Кузнечиков Валерий Тихонович : другие произведения.

Журавлиное Перо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

НОВЫЕ КНИГИ. ИЗДАНИЕ И ПРОДАЖА

  
  
  

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СЕНСАЦИИ!

  
  
  

К сведению посетителей нашего блога:

никакая часть нижеследующего текста

не может быть скопирована или воспро-

изведена в любой форме без ведома

и разрешения автора предлагаемых книг.

  
  

ВАЛЕРИЙ КУЗНЕЧИКОВ

  
  

ЖУРАВЛИНОЕ ПЕРО

  

Стихопроза разных лет

  
  
  

ВНИМАНИЮ ИЗДАТЕЛЕЙ

ПУШКИН. ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Тайные сообщники- главные виновники гибели Поэта.

Кто они? Теперь уже ясно...

  
   Автор этой книги Валерий Кузнечиков- известный пушкинист, литератор, поэт, журналист. Отмечен премией Национального Союза журналистов Украины "Золотое перо". Ему принадлежат такие резонансные, по оценке критики и читателей, книги как "Загадки Пушкина", "Знаки судьбы", "Заветному звуку внимая...",
   "Сарматская степь". Новый сборник автора включает поэтические произведения разных лет, большинство из которых предъявляются читателям впервые. Отдельную главу составляют оригинальные интерпретации и переложения некоторых басен русских писателей Х1Х века. Заключает "Журавлиное перо" (так называется книга) одна из интереснейших загадок "Пушкинского цикла", которая ждала разъяснения многие десятилетия. И вот свершилось... Здесь же с большой убедительностью излагается авторская версия кто именно был сочинителем грязных анонимных писем к А.С. Пушкину, приведших поэта к роковой дуэли с Дантесом. Ответ на этот вопрос ждали очень многие на протяжении всех ста семидесяти лет после трагической смерти гениального сына России. Теперь он наконец- то получен!
   Понятно, что такая книга рассчитана на самый широкий круг читателей. Поэтому автор не ищет спонсоров, ему нужна встреча с серьезным Издателем для реализации совместного и перспективного литературного проекта.
   Контактный телефон Валерия Тихоновича в Киеве: ( 044 ) 400- 81- 03.
  

Редактор книги А.И.Бондарева

  
  
  
   ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ КНИГИ "ЖУРАВЛИНОЕ ПЕРО"
  
  
   из главы "Простые истории"-

МАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ

  
   Скучны что - то праздники
   В первой части мая;
   Есть еще участники,
   Но страна другая...
   Что, отцы и деды,
   Грустно в День Победы?..
   (И с каждым годом
   разобщенья больше:
   Обидней ветеранам,
   и больней, и горше...
   И чем их с каждым часом меньше,
   Тем праздники у нас
   безрадостней и мельче...)

* * *

   Не раз ещё о стариках заплачем
   И дорого за наше всё заплатим...
   А чем?-
   пока не всякий знает,
   Хотя страна- то вымирает...
   И без голодомора,
   без войны...
   Унынье и предательство...
   Они.
   И коль в умах, в сердцах разлад,
   Державы начинается распад...
  
   Киев. 9 мая 2008
  

ЗНАК ЦИВИЛИЗАЦИИ

   Блажен, кто посетил
   наш грешный мир
   В его минуты роковые,
   И платным стал
   общественный сортир,
   Поелику у нас уже и годы таковые.
   Опять же потому,
   сказать не ложно,
   Без денежки в штанах,
   неровен час...
   И как тут не пролить
   на прошлое премудрой Клио*
   ясный свет?
   Давно изобретенный,
   в Древнем Риме,
   Он первым пал - общественный клозет...
   А кем разрушен?
   Варварами.
   Ими...
  
   *Клио,в греч. мифологии одна из девяти муз- богинь,
   покровительница истории.
  

К АВТОРУ КНИГИ

   Шановний Валерiй Тихонович!
   Я безмежно вдячна киянам за пiдтримку нашої команди на попереднiх виборах. Ми дуже цiнуємо Вашу довiру i робимо все вiд нас залежне, щоб виправдати Вашi кращi сподiвання та не розчарувати Вас.
   Я можу тiльки здогадуватись, як Вас та, власне, i всю країну стомила полiтика. Нав'язлива полiтична реклама, чвари, нечеснi газети, нескiнченнi вибори, а життя вiд цього не стає кращим.
   Це тому, що наша країна зараз важко переживає становлення справжньої демократичної системи, стрiмко входять у свiтовий ринковий простiр. Вiд цього Україну трусить i ламає гiрше, нiж пiд час землетрусу, та зупинитися на половинi дороги неможливо. Треба, зцiпивши зуби, цей шлях подолати повнiстю, як iншi країни, якi все це пройшли, як i ми, свого часу.
  
   Значно легше долати цi випробування, коли на чолi держави, громади, пiдприємства стоять видданi народу, високоморальнi, iнтелектуальнi полiтики. Але якраз з цим нашiй країнi не пощастило. За останнi сiмнадцять рокiв усе зруйнували та розграбували саме керiвники держави...
  
  
   Юлiя Тимошенко. 0x01 graphic
   Выдержка из письма (от 19 мая 2008 г.) Украинской "железной леди" Ю. В. Тимошенко к автору книги в связи с предстоящими досрочными выборами мэра Киева и Киевгорсовета. Полагаю, что эта справедливая "оценочная сентенция" известного и уважаемого мною яркого политика и, смею предположить, - будущего Президента Украины, как нельзя лучше, дополняет наблюдения и выводы автора, которые содержат два "прозаических стихотворения" т.е. "Европейский выбор" и "Знак цивилизации"- В.К.
   22 мая 2008
  
  
  

ЕВРОПЕЙСКИЙ ВЫБОР

"Под гнетом власти роковой..."

А.С.Пушкин. К Чаадаеву. 1818

   Воистину, гнёт власти - роковой;
   И далеко нам до обещанного рая.
   Хотя народ властям достался,
   в общем, не плохой,
   Но ими доведён до полного раздрая.
   Действительно, и с местом
   (европейским) повезло,
   И чернозема чуть ли не с избытком;
   Всегда довольно отпущения козлов:
   Москаль - подлец!
   Маруся бо покрытка*...
   Желаем независимости - нате!
   Многопартийной демократии цветной?
   Теперь одной ногой хотим быть в НАТО,
   России подтанцовывать другой -
   Ведь как- никак с Востока нефть и газ,
   А то б на Западе совсем забыли нас...

