Аннотация: Послесловие к книге эссе о Серебряном веке русской поэзии.
Ристалище (послесловие)
1. Жизнь и случай
При дворе Его Величества Случая равны нищие и короли. Жизнь - тоже случай, и каждый, способный чувствовать и понимать, причастен Её Высочеству. Паладины ѓ - стражи вечности, и доблесть служит отличительной чертой преданности и веры: в рыцари посвящены избранные. Они обречены, их принесут в жертву языческим богам и народам только за то, что они есть: само их присутствие мешает произволу и беззаконию варварских орд. Однажды лицом к лицу Жизнь сталкивается со смертью, и паладины отступают на небеса, туда, где ангельская рать гвардией в белом охраняет каждый наш шаг.
Всё, что происходит там, в поднебесье, сказочными мифами воплощается на земле, но паладины не обманывают вассалов - пропорции подлинны и мысль добра. Размеренным стихом, радостным звуком несут они её нам, оглохшим, ослеплённым в мире роскоши и нищеты. Опыт чудовищен. Это горе заставляет забыть тысячелетние образы и идеи, отречься от двора Её Высочества Жизни и перебежать на задворки, в которых можно обеспеченно существовать. К кому обращены паладины? На чьё понимание рассчитывают они? И всё же сокровищница души не бывает пустой и исполнена их трудами.
Его Преосвященство Смысл исповедует принцессу Жизнь. Он знает Её невинные тайны, Он благословляет Её любовь, чтобы спасти самое ценное, чем одаривает она, - душу. Его Преосвященство не ко двору Его Величества, однако с Ним вынуждены считаться, хотя упрятывают надёжно. Недаром Его так любят отыскивать старики и дети. Мысль, растраченная немыслимым её окружением, естественной трясиной забвения, не может, не должна стать изгоем. Паладины на страже. Ратный труд ясен и прост: через гибель приобщение к памяти, которая, становясь старше, всегда моложе самой себя. Им нужна только сосредоточенность, и происходит чудо - вещи нарекаются живыми именами и божественный свет Его Преосвященства озаряет бытие, чтобы источник поэзии и вдохновения никогда не иссяк.
Громада времени и обстоятельств давит, загоняет в угол, призывает беспамятство. Слово теряет смысл, предмет молчит, он пуст для любого, кто не вкладывает в него душу. Как вложить свою душу, не потеряв её? Это и есть искусство - целокупная культура чувств и переживаний. Этому научают паладины, обоготворяя невозможность и не признавая то, что кажется в порядке вещей. Тысячелетиями люди заняты ими, не печалясь о том, для чего: калькуляция составляет абсолютную ценность, газеты важнее книг. Оттого самое страшное и властное слово - слово будничное: тая, Жизнь взмахнёт покрывалом Майи, а мы так и не взглянем в глаза Его Преосвященству. И это подлинное невезение - действие по недомыслию.
Вещи горды, их душа молчалива. Паладины возделывают прекрасные цветы в садах посреди зла, и мир потому ещё вертится на оси, что опыт материального всего лишь служка при дворе Его Величества Случая. Смысл воскрешает души, исполненные чувства, паладины преклоняют перед Ним колени и поручают Ему свою Жизнь. Оруженосцы следуют за ними. Сомнение более не гложет Её Высочество - Она находит радость в себе самой и с лихвой отдаёт её миру. Мы смотрим на небо, а небо вглядывается нам в души своим долгим, пристальным оком. Что в них? Музыка или скрежет? В состоянии ли мы соединить мир земной и мир бесплотный в одном пении, когда душа вещей, тело мысли, обрадует оба мира совершенным со-общением?
Впечатления быстротечны, ощущения мимолётны, и пропасть бесчувственности не даёт нам покоя. Мы бросаем в неё всё подряд, что может всколыхнуть затухающую способность покачиваться на волнах удовольствия. Увы, это совсем не те чувства, которые спасают нас, и, привязывая себя к бесполым последствиям недостатка любви, мы всё более разбрасываемся по житейским перипетиям. Память позволяет собрать в целое разрозненные части одной души. Одно нужно - только видеть и дышать, одно можно - только смотреть на небо.
* * *
Я становлюсь спокоен и свободен,
Глядя на травы, камни, берега,
И не ищу гармонии в природе -
Гармония воздушна и легка.
В потоке не устали отражаться
Зелёным краем шумные леса,
И остаётся только улыбаться
И взгляд свой устремлять на небеса,
И говорить рифмованною речью,
Не требуя ни лавров, ни венца,
И видеть боль и радость человечью
В бесстрастье отрешённого лица.
