Маленький мальчик шел по раскаленному песку, он взбирался на бархан и спускался с него. Это был путь в никуда, мальчик не имел ни цели, ни надежды. Перед ним расстилалась пустыня, позади он не оставил ничего, кроме руин.
Его одежда превратилась в лохмотья, кожа, иссеченная частицами песка, загрубела. Он не пил уже три дня, не ел две недели, но оставался жив и продолжал идти вперед. Предки наделили его невероятной выносливостью, он был ултарцем. На то указывали его красные глаза и белая кожа.
Взобравшись на очередной бархан, особенно высокий, мальчик остановился. Далеко впереди он увидел черные точки и облака пыли. Это был караван, но что сулила ему встреча с людьми, спасение или новые испытания?
Весь день он следовал за караваном, и только ночью отважился приблизиться к нему. Вместе с тьмой пришел ночной холод, и люди, остановившиеся на постой, разожгли костры. Они выстроили из повозок стену на случай нападения бедуинов или ночных хищников.
Мальчик без труда преодолел их заграждения, не рассчитанные ребенка. Он не встретил караульных, те напились и спали на посту. Торговцы, охранники и переселенцы собрались вокруг огня, они пили, ели, пели и болтали.
На какое-то время мальчик замер без движения, слившись с мраком. Он лежал под одной из повозок, наблюдал и привыкал к обстановке, выжидал подходящего момента, чтобы осуществить задуманное. Он собирался украсть припасы.
У ближайшего костра сидел огромный мужчина в одежде кочевника. Его лицо уродовал длинный шрам, разделивший его на две половины по диагонали. Верхняя половина, пострадавшая больше нижней, была также деформирована. Мощный череп словно вдавили внутрь, глаз утонул в глазнице, только чудом не утратив способность видеть.
Возле грозного воина сидели две женщины, одна молодая, другая одного с ним возраста. Ни одна из них не отличалась красотой, но старшая косилась на молодую со злобой. Последнее же сложила свою голову на плечо мужчины. Он гладил ее волосы, а она его кормила.
Остальные люди у костра были менее примечательны. Они вели беседу, отдыхая от трудного дня и коротая время перед сном. Мальчик слушал, не понимая слов, но стараясь улавливать интонации.
- Через четыре дня будем в Дархуде; через три, если поторопимся, - сказал тощий старик с длинной бородой. Он сидел, сложив себе на плечо дорожный посох, а птичьи руки вытянув к огню.
- Куда спешить, Салазар? - спросил пестро одетый юноша, сидевший к мальчику спиной. Он обладал приятным голосом и, по всей видимости, хорошей наружностью, так как девушка, сидевшая рядом с воином, то и дело смотрела в его сторону.
- Доживешь до моих лет, поймешь, куда, - проворчал старик, потирая ладони.
- Надеюсь никогда не узнать, о чем ты говоришь... - беззаботно рассмеялся юноша.
- Фаруд, - сказала другая девушка, сидевшая рядом с ним. - Я устала, Фаруд, давай лучше завтра?
- Завтра ты устанешь еще сильнее. - Ответил юноша с раздражением. - Нас попросили спеть, мы артисты в конце концов, или кто, по-твоему?
Еще несколько человек, сидевшие у костра, поддержали его криками и подбадриваниями.
Вздохнув, девушка начала настраивать инструмент. У нее был острый слух, но в таких условиях, когда у каждого костра своя музыка, настроиться на нужную высоту было трудно, и это заняло больше времени, чем обычно. Фаруд недовольно косился на девушку и поторапливал ее, тем еще больше замедляя процесс. Наконец, полилась чистая мелодия, и Фаруд запел.
Его голос был красив, но его никто не учил петь, и у него не всегда получалось попасть в ноты. Временами он фальшивил, а хуже всего то, что он не понимал этого, так как вместо того чтобы сгладить неудачный момент, он обычно заострял на нем внимание.
Девушка, аккомпанирующая ему, подстраивалась под него, как могла, но чаще это выглядело так, будто они оба плохие музыканты.
Когда Фаруд закончил петь, послышались сухие аплодисменты, предназначенные больше поэту, сочинившему хорошую песню, чем ее посредственному исполнителю. На девушку и вовсе не обратил внимание никто, кроме старика, который взглянул на нее хитро и покачал головой.
- Хорошо, - вдруг сказал грозный воин и резко достал саблю из ножен. Сталь блеснула в свете костра и все, помимо двух женщин, сидящих по обе стороны от него, невольно отодвинулись подальше от кочевника. - Теперь спать.
Он провел по лезвию большим пальцем и, удовлетворившись его остротой, вернул его в ножны.
Спать никто не хотел, но все послушались кочевника, и через две минуты каждый лежал на своем месте.
- Пить, - сказал воин прежде, чем лечь, и старшая из его спутниц подала ему бурдюк. Глаза мальчика так к нему и прикипели.
Утолив жажду, воин лег, положив саблю в ножнах себе поперек тела. Женщины легли возле него, согревая его с боков, и сами об него греясь.
Возле других костров еще какое-то время кипела жизнь, но вскоре и там люди улеглись. Мальчик дождался, пока все уснут и вылез из своего укрытия.
Его ноги легко ступали по песку, и ни одна песчинка не зашелестела под его ступнями. Его ноздри среди прочих запахов стоянки различали аромат жареного мяса, все еще не до конца развеявшийся, но ничто так не манило мальчика, как вода. Он помнил, что воин пил из бурдюка, помнил, какого бурдюк был размера, таких запасов ему хватит надолго.
Воин спал тихо, почти бесшумно, даже женщины возле него дышали громче. Мальчик тем не менее различал его дыхание, слишком мерное для неспящего. За прошедшее время костер немного угас, но его пламя все еще было достаточно ярким, чтобы осветить изуродованное лицо воина. Страшный вид кочевника совсем не испугал мальчика. Несмотря на свой юный возраст, он успел повидать ужасов. Ултар, его родина, был одним сплошным кошмаром.
Он протянул руку и нащупал горлышко бурдюка, прицепленного к поясу кочевника. Он схватил его и хотел потянуть, но вовремя заметил ремешок, который бурдюк удерживал. Его ловкие пальцы быстро справились с ним, и вскоре бурдюк был у него в руках, тяжелый и почти полный.
Мальчик отвинтил крышку и жадно припал губами к горлышку. Первый же глоток воспламенил его внутренности, мальчик поперхнулся и закашлялся. Воин, спавший по-звериному чутко, проснулся и, мгновенно сориентировавшись, схватил мальчика за лодыжку. От испуга тот выронил бурдюк. Темная жидкость из его горлышка плеснула в костер, отчего пламя взвилось к ночному небу, озарив немую сцену. Огромный кочевник стоял, удерживая в одной мускулистой руке крошечного ребенка, который отчаянно, но безуспешно брыкался, пытаясь освободиться.
- Кто ты? - грозно спросил воин.
Мальчик ничего не ответил.
- Говори, или я отрежу тебе уши. - Пообещал кочевник, тряхнув мальчика за ногу, но тот не издал ни звука. Тогда он вынул саблю из ножен и приложил ее к одной из впалых щек ребенка, острием направив в сторону уха. Холод стали заставил мальчика успокоится, но и он не сумел развязать ему язык. Теперь мальчик молча висел в воздухе без движения.
- Ты что немой? - спросил воин в недоумении. Затем, чтобы разглядеть ребенка получше, он поднес его к огню. Языки пламени осмолили кончики белесых волос. - Кто или что ты такое? - прорычал кочевник, ошарашенный внешностью ребенка.
