Аннотация: Пять эссе об Игоре Северянине. Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0
Глава 4.
Игорь Северянин. "Я, Демон, гений тьмы, пою Поэта дня"
Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0
Безутешны кочующие птицы русской поэзии: им не вернутся назад. 'Всё стремится к теплу от морозов и вьюг', но в тишине и безмолвии чтό гонит птиц на север -- к стране без границ, где снег без грязи, как долгая жизнь без вранья?
Слава им не нужна - и величие,
Вот под крыльями кончится лёд -
И найдут они счастие птичее
Как награду за дерзкий полёт!
(В. С. Высоцкий. 'Белое безмолвие')
О какой славе и величии мечтать кочующим птицам? Только бы растопить бесконечный лёд под крылом, бесконечную муку соприкосновения с холодом и приземлённостью повседневного порядка вещей. С высоты своего полёта оброненная сентенция о людях там, внизу, всегда дерзость, и полёт их высоко над головами всегда дерзок. Не называйте их гениями, не приземляйте памятниками: их счастье -- птичье: сиянье свода, блеск волны, север, воля и надежда. Их счастье рождается в безмолвном сердце.
- Древние уважали молчащего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью, - нежно поправлял бант Гумилёв.
Скудные поля -- дом земной; покорность грустной участи своей -- дом небесный. Сколько было их? Бунин, Гумилёв, Северянин, Высоцкий, Гамзатов... Сколько будет?
- Что же нам не жилось, что же нам не спалось? Что нас выгнало в путь по высокой волне? (В. С. Высоцкий).
Над страной, где молчание держит за горло, где ночи одиночества вынашивают слабость и отчаянье, кочующие птицы русской поэзии клином усталым летят -- летят к чёрной полоске земли. Слепые от снежной белизны, глухие к дурным пророчествам, они прозревают красоту, которой исполнен мир, им всё знакомо и близко. Ведь это их родное -- слышать души погибших солдат, видеть вечный полярный день. Охотники могут прервать полёт, но не могут лишить небес.
Однажды покинув дом, не возвращайтесь назад: однажды узнав сияние, спешите следом, иначе вовсе бы не знать о нём. Ещё немного постоим на краю, расправим крылья, придадим верный настрой своим струнам, зоркость взору, ясность мысли, и туманным наваждением земля повалится вниз. Чьи голоса будут наградою нам за безмолвие? Кто встретит нас журавлиным кличем? Чьи губы поцелуют воскресших?
- Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок...
Чайки, как молнии, -- пустота в руках, водопады в сердце, -- душистый и сладкий пушок на устах, -- наверное, дети мелких смут не поймут, 'почему ж эти птицы на север летят', какая сила поднимает с земли.
Все года, и века, и эпохи подряд -- белых журавлей перелёт.
*** 'Всё в людских отношеньях тревожно'
С юношеских лет, подобно Бунину, покорен грустной участи своей был искристый, огнемётный и лучезарный Игорь Северянин. Любовь к северу была возвещена сразу же в самом псевдониме: детство поэта прошло в Череповецком уезде Новгородской губернии, куда девяти лет от роду он был перевезён из Санкт-Петербурга.
Северный триолет
Что Эрик Ингрид подарил?
Себя, свою любовь и Север.
Что помечталось королеве,
Всё Эрик Ингрид подарил.
И часто в рубке у перил
Над морем чей-то голос девий
Я слышу: 'Он ей подарил
Себя, любовь свою и Север'.
Август 1916
Им. Бельск
Эти стихи написаны признанным и обласканным Игорем Северяниным в 1916 году в возрасте 29 лет. К этому времени увидели свет его 'Ананасы в шампанском' и 'Громокипящий кубок' - сборники, шумный успех которых составил ему славу салонного поэта, воспевающего 'красивости' и 'изыски' великосветской и богемной жизни. За два года 'Громокипящий кубок' выдержал семь изданий. Казалось, что автор сам заботится о своей славе, настойчиво раздувая её публичными выступлениями.
