Жаркий летний день - пожалуй, даже слишком жаркий - в светлом, редком лесу. Кантор шел по тропинке, как будто нарочно присыпанной крупным желтым песком, а по обе стороны от нее, среди пышной травы, цвели незнакомые яркие цветы. Где-то рядом журчал ручей, пели птицы...
Было благостно. Даже слишком. Вся эта красота вызывала в памяти разговоры об эльфах и их лесах, каковых, впрочем, Кантор не видел.
Хотя это было всяко лучше той обрывистой горы, где он очутился в прошлый раз. И лес был неплох...
Тропинка уперлась в огромную клумбу, на которой вместо цветов "росли" разноцветные камни округлой формы, разложенные причудливо в непонятном Кантору порядке. А за клумбой цвели хинские вишни, и розовые лепестки покрывали землю, камни и маленький фонтанчик, где из гранитной чаши била вверх тоненькая струйка.
Вишни окружали ажурную беседку, в которой кто-то сидел - ярко-розовая одежда, под цвет лепестков...
- Ди? Это ты? - знакомый, до сих пор не забытый нежный голос заставил на мгновение замереть. Кажется, перехватило дыхание.
- А я тебя сразу узнала...
Кантор кинулся вперед, не веря, хотя и знал, кого увидит.
Ди! Так когда-то хины сокращали на свой манер имя юного иноземного певца! А когда он сделал татуировку, стали добавлять слово "лун". Лун Ди - Дракон Диего. Так они его называли.
Под цветущими вишневыми деревьями, в изящном хинском павильоне с острой выгнутой крышей, сидела, слегка склонив головку, Мэйлинь. Живая. Словно ничего не произошло. Словно и не было того кошмара...
Веселый солнечный луч падал сквозь вишневые ветви, играя на ее уложенных в замысловатую прическу волосах, в которых запутались розовые лепестки. Она радостно смотрела на Кантора и улыбалась своей милой улыбкой, которую он так любил тогда. Тринадцать лет назад.
Мэйлинь... Глаза, не умеющие лгать. И взгляд ребенка - открытый, беззащитный, ждущий от жизни лишь добра...
Словно в тумане, бывший боец для особых поручений сделал несколько шагов - и упал на колени перед первым человеком, которого убил в своей жизни. Невинным человеком! Юной женщиной, любившей его... Что с того, что беспечный девятнадцатилетний балбес, не потрудившийся заранее разузнать об обычаях чужой страны, не соображал, что делает и чем рискует! Надо быть полным подонком, чтобы счесть это оправданием! Можно сколько угодно рвать на себе волосы и кричать, что ты не знал, не хотел, не думал - ей-то какая с этого польза? Убил... Почти так же, как если бы спустил курок.
- Мэй... - тихо прошептал он, не зная, что можно сказать и какими словами умолять о прощении. Только обнять ее колени и молча прижаться к ним лицом, чувствуя под щекой гладкий шелк платья.
- Ди, милый мой... - она ласково погладила его волосы. Чувства сострадания и любви изливались от нее потоком, который, наверное, должен был исцелить, но не мог. От ее великодушия только делалось еще больнее. - Зачем, Ди? - укоризненно проговорила юная хинеянка, - Нельзя так себя мучить. Так страшно и так долго! Не надо. Это нехорошо. Это неправильно.
Небо, ну почему нет слов, когда они так нужны!
- Мэй, я так виноват...
"Придурок, неужели тебе больше нечего ей сказать? Когда-то ты был более красноречив!" - безжалостно произнес внутренний голос. - " Это бард, называется!!"
- Я тоже не без греха, - печально сказала Мэйлинь. - Ты не знал наших обычаев, но я-то их знала. И не сказала тебе ни слова, хотя могла бы догадаться... Успокойся, Ди. Ты же меня не заставлял.
- Разве это оправдывает меня? - "Ну подними же голову и посмотри ей в глаза, проклятый трус!" - Я думал, что рискую только своей жизнью, а рисковал чужой. Молодость и глупость - не извинение.
