Есть место такое в Палингерии - Свистящим ущельем зовется. Одно из немногих тамошних мест, что не меняются с годами, тогда как большая часть Палингерии пребывает в постоянном движении, перестраиваясь день ото дня. Самый частый гость в ущелье - это ветер и всякий раз, когда очередной сквозняк прокатывается по тем ходам и полостям, которыми пронизаны стены гор от и до, как решето, и из которых ущелье состоит, чуть больше чем наполовину - раздается свист. И хотя людей в ущелье никогда не звали, все же некоторые из них успели побывать там. Их-то и стоит благодарить за название, а также за рассказ об опасностях, поджидающих путника, столь опрометчиво отважившегося погрузиться во тьму тех глубин.
В частности, по возвращении, говорили о странных звероподобных силуэтах, сопровождавших членов экспедиции до самого конца ущелья (на весь путь ушло порядка десяти часов, с учетом времени, затраченного на беглый осмотр местности и сбор материала). Это, в совокупности с обнаруженной первооткрывателями наскальной живописью украшающей стены некоторых из пещер, позволяет сделать вывод о том, что в Свистящем ущелье, вполне вероятно, обитает доселе неизученный и не представленный научному сообществу этнос примитивов, со своим мировосприятием и уникальным бытом, учитывая специфику жизни в регионе. Особенно примечательным в найденных рисунках является изображение антропоморфных существ, с которыми, по всей видимости, ассоциируют себя члены той общины: эти существа, в некоторых чертах, поразительно схожи с фрагментами скульптур мистического культа, обнаруженных ранее на останках древней цивилизации зиккуратов, которая ныне считается вымершей и распавшейся на множество мелких этнических групп, населяющих теперь запад и юг Ултара, где, по мнению большинства историков, примерно три-четыре тысячи лет тому назад, будучи на пике могущества, располагались основные ее культурные центры.
Религиозный культ цивилизации зиккуратов вырос из помеси первобытного тотемизма и анимализма - распространенной традиции среди предшествующих ей племен. В последствии, превратился в мощную систему верований, с единым пантеоном богов и самобытным мировоззрением, подобных которому нет и не было прецедентов в истории, по крайней мере, среди открытых на сегодняшний день культур.
Как известно, от места к месту, в угоду времени и случаю, те или иные составляющие любой религиозной системы координат, склонны претерпевать изменения, однако основополагающие черты и принципы, в большинстве своем, сохраняются в исконном виде. Для цивилизации зиккуратов, как и для многих других культов Ултара и близлежащих к нему территорий, такой незыблемой основой стала вера в божественное начало животных. Эта вера, в практическом смысле, нашла свое отражение в памятках архитектуры и скульптуры - древнейших памятках декоративно-прикладного искусства (не считая живопись, которая среди цивилизации зиккуратов традиционно не была широко распространена в силу все той же религиозной доктрины и в том числе, из-за сакрального значения рисунков), а также других, доступных для людей того времени, носителях культурного кода.
На уровне, непосредственно, поклонения, имели место быть жертвоприношения и другие ритуалы, основанные на человеческой крови, а также элементах, из которых, по версии древних Ултарцев, состоял мир. Кровь, как верховный элемент - связующее звено всех начал. Таковыми, помимо нее, считались глина, вода и песок. Примечательно, что огонь в культуре зиккуратов не выделяли в отдельную стихию, но почитали за неотъемлемую составляющую крови.
Среди священных животных были как вполне естественные и реальные - такие, с которыми местные непременно находились в контакте и развивались бок о бок на протяжении тысячелетий, так и вымышленные создания-химеры, существование которых, в настоящем, ничем не доказано, а современная наука, основанная на фактах, поэтому, ставит под огромное сомнение созданий вроде сфинги или мирмихтиготеры.
Последняя, что примечательно, встречается особенно часто на стенах пещер Свистящего ущелья, а сами члены таинственного племени, обитающего там, пускай и не имея самоназвания, как и привычной для большей части цивилизованного мира словесно-буквенной письменности, стойко ассоциируют собственные образы с образом койота или гиены - точно установить не удалось в виду неразборчивости найденных изображений.
