами, привели в ужас даже видавших виды любителей "клубнички".
Дотошные "опера" обнаружили на территории детдома несколько захоронений новорожденных разного срока давности. С меня сняли все обвинения и благоразумно перевели в другой детдом.
Наказание для Палочника показалось мне слишком мягким. Я поклялась убить его, и даже предприняла несколько попыток побега. Но так, как места моего взросления располагались в отдаленных медвежьих углах, ловили меня быстро.
По истечении двух лет, отбываемых в различных детских учреждениях, я вышла на свободу, горя жаждой мести. Моим чаяниям не суждено было сбыться. Первым делом после выхода, я навела справки и узнала о печальной судьбе, постигшей Николая Павловича.
* * *
Детдом остался в прошлом. Месть - неудовлетворенной. И никто никогда не скажет мне тех затасканных слов, прозвучавших в устах Динки, как откровение.
- Человек свободен. Он за все всегда платит сам.
- Но разве свобода заключается в том, чтобы платить?
- А ты не задумывалась о том, что каждый наш шаг вызывает необратимые изменения. Ты свободен в выборе направления. Ты свободен в праве решать, что разрушить и чем расплатиться за свои шаги.
И пусть Горький вкладывал в эту фразу совсем другой смысл. Динкино трактование мне больше пришлось по душе. Так могло думать действительно свободное существо, единственным сдерживающим фактором которого являлось оно само...
* * *
Вышвырнутая в большой мир с пачкой смехотворных подъемных, я поначалу ощущала себя вольной птицей, готовой лететь на все четыре стороны. Только этой птице требовались еда и тепло. Дармовые подъемные растаяли, как мед в горшочке Вини Пуха. Просидев на хлебе и воде пару недель, я вынуждена была искать работу. Разумеется, в списках работодателей не было должностей, соответствующих моим способностям. Пооббивав пороги, я решила устроиться на любое вакантное место. Но вакантные места кем-то сразу занимались, стоило отделу кадров узнать, где проходило мое детство. Пришлось воспользоваться услугами участкового. В его присутствии вакантные места перестали заниматься, но стоило ему выйти за порог, как они становились лишними. Не малую роль в том играл и мой бойцовский характер. Перелетая с места на место, я едва сводила концы с концами.
Но я - живучая. Не знаю, чем так приворожила меня жизнь, но добровольно покинуть ее никогда не приходило мне в голову. Может быть, потому, что она не предавала. Да, не щадила, да, колотила и издевалась, но не предавала. В самой безвыходной ситуации я знала, что отделаюсь тумаками. Так оно и случалось. Жизнь учила меня, как слепого кутенка. Жестоко, подчас несправедливо, но не добивала, удерживала на краю. И я цеплялась за нее.
Вечерами, предоставленная самой себе в крохотной комнатке пятиэтажной коммуналки, я разглядывала Динкины рисунки на обрывках тетрадных листов. Диковинные птицы, смахивающие на драконов, переплетали крылья в бешеном полете. А на спине одной из них сидела я.
Динка шутила, что когда-нибудь в другом мире мы обязательно встретимся: я - Черной Ведьмой, она - Синим Драконом.
- Ну, ведьмой - понятно. А почему черной?
- Потому что Черная Ведьма - самая сильная. Она отражает Тьму.
- А Синий Дракон?
- Это - небо, это - море. Синий Дракон - дракон бездны. Ему не нужна опора.
Динка! Милая Динка! Как же мне не хватает тебя!
* * *
В очередной раз рассчитанная за грубое поведение с выше стоящими сотрудниками, я брела по тротуару, маневрируя между плотно припаркованными иномарками, попутно разглядывая их отполированные дождем рыла и тылы. Иномарки равнодушно посверкивали индикаторами всевозможных сигнализаций. Дождь сыпал на мою непокрытую голову. Под ногами хлюпали лужи, разлегшиеся именно там, где можно было протиснуться. Холодно. Сыро. Темно.
- Дождик льет на голову мне. Эх, хорошо моей голове!
Бубнила я стишок из какого-то фильма. И вдруг, огибая вход в оборудованный под коммерческие нужды подвальчик, наткнулась на его афишу. Два человеческих силуэта, очерченных непрерывными линиями, переплелись в немыслимом танце-бое. Два силуэта, каждый из которых представлял собой восхитительную неуравновешенную композицию, переливались друг в друга, нигде не пересекаясь. И оттого казалось, что они непрерывно движутся. Сотворить такое могла только Динка. Я забыла про холод и дождь. Я застыла, растворяясь в диковинном танце, пытаясь понять, что же хотела мне сказать Динка. Именно мне, именно сейчас.
Чьи-то горячие руки опустились на плечи, прожгли мокрую куртку, мягко подтолкнули к двери. Я шла, ведомая ими, по полутемным коридорам, спускалась по бесчисленным лестницам, равнодушно отмечая про себя, что подвал имел не один и даже не два уровня.