Ноябрь 2007

  -- В Толковом словаре Владимира Даля: покрытка, девица лишившаяся невинности и брошенная соблазнителем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   из главы "Лирические строки"-
  

ПАМЯТНЫЙ ПОЛЕТ

   Двухместный легкокрылый "Бланик" -
   Летун что надо, словно стерх...
   А где та планеристка, полька Анни,
   С которой мы парили выше всех?
   С прямою челкой и раскосыми глазами,
   Она пилот, а я лишь пассажир,
   И мы одни, одни над облаками,
   И далеко внизу бипланик - наш буксир.
   Он поднял нас на длинном тросе,
   И с креном, плавно отвалил;
   А нас поток легко возносит,
   И тихо так, что слышен шелест крыл.
   Впервые этак в этом небе...
   Зачем я помню тот полет?
   И на земле я с Анни не был,
   И в небе - не второй пилот...
   Да просто так уже случилось,
   Что, зная те же небеса,
   Мне на земле потом глаза
   другой лучились,
   Такие же раскосые глаза...
  

АПОФЕОЗ

   Я благодарен женщине любимой
   За прошлую ее, ушедшую любовь,
   Ведь без нее сегодняшняя новь
   Не стала бы такой для нас неповторимой...
  

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

   Из всех времен я выбрал бы своё.
   Какое есть.Жилось, работалось,
   Любилось не бескрыло;
   Благодарю судьбу за всё,
   что в жизни было;
   А что там будет без меня,
   так это уж бог весть?..
  
   из главы "Старые басни"-
  

ПОСЛЕСЛОВИЕ

к сказке - басне А. Пушкина

"О Рыбаке и Рыбке"

   Когда Старуха у разбитого корыта
   Осталась коротать свой глупый долгий век,
   Все ею было старое забыто,
   А вот Старик урок из прошлого извлек.
   Теперь, забрасывая невод,
   В надежде все же на улов,
   Он молит Бога, просит небо:
   Хотя бы двух, по руку, осетров...
   Один - в расчете на молодку,
   Другой - в кабак.
   Себе на водку...
  
  
  
  
   из главы "Пушкин. Последняя глава"-

ИТАК, ОНА ЗВАЛАСЬ ТАТЬЯНОЙ

Загадка-парадокс в письме А.Н. Раевского к А.С. Пушкину

   Геннадию Шашкову
   с чувством искренней дружбы и признательностью.
   Еще с середины 1970-х она не то чтобы не давала покоя, но все же время от времени попадала в поле зрения не только специалистов Пушкинского дома, но и "любопытных изыскателей", к которым всегда относил себя, кстати, и автор этих строк. Для меня загадка эта оставалась неразрешенной вплоть до 12 марта 1998 года, тем этот день и памятен... Но, как бывало уже не однажды, пришел, наконец-то, и ее черед.
   А держалась она "тайной за семью печатями" по одной только, думаю, причине - в силу именно своей парадоксальности. И любопытно особенно то, что сделал загадку таковой вовсе не Александр Николаевич Раевский, а сам получатель письма, то бишь Пушкин...
   Полагаем, эта наша преамбула нужна здесь для того, чтобы сразу же настроить читателя на нужный лад, и тем самым сделать его как бы соучастни­ком в расследовании этого весьма любопытного эпистолярного "дела".
   Итак, вот это послание Раевского из Александрии, имения Браницких,- к своему ссыльному другу - в Михайловское. Приведем письмо для полноты кар­тины полностью, в том виде, в каком оно давно нам известно - в переводе с французского. (На русском A.H.Р. Пушкину не писал.)
   "Вы совершили большую оплошность, дорогой друг, не дав мне своего адреса и воображая, что я не сумею разыскать вас в глуши Псковской губернии; вы избавили бы меня от лишней траты времени на розыски и раньше получили бы мое письмо. Вы пишите, что боитесь скомпрометировать меня перепиской с вами. Такое опасение ребячливо во многих отношениях, а к тому же бывают обстоя­тельства, когда не приходится считаться с подобными соображениями. Да и что может быть компрометирующего в нашей переписке? Я никогда не вел с вами разговоров о политике; вы знаете, что я не слишком высокого мнения о поли­тике поэтов, а если и есть нечто, в чем я могу вас упрекнуть, так это лишь в недостаточном уважении к религии - хорошенько запомните это, ибо не впервые я об этом вам говорю. Я испытываю настоятельную потребность писать вам. Нельзя безнаказанно прожить вместе столько времени; даже оставляя в сто­роне множество причин, которые заставляют меня питать к вам истинную дру­жбу, одной привычки было бы достаточно, чтобы создать между нами истинную прочную привязанность. Теперь, когда мы так далеко друг от друга, я не ста­ну сдерживаться в выражении чувств, которые питаю к вам; знайте же, что, не говоря уже о вашем прекрасном и большом таланте, я с давних пор проникся к вам братской дружбой, и никакие обстоятельства не заставят меня отказа­ться от нее. Если после этого письма вы мне не ответите и не дадите своего адреса, я буду продолжать вам писать, надоедать вам до тех пор, пока не заставлю вас ответить мне, не считаясь с мелкими опасениями, которые должна рассеять самая невинность нашей переписки.
   Откладываю до другого письма удовольствие рассказать вам о происшествиях и черточках жизни наших прекрасных соотечественниц; а сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она пору­чила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия. Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвою которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и грацией, свойственными характеру Татьяны. Даже ее прелестная дочка вспоминает о вас, она часто говорит со мной о сумасбродном г-не Пушкине, о тросточке с собачьей головкой, которую вы подарили ей. Я все время поджидаю маленький портрет с двумя первыми строками стихов, которые вы для нее написали. Ради бога, дорогой друг, не предавайтесь отчаянию, берегитесь, чтобы оно не ослабило вашего прекрасно­го дарования, заботьтесь о себе, будьте терпеливы: ваше положение изменится к лучшему. Поймут несправедливость той суровой меры, которую применили к вам. Ваш долг перед самим собой, перед другими, даже перед вашей родиной - не падать духом; не забывайте, что вы - украшение нашей зарождающейся литературы, и что временные невзгоды, жертвою которых вы оказались, не могут повредить вашей литературной славе. Я знаю, что ваша первая ссылка пошла на пользу вашему характеру; что вы теперь уже не такой взбалмошный, опрометчивый. Продолжайте в том же роде, затем - питайте уважение к религии, - и я не сомневаюсь, что в самом непродолжительном времени вас выпустят из проклятой вашей деревни. Прощайте. Ваш друг А.Раевский."
   Письмо датировано 21 августа 1824 года.
   Теперь следует напомнить, какова же была причина спешной высылки Пушкина из Одессы. И очень коротко о том, какие события в жизни поэта предшествовали этому. Значит, нужно "отступление" в 1820 год... К этому времени Пушкин уже опасный для власти сочинитель; он автор "Деревни", обличающей дикие крепост­нические нравы, известен и как автор убийственных по сарказму эпиграмм на архимандрита Фотия и "преданного без лести" царю Аракчеева. Александр I взбешен оскорблением своего верного слуги и близкого к нему сановника, и это последняя капля "в чашу его терпения"! И царь намеревается сослать Пушкина в Соловки или в Сибирь. И только хлопоты, заступничество Карамзина смягчают кару - Пушкина отправляют в ссылку на юг, куда он и выезжает в мае 1820-го.
   По дороге, в жалкой хате на окраине Екатеринослава Александра Сергеевича находят в лихорадке, проезжающие эти места, Раевские1, вместе с которыми, по их приглашению, Пушкин совершает путешествие на Кавказ и в Крым. Настоящий подарок судьбы!
   Возвратившись из путешествия, попадает в Кишинев, где сближается с генералом М.Ф. Орловым, членом "Союза благоденствия", знакомится с другими членами этой тайной организации. В ноябре того же 1820-го Пушкина приглашают родственники Раевских Давыдовы погостить в их имении в Каменке Киевской губернии. Здесь он встречает будущего декабриста И.Д. Якушкина и других членов тайного общества, съехавшихся к В.Л. Давыдову, тоже активному члену этой организации.
   Там же и Александр Раевский, который (как и Пушкин) не принадлежит к тайному обществу и в дальнейшем не будет принимать участия в "заговоре господ", но в стороне от политических разговоров о радикальном переустройстве крепостнической России, по свидетельству того же И.Д. Якушкина, не оставался. Да и как это могло быть иначе...
   ... В 1821 году Пушкин пишет поэму "Гавриилиада". Она быстро начинает ходить по рукам в списках, и многим ясно, кто ее автор. Докажи недруг Пушкина, что эта "богохульная крамола", ставящая под сомнение Евангельский рассказ о непорочном зачатии девы Марии, принадлежит Александру Сергеевичу, дорого бы это обошлось поэту! Церковь, власти не простили бы ему такой ереси.
   Арест в Кишиневе "первого декабриста", поэта и приятеля Пушкина В.Ф. Раевского (однофамильца Раевских) и последовавшие затем преследования кишиневских "либералистов" делают пребывание Пушкина там унылым и тягостным. О том, чтобы выбраться из "проклятого города Кишинева" в Петербург и думать нечего. И снова на помощь приходят друзья - им удалось получить согласие Александра I на перевод Пушкина из Бессарабии в Одессу чиновником канцелярии графа М.С. Воронцова, недавно назначенного генерал-губернатором Новороссийского края. Тут же, на службе у Воронцова, и Александр Раевский. Отношения Пушкина с новым его начальником явно не складываются. Граф Воронцов, кстати сказать, очень неплохой хозяйственник и организатор, много сделавший для хозяйственного развития края, не желает видеть в Александре Сергеевиче незаурядного человека, "хвала которому гремит во всех журналах", а относится к поэту как к мелкому чиновнику, и не более того. А тут еще Пушкин страстно влюбляется в жену Воронцова - Елизавету Ксаверьевну, в девичестве графиню Браницкую. И не без взаимности... В руки графа попадают Пушкинские эпиграммы на него: "Полу- милорд, полу- купец..." и "Певец Давид был ростом мал...." Напомним их.