Мороженое из сирени
- Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударыни, судари, надо ль? не дорого - можно без прений...
Поешь деликатного, площадь: придётся товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое всё распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень - сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок...
Мороженое из сирени, мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-богу, похвалишь, дружок!
1912
Сентябрь
Люди недальновидные, никогда не ступающие дальше своего 'я', говорят о вещах сиюминутных - о том же, о чём когда-либо говорит всякий поэт, ведь не одними же возвышенными сферами занята его творческая натура. Но разговор этот по существу носит разный характер. В одном случае, он обыкновенно банален, если не обращается в откровенную пошлость. В другом - 'трагедия жизни претворяется в грёзофарс'.
Мир исполнен поэзией как красотой: надо только уметь видеть её. Поэзия в солнце и дожде, в каждом стебельке под солнцем или дождём, - она и в каждом творении человеческих рук, - но это не сам стебелёк, дождь, солнце или рукотворное чудо. Поэзия - живая душа предметов: надо только уметь слышать её.
'С 1896 г. до весны 1903 г. я провёл преимущественно в Новгородской губ<ернии>, живя в усадьбе Сойвола, расположенной в 30 верстах от г. Череповца, затем уехал с отцом в Порт-Дальний нa Квантуне, вернулся с востока 31 дек<абря> 1903 г. в Петербург и начал посылать по различным редакциям свои опыты, откуда они, в большинстве случаев, возвращались мне регулярно. Отказы свои редакторы мотивировали то 'недостатком места', то советовали обратиться в другой журнал, находя их 'для себя неподходящими', чаще же всего возвращали вовсе без объяснения причины. Вл. Г. Короленко нашёл 'Завет' 'изысканным и вычурным', Светлов ('Нива') возвратил 'Весенний день...' Продолжалось это приблизительно до 1910 г., когда я прекратил свои рассылы окончательно, убедившись в невозможности попасть без протекции куда-либо в серьёзный журнал, доведённый до бешенства существовавшими обычаями, редакционной 'кружковщиной' и 'кумовством'. За эти годы мне 'посчастливилось' напечататься только в немногих изданиях. Одна 'добрая знакомая' моей 'доброй знакомой', бывшая 'доброй знакомой' редактора солдатского журнала 'Досуг и дело', передала ему (ген<ералу> Зыкову) моё стихотворение 'Гибель 'Рюрика'', которое и было помещено 1 февраля 1905 г. во втором номере (февральском) этого журнала под моей фамилией Игорь Лотарёв. Однако, гонорара мне не дали и даже не прислали книжки с моим стихотворением'.
(И. Северянин. 'Образцовые основы'. С. 84)
Поэза о солнце, в душе восходящем
В моей душе восходит солнце,
Гоня невзгодную зиму.
В экстазе идолопоклонца
Молюсь таланту своему.
В его лучах легко и просто
Вступаю в жизнь, как в листный сад.
Я улыбаюсь, как подросток,
Приемлю всё, всему я рад.
Ах, для меня, для беззаконца,
Один действителен закон:
В моей душе восходит солнце,
И я лучиться обречён!
Май 1912
Поэзия - лишь то, что невозможно опошлить.
Опошлить же поэтическое может любой зевака, отравленный выхлопными газами или - хуже - продуктами жизнедеятельности какой-нибудь очередной 'передовой идеологии'. Пошлость и поэзия разнятся между собой, как имитация и бытие, как видимость мысли и сама мысль. Конечно, если читатель настолько циничен, что впору бы ему притвориться Генри Уотсоном, высокомерно потягивающим сигары, то и поэзия ему, в общем-то, не нужна. Разве что портрет Дориана Грея кисти ещё не убитого тем художника ожидает его, чтобы ужаснуть ещё одним преступлением.
...Хороший же слух уловит музыку и там, где она почти не слышна.