- Он ултарец, - раздался скрипучий голос. Салазар, мучаемый старческой бессонницей, ни на миг не сомкнул глаз. Когда ребенок отцепил бурдюк, он уже готовился закричать, но мальчик сам себя выдал, ему не пришлось вмешиваться.
- Ултарец? - переспросил воин, нахмурившись. - Ултар... Ултар, что за хребтом на севере? Я думал, это миф...
- Нет, это не миф, - ответил Салазар, садясь с кряхтением, - и у тебя в руках тому доказательство. Внешность мальчика в точности соответствует описаниям из древних свитков. Знаешь ли ты, что когда-то гор на севере не существовало? Легенды гласят, это ултарцы возвели хребет. Могучий народ, сведущий в магии, они говорили с богами на равных, а демоны им прислуживали. Все народы боялись их гнева и платили им дань. Все были счастливы, когда они ушли в добровольное затворничество. Однако, это все дела минувших дней. Что в Ултаре сейчас - тайна, покрытая мраком, и, как по мне, к лучшему. Тамошние знания не для наших умов, и вряд ли в будущем что-то изменится, ибо они не от мира сего...
- Ултарец или нет, теперь он не в Ултаре. К тому же он вор! - рыкнул кочевник, утомленный многословностью старика. - Не знаю, как у них там, но у нас воришкам руки принято отрубать.
- Я бы не советовал тебе его ранить, тем более отрубать руки.
- Почему это?
- Во-первых, - сказал старик нарицательно, - потому, что по преданиям у Ултарцев в жилах вместо крови течет лава. Ранив его, ты, во всяком случае, рискуешь испортить лезвие своей драгоценной сабли.
Кочевник тут же убрал саблю подальше от лица ребенка, к немалому его облегчению.
Раздалось противное карканье - Салазар имел обыкновение издавать эти противные звуки в моменты радости.
- Спокойнее, мой друг, спокойнее... Большая часть древних мифов содержит либо чушь, распущенную самими ултарцам, чтобы другие народы уверовали в их непобедимость, либо метафоры.
- Не шути со мной, - проворчал кочевник, не то окажешься на его месте. Салазар сразу же стал серьезен. - Ты сказал, во-первых, говори теперь, что во-вторых?
- Во-вторых, его нельзя увечить еще и по той причине, что на нем целом можно неплохо заработать, даже состояние сколотить, если нам будет сопутствовать удача.
- А, понимаю... Ты имеешь ввиду рынок рабов в Дархуде?
- Лучше бы, конечно, в Хабате. С другой стороны, Дархуд - город магов. Уверен, они многое отдадут за то, чтобы заполучить ултарца к себе в коллекцию.
- Хорошая идея, - решил кочевник, - а ты, стало быть, хочешь себе долю?
- Не в моих правилах отказываться от денег.
- Если бы не твоя подсказка, я бы скорее всего убил урода, или отрубил бы ему ноги и бросил умирать в пустыне, так что да, думаю, ты заслуживаешь, скажем, десятую часть от выручки.
- Добыча твоя, тебе и решать, - старик пожал сухими плечами, затем лег спиной к огню.
- Ей ты! - крикнул кочевник Фаруду, слух которого был туг на музыку, но чуток на скандалы и тайны. Он уже довольно долго лежал, прикидываясь, что спит. - Метнись к телеге за веревкой, помоги мне его связать.
Фаруд тут же поднялся на ноги и пошел к телеге. Если он и был недоволен, то никак этого не выказал. Даже начальник каравана не решался открыто выяснять отношения с суровым головорезом из-за его буйного нрава и тяжелой руки. Никто не знал его настоящего имени, его все называли Черепом, или рубакой, если были уверены в том, что он не слышит. Череп служил при караване охранником.
Когда Фаруд вернулся с веревкой, и кочевник уложил мальчика на землю, чтобы сподручнее было связывать, ребенок попытался удрать. В бурном прошлом Черепу не раз приходилось иметь дело с пленными, но даже он не ожидал такой прыти от него, выглядевшего совершенно выбившимся из сил. К несчастью, он был все-таки недостаточно прытким: Череп поймал его и ударил в висок эфесом сабли.
На следующее утро мальчик проснулся уже связанным. В телеге не нашлось для него места, поэтому они привязали его к кузову, частично развязав ноги. Он мог передвигаться только мелкими шажками, но скорость движения была черепашьей, поэтому за день он упал всего два раза. В первый раз человек, приставленный следить за ним, от нечего делать решил дать ему нагоняя хлыстом, каждый невольник проходит через такое крещение. Во второй раз он упал, когда в конце дня караван наконец остановился.
Его надзиратель ушел помогать другим готовится к ночевке, и мальчик, воспользовавшись этим, начал рвать веревки зубами, пытаясь распутать узлы. За этим занятием его застукал Череп и хорошенько его поколотил. Позже на глазах у мальчика кочевник избил его надзирателя за то, что тот оставил ребенка одного.
Вечером с ним занимался Салазар. Старика привел Череп. Перед тем как уйти, он что-то говорил ему с хмурым видом. Не знавший языка мальчик не понимал ни слова из их разговора, поэтому со страхом следил за его развитием. Череп ушел, оставшись недовольным, а Салазар сел перед мальчиком и какое-то время просто его изучал.
Он поворачивал его голову, подставлял ее разные части лучам заходящего солнца. Осматривал руки, то, как вены расположены под кожей, длину его пальцев, изучал тело в общем. Потом он что-то сказал, мальчик его не понял. И он повторил ту же фразу, но произнес ее по-другому, иначе расставив ударения. Так продолжалось до тех пор, пока он наконец не сдался, видимо, перепробовав все варианты, что пришли ему на ум. Тогда он в сердцах что-то выкрикнул и стал расхаживать взад-вперед. Мальчик испуганно следил за его движениями. Ребенок боялся не старика, а Черепа, которого тот мог позвать.
Старик не стал этого делать. Успокоившись, он вернулся к мальчику и, надавив ему на челюсть, вынудил открыть рот. Удостоверившись в наличии у ребенка языка, он несколько раз щелкнул пальцами перед его ухом, а затем резко заорал. Мальчик испуганно дернулся. Довольный произведенным эффектом, старик открыл рот и издал протяжный звук. Он несколько раз его повторил, а потом указал пальцем на мальчика. Тот сразу понял, что от него хотят, открыл рот, но сколько бы он не тужился, лучшее, что у него получилось, это тихий хрип.
Уже через час старик рассказывал за костром о своих открытиях.
- Это что-то феноменальное, - говорил он восторженно, - его язык на месте, и я не обнаружил каких-либо признаков болезни. Слышит он, по всей видимости, тоже прекрасно. Тем не менее в плане устной речи я не смог добиться от него ничего, ни на их языке, ни нашем, ни на одном из известных мне.
- Тебе известен язык ултарцев? - спросил Череп.
- Раньше я думал, что знаю несколько фраз, теперь уже сомневаюсь. Я заговорил с ним на их языке, но он меня не понял... Это может означать что-угодно. Я имел дело с древними свитками ултарцев, созданными тысячелетия назад. Кто знает, как изменился язык за это время? Да и они сами...
- Может, он просто тупой? - предположил Фаруд, прыснув со смеху. - У меня с братом такое: сам он здоровый лоб, но говорить начал ближе к пятнадцати-шестнадцати годам, а до того только мычал и меня колотил. Отец говорит, весь ум в мускулы ушел. Родители его любят.
- Чепуха, - отмахнулся Салазар. - С мышлением у него все отлично. За время нашего общения я научил его шести буквам. Не за часы, позвольте, за минуты.
- На что кому-то раб, умеющий писать? - раздраженно спросил Череп. - Не все благородные это умеют! Если он не может говорить, должен по крайней мере понимать, чего от него хотят. Научи его главному и не трать время попусту.