***

   Полу- милорд, полу- купец,
   Полу- мудрец, полу- невежда,
   Полу- подлец, но есть надежда,
   Что будет полным наконец.

***

   Певец Давид был ростом мал,
   Но повалил же Голиафа,
   Который был и генерал,
   И, побожусь, не проще графа.
  
   Граф в ярости. И Воронцов делает попытки избавиться от крайне нежелательного строптивого чиновника, который возомнил себя Давидом, победителем Голиафа... И попытки эти поначалу безуспешны: нет веской причины, да и повода тоже. Многое отдал бы граф, чтобы заполучить "компромат" и выдворить Пушкина из Одессы. А есть ли в его окружении человек, который так же заинтересован в удалении Пушкина куда подале? Есть. И это Александр Раевский, который тоже влюблен в Элизу - жену графа и, кстати, свою кузину. Он и в доме-то графа на правах почти родственника...
   Считается, что врагам Пушкина, а без них, как и без завистников, не обходилось, просто повезло. Помог случай. В руки правительства попадает, перехваченное полицией, письмо Александра Сергеевича, адресованное, скорее всего, одному из своих московских друзей, в котором Пушкин отличает "бессмертие души" и одобряет атеизм как "систему... более всего правдоподобную". Чего больше!
   В царствование Александра I безбожие - государственное преступление. Делу тут же дают ход. И царь приказывает уволить "афериста Пушкина" со службы и отправить в новую ссылку - в деревню его, Александра Сергеевича, отца, в село Михайловское, под надзор полиции.
   31 июля 1824 года Пушкин выезжает из Одессы и 9 августа уже в Михайловском. Ехал, как ему и предписано подорожной, никуда не сворачивая и нигде не задерживаясь...
   Неужели и впрямь случай? Одинаково благоприятный как для недруга, так и для друга Пушкина? Но так ли уж случайно злополучное опрометчивое письмо попало в руки полиции? По получении письма из Александрии Пушкин в этом усомнится. Потому вернемся к приведенному выше письму, которое, как ни странно, не было пушкинистами удостоено достаточным вниманием и тщательно проанализировано, как того заслуживает. Попробуем это сделать сейчас мы...