Паладины не искушены и свободны в мире земном. Мир бесплотный обязывает целомудрием: память ценна сама по себе, облачена высшим предназначением служить всем и каждому. Красота и любовь обретают новую Жизнь, и Смысл милостиво согревает дыхание. Происходит чудо - душа исполняется чувством и люди, географически и исторически разобщённые, понимают друг друга. Поэты, дети и цветы - целомудренные пространства со-общения цивилизаций.
Нет любви, нет красоты, нет добра... Счастья нет. Хотя, конечно, есть всё, но как-то не ухватится, не прочувствовать это всё, что нам хочется. Начало в несомненности бытия, несомненности Смысла. Его Величество Случай предоставлен нам, чтобы мы увидели Бога не только на небесах, но и ощутили его присутствие в любой вещи, пусть дьявольски искушающей нас. Мысль паладина украшает земной шар, как некогда древнегреческий полис украшал человека. Паладин поёт небо и вечное стремление всего живого к нему, и размеренное течение повседневной жизни обнаруживает меру безбрежного - человек сотворён по образу и подобию Божьему.
Небесные сферы не вышелушиваются, как семена, однако умный взор высвечивает за сермяжной оболочкой скрытую суть. Душа, как сад, требует постоянного ухода: одно ложное слово, неискренний вздох, и мысль убита в самом ростке, и чувство мертво, как мертво всё, что не целомудренно. Любовь и красота - порождение мгновения, столь неуловимого, что и само его озарение кажется чем-то надуманным. Нужно каждый раз по-новому побуждать себя видеть, находить и понимать непреходящее в преходящем. Псалмопения никогда не бывает много - паладин меняет меч на перо.
2. Мысль и слово
Поэт - форма достаточно редкая и к миру вещей, в известной степени, не приспособленная. Он верит в то, что мы услышим друг друга. Его гений вхож к любому из нас и любим нами, ведь это не он один гостем пришёл в мир, но великая сила, которая объединяет нас в своём языке, нации и культуре: его слова капризны, как ребёнок, и отчаянны, как герой. Поэты подобны огромным деревьям, плодородным, как экваториальный лес, древним, как гиганты былых эпох, и каждый из них - спасительный мост над пропастью непонимания. С их именами Его Преосвященство и Её Высочество доносят до нас мысль и говорят новыми и в незапятнанности своей живыми интонациями, в которых всё душа.
* * *
О, не судите наши годы строго,
Когда что было - было и прошло,
И молодость уходит понемногу
Из наших душ, как из тепла тепло.
Но если в жизни всё не слава Богу,
Так что же там... О чём ещё мечтать?
Весенний ветер породил тревогу
И продолжал вопросы задавать.
И я остановился у порога,
Глядел на небо и не смел вздохнуть:
Божественное - вечная дорога,
А люди - время и, наверно, суть.
Не стало меньше святости и боли
В глазах больших суровых лиц икон,
Превратностями невеликой доли
Измерено движение времён.
И были слёзы в говоре острожьем,
Молитвы и молчание... и смех...
И вместе человеческое с божьим,
И вместе покаяние и грех.
Рождение мысли - благо, что не поддаётся сомнению, первый и окончательный постулат действительности. С мысли начинается бренное существование человека и ею завершается космическое его путешествие. Мысль поэта влечёт тысячи новых мыслей, детски чистых и отшельнически святых. Это повесть без окончания: как веяние весны, поэзия входит в дома людей радужных и радушных, как прикосновение обожаемых рук, проникает в самое сердце. Всё, что ей надо, - любовь и мечтание. Ничто не огорчает и не угнетает её - душа поэзии свободна от воплощения, одна наша с вами душа. Пусть нас ослепляет величие былых эпох - в новейшие времена человечество уже не имеет права на зло! Обороните мысль от потравы скотом. Дайте прорасти её семенам, и тогда она сказочно обратится в новые формы и виды, и прежде не известные прекрасные творения гармонизируют некогда бедное и унылое пространство.
Человечество экспериментирует. Только чьё же естество мы испытываем и пытаем, какие скрипки разымаем на части, чтобы расколоть деку и сломать душку внутри? Не свои ли души? Мир земной принимает очертания огромного зоопарка - за тропинками границ, в клетках своих государств мы всё тщательней наблюдаем и экспериментируем: сбрасываем бомбы, выводим коварные вирусы, а потом ищем вакцины. За решётками малых и обширных вольеров, на позволительном удалении друг от друга, мы не изъявляем желания что-либо видеть и слышать. Однажды мы уничтожим всех и вся ради всепланетного эксперимента. Мы эмигранты на родной планете.
Огромное солнце былых эпох восходит над паладинами, а мы в полудрёме едва ли заглядываем за горизонт. Что можем мы знать? Что можем мы сказать о Её Высочестве и Его Преосвященстве, кроме того, что Они несводимы исключительно к нашим проблемам? Стихия зла и претворенье добра. Первое - стихия, второе - стихи. Её Высочество снизошла до нас и всякая теодицея надумана: не надо оправдывать Его Преосвященство за всё то зло, что есть в мире, - мы сами вооружаем его. Жизнь и Смысл никогда не покидали нас, и даже Его Величество Случай до сих пор позволяет нам крутить свою рулетку. Душа растворена в благословенном и жалостном органическом составе, в таинственном обмене веществ. Но сердце, поющий колодец, вмещает в себя весь мир: и облака, и травы, и звёзды в мутно-серых небесах, а в них, как не узнать, любимые глаза, что вот уже смотрят с самого дна на те же звёзды, облака и травы.
Вещи умеют мстить - они не любят натурализма, что низводит на нет их души. Если смотреть на них свысока, они кажутся мелкими и умело сталкивают с верхних этажей. Если рисовать их в сером и чёрном, они рождают тёмные чувства в душах самих художников. Одна и та же краска, слово и жест, каждый по-своему могут поклоняться Смыслу. Что видим в вещах? Как часто наделяем их своим злом? Сколь беззвучно для человеческого уха движение небесных сфер! - лишь смена времён года, дня и ночи подсказывает, что и там, наверху, не всё в покое и безмятежности.
Глаз видит мир на плоскости, и мир, отражённый в нём, проникает в сознание достаточно глубоко, чтобы с достоверностью предстать перед нами трёхмерным. Это фокус зрения: понимание мира и мир понимания. Вне нас не только наши зрительные впечатления; вне нас всё мыслительное пространство, внутреннее и внешнее: нигде нет промежутка, лишённого Смысла или обойдённого Жизнью. Бытие - то, чего никогда не было и не будет, бытие есть данность, настоящий момент. Спряжения глаголов, предметные референции принадлежат миру вещей и только путают нас. Беден наш язык. Паладин выбирает кисть, чтобы служить Его Преосвященству, проникает в суть слова и обращается к его Смыслу, а не к образу или картинке, нарисованному по недостаточности. Если слову и позволено быть пустым, то Смысл всегда полон и только Он поэтичен.
Мы вынуждены заключить мысль в предмет, краску, слово, и она умирает, когда мы забываем о ней, упиваясь самим словом, краской или предметом. Она с ними, но не привязана к ним. Эти два начала - Смысл и Его воплощение - столь же несхожи, как мысль о предмете и сам предмет. Нет Смысла - нет цели, нет паладинов при дворе Его Величества Случая, нет мысли - нет Жизни. Что толку трясти кулаком в мире, где присутствует смерть? Что иное, кроме зла, могут вещать бессмысленные вещи бесцельного мира? В таком атеистическом кошмаре дьявол, нежелание понимать, нашёптывает о мировой справедливости.
* * *
Жизнь по белым квадратам прошла,
От войны до войны - парадом,
Фотографиями была,
Что на память дарили девчатам.
И меня не минует тоска,
И окажется прошлое рядом -
Только жаль мне того паренька
С очарованным медленным взглядом.
Стихотворение - молитва: покаяние в слабости, просьба о милости. Поэт пытается изменить мир изнутри. Он приходит, чтобы воздать должное, чтобы утвердить мысль, непреходящую в своей ценности. Поэт - один из тех, кто ведом красотой своего оружия. Тысячи ночей провёл он в молитвах, чтобы его стараниям суждено было осуществиться. Он упражнялся в умении слышать, петь и дышать, как гимнаст упражняется на своих снарядах. Он был откровенен наедине с самим собой - теперь он готов стать паладином и быть откровенным наедине со всем миром. Помним ли мы его, неудачника, жившего для музыки и поэзии? Обезьянку и клеенную скрипку отправили мы ему и за годы молчания в конце концов забыли, что такое горные хребты. Разглядим ли теперь огненные колесницы, мчащиеся не по нашим небесам, поезд, уходящий вдаль, и путь без станций и платформ?
Всё прекрасное трудно. Мы идём к себе весьма издалека анфиладами пустынных зал, коридорами полутёмных пространств. Идём, дробясь в отражениях, теряясь в зеркалах, через жестокие мистификации и смутные видения прошлого, - ангелы десятого круга в поисках своей потерянной сути. К себе можно и не прийти, путь далёк и запутан. Итог всех страстей - чудесное превращение в мастера из подмастерья, в паладина из оруженосца. Его Величество Случай покровительствует ангелам и паладинам, хотя и твари, и созвездья одинаково равны перед Ним. И мир земной, оказывается, жив совсем не борьбой за существование и естественным отбором, но словом Его Преосвященства, что призвал к бытию вещи и солнце. И потому сказано, что Слово это Бог. Живое Слово паладина, чёрными значочками напечатанное на тленной бумаге. Все явления - знаки, и в мире нет ничего лишённого Смысла. Знак к знаку, волокно к волокну - шаг за шагом мы собираем ткань духа своего, разодранного миром.