- Времени и так нет, - согласился Салазар, - я, конечно, постараюсь. Но за те два, максимум три дня, что у нас остались, обучить языку невозможно.
- Сделай, что можешь. Пусть выучит хотя бы основное.
- Тогда я буду с ним и днем и вечером, все время, что не сплю.
- Это сколько-угодно можно...
На следующий день, встав спозаранку, Салазар растолкал мальчика, и началось его обучение. Старик не пытался объяснить ему основы, принципы, на которых строится сложение слов и предложений. Он полагался исключительно на механическую память ребенка и обучал его только самому важному.
Через два дня случилась песчаная буря. К тому моменту, на их счастье, сплошные дюны стали чередоваться с каменистой местностью. Камни были разных размеров, от гальки и небольших булыжников до скал и даже каньонов. В одном из таких ущелий они остановились, чтобы переждать непогоду.
Каждый выход из ущелья закрыла стена песка. Направление ветра было очень удачным, внутрь почти не задувало. И лучи солнца не проникали внутрь тоже. Буря накрыла караван покрывалом, и даже безжалостное солнце Великой пустыни не могло пробиться через этот покров. Только изредка его яркий диск мелькал высоко наверху. В такие моменты просветления становились видны тени от струящегося песка, словно мириады белых мошек летали вокруг них.
К огромному раздражению Салазара мальчик постоянно отвлекался. Впервые старик видел его таким рассеянным. За прошедшие дни ребенок проявил себя как прилежный ученик. Некий минимум знаний, которому Череп просил его научить, мальчик уже усвоил, однако Салазар продолжал обучать его, теперь просто чтобы скоротать время. Кроме того, он испытывал любопытство. Ему было интересно, сколькому он успеет научить ребенка до прибытия в Дархуд.
Салазар раз разом проговаривал слова и рисовал палкой на песке, что они обозначают. Ближайшее окружение мальчик уже изучил, и старик перешел на то, чего ребенок еще не видел. Он отлично владел пером, но художник из него был скверным. Один и тот же образ приходилось множество раз перерисовывать, чтобы он стал похож на то, о чем старик думал.
Тревожно шумели верблюды, люди сидели, прислонившись к стенам ущелья спинами. Кто отдыхал, кто разговаривал. Женщины ухаживали за своими мужчинами, начальник каравана проверял груз.
Вдруг все залило красным светом, людей, животных, телеги, камни и песок. То был свет неизвестного происхождения, его источник находился очень далеко, но в то же время близко, с каждой секундой он приближался.
Казалось, свет видит только мальчик. Он озирался по сторонам, расширившимися от ужаса глазами смотрел то на бормочущего старика, то на женщин Черепа, прислуживающих ему, то на парочку музыкантов, разучивающих какую-то новую песню. Чувство угрозы не покидало его. Наоборот, со временем оно лишь крепчало, по мере того, как оттенки красного становились все более насыщенными, из головы мальчика исчезали мысли. В конце остался только страх загнанного в угол зверя.
Сияние достигло своего апогея, красный цвет переплелся с абсолютным мраком. Скалы вокруг рассыпались в пыль, плоть сползла с костей людей, и сами кости обратились в прах. Этот прах окутал веревки, которым мальчик был связан, превратив их в цепи.
Он лежал посреди черной долины, а перед ним возвышалось чудовищный монстр. Это был храм, здание, спроектировать которое не под силу человеку, тем более построить. Оно состояло из множества лестниц и плит, сопоставленных под самыми разными углами, зачастую совершенно невозможными. Колоны подпирали своды гигантского акведука. Словно дикий плющ, он оплел все здание, как вампир присосался к нему. По акведуку струилась кровь. Именно она сияла, окрашивая весь мир в красный. Тьма же не имела источника, она просто была.
Мальчик знал, что перед ним. Зиккурат, от которого он бежал. Храм звал его, как и всех беглецов. Как бы далеко мальчик ни зашел, где бы он ни прятался, зиккурат всегда найдет его, найдет и позовет обратно.
Стены в центре зиккурата пришли в движение, они поднялись точно исполинские веки, явив взору оцепеневшего мальчика, ужасный глаз. Он сиял чистым рубином и смотрел прямо на него.
- Сюда! - Раздался голос у него в голове. - Ко мне, дитя... Ко мне... Ближе...
Мальчик ощутил резкий рывок, цепи тащили его во мрак. Еще один рывок, и еще один...
- Ближе... Еще... Еще...
Он попытался закричать, но только хрип раздался из его горла, схваченного невидимой когтистой лапой. После очередного рывка его голова наскочила на камень, он ударился об него затылком и потерял сознание.
- Какого черта это было?! - кричал Череп, одной рукой прижимая старика к стене, другой сжимая обрывки веревок.
- Я никогда не видел ничего подобного...
- Мне все равно, что ты видел, старое мясо. Лучше скажи мне, как он смог порвать их?! У него же руки тоньше, чем струны у этих бездельников!
Мальчик медленно приходил в себя. Все его тело болело, а сильнее всего спина. Ее точно подрали койоты. Голова болела немногим меньше спины и была тяжелой, почти чугунной.
Он открыл глаза, и свет ударил в них. Прямо над ним посреди чистого неба пылало солнце. Буря закончилась и, судя по всему, давно.
Мальчик приподнялся на локтях, чтобы опереться спиной на стену ущелья, однако вместо того, чтобы найти опору, он упал. Скривившись от боли, мальчик извернулся всем телом и увидел стену в восьми футах от себя.
Он лежал посреди ущелья, но не помнил, как оказался здесь. Он не мог переместиться сам, поэтому сделал вывод, что его перенесли, пока он спал. Он по-прежнему был связан, даже туже, чем раньше. Приглядевшись, он увидел, что веревки новые, эти были гораздо толще прежних, и его тело опоясывало большее число витков.
- Эй, поглядите-ка, а малой-то ваш, похоже, очнулся! - крикнул Фаруд, сидевший неподалеку и настраивавший инструмент.
Череп тут же отпустил старика и подскочил к распростертому мальчику. Ноздри кочевника широко раздулись, его изуродованное лицо, искаженное гримасой ярости, выглядело еще уродливее и устрашающе, нежели обыкновенно.
Не особо задумываясь о том, что он делает, Череп схватил мальчика за волосы и поднял его над землей. Ребенок издал странный звук, походивший одновременно на крик и на вздох, но слишком тихий, чтобы быть первым, и слишком громкий, чтобы быть вторым. Его лицо исказилось болью, но даже теперь он не мог толком выразить ее с помощью голоса.
Не такой реакции ждал Череп. Он просто смотрел на беспомощного мальчика секунд десять, а потом, обернувшись к Салазару, сказал: - Что с тобой, что без тебя - один хрен он немой. Ничего ты не добился, так что даже не заикайся при мне о деньгах, когда я его сбагрю.
- Ну, знаете ли, я ведь и не обещал, что он заговорит, - сказал старик обиженно. - Я брался его обучить пониманию отдельных слов и выполнил свою часть уговора. Если с ним заговорят, то в большинстве случаев он поймет, чего от него хотят.
- Хм... Он утверждает, что ты понимаешь меня. Это так? - спросил Череп мальчика. Так как кочевник держал его за волосы, он не мог кивнуть, поэтому тихо что-то промычал в ответ.
- Тогда, - сказал Череп, приблизив ребенка к себе, - слушай меня внимательно. Если за время нашего путешествия ты еще раз повторишь этот фокус с веревками, я отрежу тебе язык. Раз уж ты все равно им не пользуешься, то, думаю, потеря данного органа не слишком отразиться на твоей стоимости.