***

   Когда Пушкин спешно покидал Одессу, Александр Раевский должен находиться в Киеве, потому о перемене в судьбе своего тезки ничего не знает. Знает, по всей вероятности, киевский адрес Раевского Пушкин, да Киев далеко от назначенного ссыльному маршрута. Потому отправить письмо к другу, которого опасается "скомпрометировать перепиской", лучше всего не по почте, а надежной оказией - чтобы "из рук в руки". Впрочем, можно и по почте - права переписки Александр Сергеевич не лишен. И проще это сделать, используя адрес Давыдовых, то есть в Каменку. Это и ближе, и для Раевского безопасней. А что это было именно так, сейчас у автора этих строк сомнений нет никаких...
   Получив письмо Пушкина, Раевский не находит в нем нового адреса своего друга, и потому приходится ему "тратить лишнее время", чтобы узнать, куда именно Александр Сергеевич выслан, - за "неуважительное отношение к религии".
   Вполне понятно, что о причине ссылки сообщается в этом же письме. Ответное послание Александр Сергеевич, как сказано, получает из Александрии, из имения Браницких - родного дома Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. Кому же как не ей точно знать, куда нужно писать Пушкину теперь?..
   Читая письмо, Александр Сергеевич, конечно же, может предположить, что и графиня где-то рядом, и друг непременно напишет что-нибудь о ней, или от ее имени. Но Раевский начинает не с главного для Пушкина, а с главного для себя. С того, что Пушкину хотя и очень понятно, но понравиться не может. Оба отлично знают, что письмо "поднадзорному" может быть перлюстрировано, и потому "никаких политических разговоров Раевский никогда с Пушкиным не вел" и он, Раевский, может упрекнуть своего друга "лишь в недостаточном уважении к религии". И хотя ничего нового А.Н.Р. властям не открывает, повторяя то, о чем, видимо, сообщает ему Пушкин, но все же друзья так не поступают. Ведь, по существу, Раевский подтверждает обоснованность наказания. Он-де и сам порицал этот грех Пушкина, и делал это неоднократно... И это пишет "демон", который больше всех других вливал в душу поэта "хладный яд" сомнений. Мог бы на этот счет и промолчать. Таким образом Раевский выгораживает себя, и тут же дает установку на будущее, ибо рассчитывает не дальнейшую переписку. Потому она будет носить сугубо светский характер... "несмотря на мелкие опасения, которые должна рассеять самая невинность нашей переписки".
   И тут же задает нужный тон: в следующем письме он расскажет Пушкину "о происшествиях и черточках жизни наших прекрасных соотечественниц; а сейчас расскажу вам о Татьяне..." Ну, наконец-то!
   "Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвой которой вы стали, она выразила мне это со всей чувствительностью и грацией, свойственными характеру Татьяны". Может ли сомневаться Пушкин до этого места в письме, что речь идет о его возлюбленной Элизе Воронцовой? Да нет, конечно же. И ничего лучше, чем назвать ее, для эпистолярной конспирации, именем любимой пушкинской героини из его романа в стихах, и придумать нельзя... И тут как ушат холодной воды! - "прелестная дочка Татьяны часто говорит о сумасбродном г-не Пушкине и о тросточке с собачьей головкой, которую вы ей подарили".
   Ни одно поколение пушкинистов и иже с ними без тени сомнения полагали, что речь об Елизавете Ксаверьевне - это так естественно и красиво, что по- другому и быть не может... Пока кто-то дотошный не поинтересовался: а сколько этой девочке лет? Четыре годика... Стало ясно: речь в письме идет о какой-то другой женщине, увы, увы, увы... Но о какой? А, собственно, важно ли это теперь, когда рухнула такая красивая версия? Она же и единственная... Шло время, интерес к неизвестной Татьяне стал пропадать...
   А мы возьмем да и попробуем разобраться. Первая "одесская любовь" Пушкина - Амалия Ризнич. Но она уехала летом 1824-го на лечение за границу и больше в Россию не вернется. Жена друга Пушкина Вяземского? Вера Федоровна, с которой Александр Сергеевич сдружился в Одессе, и с которой хорошо знаком Раевский? Тоже отпадает. Может быть, Каролина Собаньская? У нее дочка Констанция от первого брака, по возрасту вполне подходит. Но роман с Собаньской у Пушкина еще далеко впереди - зимой 1829-30 годов. Конечно, он, как и Раевский, бывал в ее модном салоне в Одессе, а знаком с нею, по-видимому, еще со времени приезда в Киев, с семейством Давыдовых, на контрактовую ярмарку в 1821 году. Возможно, там Пушкин впервые и увлекся этой красавицей-полькой, принадлежавший к знатному, но обедневшему шляхетскому роду. Собаньская рано вышла замуж за подольского помещика Иеронима Собаньского, родила дочь, но вскоре разошлась с мужем. В 1819 году сошлась с влиятельным графом Иваном Осиповичем Виттом - начальником военных поселений в Новороссии - и стала его неофициальной женой и, как выяснилось, "по совместительству" еще и ближайшей сотрудницей, агентом секретной службы графа, о чем Пушкин в Одессе и не подозревал. Если начнет догадываться, то уже во время своего бурного, но непродолжительного романа... Но чтобы Раевский узнал у Собаньской адрес ссыльного Пушкина, об этом и думать нечего, хотя Каролина вполне может знать и это, ведь именно Витт организует слежку за поэтом в Михайловском. Но как Пушкин подарил Констанции стихи и тросточку - это вообразить трудно - светский этикет не позволяет. Пушкин мог сделать такой подарок только девочке из семьи очень близких ему людей. Да и станет ли Раевский искать у Собаньской адрес, когда его точно знает его кузина?
   Снова перечитываю письмо. И понимаю: новость об изменении в судьбе Александра Сергеевича обсуждается там, где письмо Раевским получено. Где? Да скорее всего в Каменке, у Давыдовых... Боже, как же все просто! Ведь Раевский нам прямо указывает трос­точкой на Адель, которой Пушкин посвятил свою поэтическую безделицу, и портрет которой поджидает Раевский вместе с двумя строчками из этого стихотворения: "Играй, Адель, не знай печали... "Да, конечно же, это та самая девочка-подросток, с которой Пушкин невинно кокетничал в Каменке - дочь Александра Львовича Давы­дова и Аглаи Антоновны, в девичестве графини де Граммон. Но, позвольте, если с Адель все совершенно ясно, то назвать ее тридцатипятилетнюю мамашу именем Татьяны? Да такое никому и в голову не придет! Никому... кроме Раевского...
   Парадокс. Шутка. Но чересчур злая, к вполне в духе Александра Николаевича. Ведь именно ей - Аглае Давыдовой посвящено Пушкиным одно стихотворение и четыре эпиграммы, две из ко­торых по-французски: "Кокетке", "Оставя честь судьбе на произвол...", "Любов­нику Аглая без сопротивленья...", "У меня была порядочная любовница..." и, наконец, "Иной имел мою Аглаю..." "Приведем здесь лишь одну из этих эпиграмм -последнюю:
   Иной имел мою Аглаю
   За свой мундир и черный ус,
   Другой за деньги, понимаю,
   Другой за то, что был француз,
   Клеон- умом ее стращая,
   Дамис, - за то, что нежно пел.
   Скажи теперь, мой друг Аглая,
   За что твой муж тебя имел?
  
   А теперь представим себе чувства Пушкина, когда Раевский железной тросточкой, как отравленной рапирой, ранит его авторское самолюбие, называя Аглаю именем Татьяны! Как это расчетливо, изощренно, неотразимо!.. Удар Пушкин принял. Но Раевский знает, что такая "шутка" для него безнаказанно не пройдет. Иначе это был бы не Пушкин. И потому, в завершение своего послания к другу, лицемерно распространя­ется о его, Пушкина, таланте, высоком предназначении и надежде на скорое помило­вание. Но для адресата теперь все это уже "пустые речи" - он понял главное.
   И припомнил, конечно же, и то, кому обязан своей унизительной командиро­вкой "на саранчу" и кто подвигнул его на написание опрометчивого письма с прошением об отставке, и уж точно заподозрил, что Александр Николаевич спо­собен и на прямое предательство. Способен! Нужна была последняя капля... капля, отравленных ядом, чернил...
   И как результат горьких размышлений - выстраданное стихотворение "Коварность". Поразительно точное название! Вот его заключительные строки:
  
   Но если ты святую дружбы власть
   Употребил на злобное гоненье...
   .................................................
   Но если цепь ему набросил ты
   И сонного врагу предал со смехом,
   И он прочел в немой душе твоей
   Все тайное своим печальным взором, -
   Тогда ступай, не трать пустых речей -
   Ты осужден последним приговором.
  