- Тогда я тоже виновата, - ее голос звучал серьезно и грустно. - Я тоже была юной и глупой. И не понимала, насколько жестоко мщу. А за что? За тех певичек? Разве это стоило моей жизни и твоих мук? В конце концов, все знатные мужчины держат наложниц. Даже когда любят свою супругу. Это не повод для ревности, а уж тем более...
- О чем ты говоришь, Мэй? Ты-то чем виновата? Мне никто не мстил. Даже твоя семья.
- А они могли заставить тебя страдать сильнее, чем заставила я? - Мэйлинь приподняла его голову, чтобы посмотреть в глаза. - Худшее, что они могли сделать - оставить тебя жить и помнить...
- Значит, они правильно поступили, - вздохнул он, вновь прижимаясь щекой к ее коленям. Боль кипела где-то в горле, пытаясь прорваться в отчаянных рыданиях, как тогда, в первую ночь с Ольгой. Нет... Он почти судорожно стиснул зубы. Хватит и внутреннего голоса - плаксы, почти как любимый ученик...
- Ди... Ты плачешь? Не плачь, милый... Или... Нет, не надо сдерживать себя. Это правда нужно выплакать. Тебе будет легче.
Ну вот еще! Не хватало только платье ей слезами промочить! Он не чувствительная девица, и даже не его величество Орландо Второй.
Кантор почти зло утер рукавом лицо.
- Всё равно, - проговорил он. - Ты погибла из-за меня. И теперь... теперь ты вот так легко меня прощаешь?
- Неужели я должна радоваться, глядя, как ты себя мучаешь? - вздохнула Мэйлинь. - Ты ничего мне не должен, Ди...
- Я тебе слишком много должен, - упрямо вздохнул Кантор. - Жизнь.
- Ты скоро вернешь мне этот долг, - Мэйлинь внезапно улыбнулась. - Мне осталось совсем немного подождать до следующего рождения. Мы еще увидимся, любовь моя.
- Когда же? - он поймал и поцеловал нежную ручку, ласкающую его волосы. - И как?
- Не могу сказать, здесь время идет иначе, - пожала плечами хинеянка. - Я только знаю, что скоро мы встретимся, и я буду очень тебя любить. - Она снова улыбнулась: - Очень-очень-очень! И ты тоже. Ты будешь обожать меня, носить на руках и бессовестно баловать. Я буду твоей самой любимой женщиной! Вот увидишь!
Неужели я стану таким извращенцем, ужаснулся Кантор, прикинув, какая у них будет разница в возрасте. А впрочем, почему - извращенцем? Сколько ему сейчас - тридцать два? Когда новое воплощение Мэйлинь войдет в возраст женщины, он будет моложе, чем болтливый старый хрыч, дорогой папа, на которого до сих пор оглядываются юные девушки... Не говоря уже о блаженной памяти дедушке Байли! В восемьдесят шесть - с двадцатилетней красоткой! Аж завидки берут. Свята богиня Эрула, и великая вещь - Ее наследственное благословение!
Но что же тогда, выходит - с Ольгой у него так ничего и не получится?!
- Мистик Шанкар пообещал принцу Элмару, что когда родится снова, ухватит его за нос, чтобы тот его узнал, - сказал Кантор, чтобы хоть что-то сказать.
- Вот и хорошо! - обрадовалась Мэйлинь. - А я тогда подергаю тебя за челку!
- Я больше не ношу челку.
- Почему? - опечалилась девушка. - Разве ты больше не бард? А я так соскучилась по твоим песням... Ди, спой мне! Пожалуйста! Как тогда...
- Я не могу. - Как объяснить ей? Баллады, сочиненные в память о ней, предназначены не для ЭТОГО голоса.
- Неправда, - почти обиделась хинеянка. - Ты можешь.
- Прости, Мэй, моим нынешним голосом о любви не спеть.
- О любви можно петь любым голосом, - проговорила девушка, гладя его по щеке. Взгляд потемнел, словно у Азиль, разглядевшей чужую боль, в черных узких глазах блеснули слезы, - Бедный мой... Что же с тобой сделали!