Сказав это, Череп отпустил его волосы, и мальчик опять оказался на бугристом и твердом дне ущелья. На ладони кочевника между тем не осталось ни одного его волоса.
- Однако, крепкие, - проворчал Череп, - из них можно веревки вить... Ей, жена! Иди сюда...
Старшая из женщин подошла к нему.
- Займись им, - велел кочевник, когда она взглянула на него вопросительно. - Отстриги его, в Дархуде только свободным разрешено носить длинные волосы.
Лишь когда Череп удалился на достаточное расстояние, женщина позволила себе выразить недовольство. Она пнула мальчика в живот и сплюнула в пыль перед его лицом. Затем сама ушла к телегам и вскоре вернулась с очень старыми, ржавыми ножницами. Подобными состригают шерсть с овец.
Конкретно данные ножницы были уже давно ни на что не годны. Из-за ржавчины их постоянно клинило, отчего боль при стрижке становилась невыносимой. Тем не менее альтернативного варианта не имелось, но и если бы он был, то вряд ли бы пленника стали стричь другими ножницами. В конце концов он безродный раб, а не принц какой-нибудь.
Женщина села рядом с мальчиком и положила его голову себе на колени. Она кое-как разъединила две половины ножниц и положила белую прядь между них, а затем с силой свела ушки вместе. Послышался удивленный возглас, и два осколка железа упали на камни. Мальчик повернул голову и увидел, как изумленная женщина смотрит на обломки в своих руках. Она подняла осколки с земли, сложила все вместе, будто не веря, а потом, видимо, смирившись с тем, что это уже никак не исправить, все бросила, столкнула голову мальчика со своих колен и направилась к начальнику каравана, который ей ножницы выдал.
Послышались крики и ругань. Сначала кричала жена Черепа на начальника каравана, затем начальник каравана кричал на жену Черепа. Через две минуты кочевник притащил ее к мальчику. Череп поднял один из осколков, оставшихся от ножниц, попробовал его согнуть, тот разломился пополам.
- Дура, это просто железо дрянное, - сказал он с досадой, но в то же время с облегчением, - а ты сразу о магии, о колдовстве. Баба, что с тебя взять. Смотри сама, сейчас я обстригу его в два счета.
Кочевник подтащил мальчика к стене и прислонил к ней. Там он выхватил саблю из ножен, схватил как можно больше волос в свою огромную, грубую ладонь и поднес их к лезвию сабли... Он старался со всем усердием, но не смог их отрезать, ни один волосок не упал с головы ребенка.
Череп отвесил ему оплеуху, вернул саблю в ножны и ушел, ни слова не сказав. Его жена была достаточно умна, чтобы спрятать глаза и сделать вид, что она не видела неудачи мужа, иначе бы он наверняка ее избил.
Буря прошла, но время было позднее, и начинать движение не имело смысла. Путники решили заночевать в ущелье. В ту ночь костер был только один. Ветер, проносясь по ущелью, то и дело вздымал высокое пламя вверх или наклонял его в разные стороны. Люди поэтому держались от огня на порядочной дистанции.
Мальчика пугали тени, которые отбрасывали на стены беспокойные языки пламени. Путников пугал мальчик.
- Я сидел и учил его, - рассказывал Салазар вполголоса. - Все шло своим чередом... Ну разве что он вел себя не так, как обычно, был каким-то рассеянным. А потом я слышу, он хрипит. Смотрю, а у него глаза закатились, и пена изо рта, зубы стучат. Потом все тело ходуном, я уж думал агония, а после - словами не передать! - это была какая-то магия: представьте себе, кожа на его руках вздулась, словно из ниоткуда появились мышцы. Он притом стал бледнее мертвого, а все его сосуды проявились теле, как чернила на пергаменте. Затем веревка лопнула, и он, освободившись, пополз вперед, подобно какому-то ящеру, его влекло к выходу из ущелья, к буре. Я пытался схватить его, но он меня отбросил, как подушку - и откуда только силы взялись у такого-то? Череп вовремя вмешался. Он ударил его по затылку, не дал сбежать. Вот как все было.
- Проклятый урод, - сказал Фаруд, глядя во тьму, где, дрожа от холода, лежал связанный мальчик. - Не по себе от него.
- Уже недолго осталось терпеть, - ответил Череп. - Дойдем до Дархуда, сбагрим его там и дело с концом. Давайте спать лучше.
Дархуд был городом, выросшим на развалинах другого города, который, в свою очередь, вырос на руинах древней империи. И сколько их, таких империй, было здесь до той, не скажет ни один историк.
Когда местным вздумается построить новое здание, они не покупают для этого материалы, они просто идут к ближайшему храму, богов теперь неизвестных, или к упавшему минарету, и разбирают все по кирпичику. Издалека кажется, Дархуд необъятен. Его площадь и правда велика, но из нее хорошо если десятая часть населена.
Мальчик не испугался большого города. Он родился и вырос в месте, куда более огромном. В гигантском кладбище целого народа, его народа, заживо погребенного там. Дархуд по сравнению с тем кладбищем был песчинкой в море песка, но и песчинка может ослепить. Дархуд же, напротив, сделал так, что он прозрел. Этот город показал мальчику новый мир, в котором ему суждено было жить.
Перед въездом в город они спрятали его в телегу, чтобы избежать ненужных расспросов и возможных проблем. Несмотря на отсутствие видимости, мальчику сразу понял, когда они приехали, даже не по тому, что телега остановилась. Еще раньше он ощутил вонь немытых тел, голоса и стоны. Он услышал также хлесткие удары плети и крики боли. Он пока еще не знал, что издает такой звук, какой ужасный инструмент заставляет людей так кричать, но очень скоро ему предстояло это выяснить.
Тряпье, отделяющее кузов от внешнего мира, разъехалось в стороны и внутрь забрался Череп. Телега заскрипела от его веса. Он ловко перелез через все тюки, и нацепил мальчику на голову мешок. Мальчик весь поместился в него, и Череп, забросив мешок себе на плечо, вылез из кузова и понес его куда-то.
Мальчик не знал, куда его несут, но понимал, что сейчас решается его судьба, его сердце трепетно стучало. Раз или два Череп останавливался и говорил что-то кому-то. Наконец он остановился надолго, и мальчик понял, что они пришли. Стоило ему об этом подумать, как Череп снял мешок с плеча и бросил. Затем, не дожидаясь, пока мальчик вылезет, он схватил мешок в области ног ребенка и вытряхнул его наружу.
Мальчик упал на раскаленную мостовую. Он ощутил себе куском мяса на сковородке. Он тут же вскочил и замер, пораженный столпотворением.
Его окружали люди, мужчины, женщины, старики, другие дети, как он, и не такие, как он, с родителями и слугами, в богатых нарядах, не рабы.
Сначала выбирали богатые и влиятельные, потом те, у кого денег и власти поменьше, наконец, начальники артелей, которым было выгоднее купить раба, чем содержать наемных рабочих. Старых и больных, ни на что не годных оставляли догнивать в клетках, где они умирали на солнце. Их кормили и поили с каждым днем все меньше, пока совсем не забывали о них. В следующий раз о них вспоминали, когда нужно было освободить клетки для новых торгов.
Тяжелая ладонь Черепа лежала на плече мальчика, пригвоздив его к мостовой. Люди подходили, смотрели на него и уходили. Мальчик выглядел слабым, болезненным, но главное, он был уродлив. К нему подходили не чтобы оценить, а чтобы посмеяться над ним.
- Фу, какой урод!
- Интересно, где такие водятся?
- Какой бледный, он жив вообще, или это неупокоенный?
С каждым таким выкриком ладонь Черепа все сильнее сжималась на плече ребенка.
Прошло полчаса, а ситуация только ухудшилась. Людей стало больше, они ходили туда-сюда, загораживая товары. Торговцам приходилось кричать, чтобы привлечь к себе внимание.
- Ты говорил, его с руками оторвут? - прорычал Череп рядом стоявшему Салазару. - Что-то я не вижу, чтобы вокруг было полно желающих его купить!
- Я говорил о магах, пока что ни один из них к нам не подошел. Обычным же людям на что ултарец?
- А как узнать мага?
- О, поверь, когда увидишь колдуна, ты сразу поймешь, что у него за ремесло. Правда, они люди занятые, могут посылать на рынок слуг вместо того, чтобы самим приходить, и тогда не факт, что их посланники поймут, кто перед ними, ултарец или просто урод. Было бы лучше, если бы мы стали их зазывать, как делают все, вот только я стар и быстро сорву себе голос.
- Ненавижу такое! - проворчал Череп, но, видимо, понимая, что совет дельный, сам начал кричать: - Ултарец, чистокровный ултарец! Подходите, не упустите ваш единственный шанс приобрести чистокровного ултарца!
Его раскатистый бас привлек внимание людей, подходить стали чаще, но покупать мальчика, как и раньше, никто не хотел.
Вдруг в толпе неподалеку раздались крики, и Череп увидел огромную повозку, которую тянули двадцать рабов. Погонщик хлестал их бичом по окровавленным спинам, и если у кого-то из них не получалось сдержать болезненный крик, он бил того еще раз.
На вершине повозки находилось ложе, прикрытое балдахином. Его шторы то и дело раздвигались толстыми, украшенными перстнями пальцами, из-под ногтей которых торчали иголки. В образовавшейся между шторами прорехе возникало лицо, лоснящееся от пота. В нос и ушли были вставлены булавки. Вид этого человека пугал, но не так, как пугал вид Черепа. Не брутальностью он внушал, а развращенностью и некой необъяснимой потусторонностью.
Процессия просто проезжала мимо. Бывалые работорговцы, зная, что таинственного господина обычный товар не интересует, попросту не обращали на повозку внимания. Только если она ехала прямо на них, они уходили с ее пути.
- Гляди, вот и маг, - сказа Салазар, указав на повозку.
- Это маг? - удивился Череп. - Он скорее похож на правителя!
- То, что он маг, не означает, что он не может быть и правителем тоже. Это Тилакур, один из пяти сильнейших магов Дархуда. Большая удача, что он решил посетить невольничий рынок именно в этот день. Рабов, уж поверь, у него предостаточно.
- То есть где-то здесь ездят еще четыре такие повозки?
- Скорей позови его!
И Череп принялся кричать в два раза громче. Люди стали шарахаться от его выкриков, и пробегать мимо быстрее. Повозка была тяжелой и двигалась очень медленно, когда она поравнялась с Черепом, маг не выглянул из-под балдахина. Череп рвал себе голосовые связки, но маг не показывался, а повозка продолжала катиться вперед.
- Не спускай с него глаз, - велел Череп Салазару и направился через толпу прямо к повозке.
- Боги, что задумал этот сумасшедший, - прошептал Салазар, глядя в спину кочевнику. - Нас четвертуют, нам отрежут головы, нас бросят в змеиную яму или скормят аллигаторам...
Череп подбежал к телеге и попытался залезть на нее. Погонщик ошарашенно посмотрел на него, а затем хлестнул бичом. Череп выставил руку, и бич намотался ему на запястье. Он дернул, и погонщик полетел вниз, а кочевник продолжил свое восхождение.
Когда он потянулся к балдахину, его шторы резко раздвинулись, и тяжелый скипетр обрушился кочевнику на лоб. Череп упал на мостовую. Уже оправившийся от падения погонщик придавил грудь кочевника коленом, желая вновь обрести доверие хозяина.
- Безумец! - воскликнул маг высоким голосом. - Ты знаешь, кто я? Знаешь ли ты, что я делал с людьми и за меньшее?
- Поверьте, господин, когда вы услышите, с чем я к вам пришел, вы не убьете меня, но вознаградите.
- Неужели... Твой голос, я узнаю его... Это же ты кричал об ултарце? Обманщик, тебе не следовало искать со мной встречи, я прекрасно тебя расслышал. Ултара не существует, глупец! Ултар это миф, придуманный дураками, чтобы пугать ими еще больших дураков и трусов.
- Но что, если вы ошибаетесь, что, если Ултар есть на самом деле, а я предлагаю вам купить живого ултарца? Подумайте, ведь такой шанс выпадает раз в жизни, так не упустите же его.
- Я ошибаюсь? - лицо мага потемнело, как небо перед грозой, но вместо раската грома последовала вспышка смеха. Тилакур всегда смеялся громко, гомерическим хохотом. - Хорошо, - сказал маг, отсмеявшись, - веди ко мне своего ултарца, я погляжу на него, и если правда моя, ты будешь молить о быстрой смерти.
Он сделал знак погонщику, и тот отпустил Черепа. Кочевник встал и, оглядевшись, увидел, что вокруг повозки образовалось пустое пространство. Люди стояли поодаль и глядели на то, что происходит. Черепу не пришлось куда-либо идти, он сразу же увидел Салазара и мальчика и подозвал их.
Медленно, словно нехотя, старик приблизился, ведя за собой ребенка. Тот поначалу упирался, но затем сдался и пошел быстрее. По мере того, как он приближался, маг смотрел на него со все большим удивлением. Первым делом, когда ребенок оказался перед ним, он провел пальцем по его коже. Между пальцем и кожей пробежали разряды. Мальчик от прикосновения вздрогнул, а маг отдернул руку.
- Утроба Нариштар! - воскликнул он. - Если это подделка, то такой искусной работы я еще не видел.
- Посмотрите в его глаза, и скажите, разве я вру? - Череп схватил мальчика за волосы, и резко поднял его голову, открыв изумленному магу лицо ребенка. В его красных глазах был страх и еще что-то темное в глубине его зрачков.
Маг поднес к груди мальчика палец и нацарапал на ней знак иголкой. В ту же секунду, как маг его закончил, знак загорелся, точно порох, и почти сразу же погас. Череп отшатнулся, а Салазар, напротив, наклонился вперед, чтобы разглядеть символ получше. Мальчик прохрипел что-то и умолк, на его груди осталась черная татуировка.
- Такая скорость реакции потрясает! - прошептал колдун. - Да, несомненно, это то, что мне нужно... Из него выйдет отличный сосуд...
- Я очень рад, что хоть кто-то, наконец, оценил наш товар по достоинству, - сказал довольный Череп. - Давайте, теперь обсудим условия сделки.
- Сделка? - сказал маг резко. - Какая еще сделка? После того, что ты сделал, я бы на твоем месте был рад тому, что о тебе забыли.
Скрипнув зубами, Череп потянулся к сабле. - Мне все равно, что ты можешь, - прошипел он сквозь зубы, - уверен, моя рука быстрее твоей магии.
Колдун рассмеялся.
- Да шучу я, шучу, любезный. Нечего здесь обсуждать. Ей, Нинус, озолоти их!
Нинус, погонщик рабов, бросился к повозке и вернулся с двумя мешками золотых монет. Он бросил их под ноги Черепа и Салазара. Прежде чем старик успел наклониться, Череп поднял оба, развернулся и, несколько раз поклонившись магу, быстро пошел прочь. Он, похоже, опасался, что колдун передумает. Однако тот лишь стоял и смотрел ему вслед со снисходительной улыбкой.