Но всему приходит конец. Огненные руки отодвинули тяжелую занавесь, усадили меня у электрокамина, и предо мной предстал мужчина неопределенного возраста в черном костюме циркового гимнаста. От него веяло силой, настолько великой, что не имело смысла бояться. Такие не уничтожают, такие спасают и хранят. А между тем роста в нем было от силы метр семьдесят, и богатырским телосложением он не отличался.
- Ты знала ее?
Я согласно кивнула головой. И по тому, как я кивнула, он все понял. Хотя, думается, он понял это еще тогда, когда нашел меня, окаменевшую у Динкиного рисунка.
- Когда?
И я, не задумываясь, ответила.
- Два года назад 23 апреля.
Мне было все равно, кем приходился Динке этот человек. Я чувствовала его боль, как свою. Он испытывал то же.
Он исчез, потом появился вновь и положил на стул тренировочный костюм.
- Переоденься. Мы начнем прямо сейчас. Времени почти не осталось.
И вышел. Я ничего не понимала, и не хотела понимать. Я знала, что должна делать так, как говорит этот человек, потому что чувствовала: времени действительно почти не осталось. Только для чего?
Так начались мои занятия в студии восточных единоборств, которая для узкого круга именовалась Школой Танца Боя, и с восточными единоборствами имела схожесть разве что в отсутствии орудия убийства. Орудием являлся танец.
Нас было четверо: трое мальчишек от двенадцати до пятнадцати лет, и я. Глядя на их поединки, я не представляла, что сумею когда-нибудь научиться хоть чему-нибудь подобному, и ожидала насмешек. Но мальчишки повели себя странно. В первый же день знакомства поклонились мне, как высокопоставленной особе, и терпеливо отработали начальные примитивные упражнения. Хотя я чувствовала, как рвутся они к настоящему бою друг с другом. Для меня же на первый раз хватило и упражнений. Они продолжались и потом ежедневно по восемь часов...
Год прополз, как десять лет. Несмотря на старания, я научилась лишь медленно плести узор боя. Ежедневные тренировки на пределе возможности поддерживали мышцы в постоянном болевом тонусе, и вскоре боль вошла в привычку. Жизнь напоминала неумолимо сжимающуюся пружину. Я потеряла счет дням: едва добравшись до кровати, сваливалась замертво и спала без сновидений. Но не роптала. За одни только ночи, лишенные кошмаров, стоило благодарить Судьбу.
А для окружающих обывателей я оставалась детдомовской одиночкой, неожиданно взявшейся за ум. Исправно платила за комнату в коммуналке, убирала места общественного пользования, чем поначалу удивила соседку: ворчливую бабу Нюру. Метания с места на место закончились. Я стабильно числилась уборщицей в студии восточных единоборств, и участковый вскоре забыл ко мне дорогу. Ночевать приходилось дома. И я искренне завидовала мальчишкам, которым некуда было спешить вечерами. Официально они считались усыновленными учителем и его женой, которую мы никогда не видели.
Иногда я задерживалась перед уходом, чтобы понаблюдать за мальчишками. Последнее время они тренировались с мечами, и мечи не были бутафорскими. Как-то самый младший, Конворан, не сумел вовремя остановиться, и поранил соперника. Тот даже не поморщился, продолжая импровизированный бой. Учитель вмешался только тогда, когда истекающий кровью парнишка стал часто пропускать удары.
- А когда я начну тренироваться с мечом?
Мне позволялись некоторые вольности и даже снисходили до ответов.
- Тебе меч не понадобится.
- Вы хотите сказать, что я буду сражаться без оружия.
В том, что моя жизнь станет сражением, я уже не сомневалась.
- Черная Ведьма сама по себе является оружием.
Горячая волна захлестнула меня.
Когда-нибудь в другом мире Черная Ведьма встретится с Синим Драконом.
И жизнь обрела смысл. Что же касается слов учителя о себе, как оружии, то я не поверила. Но вскоре мне пришлось убедиться в их справедливости.
Слякотным предновогодним вечером во время очередного возвращения домой шумная ватага подвыпивших подростков вырвала меня из привычной полудремы. Дурное предчувствие заставило свернуть с дороги. Я, как могла, старалась быть незаметной, впрочем, можно было не беспокоиться по этому поводу. Внимание ватаги целиком принадлежало щуплому парнишке. Оловянным солдатиком он застыл на границе лужи, симметрично разлившейся вокруг обвислой от дождя синтетической новогодней елки.
"Конворан", - мысленно выдохнула я, и он услышал. Отыскал меня взглядом и едва различимым кивком головы приказал: "Не вмешивайся!".
Некоторое время я послушно наблюдала, как подростки наскакивали на него один за другим и благополучно приземлялись в луже за его спиной. Учитель не разрешал нам пользоваться приемами борьбы в уличных драках, но увернуться от удара не возбранялось. Откровенно говоря, уворачиваясь, мы могли так измотать противника, что и ударов не требовалось. Но в данном случае противников оказалось слишком много.
