Аннотация: Важно ли для нас время? И все эти вещи, что напоминают собой о прошлом? Молодой антиквар знает, что старинные вещи ценны не только из-за своего возраста. Их истории - вот самое ценное. Но что расскажет ему хозяин загадочного дома с окнами?
Дом с окнами.
Был странный и дождливый день. Странным он был из-за звонка одного коллекционера, хранителя древностей, отшельника в каком-то роде. Звонил он утром и, обещая удивить меня, заинтересовал редкостями в своем доме и своей спокойной манерой ведения разговора. Каждое слово было им тщательно взвешено за доли секунды и произнесено с поразительной уверенностью. На вид ему было около пятидесяти лет. Ярко белые, седые волосы, зализанные назад, к затылку, придавали мужчине интеллигентности. Лицо его было тронуто морщинами, но лишь от того, что улыбался он, видимо, чаще, чем пользовался голографом. Пару раз мой собеседник извинялся, пытаясь отыскать на дисплее управления голографической конференцией нужные отображения иконок команд. Одет он был в такую же белоснежную рубашку, как и его волосы. Борода, имевшая тот же оттенок белого, сливалась с ней. На рубашку был надет жилет красного цвета, а на шее под воротником красовалась бабочка того же цвета, что и жилет. Выглядел мужчина аккуратно и ухоженно. Как и его экспонаты, которые были показаны мне в период нашего виртуального знакомства.
Из-за этих предметов я и летел на геликоптере к особняку коллекционера. Некоторые его вещи имели по-настоящему высокую цену на рынке, а я, как сделавший себе громкое имя антиквар, мог выручить за них еще большую сумму. На мой вопрос о необходимости продавать многие предметы столь богатой коллекции, некоторые из которых относились к двадцатым годам начала тысячелетия, Платон тяжело вздохнул и ответил, что больше не хочет иметь дело с вещами, напоминающими ему о былых временах. Видимо, этот пожилой мужчина горевал, что родился гораздо позже многих своих экспонатов лет на двести, а то и больше.
Как бы то не было, я мчался сквозь непогоду навстречу горшочку с леприконским золотом. Магнитной дороги к дому Платона не было. Он пользовался старыми машинами на колесах, поэтому мне пришлось арендовать геликоптер, чья стоимость за час, я был уверен, окупится с лихвой на аукционах. Оставалось благодарить судьбу за столь щедрый подарок в виде целого особняка антиквариата.
Машина несла меня, разбивая собой стеклянную стену дождя, перемалывая лопастями капли, неаккуратно подлетевшие к ним. За бортом было прохладно, но в салоне я выставил вполне комфортную температуру. Пока автопилот нес меня к пункту назначения, я пил горячий шоколад и читал последний номер каталога "Древности".
Когда это занятие мне наскучило, я решил посмотреть за борт. Хотя еще был день, за бортом темнело. Земли не было видно из-за сильного ливня. Он смазывался на скорости и от этого все вокруг напоминало серебристую рыбью чешую. Смотреть было не на что, но, к счастью, лететь оставалось от силы минут десять.
Особняк я увидел, уже заходя на посадку. Под дождем он выглядел серо и загадочно. В некоторых экранах на нем, даже через ливень, можно было разглядеть свет проецируемых ламп. Из-за непогоды невозможно было разобрать, что находится вокруг дома. Лишь от посадочной площадки до веранды дорожка была освещена небольшими, но мощными фонарями.
Меня встречал робот-дворецкий последней модели, стилизованный под человека. Одежда его была будто из прошлого века. Зрачки мягко светились синеватым огоньком. Передав мне зонт, он взял свободной рукой мою сумку с походной лабораторией, с помощью которой я определял подлинность товара: возраст и всевозможные параметры предметов, попавших мне в руки; и мы двинулись под зонтами по каменистой тропинке к дому.
Крыльцо было освещено приглушенным светом гирлянд, развешанных между колонн, цеплявшихся за вьюны и выемки в темных кирпичах. Подойдя ближе к дому, я смог наконец-то разглядеть его. Особняк был невысокий, но стены терялись в дожде, убегая вправо и влево. Он имел две трехэтажные башенки, из-за чего был похож на небольшой замок. Сам дом имел всего два этажа. Вьюны то тут, то там свисали со стен. Под окнами первого этажа росли розы, а газон вокруг, коротко подстриженный, напоминал ковер. Флюгер на конусообразной крыше одной из башен бешено крутился от ветра. Серый кирпич, из которого был сложен дом, намок и теперь почернел от воды.
Платон ждал меня в дверях. Одет он был так же, как и день назад, когда я видел его по голографической связи. Только его седина выглядела более торжественно. Сам он оказался крупнее, чем его представляла голограмма. Глаза, чуть впавшие в лицо, светились гостеприимством в тусклом свете гирлянд. На носу-картошке аляповато сидели очки, а во рту дымилась толстая, как пальцы Платона, сигара. Он улыбнулся, пожал мне руку и пригласил войти в дом.
- Пен отнесет ваши вещи наверх в свободную комнату, - произнес он сильным басом, давая роботу рукой команду.