Свистящее ущелье соединяет две большие территории: Бегемотов берег и Долину костей. Все три эти места - сравнительно спокойны, на чем всяческое сходство между ними и заканчивается. И если на Бегемотовом берегу - относительно исследованной местности - живут воинствующие племена туземцев, то Долина костей - загадка не только для членов экспедиции, но и для коренных жителей, как минимум, потому, что местные избегают ходить в ущелье и уж тем более, не имеют дел там, куда оно ведет. А ущелье, вопреки тому, что это в сущности - однонаправленная кривая, ведет также и вглубь стен гор, на стыке которых образовано. И там, в темноте и сырости тоннелей, под вечно заунывный вой сквозняков, влетающих и вылетающих сквозь множество отверстий со страшным свистом, творится всякое-неладное, чего непосвященному лучше не видеть и не знать.
Странный человек, вот уже несколько дней, как исчез в ущелье без известий. Человек был чужеземцем. До этого он неделю собирал информацию: упорно и дотошно, но, по большей части, без пользы для себя. Расспрашивал Племя белых копий, обитающее к ущелью ближе всего, о том, чего там ждать и какова история места. Его также интересовала роль ущелья в народных преданиях и культе: расспрашивал всех, начиная от детей (последних развлекал диковинными фокусами) и заканчивая мудрейшими из взрослых племени - старейшинами и верховным шаманом во главе, обычно не расположенным к мирским беседам, к которым также, в своей манере, нашел подход. В общении незнакомец был настойчив, вежлив и терпелив, неплохо владел языком тела, который, в той или иной мере, используют все народы Палингерии, даже пытался неумело подражать мимике членов общины, что в корне отличается от мимики жителей цивилизованного мира, чем очень их смешил, но и в то же время - располагал к себе. Его волосы - по вороному черные, уже слегка выцвели, что говорило о прошествии некоторого времени с момента прибытия в эти земли, - времени, проведенного под палящим солнцем Палингерии. Одет был не так, как прочие чужестранцы, из тех, что местным встречались ранее, однако по-своему, и будь здесь его упомянутые сородичи, они сочли бы одежду странного человека несколько более экстравагантной, чем следует, в особенности, для исследователя и условий среды в которых тот находился.
Туземцам Бегемотового берега, какой бы то ни было наряд извне, представлялся в высшей степени диковинным: сами они одежды никогда не носили, а в связи с этим, и изготавливать ее не умели, даже на уровне доступных подручных средств - так и ходили голые. Большинство племен Бегемотового берега встретили бы чужака не приветствием, однако в штыки заостренных копий, а часть из них, после расправы, - пустила бы на суп. Жили здесь охотой, собирательством и войной с другими племенами.
Деревня Племени белых копий расположилась у правого берега - ближе к истоку единственной реки окрестностей - реки Калам; хижины небольшие и округлые: стены делали из бамбука, крышу стелили очеретом. Строились в несколько кругов, где во внутреннем - основные здания, во внешнем - селились рядовые члены племени. Крупнейшая хижина - общинный дом, вторая после нее принадлежала шаману. В общинном доме жил вождь вместе с детьми и женами, а также приближенные к нему воины; внутри или во дворе перед ним, проводились сборы племени и обсуждались важнейшие дела общины. Все вопросы религиозного характера решались в хижине шамана. Так было во всех здешних племенах, с небольшими отклонениями, на почве которых и происходило большинство конфликтов, а также в нескончаемой борьбе за ресурс. Пожалуй, единственное, чем Племя белых копий отличалось от других племен Бегемотового берега - своим гостеприимством к чужестранцам, возможно потому, что жили они на окраине, а может быть из-за того, что сами были пришлыми и поселились здесь последними. Свое название получили за окрас материала, из которого делали копья, - то была особая порода дерева, уникального вида здешней флоры.
Из окрестностей деревни открывался отличный вид на близлежащий массив гор, для местных - безымянных, а картографами первой экспедиции отмеченных, как Сыпучие. Они окружали Бегемотов берег, а свое название заслужили тем, что время от времени с вершин отваливались и сползали вниз целые пласты породы, и регулярно, движимые ветром, с гор к подножию спускались песчаные бури, что и придали Бегемотовому берегу те пустынные очертания, которыми он и был известен на данный момент: чем дальше от реки и разветвлений ее русла - тем меньше растительности и тем скуднее разнообразие жизни.