Погонщик схватил мальчика и ловко, как обезьяна, на которую он был похож, взобрался на повозку. Там он забросил связанного ребенка в один из стоявших наверху сундуков и, захлопнув крышку, спустился вниз, чтобы помочь магу вернуться к себе в ложе. Вскоре он уже хлестал по спинам рабов, а повозка катилась через рынок и, оказавшись за его пределами, направилась прямо к дворцу Тилакура. То, за чем они ехали, они получили.
Череп от рынка направился прямо в караван-сарай, где остались его жены и остановился весь караван. Они отъезжали через три дня. Такой срок нужен был для того, чтобы продать все товары и всем необходимым закупиться, а пока что можно было пить, не беспокоясь о том, что бедуины застанут тебя врасплох и есть, насколько позволяло содержимое кошелька.
Кочевник шел быстро, и Салазар вскоре отстал. Он нашел Черепа в его комнате в караван-сарае, где тот хвалился перед женами деньгами. Содержимое кошельков уже было высыпано на стол. Женщины сидели за ним и пересчитывали монеты.
- Что насчет моей доли, - сказал старик, - у нас был уговор, как мне помниться?
- Он даже не спросил его имени, - лениво ответил Череп, - я бы смог продать мальчика и без твоих уроков, но за то, что ты сдержал меня в ту ночь, так и быть, получай причитающуюся награду.
Он отделил от горы монет три самые маленькие и пододвинул их к Салазару. Тот подошел и сгреб их в ладонь, поворошил пальцами. "Мог вы вообще ничего не дать, - подумал старик, - нужно брать; наглеть нечего перед этим рубакой, он на все способен". Вдруг он ощутил что-то кожей, взял одну из монет и взглянул на нее более пристально. Он увидел, как на золотом кругляше проступают грани символа, похожего на тот, что нарисовал маг на груди у мальчика. Руки старика задрожали, и он едва не выпустил монеты, но сдержал себя. Он коротко кивнул Черепу и вышел из комнаты.
Кочевник, удивленный тем, что старик не стал давить на жалость в попытках выпросить еще, пожал плечами и вернулся к пересчету монет.
Выйдя из комнаты, старик поспешил как можно быстрее потратить проклятое золото. Он заказал себе лучшие блюда постоялого двора, а на оставшиеся деньги купил выпивки. Он набросился на еду с таким аппетитом, какого даже сам не подозревал у себя. Он продолжал есть, пока на блюдах оставалась пища, выел все до последней крошки, а затем принялся пить. Выпив бурдюк вина, он решил, хватит, но не смог остановиться. С ужасом он наблюдал за тем, как его руки берут очередную емкость, открывают ее, подносят ко рту и выливают в горло. Он дико косился на людей, но те и не думали помочь ему, только смеялись над ним или и вовсе не замечали.
Управившись с пересчетом денег Череп вместе со своими женами пошел ужинать. В постоялом дворе всегда шумно, но только войдя в зал для трапез, кочевник увидел, что шум сегодня по другому поводу. Все обступили один столик, на котором лежал труп в состоянии худшем из всех, что он видел за свою жизнь.
Из всего тела мертвеца жира не набралось бы и капли, как и других жидкостей. Он весь иссох и походил на мумию. Глаза с невыразимым ужасом уставились в никуда, но каждому казалось, что мертвец смотрит прямо на него.
- Он был, конечно, старым, но совсем не выглядел так, словно собирался умирать. Всего поназаказывал, я думал он ждет друзей. Но он сам начал есть, я на время упустил его из виду, а потом, смотрю, он хрипит, и прямо на глазах тает. Раз, и уже покойник... - Рассказывал работник караван-сарая его владельцу.
- Он заплатил тебе?
- Сами смотрите. - Работник вытянул ладонь, на ней лежали три золотые монеты.
Владелец быстро схватил одну и попробовал на зуб.
- Высшая проба! - сказал он, довольно осклабившись. - Ты хорошо потрудился.
Череп, слышавший и видевший все это, побледнел.
- Мне что-то перехотелось есть, - сказал он женам.
- И что же нам прикажешь, голодать? - спросила младшая, и старшая молчаливо ее поддержала.
- Иногда голод полезнее сытости, - буркнул Череп.
Он вернулся к себе в комнату, лег на ложе, положив саблю поперек тела, и принялся думать, не спуская глаз с мешочков с деньгами.
"Я должен был догадаться, что все не так просто. - Рассуждал он. - Ведь с магами шутки плохи. На что сильному идти на сделку, если можно все забрать, не заплатив ничего? Я сам бы так поступил на его месте. Что же мне делать с этим проклятием? Избавлюсь ли я от него, если выброшу все золото, или же, раз я его касался, оно будет преследовать меня везде?"
Мысль выбросить золото и правда занимала его какое-то время, но чем дольше он смотрел на деньги, тем слабее становилось его сопротивление. В итоге он уступил алчности и уснул.
Во сне он был магом, он сам ездил на колеснице, запряженной рабами, и это ему прислуживал погонщик. Он жил во дворце, имел сотню наложниц и купался в золоте.
То, что он застал при пробуждении, являлось полной противоположностью его грезам. Была глубокая ночь, он лежал один на своем ложе в кромешной тьме. Вдруг ему почудилось, что тьма перед ним движется. Он услышал шаги, что-то подбиралось к нему. Его первой мыслью было вынуть саблю из ножен, однако руки его не послушались, и все тело отказывалось ему служить, он был парализован. Между тем чудище подбиралось все ближе. Он мог слышать его хриплое дыхание, оно что-то шептало на языке демонов. Чувство страха вошло в Черепа через врата, о которых можно забыть, но которые никогда не закрываются насовсем. Он привык внушать страх, но не привык сам его испытывать. Он думал, что подчинил себе его, но страх лишь ждал момента слабости, чтобы вернуться.
Звуки шагов стихли, и по дыханию, громкому и зловонному, он понял, что чудище стоит прямо над ним. Он ощутил его прикосновение, холодное, отозвавшееся во всем теле дрожью. Оно взгромоздилось на него, и он стал задыхаться. Пасть чудовища прильнула к его губам, высасывая из него последний вздох. В глазах начало темнеть, и он понял, что, если сейчас он ничего не предпримет, то умрет. Он молился всем богам, имена которых помнил.
Освобождение пришло так же внезапно, как и пленение. Его руки сработали быстрее мысли. Он обнажил саблю и вогнал сталь чудищу в брюхо, а затем одним движением сбросил его с себя. Существо хрипело и извивалось на полу, его лапы бессильно скользили по лезвию, размазывая кровь. Череп стоял над ним, глядя с отвращением и в то же время победно: проклятие мага убило немощного старика, но не смогло сразить воина, боги на его стороне, а значит, он неуязвим.
Стоило ему это подумать, как из тьмы на него прыгнуло еще одно чудовище, подобное первому. Он выхватил саблю и нанес удар снизу вверх, распоров монстру брюхо и грудь. Издав громкий вопль, чудовище упало замертво. Этим криком оно привлекло других монстров, которые стали ломиться в запертую дверь.
"Да что же это?! - думал Череп. - Сколько же вас здесь, ублюдков?!"
В комнате не было окон, только узкая бойница ближе к потолку, через которую не пролез бы даже ребенок. Бежать было не куда, и Череп сделал лучшее, что мог сделать - занял оборонительную позицию. Он прижался спиной к стене, выставил перед собой саблю и стал ждать.
После очередного мощного толчка засов не выдержал, и дверь распахнулась настежь, ударившись об стену. В проеме показались монстры с длинными паучьими лапами, заканчивавшиеся одним длинным лезвием. Оглядевшись и увидев распростертые тела чудовищ, они заскрежетали жвалами и бросились к кочевнику. Он встретил их ураганом стали.
