Пересчитал языком зубы. Все на месте. Ощупал лицо, голову. На затылке слева, ближе к уху, шишка размером с мандарин, запекшаяся кровь. Осторожно помял череп вокруг шишки пальцами. Кость, судя по ощущениям, удар выдержала. Голова, конечно, ныла, но сносно. Донесся лязг замков, грохот железной двери, невнятные голоса. Попробовал барабанить кулаком в дверь. Звук раздался слабый, будто дверь обита ватой. Заорал во все легкие:
- Эй, охрана, открывай! - но тут же осекся от боли. Тишина.
Прощупал ребра. Похоже два или три с правого бока треснули. Пописал в раковину - крови в моче не заметно. Теперь одежда. Куртка, шапка, шнурки от ботинок, галстук и ремень исчезли. Деньги, мобильник и ключи от квартиры тоже. У пиджака надорван рукав. Брюки с пятнами грязи. Какой можно сделать вывод? Никакого. То, что не СИЗО, факт. В других камерах мне бывать не приходилось. Который час? Да что там час, день какой? Сколько я был без сознания?
- Охра-а-а-ана! Где я-я-я-я?
Тишина. Если это были люди Эртала, то я у них. Но подземная камера выглядела слишком капитально. Да и зачем им со мной возиться? Особенно после того, что я учудил в кафе. Отвезли за город и пристрелили. Дешево, удобно, и практично. Гарантии я сам отверг, пропал и пропал. Такой вариант оптимален для всех. Выходит, раз я здесь, то повязала меня СНБ. Других кандидатов нет. Но это ещё хуже. Убил сотрудника при исполнении, нанес тяжкие телесные повреждения другому. И за это меня даже в порыве момента не отметелили. По лицу вообще не били. Но зачем весь экстрим с задержанием? Ничего за мной нет, в смысле, тогда не было. Позвонили бы, пригласили, я бы сам пришел. Шапаков окончательно уверился в важности моей роли и решил взять меня для торга? Или в качестве джокера для возможных в будущем обменов? Или как гаранта коридора на выезд? Все возможно. Особенно, если дать волю фантазии.
Значит, я во внутренней тюрьме СНБ. По крайней мере, это объясняет отсутствие окна. И звукоизоляцию. И одиночное размещение.
- Охра-а-а-ана!
Тут мне пришла в голову идея. Я заново ощупал лицо, точнее - щеки и подбородок. Судя по щетине, с того момента как я попрощался с Исабель, прошло не меньше суток. Вряд ли я все это время находился в отключке. Скорее подпоили чем-нибудь. Или укололи. На всякий случай разделся и внимательно осмотрел те части тела, которые находились на виду, на предмет следов укола. Таковых не обнаружилось.
От скуки задремал. Встрепенулся от лязга металлической щеколды. Квадратный столик в двери опустился вовнутрь. На нем появилась металлическая миска и кружка. Я едва успел их схватить, как столик с грохотом закрылся. Успел только заметить силуэт в камуфляже и кепке.
- Охра-а-а-на!
Снова лязгнула щеколда, то ли в соседней двери, то ли через одну. Значит, я тут не один. В миске пшенная каша на воде, кусок хлеба и два кусочка сахара. В кружке жиденький чай. Вполне диетическое питание. Мое предположение о том, что я находился в государственном учреждении, окрепло. Есть не хотелось, но следовало поддерживать силы. Вытер остатки каши остатками хлеба. Вымыл миску, кружку и ложку под струйкой ржавой воды, сочившейся из ржавого крана. В конце концов, я тут находился в большей безопасности, чем на квартире. Жаль, Исабель расстроил. Она уж, небось, подмокла. Оставалось одно, ждать. Занятие непростое. Расстелил матрасик, накрыл голову пиджаком от света. Закрыл глаза и представил себе закат на Мальдивах. Под босыми ногами мелкий и теплый песок. Чуть слышно шуршит прибой. Океан до горизонта. Над ним низко висят столбы золотистых зефирных облаков. Алый шар солнца в просвете между облаками и океаном. Верхушки облаков начинают алеть, становятся пунцовыми. Из глубины пальмовой рощи поднимаются в остывающее небо летучие собаки. По ту сторону рифа плывет стайка дельфинов. Выпрыгивают и снова ныряют в лазурную воду. Почти без брызг, Выпрыгивают и ныряют. Выпрыгивают и ныряют... Выпрыгивают...