- Что ты видишь? - мысль, что она, как Ольга, видит сейчас бывшего возлюбленного таким, каким его вытащили из Кастель Милагро, приводила в ужас. - Не смотри на это, Мэй, не надо...
- Хорошо, я не буду, - покладисто согласилась Мэйлинь. - Но ты обязательно споешь мне, когда мы встретимся! А сейчас иди. Тебя там ждут.
- Кто? Где ждут?
- Не знаю... Мальчик... Ему плохо. Он страдает, совсем как ты из-за меня. Ты должен сказать ему, что он не виноват, иначе он останется тут насовсем. Ты легко его найдешь. Просто представь себе его лицо и пожелай найти его. Ему это нужно.
Мальчик? Какой мальчик?!
Проклятье. Вспомни, придурок, КАК ты сюда попал. Вспомни отчаяние Мигеля: "Мной управляли - значит, меня не должно быть..."
- Но я же попытался отбить его руку в сторону! - воскликнул Кантор. - Значит, не получилось... Бедняга Мигель...
- Но ты же ему поможешь, правда?
- Да. Я иду, - кивнул он. - Прощай, милая...
Он снова поцеловал маленькую худую руку.
- До свиданья, Ди! - улыбнулась она и лукаво добавила:
- Обещай мне, что к тому времени, как мы увидимся, ты снова будешь носить челку! Чтобы мне было, за что дернуть!
- Хорошо, - согласился Кантор. - Тогда до встречи, Мэйлинь!
Он шагнул в сторону - и всё растаяло, и сад, и беседка...
Теперь - Мигель. Где же он?
* * *
Мигель сидел на скамейке, сжавшись, как от холода, и обхватив руками колени.
Но ему не было холодно. Ему было - никак.
Даже и боли, кажется, не было. Но лучше бы боль! Тогда, возможно, было бы легче... Физическая боль отвлекала бы, а потом - ведь это же справедливо... ибо убийца должен быть наказан... Нет прощения тому, кто убил друга.
В душе была такая тоска, что, кажется, невозможно дышать. Заплакать бы - но слезы куда-то делись. Пустота - как в сгоревшем, оскверненном доме, на стене которого чудом еще сохранилась обугленная картина...
Сейчас этой картиной был кусочек аллеи в парке, том самом, где располагался летний театр. Наверное, это было когда-то любимым местом Мигеля в родном городке. Но деревья росли в стороне, а прямо перед Мигелем сейчас возвышалась эстрада - наполовину сгоревшая и разоренная.
В сцене зияли огромные дыры, как будто несчастную сцену рубили топором, а обрушившийся навес держался лишь на одном столбике - пожалуй, лучше бы он вовсе упал.
Каким-то чудом в разоренном театре сохранились скамьи - и сейчас Мигель сидел на одной из них. В первом ряду.
Он думал с горечью, что раньше не решился бы тут сесть - первый ряд всегда был для почетных гостей, но сейчас Мигель был тут один. Один в забытом, разломанном, изувеченном театре - и единственным утешением было то, что он лишь похож был на тот - из детства.
Мигелю очень хотелось верить, что в родном городке всё-таки всё иначе.
Там люди, там, быть может, кто-нибудь даже выступает на сцене - или хотя бы выступал летом, когда было теплее и не было дождей... Ведь театр ни в чем не виноват.
А здесь - его личное посмертие. Спасибо, что не какие-нибудь муки, что ожидают грешников. Ведь он не хотел стрелять в друга! Он не своею волей, он не помнил себя...
Но, наверное, была в нем какая-то слабина, за которую смог уцепиться тот, кто его заколдовал. Вот самого Диего никто не смог бы заставить!
А может быть, Диего всё-таки выжил?!
Но ведь Мигель стрелял в упор... Сам Диего его и учил - чтобы не бояться никаких ночных грабителей. Лучше бы Мигеля убили тогда, ночью в переулке! Тогда Диего был бы жив...