По мере того, как грязь из лужи равномерно распределялась по одежде нападающих, они сатанели и вскоре стали нападать парами, тройками. Когда накал страстей достиг предела, и оголтелая толпа качнулась в сторону Конворана, я одним махом раздвинула плотный строй и встала рядом.
- Нельзя!!! - шепотом взмолился Конворан.
- А мы их по-простому, по-детдомовски, - мысленно отозвалась я и с материнской нежностью уложила в лужу самых отчаянных драчунов. Они так и остались лежать, хотя я очень старалась вложить в свой жест минимум силы. Удивленная столь впечатляющим результатом, я машинально подняла руку навстречу следующим задирам. Те, как по команде, бросились врассыпную, лишний раз подтверждая открытый мной еще в детстве закон: отсекай активную часть, а пассивная отвалится сама.
Опустившись рядом с одним из обездвиженных противников, я коснулась пальцами его шеи.
- Кажется, жив.
Конворан подавленно кивнул.
- Давай перетащим их к тем лавкам.
По дороге пострадавшие пришли в себя, но их сил хватило только на слабые ругательства.
- Очухаются.
Конворан стоял, не решаясь двинуться с места. Я поняла его без слов: мы нарушили запрет. И хотя инициатором явилась я, он не предпринял ничего, чтобы меня остановить.
- Пойдем, - я попыталась взять его за руку, но он вырвался и быстро направился в сторону клуба. Пришлось топать за ним.
Учитель поджидал нас около входа. Он не сказал ни слова. Но я поняла, учебе пришел конец.
- Конворан не виноват.
- Это мне решать.
- Мне больше не приходить?
Учитель долго смотрел на меня, словно сканировал от макушки до пят. Потом развернулся и позвал нас за собой. Конворану он жестом приказал свернуть в одну из подвернувшихся дверей, меня же повел дальше, по тем запретным вечно закрытым коридорам, в которые мне всегда хотелось сунуть нос.
Я ожидала чего-нибудь сверхъестественного, и мои ожидания оправдались. После десяти минут скитаний предо мной сама собой открылась огромная кованая дверь, и я оказалась на пороге распахнутого пространства. От резкого перепада теснота-простор захватило дух.
Первым впечатлением было: будто я попала в огромную пещеру, - и лишь правильная пятиугольная в плане форма наводила на мысль об искусственном ее происхождении. Наличие объема такого размера в подвале обычной девятиэтажки вызывало сомнения. Скорее всего, по бесчисленным коридорам меня вывели за пределы города. Или мира?.. Слишком уж не вязалось убранство зала с обстановками 21 века. Даже самыми экзотическими, даже под старину. Здесь все было естественным. Каждая вещь в зале занимала свое место и могла многое рассказать, если бы я понимала язык вещей.
Грубо обработанные вертикальные каменные плоскости плавно переходили в стрельчатый свод, вершина которого терялась в темноте. Вход располагался в центре одной из стен. Противоположный угол занимала колонна, напоминающая сросшиеся сталактит и сталагмит из темно-фиолетового минерала с оранжевыми всплесками. В подножии колонны располагался камин.
На стенах висели прекрасно сохранившиеся гобелены со сценами охоты, битв, парадных приемов, а также пейзажей с высоты птичьего полета, вполне способных служить картами. В нишах между гобеленами на постаментах возвышались скульптуры в три-четыре человеческих роста, выполненные с такой достоверностью, что казались окаменевшими под взглядом Медузы-Горгоны. Мужчины, женщины, животные отличались крайней выразительностью, так что узнать их при встрече не вызвало бы особого труда. Каждая скульптура являлась не столько произведением искусства, сколько портретом незаурядной личности. Определенно, все эти люди и нелюди жили когда-то где-то, а может быть, еще и живут.
Одна из скульптур настолько привлекла мое внимание, что на некоторое время я забыла обо всем на свете. Из камня - подобия огромного волка, вырастала фигура мужчины. Он был прекрасно сложен и благородно красив, но в окаменевших глазах его застыло столько ненависти, направленной именно на меня, что волосы на голове невольно зашевелились. Не хотела бы я встретиться с этим существом, вот только что-то подсказывало: наша встреча неизбежна.
Стараясь заранее не расстраиваться по поводу будущих неприятностей, я вернулась к рассмотрению камина. В недрах его жил огонь. Именно жил, перетекая из одной формы в другую. Только что он изображал горы и море, но спустя мгновение, горы переплавлялись в стены диковинного замка. Сквозь прозрачные языки пламени можно было разглядеть тончайшие каменные узоры на его фасаде и движущиеся фигурки людей.
Учитель терпеливо ожидал, пока я удовлетворю свое любопытство, потом предложил мне кресло у камина, сам сел напротив и заговорил. Я слушала, заворожено глядя в огонь, и слова его вплетались в узоры живого пламени, словно предо мной разворачивались картины реальной жизни.