Лязгнула щеколда.
- Лицом к стене! Руки за спину!
От неожиданности чуть не свалился со шконки на пол. Сколько проспал, неизвестно. Время осталось снаружи. Его сюда не пускали. За спиной раздались новые для меня звуки. Звеньканье ключей, скрежет замка. Ожидал скрипа двери, но она открылась бесшумно. Из коридора в камеру вкатился пузырь воздуха, скользнул по затылку и беззвучно лопнул. В камере запахло страхом. Дверь захлопнулась, замок закрылся. Я обернулся. С пола возле параши, держась одной рукой за спину, поднимался мужчина. Киргиз неопределенного возраста. Один глаз заплыл багровым синяком. Из рассеченной брови по скуле стекала струйка полузасохшей крови. На щетине подбородка висела загустевшая вишневая капля. Губы разбиты и распухли. Нос свернут набок, тоже весь сине-бурый. Сальные черные волосы спутаны в колтун. Сейчас его и родная мать не узнала бы. Одет в ветхую водолазку неопределенного от грязи цвета с полуоторванным рукавом и не менее грязные брюки. Стоптанные ботинки, у одного оторвана подметка. Я в сравнении выглядел элегантным и нетронутым как рояль.
Новый сокамерник, подволакивая левую ногу, добрался до крана, умыл разбитое лицо и начал жадно хлебать ржавую воду. Утерся рукавом. Доковылял до шконки и сел на край.
- Давно сидишь? - спросил он не очень внятно. По причине отсутствия нескольких передних зубов.
- Не знаю. Часов в камере нет.
- Шутник, - одобрительно прошамкал киргиз: - За что?
- Двух СНБшников положил.
- И еще живой? - киргиз опасливо отодвинулся, насколько мог.
- Как видишь. А мы где?
- В гэбэ...
- А тебя за что? - поинтересовался я участливо.
- Белый дом брать хотел, - с гордостью сказал сокамерник и сплюнул кровью на пол через разбитые губы.
- Это как? - поинтересовался я для порядка. Хотя и так все было ясно.
- Значит, давно сидишь, раз ничего не знаешь. Значит, революция у нас, - уважительно произнес поледователь Робеспьера. Лампочка светила ему в затылок, и ливо его походило на обтянутый кожей черепей с черными впадинами глазниц: - Много народу с областей в Бишкек пришло. Курултай был. Попросили правительство уйти по-хорошему. Те ни в какую. Мы Белый дом окружили, а оттуда шмолять начали. Народ очень рассердился, полезли через забор. Менты ноги в руки и кто куда. Мы уже почти до входа добежали. Тут навстречу охрана. У нас железные прутья, у них "калаши". Меня прикладом по башке и сюда. Теперь власти точно кирдык. Не будет им пощады.
Выходит, началось? Если, конечно, не брешет сокамерник. Может, подсадили его? Чтобы меня раскрутить на сочувствие бунтарским планам.
- А ты за кого? - словно читая мои сомнения спросил киргиз.
- За себя ,- ответил я совершенно честно.
- За народ надо быть, - укорил меня сокамерник: - Народ за справедливость поднялся.
- Друг у друга воруете, вот сами и разбирайтесь, - буркнул я угрюмо: - Кто заварил-то эту кашу?
- Говорят, с Иссык-Куля команда пошла. Сам я с Балыкчи, мое дело маленькое. Старший сказал, пошли, значит, пошли.
- Денег много заплатили?
- Нормально заплатили, по 500 сомов. И ещё обещали, когда победим. Ну, еда, водка. Одеяло новое дали, сказали, могу себе забрать. Пойду спать. Тут хорошо, сухо. И тепло. Кормят?
- Кашей. Сахар дают.
- Совсем хорошо, - довольно закивал головой карбонарий: Жалко водки не дают.
- А ты потребуй. Ты ж народ...
Киргиз с недоверием посмотрел на меня целым глазом, вздохнул:
- Снова шутник...