3. Голос и облик
В истории стран и народов звучит один голос - голос мирового пространства и времени. В этом голосе - звёзды поднебесья и океаны земли, Его Преосвященство Смысл, представляемый нами безмерно холодно и отвлечённо, чтобы услышать Его и проникнуться Им. В этом голосе - интимное отношение к Её Высочеству Жизни, трепет в лоне Её дыхания.
Человек, всесильный в бездушном и бессильный в живом, глядит слепым оком. Нужно сменить точку зрения и оживить взгляд. Омертвение наступает, как только в поле зрения попадает вещь. В попытке увидеть суть, понять Смысл проходит Жизнь. Выйти из естественной предопределённости, в которой рождение заключает смерть, исключить всякую вещь и суждение о вещи означает постигнуть Смысл, иными словами, умозрить. Умозрение - не вещь и не процесс, имеющий место и время, но интуиция - видение и понимание, данное сердцу от Бога. Искусство. Как часто оно сокрыто от нашего мутного взора сонмом житейских штучек и передряг! Как часто мы боимся признаться в своём бессилии: чердак захламлён скопищем вышедших из употребления предметов, от которых избавиться невозможно. Однако память всё ещё принадлежит нам и свет нисходит даже в подвалы.
Мы видим, слышим и чувствуем. Мы можем помнить, что видим, слышим и чувствуем. Ничто не исчезает и не возникает из ничего - всё только медленно переливается из одной чаши в другую. Чаши огромны, как океан, который шумит внутри и снаружи. Мысль не волнует, скорее успокаивает. Что обещает нам душа, исполненная чувством? Повторение одних и тех же вопросов, возвращение к одним и тем же ответам, и опять страстное желание повторить всё сначала, чтобы воскресить в памяти Жизнь. Наверное, в череде дней, сумятице разговоров, непредсказуемости событий есть своя мера. Безбрежность обязательно должна знать меру - в океанских ли течениях, в воздушных ли порывах, из чего происходят шторма и ураганы; девятый вал - и после тишина...
Его Величество Случай даёт нам Жизнь, Его Преосвященство Смысл освещает Её. Её Высочество обожает пиры и балы, ристалища и турниры. И наше земное существование - одно грандиозное приключение, авто-пробег, на котором в веках прославленны любовь и красота. Ничего не остаётся от преходящего: Смысл медленно переливается из одной вещи в другую, из одной Жизни в следующую. Это не просто вечное движение с его умиранием и воскрешением. Это бытие как оно есть. Время лишь фиксирует точку отсчёта, которой не было никогда, пространство продляет момент первого озарения, которого не было никогда. Слышен лишь голос, то ли ангельский хор, то ли пение сфер небесных, где совершают искромётный путь маяки и светила.
Всё осмыслено - и камень, и цветок, и тридевятые земли. Во всём душа и поэзия: мировая скорбь пронизывает каждую частицу мира, как притяжение вселенную. Мир может быть понят, как вещее слово - душа вещей и тело мысли. В молитве музыка его, и слово истекает из пыльных томов и проступает в мире земном, как мирра из-под коры аравийских деревьев. Доверие слуху, доверие зрению, но чуткое, - рядом война. Гибель вещей не лишает Жизнь Смысла. Гибель людей, бытие и небытие - ристалище Смысла и бессмысленности. Тьма поглощает вещи, воздух теряет качество - нечем дышать. Всего лишь шаг - чердак и небо, миг освещённости и абсолютная тьма. Глаза открыты, руки вытянуты вперёд, надо идти. Не справиться с волнением.
* * *
Мелодия во мне звучит.
Наверно, Бог её хранит
От безысходности невзгод
Который год, который год.
Когда кругом темным-темно,
Когда зашторено окно
И веришь в то, что всё пройдёт,
Она одна во мне живёт.
И если смертный час судья
Всего земного бытия,
То в этой музыке весь я -
И страсть моя, и боль моя.
И в тихий вечер при луне
Она расскажет обо мне,
Что видел я, кого любил,
Чем грешен был, что заслужил.
Разговоры о политике и экономике вряд ли приведут к душевному равновесию и всеобщему благосостоянию, надежды и упования общества - предмет, достойный более астрологии, чем науки. И если требуется поддержать не тело, больное и слабое, но сам дух, чтобы не угас в теле, поэзия - единственное спасение. Смысл - совсем не то, во что можно ткнуть пальцем. Не может быть оправдано то, что нельзя оправдать. Части не атрибутивны. Причудлива дорога на небеса, редки участки прямого пути: развилки и тупики, терренкуры и змеиные тропки ведут по окрестным холмам. И если не найти их, то и не перевалить за пригорок.