Сыпучие горы, своей внешней оболочкой, по большей части состояли из хрупкого песчаника, и пускай образованные сравнительно недавно, были уже весьма заметно изъедены ветряной эрозией. Теперь они фактурой напоминали клыки нижней челюсти доисторического животного - некое древнее ископаемое, бывшее при жизни колоссом.
Свистящее ущелье образовалось в результате давнего катаклизма: тогда две крупнейшие горы массива, по неизвестной причине, просели в полость под ними и, накренившись, столкнулись вершинами, образовав треугольную арку прохода - единственный путь в Долину костей. Теоретически существовал еще один маршрут, огибая ущелье: прямиком по хребту, через полумифический Перевал Многоножки. Только взбираться на гору с каждым годом все труднее и опаснее, да и среди местных находилось не очень много желающих посмотреть на Долину костей, по существу - огромный могильник.
Когда чужеземец, гостивший в деревне, однажды, без предупреждений и решительно, выдвинулся по направлению к ущелью (произошло это поздним вечером в силу ему одному известных причин), никто не удивился, но многие из Племени белых копий собрались и долго смотрели ему вслед, покуда силуэт человека не растворился в надвигающемся мраке, освещенном одним только багровым сиянием, первой и единственной в ту ночь, луны. Другие же, как и все дни до этого, не обратили на произошедшее ровным счетом никакого внимания, и так - не придавая значения - продолжили жить дальше, категорически не впуская в свой быт ничего нового, а уж тем более - такого чудного и непонятного, каким был, для них, чужак.
Еще на подходе, Мордрет услышал характерный свист. Если не обращать на него внимания - со временем перестанешь замечать, но как известно из страниц журнала первопроходцев, вот так игнорировать получалось далеко не у всех. Особенно чувствительных людей свист доводил до порога нервного истощения, и даже у тех, казалось бы, подготовленных и закаленных путешественников и естествоведов - людей рационалистического склада ума, что входили в состав первой экспедиции, из-за него нередко случались срывы, причем, за все тот же короткий промежуток времени - на пути туда и обратно.
Среди Племени белых копий бытовало поверье, согласно которому свист ущелья издревле отождествлялся с воем неупокоенных духов. Считалось, что все когда-либо умершие в пределах ущелья люди и звери, обречены на муки вечных скитаний во тьме ее кишок, а Долину костей воспринимали эдаким загробным миром, которого тем заплутавшим, в числе прочих мест, отведенных для мертвых, до скончания времен, не суждено было достичь. Что интересно, большинство народов Палингерии верят в переселение душ, а понятие о загробном мире у них, ежели и встречается - то только в негативном контексте лимба: как места, где души застряют, не в силах вернуться в колесо перерождений и обрести новую форму, нарушая тем самым естественный ход вещей - некий природный баланс. И только среди племен, обитающих здесь - на Бегемотовом берегу - пускай по-разному, но верили в окончательное упокоение.
Треугольная арка - главный вход в ущелье со стороны берега - не внушала доверия, несмотря на то, что выглядела прочнее многих подобных ей, которых Мордрет фон Трейл, в силу образа жизни, повидал на своем веку достаточно, чтобы знать наверняка, куда лучше не соваться. Арка состояла из трех монолитов, удивительнейшим образом сложившихся во время катаклизма. Они выглядели так, словно были вытесаны вручную, чего не могло случиться ни при каких обстоятельствах. Два нижних и осевший на них третий - верхний - тот, на который приходилось больше всего веса, с минимумом доработки, вполне могли бы лечь в основу фундамента какого-нибудь храма или алтаря в другом месте и времени.
Стоило Мордрету приблизиться, как из глубины ущелья дохнул ветер, - дохнул сыростью и затхлостью, а еще раньше раздался свист - его верный предвестник; теперь, когда он был совсем близко, - раздался действительно громко. Вход в ущелье был также и пологим спуском, который, несмотря на плавность, уходил довольно-таки глубоко вниз, относительно уровня поверхности.
Внутри - ощутимо прохладнее, чем снаружи, где воздух, с момента захода светила, лишь слегка поостыл: камни и песок, на Бегемотовом берегу, в наиболее жаркие из сезонов, сохраняли тепло почти до самого утра. Влажность же, и вовсе не шла ни в какое сравнение с сухим, как мумифицированная плоть, воздухом Бегемотового берега, и только непосредственно у реки Калам, ситуация смягчалась.