С трудом забрался на верхнюю шконку, повозился там немного и затих. Воняло от него капитально. К запаху параши я уже попривык, а от этого несло протухшей соломой, коровьими лепешками и свинарником. Я опять натянул на голову пиджак. Что я там ещё делал на Мальдивах? ... Край мола. Покрытие из ароматных досок. Под ногами плещется вода. В воде снуют пестрые рыбки. Небо сливается с горизонтом. В вышине движутся перистые облачка. По воде бегут редкие волны с маленькими белыми барашками. Они покачивают одномоторный гидросамолет. Сажусь в лодку. Тарахтя малосильным моторчиком, она ползет к самолету. По коротенькой лестнице поднимаюсь в тесный салон с двумя рядами узких кресел. Пилот нацеливает пропеллер в океан. Форсаж. Брызги. Тряска прекращается. Пилот закладывает вираж над пальмами, я вижу хижину, в которой спал. Островок растворяется в синеве океана. Молочная белизна за окном сгущается, закрашивает морскую синеву. Самолетик подвешен в белой пустоте, гул мотора становится всё глуше, а мягкий ватный кокон вокруг всё плотнее...плотнее...плотнее...
На этот раз меня разбудил предводитель мятежного крестьянства. Он пытался слезть вниз, да так неловко, что наступил мне на грудь. А там треснутые ребра. В коридоре что-то происходило. Доносилось лязганье металла, крики. Раздались выстрелы. Снова крики. Опять лязганье. Тишина. Лязганье. Уже ближе. Тишина. Лязганье. Ещё ближе. Я тоже поднялся. Начал барабанить кулаком по двери.
- Охра-а-а-на!
Ключ загремел в замке нашей камеры, но команды "лицом к стене" не последовало. Дверь распахнулась. В проеме стояли трое киргизов. В гражданском. У одного в сгибе локтя лежал "калаш". Другой в опущенной и расслабленной руке держал "ТТ". Третий, одетый получше и аккуратно подстриженный, оружия напоказ не выставлял. Мой сокамерник бросился к ним навстречу с воплем радости. Как мне показалось, несколько искусственным. Получил короткий удар стволом "калаша" под дых, от которого упал на колени и захрипел. Стриженый задал вопрос по-киргизски. Мой сосед что-то проблеял в ответ. Ещё вопрос. Снова лепетание. Ещё вопрос. В голосе сокамерника мне послышался животный испуг. Тот, что с "ТТ", поднял ствол. И выстрелил ему в лицо. Патрон у "ТТ" слабенький. Пуля срикошетила о заднюю стенку черепа и едва не задела меня. А вот от летящего вслед обломка кости с прядью немытых черных волос с одной стороны и киселем мозгов, прилипшим с другой, я увернуться не успел. В спертом воздухе камеры запах теплой крови и прочих циркулирующих в организме жидкостей накатил, как цунами. Он был непереносим. Закружилась голова. Обмякли ноги. Только не хватало грохнуться в обморок. Стал дышать ртом, отлегло. Стриженый обратил на меня внимание. Перейдя на русский, пояснил:
- Предатель. И провокатор. Как он здесь оказался?
- Я уже здесь больше суток парился, когда его подсадили, - ответил я, насколько смог, безразлично. Труп на полу мелко дрожал. Потом затих.
- Парился? - Стриженый улыбнулся: - Русский, значит. А за что ты тут?
Удивительно любопытный народ:
- Двух СНБшников закрыл.
- Похвально, - обрадовался Стриженый: - Ладно, брат, выходи на волю. За заслуги перед революцией ты освобожден победоносным киргизским народом!
Я перешагнул через натекшее из открытой головы моего бывшего сокамерника, а ныне предателя и провокатора, озерцо крови с берегами из мозгов и вышел в коридор.
- За медалью послезавтра приходи, в Белый дом. После обеда, - донесся из-за спины голос Стриженого.