Один за другим пауки падали, подкошенные мощными ударами. Но их было слишком много на одного воина, даже такого сильного и опытного, как Череп. Они иссекли его ноги, и потеря крови, текущей из множества порезов, поначалу лишь раззадоривших его, дала о себе знать. Его голова закружилась, и он пошатнулся. Чудовища тут же бросились к нему и пронзили острыми лапами. Даже так, умирая, он продолжал отбиваться и уложил еще двоих прежде, чем сознание покинуло его навсегда.
- Безумец! - воскликнул хозяин постоянного двора, глядя на бойню, учиненную в одной из его комнат. - Убить собственных жен, притом верных! За что, спрашивается? А я ведь знал его и раньше, он не раз останавливался у меня. Никогда бы не подумал, что наше знакомство так закончиться. Слыл он, конечно, тем еще головорезом, но на всех подряд не бросался, как сейчас. Порчу на него навели, что ли?
Зеваки походили к проему, смотрели, качали головой и уходили. Все стены, пол и частично потолок были залиты кровью. То тут, то там валялись отрубленные конечности и изуродованное тела. У дальней стены полусидел-полулежал, склонив голову, Череп. В его груди было множество дыр от вонзившихся туда мечей. Немногие из владельцев того оружия уцелели. Еще не одну ночь те, что выжили, пили, чтобы забыть.
После того, как тела убрали, а комнату обыскали, внутри не обнаружилось ничего, кроме багажа Черепа, никакого золота, ни единой монеты. Нищие Дархуда, которых в этом славном городе были полчища, могли наблюдать в ту ночь интересное, но отнюдь не редкое явление: монеты котились из одного кармана в другой, в буквальном смысле слова.
Выскочив из окна постоялого двора, залитые кровью, они весело запрыгали по камням. Миновав множество улиц и переулков, проскочив площадь невольничьего рынка, они прибыли к одному из богатейших дворцов Дархуда. Он принадлежал Тилакуру.
Статуи, окружавшие изгородь дворца, эти недремлющие стражи, не встали на пути у монет, и вскоре они по очереди, одна за другой, заскочили в замочную скважину сундука, из которого днем их достал погонщик.
Через замочную скважину сундука мальчик смотрел на улицы города. Большую часть вида заслоняло брюхо Нинуса, которое трепыхалось каждый раз, когда погонщик замахивался хлыстом. Несмотря на столь серьезное препятствие, мальчик смог изучить путь от рынка к дворцу Тилакура. Делал он это без плана, из чистой безысходности. От одного сурового хозяина он попал к другому, куда более страшному. И с первым хозяином нечего было помышлять о бегстве, идея сбежать от второго представлялась мальчику невозможной, несбыточной мечтой.
Перед дворцом повозку затрясло. Дорога здесь была старой, с прошлой ее починки прошли сотни лет. Многие из камней за это время расшатались или выпали, оставив после себя выбоины. Тилакуру было по карману нанять рабочих, но он не любил тратить деньги, а компании предпочитал уединение. Дурная слава опережала мага, и люди не селились вблизи его владений. Никто не хотел стать новым подопытным.
Они въехали через открытые врата, и мальчик увидел одну из уродливых статуй, стороживших дворец. Она испугала его, и он отпрянул от замочной скважины. Ему вспомнилась столица Ултара, Новый тион, из которого он был родом. Он вспомнил статуи на площади перед зиккуратом, которые в ночь жатвы оживали и приносили храму кровавую жертву. Неизвестному скульптору удалось, пусть и грубо, отобразить толику ужаса тех жнецов. И даже толики сходства с ними было достаточно, чтобы вселить в душу страх.
Повозка остановилась. Нинус, открыв сундук, достал из него мальчика и взвалил его себе на плечо. Тогда пленник впервые увидел место своего заключения.
Иные дворцы напоминают крепость, дворец Тилакура был похож на загородный дом. Он находился на границе населенного Дархуда, можно сказать, что в пригороде. Передним крылом это была новостройка, задним дворец прилегал к старинному минарету, чудом не обрушившемуся за тысячелетия запустения. Тилакур нашел его и восстановил. Он преобразил многое, но не изменил сути постройки: как и прежде, на вершине башни находилась обсерватория.
- В камеру его, - велел маг Нинусу, - я займусь им позже. Позову, когда надо будет его привести. А до тех пор велю тебе меня не беспокоить. Мне нужно собраться с мыслями.
Нинус поклонился хозяину. Во дворец они вошли вместе, но затем их пути разошлись. Тилакур направился ко входу в минарет, Нинус понес мальчика в противоположном направлении.
Пройдя через неприметную дверь, он спустился в темницу и, открыв одну из тамошних камер, забросил туда ребенка. Сделав это, он тут же захлопнул дверь камеры, ее засовы задвинулись сами по себе. Мальчик услышал удаляющиеся шаги и грохот еще одной двери наверху. Нинус ушел, и он остался во тьме один. Это был лучший момент за последние дни.
По тому, как уверенно Нинус ориентировался во тьме темницы, мальчик сделал вывод, что он регулярно спускается в подземелье.
"Если сюда часто приводят пленников, - думал мальчик, - значит, один или два вполне могут все еще быть здесь".
И он стал вслушиваться. Он вскоре привык к стуку капель и странным вздохам, которые издавал ветер, проникая внутрь неизвестными мальчику путями, но за несколько часов не услышал ничего похожего на дыхание человека или тем более на человеческий голос. Изредка во тьме слышались движения и писк, которые издавали крысы, и из дворца наверху временами доносились другие звуки. В подземелье же мальчик был сам.
Оставив идею завести знакомство с кем-то ввиду отсутствия здесь других узников, он принялся изучать камеру. Он облазил каждый ее уголок, но кроме крысиного дерьма, камней и мертвых насекомых ничего не нашел. От одного из углов камеры воняло мочой, ее использовали как отхожее место.
Из всего найденного единственным, что могло ему помочь, был длинный, заостренный к концу камень. Мальчик вообразил сцену расправы с участием этого камня и сначала Черепа, затем Нинуса, а в самом конце мага. Эта последняя мысль, как оказалось, была наказуемой. Острая боль пронзила его череп, от нее хотелось лезть на стены. На груди, в том месте, к которому ранее прикоснулся маг, нанесенный им символ загорелся, словно ожог, но еще нестерпимее. Боль растеклась от груди по всему телу. Вслед за жжением пришло онемение. Мальчик лежал на полу, глотая воздух, и не мог пошевелить правой рукой. Она словно налилась свинцом. Он потерял сознание.
Его разбудил шум отпираемых засовов. Один за другим они отъехали в сторону и внутрь вошел Нинус. Мальчик встрепенулся, но слуга мага не дал ему времени прийти в себя. Он схватил его за руку, вытащил из камеры и погнал его к лестнице пинками.
- Только попробуй убежать, крысеныш, и я пущу в ход свой бич, - обещал он, поглаживая упомянутый инструмент, закрепленный у него на поясе.
Салазар обучил мальчика языку в достаточной мере, чтобы он понял смысл слов Нинуса, но и без того было ясно, что в случае неповиновения его накажут. Впрочем, и в случае подчинения его жизнь обещала быть тяжелой и, по всей видимости, недолгой.
Мальчик поднялся по лестнице и оказался в коридоре. Он посмотрел через окно, расположенное почти под самым потолком, и не увидел солнца, за то время, что он был в темнице, наступила ночь. Дворец освещали свечи, от которых было больше вони, чем света.