Едва преодолев арку, темные своды вверху постепенно поднимались, а расстояние между ними увеличивалось, пока, в определенный момент времени, своды не расходились вовсе, и там - выше стен гор - ночное небо. По всей их продолжительности были ходы: войдя в ущелье, ты как бы оказывался в огромном термитнике, только без термитов, - он выглядел необитаемым на первый взгляд. По обе стороны от узкой и ухабистой тропы, отчасти заваленной камнями в тех местах, где случались обвалы, собиралась вода - в пространстве между полом и стеной. Ее источник располагался выше, и таковых, в действительности, было множество - на разной высоте и с разным напором.
Весь путь, поэтому, сопровождался помимо свиста, кое-где журчанием и плеском, иногда - падениями камней или шорохом крыльев летучих мышей. Звуки доносились также из глубины ходов, слишком неразборчивые, чтобы в точности определить их природу.
Мордрет был не как все прочие первооткрыватели - в том смысле, что они обычно не знают, с чем столкнутся; его же цель была вполне ясна, и в связи с этим, фон Трейл даже имел своеобразный компас, в качестве подспорья на данном поприще - незаменимый инструмент для нахождения того, что искал. При свете Тура - первого спутника - лезвие кинжала, будучи вытянутым из ножен, блеснуло багровым. Клинок - кривой и волнообразный, ручка - резная и грубо сделанная из непростой белой кости, в силу неизвестных причин, ни на йоту не потускнела и не пожелтела за века странствий и запустения. Она, старая и тертая - от кончика и до самой гарды, где кость расширялась почти вдвое относительно хвостовика, а в отверстие был инкрустирован рубин, - привлекала взор странными знаками, при сложении которых, образовывались надписи сакрального значения. Все указывало на то, что кинжал - предмет с историей, и очень маловероятно, что прежними владельцами, он использовался исключительно с благими намерениями.
Остановившись на распутье, Мордрет, сняв перчатку, нарочито медленно вытянул левую руку вперед, развернув ту ладонью вверх, обращая к луне. Тур осветил другие порезы схожей природы, а также отличной от нее - богатую коллекцию разнообразных шрамов, полученных во всяких передрягах. Мордрет, затем, все так же медленно и размеренно, провел по ладони кинжалом. Тот вспорол сухую кожу, подобно перочинному ножу, вспарывающему конверты писем, и вскоре, но не сразу, как бы еще задержавшись в сомнении, между краев пореза выступила кровь - густая и темная, будто само это ущелье и тьма, вечно нависшая над ним. Тогда Мордрет сжал ладонь в кулак и перевернул: тонкая струйка вяло потекла вниз, на неровный и холодный каменный пол, окрашивая тот киноварью, но вместо того, чтобы растечься лужей, как полагается, субстанция собралась воедино, и каждая новая пророненная капля крови, лишь увеличивала ту сферу в размерах. С последней каплей, напитавшийся пузырь дрогнул и пополз к одному из тоннелей. Вслед за ним, не колеблясь, двинулся и сам Мордрет, на ходу вытирая лезвие о полы одежды и пряча кинжал в ножны, закрепленные на бедре.
В тоннеле оказалось еще холоднее и влажнее, чем в ущелье, а перемена эта была куда разительнее и заметнее той, что произошла, когда миновал своды треугольной арки на входе. Что более важно - после нескольких пройденных развилок, начались сквозняки, а спина, к тому моменту взмокшая, быстро околела, но не от пота - от воды, имеющей дурное для человека свойство накапливаться на потолке, откуда затем, набрав критическую массу, срываться вниз, нередко прямо за шиворот. Эти тоннели, никоим образом не напоминали полуобвалившиеся тоннели заброшенных штолен или катакомбы древних храмов, по которым Мордрет имел опыт блуждать ранее. К счастью, в природных пещерах, ему доводилось бывать ничуть не реже, и даже чаще, в силу банального преобладания численности таковых над покинутыми святынями и древними капищами, а тайны, что скрывались в их глубинах, были нередко куда более впечатляющими и ценными, чем любые рукотворные.