Окрашенные на две трети от пола в ядовито-зеленый цвет, стены коридора тянулись в обе стороны. Моя камера находилась ближе к слепому торцу. Другой конец терялся в полумраке редких лампочек. Туда я и направился. В двух местах коридор перегораживали стены из металлических решеток, но калитки в них были распахнуты. Как и двери камер. У одной из решеток лежал труп в камуфляже, метрах в десяти дальше, три тела в гражданском. Над ними склонилось несколько человек. Четверо в гражданском с "калашами" за спиной несли на куске материи пятого, который слабо стонал. На меня никто не обращал внимания. В конце коридора налево открылась идущая вверх лестница, тоже забранная решеткой. Калитка распахнулась от толчка. Лестничная клетка. Ещё решетки. Интенсивность движения по лестнице усиливалась по мере того, как я поднимался. Воздух свежел и холодал одновременно. Последняя решетка, и через открытую дверь я вышел в просторный внутренний двор, огороженный стенами пятиэтажного здания с облупившейся темно-серой штукатуркой. Моя камера находилась на нижнем, как оказалось, третьем уровне подвала. Из стен торчали ртутные фонари, заливавшие двор ослепительным для моих отвыкших глаз светом. Небо имело серо-рыжий оттенок. Сумерки. Но темнело или светало, определить я не мог.
По двору народ двигался чуть не толпами. Кто с оружием, кто без. Выход, судя по общему направлению движения, находился наискосок напротив. Успел сделать несколько шагов. Сверху донеслись крики, выстрел, еще один. Поднял голову, оказалось, очень вовремя. Из окна на верхнем этаже, почти точно надо мной, вывалился темный удлиненный предмет, хорошо различимый в свете фонарей. Я едва успел отступить в сторонку. Предмет с хрустом ударился об асфальт в полутора метрах от меня, отскочил и приземлился вновь, на сей раз с чавкающим шлепком мокрой губки. Тело в камуфляже. Никто вокруг не обратил ни малейшего внимания. Сдержав рвоту, подошел. Присел перед лежащим на правом боку, затылком ко мне телом. Потянул за рукав, перевернул на спину. Череп треснул, но не раскололся. На губах пузырилась розовая пена. Выяснять, дышит или нет у меня не было ни времени, ни желания. Быстро расстегнул и вытянул ремень. Снял ботинки. Нужны мне были только шнурки, но с ними пришлось бы повозиться. Проверил нагрудные карманы. Удостоверение, полупустая пачка дешевых сигарет. Не то. Пошарил в липких на ощупь внутренних. Вытащил тонкую стопку сложенных пополам денег. Зажал в кулаке и двинулся поперек двора. Спина напряглась в ожидании окрика. Или пули.
Но внимания на меня никто по-прежнему не обращал. Дверь на стыке двух стен двора была нараспашку. Решеток не видно. В коридоре на полу ковровая дорожка. Наверх ведет лестница с гипсовыми кеглями, поверх массивные перила из полированного дуба. Сталинский ампир. Пошел вдоль коридора, по течению. Двери где распахнуты, где выбиты. Во многих кабинетах рылся народ, Кто тащил бумаги, кто компьютер. Стены у центральной проходной выщерблены пулями. Нажал на тяжеленную дверь центрального подъезда и вышел на улицу. Попахивало гарью. Слышались звуки перестрелки. Сыпал мелкий снежок. Никак не получалось сообразить, где нахожусь. Вспомнил о деньгах, разжал кулак. Пересчитал слипшиеся купюры. 120 сомов. Лучше, чем ничего. Но не намного. Завернул за угол и пошел, куда глаза глядят, пытаясь на ходу придумать, что делать дальше.
Пройдя два перекрестка, вышел на широкий бульвар. Два односторонних проезда, посередине парк с аллеями вековых дубов. Должно быть, Эркиндик. Или Жаш Гвардия. Сел на лавочку. Подтянул брюки ремнем. Вытянул шнурки из ботинок охранника. Оказались толстоваты, да и замерзающие пальцы слушались всё хуже, но кое-как сумел вдеть их в свои. В свете фонарей безлюдный бульвар выглядел неуютно. Стемнело окончательно. До меня, наконец, дошло, что на улице мороз. Костюм на мне был шерстяной, но до утра мне явно не продержаться. Да и что утром? Горячая ванна, что ли, меня ждет? Думать придется на ходу. Заодно согреюсь. Пошел в направлении центра, свернул на Киевскую. Звуки перестрелки приблизились. Прохожих на улице прибавилось. Двигались все энергично и целеустремленно. По дороге попался небольшой универсам. Внутри кишела толпа. Народ запасался продуктами. Через разбитые витринные стекла тащили, кто что мог. Мне с трудом удалось протиснуться к прилавкам, раздавая тумаки. Спиртное уже разобрали. Удалось ухватить полбатона вареной колбасы и мешочек конфет. Липкие сомы выбросил в сугроб. Революция временно отменила деньги.
