Теплые волны Рокочущего океана омывали побережье. Волны разбросали на песке ракушки, в общих чертах формы они были похожи, но в изгибах, частностях, отличались. Каждая ракушка, таким образом, уникальна, как сами волны. И такие же, как ракушки, улицы Тайдвика: разнообразные, но похожие. Город врос в прибережные скалы. Несколько сотен лет тому назад облокотившись на них, он расположился здесь, точно старик в своем кресле. При таком сравнении океан был все равно что верный пес, лежащий у ног этого старика, иногда похожий на других собак, иногда отличный от них. Океан походил на них в любви и преданности к хозяину, его волны лизали ноги старика, но чаще всего не получали ответной любви от него, слишком стар был Тайдвик, он только требовал и никогда не давал. И тогда, случалось, волчья кровь этого пса вскипала, из клетки вырывался дикий зверь, и океан становился Океаном.
"Не стоит гладить волны против шерсти!" - в шутку говорят моряки, но ведь именно так ходят их корабли, ладони Тайдвика и других прибережных городов. Из года в год рейс за рейсом они сводят два континента, строят между великими империями мосты торговли и политики. Если корабли перестанут ходить, разразится война, если продолжат, может статься, океан поглотит сушу. Тех, кто утверждают подобное, пророков судного дня, на улицах Тайдвика много, безумцами зовут их. Еще больше на улицах Тайдвика умных людей, такие бредням безумцев не верят, не разменивают время, слушая их. Пока сумасброды толкают сомнительные речи - умные люди, сильные люди, толкают вперед человечество.
Сегодня Рокочущий океан был молчалив, и дети стаями носились по песку, заливисто смеясь, а рыбы стаями носились в воде, как дети. И даже здесь, на мелководье, водились мириады живности, огромное разнообразие ее форм. Временами казалось, что в воде больше рыбы, чем соли, но будь это так, разве голодали бы на улицах беспризорники? У тех детей, которые могли себе позволить проводить время за играми и баловством, имелись дом и родители. На том же берегу, но в стороне от них, в совершенно другом мире нищеты и голода, занимались своими делами мальчик и девочка.
Если одежду девочки еще можно было с натяжкой назвать сносной, то одежда мальчика износилась до состояния лохмотьев. Как и его рот, его ботинки просили есть: подошва отделилась от них, а наружу торчали пальцы. На голову мальчик нацепил себе половинку кокоса, завезенного в порт из другого континента. Он не знал названия тем землям, где такие большие кокосы произрастают, но легко мог себе представить огромные пальмы, с высоты которых они падают. До того как расколоться, кокос был с большой арбуз размером. Вторая его половинка лежала недалеко от мальчика. Волны занесли в нее немного воды и песка, а на дне ее шевелились мелкие рыбешки. Вдруг тень упала на них, - это вернулся хозяин. Выскользнув из его руки, еще одна рыбка присоединилась к другим. Мальчик ловил их голыми руками, настолько ловким он был. Уже давно дельцы приглядывали за ним одним глазом, ждали, пока он подрастет, чтоб предложить ему работу ныряльщика. Воры видели в нем будущего компаньона, торгаши - своего посыльного, и никого не интересовало, чего желает сам мальчик. "Захочет жить - подстроится!" - вот, что думал об этом мир.
Удовлетворенно потерев ладонь об ладонь, маленький рыбак повернулся к океану, чтобы вновь войти в него, но тут его взгляд упал на девочку. Мальчик увидел, чем она занималась, - это заставило его остановиться.
- Зачем ты собираешь их, Мисти? Зачем теряешь время? - недовольно спросил он. - В них ни моллюсков нет, ни жемчуга! Бросай ты это и давай ко мне, пустыми ракушками не наешься!
- Еще чего, Альби, чтобы я выбросила свой улов! Нет уж, обойдешься... Они красивые, поэтому и собираю, - ответила девочка, обратив чистые, голубые глаза к другу. Ни облачка не затмило синевы их неба. Таким тоном она донесла до него эту простую мысль, словно красота искупала все на свете. Если бы это действительно было так, ей не пришлось бы голодать, ведь, верно, во всем мире не сыщешь малышки красивее Мисти. По крайней мере, Альби так считал, а что там думали другие - его не заботило. Глядя на девочку, он на мгновение забылся, но стоило худобе Мисти резануть его глаза, как тут же он опомнился.
- Вот улов! - сказал мальчик, указывая на половинку кокоса у своих ног, - а то, что ты делаешь, тебя погубит! Я говорил тебе, чтобы быть принцессой, нужно ей родиться. Принцессы могут тратить время на чепуху, вот как эти. (Он небрежно махнул рукой в сторону играющих детей.) А если родилась никому ненужной, то старайся выжить. Кто поможет тебе, если ты сама не сможешь?
- А как же ты, Альби? - спросила девочка, удивившись так искренне, что мальчик на миг растерялся. - Разве не ты мне поможешь, разве не я принцесса этого побережья? И тот старик, у которого мы на прошлой неделе ели - Джозеф - разве он не волшебник, способный из обычных даров моря приготовить блюда, достойные королей?
- Ага, конечно, - мальчик прыснул со смеху. - С тем же успехом я могу объявить короной половинку кокоса на своей голове!
Мисти засмеялась, и Альби улыбнулся, довольный тем, что его шутка имела успех. Вдруг Мисти увидела в океане что-то, что заставило ее выпустить из рук ракушки и указать в его сторону пальцем: - Смотри, Альби, в воде что-то есть!
- В воде всегда что-то есть, Мисти, благодари за это богов, - иначе бы мы давно померли с голоду... - проворчал мальчик, но все-таки обернулся. Проследив за ее рукой, он увидел, как что-то блеснуло на гребне катящейся волны. Альби поднес ладонь к своему лбу, затеняя лицо, подался вперед и зажмурился, чтобы разглядеть, что же там такое плывет.
- Эй, это же бутылка! - воскликнул он и тут же бросился к воде.
По суши Альби бежал быстро, но как только вошел в воду по колено, шаги его замедлились. Мальчик углублялся в океан, работая всем телом, ступал так же широко, как матрос по палубе корабля. Рыбки проскальзывали между его ног, но он не обращал на них внимания теперь, когда им завладела иная добыча. Не с первой попытки, но ему удалось поймать бутылку. Вернувшись на берег, Альби обнаружил, что за время его отсутствия одна из волн докатилась до половинки кокоса и перевернула ее. Весь улов мальчика оказался на песке, прикосновение волны оживило рыб, вселило в них надежду на спасение, их серебристые тела извивались в попытках добраться до воды, с каждой секундой они были все ближе к ней. Выругавшись, как бывалый моряк, смесью разных языков и говоров, мальчик бросил бутылку и наперегонки с волной побежал спасать свой обед. До того как океан нахлынул, отбирая свое у того, кто не смог его удержать, Альбы успел вернуть только две рыбы. Их он положил в половинку кокоса, из которой они выпали, предварительно перевернув ее и оттащив туда, где волны точно не могли ее достать.
- Проклятая бутылка, это все она! - мальчик подскочил к находке и ударил ее. Но толстое и твердое стекло не уступило его тонким и мягким пальцам. Скривившись от боли, но сдержав крик, чтобы не опозориться перед Мисти, Альби встал на левую ногу и, схватив руками ни на что негодный ботинок, принялся баюкать правую. Пока он, чертыхаясь, поносил бутылку и жестокую судьбу, которой приходился пасынком, прыгал и дул на травмированные пальцы, Мисти подошла к бутылке, нисколько не пострадавшей от того, что ее приняли за мяч. Девочка с трудом подняла огромную и черную емкость, удерживая ее вес обеими руками. Она направила ее на лучи солнца и те, кое-как просветив мутное стекло, открыли ей, что хранилось внутри.
- Альби, здесь письмо! - крикнула она мальчику, как раз закончившему прыгать, и тот, прихрамывая, направился к ней.
- Конечно, письмо! Стал бы я иначе бегать? Зачем же еще сбрасывать в воду закупоренную бутылку, если не для того чтобы сообщить о крушении? Эта бутылка, Мисти, - для кого-то такая же надежда на спасение, какой для нас был мой улов. Но погляди, что стало с ним! И таковы все люди, Мисти! Увы, надежда одного - нередко конец другого...
Совместными усилиями они откупорили бутылку: девочка держала ее, сжав коленками, пока мальчик, уперевшись в бутылку руками, тянул зубами пробку. С громким хлопком она вышла из горлышка, а из него на песок выпал свернутый пергамент. Альби поднял свиток, развернул его и с видом знатока начал изучать информацию, заложенную в пергамент пером в чьей-то дрожащей руке.
- Что же ты делаешь, Альби? - поинтересовалась Мисти спустя минуту такого разглядывания, - ты ведь не умеешь читать! Джозеф только обещал научить нас.
- Я не умею читать, но зато умею думать, - ответил Альби, - только взгляни, какие корявые буквы. Мне приходилось видеть письма раньше, обычно почерк у людей куда ровнее. Должно быть, это и правда послание с корабля, потерпевшего крушение... Но почему тогда такое длинное? Ведь "Спасите нас!" - это всего два слова...
- Давай отнесем его Джозефу, - предложила Мисти.
- А знаешь что, принцесса побережья? Пожалуй, ты права, - пожалуй, стоит отнести его к волшебнику, уверен, он сможет разгадать эту тайнопись!
Джозеф жил почти в порту, в одном из самых бедных районов Тайдвика - на первой ступени скал, на пороге бедности, но у него хотя бы был порог, который могли обивать те, кому хуже него. Как учат здешние нравы, обычно люди со своим углом очень им гордятся, а также смеются над теми, у кого его нет, но Джозеф был из редкой породы людей, желающей помочь тем, кто беднее его, и даже тем, кто богаче. Иными словами, Джозеф в глазах своих соседей считался личностью эксцентричной. Пусть и не знали они этого слова, зато его знал Джозеф, он не был глупым и понимал, кем люди его видят.
Единственное, что отличало его в их глазах от безумных пророков на улицах и прочих юродивых, кроме наличия постоянного места жительства, - его полезность обществу. Джозеф был ученым человеком, картографом. Многие капитаны отдавали предпочтение его дешевым картам перед картами признанных мастеров. Возможно, уступающие им в презентабельности, куда меньшие размером, без красивых рисунков чудовищ в неизученных местах и надписей, совершенных мастерами каллиграфии, они, однако, были куда более точными и всегда свежими. Джозеф регулярно справлялся о новейших открытиях в областях географии, дорисовывал новые острова, двигал горизонт изведанного вперед, но не как отважные капитаны - носом своего корабля - а пером, чернилами и принадлежностями для черчения. В молодости ему случалось и ходить под парусом, много где его нога ступала первой, но все те земли знают под другими именами. Джозеф был человеком многих талантов, но дельца из него не вышло. Только благодаря выдающимся способностям Джозефа в картографии его дом, он же и лавка, был все еще при нем, а сам старик держался наплаву.
Открылась дверь, впуская в затхлое жилище книжного червя свежий воздух, крики чаек и цокот копыт лошадей по мостовой. Дети вбежали внутрь и обнаружили старика спящим. Он уснул на своем стуле перед рабочим столом, заваленным в лучшей традиции творческого беспорядка. Его очки с оправой, неоднократно перемотанной проволкой, сползли на кончик длинного носа. Эта картина так насмешила Мисти, что она не удержалась и залилась звонким смехом. Старик вздрогнул, голова его поднялась, а глаза, собравшись в кучу, увидели детей.
- А, это вы, - улыбнулся старик, - что, есть нечего, поэтому вернулись? А я говорил вам не уходить. У меня для тебе, малец, работа есть, понимаешь? Как раз подыскиваю себе помощника... Сам я уже стар, как видите, со всем не справляюсь...
- Еще чего, - дерзко ответил Альби, - что бы я в какой-то пыльной конуре штаны просиживал? Да ни в жизнь! Ты говоришь с будущим морским волком!
- А они у тебя есть, штаны-то, а, волк? - не остался в долгу Джозеф. Действительно, то, что мальчик носил на ногах, может, когда-то и было штанами, но теперь годилось разве что на половые тряпки.
- Ах ты старый обалдуй! Да я тебя... - Альби тут же вспыхнул, и Мисти, видя, что назревает ссора, дернула за горлышко бутылку, которую они несли вместе от самого пляжа. Это ее движение напомнило Альби, зачем они сюда шли. Дети приблизились к столу и поставили бутылку на его край. Сделав это, они уставились на старика, ожидая его вердикта. Джозеф же вопросительно смотрел на детей, переводя взгляд с мальчика на девочку.
- Это что еще за хлам вы притащили, беспризорники? - спросил он, как всегда, ворчливо, хотя глаза у него при этом были добрыми.
- Поуважительнее, старик, в бутылке перед тобой целый экипаж, - ответил Альби, - и он просит о помощи...
- Что, письмо там? - догадался Джозеф, - а тебе по чем знать, о чем оно, малек?
- Ну, это я так думаю... - смутился Альби, - о чем же еще бывают такие письма?
- Да разные встречаются, - старик пожал сухими плечами и протянул руку к бутылке. - Иногда пустяк, просто шутка, иногда любовная записка, ведь это романтично - предать морю свои тайны. Поймете, когда подрастете. Редко это что-то важное - ценные сведения стихие никто не доверит, только если нет другого выбора. Случается, в таких вот емкостях и правда мольба о помощи, но океан тебе не почтальон, он доставлять письма по адресу не обязан. Даже если найденное вами письмо такое, мальчик, ты совсем не учитываешь время, а оно между тем течет и очень даже учитывает тебя. Скорее всего того, кто его послал, уже давно нет в живых... На дне бутылок люди оставляют свою надежду, отчаянные пьют их содержимое, а отчаявшиеся пишут такие вот письма и закупоривают их внутри!
Джозеф достал пробку и вытряхнул на ладонь свиток. Прежде чем развернуть его, он его понюхал, провел пальцем по пергаменту, пробуя его наощупь. В лавке царила полутьма, и он потянулся было за коробком спичек, чтобы зажечь огарок свечи, ждавший на столе вечера, но вспомнив о незавидном финансовом положении, раздумал тратить спички и дожигать огарок. Кряхтя, старик поднялся на ноги, медленно распрямил спину, будто опасаясь, что если встанет резко, она не выдержит и преломится посередине, как сваленная штормовым валом мачта. Чего-то бы он там не боялся, все обошлось, и Джозеф, шаркая по-старчески, направился к окну. У него он поправил очки и, подставив пергамент свету, замер, погрузившись в чтение.
Лишь только прочитав имя человека, который письмо написал, старик вздрогнул, весь мир исчез для него после этого, остался только пергамент, десятилетие путешествовавший по океану. Он читал и не мог оторваться, читал с каждым словом осознавая ценность случайным образом попавшего в его руки документа. Уже долгое время ни работа, ни научные труды не занимали Джозефа так, как занял его этот - он думал - пустяк, - думал, до того как прочитал его. Да, в большинстве таких бутылок чепуха, но это письмо, - это письмо могло повлиять на многие вещи, и Джозеф пообещал себе и тому, кто его написал, доставить его нужным людям, предпринять все возможное, чтобы оно было прочитано тем, кто сможет что-то изменить.
- Вы даже не представляете, детишки, что вы мне принесли! - вскричал он восторженно, дочитав последнюю строку. - Это письмо десятилетия, нет, вполне возможно, - это письмо века!
Позабыв о больной спине, Джозеф бросился обнимать детей, да что там обнимать, - целовать их! Мисти смеялась: какие-то там письма - ей было все равно, она радовалась ласке, которой так мало в жизни знала, а Альби до того поразился реакции Джозефа, что даже не возразил старику, когда тот приказал им ждать в доме, а сам, наспех обувшись в свои старые, изношенные парадные туфли, бросился на улицу.
Он бежал так, словно вновь стал молодым, несколько раз чуть не попал под колеса экипажей, но что ему было до кучеров и их брани, когда человеческие судьбы вершатся. И только в местном департаменте адмиралтейства, куда он так спешил, ему напомнили, как устроен мир. Тем вечером он вернулся домой ни с чем, но не сложил руки, и на следующее же утро отправился стучаться во все двери. Это было сражение человека и государства, но не общества людей, а безликого и бездушного механизма. Левиафан вынуждал Джозефа обивать пороги одинаковых кабинетов, в которых с постными лицами сидели одинаковые чиновники, задающие одни и те же вопросы. Они требовали от него заполнения каких-то форм, говорили на языке, непонятным простым смертным и заставляющим сомневаться в их причастности к роду людскому. Они посылали его из одного места в другое, пока, наконец, он не оказался в длинном коридоре, заполненным людьми, как бочка сардинами.
Здесь собрались торговцы всех мастей и разливов, капитаны, от вчерашних пиратов, выкупивших себе помилование (на чьи, думаете, деньги?), до владельцев китобойных шхун. Шум стоял, как на рынке. Изредка по коридору проносились клерки, таская из кабинета в кабинет какие-то бумаги. Некоторые из людей, ожидавших своей очереди на прием, пытались их поймать, но клерки были неуловимы, а если их зажимали в угол, они заворачивали людей стандартными фразами, и казалось, что клерки - бездушные автоматы. Неделями тянулся этот ужас, и только Мисти и Альби радовали Джозефа, когда он возвращался домой ни с чем, дети жили теперь с ним под одной крышей. Джозеф уходил и возвращался, но не терял веры и однажды это случилось: пришла его очередь.
Кабинет главы департамента напоминал музей. Это был огромный и просторный зал, в середине которого сидел полный и суровый мужчина в мундире, если когда и выходивший в море, то очень много лет назад. Теперь он, должно быть, совсем не покидал своего кабинета, так как с утра до ночи Джозеф сидел в коридоре, а глава ни разу из него не выходил. На его столе, заваленном бумагами, и на специальных постаментах стояли фигурки кораблей. Здесь были бриги и фрегаты, каждый воссоздан в точности до мельчайших деталей по образу и подобию реальных кораблей на службе у его величества. У фрегата под названием "Танцор" стоял стройный, подтянутый мужчина, гладко выбритый и с военной выправкой. Он рассматривал модель с такой дотошностью, словно это была не фигурка корабля, а скульптура его первенца.
Джозеф вышел на середину зала и, собрав все те немногие знания об этикете и манерах, которые у него имелись, изобразил корявый поклон. Глава поморщился и вернулся к бумагам. Джозеф остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Наконец, дочитав очередную бумагу до конца, черканув на ней подпись и припечатав ее, чиновник поднял глаза, явно надеясь, что Джозеф за это время успел умереть от старости, но он продолжал стоять на том же месте, и тогда, вздохнув, глава обратился к нему:
- Скажите, вы один из наших капитанов? - его хриплый голос походил на скрип древесины, а утес лица, казалось, остановил бы даже цунами.
- Нет, - ответил Джозеф, придя в себя от неожиданного вопроса.
- Может, торговец? - спросил тогда глава.
- Нет...
- Китобой? - предположил он, поморщившись от собственного вопроса, как от смрада ворвани.
- Боюсь, что нет сэр, - виновато ответил Джозеф, разведя руками.
- Нет, - задумчиво сказал глава, - так кто же вы тогда? И почему, интересно, возомнили, что достойны моего времени? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить, - подумайте, но не слишком долго, от того, кто вы и с чем пришли ко мне, зависит исход нашей встречи.
Джозеф последовал его совету и сполна использовал подаренное ему время для размышлений, он осмотрел стены. Картины на них изображали корабли, баталии, порты мира, здесь не было тихих лагун и живописных вод тропического рая, только шумные и громкие места, только человечество и его неумолимая поступь. Взгляд Джозефа зацепился за один из множества портретов на стенах.
- Капитан Грид Рэйми, - сказал он, и человек, разглядывающий "Танцора", впервые за все время взглянул на старика - У меня есть вести о нем, его экипаже и судне.
Чиновник вопросительно поднял бровь, внешне он оставался таким же спокойным и непоколебимым, но в глубине его черных глаз, подобных пушечным ядрам, вспыхнули фитили. Джозеф заметил это и понял, что упомянув пропавшего без вести капитана, он ступил на канат, растянутый над пропастью. Но мало того, что любой шаг по нему может закончиться его падением, так еще и время на преодоление препятствия ограничено, ведь на той стороне каната зияет дуло пушки, направленное на него, и если он не поторопится, чтобы затушить подожженный трут, его песенка спета. Несмотря на все это, Джозеф сохранил ту приподнятость духа, с которой провел все последние дни. Только с ее помощью у него хватило стойкости добиться этого приема.
- Ну так не томите же нас, молодой человек, - сказал вдруг голова, хотя Джозеф был его старше лет на десять. Видимо, возраст в этой комнате определяется заслугами, или просто чиновник испортил себе зрение, годами разбирая все эти бумажки. - Для вас должно быть очевидно, раз уж вы знаете его имя, и я уверен, историю упомянутого вами человека, что случай Грида Рейми - дело исключительной важности даже теперь, спустя много лет после исчезновения капитана. Речь ведь идет о скандале международного значения! Адмиралтейство щедро заплатит за любые сведения об этом человеке... и, что еще более важно, о грузе, ему порученном.
- Ваши бы слова в уши тем служащим, через которых мне пришлось пройти, чтобы попасть сюда, - Джозеф никогда бы не решился на подобную наглость, не чувствуй он за собой веса тех сведений, которые принес с собой.
- В адмиралтействе служат исключительные люди, - сердито сказал покрасневший чиновник, - и исключительно занятые к тому же! Все то, что вам пришлось пройти, поверьте, имеет серьезные основания. Все эти формальности, которые могли бы показаться вам излишними, - необходимая мера для успешного функционирования любой структуры, подобной нашей. Мы работаем на благо государства, и я от его лица требую, чтобы вы изложили сейчас все то, что вам известно о капитане Гриде, его судне и грузе, который оно везло.
- Что же, если вы настаиваете на формальном тоне, и приятного разговора на равных между нами не выйдет, я поспешу выполнить свой гражданский долг и доложиться, - ответил Джозеф, понимая, что тянуть больше нельзя, и как бы его не сердил прием адмиралтейства, как бы не сетовал он на потраченное впустую время, придется держать негодование в себе. - Так пусть же за себя говорит сам капитан Грид! - сказав это, Джозеф подошел к столу ошеломленного чиновника и выложил перед ним письмо из бутылки. С недоверием глава развернул свиток, но от одного взгляда на почерк покраснел еще сильнее и задышал чаще. Расстегнув одну из пуговиц своего воротничка, он погрузился в чтение. Когда же, перечитав письмо несколько раз, чиновник поднял взгляд, то долго еще в нем стоял туман воспоминаний. Он заново переживал события давно минувших лет, что само по себе было явлением необыкновенным: вечно загруженный, глава редко имел возможность поразмыслить о чем-то, кроме работы, бесконечных рапортов, жалоб и приказов.
- Редьярд, мальчик мой, подойди-ка, - сказал наконец чиновник каким-то нетипично для него тихим голосом.
Военный тут же повернулся и, широко шагая, подошел к столу главы. Только теперь, взглянув на его лицо и услышав его имя, Джозеф узнал в нем одного из известнейших капитанов флота его величества, Редьярда Брайта. Если звезда Грида Рейми угасла с дня его исчезновения, то звезда капитана Брайта сияла сейчас как никогда ярко. Ему пророчили великое будущее, для своих двадцати семи лет он уже сделал блестящую карьеру, в скором времени должен был стать командором, самым молодым в истории.
"Теперь понятно, почему он так пристально рассматривал модель "Танцора", - подумал Джозеф, - это ведь его корабль."
Быстро пробежав глазами по протянутому ему пергаменту, Редьярд улыбнулся: - Да, это почерк Рэйми. Нашлась-таки пропажа!
- Я и сам заметил, что его, - нетерпеливо сказал чиновник, видя, что письмо, отправленное в прошлом десятилетии, произвело на Редьярда не больше впечатления, чем если бы сейчас, к примеру, Джозеф выхватил пистоль и открыл по ним огонь. Брайт был эталонным воякой, готовый действовать всегда, он ничему не удивлялся - Я сейчас же отдам приказ готовить спасательную операцию, ты возьмешься?
- Возьмусь ли я? - спросил удивленный Брайт так, словно речь шла о деле решенном. - Для меня будет честью вернуть капитана Грида домой, а когда вы отдадите его под трибунал за измену родине, я готов пустить ему пулю в сердце.
- Ты так уверен в измене? - спросил чиновник, довольный решением Брайта. Редьярд приходился ему племянником, а значит, его успехи были также и его успехами.
- В ней уверена общественность, чего вполне достаточно! Если и не было измены, то судить его будут так, словно была, по закону военного времени, наступившего по его вине, пусть и на краткий срок, - ответил Редьярд, и глава, довольный ходом мысли капитана Брайта, поощрительно ему кивнул. - Он не мог не понимать этого, когда писал и закупоривал письмо. Ведь не о помощи же он просит в нем! Я, право, еще не слышал о таком, чтобы человек, попавший в крушение, просил ни в коем случае его не спасать, а вы?
- При этом он дает примерные координаты острова, к которому пристал... - решился вставить слово Джозеф, не столько с тем, чтобы оправдать Грида, сколько указывая на явное несоответствие данного факта с общепринятой гипотезой о его возможном предательстве.
- Да, с этим будут проблемы, - поморщился Редьярд, - судя по всему, этого острова нет на картах, он в стороне от торговых маршрутов и разведывательных операций. Даже пираты не состряпали бы там логово. Идеальное место, чтобы зарыть клад или, скажем, исчезнуть бесследно, при условии, что там вдоволь еды и есть источники питьевой воды. Туда попросту нет смысла плыть, неудивительно, что его никто не нашел... - Но не будем медлить, я готов отправиться туда прямо сейчас, сию минуту пойду готовить к отплытию "Танцора".
- Не так быстро, мой мальчик, - глава остановил Брайта, вознамерившегося уйти. - Не так быстро... Знаю, как ты любишь этот корабль, но думаю, в этот раз "Танцор" останется в порту.
- Если "Танцор" остается, остаюсь и я! - не терпящим возражений голосом заявил Редьярд.
- Постой, не горячись! Подумай, что сулит тебе успешное выполнение этой миссии. Вернешь Брайта, а главное, груз, и звание командора станет твоим уже в этом году, я посодействую, но действовать надо быстро, решать сейчас, нет времени на ребячество. Провал Грида - и мой провал тоже, из нашего порта он вышел, в наш и войдет. Не хочу, чтобы информация об этом письме просочилась наверх раньше, чем Грид будет у нас в темнице, но выход из гавани "Танцора", будь уверен, люди заметят. А если Бриг новой конструкции выйдет в первое плавание испытать паруса - это куда проще оформить юридически, чем операцию по спасению капитана, объявленного корсаром и давно считавшегося погибшим.
Брайт молчал, обдумывая разговор, а чиновник только сейчас приметил Джозефа, все еще ждавшего, пока его отпустят, - приметил и скривился, как от дольки лайма. Понимая, что он слышал то, чего не следовало бы слышать столь незначительной персоне, Джозеф поспешил выступить:
- Господа, нам так и не удалось познакомиться по всем правилам хорошего тона! Видите ли, я картограф, мои работы даже пользуются некоторым спросом у других капитанов, не ваших, не адмиралтейства, но тоже уважаемых, не сомневайтесь, они могут дать свои рекомендации.
- К чему ты клонишь? - хмуро спросил чиновник, - излагай быстрее.
- Вы говорите, будут проблемы с поиском, с тем, что острова нет на картах. Так вот, на ваших картах, может, и нет, а на моих скоро будет! - выпалил Джозеф.
- Объяснись, - потребовал глава.
- Однажды одна рыбацкая шхуна разведывала рыбные места, вдалеке от областей, где уже идет активный промысел. Они решились уйти далеко от берега, дальше чем рыбаки обычно ходят. Их капитан пользовался моими картами, а я всегда прошу своих клиентов рассказывать о новых землях, если они их находят. Моя мечта, чтоб не осталось темных пятен. Сам я в море давно не хожу по состоянию здоровья... Но, впрочем, что же это я, вы ведь дела здесь делать собирались, а не жалобы старика слушать!
В общем они попали в шторм, подобный тому, в который попал капитан Грид, о чем мы знаем из его письма. Необычный шторм, законами природы необъяснимый, я бы сказал "аномальный". Но этим рыбакам в отличии от Грида удалось выбраться из передряги. Ненастье зацепило их лишь краем, и даже так повреждения были страшными. Корабль, приставший к гавани, мало напоминал судно, его корпус превратился в разрозненные обломки, кое-как скрепленные между собой веревками. Ремонт его стоил столько же, сколько построить новый, и тогда капитан продал все, что осталось от шхуны, и перешел к жизни на суше. Но прежде чем отойти от дел, он пришел ко мне в лавку и рассказал обо всем, ну, или это я так думаю, что обо всем, так как раньше я его таким не видел. Это видно, понимаете, когда человеку очень нужно было выговориться, но что-то сдерживает его, не дает рассказать всей правды. Он сказал, они видели землю вдалеке, прямо перед тем, как океан разбушевался, хотели к ней пристать. Тот остров, увиденный ими, по описанию точь-в-точь остров капитана Грида, и проходили они совсем недалеко от его курса. Я это к тому, что место, должно быть, то самое, и тогда я могу вам помочь в ваших поисках.
Джозеф умолк, молчал и чиновник, обдумывая услышанное, и только для капитана Брайта все всегда было ясно. Он подошел к Джозефу и положил ему руки на плечи, отчего старик сгорбился, но вес их почему-то был ему приятен. И никто, кого касался Редьярд, не знал почему, но он вселял в них что-то, отчего человеку становилось лучше. Старики, как Джозеф, молодели, а молодые храбрели на глазах и набирались решимости. И сколько не ищи ответа, логика здесь пасовала, - верно, таково свойство прикосновения капитана Брайта.
- Мы знаем, что ищем, и знаем, как туда добраться, у нас есть корабль - тогда чего же мы ждем? - спросил капитан, и Джозеф в ответ улыбнулся.
Тем вечером не один старик вернулся домой, он привел с собой молодого мужчину, высокого, статного, черноволосого, в мундире военного с множеством знаков отличий на нем. Мисти влюбилась в него с первого взгляда. Хоть это и не понравилось Альби, впервые в своей жизни испытавшему ревность, даже не подозревавшему ранее о существовании такого чувства, он в него влюбился тоже, но не в самого мужчину, а в то, кем он был. Совсем не тот морской волк, каким их представлял себе Альби, но он не знал ведь, что бывают другие. Такие капитаны, как Редьярд Брайт - исключительная редкость даже на службе у его величества.
Он и Джозеф долго о чем-то совещались. Старик показывал ему свои карты, они что-то чертили и говорили, как два фанатика, на языке морских терминов, добрая половина которых была неизвестна детям, выросшим в порту. До середины ночи палились свечи, они истратили весь оставшийся запас, а к утру в дверь лавки постучались: два портовых грузчика принесли посылку от капитана Брайта - целых два ящика свечей. От них дети узнали, как зовут мужчину.
Еще несколько ночей их совещания продолжались, а потом мужчина не пришел, а Джозеф начал торопливо куда-то собираться. Он достал из чулана сумки и принялся дрожащими руками перебирать все книги, которые у него были, бормоча что-то себе под нос. Избранные он укладывал в сумки, некоторые большие тома, стоившие, должно быть, больше всей его лавки, Джозеф взвешивал на ладони, морщился, но откладывал в сторону. Детей, конечно же, взволновал будущий отъезд благодетеля, они теперь жили под крышей, имели пищу и уверенность в завтрашнем дне - это было не сравнить с жизнью бездомных нищих, которую они вели прежде, но - что поделать? - старик явно все для себя решил, и даже большие глаза Мисти, полные слез от предстоящей разлуки, не смогли заставить его передумать. И тогда дети решили во что бы то ни стало отправиться вместе с Джозефом.
Они спустились в порт. Там среди вечной суеты, нескончаемого потока моряков, идущих в город и обратно, среди денщиков и торговцев, лавируя под ногами у взрослых, как мелкие рыбы проплывают под брюхом у больших, они спрашивали у всех знакомых попрошаек и просто добрых работников порта, какой из кораблей собирается отплыть. Отсеяв те из них, что не принадлежали адмиралтейству - а никто, кроме капитанов его величества, не носил такую форму, как у Брайта - дети узнали, что в ближайшее время планируется отплытие единственного брига - "Рысака".
- Ты точно уверена? - спросил Альби, проверяя лезвие ножа на остроту.
Мисти храбро кивнула, но Альби сразу понял, что ничего она не готова, и все же приступил к задуманному кощунству. Локоны девочки, всегда мягкие и шелковистые, падали вниз, как состриженная овечья шерсть. Куда больше от процесса страдал Альби, чем Мисти.
- Может, хватит? - спрашивал он всякий раз, когда волосы девочки становились короче на дюйм.
- А я похожа на мальчика? - спрашивала она, обратив к нему свое прекрасное, милое личико, уже сейчас кажущееся верхом женственности. Альби морщился, но продолжал стричь. В конце концов волос на голове Мисти осталось меньше, чем было у самого Альби, но даже так она походила не на мальчика, а на грустную, остриженную девочку. И тогда они решили, что говорить будет Альби, а Мисти постарается не смотреть на старпома прямо, ведь это именно к старпому они собирались теперь идти.
Он стоял на борту, у помоста, ведущего на бриг, и по этому помосту мимо него без конца сновали грузчики, затаскивая на корабль припасы. Старпом выглядел именно так, как Альби представлял себе бывалых моряков, но до морского волка не дотягивал ни длинной бороды, спускавшейся до самой груди, ни ростом, немногим ниже среднего, ни сложением тела, не мускулистого, а сухого, будто вяленная рыба в бочках, исчезавших в трюме. Его лицо имело столько же морщин, сколько и фактура древесины, из которой построили Бриг, а один из глаз, поврежденный ударом сабли в одном из боев прошлого - шрам от него растянулся на половину его лица - казался грудкой морской соли. Второй глаз был голубым, но не как у Мисти ясным, а мутным, водянистым. В руке старпом держал полупустую бутылку грога, и Альби, увидев ее, вспомнил об отчаянных и отчаявшихся людях. Мальчик не сомневался - старпом принадлежал к первой категории, но не казался безумцем, как многие из отчаянных, скорее умудренным жизнью, храбрым человеком. Иногда он поторапливал грузчиков не потому, что спешил, а из соображений порядка. Если они молча сносили его ругань - он оставлял их в покое, если огрызались в ответ - отвешивал пинки.
После одного из таких пинков, рабочий, выронив ящик из рук, покатился по помосту вниз. Он встал, отряхнулся и пошел вверх, непрестанно бранясь, но стоило ему подняться к тому месту, до которого дошел, перед тем как упасть, как тут же он скатился вниз снова, - старпом снова пнул его ногой, без объяснения причины, и так ясной и грузчику и ему. Больше бедолага на борт подняться не пытался. Дети, видя какой старпом злой, не решались подойти к нему, а он давно приметил их и подумал сперва, что детишки пришли посмотреть на красоту новенького брига. Против этого старпом не возражал, и сам был когда-то таким же, как они, желторотым птенцом.
- Чего вы здесь забыли, голодранцы?! - крикнул он, когда спустя пять минут дети по-прежнему маячили внизу. Голос старпома походил на северный ветер.
Мисти испугалась и спряталась за мальчика, Альби же неприветливость сурового человека только придала решимости, он подумал: "Или сейчас, или никогда!"
- У вас красивый корабль, сэр! - крикнул он старпому.