   Предательство Раевского доказано не было. А презумпция невиновности и во времена Пушкина была принципом известным. Но подозрения, конечно же, у Алек­сандра Сергеевича остались. И уже никогда отношения их не будут ни теплыми, ни доверительными. Их пути окончательно разошлись. Несколько раз дороги все же пересекутся. Но еще до этого Пушкин в 1827 году напишет как бы продолжение к своему "Демону". Оно делает честь уму, добросердечию Пушкина его снисходитель­ности к человеческим слабостям и заблуждениям, свойственным даже ангелам...
   Вот оно полностью:

АНГЕЛ

   В дверях эдема ангел нежный
   Главой поникшею сиял,
   А демон, мрачный и мятежный,
   Над адской бездною летал.
   Дух отрицанья, дух сомненья
   На духа чистого взирал
   И жар невольный умиленья
   Впервые смутно познавал.
   "Прости, - он рек, - тебя я видел,
   И ты недаром мне сиял:
   Не все я в мире ненавидел,
   Не все я в мире презирал".
  
   Но, повторимся, Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не рассчитался сполна со своим "Яго". Мне уже приходилось писать об этом. А теперь стало уж совсем ясно, что именно за "пародию на свою Татьяну" он ответит тоже пародией-посвя­щением, предваряющим полного "Онегина". Ведь то, что годилось ранее для посвящения Плетневу (к IV и V главам романа в стихах), Пушкин по­том совершенно блестяще превратит в пародию на Раевского, снабжая это посвящение выдержкой "из частного письма" по-французски, которую сам же и сочи­нил по этому случаю. Помните? "Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства пре­восходства, быть может мнимого.
   Нo еще раньше: в "Повестях Белкина" главный герой "Барышни-крестьянки" Алексей Берестов пишет письмо в бордель Акулины Курочкиной, что "в доме мед­ника Савельева напротив Алексеевского монастыря" - для передачи пись­ма А.Н.Р. Заметим, что во время написания "Повестей" А.Н. Раевский выслан отставным полковником за свои "одесские подвиги", то есть за скандал, устроенный им своей кузине графине Воронцовой. Сослан в Полтаву "без права въезда в столицы". Значит, в Москву он может приехать только нелегально, а отыскать его, выходит, можно в заведении Курочкиной... Не слабо, согласитесь! Баратынский, например, смеялся до колик. И нельзя сомневаться - не он один...
   Грешен, когда мне стала понятна шутка Пушкина насчет А.Н.Р., подумал: а как отреагирует на нее Раевский, не дорого ли она обойдется Александру Сергеевичу? Забегая вперед, скажу: как в воду глядел... Но и это еще не все касательно "литературной мести Пушкина за свою Татьяну". Как известно, А.Раевский не принадлежал к числу "демонических красав­цев" - долговязый, на тонких "журавлиных" ногах, в желтом лице его было что-то кошачье... А теперь вспомним "страшный сон" Татьяны Лариной из пятой главы "Онегина": среди других чудовищ "полужуравль и полукот". Словом, за Татьяну Раевский получает полной мерой. Выходит, не напрасно мы разгадали загадку женского имени в письме из Александрии. Долго же она оставалась нераскры­той! И именно в силу своей парадоксальности. И "виноват" в этом сам Пушкин, уж очень сильна магия его стихов, в данном случае пародийных - на Аглаю Антоно­вну...
   Но, разобравшись с письмом А.Раевского, с окончательными выводами, по обыкновению, спешить и здесь не стал, интуитивно чувствуя, что это только начало расследования. Хотя одно стало очевидным: безоговорочно зачислять Раевского в число друзей Пушкина никак нельзя. И, конечно, не я первый пришел к такому заключению, многие пришли, и задолго до 12 марта 1998-го. Например, составитель и автор статей двухтомника "Друзья Пушкина" В.В. Кунин, опираясь, в частности, на воспоминания Ф.Ф. Вигеля, хорошо знавшего А.Раевского по Одес­се. Но почему же он включил Раевского в свой сборник? Объясняет: "во-пер­вых, измена дружбе, предательство друга возможны только там, где некогда были дружеские отношения, и только в том случае, если по крайней мере один из партнеров считает партнера своим другом. Во-вторых, отношения с Раевским поз­волили Пушкину навсегда избавиться от наивности и отделить настоящую дружбу от мнимой. Но если когда-нибудь появилась бы книга "Враги Пушкина", то Александру Раевскому нашлось бы место и там".
   Ну, что ж, именно такую книжку мы сейчас и пишем. И первая персона в ней - "неверный друг Яго". И начать ее лучше всего с воспоминаний о А. Раевском, упомянутого выше, Ф.Ф. Вигеля:
   "В нем не было честолюбия, но из смешения чрезмерного самолюбия, лени и зависти составлен был его характер. Не подобные ли чувства святое Писание приписывает возмутившимся ангелам? Я напрасно устраиваюсь здесь изобразить его; гораздо лучше сделал сие Пушкин в немногих стихах под названием "Мой демон". Но подробности могут более объяснить действия его, о коих приходится мне говорить...
   В Молдавии, в самой нежной молодости, говорят, успевал он понапрасну опозоривать безвинных женщин; известных по своему дурному поведению не удостаивал он своего внимания; как кошка, любил он марать только все чистое, все возвышенное, и то, что французы делали из тщеславия, делал он из одной злости. Я не буду входить в тайну связей его с графиней Воронцовой; но, судя по высказанному, могу поручиться, что он действовал более на ее ум, чем на сердце и на чувства.
   Он поселился в Одессе и почти в доме господствующей в нем четы. Козни его, увы, были пагубны для другой жертвы. Влюбчивого Пушкина не трудно было привлечь миловидной Воронцовой, которой Раевский представил, как славно иметь у ног своих знаменитого поэта. Известность Пушкина во всей России, хвалы, которые гремели ему во всех журналах, превосходство ума, которое внутренне Раевский должен был признавать в нем над собою, все это тревожило, мучило его. Он стихов его никогда не читал, не упоминал ему даже об них: поэзия была ему дело вовсе чуждое, равномерно и нежные чувства, в которых видел он одно смешное сумасбродство. Однако же он умел воспалять их в других и вздохи, сладкие мучения, восторженность Пушкина, коих он один был свидетелем, служили ему беспрестанной забавой. Вкравшись в его дружбу, он заставлял видеть в себе поверенного и усерднейшего помощника, одним словом, самым искусным образом дурачил его.
   "Еще зимой чутьем слышал я опасность для Пушкина, не позволяя себе давать ему советов, но раз, шутя, сказал ему, что по африканскому происхождению его мне хочется сравнить с Отелло, а Раевского с неверным другом Яго. Он только что засмеялся".2
   Конечно же, я давно знал и хорошо помнил эти "наблюдения" Вигеля о Раевском, но воспринимал их как-то с оглядкой, осторожно: а вдруг что-то личное? Такое в мемуарах тоже не редкость. А вот теперь вполне верю... Но для этого нужна была все таки последняя, завершающая "портрет" Раевского "черточка". Впрочем, не черточка вовсе, а жирный эдакий мазок - тот самый, в письме А.Н.Р. от 21 1824 года, из Александрии...
  