Нинус не дал ему времени осмотреться. Он провел его через холл в помещения, где мальчик еще не был, пока наконец они не оказались перед массивной дверью. Ее рельеф был как у дерева, но выглядела она каменной. На ней также не имелось ручки, только голова демона торчала посредине. Его длинный железный язык свисал из пасти, на конце его было закреплено кольцо.
Оттолкнув мальчика в сторону, Нинус схватил демона за кольцо и потянул вниз. Глаза демона открылись, он издал страшный рык. Его ужасная голова провернулась, а дверь, казавшаяся монолитной, разделилась на три части. Две из них исчезли в стенах, одна - с головой демона - уехала вверх и исчезла в пазе наверху.
Нинус толкнул пленника в открывшийся проход, но сам за ним не пошел. Стоило мальчику оказаться по другую сторону проема, как три части двери сомкнулись за его спиной. Ему ничего не оставалось, кроме как пойти вперед.
Коридор вывел его в просторную круглую комнату. К ее стенам примыкали стеллажи со свитками и манускриптами. На столах, расставленных полукругом вокруг большого каменного блока, стояли емкости с зельями и лежали разнообразные инструменты врачевателей: пилы для костей, ножи с лезвиями разных форм для плоти, иголки и нити, чтобы сшивать то, что останется.
Тилакур двигался от одного такого стола к другому, поднимая инструменты и проверяя их. Его действия были до того выверенными, что не приходилось сомневаться в том, что он часто проводит данный ритуал.
Когда мальчик вошел, маг, стоявший к нему спиной, замер. Он не услышал шагов босых ног мальчика, но словно бы почувствовал присутствие в комнате постороннего.
- А, это ты, малыш? - сказал он слащаво, обернувшись. - Ну что же ты стоишь на пороге? Входи, садись, - маг указал мальчику на каменный блок.
Медленно ребенок приблизился. Он не хотел идти вперед, ноги сами несли его. Было что-то в голосе Тилакура, что не позволяло ему перечить.
Вблизи оказалось, что блок покрыт странными геометрическими фигурами. Эти узоры гармонично соединялись с узорами на полу. Также в блоке были выдолблены стоки, по которым кровь стекала вниз. За длительное время использования, кровь придала им особый цвет. Когда они засыхали, то словно покрывались ржавчиной.
Мальчик сел на алтарь, а затем и лег. Взяв один из кинжалов, Тилакур подощел к нему и разрезал веревки, которыми он по-прежнему был связан.
Долгожданное освобождение от пут не принесло пленнику ожидаемой радости. Та же сила, что заставила его подойти к алтарю, вошла в полную власть над ним, превратив его в послушную марионетку колдуна.
- Подожди немного, - сказал Тилакур, осмотрев символ на груди мальчика, - большая магия требует больших приготовлений.
Он прошелся вдоль стеллажей, перебирая пальцами свитки и манускрипты. Тогда как некоторые он просто просматривал, вспоминая, другие, обычно содержащие схемы, он забирал с собой. Ему пришлось совершить несколько ходок, чтобы снести к столам все необходимое.
- Символы очень быстро приживаются на твоем теле. Я бы сказал, феноменально быстро, поэтому, уверен, что управлюсь в несколько вечеров. Тебе не придется долго мучится мой милый, заклинания вскоре вытеснят твой разум, избавив тебя от муки осознанности. - Ласковый тон, которым маг произносил эти слова никак не вязался с их смыслом. Выражение его лица не позволяло сомневаться в искренности. Колдун свихнулся давным-давно. Он слишком глубоко постиг запретные знания, и они бесповоротно его изменили. - Сейчас я покрою твое тело особым раствором, он ослабит боль, чтобы твое сердце смогло выдержать операцию. Часть этого вещества тебе придется принять внутрь. Прошу, не сопротивляйся и глотай, это в твоих же интересах.
Тилакур поднес к губам мальчика флакон, и тот отхлебнул из него. Его содержимое опьянило его и одурманило. Поначалу ему показалось, что он выпил нечто, подобное тому, чем Череп наполнял свой бурдюк, но потом, когда мир поплыл, а все вокруг заволокло пурпурной дымкой, он вспомнил Ултар. Когда кого-то приносили в жертву, ему давали выпить особый напиток, делавший несчастного беспомощным и покорным. Жатва была казнью, а не сражением за жизнь.
Эти мысли пробудили в мальчике непокорный дух. Он не хотел умирать, и сила, подавившая его волю, на миг отступила. Он даже сумел подняться и слезть с алтаря, но тут его голова закружилась, и, сделав всего пару шагов, он упал.
- Что же ты делаешь, дорогой мой? - зацокал языком Тилакур. Положив свиток, который он читал, на стол, маг подошел к мальчику и с легкостью поднял его одной рукой. Он уложил его на алтарь, но тут мальчик опять начал дергаться. - Что ж, - вздохнул Тилакур, - видимо, без помощи не обойтись. Он произнес несколько странных, гортанных звуков, и один из шкафов отъехал в сторону. За ним находилось тайная комната.
Это была келья, в ней на ложах лежали два странных создания. Ни единой волосинки не было на их худых телах. Их от макушки и до пят покрывала одна сплошная татуировка. Множество ее линий пересекались под причудливыми углами, но при этом гармонично сочетались вместе. Общая картина менялась при взгляде с разных углов.
Только когда они приблизились, мальчик увидел, что это девушки. Их глаза были совершенно пустыми, выражение на лицах - отсутствующим. Подойдя к Тилакуру, своему хозяину, они встали перед ним на колени и сказали что-то на том языке, которым маг их пробудил.
Он прикоснулся к ним и приказал им держать мальчика. Они подошли к ребенку и схватили его. Они держали крепче, чем Череп, их пальцы сжимали с силой кузнечьих щипцов.
Тилакур намазал все тело мальчика тем же веществом, что дал ему выпить, а затем, взяв один из кинжалов, он поднял его над ним и принялся читать заклинание. К тому моменту разумом мальчика всецело овладел дурман. Он не мог отличить вымысла от реальности. Все перемешалось, и только гортанные напевы Тилакура были тем контрапунктом, который соединял вещи воедино.
Вскрикнув особенно громко, Тилакур ударил кинжалом. Мальчик почувствовал, как лезвие коснулось его живота и, как ему почудилось, пронзило его. При этом он не ощутил никакой боли. Но ее отсутствие пугало не меньше, чем сам факт удара. Он не понимал, что делают с его телом, силился поднять голову, но не мог. Слуги мага, эти лишенные души оболочки, приведенные в действие неизвестной силой, удерживали его. Он был бессилен, всецело во власти колдуна.
Кинжал танцевал по его коже, выписывая линии. Тилакур очень долго корпел над каждой, малейшая оплошность могла привести к непредсказуемому результату. Все это затягивало процесс. Под его конец действие обезболивающего средства начало ослабевать. Это выразилось в легких покалываниях по всему телу, которые затем переросли в жжение.
Переход от лаборатории Тилакура к камере произошел очень плавно. Мальчик несколько раз терял сознание и был не в состоянии идти. Чтобы перенести его, маг позвал Нинуса.
Мальчику снились кошмары. Ближе к утру он проснулся от дикой боли в местах порезов. Его разум вполне прояснился, но это не принесло ему радости. Боль такой силы могла свести с ума. Он метался по полу камеры, как лев в клетке. Он влезал на стены чуть ли не до потолка. Со временем боль лишь крепчала, пока ему не стало ясно, что дошел до предела своей выносливости и что если ему сейчас не помогут, он обезумеет. Тогда, готовый обратиться за помощью даже к злейшему врагу, он стал звать Нинуса, мага, кого-угодно. Он был бы рад даже тем куклам, что держали его, если бы они принесли ему фиал с заветным зельем.