Аннотация: Записано со слов моей коллеги, дочери Нины.
А на войне, как на войне...
Рассыпался в прах мосток через речку Обша, поросли лопухами да иван-чаем сорок деревенских дворов, конюшня, коровья ферма. Когда-то здесь была война, Великая Отечественная. Сначала отступали наши. Отходя, сожгли поля с хлебом, угнали скот, чтобы не оставить врагу. Только про людей забыли. А потом пришли фашисты. Заняли деревеньку, выгнали жителей на улицу, расстреляли евреев, которых нашли. Стали хозяевами. Федосья с двумя детьми подалась в землянку. Ее дом на окраине деревни приглянулся немцам, а их вышвырнули за порог. Хорошо, что землянка была, там и поселились. В землянке потолки низкие, холодно, сыро. Вход грубо сколочен из неотесанных бревен. Прямо при входе небольшая печь, по бокам нары вместо кроватей. Тесно, да не в обиде. Сама Федосья волосы коротко обстригла, платок повязала - мол, вшивая, чтобы немцы не позарились. Лицо землей измазала, детишки тоже чумазые. Иногда фрицы позовут белье постирать, едой расплатятся, тем и сыты. Один немец дочери печенье давал, та все боялась взять - никогда такой еды не пробовала.
- Матка, дай ты, - предложил солдат.
Дом на самой околице, партизаны близко. Дочь мелкая, Нинка, за связного была. В бидоне двойное дно сделано, там письма хранились для связи. Шла на луг якобы корову подоить, а ее уже встречали. Если б немцы поймали, расстреляли вместе с семьей, как одну девушку из деревни. Эту связную к лошади привязали и по деревне пустили. Так и возили, пока не умерла. Обычно же казнили на берегу реки, там трупы и оставляли, хоронить запрещали. Сама Федосья тоже отличилась - спрятала у себя молодую еврейку. У той семью расстреляли, пока ее дома не было. Хорошо, по дороге соседку встретила, та ей все и рассказала. Куда девушке деваться? К Федосье, конечно. Прятала ее Федосья под нарами, занавесив кровать покрывалом. Дети еду ей таскали втихаря, по ночам горшок чистили. Больше года еврейку прятали. Когда наши в деревню вошли, только тогда ее и достали из-под нар. Она уже и ходить разучилась, но зато живая. В ту пору еще два красноармейца приходили, схоронить просили. Один из них раненый был. Но куда Федосье двух мужиков прокормить? Дала им с собой несколько картошин, да показала, куда пойти можно.
Чужую девушку скрыла, а свою родную сестру Федосья не уберегла. Та в той же деревне жила с матерью, Шуркой звали. Молодая, звонкая, красивая. Коса в руку толщиной, брови вразлет, хохотушка. На десять лет моложе Федосьи, между ними четыре брата было, все в войну полегли. Такой ее и увидели фрицы. Изломали Шурку, словно пьяный дурень молодую березку. Она и забеременела. В срок родилась девочка. Рожала Шурка тайно, мать пригласила повитуху. В погребе девочку и закопали, живой. Зато одна местная баба, Евдокией ее звали, очень даже и соглашалась с немецкими офицерами жить. Собой смазливая, вертлявая, переходила из рук в руки. И ведь не беременела! Да и после войны неплохо устроилась. Познакомилась в госпитале с лейтенантом, да и вышла за него замуж. Двоих сыновей родила. Потом приезжала в деревню: сама гладкая, ухоженная, в смешной шляпке по тогдашней моде. И мальчишки в пилотках.
Немцы привыкли обустраиваться со всеми удобствами. Вместе с солдатами прибыла и обслуга из пленных полячек и француженок. Они и на кухне трудились, и в постели солдат обслуживали. Потом двух француженок на улицу выгнали за какую-то провинность. Местные женщины их, конечно, подкармливали, да самим есть почти нечего. Так француженки с голода и померли.
В сорок третьем наши пошли в наступление и начали освобождать захваченные земли. В деревню прибыл отряд карателей. Согнали жителей в один дом и заперли. Затем подожгли крайние дома. Хорошо, что времени у карателей не было, да и партизаны рядом были - успели деревенских освободить, пока огонь с других домов не перекинулся. Из сорока дворов только шестеро и осталось, да и мужиков с войны только двое вернулось.
Зарастает пепелище травой да цветами, нет больше деревни Федурино, она числится в списках выбывших, как бойцы, не вернувшиеся с фронта. Умерла Федосья, умерла и Шурка. После войны она сразу же уехала в Литву. Вышла там замуж за офицера, родила двоих сыновей. Федосья мужа с войны не дождалась, повторно замуж выйти не пожелала. Выросшая Нина не помнит имени той еврейской девушки, которую спасла ее мать, неизвестны имена умерших от голода француженок. Память стирается, словно карандашный рисунок ластиком. Только человеческие кости год от года проступают из земли, словно солдаты хотят, чтобы их, наконец, нашли и вспомнили. Сколько их еще лежит неупокоенных?
Солнце садится, озаряя багрянцем силуэты деревьев. Лес наступает на пожарище, молодые березки тянутся к небу. Земля старается стереть следы войны. Но мы пока помним.