- Благодарю, Платон, - ответил я, разминая за спиной руку от слишком душевного рукопожатия хозяина особняка, - но я рассчитывал улететь сегодня до ночи.
- А вы не слышали? - удивленно спросил хозяин. - По экстренному каналу объявили о том, что все полеты в связи с бурей прекращаются и не обслуживаются. Кажется, вы тут застряли до завтра.
- Не слышал, - протянул я в ответ. - Я не слушаю передачи в геликоптере. Предпочитаю путешествовать в тишине.
- Надеюсь это не очень досадно для вас - остаться на ночь. Вы будете нашим почетным гостем. В крайнем случае, я могу отвезти вас на машине до ближайшей станции, если вы не хотите ночевать здесь.
- Нет, нет. Так у нас будет больше времени для оценки. Спасибо за ваше гостеприимство. На завтра у меня все равно нет никаких запланированных встреч.
- Тогда добро пожаловать, - улыбнулся Платон от уха до уха, обводя рукой зал, в котором мы стояли.
Время тут как будто бы остановилось. Из электронных приборов быта здесь был лишь робот, поднимающийся по лестнице с красным ковром на второй этаж. Вся мебель была выполнена из темного дерева, паркет был чуть светлей, посередине зала лежала шкура бурого медведя. Справа от входа, где мы стояли, лестница тянулась на второй этаж, а прямо перед нами шел коридор в другие комнаты. На стенах справа и слева висели потрясающие полотна с изображением осеннего леса. Большой платяной шкаф стоял сбоку от лестницы, возвышаясь на добрых два метра.
Хозяин повел меня вперед, мимо лестницы, в коридор, который вел в просторную кухню. Она была выполнена в темно-кремовых тонах, вторя общему антуражу дома. Здесь так же почти не было ничего электронного. Вместо кухонных приборов меня окружили полочки, шкафчики, тумбочки со стеклянными и деревянными дверями. Уйма всяких баночек, скляночек, тюбиков, упаковочек и пакетиков была расфасована по ним. Вытяжка над газовой плитой тихо жужжала, напоминая этим звуком только проснувшегося шмеля.
Я был удивлен обстановке, в которой оказался. На кухне не было мраморной и металлической отделки, которая уже давно была в моде. Никаких тебе роботов-поваров, никаких вакуумных труб, доставляющих нужные ингредиенты на кухню, а зачастую сразу готовые порции. В углу мерно урчал допотопный холодильник. Было удивительно, как он еще работал.
Большой экран занимал ровно половину стены. Смотря в него, я понял, как мне повезло. За стеклом бушевал ураган, прижимающий деревья к земле. Изображение было безумно реалистичным.
- Скажите, - обратился я к Платону, - какой фирмы ваши экраны? Признаться, я еще не встречал такой интересной отделки в доме.
Хозяин снисходительно посмотрел на меня. Под этим взглядом я почувствовал себя неуютно, как будто учитель собирается отчитать ученика.
- Что вы, это настоящие окна.
- Окна? Настоящие?
Моему удивлению не было придела. Настоящие окна! Да я и никогда не видел их в жизни. Только на картинках в учебниках по истории.
- Конечно настоящие. В этом доме нет этих отвратительных современных экранов, которые только дают вам иллюзию того, что вы являетесь участником столь грандиозного события как жизнь.
Я даже присел на стул. Подумать только. Особняк сулил мне неплохой заработок, раз тут были даже окна. Теперь в качестве антиквариата Платона я почти не сомневался. Этот дом имел ауру старины, являясь моей самой большой антикварной находкой.
- Господин Кашауш, - обратился ко мне Платон, - вы будете кофе или чай?
- Чай, если вас не затруднит, - ответил я, не отрываясь от окна.
Мой взгляд был прочно прикован к тому, что происходило на улице. А когда я его отвел, то был удивлен еще больше: хозяин сам пошел к полкам за чаем, перед этим поставив какую-то тару с носиком на плиту.
- Это чайник, - ответил хозяин дома на мой немой вопрос. - Надо же воду вскипятить.
- У вас разве не проведена питьевая вода?
- Нет, только вода для купания и полива. Зачем мне такие удобства? Шагать в ногу со временем мне поздно, да и неинтересное это занятие. Неблагодарное. Только споткнешься, а время уже на шаг впереди. И снова надо его догонять.
Я был поражен. Нет. Я был ошарашен. В доме не было трубы с питьевой водой! На кухне не было ничего, что могло бы облегчить жизнь жителям постройки. Дом можно было обозвать "диким" из-за его несовременности, а хозяин был явно интеллигентным дикарем. Адская смесь.
Тем временем Платон заварил чай, разлил его на две чашки и подал к столу. Пар поднимался чуть выше края посуды и растворялся в воздухе. На кухне запахло лесными ягодами.