- То, о чем я должен тебе рассказать, Варвара, неизвестно официальной науке. Тем не менее, это - реальная картина мира, которую мы предпочитаем оставлять в тени. Я постараюсь вкратце изложить тебе основы. Выслушай внимательно, каким бы скучным тебе то ни казалось.
Учитель вздохнул, собираясь с мыслями. Я его понимала. Ему предстояло в двух словах поведать то, что записано в сочинениях типа Библии.
- Каждое живое существо разделено на... своего рода, корень и поросль. Поросль слаба, ранима, подвластна времени. Но она способна возрождаться в новой личине, пока существует ее корень. Корень менее подвержен старению, однако может погибнуть от болезни или несчастного случая. Тогда поросль исчезает бесследно без возможности возродиться. В обычных условиях новая поросль не помнит того, что происходило с ее предшественницами. Но в критические минуты ей может открыться доступ к памяти корней. И тогда люди начинают говорить на мертвых языках, рассказывать вполне достоверные истории о жизни тысячелетней давности...
- Здесь в Верхнем Мире - все разумные расы выглядят людьми. В Мире Корней разум рассеян по самым невероятным с вашей точки зрения существам. Оборотни, фейри, гномы и прочие мифические народы на самом деле имеют место быть только в Мире Корней. Поросли и корни живут в параллельных мирах. Как правило, поросли не подозревают о существовании корней. Корни прекрасно осведомлены обо всем, что касается их порослей, только они не могут выходить в Верхний Мир. Маги Мира Корней способны соединяться со своей порослью, правда, ненадолго. Но есть Избранные. Они появляются... словно из семени. Прорастают новой порослью, укореняются, а потом, пересекая границу миров, превращаются в целое...
Внезапная догадка заставила меня оторваться от созерцания пламени.
- Да, Варвара, - отозвался Учитель, словно я высказала ее вслух, - ты относишься к их числу. Более того, ты принадлежишь к вершителям судеб обоих миров: к клану Черных Ведьмаков. В определенный отрезок времени в мире может жить только один Черный Ведьмак. Он появляется по истечении ста лет после гибели своего предшественника. Черный Ведьмак - Владыка. Всякий раз он вступает в мир неопытным юнцом с чистыми помыслами. В начале пути он вершит благие дела, объединяет народы, борется с несправедливостью, создает свободное Государство. Но над вашим родом висит проклятье - Власть. Рано или поздно Власть порабощает волю Черного Ведьмака, и он превращается в тирана. Тогда приходит время Палача...
Жуть какая. Это что же получается? Меня, обезумевшую Владычицу, скрутят и поведут на плаху, как Марию Стюарт. Реально. Не в слезоточивом фильме.
-...Именно у его изображения, - продолжал учитель, - ты сейчас задержалась. Палач бессмертен, но уязвим. Всякий раз, убив Ведьмака, он вынужден влачить существование в теле волка...
А я опять отвлеклась, позволяя подобию лекции "наматываться на корочку" параллельно собственным мыслям. И мысли эти не желали принимать приговор, как неизбежное. Поймите меня правильно. Я уважала учителя. Но позволить какому-то там Палачу. Пусть с большой буквы. И пусть такому... харизматичному... Позволить хоть кому-нибудь лишить меня жизни!!! Да она со мной ни за одну полученную плюху еще не рассчиталась!!!
Между тем, не подозревая во мне стихийного бунта, учитель продолжал.
- ...И всякий раз новый Ведьмак, приходя в мир, освобождает своего Палача. Всякий раз Ведьмак и Палач надеются, что сумеют разорвать круг проклятья. Поначалу между ними завязывается дружба. Как ни парадоксально это звучит, но только Палач может стать единственным другом и учителем начинающему Владыке...
Я повернулась в сторону поразившей меня скульптуры. Ничего не скажешь, мужчина располагает к доверию. Если бы еще не этот ненавистный взгляд. Казалось, он неустанно следит за мной.
- ...С каждым новым возвращением Черного Ведьмака все труднее заставить Палача поверить. В последний раз он поклялся, что уничтожит тебя при первой возможности...
Это мы еще посмотрим. Кто кого.
Учитель заметил, как я разглядываю своего будущего убийцу, и постарался смягчить напророченную безысходность.
- На твою долю, Варвара, выпала очень сложная задача. Переубедить Палача. Возьми на вооружение тот факт, что в настоящее время происходит слишком много событий, не вписывающихся в привычный круговорот. Одно из самых существенных то, что Черный Ведьмак стал другом Синему Дракону...
Я вздрогнула. Синий Дракон - Дракон бездны...
На этот раз мое замешательство было проигнорировано.
- ...Прежде это было просто невозможно. Синий Дракон - твой антипод и извечный противник. Твой удел - властвовать, его - освобождать. Однако, как бы рьяно Черный Ведьмак не желал поработить других, на Синего Дракона он не посягал никогда. Как, впрочем, и Дракон, никогда не пытался освободить Черного Ведьмака от проклятья. Они существуют, словно два полюса, между которыми развивается жизнь. Прежде чем снять с Палача ошейник, постарайся донести до него известие о том, что Синий Дракон пленен, его поросль обратилась к тебе, и только ты сможешь его освободить...
Пленен! Не убит! Значит, Динка жива!
Я готова была броситься на шею носителю столь доброй вести. Но учитель охладил мой пыл.
- Динка - только поросль. Его последняя поросль. И почему-то он послал ее к тебе. Вы должны были прийти ко мне вместе, но Динагуэль предвидел возможную гибель своей поросли.
Безудержный восторг скатился в безысходность. Долго в таком месте я находиться не умела. Огляделась в поиске чего-нибудь жизнеутверждающего. Огонь опять притянул взгляд. В его завораживающем танце появлялись и гасли сюжеты, вплетающиеся в скомканный монолог учителя.
Внимание привлек новый виток рассказа: проклятье. Огонь вспыхнул, словно в него плеснули бензином.
- Но если есть проклятье, значит должен быть проклинающий.
То ли подумала, то ли произнесла я. Учитель замолчал, обдумывая ответ.
- Когда-то Черный Ведьмак впервые пришел в мир и обновил его, - начал он.
- Не всем это пришлось по душе. Не в силах открыто противостоять ему, враги стравили его с Тьмой. Тьму невозможно победить. Как невозможно победить Свет. Это две изначальные сущности. С ними необходимо сосуществовать. Ведьмак был призван отражать Тьму, он же уничтожил ее тело, и Тьма вселилась в тех, кто в тот момент был рядом. Большей частью - в самого Ведьмака, что-то досталось Палачу, ничтожная доля рассеялась по их соратникам. После смерти каждого из них, частичка Тьмы устремлялась к тому, кто стал ее основным вместилищем. В результате осталось двое: Ведьмак и Палач. Тьма отравляет их разум. Но, если Палач в состоянии контролировать свою часть, то Черный Ведьмак постепенно сходит с ума.
Я содрогнулась. Перспектива сойти с ума совсем не прельщала. Куда гуманнее пасть от руки Палача. Впрочем, и этот конец радовал мало.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Теоретически можно: вернуть Тьме тело. Когда Палач в первый раз убил Черного Ведьмака, мы думали так и случится. Но Тьма не смогла завладеть телом Палача.
- А если я убью Палача? Ведь во мне этой гадости больше.
Странно. Мне даже не пришло в голову, что я действительно смогу его убить. Так... Теоретические предположения. Как в компьютерной игре. Горы трупов, и ни капли угрызений совести. Сначала только в виртуальном пространстве, потом - в реальности. Главное: не думать, что каждый загубленный человек - уничтоженный мир. Потом все войдет в привычку. Как там у Достоевского: ко всему подлец человек привыкает. Зато я стану бессмертной Тьмой!
Учитель не дал мне насладиться внезапно открывшимися перспективами.
- Бытует мнение, что, ни одному разумному, сформировавшемуся существу, не удастся вместить в себя Тьму целиком и остаться дееспособным. Ей нужен чистый разум, не тронутый Светом. Разум новорожденного. Есть приверженцы Тьмы, ратующие за одновременное лишение жизни Палача и Ведьмака в присутствии рождающегося младенца, но никто не принимает их всерьез. Нужен особенный Новорожденный...
Учитель на мгновение замолчал, словно поймал, наконец, вечно ускользающую мысль, потом спохватился.
- Впрочем, не исключено, что мы ошибаемся, и освободить вас от проклятья сможет Синий Дракон. Свобода - его вотчина. Не просто так он стал твоим другом. Может быть, пришло время, и в его власти создать новое тело для Тьмы.
- Но зачем надо Вам освобождать Тьму!
Мне и Палачу, понятно. Кого угодно сведет с ума беготня по замкнутому кругу. Правда, "кругом" это можно назвать только в отношении Палача. Для нас, Черных Ведьмаков - единственная жизнь с предрешенным концом.
... Для нас?..
- Видишь ли, Варвара! Долгое отсутствие свободной Тьмы в нашем мире привело к пагубным последствиям. Ведь Тьма - это не только зло и препятствия для Ищущих. Это непредсказуемая сущность, без которой невозможно обновление. С каждой неудачной попыткой возращения Черного Ведьмака усиливается мощь... порядка, Истины, которая стала незыблемой на том момент, когда Тьму лишили силы. Но Истина не может быть незыблемой. Она изменяется и изменяет мир. А сейчас происходит застой. Почти на всех материках образовались тоталитарные государства. Подавляется инакомыслие, причем такими способами, по сравнению с какими зло, творимое Тьмой, кажется чуть ли ни проявлением гуманизма. Только на нашем материке еще сохранились ростки свободы, но, если так пойдет и дальше - грядет катастрофа, тем более страшная, чем дольше будет продолжаться торжество Света. Рано или поздно Тьма вернется. И чем раньше это произойдет, тем менее гибельным оно будет для обитателей нашего, да и вашего миров. Видимо, поэтому Синий Дракон - сторонник равновесия - решил вмешаться. Но силы, противостоящие Тьме, перешли все границы: пленили его. На Вас возложена очень трудная миссия. Сначала вырвать из их плена Синего Дракона, а потом...