'В то же время я стал издавать свои стихи отдельными брошюрами, рассылая их по редакциям - 'для отзыва'. Но отзывов не было... Одна из этих книжонок попалась как-то на глаза Н. Лухмановой, бывшей в то время на театре военных действий с Японией. 200 экз. 'Подвига 'Новика'' я послал для чтения раненным солдатам. Лухманова поблагодарила юного автора посредством 'Петербургской газеты', чем доставила ему большое удовлетворение... В 1908 г. промелькнули первые заметки о брошюрках. Было их немного, и критика в них стала меня слегка поругивать. Но когда в 1909 г. Ив. Наживин свёз мою брошюрку 'Интуитивные краски' в Ясную Поляну и прочитал её Льву Толстому, разразившемуся потоком возмущения по поводу явно иронической 'Хабанеры II', об этом мгновенно всех оповестили московские газетчики во главе с С. Яблоновским, после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну!.. С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно комментировалась критикой на все лады, и с лёгкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому не было лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, - в вечерах, а, может быть, и в благотворителях, - участие...'
(И. Северянин. 'Образцовые основы'. С. 84-85)
Лиробасня
Бело лиловеет шорох колокольчий -
Веселится лесоветр;
Мы проходим полем, мило полумолча,
На твоей головке - фетр,
А на теле шёлк зелёный, и - босая.
Обрываешь тихо листик и, бросая
Мелкие кусочки,
Смеёшься, осолнечив лоб.
...Стада голубых антилоп
Покрыли травы, покрыли кочки...
Но дьяконья падчерица,
Изгибаясь, как ящерица,
Нарушает иллюзию...
Какое беззаконье!
- Если хочешь в Андалузию,
Не езди в Пошехонье...
---------
Улыбаясь, мы идём на рельсы;
Телеграфная проволока
Загудела;
Грозовеет облако, -
К буре дело.
---------
Попробуй тут, рассвирелься!..
1911
Горе-критик предъявляет счёт таланту поэта:
'Он и талантлив, и пошл одновременно. Все лучшие северянинские строфы, строчки, образы берутся из стихотворений, служивших поводом для самых смешных и злых пародий. Включая в том избранного лучшее, мы неизбежно включим и худшее. Если же задаться целью представить Игоря Северянина без пошлости, можно было б набрать не слишком большой сборничек безликих описательных стихотворений, в которых нет ничего северянинского...'. (А. Урбан. 'Образ человека - образ времени'. С. 532).
Оказывается, и в пошлости есть свой талант! Что, впрочем, несомненно. Вызывает сомнение другое: какое отношение к поэзии имеют 'смешные и злые пародии', корявые копии к оригиналу? Если же читатель недальновиден и не умеет отличить копию от оригинала, то, думается, критик из него никудышный. Смысл ему неясен, замысел непонятен. Одни только вещи, что держит в руках, имеют значение. Так пусть же читает пародии, курит, какие ни есть, сигары, воображает себя лордом Уотсоном и будет счастлив. Найдётся и для него свой Дориан Грей.
- Однако все мы подобны человеку, выучившемуся иностранному языку по учебникам, - Н. С. Гумилёву довелось встретить немало таких. - Мы можем говорить, но не понимаем, когда говорят с нами. Неисчислимы руководства для поэтов, но руководств для читателей не существует. (Н. С. Гумилёв. 'Читатель'. С. 237).
Оттого урбанизированные жители не слышат русского языка: 'не слишком большой сборничек безликих описательных стихотворений' - оценка, брошенная в Северянина в то время, когда журавлиный клин Высоцкого, Гамзатова и других вершил покаянный полёт над страной.
Поэза о людях
Разве можно быть долго знакомым с людьми?
И хотелось бы, да невозможно!
Всё в людских отношеньях тревожно:
То подумай не так, то не этак пойми!..
Я к чужому всегда подходил всей душой:
Откровенно, порывно, надежно.
И кончалось всегда неизбежно
Это тем, что чужим оставался чужой.
Если малый собрат мне утонченно льстит,
Затаённо его презираю.