- А то я не знаю! Корабль - красивый, да - только не мой, к сожалению. Ты разве не видишь, в какие цвета он выкрашен? Синий и красный: синий, как море, красный, как кровь. Понял? Ну, чего молчишь?! Такое ощущение, что это ты слеп, а не я! Если ты не понял, бриг принадлежит его величеству, малец, и, я уверен, его величеству бы не понравилось, если бы он узнал, что какая-то голь разглядывает его корабль, точно клоуна в цирке, - ответил старпом с высоты своего положения.
Мальчик покраснел от гнева. Вырвавшись из рук Мисти, попытавшейся было его остановить, он прошмыгнул на помост и, взбежав до его середины, остановился, наплевав на грузчиков, которых задерживал.
- Ты что это вытворяешь, засранец?! - гаркнул старпом, ожидавший чего-угодно, но не такой выходки, - видишь бляшку на моем ремне? Сейчас я закрою глаза и сосчитаю до десяти, и если по окончанию счета я тебя здесь увижу, то выпорю так, как бы и отец твой не сделал, если бы он у тебя был!
И он сосчитал, а когда открыл глаза, то сперва не поверил единственному зрячему: мальчик поднялся еще выше, стоял теперь в двух шагах от него, а внизу за ним толпились, перешептываясь и посмеиваясь, рабочие с ящиками.
- Да, я сирота и отовсюду меня гонят, но черта с два я буду им всю жизнь! - прокричал Альби в лицо старпому. - Мы не просто так пришли сюда, я... и мой друг. Мы намерены наняться на ваш корабль! - выпалив это, он замер, ожидая ответа страшного человека.
- Что ж... Должен признать, что смелости тебе не занимать, каналья! И говорить ты умеешь, так послушать, - сказал старпом, немного поразмыслив над его словами. - Продолжай в том же духе, если намерен сдохнуть до совершеннолетия. Но к твоему счастью, от моей руки ты не умрешь! Я, знаешь ли, люблю таких бойких, нравятся они мне, сам таким был когда-то... Только вот, понимаешь, сынок, профессия моряка - такая жизнь - одна из труднейших в мире. Я могу предложить тебе работу, но скажи, с чего ты взял, что потянешь? Иногда все висит на волоске, человек против океана, букашка против целого мира, на кого поставишь в такой борьбе? Говоря иными словами, в той игре, которую ведем, мы отнюдь не фавориты, просто нам иногда везет. Молодые капитаны верят, что когда-нибудь океан им покориться... до первой бури тысячелетия, которых за десятилетие свыше сотни бывает. Каждый должен хорошо подумать, прежде чем решиться ступить на борт даже самой распоследней шхуны, а ты хочешь служить на бриге его величества. Нет судьбы опасней и прекрасней этой! Но я моряк, а для кого-то денежки считать - любимая работа, у меня, старпома, их не то чтобы много, а иначе ходил бы на своем корабле. Даже тихой лагуны нет, чтобы причалить, где ждала бы меня моя старушка. И я не всем это говорю, ха, не подумай! Только тем, кто меня зацепил. Иначе бы не набралось и половины экипажа...
- Кстати об этом, - сказал Альби, - в порту мы узнали, что у вас не хватает людей. Никто не хочет выходить в море на непроверенном судне, новой модели. Все боятся, что бриг затонет, если не вскоре после выхода из гавани, как было бы лучше для экипажа, то на полпути обратно...
- А ты навел справки, я погляжу? Молодец! Предприимчивый, и в голове не пусто, знаешь, где ты нужен, просишь работы там, где это имеет смысл. Ну, и что? - старпом ударил ногой по борту, и мальчик услышал стук дерева о дерево - эта нога старпома на поверку оказалась протезом, - похоже на то, что "Рысак" в ближайшем будущем собирается ко дну? Я и не сомневался, что языки болтают... Но вот, что я отвечу: нечего слушать пустой треп трусов, лентяев и сухопутных крыс, ни шиша не понимающих ни в дереве, ни в парусах. Опытному глазу, а у меня даже есть один, поверь, еще до первого плавания ясно, корабль это или гроб, и я клянусь тебе, что бриг этот - судно, каких не видывал, ни в нашей империи, ни в той, другой. Потонет он, только если сам морской черт поднимется из бездны, пробив в борту бреши своими рогами, а такое случается не очень часто, только если уж совсем зазнаться...
Будто вспомнив что-то, старпом приложился к бутылке.
- Сэр, еще до того как прийти сюда, мы хорошо все обдумали и решили. Мы готовы выйти в море хоть сейчас!
- Сейчас это не требуется. Если хочешь стать частью нашего братства, привыкай жить так, как мы, от порта к порту, рейс за рейсом. И все-таки ты даже не представляешь, какие секреты таит в себе пучина... Она скрывает существ таких размеров, что акула по сравнению с ним - пескарь! - старпом вгляделся в глаза мальчишки, ожидая увидеть в них страх, но с удивлением обнаружил, как они загорелись. "Да, этот такой же безумец, как и Брайт, - подумал он. - А я ему про гробы и судна затираю, понимаешь... И про трудности нашей жизни, ему, сироте и беспризорнику. Ясно все: если решил, то сделает, - уважаю такое! Не возьму его к себе на борт, на корыте за нами поплывет. Знаем таких, помним, пусть океан укутает водой их кости бережно, как мать пеленками свое дитя...", и старпом сделал еще один глоток, а после вылил остаток грога за борт.
Вернувшись в лавку к Джозефу, где обнаружили того по-прежнему копающемся в своих вещах, они, выждав момент, сообщили ему о том, что сделали. Старик не стал их отговаривать, он не был им отцом или дедушкой, и сам начинал путешествовать примерно в их годы, к тому же, и правда, чего им здесь ловить, если его не будет рядом? Денег-то он им оставит, да только насколько их хватит, ведь все это время лавка была закрыта, а он, вместо того чтобы вести торговлю, гонялся за мечтой, за призраком минувших дней. Никак Джозеф не ждал, что в свои годы еще найдет, за чем погоняться, но жизнь умеет удивлять. Ему оставалось только похвалить смекалку детей.
На следующий день бриг вышел из гавани.
И дни потянулись за днями, с утра до ночи Альбы и Мисти драили палубу. Если не драили, то учились трудном ремеслу моряков. Они постигали новый мир, в котором очутились. Все предметы, окружавшие их, каждая часть судна имела собственное название и назначение. Бывалые матросы были скупы на слова, работая, они экономили сил. Их короткие выкрики, раздававшиеся то тут, то там, для ушей дети уподобились крикам чаек, стали такими же, как они, родными. Сперва крики были им непонятны, но мало по малу, наблюдая за действиями, которыми они сопровождались, и иногда спрашивая у старпома или кого-нибудь еще, дети научились понимать этот язык. А набравшись слов, и сами начали на нем разговаривать, сперва шутя, а после и по службе.
Они узнали, чем отличается стоячий такелаж от бегучего, что такое рангоут и каковы его части, которая фок-, а которая грот-мачта, и многое другое. От созерцания и размышления они перешли к действиям, напрашивались помогать матросам, а те, видя смышленость новоиспеченных юнг, не стали отказывать им в таком удовольствии. Туда, где требовалась сила, их не подпускали, но где нужна была ловкость, вес и размеры детей пригождались.
Помимо ее красоты, ничто не могло выдать Мисти, она, хоть и была физически слабее Альби, работала так же усердно, как он. По ночам они выбирались на борт и разглядывали звездное небо, каждый новый рассвет был прекраснее предыдущего. Вечера они проводили в трюме, слушая байки матросов, или в каюте у Джозефа, забитой доверху его вещами, среди которых было даже несколько клеток, на случай если по прибытию на остров, там обнаружится уникальная фауна, а почти всегда так и бывает с оторванными от материка клочками суши. Джозеф учил их читать книги и карты, учил письму и черчению, Мисти тянуло к наукам, а Альби тянуло к Фридриху, старпому, но он редко теперь имел возможность видеться с ним, только в те из ночей, когда старпом дежурил у штурвала. Тогда он выходил к нему и просто стоял рядом, наблюдая за океаном. В такие встречи Фридрих, случалось, рассказывал ему о своем прошлом. Мальчик ловил каждое его слово, он думал, такой занятой человек, как старпом, делает одолжение ему, простому юнге, тем, что разговаривает с ним, но на самом деле именно он делал одолжение старпому, разделяя с ним ночи, позволяя ему выговориться. За свою долгую жизнь старпом побывал во многих местах, но не мог сказать, что знает этот мир. Он говорил о таких чудесах, каких мальчик никогда не видел и даже представить не мог, что подобное существует где-то.
- Есть город далеко на юге больших песков, - рассказывал ему Фридрих, - он называется Хабатом, город вольный и независимый, теперь таких все меньше, но жители и приезжие зовут его столицей. Хабат - название города, но кроме названия, у него есть множество прозвищ, самые известные из них: "Жемчужина юга" и "Город тысячи историй". Его стены из чистого перламутра, они прекрасны и на закате, и на рассвете, и при любом свете, даже ночью, какая бы из трех лун не озаряла небо. Насколько Хабат прекрасен, настолько же и опасен! Есть там улица, которая, представь себе, зовется "Улицей перерезанных глоток", ни днем, при свете солнца, ни тем более ночью, туда лучше не соваться, если жизнь дорога. А уж рынок там какой, - тот рынок, что в Тайдвике, ему в подметки не годится! Из всего мира там собраны диковинки, но не меньше разнообразия вещей - разнообразие людей, всех пород и классов.
А Муттар! О, Муттар, там же на юге, - полная противоположность Хабату! Когда-то на его месте зыблилась гора, обломок черного мрамора без единой белой жилки. Даже безлунной ночью он был виден из-за любого бархана, чернее самой тьмы. Этот город, Муттар, в него вписали, он - таким образом - и не город по сути, а огромная статуя, монумент из прошлого. Стены, а точнее материал, из которого они созданы, говорят, видел зарождение мира. У них есть Храм всех богов - и старых и новых, забытых и тех, что когда-нибудь будут. Храм, больше которого люди не строили, и сам этот Храм люди не строили вполне возможно. Говорят, когда рождается новый бог, возникает новая вера, в нем появляется его зал, как бы сам по себе, словно по волшебству. Потеряться в тех коридорах проще простого, еще проще, чем потеряться на улицах самого Муттара. В отличии от Хабата у этого города всего одно прозвище, его зовут "Лабиринтом"!
И как Хабат был "Городом тысячи истории", так старпом был человеком, знавшим всю эту тысячу и еще десятки тысяч сверху. И хотя он никогда не читал книг, его голова была, должно быть, крупнейшей в мире библиотекой, целиком посвященной морям и океанам, кораблям и капитанам, приключениям. И даже про сушу Фридрих знал больше, чем многие путешественники, всю жизнь по ней проскитавшиеся.
Редьярд Брайт редко покидал свою каюту. Дети почти не видели его, но когда все же видели, всегда он блистал, у каждого встречного матроса справлялся о здоровье и настроении, и одного такого выхода на борт было достаточно, чтобы еще долго его помнили, но главное, чтобы люди помнили, что он них не забыл. Редьярд к каждому матросу обращался по имени, всегда знал, где они и какова погода, если и делал замечания, то по делу.
Первые дни выдались для детей самыми яркими и тяжелыми, но понемногу путешествие увлекло их настолько, что они втянулись и забыли о прежней жизни, как о дурном сне. Встретив Джозефа, они впервые ощутили, что нужны кому-то, взойдя на борт, впервые стали кому-то полезны.
Когда "Рысак" свернул с намеченного курса, матросы начали перешептываться. Перед отплытием им сообщили, что путешествие будет недолгим и что задача, на них возложенная, просто проверить новую модель брига. Теперь они знали, что несмотря на облегченный корпус, корабль надежен, и что быстрее и маневреннее "Рысака", пожалуй, нет во флоте корабля, но почему-то ни старпом, ни капитан не спешили командовать обратный ход. Только Джозефу, Редьярду и Фридриху было известно об истинной цели их миссии. Дети, наслушавшиеся разговоров Джозефа и Редьярда еще тогда, дома, тоже знали, что не все так просто.
- А я ведь говорил, - кричал один матрос, - что больно много мы припасов взяли для простой прогулки!
Такие болтуны, вечно недовольные, есть в каждом экипаже. Перед начальством они прячут глаза и делают, что им велено, а то и заискивают, демонстрируя всем свою двуличность, но за спиной плетут интриги и настраивают народ против вышестоящих. Вот так и теперь один кричал, и много кто его поддерживал.
- Так сходи и спроси, раз такой умный выискался, куда мы направляемся! - крикнул ему матрос постарше со своей шхонки, знавший цену таким болтунам, и подстрекатель тут же стушевался.
Ночью Альби доложил старпому о бурлениях в трюме, он лишь улыбнулся печально и сказал: - Лица меняются, а люди нет...
Утром капитан выступил перед экипажем, сообщив им истинную цель операции. Старпом встал рядом с ним, тем самым оказывая поддержку, но и без нее Редьярду Брайту было невозможно возразить. Еще несколько дней люди возмущались, а по итогу смирились, здесь, посреди океана, им больше ничего не оставалось.
- По крайней мере, нас не гонят ни с кем воевать, а это, согласитесь, уже не мало! Просто заберем этого Грида и бедняг, доверивших ему штурвал, и вернемся домой героями, еще и заплатят втрое больше, чем ожидалось, - сказал тот же матрос, который еще недавно возмущался, этим он подвел черту всем разговорам.
На сотню открытий приходится одно, сравнимое по красоте с тем, что они совершили. К тому моменту Альби до того поднаторел, что лазал по снастям, как обезьяна. Когда он где-то был нужен, матросы в шутку перекликались между собой так громко, чтобы он точно услышал. К примеру, один говорил: "Эй, Крис, не знаешь, куда поделась наша мартышка? Мне бы пригодилась ее помощь!", и стоило ему это сказать, как Альбы был тут как тут.
Однажды над водой разлился такой туман, что не видно было дальше собственного носа. Это при том, что ветер дул, разгоняя его, но все никак почему-то не мог справиться с мглой. Он путался в ней, как рыба в сети, рвал ее в клочья, а она все не кончалась и не кончалась. Ветер исправно гнал корабль вперед, а так как по совместным расчетам капитана и Джозефа они должны были пристать к земле сегодня, старпом, опасаясь, как бы "Рысак" не нарвался на скалы, приказал паруса спустить. Матросы бросились к фалам, паруса успешно спустили в порядке от заднего к переднему, и "Рысак" медленно, как бы нехотя, начал сбавлять ход. Очень вовремя Фридрих отдал приказ, так как минут через десять туман пошел на спад с той же ошеломительной скоростью, с которой возник, и они увидели землю.
По мере медленного дрейфа к ней туман отступал, оголяя скалы. Поначалу возникли словно два клыка по левую и правую сторону от корабля. В ближайший час Бриг должен был войти в бухту между ними. За клыками последовали скалы поменьше, "Рысак" будто двигался в пасть колоссального чудища, гостеприимно распахнутую настежь. Но даже если и так, у пасти этой не имелось верхней челюсти. С течением времени туман развеивался все быстрее, огромными шагами он отступал теперь, открывая утесы берега, а над ними люди увидели зелень. Выше по склону росла не только трава, но и кусты, и еще выше над всем этим виднелись верхушки деревьев, растущие вдалеке, но им казалось, что над самым берегом. Тогда и только тогда, когда увидели растения, все закричали: - Суша! - и, как огонь по дереву, радостная весть разнеслась по кораблю.
Над ними летали птицы, но не обычные чайки, а другие, неизвестные, но питающиеся тем же, что и они. Птицы срывались вниз в воду и взмывали вверх с пустыми клювами или с зажатой рыбой в них, и великое ее множество проплывало под бригом, видное в прозрачной воде. Многие бросились к бортам, разглядывая это разнообразие. Здесь было совсем неглубоко и вскоре старпом отдал приказ бросить якорь, опасаясь, как бы они не сели на мель.
Вместо с хорошими вестями пришли и плохие. Они увидели "Адонис", потерянный фрегат его величества, когда-то Грид Рэйми ходил на нем. Корабль наскочил на скалы, о чем сообщил сам Рэйми в своем письме. Прямо в борту его зиял видный даже отсюда разлом, рыбки свободно заплывали в него и обратно. Ближняя к воде часть кормы обросла водорослями, нос корабля был обращен к небу. Бизань-мачта обвалилась то ли от столкновения, то ли от времени, снасти сгнили, отдельные веревки двигались, потревоженные ветром. А по борту корабля бегали крабы, что многие из матросов позже увидят и расскажут остальным.
- Подумать только, - сказал Фридрих не столько Альби, стоявшему рядом с ним, сколько ностальгируя вслух, не обращаясь ни к кому конкретно, - а я ведь помню годы, когда детишки с горящими глазами ждали прибытие "Адониса" в порт, да и их родители тоже. Все знали, куда Рэйми плывет и откуда! А потом он исчез, и "Адонис" больше не радовал глаз... И никогда уже не порадует, ведь, как можем мы видеть теперь, он превратился в развалину: какой печальный исход для прекрасного судна!
- Меня больше волнует, где его капитан, и на месте ли то, что он вез. А "Адонис" - теперь уже прошлое и далеко не самая светлая его страница. Много есть хороших кораблей и сейчас, и куда лучше "Адониса". Вот наш бриг, например, "Рысак", ему ведь нет подобных, - это говорил Редьярд Брайт, подошедший к старпому и мальчику. Оглянувшись, Альби увидел Джозефа и Мисти рядом с ним, старик указывал девочке на птиц, объясняя ей что-то.
- Ну, ты сравнил фрегат и бриг! - воскликнул Фридрих, - готов поспорить на что угодно, про своего "Танцора" ты так бы не сказал.
- Не буду я с тобой спорить, "Танцор" - это другое, - ответил капитан, прекрасно зная, что не прав. - Ей, вы, ротозеи, готовьте, две шлюпки!
Матросы бросились исполнять приказ.
Вскоре шлюпки отделились от брига. Распевая песни, люди, сидящие в них, налегали на весла. На носу одной лодки стоял Редьярд Брайт, эта плыла к "Адонису", вторая - возглавляемая старпомом - направилась к суши на разведку, в нее, напросившись, попал и Альби. Джозеф и Мисти остались на борту. Старик очень хотел попасть на остров, чтобы изучить его, но понимал, что проку от него в таком походе мало. Перед своим отбытием на "Адонис" капитан пообещал ему, что как только они изучат местность, сразу же доставят его туда.
На полпути к берегу Альби увидел черепах. Великое их множество расположилось на скалах, там же были их яйца, многие из них должны были проклюнуться со дня на день, другие - только отложили. Часть взрослых черепах выползала из воды, часть - уползала обратно. Но немногие рептилии возвращались в родную стихию, большинство так и оставалось лежать на берегу. Альби вопросительно уставился на старпома, также разглядывавшего странных созданий.
- Они откладывают яйца, - ответил Фридрих, заметив его интерес. - Как и у людей, их жизнь прекращается с продолжением рода, они передают эстафету новым поколениям, Старость уступает Молодости.
- Но ведь не все женщины умирают во время родов, - возразил мальчик, - почему же тогда вы сравниваете черепах с людьми?
- Семья - это нечто большее, чем люди, из которых она состоит, - сказал Фридрих вместо ответа. - Это, можно сказать, отдельное существо, живущее по своим законам. Очень плохо, что ты не прочувствовал этого на себе, Альби, но если боги будут так добры, когда-нибудь они наградят тебя отцовством. Тогда не упусти свой шанс, как я. Не каждый знает, что это. Не каждый мужчина, у которого есть дети, становится для них отцом, и если тебе представится такая возможность, не повторяй ошибок многих, не повторяй мои ошибки.
- Но почему они так поступают? - спросил мальчик, и сам не раз задававшийся вопросом, почему он один, до того как встретил Мисти и Джозефа, и Фридриха вот теперь. - Почему родители бросают своих детей?
- Мир жесток, - ответил Фридрих, - иногда условия неподходящие, иногда общество против, но бывает, люди просто не готовы. Ведь большинство по сути эгоисты, и даже те, кто растят детей, те, кого можно назвать эталонными родителями, зачастую делают это для себя, для них это просто такой способ самовыражения, понимаешь? И ничего плохого в этом нет, если, конечно, чадо не страдает, но чаще всего так и бывает, увы...
Ты спрашиваешь, почему я сравниваю людей с черепахами? Потому что жизнь человека прекращается с рождением ребенка! Он не умирает, как эти рептилии, нет, не в этом смысле прекращается... Его эгоизму приходит конец, - и это конец человека, и многие бегут от этого, как от смерти. Но посмотри на черепах, они много благороднее нас, они знают, что жизнь их кончится, как только они отложат яйца, и все равно плодятся, следуя воле того, что выше их, много выше меня и тебя. Едва ли они понимают, что это за сила, - они знают еще меньше нас, людей, за тысячелетия цивилизованности, которой мы так кичимся перед дикарями, лишь на малую йоту постигших Великий замысел. Поверь мне, мальчик, черепахи много лучше нас. Хотя бы потому, что не задумываются, жить им или пропасть. Жизнь - великий дар, подарить жизнь - значит уподобится тому, кто всех нас создал, и черепахи достаточно щедры, чтобы подарить мир кому-то, даже зная, что для этого им самим придется его потерять.
Капитан вернулся на корабль раньше экспедиции. Потом Мисти рассказала Альби, что для того, чтобы полностью переправить груз "Адониса" на "Рысака", им пришлось совершить целых три рейса. Сам Редьярд Брайт участвовал только в первом из них, а когда вернулся на корабль, тут же заперся у себя в каюте с каким-то сундуком, не слишком, видимо, тяжелым, так как нес он его, обхватив одной рукой, у себя под боком. В других сундуках хранились сокровища. Матросы сгрузили их в дальнюю часть трюма и изредка посматривали в их сторону, понимая, конечно же, что от тех сокровищ они получат разве что виселицу, если попытаются их себе присвоить. Что же было в том сундуке, который унес с собой капитан, оставалось загадкой для всех, кто верил в то, что действительно есть какой-то там черный сундук. Но если таинственный сундук и был на самом деле, то хранилось в нем, очевидно, что-то поценнее драгоценных камней, серебра и золота.
Поздним вечером Альби и Мисти, как всегда, вышли смотреть на звездное небо, а по возвращению обратно в трюм, мальчик заметил свет, исходивший из скважины двери каюты капитана. Прислушавшись, он услышал голоса Редьярда Брайта и Фридриха, а по их интонациям понял, что они о чем-то спорят. Альби отправил Мисти в трюм, и хотя девочка была против того, чтобы он подслушивал, опасаясь, что мальчика раскроют и у него будут неприятности, Альби бросил на нее такой взгляд, что она подчинилась и ушла. Тогда он прильнул глазом к скважине и увидел Фридриха, расхаживающего взад-вперед по каюте капитана, и самого Редьярда, сидящего за столом. На полу рядом с ним стоял черный сундук, целых три замка было встроено в него, а чтобы открыть крышку, требовалось поочередно вставить три ключа и провернуть их в определенной последовательности, у профессионального взломщика ушли бы месяцы на то, чтобы разгадать загадку этого хитросделанного механизма. Судя по тому, что сейчас крышка была открыта, капитан нашел на "Адонисе" не только сундук, но и ключи к нему. Содержимое сундука лежало на столе, там были бумаги и свитки, какие-то записи, огромная жемчужина с кулак размером, а также книга в кожаном переплете. "Судовой журнал!" - догадался Альби.
- И все же прислушайся к моему совету, Редьярд, - сказал вдруг Фридрих, остановившись, его деревянная нога громко ударила о доски пола, - ведь неспроста же Рэйми писал такое. Послушай, лучше всего сейчас отступить, а после вернуться, когда опасность минует!
- Старый добрый Фридрих, узнаю своего старпома! Чуть кто помянет дьявола, а он уже принюхивается, ищет серу, - капитан расхохотался, загребая бумаги перед собой руками. - Тебе ведь нравится этот бриг, не так ли? Я погляжу, ты прям в него влюбился... и заходился ты в помощниках, если уж на то пошло, - заходился. Когда вернемся, обещаю, "Рысак" станет твоим. Будешь капитаном, а не старпомом, как тебе? Только капитана Грида сперва нужно найти. Мы прочешем остров, джунгли, если понадобится, и отыщем его, где бы он не прятался. Живым или мертвым, я доставлю Рэйми в порт Тайдвика. Помоги мне, и ты получишь бриг! Ну, что скажешь, старина?
- Я скажу, что ты обезумел от жадности, - ответил старпом. - Добыча ослепила тебя, и ты утратил бдительность. Ты молод и карьера для тебя важна, слава и власть пьянят, я понимаю. Когда-нибудь ты наиграешься в эти игры и поймешь меня, но пока, прошу, доверься моему чутью, поверь мне на слово. За те годы, что борозжу океан, я видел такие ужасы, которые словами не передать, да и не хочется. Не только богатства таит в себе глубина, но и демонов из самой преисподней.
- Демоны, дьяволы, морской черт, - суеверия! Я говорю тебе о реальных вещах, а ты мне о чем? Нет, как ни посмотри, а ты неисправим, Фридрих. Но хватит этого, устал. Мы здесь до тех пор, пока не отыщем Рэйми и точка. - Я сказал! - ладони капитана громко хлопнули по столешнице.
Альби бросился к лестнице, ведущей вниз. Ему удалось бесшумно уйти. Уже будучи в трюме, он услышал, как старпом в ярости грохнул дверью.
"Что же там такое писал капитан Грид? - подумал мальчик. - Эх, умел бы я читать, прокрался бы в каюту к Брайту и тогда...", с такими мыслями Альби засыпал в ту ночь, а с утра его ждала еще одна вылазка.
Прошли недели с того дня, как они пристали к острову. На деле он оказался куда больше, чем представлялось поначалу. В конце концов большая часть экипажа перебралась на сушу, здесь они создали опорную базу неподалеку от источника пресной воды, так стало проще исследовать территории. Меньшая часть во главе со старпомом - осталась на "Рысаке". Каждую ночь Фридрих выходил на нос брига и подавал сигнал с помощью факела: прикрывал ладонью свет, а после убирал ее. Две вспышки света означали, что все хорошо, три - что все плохо.
Альби как самого быстроногого посылали к утесам высматривать сигнал Фридриха, он возвращался и докладывал капитану, с которым теперь виделся куда чаще и даже сдружился, насколько это было возможно, учитывая пропасть между ними в социальном плане. Редьярд оценил расторопность мальчишки и хотел видеть его у себя в экипаже на "Танцоре", когда они вернутся. Он задумал вырастить из мальчика моряка и солдата, вывести его в люди.
Мисти же целые дни проводила вместе с Джозефом, собирающим и записывающим информацию об острове. Кроме карты острова, рисовать которую поручил ему капитан Брайт, Джозеф также вел дневник, описывал флору и фауну, собирал гербарии и экземпляры насекомых, ловил ящериц и змей, которые здесь водились. Он совершил множество открытий, мозг его работал живо, почти как в юности, многие интересные мысли посетили его голову. В частности, он подметил, что здешние птицы, обладая схожим строением тела, имеют разные по форме клювы, пригодные для питания разными видами пищи. Одни, таким образом, охотятся на рыбу, другие на насекомых, третьи на мелких грызунов. При этом, несомненно, все они происходят от общего предка. И много еще было такого, что отличало островную фауну, ограниченную географически, от фауны материка.
Основной же деятельностью, развернувшейся на острове, стал поиск капитана Грида и тех членов его команды, которые не погибли при крушении, а таковые были, что значилось в судовом журнале "Адониса". Основная же часть информации, содержащейся в нем, являлась тайной для всех, кроме Редьярда и оставшегося на бриге Фридриха. Изначально матросы надеялись на то, что в джунгли идти не придется, но с каждым днем прочесывая побережье и не находя на нем признаков пребывания человека, они все чаще с тоской поглядывали в сторону леса, предвкушая трудности его освоения. А он был жив, шумел все время. За деревьями прятался целый оркестр: его многоголосие обещало Джозефу уйму открытий, все остальные же молились о том, чтобы в нем не водились большие кошки, но судя по всему таких хищников здесь не обитало. Ничего крупнее обезьяны им не грозило.
Все шло своим чередом, но однажды один из моряков случайно задел ногой панцирь черепахи, чья плоть давно облезла с костей. Он перевернулся и покатился вниз по склону, оставляя на выдающихся частях рельефа фрагменты скелета рептилии. В какой-то момент массивный череп отлетел в сторону, а из панциря вылетел сгусток света и исчез воде. Это видел моряк, случайно сбросивший вниз останки черепахи, это видели и другие моряки. Жадность взыграла в их крови, не сговариваясь они бросились к другим панцирям, которых здесь было множество, и принялись разделывать их. Они ломали черепахам шеи, отбрасывали их черепа, засовывали руки внутрь их панцирей и копались в них до тех пор, пока не находили жемчужины. Впоследствии Джозеф обнаружил, что жемчужины образуются в кишечнике этих удивительных существ. По всей видимости, это было связано с тем, что черепахи среди прочего поедали полипы, растущие на дне. Внутри них за миллионы лет такого питания часть из кишечника перестроилась, образовался какой-то орган, ответственный за накопление излишков минералов, прессующий их в жемчужины, аналогичные обычным, но превосходящие их в диаметре и, соответственно, в цене.
Жемчужная лихорадка длилась неделю. Люди совсем позабыли о миссии, ели через раз, и как бы не пытался их урезонить Редьярд, даже его выдающейся харизмы оказалось для этого недостаточно. И он решил обождать пару дней, а после еще пару... Гора жемчужин в лагере росла, но у каждого из собирателей сразу же возник свой личный, неприкосновенный запас, за который он готов был убить. Паранойя прогрессировала - вскоре они начали прятать жемчуг в земле, под камнями, во все неприметные полости. Так продолжалось до тех пор, пока моряки не перешли черту: в какой-то момент скелеты кончились, в других частях острова могли обнаружиться еще, но туда еще нужно было добраться, и тогда они обратили внимание на мертвых рептилий, полуживых, а также едва вылупившихся. Вооружившись топорами и кортиками, они приступили к грязному делу.
Альби, наблюдая за тем, как побережье превращается в бойню, вспомнил их с Фридрихом разговор, как старпом заявил, что черепахи благороднее людей на порядок, - прямо перед ним разворачивалось наглядное подтверждение его слов. А сам старпом стоял на носу брига и через подзорную трубу смотрел за творящимся на берегу безумием, он молился, чтобы Редьярд принял меры. Все эти дни Фридрих запрещал людям показываться на палубе, не объясняя причины, только его авторитет и железная хватка удерживали их от бунта.
Прогремел выстрел - и обезумевшие люди оглянулись, их рукава и штаны пропитались кровью. У их ног разверзлось пекло, желтые скалы за день покраснели, солнце довершило дело - вонь стояла неописуемая. И среди разделанных черепашьих туш, как пылающие звезды среди холодной бездны космоса, сияли жемчужины.
- Стоять, канальи! - заорал капитан, его глаза выпучились от ярости, ноздри трепетали, а лицо исказила звериная гримаса, в гневе Редьярд стал похож на тигра. Никто из экипажа никогда не видел его таким. В каждой руке капитан сжимал по пистолю, а на его поясе висела верная шпага. Не приходилось сомневаться, он воспользуется ею, если будет нужно. - Довольно я ждал. Сегодня это кончится! Даю свое слово, а оно теперь на вес пули в моем пистоле, первый, кто продолжит, получит ее в сердце, а все то, что он насобирал, заберут себе остальные. Подумайте, нужно ли вам богатство, которым вы не сможете воспользоваться?
Если бы он воззвал к их человечности или только к страху быть убитыми, они бы набросились на Брайта и растерзали бы его теми же инструментами, которыми разделывали черепах. Но Редьярд обладал даром понимать людей, знал, на что давить, и не ошибся. Один за другим моряки бросали то, что держали в руках: кто топор, кто кортик, кто нож, а кто и камень. Понурив голову, они возвращались в лагерь. День капитан выделил им на то, чтобы матросы пришли в себя, а утром они отправились в лес - теперь и Редьярд понимал, что медлить больше нельзя. С каждым днем небо становилось все пасмурнее, странные ветра набрасывались на остров со всех сторон одновременно, что было против законов природы, но тем не менее происходило у них на глазах.
Чаща встретила их ожидаемыми сложностями. Она никак не хотела пропускать их: каждый фут приходилось отвоевывать у растительности. Иногда с веток свисали лианы, иногда змеи, а в пылу работу, прокладывая тропу, моряки нередко путали первые со вторыми. Были укусы, были и жертвы, в первый же день двое слегли с тяжелейшим отравлением, к вечеру один из них умер, второй скончался к утру. Дальше они вели себя осмотрительнее, но все равно без жертв не обходилось. Чем глубже они забирались, тем больше ужасов на них обрушивалось.
Здесь водились здоровенные москиты, один такой мог выкачать пинту крови, ближе к реке под кронами деревьев их вились полчища, но на людей они почти не велись, комары охотились на обезьян, бегающих по веткам. Красные глаза следили за людьми, а их обладатели неотступно следовали за ними, изредка они сбрасывали на людей свой помет, но случалось и змей. Река опускалась с горы и заворачивала вниз дальше по склону, поток ее все время бурлил. В самом широком месте русло в ширину было не больше двенадцати футов, но перебраться через реку вброд из-за силы течения, скользкого дна и того, что могло обитать в воде, никто не рискнул.
Джозеф предложил двинуться вверх против течения, чтобы отыскать исток реки. Ему он был интересен с научной точки зрения, но капитан Брайт привык полагаться на инстинкты, и они твердили ему, что то, что он ищет, находится по ту сторону реки. Они обыскали окрестности и нашли поваленное бревно, куда длиннее, чем нужно, и куда тяжелее, но альтернативы не имелось, и Редьярд приказал тащить его к тому месту, где склон на мгновение выравнивался. Не меньше часа ушло на транспортировку бревна, был затрачен огромный ресурс сил. Но на другой стороне идти стало легче, так внезапно наступила эта перемена, что казалось, по другую сторону реки начинался иной мир, в каком-то смысле так оно и было.
Тропа пряталась за кустами и папоротниками, листья которых поднимались выше людей. Так они получили первое доказательство того, что остров когда-то был обитаем. Следуя этой тропой, они дошли до просторной поляны, в середине которой находилось огромное строение, несомненно, рукотворное.
Этот храм был, возможно, древнейшим из подобного рода строений. Его стены состояли из огромных каменных блоков. Дверь круглой формы представляла собой диск, который несколько сильных мужчин откатывали в сторону, когда шло служение. Вот уже тысячи лет никто не входил в храм, а сам диск накренился, так что открыть проход полностью можно было только провалив его внутрь. Но между ним и полом возник зазор, щель, в которую мог влезть, к примеру, ребенок или очень исхудавший взрослый. Внутреннее чутье подсказывало Брайту, что Грид там, но все же он не мог себе позволить и дальше расходовать силы людей, когда ему заблагорассудиться. У каждого живого существа есть предел, и Брайт видел, что для моряков он наступил. Очутившись в относительном безопасном месте, они распластались на земле. Только неугомонный картограф расхаживал вокруг строения, изучая его со всех сторон, Мисти осталась в лагере, поэтому ему не с кем было разделить свою страсть. Еще Альби стоял, глядя на Редьярда. Капитан подошел к нему и встал на одно колено.
- Мой храбрый воин, мне нужно, чтобы ты кое-что сделал, - сказал капитан, положив одну руку на плечо юнги.
- Только скажите, сэр, я выполню ваш приказ с радостью! - с восторгом воскликнул Альби, ударив себя в грудь кулачком.
- Если бы все мои солдаты были такими же верными и отважными, - оценил его рвение Редьярд и указал на проход в храм. - Твоя задача, как и вся наша миссия, разведывательная. Мне нужно, чтобы ты пробрался во-он через ту щель, изучил в храме все, что сможешь, а после мне об этом доложил. Как думаешь, справишься?