Мне показалось, учитель смутился. Прямо высказать, что виделось ему потом, он не решался. То ли мне не следовало этого знать до поры до времени, то ли не имело смысла заглядывать столь далеко вперед. Пауза слишком затянулась, чтобы не привлечь внимания, и учитель торопливо завершил фразу.
- Потом каким-то образом освободить Тьму.
Он встал, подошел к камину и выдвинул ящик, искусно замаскированный под натек на сталактите. В руках его появился кожаный браслет, выполненный в виде компаса. Вместо циферблата со сторонами света, в ремень вплетался полупрозрачный камень, внутри которого вырисовывалась замысловатая стрелка.
- Сегодня я проведу тебя в Мир Корней и дам попутчика, - продолжал учитель, протягивая мне браслет.
- Возьми этот амулет, он укажет дорогу к Палачу, а потом и к Дракону. Палача зовут Вульф. Он - оборотень. И уже сто лет живет в виде волка под чарами ошейника. Ты сразу узнаешь его. Будь осторожна. Он очень силен и опасен. Но только он сможет научить тебя истинному танцу боя. И только вместе с ним ты сможешь освободить Синего Дракона. У вас очень мало времени. Если вы не спасете Синего Дракона ко дню летнего солнцестояния, мир утратит одну из полярностей. Не знаю, к чему это приведет. Может быть, произойдет всего лишь небольшая вселенская катастрофа. Сколько их было за время существования жизни... Только одно я могу сказать точно: без Синего Дракона мир обеднеет, и, возможно, существование клана Черных Ведьмаков утратит смысл.
Учитель замолчал, видимо, представил, каково это - жить без диполя Синий Дракон - Черный Ведьмак, и, судя по выражению его лица, представленное ему сильно не понравилось.
- Есть еще одно странное обстоятельство, - отгоняя грустные мысли, снова заговорил он.
- Никогда прежде Черный Ведьмак не приходил в мир женщиной. Тебе будет очень трудно добиться должного уважения.
Учитель дернул за веревку, спускающуюся вдоль правой стороны камина. Раздался звон колокольчика. Одна из стен раздвинулась, открыв новый коридор более высокий, изыскано обставленный. Проход в другой мир.
- Идем!
И мы углубились в лабиринт переходов, лестниц, залов. Мне казалось, прошла целая вечность прежде, чем за очередным поворотом наметился просвет.
* * *
Незнакомый мир встретил меня тревожным шелестом листвы и теплым влажным ветром. Там, откуда мы пришли, слякоть, промозглая зима. А здесь. Здесь, похоже, лето!
Мы стояли на поляне, расчищенной у подножья огромного замка. Сзади поднимались неприступные стены, зиял проем подземного хода, а впереди на длинных пологих холмах расстилался необозримый лес.
В первый момент мне показалось, что я попала в исторический заповедник одной из стран Западной Европы. Но, приглядевшись внимательнее, заметила, что иглы у сосен длиннее обычного, цвет хвои и листвы темнее и сочнее. Да и форма березового листа, спланировавшего мне на ладонь, напоминает кленовую, разве что не так сильно изрезана, и значительно мельче.
Да что там деревья. Под резким порывом ветра мне на лицо упали волосы. Мои. И не мои. Черные, густые, длинные. Одежда тоже претерпела изменения. Легкая кожаная куртка, странного покроя брюки с бесчисленными карманами, сидящие на мне, как влитые. И все такого же черного цвета. Как ни наплевательски я относилась к своей внешности, но мне стало не по себе, когда, опустив взгляд на собственные руки, я обнаружила, что и они черны. Но мгновение спустя, пришло понимание: то всего лишь тонкие кожаные перчатки. Стянув правую, я облегченно вздохнула. Кожа хоть и приобрела смуглый оттенок, все же осталась светлой. Любопытно было бы взглянуть на свое отражение. Подозреваю, что и цвет глаз у меня больше не серый.
Но все это казалось мелочами в сравнении со странным чувством... возвращения домой, когда каждая былинка приветливо качает головой, когда заряженный грозой воздух проникает сквозь кожу, и спадают оковы с заточенных сил. Я едва сдерживала себя, чтобы не помчаться вскачь ошалевшим от весны жеребенком. В этом мире я могла сдвинуть горы, вот только не... помнила, как это делать. Пока не помнила.