Так куда же деться? Первым дело Эртал сотоварищи должны были разгромить и сжечь офис. Чтобы уничтожить финансовые документы. Так он мне объяснил. Какие-то копии сохранятся в центральном архиве в Брюсселе. Но во-первых, далеко не все. А во-вторых, чтобы там найти нечто конкретное, понадобятся десятилетия. Архив напоминал уходящий в сумрачную бесконечность секретный склад, показанный в фильмах про Индиану Джонса. Но у мятежников имелись другие, более срочные дела. Например, разграбить город. Офис некуда не денется, и бумаги ажиотажа масс не вызовут. Другое дело, телевизоры, холодильники, стиралки. Та же водка. Быстренько подчистят самые очевидные улики и отправятся руководить мародерством. Уже после неспеша сожгут, что осталось.
В какой конкретно момент вспомнят про меня? Трудно сказать. Пока они скорее всего меня потеряли. Оказаться в подвалах СНБ оказалось гениальным ходом. Не совсем моя идея, да и в исполнении её я принял лишь пассивное участие. Но эти мелкие недоработки никак не повлияли на прекрасный результат. Как только сопротивление правительственных сил окажется подавлено и обстановка стабилизируется, начнут искать. Я мог рассчитывать максимум на двое суток относительной свободы передвижения. Мне требовалось сделать всего два хода. Попасть на квартиру. И перейти границу. Плохо, что зима. Летом такие задачи решаются куда проще. Но ждать до лета я не мог.
Чтобы попасть на квартиру, мне требовались ключи. Мой комплект остался в недрах СНБ. Запасной имелся у хозяина, но где и каким образом я его мог сейчас найти? Моим бывшим коллегам непременно захочется заглянуть в мое жилье. Для них отсутствие ключей не было препятствием. Пришлось уступить им первенство. Зато не требовалось больше думать о ключах. Свернул налево, на Коенкозова. Ни души. Дошел до Токтогула, повернул направо. Пусто. Уличное освещение погасло. Свет в окружающих меня домах тоже. Хорошо, снег чуть мерцал в темноте. На перекрестке Манаса пришлось затаиться. Из города в направлении президентской резиденции промчалась кавалькада с мигалками. Вслед за ними несколько армейских грузовиков. Я юркнул на другую сторону. Послышалось чоп-чоп-чоп вертолетных роторов, и почти над крышами прошли в том же направлении три боевых машины и двухроторный транспортный "Чинук". С базы в аэропорту везли американских морпехов для усиления охраны посольства. А может, тонн эдак двенадцать долларов для становления новой власти.
Через знакомые пятиэтажки почти на ощупь вышел на опушку пустыря. По дороге порылся в помойке. Нашел два деревянных ящика из-под дешевой водки. Прикинул, что среди бурьяна и на фоне черных пятиэтажек мой силуэт вряд ли будет различим. К тому же, если в офисе осталась засада, они вряд ли будут ожидать моего появления с тыла. Логика, согласен, спорная, но я начал замерзать. Ботинки промокли и терпения у меня осталось на донышке. Лавируя между высохшими кустами и спотыкаясь о мерзлые буераки добрался до стены офиса. В окнах никакого намека на свет. В воздухе никаких посторонних запахов. Например, сигаретного дыма. Я не курю, а потому чувствую его за километр. Поставил ящики друг на друга и не таясь перевалился через стену. От усталости и холода ощущение опасности сильно притупилось. Проще говоря, мне всё стало до фонаря.
Но ничего не произошло. Ведущая в кухню дверь оказалась закрытой. И запертой. Я обошел здание сбоку и подергал дверь основного входа. Заперто. Дежурный охранник благоразумно предпочел охранять собственную квартиру. Вряд ли он стал бы куковать в темноте и холоде. Завел бы резервный дизель. Я всегда ценил нашу охрану за рациональность и находчивость при исполнении своих обязанностей. Но дизель молчал. Обогнул офис с другого бока и вернулся в садик. Решеток на окнах первого этажа у нас не имелось. Оказалось, очень кстати. Подобрал табуретку, которая вместе со стулом так и валялась у стены, чуть припорошенная снегом. Размахнулся и запустил ее в окно. Стеклопакет оказал сопротивление, но со второго удара мне удалось пробить дыру. Ножками стула обколол торчащие из рамы остатки стекла. Получилось довольно звонко, но плевать. Встал на табуретку и осторожно пролез внутрь. Запах здесь был тоже нейтральный. В том смысле, что не пахло ничем необычным. Внутри здания тьма была настолько густой, что казалась упругой. Но я здесь легко ориентировался хоть с закрытыми глазами. На ощупь добрался до двери в подвал. Она оказалась, как обычно, незапертой.