Стоит сказать, что и аромат на кухне был специфичным. Я уже и не помнил, когда последний раз сталкивался с таким запахом в домах, где я жил или гостил. Никакой стерильной свежести, нейтральности, монотонности, которые стали присущи нашим квартирам и виллам. Воздух был насыщен благоуханием цветов, стоящих на настоящем подоконнике, запахом свежеиспеченного хлеба, ароматом зерен кофе и заваренного чая. Казалось, что окружающее меня пространство было само по себе съедобным. Мой голод после трехчасового полета дал о себе знать. За окном сверкнула молния.
На кухне даже столы были неряшливо прибраны. Их скатерти кое-где были порезаны ножом от неаккуратной резки; приглядевшись, можно было заметить замаскировавшуюся в узоре крошку. Блюда с фруктами стояли на виду, призывая своим спелым видом к срочному их поеданию.
Люстра под потолком чуть тускло освещала кухню, ее хозяина и меня, сидящего за столом и вкушающего аромат, витавший по всему помещению. Платон, чуть сгорбившись, заканчивал приготовления к вечернему чаю.
- Сколько вы уже занимаетесь скупкой и перепродажей старинных вещей? - спросил меня хозяин дома, когда мы уже сделали по глотку превосходного индийского чая.
- Мой стаж несколько скромен. Всего каких-то семь лет. Но за это время мне несколько раз сказочно повезло, и я смог сделать себе имя в определенных кругах.
- В чем заключалось ваше везение, господин Кашауш? Извините, если я лезу не в свое дело, но я любопытный человек, да и это связано с нашим с вами делом, - Платон сделал еще глоток, задумчиво вглядываясь в окно, к которому он сидел в пол оборота. Его седину осветила еще одна вспышка молнии за стеклом.
- Что вы, это не секрет. Вопрос вполне уместен. Я с удовольствием расскажу. Однажды я завладел информацией о том, что на одном из чердаков Марселя пылится картина Пьеро Лореньяна. Вы может слышали о нем: он известный минималист двадцать первого века. Так вот, я был уверен, что отыщу эту картину. Излазил почти весь Марсель. Ел заготовленные бутерброды, барахтался в пыли и паутине. Переживал атаки голубей, живших на крышах. В итоге я ничего не нашел и в последний день пребывания в городе зашел в гости к одной милой бабуле, которая помогала расчищать чердак в ее доме. Что вы думаете? Мы так же сидели и пили чай, я поворачиваю голову и, О БОЖЕ, вижу свою "Верность". Эти переплетающиеся линии и одинокая прямая. Стоящая все двести тысяч единиц, она висела на кухне и взирала на гостей той милой бабули-аристократки, которая отдала мне ее бесплатно. Я смог выручить за шедевр больше его рыночной стоимости и поделился с бабушкой суммой. Это одна из нескольких историй моего везения, - закончил я.
Платон вдыхал аромат чая и внимательно меня слушал. Его учтивое спокойствие полностью соответствовало его внешности.
- Мало того, что вы дельный и удачливый сын своей профессии, так вы еще и благородный рыцарь не своей эпохи, - улыбнувшись, тщательно выговорил тот.
- Не своей? От чего же?
- В настоящее время мало кто из людей задумывается о пользе для окружающих. Сейчас большинство увлечено удовлетворением своих потребностей в области развлечений и отдыха. Личностей, готовых сделать что-то значимое для других, становится все меньше, - с грустью в голосе проговорил Платон. - Я вовсе не говорю, как подобает это делать в моем возрасте, что раньше жить было лучше. Но все же люди были другие. Идеалы были другими. И поэтому я доверяю таким как вы.
- Что же во мне такого располагающего?
- Ваша любовь к прошлому, старинному. Легкий консерватизм. Готовность излазить крыши Марселя вдоль и поперек ради произведения искусства. Я не могу поверить, что вами двигала лишь жажда наживы. Старинные предметы сейчас дороги, но люди, как я сказал, изменились. Их не влечет история и связанные с ней вещи с духом нафталина.
Признаться, я был немного поражен таким мыслям и ходу разговора. Этот человек не заглядывал в душу, не копался в мыслях собеседника. Он не умел этого делать. Но эта искренность и романтизм, который он донес через ужасные бури и мертвые штили жизни, трогали своей наивностью. Платон говорил, но выражал не только свои мысли. Его фразы собирали по кусочкам ту картину мира, которую мог видеть только я.
- Если говорить честно, то деньги для меня главное, - признался я. - Но всегда есть что-то еще, что-то такое, что находится в стороне и не открывается другим людям. Да, я разбираюсь в искусстве, в прошлом. Но не только потому, что я этим зарабатываю. Я люблю все это. Люблю картины, скульптуры, ковры, мебель. Мне нравится старина, история. О, сколько исторических книг разных авторов я прочел. Сколько часов я провел в музеях.
- Но ведь это не все? - улыбнувшись и прищурившись, спросил хозяин дома. - У каждого человека есть свой секрет. И, если вы не откажите, я бы хотел его узнать.
- Это правда. У меня есть секрет. Но он никак не связан с работой напрямую, - я чуть притормозил разговор.
Платон молчал и смотрел мне в глаза.
- Многие мои коллеги, купив или найдя вещь, сдают ее в охрану, кладут в сейф, защищают ее как могут. Грабителей развелось много, особенно, среди конкурентов. А я приношу свое приобретение к себе в кабинет, и до момента продажи имею возможность созерцать любое творение воочию. Без посредников через камеры слежения.
- Это довольно интимно, - заметил Платон, допивая вторую кружку чая.
Я согласился. Немного антикваров по-настоящему ценили то, что попадало к ним в руки. Зачастую продавцы знали все достоинства и недостатки товара, красочно расписывали его перед покупателями, но даже для них самих это было просто набором заготовленных фраз и характеристик. Они не могли сами оценить красоту продаваемого ими очередному толстосуму потому, что чувство прекрасного служило у них на службе, а не было частью их природы. А богачи лишь хотели владеть тем, что больше никто другой не мог себе позволить. Я до сих пор ненавидел то время, когда музеи и картинные галереи отдали на приватизацию. Сколько сокровищ теперь томилось в бункерах и пыльных коридорах!
- Нельзя передать того трепета, когда вы, пусть и в перчатках, можете прикоснуться к самой истории. Когда каждая трещинка, каждая ямочка что-то да значит. Когда картина говорит с вами на языке цветов, а часы из девятнадцатого века отмеряют вам оставшееся до вашей же смерти время. При этом они скорей всего переживут еще многих своих хозяев. И многим будут твердить: время идет, время идет, - забыв про чай, рассказывал я. - Китайские вазы, восточные ковры, европейские часы, музыкальные инструменты ручной работы со всего мира. Это все не элемент декора, не признак утонченного вкуса. Это часть нас. Часть того мира, который был до нас, плавно превратившийся в наш мир.
Платон слушал и не перебивал. Ел домашнее, пышное и вкусное печенье с шоколадными крошками, пил чай. Его глаза следили за мной, моими эмоциями. Изредка он задавал вопросы, подбрасывая дрова в костер моей болтовни. С ним было легко общаться. Этот человек был другом. Этот человек был Человеком. И пока я говорил, а он слушал мои истории, то думал о том, сколько же лет этому мужчине. Если бы меня спросили о его возрасте, то тут же этот вопрос ввел бы меня в ступор. Внешность Платона была не типичная. Поэтому я терялся в догадках. Иногда казалось, что ему 50, а иной раз что и все 90.
- Не подскажите, который сейчас час, Платон? А то часы остались в салоне геликоптера.
Платон не бросил, но медленно положил взгляд на окно, за которым стало гораздо темнее, за которым все так же хлестал дождь и завывал ветер.
- Закат. Сейчас закат, - тихо ответил он.
Я молча уставился на окно.
- Темнеет осенью рано, значит сейчас около восьми часов.
- Вы сейчас определили время на глаз? - удивленно уточнил я.
- Да. Дело привычное. Когда долго живешь на одном месте, учишься по всяким мелочам в любую погоду определять время.
Разговор тек не спеша. За окном шумел ветер, дождь дубасил в окна, молнии били в землю, а на кухне старого особняка двое сидели и пили горячий чай с вкусными домашними печеньями. Я упустил ход времени за этим теплым разговором с хозяином дома. Ощущение реальности мне вернуло появление в нашем обществе еще одного человека.
Она вплыла на кухню через дверной проем, расположенный рядом с холодильником. Ее полноватое тело ничуть не делало из нее уродину. Наоборот, эта полнота как-то по-своему подчеркивала ее природную красоту. Женщина была одета менее официально, чем Платон: простое черное платье было удачно подогнано под ее формы. Кудрявые волосы были распущены и покоились своими кончиками на плечах. С ее появлением к кухонному аромату добавился еще один: легкий привкус дамских духов, отдающий карамелью.
- Ну как вам, мальчики, мои печенья? - спросила женщина, которой я не дал бы и пятидесяти лет, своим мелодичным голосом, который у меня сразу же стал ассоциироваться с легким теплым ветром, летающим над зеркальной водной гладью в середине весны.
- Роза, познакомься. Это господин Кашауш - антиквар и большой любитель домашней выпечки.
- Очень приятно, господин Кашауш, - обратилась ко мне с улыбкой Роза. - Мой муж рассказал о вашем визите. Вы и впрямь выкупите у нас все наши древности?
- Если они будут того стоить. Как вы понимаете, я не могу работать себе в убыток, скупая не те вещи.
- Конечно, я все понимаю. В таком случае вы тут насытите не только аппетит, связанный с моими печеньями, но и свой профессиональный аппетит.
- Роза, ваши печенья бесподобны! - воскликнул я, чуть не подавившись шоколадной крошкой. - Хотелось бы заполучить рецептик этого шедевра кулинарии. Не ел ничего вкуснее за чаем.
- Это можно устроить. Только готовить вы должны сами, руками, а не давать задание роботу, - жена моего клиента была явно довольна вниманием к ее выпечке, которая и правда была шикарна. - Рецепт я оставлю у вас в комнате, которая, кстати, уже готова принять вас.
- Благодарю.
Мы чуть склонили головы в знак взаимного уважения.
- Дорогая, мы с Кашаушем сейчас собирались обсудить наши дела, - начал Платон.
- Конечно, конечно. Уже ухожу. Только не распродай ему все в этом доме, - с поддельной серьезностью пропела Роза, грозя пальцем мужу.
Она удалилась так же грациозно, как и появилась перед нами. Аромат ее духов долгое время ненавязчиво витал между нами. Вместе с собой она принесла сюда то, чего я до этого ощутить никак не мог - домашний уют.
- Сколько мы с ней женаты, а все никак не могу отделаться от мысли, что это она заправляет мной и моими делами, - усмехнулся Платон.
- А сколько лет вы знаете друг друга? - поинтересовался я, доедая печенье.
- Признаться, не помню даже. Иногда кажется, что целую вечность я знаком с ее улыбкой, смехом и карими глазами. Что лет сто назад мы танцевали в том холле при входе под игру фортепьяно летним вечером. Кажется, два века назад мы давали друг другу клятвы верности под тенью рябины в саду.
- Поэтичный и романтичный ответ, причем уклончивый, - заметил я. Чай уже был допит.
- Поживете с мое, не так заговорите, - протянул Платон. - Итак, пока время не столь позднее может поговорим о деле?
Этот вопрос напомнил мне, зачем я приехал сюда. До этого момента приветливая атмосфера, окутавшая меня, прикрыла пеленой истинную причину моего приезда в особняк Платона. Из головы совсем вылетел и разговор с ним по голографу, и те предметы, которые он мне показывал во время общения.
- Да, пора поговорить о деле. Пару вещей вы мне показали. Не скрою, в них я определенно заинтересован. Что же касается остального, я надеюсь вы будете так же любезны продемонстрировать вещи сегодня, чтобы завтра оформить документацию на них.
- Справедливо и безапелляционно. Было бы здорово сегодня и закончить. Я попрошу Пена принести сюда то, что было отобрано мной вчера. Остальное мы сможем увидеть, прогулявшись по дому. Вас это устраивает?
- Еще бы. Хотелось бы взглянуть на дом изнутри.
- Отлично. Пен! - прокричал Платон своим сильным голосом. - Принеси сюда вещи из моей комнаты для продажи.
Меня чуть не контузило. Его крик был сравним с раскатом грома, доносящимся из-за леса. Показалось, что легкие предметы, находящиеся на кухне, задрожали от этого окрика. Я не стал сильно удивляться силе его голоса. В конце концов этого можно было ожидать от такого крупного и собранного человека, как Платон.
Тем временем, послышались шаги робота-дворецкого. Он чуть шаркал по паркету и еле слышно скрипел шарнирами, отчего его ходьба становилась похожей по звуку на перемещение приведения по дому.
Он принес с собой два мешка в которых аккуратно были сложены нужные для продажи вещи. Платон начал осторожно складывать содержимое на столе: шахматное поле, небольшую шкатулку, журналы, книги, украшения, ручки. Горка получилась внушительная.
- Начнем? - выглядывая из-за вещей, спросил меня Платон.
Он опять закурил сигару, отчего на кухне появились облачка дыма, которые выдыхали могучие легкие мужчины.
- Начнем, - согласился я, предвкушая предстоящую работу. - Что мы можем осмотреть первым?
- Эта мраморная шахматная доска так и просится в первый ряд, - с этими словами Платон положил на центр стола красивую игральную доску, которая по краям была обрамлена темно-зелеными изумрудами.
- Ручная работа, - похвастался хозяин, поправляя очки. - Ей не менее ста пятидесяти лет.
Взяв шахматное поле в руки, я чуть не вывихнул кисть, так как не ожидал, что поле будет настолько тяжелым. Изумруды мерцали в свете лампы, а само поле, тщательно отполированное и имевшее слегка бежевый оттенок по краям и на белых полях, блестело от электрического света. Кое-где я разглядел трещинки и выемки, но в целом доска была в отличном состоянии.
- А где же фигуры? - полюбопытствовал я.
Платон порылся в горке вещей и выудил два ящичка прямоугольной формы. Они были сделаны из слоновой кости, которая пожелтела от старости. Внутри ящики были обиты кожей, а в выемках в два ряда лежали фигуры для этой старой игры. Фигурки имели прекрасное внешнее состояние: никаких заметных на первый взгляд царапин и сколов. Все было мастерски выточено из белого и черного мрамора. Складывалось ощущение, что фигурки могут ожить и начать перемещаться без посторонней помощи.
- Хорошо сохранившийся экземпляр, - заключил я после пары геохронолигических экспресс исследований, которые я мог себе позволить с моим чемоданчиком. - На вскидку доске лет сто шестьдесят, сто семьдесят. Фигуркам столько же, что повышает цену всего комплекта. Думаю, сто пятьдесят тысяч единиц мы выручим за них.
- Отлично, - улыбнулся Платон. - Вы умеете играть в шахматы?
- Нет, эта игра сейчас совсем не популярна.
- Зато когда-то в нее играли все, - вздохнул Платон.
- Не переживайте. Мы просто родились не в то время. Что следующее?
Передо мной появились три массивные книги. Переплеты еле удерживали ветхие желтые страницы вместе. Я с трепетом переворачивал одну страницу за другой. Книги были написаны на русском - языке, от которого отказались добрых сто лет назад. Как в общем-то и от многих остальных.
- Платон, я не силен в лингвистике, но кажется книги написаны на русском языке. Я узнаю эти буквы. Й и ё. Что это за произведения?
- Война и мир.
Мое сердце забилось чаще от волнения. Ведь я держал в руках чудом сохранившиеся экземпляры русской литературы девятнадцатого века. Медленно, очень медленно я раскрывал каждую из книг и любовался печатными буквами забытого языка на желтой, выцветшей бумаге.
- Не может быть, - выдохнул я. - Как же вы смогли сохранить это сокровище?
- Книги были напечатаны в начале двадцатого века в Москве, - ответил мне Платон, поджигая новую сигару. - Их я держал в герметичных ящиках с постоянной влажностью. То есть им нельзя находится на открытом воздухе долго. Слишком чувствительная бумага. Сколько времени прошло.
- Все равно, целых три века эти книги продержались, не попадаясь на глаза цензорам и ликвидаторам в смутное для всей литературы время!
Я с восхищением гладил рукой страницы второго тома, будто даже через перчатки ощущая шершавую поверхность бумаги.
- Эта вещь бесценна. Вы уверены, что хотите продать книги и все остальное? - протягивая тома обратно Платону, спросил я. - Ваша жена не против продажи?
Платон слегка замялся. Это выглядело забавно, принимая во внимание его габариты. В свете кухонной лампы мне показалось, что он к тому же и покраснел.
- Она против. А я... Знаете, когда долго живешь на свете, обычно скапливается столько вещей, что они заполняют не только все комнаты, чердаки и кладовки, но и все уголки души. После этого с ними тяжелее остаться, потому как они оседают глубоко внутри, связывая настоящее и прошлое. Но приходит время, и все это надоедает: все истории пережиты сотни, если не тысячи раз, все воспоминания только увеличивают груз на сердце. Поэтому я и решил расстаться с кое-какими вещами своей коллекции путеводителей по прошлому. Розе это не нравится, но она ведь женщина. Женщины более восприимчивы ко всем этим сентиментальностям.
- Вы говорите мне все это так, будто вы глубокий старик.
- Как знать, - прошептал Платон.
Несколько часов мы описывали вещи и подсчитывали их приблизительную стоимость на рынке. У Платона была поистине богатая коллекция. Тут были и граммофон, и пластинки, и старинные(!) выпуски разных журналов. Нашлась пара дневников Котельникова - выдающегося актера театра, который умер уже шестьдесят с хвостиком лет назад. Шкатулки, украшения - все попадало в мой список, где я ставил особые пометки для каждого изделия: возраст, наличие дефектов, ценность для покупателей. Все беспощадно мной оценивалось. Я проводил небольшие исследования, чтобы установить подлинность и возраст предметов, подолгу их рассматривал в микроскоп и увеличительные линзы. Тщательно осматривал каждый миллиметр. Все это время Платон спокойно сидел напротив меня. Его взгляд то блуждал по кухне, то застывал на окне, за котором бесились силы природы, то осматривал уже оцененные вещи. Клиент он был что надо: терпеливый и уважающий чужой труд.
Когда мы закончили с тем, что было принесено на кухню, Платон предложил осмотреть дом, на что я с радостью согласился, ведь прилично отсидел пятую точку своего рыхлого тела.
Особняк поразил меня еще больше тем, на сколько строго в его стенах был выдержан один и тот же стиль. Он был официален, но в то же время источал тепло домашнего уюта, который до появления Розы мной был не замечен: мощные потолки, паркет, узором лежащий под ногами, антикварная мебель, которую уже нигде не встретишь, разве что в музеях быта, занавески на окнах. В гостиной и комнатах стояли камины, не те декоративные камины, что согревают собой разве что душу. Нет. Стояли настоящие, массивные камины, которые могли согреть своим теплом весь дом. В их утробах лежали недогоревшие головешки. Кровати в комнатах были огромными, шкафы вместительными. Даже ванные комнаты состояли из просторных и глубоких ванн с отдельными душевыми кабинками. Все это производило просто обескураживающее впечатление на человека, который всю свою жизнь прожил в городе, среди безликих небоскребов, не имевших окон.
- Платон, - не удержался я, - а сколько лет этому особняку?
- Ему уже четыреста лет. Правда, его много раз приводили в сносное состояние, но это не отменяет его преклонного возраста.
Мои глаза чуть не выкатились из орбит.
- Четыреста? Я максимум дал бы лет сто! Так и не скажешь, что этот дом претерпел какие-либо изменения и перестройки!
- Это так. Пара капитальных ремонтов, небольшие перестройки внутри и снаружи.
Я был потрясен. Но дело надо было продолжать. Мы проследовали в библиотеку, которая занимала одну треть первого этажа этого огромного дома. Платон решил продать еще несколько книг, с чем я не стал спорить. По пути на кухню, мы набрели на две отличные репродукции: "Постоянство памяти" Дали и "Пруд с кувшинками" Моне. Платон великодушно позволил мне их забрать на аукцион. А в одной из комнат висел оригинал, как меня заверял хозяин, картины Марка Ротко - "Оранжевое, красное, желтое". Краска и холст были потрепаны временем, но это лишь увеличивало ее стоимость.
- Сколько же лет вы собирали все эти богатства под своей крышей? - удивился я, заполняя документы.
Платон задумался и погрузился в воспоминания. На его пожилом лице проступили морщины, которые тут же состарили его лет на двадцать. Нос увеличился в размерах и очки сдавили собой ноздри.
- Всю свою жизнь, - протянул хозяин особняка.
- Вы верно довольно богаты, раз смогли себе позволить такие сокровища. Но это в принципе не мое дело. А вот мое дело продавать, сбывать, оценивать. И по моим самым поверхностным, самым приблизительным оценкам все то, что мы с вами намереваемся продать, стоит около пятьсот миллионов единиц. Цена заоблачная, вы точно станете одним из самых богатых людей на Земле!
Но Платон, кажется, не разделил моей радости. Его мысли были где-то далеко. Он слушал меня, но не слышал. Смотрел мне в глаза, но его взгляд пронизывал меня насквозь и уходил куда-то далеко в прошлое. Его задумчивое лицо постарело еще на несколько десятков лет. Я перестал узнавать Платона в его собственном облике. Он обмяк, был расслаблен. Я кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Он сразу подобрался, изменил выражение лица и улыбнулся мне.
- Да, это огромная сумма, но не забудьте, что для меня деньги не главное. Тем более, что по контракту вам отходит сорок процентов всей полученной суммы.
- И я еще раз хочу поблагодарить вас за столь щедрое предложение. Но хочу спросить еще раз: вы точно уверены в продаже этих ценнейших вещей? Если ваша жена против, может тогда стоит обойтись малой кровью? А то моя совесть, а она у меня есть, будет меня мучить.
- Нет, нет. С ней мы уже все обговорили. Это для нашего же блага.
- Но вдруг вы хотите оставить это в наследство своим внукам?
- Мы остались одни.
- Сочувствую, - прошептал я. - Мне жаль.
- Не стоит. Это случилось так давно, что вся горечь уже сошла в реке времени.
- Вы так говорите весь вечер, будто вам лет девяносто, - пробубнил я, расписываясь в документах.
Платон замялся. Я протянул ему бумаги.
- На самом деле мне двести тридцать семь лет, - Платон оставил свой автограф под моим.
- У вас есть чувство юмора, - я забрал с улыбкой документы назад.
- Может быть, жена всегда считала меня забавным. Но и она от меня не отстает. Ей то двести тридцать лет от роду.
- Да бросьте, - отмахнулся я.
- Нет, Кашауш. Так оно и есть. Я родился в 1990 году в Москве. И дожил до 2227 года. Ведь именно такой год сейчас на дворе?
- Считаете вы быстро, - подразнил я его.
- Не знаю почему, но ваше неверие задевает меня, - расстроился Платон.
- Но поймите сами, ведь это невозможно. Мы с вами слишком заработались, - покосился я в окно.
Там все еще шел ливень, а ветер клал деревья на лопаты.
- У вас в сумке есть прибор для анализа крови?
Я повернулся к Платону и увидел в его лице обиду и желание доказать мне истину, но никак не безумие, которое я ожидал увидеть.
- Да, этот прибор у меня с собой. Всякое бывает в этой жизни. Так вы хотите, чтобы я проверил вас? С помощью медицины проверил ваш возраст по крови?
- Именно, - твердость и уверенность в голосе Платона поражала собой так же, как и его дом.
- Хорошо, - сдался я. -Закатывайте рукав.
Платон был доволен своей мимолетной победой. Засучив рукав на своей здоровенной руке, он протянул мне ее, ожидая моих действий. Я взял у него образцы крови, загрузил их для анализа и попросил его подождать, так как анализ производится в течении десяти минут. Платон улыбнулся и спросил меня о желании попить еще чая. Я утвердительно кивнул. К моменту окончания анализа, чай был почти выпит.
Я потянулся к прибору за результатами и чуть не уронил чашку, которую держал в другой руке. Удивление, смятение, шок. Эти чувства сковали мое тело, не давая мне шевелиться. В руке я держал ленту с вердиктом по крови Платона. Крупными, жирными символами в конце было напечатано: Итог 237 лет. Я повернул лицо к хозяину не только дома, но и положения вещей. Улыбка Платона тянулась от одного уха до другого. Он потягивал последние глотки своего чая и его глаза выражали нескрываемую радость от того, в каком состоянии я находился.
- Как... Как это возможно?
- Я говорил вам, вы не верили. Теперь у вас есть медицинское подтверждение моим словам.
- Я вижу, что тут написано. Прибор не ошибался... Никогда. Как же вам удалось? - я еще не совсем верил в то, что происходило в тот момент.
Платон, все еще улыбаясь, встал из-за стола, переложил всю грязную посуду в посудомойку.