Ходы Свистящего ущелья - неоднородны в большинстве своем, как фактурой, так и высотой, и, хотя значительную часть времени, человек среднего роста, каковым был Мордрет, мог двигаться не сгибаясь, иногда приходилось вставать на корточки, однако непреодолимых препятствий на пути все же не встречалось. Потом, в определенный момент времени, своды тоннелей выровнялись, а углы приняли строгие очертания, так, что становилось ощутимым присутствие разумной жизни. Ведомый сгустком крови, к тому времени уменьшившемуся примерно наполовину от первоначального размера, Мордрет вышел в первую из череды пещер.
Зал - округлой формы, как одна из хижин туземцев Бегемотового берега, но в отличии от последних, устроен из камня, а не речной растительности и куда больше даже общинного дома. Мордрет сразу вспомнил это место, пускай и никогда не бывал здесь прежде, - вспомнил, по описаниям из журнала первой экспедиции, копию которого изучил со всей возможной дотошностью перед тем, как отправиться в Палингерию самому. На потолке, среди обломков сталактитов, росли кристаллы - они-то и создавали неровное мерцание по всему залу. Для Мордрета, как волшебника, проблемы плохой видимости не существовало, а вместе с ее отсутствием - не имелось и потребности в факелах или других переносных источниках света.
Здесь, на стенах, была изображена охота - очень частый мотив наскальной живописи. Первобытные люди обращали свои грубые копья на крупных травоядных животных, покуда за ними, из кустов пристально следили хищники, и в частности - небольшие животные, внешностью больше всего напоминающие гиену или койота, или же, вообще, - помесь и того, и другого. Они коварно готовились к броску, в тот миг, в который жертва ожидает смерти меньше всего - в момент триумфа победителя. Особенно часто, среди прочих образов, встречался образ гиены-матери, крупнейшей из стаи и первородной самки, а центральным изображением, объединяющим весь калейдоскоп картинок, было изображение ее, проглатывающей светило. Последнее, у многих культур, имеет символику мужского начала - образ отца и рода. В таком случае, из сочетания женского и мужского, просто обязано получиться что-то новое.
Несмотря на то, что живопись эта, вращалась вокруг совершенно иного культурного ядра, она была интуитивно понятна каждому, будь то образованный представитель высокоразвитого цивилизованного общества, из которого происходил Мордрет, или же - темный дикарь-туземец. Каждая пиктограмма, в совокупности заложенного в нее смысла, опережала то, что последует в дальнейшем.
Так, изучая пещеры и проходя их одну за другой, как по кусочкам собирая мозаику из образов, благо расположены залы были в логической последовательности, Мордрет, сочетая свои соображения и зная общепринятые, основанные на материале, собранном участниками первой экспедиции, сумел сложить более или менее внятную картину представлений аборигенов, - представлений о том, как устроена вселенная, а также их мнение на счет собственного происхождения.
Предки гиеноликих не были людьми - так они считали; считали, что произошли от союза дня и Долгой ночи - светила и матери-гиены, соответственно. Их тела, как следует из рисунков, были покрыты волосами, а звериные пасти щерились в оскале.
Понятие Долгой ночи в антропологии не ново: в широком спектре научных трудов по данной тематике, его трактовка и интерпретация варьирует от физического явления затмения - до названия конкретного исторического периода темных времен, который очень часто и даже почти всегда, пересекается или полностью замещает собой не менее известный термин Забытой эпохи. Иные же из исследователей, напротив, настаивают на исключительно метафорической трактовке Долгой ночи: их позиция, касательно смысла того или иного явления, ближе всего к исконному значению такового у культур, в источниках которых, последнее имело место быть упомянуто.
Точно так же, как и в случае с Долгой ночью, образ зверолюда, находит отклик в мифологии самых разных народов, в том числе и территориально разграниченных между собой - никогда не входивших в контакт друг с другом; он встречается почти на каждой из ныне перевернутых страниц истории древних хроник. Несмотря на широкую распространенность образа и сюжетов, построенных на его основе, в виду отсутствия достаточно крепкой и проверенной фактической базы, современным консервативным научным сообществом настойчиво не признается возможность существования зверолюдов в настоящем, а любая полемика, чаще всего, заканчивается обвинением инакомыслящего в шарлатанстве.
За очередным поворотом тоннеля взору Мордрета открылась огромная полость. К тому моменту заклинание кровного поиска полностью исчерпало себя, и он, не имея возможности повторить ритуал вне света Тура, уже достаточно продолжительный отрезок пути двигался наобум. Благо, были еще сквозняки и вездесущий свист, при правильном понимании природы которых, можно было примерно узнать, в каком направлении расположен выход из катакомб.