(Продолжение и окончание в двух последующих главах)

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СЕНСАЦИИ!

ПРАВИЛЬНО ПРОЧИТАННЫЙ ПУШКИН. ЧЕРЕЗ 170 ЛЕТ...

  
   Это совершенно новое и, наконец- то, правильное прочтение двух известных произведений А.С.Пушкина- поэмы "Анджело" и драмы "Пир во время чумы". И это вниманию не просто всех знатоков и ценителей творчества великого поэта, но и, прежде всего, режиссеров- постановщиков и заведующих литературной частью театров русской драмы и комедии. Контактный телефон автора сенсационных пьес- открытий для деловых предложений в Киеве ( 044 ) 400- 81- 03.
  

Эдуард Абрамов,

  
   член Союза писателей Украины, редактор книги В. Кузнечикова "Заветному звуку внимая"
  
  
  
  
  

ЗАВЕТНОМУ ЗВУКУ ВНИМАЯ

Интерпретации

  
  
   Автор этого сборника пьес - интерпретаций- известный пушкинист, литератор, журналист. Отмечен премией Национального Союза журналистов Украины "Золотое перо".
   Автору принадлежат такие популярные и резонансные книги как "Загадки Пушкина. Записки любопытного изыскателя" (Киев - 1996) и "Знаки судьбы. Стихопроза" (Киев 2001), "Сарматская степь" (Киев-2007).
   "Заветному звуку внимая..." - третья из этого "пушкинского цикла" книга В. Кузнечикова, написанная в редком и поныне жанре литературно - сценических интерпретаций.
   Книга рассчитана на широкий круг читателей. А поскольк вышла она в 2005 году очень небольшим тиражом, став уже библиографической редкостью,
   пришло время для её второго издания, теперь коммерческим тиражом.
  
  

ОТ АВТОРА

(вместо вступления)

1

Искажение сознания

ИЛИ ОЧЕРЕДНОЙ СЛУЧАЙ СИНДРОМА АБЕРРАЦИИ

В СОВРЕМЕННОЙ ПУШКИНИСТИКЕ

Открытое письмо в редакцию "ЗВЕЗДЫ",

Соредактору журнала г-ну Гордину Я.А.

ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ ЯКОВ АРКАДЬЕВИЧ!

   Являясь давнишним читателем, а в нынешнее время и искренним почитателем "Звезды", номера которой стараюсь не пропускать и в теперешних обстоятельствах, обращаюсь к Вам с просьбой о прочтении нижеследующего.
   Побудительной причиной и поводом к этому письму стала публикация в первом номере журнала за 2004 год - эссе С.А. Лурье "Краткая история оксюморона "Приглашение на казнь". Позволю себе напомнить вкратце, о чем в этой работе, в частности, идет речь. Ее автор совершенно справедливо, на наш взгляд, предполагает, что название романа Набокова "Приглашение на казнь" восходит к третьей сцене четвертого акта Шекспировой "мрачной" трагикомедии "Мера за меру". В присущей Самуилу Лурье иронической манере, с элементами парадокса, что свойственно эссеистике по определению, автор не ограничивается одним, только этим, для себя открытием, сделанным до "16 - го, кажется, мая 1999 года".
   Не случайно, видимо, время названо довольно точно... Но если бы даже кто-нибудь другой, пусть и ранее 16 - го мая указанного года, пришел к точно такому же, как и С.А.Лурье выводу (на наш взгляд, почти бесспорному), то честь открытия все таки теперь, после публикации в "Звезде", будет принадлежать Самуилу Ароновичу. Это не обсуждается. С чем эссеиста и хочется поздравить.
   Когда бы С.А. Лурье только на том и остановился, то не было бы этого письма в "Звезду", а сам публикатор, возможно, так никогда бы и не узнал, с каким вниманием и прилежанием прочитана его работа в Киеве, ибо в некоторых аспектах она действительно очень примечательна. Примечательна хотя бы с точки зрения методологии, которую зачастую использует академическая и прочие пушкинистики.
   Дальше у нас речь пойдет уже о поэме А.С. Пушкина "Анджело", которую С.А. Лурье в своем эссе называет "стихотворной трагедией". И это уже без иронии, а на полном, так сказать, серьезе. А ведь это - то как раз и смешно. Потому как "комедия" с этой пьесой Поэта в пушкинистике, вижу, все еще продолжается. Цитируем уважаемого ессеиста:
   "...Эту пьесу ("Мера за меру" - В.К.) Александр Пушкин в 1833 году, оторвавшись на четыре дня от работы над "Медным всадником", переделал в поэму "Анджело". Поначалу собирался просто перевести, но передумал: выбросил шутов, и русскую ночь, и несколько проржавелых драматических пружин - и один гениальный монолог, едва ли не самую мрачную Шекспирову страницу.
   ...Как бы то ни было, текст у Пушкина получился важный. Цензор Никитенко, по приказу министра Уварова, его исказил. Критик Белинский объявил безжизненным, - никто не вступился, - и Пушкин с грустью говорил одному приятелю:
   - Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал". Конец цитаты.
   Лучше не лучше, - продолжает С.А. Лурье, - а каким - то неизъяснимим способом он "поместил в чужой (читайте, Шекспиров - В.К.) сюжет самые горькие из своих тайных мыслей - как распаляет невинность - и о ревности, а также чего за гробом ожидаем, - и что страсть вообще - то простительна..."
   Будь этот пассаж нашего критика напечатан при жизни Пушкина, и попадись он ему на глаза, то -то бы посмеялся Александр Сергеевич. Может быть, и не без горечи некоторой. Потому как все в этом пассаже не верно. И "способ" Пушкина вполне изъясним, и сюжет у него не чужой, а собственный, и мысли его тут не самые горькие, и не тайные вовсе, коль скоро их дано нам понять... И ревности особой в поэме мы не обнаружим.
   Невинность распаляет? Да, распаляет. Но, наверное, не самого Пушкина, а собственно злодея Анджело. Но это и "по - Шекспиру" ясно. Чего за гробом ожидаем? Так и тут Александр Сергеевич, по примеру того же Англичанина, печется, думаю, не о себе, но дает нам, читателям, понять, что главные герои его пьесы в рай вряд ли попадут...
   Страсть простительна? Это смотря какая. За иную можно поплатиться и головой. Как это чуть было не произошло с Клавдио, сластолюбцем и развратником - кровосмесителем. Тут у Пушкинского юного героя (в отличие от Шекспирова ) не просто "простительная страсть" к своей невесте - нежной и невинной Джульете, которую Клавдио к таинствам любви добрачной преклонил, - тут дело похуже:
   тяжелый грех инцеста - с его родной сестрой Изабелой, из - за чего, во искупление этого греха, она - Изабела - и пытается скрыться в монастырь... Но этого - то "главного греха" как раз в упор не видит С.А. Лурье. Отсюда, возможно, и все другие случаи его аберраций. Ведь греховная связь брата и сестры как раз и является главным ключом к разгадке всей поэмы "Анджело". Читать Пушкин нужно внимательно. Вот это место: Изабела в тюрьме, при свидании с братом с глазу на глаз, когда Клавдио просит ее, для спасения его жизни, пойти на ночную встречу к распаленному страстью законнику - злодею Анджело, в сердцах кричит:
   Трус! тварь бездушная! от сестрина разврата
   Себе ты жизни ждешь!.. Кровосмеситель!
  