Но несноснее группа вторая:
Наносящих, по тупости, много обид.
И обижен-то я не на них: с них-то что
И спросить, большей частью ничтожных?!
Я терзаюсь в сомнениях ложных:
Разуверить в себе их не может никто!
И останется каждый по-своему прав,
Для меня безвозвратно потерян.
Я людей не бегу, но уверен,
Что с людьми не встречаются, их не теряв...
Май 1915
Эст-Тойла
'Новейших из новых', Северянин в одну минуту может кому-то 'бросить наглее дерзость' и кому-то 'нежно поправить бант'. В 1911-м году он возглавляет движение эгофутуристов.
- Душа - единственная истина! Самоутверждение личности! Поиски нового без отвергания старого! - провозглашает молодой поэт. Он примыкает к кубофутуристам, но вскоре расходится и с ними.
Игорь Северянин, 'поэт Божией милостью', как уверяет Николай Гумилёв, имеет небывалый эстрадный успех и на выборах 'короля поэтов' побеждает самого Маяковского.
- Это - лирик, тонко воспринимающий природу и весь мир и умеющий несколькими характерными чертами заставить видеть то, что он рисует, - отдаёт ему должное Валерий Брюсов. - Это - истинный поэт, глубоко переживающий жизнь и своими ритмами заставляющий читателя страдать и радоваться вместе с собой. Это - ироник, остро подмечающий вокруг себя смешное и низкое и клеймящий это в меткой сатире. Это - художник, которому открылись тайны стиха и который сознательно стремится усовершенствовать свой инструмент, 'свою лиру', говоря по старинному. (В. Брюсов. 'Игорь Северянин'. С. 450-451).
На островах
В ландо моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и - 'этих' дам.
Ах, в каждой 'фее' искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! как безвопросно!
Как гривуазно! но всюду - боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь.
И что тут прелесть? и что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
Май 1911
24 марта 1913 года Александр Блок читает матери 'Громокипящий кубок' и отказывается от прежних своих оценок: 'Я преуменьшал его, хотя он и нравился мне временами очень. Это - настоящий, свежий, детский талант. Куда он пойдёт, ещё нельзя сказать; что с ним стрясётся: у него нет темы. Храни его бог'. (Дневники. С. 232).
В феврале же 14-го сам так же - совершенно по-детски - восклицает:
- О, я хочу безумно жить: Всё сущее - увековечить, Безличное - вочеловечить, Несбывшееся - воплотить!
Он называет его не иначе, как Игорь-Северянин:
- Футуристы прежде всего дали Игоря-Северянина.
Душа нерасторжима: голоса из поднебесья выкликают её одним именем.
- Он весь - дитя добра и света, он весь - свободы торжество! (А. Блок).
Клуб дам
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в жено-клуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп...
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе...
- Индейцы - точно ананасы, и ананасы - как индейцы...
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредёт хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому ль?..
Июнь 1912
Тяжёлый сон жизни и угрюмая действительность циников и пошляков, от которой можно ослепнуть, не мешают 'безумно жить'. Это безумие - поэзия: она увековечивает сокровенное, вочеловечивает всё, что казалось безличным, воплощает в кристалл разрозненные грани бытия и вымыслом множит формы.
Поэты устремлены в будущее: они не рассчитывают на то, что их вдохновение и труд будут по достоинству оценены современностью. Собеседник всегда дальний, провиденциальный - там, за чёрной полоской земли. Поэты обретают его понимание, ведь 'родина творчества - будущее' (В. Хлебников) не просто метафора, и потому - 'нет, весь я не умру'. Кочующие птицы летят на север, но среди них всегда есть промежуток малый для тех, кто готов познать на тех же крыльях бездонную синеву. Голос поэта звучит в его заветной лире, пребывая здесь, среди нас, оберегая и предостерегая от мелких смут и угрюмой действительности безбожья. Душа сторожевая, паладин на часах - поэт, с неправдой воин, лучшее, что может случиться с человеческим 'я':
- И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит.