С тех пор как виселицу казнила гильотина, шеи не ломаются, а секутся. Мой отец был вором и убийцей, после того как его поймали в первый раз, его помиловали, заменив казнь на каторгу. Когда же он сбежал с нее, его осудили на смерть.
Отец ждал виселицы, но за то время, что он провел на рудниках в отдаленных частях государства, наука существенно продвинулась вперед, одним из детищ прогресса стала гильотина. Отца же помнят, как одного из первых смельчаков, испробовавших ее действие на себе. Я не просто так говорю "смельчак", хотя от него по сути дела ничего не зависело, - требуется огромное мужество, чтобы, увидев тяжелое лезвие гильотины, которое вот-вот обрушиться на твою шею, не сходить по большому, а только обмочиться (я расспрашивал о нем палача, кстати, славный парень).
В тот миг, когда голова моего отца отделилась от туловища, а из его шеи брызнула кровь под бурные аплодисменты зрителей (можно сказать, что он в каком-то смысле был артистом), я вышел из утробы матери. О таких новорожденных говорят: "Родился в рубашке"! Мне же не нравится данное выражение, а еще я не люблю рубашки из-за слишком тугих воротничков, которые обычно с ними носят. Должно быть, это наследственное.
Не имея средств, чтобы содержать дитя, мать оставила меня в ящике под прилавком. (С тех пор меня греет мысль, что когда-то в такой же ящик упала голова отца). Там, лежа по соседству с гнилыми овощами, я получил уроки брани. Моими первым словами было слово "черт" и слово "побери", сначала по отдельности, потом вместе, моя первая осмысленная фраза: "Голову даю на отсечение!" Но это было уже позже, а в тот день, когда мать оставила меня, сердобольная продавщица Маргарет забрала меня домой, где у нее уже была дочь Элли, впоследствии с нею вместе я спал в колыбели.
Муж Маргарет, Том, был, ясное дело, против такой компании. "Наша дочь не должна расти вместе с каким-то отбросом", - сказал он возмущенно, учуяв вонь моих грязных пеленок. Вы спросите, как я могу помнить это, если я был тогда младенцем? - все очень просто: я крайне злопамятная особа, к тому же мой мозг мягче, чем у других людей, он очень пластичен и легко поддается лепке.
В нашу первую встречу, когда Том приблизил свое лицо ко мне, чтобы разглядеть в моих чертах признаки вырождения, я отрыгнул ему перегаром, да таким токсичным, что эффект вышел обратным применению нашатыря. Да уж, тяга к спиртному у меня в крови. Думаю, внутри меня есть какой-то орган, перерабатывающий молоко в алкоголь. Я кормился от груди Маргарет, и все время был пьян. Вот почему ходить я начал позже других детей, а первые шаги мои вышли такими неуверенными, что я свалился в бадью для стирки, услужливо подставленную Томом, чтобы смягчить мое падение, и едва в ней не утонул. Меня спасла моя голова, от природы большего, чем у других людей, размера, об этом более подробно будет чуть позже. А пока вернемся к Тому и его желанию меня выдворить.
Маргарет была хороша собой и умела пользоваться своей сильной стороной, на самом деле у нее их было целых две - правая и левая. Боже, благослови двустороннюю симметрию! (Это я от Ганса нахватался умных словечек, сейчас расскажу, кто он). В общем, в койке Том уступил обаянию любимой жены, и до двенадцати лет мы с Элли росли вместе. А после Маргарет, бедняжка, умерла от чахотки, Том завел себе новую пассию, а меня выгнал на улицу. Торговля шла хорошо, и вскоре Элли уехала в пансионат для благородных девиц, а я, сменив множество профессий, поселился на рыбном заводе. Поселился в буквальном смысле, ночью я спал на складах, а днем отрезал рыбам головы. К более сложной работе меня не подпускали, потому что я, по словам Ганса, дегенерат, а Гансу можно верить, он знаток в умственной сфере.
Ганс - философ-гуманист, он жил там же, питался рыбьей требухой, всем, что шло на выброс, всем неходовым. Вместо одежды он носил бочку, но не по своей воле, к этой бочке прилагались кандалы. Снять он ее не мог. Это такой способ правительства бороться с мыслящими, надевать на них бочку и таким образом метить. Судьба, скажу я вам, престрашная: нигде тебе не рады, в некоторых заведениях даже таблички вывешивают специальные - никаких бочек, кроме тех, что с выпивкой. Ганс однажды напился и завалился в одно такое место, пока он не протрезвел, его там терпели, а потом отколошматили.
Моя работа заключалась в том, что я поднимал и опускал гильотину, головы сбрасывал в одно ведро, туловища - в другое. Головы шли на выброс, я скармливал их Гансу, туловища относил в следующий цех.
В последнее время на заводе прибавилось странностей. Я вновь встретил Элли, но не сразу ее узнал. Ко мне с утра привели новенькую, но я не обратил на нее внимание из-за того, что слишком увлекся рабочим процессом. У меня такое постоянно, я однажды в такие дали залетел, что отрубил себе руку, было больно, много крови, но главное, я едва не лишился работы. Босс сказал: "Нам здесь такого не надо!", но так как производство у нас малоотходное, и руке моей нашлось применение, он сжалился надо мной и позволил работать дальше. С тех пор я старался следить за собой, чтоб больше инцидентов не повторялось. Тем более что с одной рукой работать можно, а вот без рук только поэтом стать остается. Тогда уж лучше умереть.
И вот рублю одну голову за другой, думаю о вселенной, обобщая разные явления, как Ганс меня научил, а потом случайно смотрю повыше рыбьих тел и вижу красотку. Если бы не косые глаза, то - голову даю на отсечение! - я бы ее не узнал, мою Элли. Она здорово похорошела за то время, что мы не виделись. К счастью, женщины мне неинтересны, только рыбы и философия, а иначе пришлось бы попросить босса о переводе Элли в другое место.
Она так смотрела на мою культю, что у меня сжались яички. "Девушка явно не в ладах с собой, - подумал я, - надо бы познакомить ее с Гансом, они найдут общий язык!" Но нет, я ошибался, не нашли. Они о чем-то недолго говорили, в конце концов Ганс обратился ко мне, настояв на том, чтобы Элли ушла, а сам, когда иногда она приносила рыбьи головы на склад, прятался от нее подальше.
От Ганса я узнал, что моя сводная сестра совсем недолго прожила в пансионате, куда отправил ее Том (он, верно, и сейчас думает, что она там). Ее выдворили в первый же год за тотальное отсутствие манер и необучаемость, к тому же она, как выяснилось, обладала неким косноязычием. Ее язык от природы свернут набок, из-за чего страдает произношение и люди, которым не повезло завязать с Элли разговор. Пока жила с родителями, она скрывала это от них, когда же переехала в пансионат и начались уроки, скрывать больше не получалось. Ну и, понятно, кому такая гувернантка нужна, которая двух слов связать не может без того, чтобы ошибиться в них, а после хихикнуть и испортить воздух?
Не имея ничего, кроме красивого тела, и не желая возвращаться домой к деспоту Тому, Элли стала проституткой. Но и тут возникли трудности, так как любителей косоглазия не так уж много, а у обычных мужчин оно, увы, отбивает желание к связи. Я никогда этого не понимал: благо, мы живем в трехмерном пространстве, неужели нельзя что-то придумать? Ганс объяснил мне, что придумать, конечно, можно, но проститутка на то и проститутка, чтобы не думать, а действовать.
В конце концов Элли пришла на завод. Босс сразу же смекнул, что к чему, и направил ее ко мне в цех, намереваясь, как он выразился, "убить двух зайцев": освободить другие цеха от необходимости терпеть Элли и помочь мне в нелегком труде. - Я, во всяком случае, это понял так.
Несмотря на совместное прошлое, у нас не было общих тем. В детстве мы больше играли, чем разговаривали. Говорил в основном я, а Элли смеялась, меня такой расклад устраивал. И когда она стала моей напарницей на заводе, мы научились сосуществовать. Работница из нее вышла прескверная, но она хотя бы мне не мешала, это все, о чем я просил.
Работа шла своим чередом, а потом вдруг рыбаки вместе с рыбой приволокли на завод русалку. В тайне от босса, который на складах никогда не появлялся, а что работа идет определял по вони, доносящейся оттуда, они сбросили русалку в огромный ящик, наполненный водой, предварительно заделав все щели смолой. Об этом мне рассказал Ганс и показал русалку. Ничего так, красивая, только хвост у нее рыбий, но, в принципе, любви это не помеха, все, что надо, было при ней.
Одновременно с появлением русалки на заводе стали исчезать работники. Так как предприятие у нас патриархальное - женщин здесь почти нет. На работу нанимают только тех из них, которым нравится, когда ими помыкают. Исчезали же одни мужчины, их находили потом в разных частях канализации с отрезанными гениталиями, самих гениталий при телах обнаружено не было. Меня так увлекла русалка, что я почти не следил за ходом расследования, хотя о нем писали разные газеты, высказывая свои предположения на счет личности убийцы (такое интересно, видимо, всем, кроме меня).
У русалки вообще завелось море поклонников. Они приходили в разное время, вскоре Ганс составил график посещений. Когда русалка не была занята, он ее исследовал. От обилия любви они растолстела, а затем начала метать икру. Тогда Ганс мигом смекнул, что открыл золотую жилу. Под бестолковым ликом философа-гуманиста скрывался отличный делец. Договорившись со всеми любовниками русалки, Ганс наладил промысел. Когда икру принялись соскребать с ее боков, русалка рыдала, как белуга, но по краткости памяти она могла посоперничать с золотой рыбкой, благо, не по живучести. Русалочья икра размером больше, чем рыбья, вкусовые качества ее при этом выше, поэтому она вне конкуренции. Босс, не зная о русалке, только диву давался, почему никто не хочет покупать его мелкую икру. Упали доходы, а число работников сократил еще раньше неизвестный убийца, выживших увольнять не пришлось.
Я во все это дело с русалкой не особо влезал, мне по душе моя работа. Отделять голову от туловища - достойное призвание. Уверен, отец был бы мною доволен, а мать и так рада, я ей присылал все, что зарабатывал. На что мне деньги? Моя проблема в том, что я слишком хочу всем угодить. Меня не столько волнует выгода, сколько любовь других людей. С детства я был ею обделен, по мере взросления во мне закрепился комплекс неполноценности. Он начал зарождаться еще с того дня, когда мать подбросила мне в ящик, куда обычно сбрасывают товары с уценкой.
Когда босс объявил конкурс на "работника года", моя песенка была спета. Я так воодушевился, что был готов порубить на части себя самого, лишь бы получить эту премию, не ради денег, а ради титула. Грузчики не успевали выгружать рыбу. Я так быстро работал, что вскоре начал жаловаться на то, что другие работают медленно. Мой нрав испортился, я начал кричать на всех по малейшей провинности, бесился из-за любой мелочи. Однажды, подглядывая за другими цехами, что вошло в мою привычку, я увидел, как босс хлопает по плечу Чарли, своего любимчика. Когда он положил ему в рот кусок сахара, я понял, пришло время для решительных мер.
Зная наизусть график посещений русалки, я выждал момент, когда на складах будет один только Ганс, и выволок русалку из ящика. Ганс попытался оказать мне сопротивление, но я толкнул его и он, обладая тщедушным сложением, перевернулся в бочке верх ногами, да так и остался вверх тормашками ими сучить. Поначалу русалка отчаянно верещала, размахивая руками-плавниками и выхлестывая хвостом, потом она затихла и начала открывать и закрывать рот то ли от недостатка кислорода, то ли умоляя меня ее отпустить. Но если так, я был неумолим, я, черт побери, хотел эту премию!
Положив русалку на конвейер, я с двух подъемов гильотины отрубил ей голову, но так как ящик для отходов ввиду моей активной деятельности был битком набит, я сбросил голову русалки в первую попавшуюся бочку, забыв взглянуть на ее содержимое. Взвалив тело русалки на плечо, я пронес ее через весь завод и положил на стол босса. Когда грудь русалки перестала качаться, ошеломленный босс поднял на меня глаза и спросил, что все это значит? Из-под его стола вылез Чарли и посмотрел на меня удивленно. В открытую дверь за моей спиной заглядывали работники, им тоже было интересно.
Когда я рассказал боссу всю эту историю от начала и до конца, не упуская ни малейшей подробности моего детства, он захотел сам все осмотреть. На складах он познакомился с Гансом, был в восхищении от его идеи: совместить бордель и рыбный завод, теперь они партнеры, и бизнес процветает. Меня же казнили совсем недавно. Мать присутствовал на казни, уже этому я рад, по ее щекам текли слезы гордости. "Он пошел по той же кривой дорожке, что и его отец", - радостно говорила она людям, стоящим рядом с ней, а они крутили пальцем у виска. На один день мать выпустили из Бедлама. Все деньги, что я ей слал, прикарманивали ее доктора.
Как так получилось, что я взошел на плаху? Не за убийство русалки, нет. В той бочке, куда я сбросил ее голову, обнаружились все отрезанные гениталии. Так объяснились отлучки Элли. Убийцей оказалась она, но кто поверит? Нелюдимый сирота, целыми днями отрубающий рыбам головы, я отлично подходил на роль преступника.
Теперь, наконец, наступила пора объяснить, как я могу писать все это, будучи казненным. Аномальные размеры моей головы прежде, до того, как ее отсекли, объяснялись наличием в ней большого количества жидкости. В момент усекновения вся эта жидкость под влиянием черепно-мозгового давления выстрелила наружу. Моя голова, вместо того чтобы упасть в ящик, взлетела. Когда вся жидкость покинула ее, в голове на краткий миг образовался вакуум. Все беспокоившие меня мысли исчезли, я как никогда был в настоящем. И тогда с громким хлопком голова втянула воздух, ее раздуло, она полетела. У людей внизу отвисли челюсти, палач и мое тело махали мне, прощаясь.
Вскоре земля исчезла, я миновал тучи, и голова перестала набирать высоту, а вместе с тем и мои мысли достигли предела возвышенности. Я питался птицами, заглатывал их целиком, пережевывал и глотал, из дыры в моей шее на землю падали лягушки. Дождь из земноводных - явление довольно распространенное, если таково его происхождение, то, вполне возможно, я не один в своей беде. Это вселило в меня надежду найти еще летающие головы. Но вместо братьев по несчастью я на свою голову встретил аэронавта.
Этот безумный ученый мечтал достичь луны на воздушном шаре. Для того чтобы дышать на высоте, он использовал аппарат, сгущающий воздух. Его воздушному шару не хватало объема для достижения нужных высот. Но даже так он залетел выше, чем кто-либо другой. В корзине, где он сидел, кроме самого аэронавта была кошка и новорожденные котята. Ему было мало издеваться над собой, он еще и животных прихватил.
Он поймал меня, и мне ничего не оставалось, кроме как согласиться оказать ему поддержку. "В конце концов, - рассудил я, - чем еще заниматься летающей голове, если не помогать аэронавтам достичь луны?" И хотя я был его невольником, он, будучи человеком чести, согласился выполнить одну мою просьбу. И я, воспользовавшись его великодушием, попросил записать мою историю и отправить ее на землю, прежде чем мы покинем атмосферу, улетев на луну. Теперь рассказ наш подошел к концу, аэронавт уже выбросил за борт кошку и почти всех котят, дело идет к последнему котенку. К нему он привяжет это письмо, которое, я надеюсь, найдет благодарного читателя.
- Будь я проклят, если это не метеорит! - вскричал слабоумный Тимми, заглянув в кратер, где дымились останки котенка.