   У Шекспира это место:
  
   О низкий трус, бесчестный, жалкий трус!
   Моим грехом ты хочешь жизнь купить?
   Не хуже ль это, чем кровосмешенье?
   Жизнь сохранить свою ценой позора
   Сестры своей?
  
   Есть разница, спрошу С.А. Лурье, между этим, как удар бича, - "кровосмеситель!" - и сильным чувством, оскорбленной братом, девственницы, которую в Шекспировой пьесе, брат также просит, ценой позора, купить ему жизнь?
  -- Не хуже ль это чем кровосмешенье?
   Хуже - лучше? От такого выбора, как сказал бы иронически наш уважаемый ессеист, просто в глазах рябит... И у нас в глазах рябит тоже. Но уже всерьез. От искаженного, или скажем помягче, поверхностного взгляда критика. А читателю Пушкина как раз и нужен
   взгляд, по возможности, ясный, если не сказать, - проницательный. Так вот, в эссе С.А. Лурье мы сталкиваемся с тем самым случаем, точнее феноменом, о котором ясно, без обиняков, высказался в свое время Осип Мандельштам. Приведем его разъяснение по интересующему нас синдрому аберрации:
   "Искажение поэтического произведения в восприятии читателя - совершенно необходимое социальное явление, бороться с которым трудно и бесполезно: легче провести в России электрификацию, чем научить всех грамотных читателей читать Пушкина так, как он написан, а не так, как того требуют их душевные потребности и позволяют им их умственные способности. "
   Да только задача пушкинистики (академической и любой другой), согласитесь, именно в том и заключается, чтобы помочь грамотным читателям читать Пушкина "так, как он написан". Конечно, пушкинисты тоже люди, но нельзя же до бесконечности... Потому пойдем в наших наблюдениях по правильной, на наш взгляд, методологии.
   Верно, "текст" у Пушкина, согласимся с С.А. Лурье, получился "важный". Но для эссеиста, к сожалению, малопонятный. И потому теперь, наверное, самое время поставить наш первый вопрос вот как: почему Автор "Анджело" перенес действие поэмы из средневековой Вены в "развратный Рим"? Рим, который, как известно, будучи великой империей, погиб (если не ошибаюсь в V веке *) не только от нашествия варваров, но и от праздной сытости, изнеженности римлян и греховной вседозволенности. . Но и в эпоху позднего Возрождения (действие у Пушкина происходит, по - видимому, где - то в конце ХV века) высшее сословие, как и духовенство, особой моралью и воздержанностью не отличались, то есть в среде патрициев, скажем ясней, грех кровосмешения был делом не редким. Ответ на поставленный выше вопрос, по - моему, у читателя уже готов. Чтобы инцест брата и сестры выглядел, если можно так сказать, более естественным, место действия у Пушкина - "один из городов Италии счастливой", а не в Вене, как у Шекспира.
   Теперь подведем первую черту в наших наблюдениях. Пушкин, как Пушкин, по своему обыкновению, очень радикально, в корне изменил Шекспиров сюжет, сделав его своим. "Он берет свое, где ни увидит его" - еще Белинский это заметил. И в результате получилась из "мрачной" трагикомедии Англичанина в чистом виде комедия нравов "из итальянской жизни". И ничего лучше в этом жанре Пушкин действительно не писал. Вообще говоря, эта комедия у него одна. Единственная! И совершенно уникальная в своем роде. Да и во всей русской литературе, сколько могу судить, - тоже.
   А в подтверждение того, что "Анджело" - комедия, приведем, для начала, одно из самых комичных (и фривольных) мест этой пьесы. Луцио, праздный гуляка и приятель Клавдио, объясняет Изабеле (в монастыре) убийственную ситуацию, в которой оказался ее "несчастный брат". Причем, словами "немного жесткими своею наготой для Девственных ушей отшельницы младой". Несколько позже, поняв что к чему, проницательный читатель вволю посмеется над тем, как Пушкин "прошелся" по "девственным ушкам" Изабелы, сообразив, что эти "девственные ушки" - вовсе не метафора, а что это нужно понимать буквально...
   Я лично ничего смешней у Пушкина не встречал. Ну, разве что в его довольно злой эпиграмме на Аглаю Антоновну Давыдову. Помните:
   Оставя честь судьбе на произвол,
   Давыдова, живая жертва фурий,
   От малых лет любила чуждый пол,
   И вдруг беда! Казнит ее Меркурий;
   Раскаяться приходит ей пора,
   Она лежит, глаз пухнет понемногу,
   Вдруг лопнул он; что ж дама? - "Слава богу!
   Все к лучшему: вот новая дыра."
  