- Кашауш, уже довольно поздно. Уверен, сейчас глубокая ночь. Когда живешь на одном месте так долго, то чувствуешь время сам собой. Даже в такую погоду. Давайте отправимся спать, а с утра я вам расскажу все то, что вас интересует. Раскрою секрет долголетия. Идет? Не против, если Пен разбудит вас в семь часов при благоприятной погоде? Мы прогуляемся до реки.
- Да, конечно, - только и смог изречь я.
Засыпая в своей гостевой комнате на втором этаже, я слышал стук дождя по крыше и стук своего сердца. Новость слишком потрясла меня. Но убаюкивающие удары капель дождя все-таки провели меня в мир снов.
Наутро выглянуло солнце. О прошедшем ливне напоминали лишь огромные лужи на дороге, по которой мы с Платоном молча шли под гимны кузнечиков, притаившихся в высокой траве, окружавшей всю округу. Капли росы висели на ней крупными гроздями, которые плюхались вниз с легким порывом утреннего ветра. Солнце уже полностью показалось из-за горизонта и старалось высушить землю. Дорога превратилась в грязевое болото, которое мы покоряли в высоких резиновых сапогах. Я вдыхал аромат утреннего поля и мне казалось, что именно в тот момент я почувствовал настоящий вкус жизни. Все мое нутро стремилось в бушующую зелень травы, чтобы с наслаждением лечь в нее, чувствуя ее щекотливые касания. Ласточки пролетали над нашими головами высоко в небе, ловя мошкару.
- Ласточки летают высоко сегодня. Дождя не жди, - нарушил тишину Платон.
Мы подошли к полноводной реке. Она медленно текла между широких берегов, увлекая за собой щепки, тину и все такое, что попадало в нее в непогоду.
- В этой реке я в детстве ловил по утрам рыбу, когда приезжал сюда на каникулы. Столько воспоминаний можно выудить из памяти только благодаря этому месту. Здесь я, грубо говоря, и вырос. Здесь выросли наши с Розой дети. Дети их детей часто гостили тут. А потом все как-то оборвалось. О нас забыли. А это хуже смерти. Мы были уже не нужны людям нового века. Наши истории и воспоминания не могли помочь им в жизни, потому как срок годности их вышел уже очень давно. Люди и сами изменились. Мы с Розой в своем роде динозавры, ископаемые. Все наши мечты исполнились, возможности реализовались. О нас знают лишь списки налогоплательщиков в компьютерах. Мы доживаем свой век.
Платон и я смотрели на поверхность реки, которая тонкой пленкой колыхалась от маленьких барашков. Иногда по воде пробегали круги от того, что какая-то рыба атаковала насекомое на водной глади. Редкий лес на противоположном берегу тихо шелестел, рассказывая нам о тех временах, когда Платон приходил сюда юнцом.
- Мы конечно выезжаем на своей старенькой Феррари в город, но прогресс не стоит на месте. На нас смотрят как на чокнутых любителей старины. Только подумать, как быстро изменилось общество за такой короткий срок! В домах нет окон, зато есть программируемые экраны.
- Это здорово, когда можешь настроить экран на нужный вид, - вставил я свое слово. - Один и тот же вид надоедает.
- Но не из настоящего окна, - возразил Платон. - Небо всегда будет переменчивым. Да и времена года с погодой никто не отменял. Я живу здесь больше двухсот лет. Это место мне ни капли не надоело. Каждый день я открываю глаза и понимаю, что еще один день я проживу в гармонии и спокойствии.
Мы постояли еще некоторое время, поговорили о прошлом. Вкратце поведали друг другу истории своих жизней. Платон даже искупался разок.
Возвращаясь в дом, мы молчали, каждый был погружен в свои мысли. Я все думал, какого это, обладать таким даром или же проклятьем, каким обладали Платон с Розой. Насколько надо любить жизнь, чтобы в один прекрасный день не покончить жизнь самоубийством в мире, где о тебе уже мало кто помнит, мало кто знает. Я огляделся по сторонам. Пейзаж, открывавшийся вокруг меня, пленил своей идиллической красотой.
После завтрака Пен отнес мои вещи в геликоптер, и я стал прощаться с радушными хозяевами. Роза расцеловала мои щеки, Платон по-дружески крепко пожал мою руку, и я ответил тем же. Этот человек мне нравился. Я пообещал держать их в курсе продаж, звонить им и приезжать в свободное время.
Я уже собирался сесть в геликоптер, когда вспомнил одну вещь о которой Платон мне так и не сказал.
- Платон, Роза! - крикнул я паре на веранде. - Вы так и не рассказали мне о своем главном секрете.
- Все просто, Кашауш, - крикнула Роза в ответ. - В нашем доме есть настоящие окна. Но в нем совсем нет часов.
Отрываясь от земли, я еще раз посмотрел в сторону особняка. Две фигуры махали мне вслед. Я помахал им в ответ и вспомнил, что мои часы лежат в бардачке. Потянувшись к кнопке, чтобы открыть его, я одернул свою руку. Время я знал. Солнце стояло высоко, а значит было около часа дня. Окинув взором прилегающие окрестности, я понял, что точно вернусь сюда как можно скорее.