Учитель понимающе улыбнулся. Сначала я поразилась улыбке, столь необычному явлению на его лице. И только потом сообразила, что вижу перед собой совершенно другого человека. Только человека ли? Вокруг него, как вокруг раскаленного металла, в очертаниях огромного крылатого существа дрожал воздух. Светлые фисташковые глаза с вертикальными зрачками в равной мере могли принадлежать ночному животному, пресмыкающемуся... или дракону!
- Позволь представиться, - учитель решил избавить меня от лишних сомнений и протянул руку как при первом знакомстве.
- Эрмангуэль. Старший жрец драконов-воинов. Думаю, не стоит шокировать тебя своим истинным обликом.
Машинально ответив рукопожатием, я собралась воскликнуть: "Нет, уж шокируйте, пожалуйста!". Силуэт в дрожащем воздухе будоражил воображение. Какие они на самом деле, драконы?
- Всему свое время.
Эрмангуэль все-таки был моим учителем и умел меня вовремя остановить, тактично сменив тему.
- Я обещал дать тебе попутчика.
Из-за его широкой спины буквально вынырнул гибкий рыжий парнишка с желтыми кошачьими глазами.
- Барс. Прошу любить и жаловать, - и хотя парнишка не сказал ничего предрассудительного, в глазах его плясали такие бесята, что невольно захотелось выпустить их на свободу.
- А жаловать в каком смысле? - весело уточнила я.
- Ну... - протянул вверенный мне попутчик, - хорошо кормить, рассказывать забавные истории, можно не совсем правдивые. А главное: никуда от меня не убегать. В этом мире ты пока - новичок.
Я растерялась от столь запанибратской речи.
- Думаю, вы поладите, - пришел мне на помощь Эрмангуэль. Но остановить Барса оказалось не просто.
- А почему тебя не заинтересовало, в каком смысле любить?
Надо было поставить на место этого балагура.
- Потому что и так ясно: за хвост не таскать, на лапы не наступать, иногда почесывать за ушком.
- Нет... - расстроился Барс. - Ну, как она догадалась, а?
- Она все-таки Черная Ведьма, - ответил Эрмангуэль и задумчиво добавил. - Хоть и не опытная.
- И куда же нам идти? - спросила я, сгорая от желания немедленно двинуться в путь.
- Прежде зайдем в замок. Вы получите необходимое снаряжение и выкуп за Вульфа.
Мы снова углубились в замок, только теперь исключительно вверх по лестницам. И все мои фонтанирующие силы ушли на их покорение. Спасибо ежедневным тренировкам, иначе до пункта назначения я доползла бы на четвереньках. Определенно, лифт не стал бы здесь конструктивным излишеством. Самое удивительное, что ни Эрмангуэль, ни Барс даже не сбили дыхания. Думаю, что дело не только в их отменном здоровье. Какой-то неизвестный мне вариант подъемника они все-таки использовали, так как шли, не касаясь ступеней, и такой способ передвижения считался здесь столь обыденным, что никому и в голову не пришло объяснять очевидное. А страдания новоявленной Черной Ведьмы они восприняли как добровольную физическую нагрузку.
Зал, открывшийся моему взору, не уступал размерами покинутому каминному. Строгое убранство, гобелены, скульптуры, крепкая мебель без легкомысленных изгибов и узоров. Словом, это было рабочее помещение, где собираются по определенным дням драконы в человеческом обличии. Так мне, во всяком случае, представилось. А как оно на самом деле, спрашивать у Эрмангуэля я не решилась.
И снова мне всучили совершенно ненужный в дороге предмет. Хорошо хоть небольшого размера. Двухсотграммовая бутыль из толстого стекла, настолько темного, что невозможно было разглядеть, какой консистенции жидкость там находится.
- Это и будет выкупом Вульфа. Не вздумай открывать. Даже если будешь умирать от жажды, - напутствовал Эрмангуэль, и на всякий случай запугал, - здесь очень сильный яд. Достаточно легкого испарения, чтобы отравить воздух в пределах этого зала.
Я посмотрела на бутыль с уважением. И для чего, интересно знать, нужен такой напиток.
- А если она разобьется?
- Она не разобьется, даже если окажется между молотом и наковальней.
И, предотвращая готовый сорваться вопрос, добавил.
- Отнять его у тебя тоже никто не сможет. Этот предмет может передаваться только по доброму согласию. Впрочем, вряд ли найдется человек, которому он понадобится.
- А хозяин Вульфа?
- Уникальное исключение.
Между тем Барс рассовывал по рюкзакам выделенные нам в дорогу вещи. Рюкзаков оказалось слишком много. Я представила себе караван осликов, дружно переправляющий ценный груз через поля, леса, горы со скоростью черепахи и осторожно поинтересовалась.
- А нельзя ли позаимствовать у вас один маленький мешочек с искривленным пространством внутри.