- В два счета! - ответил мальчик и уже хотел было отправиться выполнять приказ капитана, когда тот сжал руку на его плече, привлекая его внимание.
- Альби, - сказал капитан серьезно. - Не буду врать, мое поручение опасно, оно может стоить тебе жизни, но то, что я попросил, необходимо сделать. Иногда человеку приходится идти на риск, чтобы достичь поставленной цели - это неотъемлемая мера, по которой блага распределяются между людьми. Так устроено человеческое общество: лишь тот, кто одарен и готов чем-то пожертвовать, способен достичь вершин. Я из таких, верю, что и ты. Там, внутри, ты можешь столкнуться с чем угодно, можешь струсить, и я это пойму, ведь ты еще мальчишка, дитя! Мне очень жаль, что приходится посылать тебя на такое опасное задание, но сам ведь видишь, больше послать некого. Как бы там ни было, Альби, мой мальчик, я уже тебе благодарен просто за то, что ты сопровождал меня в этом путешествии, просто за то, что знаю, есть один такой малец.
Мальчик не нашелся, что сказать ему, был до того растроган. Отдав честь, он бросился ко входу в храм. Упав на живот, Альби без труда сумел проникнуть внутрь. Очутившись по ту сторону двери, мальчик огляделся. Тьма царила не везде, только у входа казалось, что в храме мрак кромешный, на деле же здесь было светлее, чем в джунглях, которые они прошли. Крышу храма, помимо толстых стен, удерживали еще и колонны. Солнечные лучи проникали сквозь дыры в потолку, освещая их примитивные барельефы и зависшие в воздухе частицы пыли. Прорву труда и времени вложили местные туземцы во внутреннее оформление храма. Стены покрывали пиктограммы, описывающие быт, а разом с тем и историю давно канувшего в Лету племени. Опытный антрополог извлек бы из тех рисунков куда больше того, что сумел понять, пусть и смышленый, но неподготовленный мальчишка. Однако даже ему было ясно, что он попал в святыню, от одной мысли об этом Альби стало не по себе.
В центре храма находилась выпуклость, которую он первоначально принял за саркофаг, но приблизившись к ней, обнаружил, что это статуя, изображавшая черепаху. Вокруг нее было множество фигурок маленьких черепах и людей, стоящих рядом с ними. Все они окружали эту большую черепаху, она находилась в центре их мира, по сравнению с ней они казались совсем крошечными. В каменную голову изваяния были встроены два сапфира - глаза черепахи. Как зачарованный мальчик подошел и протянул руку к одному из этих камней. Но прямо перед тем как коснуться сапфира, мальчик увидел фигуру человека, лежавшую на полу в дальнем конце помещения. Он вздрогнул, ему показалось, человек жив и смотрит на него, но шло время, фигура не двигалась с места, и тогда Альби решился подойти.
Ухнув, моряки обрушили на дверь бревно, на сей раз она не выдержала и завалилась внутрь проема, рухнув на пол со страшным грохотом. Дерево победило камень, живое вещество - косное, в этих джунглях такое не редкость.
- Поразительно, просто поразительно, - бормотал Джозеф, перебегая от стены к стене, от рисунка к рисунку.
Редьярд Брайт опустился на колени перед тем, что раньше было капитаном Гридом. Только по мундиру получилось его опознать, а во всем остальном покойник ничем не отличался от других скелетов, насекомые и микроорганизмы потрудились на славу, оставив от Грида Рэйми только кости.
- Что ж, по крайней мере, он не умрет от рук своих, - сказал Редьярд. - И то хорошо! Интересно, он понимал, сколько шуму натворил, когда исчез? В одночасье из героя и народного любимца превратился во врага своего народа. Не мог не понимать, и все равно послал письмо. О чем он только думал, не пойму?.. Ведь он продержался здесь еще какое-то время после крушения, о чем же размышлял, умирая? Впочем, нет, не хочу знать... Убереги Роа от такой участи!
- А что он сделал? - задал Альби вопрос, который давно крутился у него на языке.
- Ты прекрасно справился и, полагалаю, заслуживаешь узнать правду. Тем более что это часть нашей историй и никакой не секрет, - сказал Редьярд после непродолжительной паузы, он повернулся к мальчику. - У входа в храм я описал тебе победителей, породу людей, к которой сам принадлежу. Сегодня ты доказал, что и сам такой же. Вторая часть житейской правды состоит в том, что даже победив, мы не находим покоя. Это путь длинною в жизнь и жизнь в одно сражение за место под солнцем. Человек не далеко ушел от зверя, многое у нас, как у них, только сложнее и запутаннее на порядок. У всего есть начало и конец, ни один правитель вечно не сидит на троне... ну, кроме лорда Мортимера, правителя Холбрука, но, как известно, исключение можно найти из любого правила, особенно, если очень хотеть.
Вот так и Грид Рэйми всю жизнь побеждал, но стоило ему хоть раз проиграться по-крупному, и всему пришел конец. Никого не волнует, поверь, почему это случилось, по его вине или по чьей-либо еще, главное, что это произошло, и теперь он здесь, его прах даже не похоронили, как должно, и еще нескоро он попадет в землю, если вообще попадет.
Его величество доверился ему, своему первому капитану, не лучшему из них, заметь, но известнейшему. Он назначил его послом и отправил в секретную операцию, которая из-за его провала стала достоянием общественности - такой способ выбрали власти, чтобы избежать международного скандала и войн - они объявили Грида Рэйми изменником, корсаром, присвоившим себе чужое. Десятилетие минуло с тех пор, но и сейчас его ищут, как видишь, не там, где он есть. Среди того, что он вез, были сокровища, только о них известно общественности... Куда большую ценность представляют бумаги, хранившиеся в черном сундуке и до недавних пор считавшиеся утраченными. Их я сжег.
- Сожгли? - удивился Альби. - Но почему? Разве не за ними мы плыли?
- Нет, мальчик мой, и помни, рассказывая это, я доверяю тебе огромную тайну, зная, что ты не подведешь меня и много лет спустя унесешь ее с собой в могилу, как намерен поступить я сам, - капитан приблизил к нему свое лицо и заговорил на полтона тише. - Мы плыли сюда, чтобы никто и никогда не узнал о заговоре двух крупнейших стран мира против всех более мелких стран и тех земель, которые никем еще не заняты. Понимаешь, они их поделили, - поделили то, что им не принадлежит, поделили весь известный мир. Грид Рэйми плыл, чтобы в пока еще нейтральных водах заключить союз с нашим главным соперником на мировой арене. Все это было лишь формальностью, негласно союз уже заключили, но отплытие "Адониса" не скрыть от людей - это являлось частью нашего плана. Мы вели двойную игру. Насколько нам известно, они тоже, и если бы Грид Рэйми не сплоховал, то мы бы сейчас...
Его слова прервал истошный крик позади: один из матросов попытался выковырять сапфир из глазницы каменной черепахи, хотя капитан Брайт строго-настрого запретил им что-либо в храме трогать. Матрос сразу же столкнулся с последствиями своего неповиновения - извлечение сапфира привело в действие механизм ловушки, из опустевшей глазницы черепахи ударила струя кипятка. Он лежал, суча ногами и держась за обожженное лицо руками, а когда их силой отняли от него, не увидел ничего, так как был слеп. И тогда он закричал еще раз, но куда громче, чем в первый раз и куда печальнее.
Как и во все вечера до этого, мальчик вышел на вершину утеса, чтобы узнать от Фридриха, что на "Рысаке" все хорошо. Завтра они собирались отплыть, а сегодня моряки праздновали, обмывали успешное дело. Капитан Брайт дал им полную свободу в обращении с выпивкой, часть из запасов которой они перевезли на остров, когда высаживались на него, чтобы разбить лагерь. Каждое утро и каждый вечер морякам позволялось выпить немного грога, но не больше этого. Теперь же, когда дело было сделано, а впереди их ждало триумфальное возвращение, Редьярд позволил своим людям оторваться на полную катушку. Их пьяные крики доносились до побережья, срывались со скал и падали в море.
Фридрих встал на носу брига, держа в руке факел. Теперь, когда жемчужная лихорадка на берегу закончилась, запрещать матросам покидать трюм не имело смысла и было даже вредно, поэтому большая их часть расхаживала по кораблю, наслаждаясь вечером, который, впрочем, отнюдь не был тихим. Каждый понимал, что то, что назревало все последние дни, вот-вот должно было грянуть. Никто не решался говорить. Но даже так, без слов, об этом все знали, это чувствовалось в воздухе, налившемся тяжестью, словно промоченная ткань. Ветер стал почти осязаем, казалось, протяни руку и сможешь поймать его за хвост. Но никто не пытался: какими бы беспечными не были моряки во многих вещах, они никогда не шутили с тем, что для них свято. Ветер был одной из таких святынь, нередко от его расположения к людям зависело - умереть им или жить. К тому же все понимали - это лишь начало, очень скоро волны превратятся в валы и нахлынут на бриг. Они ожидали этого с тем же непостижимым мирному человеку предвкушением, с которым солдаты на осажденном бастионе слушают пушечные выстрелы в больном экстазе и нетерпении приготовившись к удару. "Попадет, или нет? - думают они, - что более важно, заденет ли?", и когда проносится выше, падает рано или попадает в цель, но их не задевает, облегченно вздыхают. Это пьянит.
Дважды старпом прикрыл огонь ладонью, и хотел уже было опустить факел в ведро с водой, стоящее у его ног, как вдруг вода в этом ведре всколыхнулась не как должна. "Не успели, - подумал Фридрих, - морской черт уже здесь! Черт возьми, Редьярд, а Рэйми ведь писал, да и я говорил... Проклятый упрямец, слепец! И теперь мы..." Он, хромая, повернулся к людям, но не успел ничего скомандовать, вот в воздухе собиралась буря, а вот она началась. Ни один обычный шторм не набирает оборотов так же быстро, как тот, который их настиг. Волны взбурлили, поначалу, непохожие на себя, даже они удивились внезапности того, частью чего являлись. Но затем подумали, верно: "Эй, братцы, а мы ведь с этим, а не против него!", тогда вздулись холмами, брызнули во все стороны, будто тысяча кашалотов разом дала залп фонтанов из своих отверстий, но постепенно приняли привычный хищный облик, поднялись гребнями, схватили "Рысака" и принялись его бросать.
Издалека, с побережья, где застыл пораженный Альби, как спасительный маяк, для тех, кто внизу, до которого им не доплыть, все напоминало детскую игру в мяч, которым для волн, детей океана, стал бриг с людьми, детьми земли. Все мы вышли из вод его, всех готов он принять и теперь, но не все способны в нем жить. Пена волн настигала "Рысака", кожа верного скакуна взмылилась от такой скачки. Понемногу все немногочисленные его всадники покидали седло палубы. С криками люди валились в воду, кто-то пытался примотать себя к мачте, кто-то просто цеплялся за снасти или дерево, за любую выступающую часть корабля, кто-то остолбенел и его смыло, он погиб. И хотя надежда умерла много раньше, чем факел Фридриха потух, для мальчика все кончилось именно тогда, когда погиб его друг.
- Держись за свой протез, старик, держись, дерево не тонет! - вскричал в отчаянии Альби, слезы хлынули по его щекам. - Ты такой черствый, что вода не сможет тебя размочить, только держись, умоляю!
Тучи в небе закружились, они опускались к воде вихрем, образуя винтовую лестницу между небом и землей, но ведущую не в рай, а в тот же ад, что и внизу, только воздушный. Вот возник водяной смерч, вот второй, куда не посмотри, возникали они, окружая остров. Их тела были тонкими, как бичи, отчего еще более страшными. Издалека любой бы подумал, что сможет схватить один из них, вблизи такой смерч схватил бы его и утащил, не ощутив даже веса.