- Твою мать, ну и разгром же тут! Какие мрачные декорации... - услышал вдруг Мигель и, обернувшись, застыл.
К нему подходил Эль Драко.
- Мигель! Ну наконец я тебя нашел!
Великий бард был таким же, каким Мигель запомнил его на том, последнем концерте. Смоляная челка, красивое, дерзкое лицо и огромные, почти эльфийские глаза, которые смотрели на Мигеля устало и чуть насмешливо. Кожаная жилетка, знакомая яркая татуировка... Погибший певец стоял совсем рядом.
"Значит, Азиль всё-таки ошиблась! И король Орландо тоже... Он умер, Эль Драко. Он действительно погиб в тюрьме!" - подумал Мигель и почувствовал, что ему... трудно дышать, как будто сердце колотилось испуганным зайчонком. Странно - ведь здесь уже никто не дышит...
- Маэстро... - прошептал он. - Это вы?!
Всё-таки боги сжалились над Мигелем. И послали любимого певца, которым он так восхищался - чтобы проводить его туда, откуда уже нет возврата. Неудивительно, что Эль Драко стал святым! Кто же еще, как не он?
Мигель не слишком хорошо помнил рассказ христианского мистика, но мученическая гибель любимого артиста и то добро, которым он так щедро делился на своих концертах, не оставляли никаких сомнений.
- Мигель, ты что, охренел?! - услышал он в ответ. - Ну конечно, я, только с какой стати ты меня величаешь на "вы"? Или это Лабиринт на тебя так действует?
Мигель широко раскрыл глаза, ничего не понимая. Хотя - кто он такой, чтобы разбираться в речах святых и их деяниях!
- Я не хотел... - сказал он главное, о чем всё время думал. - Я не знаю, что со мной случилось...
- Да понял я, что тебя околдовали! - бросил Эль Драко и опустился на скамью рядом. - Я слышал о таком. И как это тебя угораздило?! Я вообще надеялся, что ты уцелеешь - я же пытался отвести твою руку... Жаль, не получилось!
Эль Драко - его Святой покровитель?! О боги... он старался удержать руку Мигеля, но не смог, и Мигель стал убийцей...
- Маэстро, я знаю, мне нет прощения... Я... не оправдал... Я не стою вас... Но вы святой, и вы хотя бы поверите, что это... была чужая воля.
- Да мать твою, Мигель! Какой ко всем демонам святой, что ты городишь! С каких это пор убийцы стали святыми, эй?!
- Но... я ни разу не слышал, чтобы вы убили кого-то, хоть и вызывали в Круг... Простите меня, маэстро, ведь это не вы, а я убил человека... Своего самого лучшего друга! Зачем он спас меня тогда! - воскликнул Мигель, и у него наконец прорвались слезы.
В ответ он услышал непечатную тираду, показавшуюся смутно знакомой, а потом Эль Драко спросил:
- Ты меня не узнаешь, значит? Гребаный Лабиринт! Кого ты вообще видишь перед собой? Великомученика Феандилля?!
- Вас, маэстро... Вы теперь святой? Маэстро Эль Драко...
- Да чтобы этому гребаному Лабиринту ... и по ...! - услышал Мигель знакомую - до боли знакомую! -интонацию. - И этому траханому менталисту, ... его через ... и ...!
Эль Драко вздохнул и привычно потянулся к левому уху... на котором не было сережки.
- Диего, - выдавил Мигель. - Это ведь ты сейчас со мной говоришь?
- А кто же еще?! - угрюмо ответил Эль Драко. - Король Шеллар, что ли? Или, не приведи боги, Флавиус?!
- Это твой голос... Диего, прости меня! - умоляюще проговорил Мигель. - Так еще больнее... когда я вижу его... Вы пришли меня судить - ты и он... это правильно, наверное...
- Никаких "ты и он" здесь нет! - отрезал бард. - Лабиринт показывает, кем я являюсь на самом деле, понял?! И об этом никто не должен знать! Знают только Карлос и Ольга... и ты должен пообещать мне, что будешь молчать о том, что ты тут видел! Вернее, КОГО. Слышишь?! А во-вторых - мы оба живы, меня не так-то просто убить, до тебя многие... еще лучше старались.