Каверну освещало большое скопление кристаллов, зажатых в месте, где сходились своды. Окраинная часть пещеры, была, кое-где, обработана вручную, но в основном, - все та же голая порода. Что же касается приблизительных размеров полости, то здесь, при желании, можно было разместить несколько деревушек племен аборигенов средней численности, вроде той, в которой обитало Племя белых копий и это - не учитывая высоту. В центре огромной пещеры, на небольшом островке породы, окруженном морем песка, находилось искомое Мордретом святилище, то самое, ради изучения которого спускался в ущелье, и к которому прежде, столь настойчиво вел его сгусток крови. Обычно, заклинание кровного поиска используют не так, но Мордрет, обладая острым живым умом авантюриста и знаниями оккультных наук, нашел оригинальное решение, основываясь на системе верований цивилизации зиккуратов. По его собственной гипотезе, племя, наскальную живопись которого, обнаружили члены первой экспедиции, и та поразительная схожесть между верованиями неизвестного этноса и культом древних Ултарцев, на которую позднее обратят внимание другие исследователи - все совпадения между ними, можно объяснить, банально, происхождением первой группы от второй. Сама по себе идея не нова, проблема состояла в принятии - в том, что магия, днем сегодняшним, занимает то же шаткое положение, что и многие другие явления, прежде воспринимаемые как данность. Подобно вере в существование зверолюдов, мирмихтиготеры или сфинги, столь много знаний безвозвратно утеряны, пропущены мимо ушей, сожжены вместе с трудами и их авторами, не пройдя цензуру, и лишь некоторые счастливчики, что в силу тех или иных причин были избраны - одарены или прокляты магией, сумели чуть больше прочих - непосвященных бездарей - приблизиться к истинному пониманию сути вещей.
В древней цивилизации зиккуратов верили, что мир состоит из четырех элементов: глины, песка, воды и крови - связующего звена между ними. Святилища строили в сочетании всех четырех начал. Таким образом, основываясь на одном из фундаментальных принципов магии, а именно - все меньшее стремится к объединению в нечто большее, применив заклинание поиска крови в близости к святилищу, он мог с высокой долей вероятности рассчитывать на то, что недостающий ингредиент устремится к объединению с другими, движимый желанием достичь целостности и совершенства в интеграции.
Увидев святилище, Мордрет по-детски счастливо сгримасничал лицом, уже предчувствуя новые зацепки и рост личного могущества. Будучи до некоторой степени посвященным в высшие материи, разум плута продолжал мыслить приземленно, но уже то, что в отличии от остальных своих коллег, он, в погоне за знаниями, был готов по-настоящему рискнуть собственной шкурой, забравшись гораздо дальше уютного черного рынка запретных фолиантов, - был готов штурмовать баррикады предрассудков на границе изведанного, - уже только этим заслужил среди других отступников и тайных служб Его величества лихую репутацию, одного из наиболее могущественных и печально известных волшебников своего поколения.
Мордрет хотел было двинуться напрямик к святилищу, но на границе, разделяющей камень и песок, остановился, предчувствуя скрытую угрозу, исходившую от обманчиво тихой, надежной и ровной песчаной поверхности. Примерно тогда же, его чуткое ухо уловило топот множества ног, и уже спустя мгновение, маг залег за камнями у тоннеля, из глубины которого, не так давно вышел. По мере того, как шум нарастал, усиливалась дрожь, и вскоре у мага сложилось впечатление, что он находится в эпицентре землетрясения.
Наконец, множество странных существ выметнулось целым табуном из глубины широкого прохода, на той стороне пещеры. Огромные личинки, их туши несло множество непропорционально крошечных по отношению к телу конечностей. Совершенно неизученный наукой вид - возможно именно эти личинки проточили ходы в недрах горы, соединив пещеры, в которых, уже гораздо позже, поселилось таинственное племя зверолюдов, образовавшееся на руинах павшей цивилизации зиккуратов и переселившееся, в последствии, сюда.