Любимая книга о понедельнике, который начинается в субботу, зачитанная до дыр, осталась в том порослевом мире. И теперь я болезненно ощутила потерю. Впрочем, я знала ее наизусть. Так что в часы усталости духа могла закрыть глаза и увидеть любую страницу.
- К сожалению, нет, - развел руками Эрмангуэль. - И скатерти-самобранки тоже нет. Придется варить самим или воспользоваться общепитом.
При последнем слове Эрмангуэль скривился, словно выпил касторки.
- Но не рекомендую.
Меня, однако, смутило другое.
- Какой общепит в лесу?
Я была уверена в том, что место, где мы оказались после выхода из подземного хода, и есть начало нашего путешествия. Незнакомый лес притягивал взор, звал в девственные недра и своим жизнерадостным видом исключал мысли о том, что за пределами поляны окажутся залежи бытового и строительного мусора.
- А кто тебе сказал, что вы пойдете лесом?
Эрмангуэль подвел меня к высокому стрельчатому окну и указал на широкую дорогу, начинающуюся от ворот замка и теряющуюся в дымке у горизонта. Взгляд мой добежал до черты, вечно манящей непосед и вдохновляющей поэтов, вернулся к площади перед замком и уперся в автомобиль, обтекаемой формы с ехидной ухмылкой над передним бампером.
- Кстати, об общепите, - донеслось до меня сквозь грохот восторженно обрушившихся мыслей.
- Возьми эту ложку. Постарайся не терять. Если еда, предложенная вам, не сможет причинить особого вреда, ложка не поменяет цвет. Зеленоватый, голубоватый оттенок может вызвать легкое расстройство чувствительного желудка. Чем гуще цвет, тем существеннее последствия. Если ложка станет темно-фиолетовой, значит в еде смертельный яд. Но последнее, как правило, бывает на званых обедах, - утешил Эрмангуэль.
Чувствительностью желудка я не страдала, как всякое дитя детдома, воспитанное на кашах грубого помола. Тем не менее, информация о специфике местного общепита навеяла на меня легкую грусть.
- А можно перед отъездом перекусить у вас?
Решила я насколько это возможно оттянуть приятное знакомство с кулинарными изысками придорожных кафе. Заодно и ложку опробую.
- Не только можно, но и нужно, - спохватился Эрмангуэль.
- Для вас уже накрыт стол.
Обед закончен. Все необходимые вещи загружены в машину. Барс сидит за рулем и уже спит и видит дорогу. Но что-то не дает мне уйти. Какой-то важный вопрос. Сколько не напрягаюсь, не могу вытянуть его с задворок памяти. Потом вспомню. Непременно вспомню. Но будет поздно. И я спрашиваю первое пришедшее в голову, чтобы потянуть время. А вдруг...
- Насколько я помню, учитель, в мире порослей сейчас конец декабря. Здесь, похоже, лето. Сколько у меня времени до дня летнего солнцестояния?
Эрмангуэль улыбнулся.
- Я ждал, когда же ты начнешь здраво мыслить.
И в краткой форме изложил мне граничные параметры нашего пути. Пункт А - замок Эрмангуэля, по местному летоисчислению 9 марта 1032 года. Пункт В - место не определено, самое позднее время прибытия 22 июня 1032 года.
Разумеется, названия месяцев в мире корней совсем иные. На Гауре, где мы сейчас находимся, зима и лето мало различаются по температурным режимам, благодаря теплым северным течениям. Зимой немного прохладнее и чаще идут дожди. Поэтому названия месяцев связаны с так называемой Территорией Сумерек и граничными положениями солнца, как то: летнее солнцестояние, осеннее равноденствие, зимнее солнцестояние и весеннее равноденствие. Территория Сумерек - некая абстракция, взятая из мифологии, аналогичная эфиру для физиков. Ее якобы периодически завоевывают то Свет, то Тьма. Так, в дни равноденствий Территория Сумерек поделена поровну, после весеннего равноденствия, ее завоевывает Свет. День летнего солнцестояния - основной праздник служителей Света. Территория Сумерек полностью в их власти. Аналогично, день зимнего солнцестояния - торжество Тьмы.
Так, март - сорадень. Назван в честь дня весеннего равноденствия, после которого день вступает на Территорию Сумерек. Июнь - яснень. Величие света. 22 ясненя - день летнего солнцестояния. Территория Сумерек вся во власти дня. Сентябрь - утрадень. После него начинается наступление Тьмы. Декабрь - тайверень. В день зимнего солнцестояния вершатся самые сокровенные таинства, открываются непостижимые истины. От Ищущих в этот день требуется много мужества. А слабым духом лучше не выходить из дома.
Вот, собственно, основные вехи. За подробностями, если они меня заинтересуют, следует обращаться к Барсу. Благо времени у нас для бесед три с половиной месяца.
Все это, конечно, интересно, познавательно. Вот только главный вопрос так и остался не заданным. Может быть, потому, что ответить на него должен кто-то другой.