Со страшным треском подломилась передняя мачта "Рысака", вскоре не выдержала и задняя, тех, кто нашел в них опору, снесло, либо придавило, либо и то и другое. Когда конь серьезно повреждает ногу и больше не может бежать, его добивают, с кораблями не всегда так, иногда их можно починить, но не в этот раз: славной, но короткой истории брига пришел конец. Потом кто-то скажет: "А ведь я говорил! И другие говорили, предупреждали! Правильно я тогда сделал, что не поплыл на нем. Новая модель, ага, как же! Быстрее и при этом надежнее старой - как бы не так!", скажет и не раз.
Мощный гул прокатился по океану, его бушующая поверхность разом поднялась, став почти в половину утеса Альби, до которого прежде не доставала и на пятую часть. Но не весь океан поднялся, а только воды лагуны, прежде тихие, теперь громогласные. То, что осталось от "Рысака", на мгновение нашло покой, застыло на спине чего-то, куда больше его, заполнившего все пространство от скал на севере, между которыми они сюда вплывали, до скалистого побережья. Точно остров поменьше прибыл к острову побольше, и у этого острова имелась голова.
Она поднялась, ее глаза вспыхнули двумя синими камнями, каждый размером с "Адонис" в анфас, нижняя челюсть с грохотом опустилась, отлипнув от прочего черепа, и еще больший грохот сопровождал ее рев, - рев Черепахи. Это была она, воплощенная вечность, стоявшая посередине храма древнего племени, когда-то жившего здесь, как в центре вселенной, идол, переживший своих поклонников. Поневоле мальчик сравнил ее в размерах с той, что по преданиям не столь древним несет все земли и воды мира на своей спине. Черепаха кричала, а земля вибрировала, словно все мертвецы разом проснулись в гробах и принялись в унисон трясти их крышки. От ее крика сворачивались кишки, и хотелось лишить себя слуха. Черепаха ревела вне себя от гнева, увидев других черепах, своих мертвых детей, убитых, растерзанных жадными и порочными людьми. Взрослых, стариков, едва вылупившихся детенышей, не уцелело ни единого яйца, многие моряки случайно растоптали их, даже не заметив.
И тогда, обезумев от злобы, она решила, что больше этому острову незачем стоять над водой. Всей своей огромной массой она навалилась на скалы. Гигантская ее голова вознеслась над утесом Альби, даже отсюда видная лагерю, а передние конечности обрушились на высокий берег, круша скалы и умножая разломы. Мальчик бежал, так быстро он мчался, как никогда не сбегал ни от кого. Ужас застыл в его глазах. Он бежал к взрослым, которые ничем не могли ему помочь, они и сами были детьми по сравнению с этим монстром. Даже прибудь к ним на подмогу весь флот его величества, он бы погиб, объединись две империи против этого левиафана, от их кораблей не осталось бы даже щепок. Вечность не смогла сломить панцирь Черепахи, так почему же ядра или тем более пули должны? Одни говорят: "Пушки - новые боги!", другие, как Фридрих, увидели мир таким, каким он есть, а не каким кажется, и знают, кто им правит на самом деле.
Люди бросали палатки, вещи, провиант, выпивку, забывали о напившихся товарищах, уснувших, чтобы не проснуться. Забывались в плену у первобытного ужаса. Сам капитан Брайт отступил, один лишь раз выстрелив, пуля его пистоля - смерть для человека, лишь пылинка для исполина. Должно быть, впервые со времен его детства, с тех пор, как он был мальчишкой и боялся темноты, Редьярд испугался чего-то сильнее бесчестия. Потомственный дворянин, человек в нем отступил, вся родовая память, все тщеславие исчезло, а вместе с ним и весь его блеск, остался только зверь, бей или беги!
И они бежали, бежали в лес, бежали в храм, не по бревну перебрались через реку, а прямо по воде, не заметили змеи тридцати футов в длинну, какая там змея! Просто перескочили через ее тело, растянувшееся на половину русла. Не услышали воплей павианов в темноте над ними, а ведь их слышал весь остров. Люди укрылись в темноте храма, двери которого совсем недавно вынесли, укрылись в надежде, что чужая святыня, которую они осквернили, их защитит, пока Черепаха крушила скалы. До утра рокот прокатывался по всему острову, и они вздрагивали каждый раз, когда с потолка храма через отверстия в крыше сыпались пыль и камни. Они смотрели на черное изваяние в центре зала, видя чудовище в нем.
Мисти сидела, уткнувшись Альби в грудь, девочка плакала, а мальчик давно перестал. Среди спасшихся не было старого Джозефа, его сердце остановилось, стоило ему лишь раз взглянуть в глаза Черепахи, но на лице его застыла блаженная улыбка. По крайней мере, старик умер счастливым. О Джозефе плакала Мисти, пролитые слезы, следы которых высохли на щеках Альби, были посвящены старпому. Однажды он поймет, что для таких моряков, каким был Фридрих, смерть в океане - закономерный исход, лучше ее не придумать. Целую жизнь они борются с пучиной, в глубине души понимая, что ей принадлежат, и в конце концов умирают от нее, примирившись со своей судьбой... Или сражаясь до последнего.
Другим был капитан Брайт, моряком не по духу, а по уму. Сильным человеком по его собственному определению. В храме Редьярд сидел, обхватив колени, в никуда уставившись неподвижным взглядом. С таким же отсутствующим видом он рыл могилы вместе со своими людьми, а когда всех мертвецов похоронили, продолжил выкапывать новые за всех и каждого из тех из его экипажа, кого поглотил океан. Выжившие и не свихнувшиеся крутили пальцами у виска, обезумевшим было не до того: находясь физически близко друг от друга, каждый горел в своем пекле.
Над могилами, такими же пустыми, как и его взгляд, капитан Брайт стоял подолгу. Он помнил лицо каждого матроса, помнил характер, личные качества, - он помнил свою миссию, помнил, что бывает, когда сильные люди оступаются. Поставив все на кон, они иногда проигрывают. И как бы гладко ты не шел по волнам целую жизнь, одно крушение, и ты идешь ко дну. По одной горсте земли Редьярд бросил во все могилы, не стал их зарывать, словно надеясь, что те, для кого они предназначены, поднимутся со дна, придут сюда и лягут в отведенные им места, как пушки войдут в свои собственные порты.
Дольше всего он стоял над могилой Фридриха, было, что вспомнить. А потом взял напоследок земли, вдохнул ее запах во всю ширь легких. Забросил лопату на плечо, словно винтовку, и пошел, маршируя к берегу, как гордый фрегат, его "Танцор". Новый берег был глубже старого, много круче и немногим его ниже. Тем утром, когда Альби решился подойти к нему - храбрый мальчик сделал это первым из всех выживших - он увидел тайну острова: в основе всего лежал панцирь другой Черепахи, такой же огромной, как и напавшая на них, и даже ее больше. На нем зыблилась порода и почва. Теперь Альби смотрел в спину удаляющемуся капитану, не он один, многие матросы. Кому-то было даже жаль его, а кто-то сплюнул и растер ногой.
На краю обрыва капитан встал и выпустил из рук лопату. Звякнув о скалы, она полетела в океан, воды которого было не вычерпать ею и до заката времен, если начать сейчас. Медленно капитан снял с себя мундир, расправил его, сбросил себе под ноги, и прежде чем мундир сдул ветер в пропасть, пригвоздил его шпагой. Он располосовал его, а после, приставив шпагу к сердцу, медленно надавил на нее, вгоняя ее вглубь своей груди и одновременно ступая в пропасть. Часть из багровых капель попала на синий мундир, большую часть слизали волны. Кровь примешалась к ним и вскоре растаяла в воде. Все мы вышли из океана, но и теперь для всех в нем хватит места.
Альби подошел и наступил на мундир своим новым сапогом, куда большего размера, чем нужно, но зато не просящего есть, как те ботинки, которые он оставил за бортом "Рысака", став босоногим юнгой. А размер - не беда - он нагонит, дети быстро растут, когда еды вдоволь! Дождавшись порыва ветра, Альби отпустил мундир. Раненой птицей тот взмыл к небесам, а после упал вниз, так же храбро и гордо погиб среди волн, как и тот, кто его носил.
Каждую ночь они палили костры, а весь день напролет проводили у берега, было только вопросом времени, когда кто-то приплывет сюда и их спасет, ведь теперь люди знали об острове, - или нет? Моряки не сомневались и Мисти тоже, помощь прибудет со дня на день, но вот Альби... Памятуя разговор с Ричардом Брайтом, мальчик, так непростительно быстро ставший взрослым, все чаще задавался вопросами, прежде не посещавшими его голову. Он думал о том, не захотят ли власти утаить эту миссию, как ту, с которой плыл Грид Рэйми? Тогда, быть может, их никогда не найдут, будут искать спустя рукава, если вообще будут... Да, вместе с Гридом исчезло множество сокровищ, но что все они против целого мира? Есть разные степени человеческой жадности. Вторая сторона каждого секрета: если общественности неизвестно всех подробностей дела, откуда людям знать, кто прав, а кто виноват? И было ли вообще что-то? Они и не должны знать. На виду у всех сильные люди, как Грид Рэйми, Редьярд Брайт, но умные люди плетут интриги где-то в темноте, за кулисами всего мира, всего этого театра, сцена которого - шахматная доска, и все лишь пешки в их игре.
По иронии судьбы помощь прибыла, когда ее не ждали: тем жемчугом, который не поглотил океан во время буйства Черепахи, самым крупными жемчужинами из оставшихся, моряки играли в странную игру, придуманную ими. Они загоняли ногами жемчужины в выкопанные в земле лунки - чего только не выдумает человек от безделья. Задорные крики моряков сменились оглушительными криками радости, когда они увидели прекрасный, белый парус, выплывающий из-за скал. Фрегат "Танцор" прибыл за Редьярдом Брайтом, как верный пес, который заскучал, и зная, куда ушел хозяин, отправляется сам ему на встречу. Только теперь балом правил другой капитан, и хорошо, что Редьярд не застал этого момента и не видел огромные лапы Мартина Сигалла, которые тот наложил на его штурвал. В тот день Альби увидел настоящего морского волка, точь-в-точь такого, как он себе представлял: огромного, волосатого, с бычьей шеей и глазами, могучими, мускулистыми руками, неуклюжего, колченого, такого ловкого на борту корабля и такого медлительного на суше.
- Что, сухопутные крысы, не ждали? - вскричал великан, хохоча, лишь только забрался на утес по сброшенной ему веревке. - А я пришел за вами и этим бездельником, Редьярдом Брайтом, черт бы его побрал...
Тут он увидел жемчуг, разбросанный повсюду. Глаза Мартина алчно блеснули, хищный нос его навострился, как гарпун китобоя при виде хвоста кашалота: - Вижу, вы не скучали здесь без меня?
"Танцор" уходил от берегов Острова Черепахи, под такими названием его позднее занесут на карты, а много лет спустя дети, никогда там не бывавшие и не знавшие, на чьем панцире лежит остров, будут учить географию в школах, когда они станут общедоступными, и удивляться: "Допустим, черепах там много, они там плодятся, но почему тогда Остров Черепахи, а не черепах? И почему с большой буквы? Опять эти странные взрослые понавыдумывали всяких глупостей, а нас потом заставляют учить их!"
Альби долго смотрел вслед уходящему берегу, но не до самого конца. Он отвернулся раньше, чем остров скрылся, слившись с горизонтом. Мальчик вернулся к палубе, снова стал ее драить.
Бриг "Рысак" считался разбившимся о скалы, даже не без вести пропавшим, каким раньше считали "Адонис". Оба корабля нашли свой конец у скал Острова Черепахи. Груз "Рысака", унаследованный им от "Адониса", стал даром океану - ломтем мяса, в кои-то веки брошенным ему Тайдвиком. Волны его довольно урчали, подставляя свою "шерсть" носу плывущего фрегата.
Мальчик вырос и стал капитаном, но не его величества, а вольным корсаром. Он взял Мисти себе в жены, они ходили под черным парусом одного корабля, печально известного "Туманного Альбиона". До конца своих дней Альби считал Редьярда Брайта героем, он так и не узнал, что Редьярд соврал ему тогда: он не сжег документы. Все доказательства мирового заговора были зарыты в землю на острове, неизвестно в какой точно его части, за печатью трех замков хитроумного механизма, запирающего черный ящик.