Самое же интересное началось, когда первые из личинок коснулись песчаного моря: словно кипяток, вырывающийся из земли гейзерами, в зонах вулканической активности, песок фонтанировал вверх, а в тех местах, откуда вырывался, образовывались воронки. Одна за другой, толстые и белые личинки, с противным скрежетом и визгом сползали вниз, на самое дно воронок, где в их мягкую податливую плоть тут же вцеплялись, ожидающие там хищники - мирмихтиготеры - представляющие собой ужасающую помесь льва и муравья, обладающую, к тому же, отдельными чертами рептилии и рыбы. Их тела, покрытые чешуей, сродни чешуи рыб, были муравьиными, поделенные на сегменты, и лапки имели муравьиные тоже, хвост - скорпионий, а голова - по форме, напоминала голову льва, только морда заканчивалась огромными жвалами, и грива состояла из живых гадов, шипящих и клацающих зубами. Последние были паразитами - не частью тела: на голове мирмихтиготеры свили гнездышко-колонию особи, так называемой, кобры-прилипалы, которая вела прикрепленный образ жизни на теле другой - свободноживущей формы, и была широко распространена среди фауны регионов Палингерии.
Когда последняя из личинок выметнулась в пространство пещеры, из темноты прохода, показались сами гиеноликие, устроившие личинкам гон. Мордрет застал зверолюдов во время охоты: мирмихтиготеры не могли переварить личинку целиком, а те части, которые были для них несъедобными, выплевывали наружу, где их, обваренных в кислоте, подбирали жители племени и использовали в качестве пищи, в уже готовом к употреблению виде. Для этого, у них с собой имелись приспособления - то, что изначально волшебник принял за копья, в действительности - удлиненные крюки, чтобы цеплять добычу.
Гиеноликие выглядели буквально так, как были изображены на собственных рисунках, то же касалось и мирмихтиготер, которым жители ущелья поклонялись, а вот личинок на стенах изображено не было, ну, или были те в других, неизвестных ему, секциях катакомб. Теперь они пировали и то и дело, выли на невидимую отсюда луну. По мордах зверолюдов текла синяя жижа, что у личинок выполняла функции крови. Эта же самая жижа пропитала песок, и видимо, что-то в устройстве сложного механизма святилища сошлось, так как она была принята им в качестве кровавой жертвы, как выяснилось по итогу.
Один из племени гиеноликих, не участвовал в общем пире - шаман - стоял поодаль и пристально взирал на алтарь. Со временем к нему присоединились остальные, насытившиеся члены племени во главе с вождем - сильнейшим самцом. Недоеденные остатки, при этом, они сложили в кучу, чтобы забрать в дальнейшем, не иначе как для женщин и детей, не принимавших активного участия в охоте. Шерсть вождя была огненно-рыжей, а размеры - куда больше среднего, так, что не приходилось сомневаться, каким образом он заслужил свой высокий статус. Собравшись вдоль края каменного помоста, кольцом породы окаймляющего песчаное море, охотники, празднуя успех, устроили дикие ритуальные пляски, выполняя акробатические трюки и вступая в шуточные схватки, воя, рыча и хохоча, в своеобразной манере общения, присущей только им - гиеноликим.
Тогда Мордрет ощутил, как мало-помалу, сгущается энергия в центре пещеры, где находилось святилище, это же ощутил шаман и завыл по-особому, а после и все остальные аборигены подхватили тот вой, вторя ему. Сначала редкие песчинки взмывали вверх, как первые предвестники чего-то великого, а затем - началась самая настоящая песчаная буря, с той лишь поправкой, что она была заключена в стенах пещеры. В пределах полости, буря охватила все, но главное - окружила святилище непроницаемым коконом песка. Своды тряслись и казалось, сейчас обрушаться, а место, где прежде было святилище, начало плавно опускаться вниз, в толщу песчаного моря, и по мере того, как оно опускалось, со страшным грохотом съезжал потолок пещеры, в невидимые пазы, а сквозь образовавшееся отверстие хлынул воинственный свет Тура, одиноко несущего свою вахту на фоне ночного неба, оросив все багрянцем, и вместе с ним - потоки свежего воздуха, пронеслись по ходам, вызвав мощнейший свист, который, должно быть, услышали, даже в мирно спящей деревне Племени белых копий. Тот свист и вой зверолюдов, слились воедино, а святилище исчезло, погребенное под песком до следующего гона, к огромному негодованию одного небезызвестного волшебника.