XVI.
Я спустился в подвал по шаткой лестнице. Сел на топчан, где спали сменные водители. Вспомнил, как один из них оторопел, найдя меня здесь как-то ранним чудесным утром мирно похрапывающим в жутко мятом костюме, галстуке и ботинках. С выхлопом, который от одной искры мог разнести весь офис на кирпичики. Улыбнулся. Так невинно все начиналось. Затопил буржуйку. Окон в подвале не было. Труба от печки выходила в систему вентиляции и никак меня не выдавала. Она имела и другое важное достоинство. Два колена. Незаметно кинуть сверху гранату прямо в огонь было невозможно. Рыжие сполохи выбивались из печки. Их мерцание только сгущало тьму по углам подвала. Настало время заняться поиском ответа на исконно русский вопрос. Что делать?
Попасть на квартиру, несмотря на отсутствие ключей, представлялось несложным. Попасть там в засаду, тем более. Наиболее безопасный момент я не мог вычислить, только угадать. Поколебавшись, принял решение. Оно позволяло мне ещё пару часов посидеть в тепле. Эртал сначала заглянет на квартиру. Потом, сюда. Но это случится засветло. Эту ночь он потратит на сведение более крупных и рискованных счетов. В мой план входило, чтобы ко времени его появления в офисе печка оставалась ещё теплой. Хорошо бы он подумал, что я его переиграл, и рванул назад на квартиру. Убедившись, что я там не появлялся, он может решить, что я залег на дно. И о квартире забудет.
Но вот дальше-то что делать? Оставить меня в живых было бы с его точки зрения непрофессионально. Оснований сомневаться в профессионализме моих бывших подчиненных я не имел никаких. Поэтому надо побыстрее выбираться из этого гиблого места. Моя жизнь мне была дорога как память. Особенно учитывая, сколько себя я потратил на сбор чертовых улик, будь они неладны.
Самым быстрым способом представлялось позвонить в калитку немецкого посольства, объяснить, в чем дело, и скрыться внутри. К сожалению чистильщики Эртала наверняка наблюдали за всеми тремя посольствами стран Евросоюза в Бишкеке. Меня тихо застрелят ещё на дальних подступах. Если я не стану звонить в калитку, а перелезу через забор, в темноте, у стрелков Эртала останется гораздо меньше шансов. К сожалению, в этом случае меня застрелит внутренняя охрана посольства, состоящая из очень решительных бойцов ГСГ-9. Элитного спецназа немецкой федеральной полиции. Они очень расстроятся, когда увидят, что за террориста они остановили, но я от их печали не оживу.
Шансов прибавилось бы, если сначала связаться по трубке с офицером безопасности посольства и обговорить время и место перехода. Но у меня нет трубки, нет номера и нет интернета, через который я мог бы его узнать. Пара чистых трубок, возможно, ещё лежала наверху, в моем кабинете. Но Эртал вполне мог заминировать стол. Или снять с трубок данные, которые позволят пеленговать их перемещения. Отсутствие трубки по крайней мере делало меня невидимым для средств радиоэлектронной разведки. Немалый плюс в моём положении. Меня можно было засечь только наружкой. То есть в темноте и вдали от очевидных объектов типа немецкого посольства я мог передвигаться вполне свободно.
Даже если удастся благополучно пройти вовнутрь, сложности на этом не кончатся. Новая власть объявит меня государственным врагом, навесит какое-нибудь зверство в отношении гражданских. Потребует выдачи для справедливого суда. И сколько мне сидеть в посольстве? Месяц? Год? Немцы пробьют по базам, увидят, что безродный. Охота им из-за какого-то меня отношения с новой властью портить. Могут сдать.