- Ты живой, - простонал Мигель и закрыл лицо руками.
Боги, каким же он был непроходимым тупицей! Ему, Мигелю, судьба подарила возможность общаться с тем, кем он восхищался всю жизнь! А он... так и не понял, кто является его другом. Пока не случилась беда...
Линии нотного стана на стене...
Гитара! Та самая! "Вы что... на ней играете?!" Боги, та самая гитара - и те самые руки... руки. Две руки. Азиль говорила, что маэстро отрубили руку! Наверное, Эль Драко лечили эльфы, люди так не умеют...
Кантор перед сценой, где несколько музыкантов играют то, что он сочинил...
"Диего, это ТВОЯ музыка? Прости... Я ничего не знал..."
Вернее, не узнал - не смог узнать в хрипловатом голосе спасшего его воина-барда прежний Золотой Голос Мистралии, только... сорванный!
"Найди себе другого кумира... и не тревожь умерших!"
Его прежний голос искалечили так же, как и тело... Но не убили ведь! У Кантора другое лицо и две руки... Диего, почему ты всегда говорил, что Эль Драко мертв? Ведь это не так! Ведь осталась музыка - и не только, ведь ты же играешь лучше всех в этом мюзикле, лучше Тарьена, который заменил тебя... И Андрес - его никто бы не смог сыграть так, как ты!
- Да живой я! Наверное, валяюсь опять где-нибудь в клинике Стеллы Кинг! А вот тебе нечего здесь делать, - непререкаемым тоном ответил маэстро. - Вставай, и пойдем отсюда!
Он провел рукой по направлению к сцене - и она мгновенно поменялась. Аккуратный помост радовал глаз свежим отшкуренным деревом... Исчезли дыры и следы пожара. Маленький театр стал выглядеть так, словно его только что построили. А на сцене откуда-то взялись стулья и пюпитр...
- Диего... - сдавленно произнес Мигель и робко прикоснулся к руке легендарного барда. И тут Эль Драко поменялся - мгновенно и разительно.
Исчезла кожаная жилетка, яркая хинская татуировка - исчезла и бардовская челка... Перед ним стоял Кантор - такой, каким он был на той самой последней репетиции. Белая рубашка, забранные в хвост волосы - и сережка!
Если и могли быть сомнения в том, кем является его друг, то теперь они исчезли. Навсегда и бесповоротно... Ведь Диего маг, как он мог забыть! Всё становилось на свои места, даже излечение Тима, которое произошло на глазах Мигеля...
Теперь, когда юноша смотрел на Кантора, он видел - похожи! Тот же лоб, скулы... глаза, те самые, когда-то веселые и шальные, которые сейчас смотрели устало и иронично.
- Всё, Мигель. Пошли уже. Тебе нельзя тут долго находиться, - произнес Кантор и встал. - Да и мне тоже хватит, пожалуй. Вперед! - закончил он со своей такой знакомой кривоватой усмешкой.
Они оставили позади сцену и вошли в парк. Между деревьев ржавела какая-то сетка. Кантор вздохнул, щелкнул пальцами - и на этом месте тут же возник большой нарядный вольер, внутри которого с королевской важностью расхаживал разноцветный фазан. Диего подмигнул Мигелю и продолжал путь.
"А куда мы идем?" - подумал юноша, но озвучить свой вопрос не успел.
Перед ними - внезапно, из ничего! - вдруг возникла широкая каменная лестница, уходящая далеко вверх, где клубился туман. Мигель даже застыл на несколько мгновений - не было в знакомом ему парке такой лестницы. Вообще никакой не было!
Но каменные ступени смотрелись так естественно и надежно...
А впереди над лестницей вырисовывалась арка, словно состоящая из сгустившегося тумана. И непостижимым образом сквозь этот туман проступали буквы - как будто кто-то рисовал светящейся краской прямо по туману.