   А Лурье читает "Анджело" как стихотворную трагедию...
   Теперь следует обратить внимание на еще одну Пушкинскую подмену. У Шекспира на "гнусное свидание" к Анджело ночью идет, вместо Изабелы, его (отторгнутая когда - то злодеем) невеста - Мариана, сохранившая до сей поры, как водится, в неприкосновенности свою девичью честь. У Пушкина Мариана - не невеста Анджело, а его законная жена. Есть разница? Для С.А. Лурье, - никакой. Но для Анджело, "мужа опытного", - очень существенная. Хоть он, по закону комедийного жанра, пришедшую к нему на ночное свидание жену принял за Изабелу, но, вожделея получить именно
   "невинную девицу", получает, понятно, совсем другое... Обманутый в самых сладких своих ожиданиях, он и мстит за этот "обман" Изабеле, приказывая казнить ее брата.
   Случись эта казнь, ситуация стала бы, конечно, по нашим понятиям, почти трагической, но у Пушкина в комедии все остаются живы, слава Богу, за исключением, правда, "разбойника морского, горячкою ... умершего в тюрьме". От белой горячки, надо понимать. Причем аккурат, когда надо. Его - то голову и принесут в палаты к Анджело вместо головы Клавдио.
   У Шекспира дело с его пьянчугой обстоит, пожалуй, посмешней. Его персонаж - Бернадин-ни под каким видом, видите ли, не желает вешаться. Всю ночь, на кануне казни, пропьянствовал в своей камере - одиночке, и потому наотрез отказывается от "приглашения на казнь", справедливо полагая, что ему перед повешением надо как следует выспаться. И посылает всех к черту. Те еще порядки были в венской тюрьме при правлении герцога Винченцо!
   Именно с этого эпизода в пьесе Шекспира эссе С.А. Лурье и начинается. А заканчивает свои изыскания критик, надо отдать ему должное, тоже не без улыбки, при этом справедливо и самокритично, называя эти свои изыскания не более, чем "турусами на колесах".
   Охотно соглашаемся. И добавлю с благодарностью - давно уже не было у меня такого удобного случая и самому высказаться по поводу Пушкинской комедии. Хотелось бы думать, что по делу, то бишь по существу. И от души - безусловно. Авось кому-нибудь да поможет. Имею в виду нашего брата - пушкиниста. Конечно, эти наши наблюдения не для детей младшего и среднего школьного возраста, но что поделаешь, если иные взрослые дяди - пушкинисты видят трагедию там, где коллизии совершенно комические. А другие дяди, сами давно уже Пушкина не читающие, соглашаются со "специалистами по Пушкину", веря им на слово.
   Однако вернемся на круги своя, т.е. пойдем по Пушкинскому сюжету дальше. Очень смешным оказывается и то, что Изабела сохранила от дефлорации, похоже, не одни только свои ушки. Пушкинская "полузатворница", каким - то неизъяснимим для нас образом, остается до конца комедии девственницей! Иначе никак нельзя объяснить, почему она готова скорее пожертвовать головой родного брата, чем пойти на одно - единственное ночное свидание с Анджело. Что называется, стоит насмерть, не желая отдавать злодею самое для нее дорогое...
   Да, тонкая эта "штучка" - Александр Сергеевич!... "Полузатворница"... намек чувствуете? Хорошо, что цензор Никитенко сто семьдесят лет назад не оказался проницательней нашего эссеиста. Впрочем, довольно уже здесь и комических деталей и наводящих намеков. Перечислять их все, так пришлось бы разбирать "по косточкам" всю комедию Пушкина в целом. Делать этого, конечно же, не стоит. Чтобы не пришлось комментировать еще и картину "пира во время чумы", тоже, на наш взгляд, не до конца пушкинистами понятую. Ведь самые сокровенные свои тайны и побуждения главные герои в "Анджело" и в "Пире во время чумы" раскрывают нам не столько в словах, сколько в поступках. Когда же правильно их понять, и слова и поступки, - все уже будет довольно просто. Такая вот простая, простите за тавтологию, наша здесь методика, методология, или, говоря по - научному, такой этот самый, искомый "Пушкинский алгоритм"...
   16.05.2004
  
  
  
   2

Лучше поздно чем никогда

  
   Напечатанная во втором выпуске альманаха "Новоселье" в 1834-м, поэма А.С. Пушкина "Анджело" была резко отрицательно, чуть ли не в штыки встречена критиками, хотя и весьма малочисленными. Один из них, выступивший под псевдонимом, например, безапелляционно утверждал следующее: "Анджело есть самое плохое произведение Пушкина; если б не было под ним его имени, я бы не поверил, чтоб это стихотворение принадлежало к последнему двадцатипятилетию нашей словесности и счел бы его стариною, вытащенною из отысканного вновь портфеля какого-либо из второстепенных образцов писателей прошлого века".
  

Житель Сивцева вражка (Молва, 1834. N 24 )

  
   "Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал. "
  
   А.С. Пушкин ( Замечаник к поэме "Анджело"
  
  
   Помочь читателям и зрителям понять, что Александр Сергеевич, по своему обыкновению, и в данном случае не ошибался, как раз и призвана эта, давно задуманная мною работа для театра; надеюсь, теперь уже свободная и от цензурных "рогаток" вообще, и от бесплодных умствований столичной официальной пушкинистики, и от глупости косноязычной критики из литературно-провинциального "Сивцева вражка." И понадобилось всем нам для этого, стыдно сказать, ни мало ни много - сто семьдесят лет!
   Что ж, верно: нет пророка в своем отечестве. И даже Пушкин для нас, в этом смысле, увы, не исключение. Говорил, - не слышали, не понимали, не верили ... А ведь стоило только "любопытному изыскателю", обладающему некоторой проницательностью, просто услышать... просто поверить... Чтобы, наконец-то, просто понять!.. Да, да, именно в такой эмоционально-логической последовательности, в таком вот порядке и разрешиласьдля меня еще одна "загадка Пушкина". И точно знаю, не последняя. Ибо прав наш поэт-пророк и в другом, говоря обо всех нас, грешных, вкупе: "мы ленивы и нелюбопытны..." И этот его пример с "Анджело" - не лишнее тому подтверждение.
  
  

5.1.2004. Киев

  

ПОЛУЗАТВОРНИЦА

Комедия нравов в 4-х частях

С отдельной картиной "Пира во время чумы"

Действующие лица:

   Рассказчик-резонер, в образе шекспировского лицедея
   Дук, герцог
   Анджело, наместник герцога в его отсутствие
   Клавдио, молодой патриций
   Изабела, сестра Клавдио
   Луцио, гуляка-вертопрах
   Мариана, жена Анджело
   Монах, он же Дук
   Начальник тюрьмы
  

Тюремщик, стража, придворные, подданные герцога

Место действия - один из городов средневековой Италии

Часть первая

   Авансцена при закрытом занавесе. Выходит
   рассказчик-резонер. Обращается к зрителям.
  
   Высокочтимое собранье! Перед вами
   Сейчас мы разыграем непростой сюжет
   С интригою, которую с годами
   Не исчерпал и наш греховный свет.
   И если мне, простому лицедею,
   Игравшему шутов и королей,
   Сегодня роль досталась, думать смею,
   Не худшая из всех моих ролей,
   То в том заслуга тех героев наших,
   Которые не хуже и не краше,
   И не смешней, увы, увы, увы,
   И в нынешней поре...
   В чем убедитесь вы.
   Вы наши судьи.
   Мы приложим всё уменье,
   Чтоб вам пришлось по вкусу наше представленье.
   Мы начинаем...
   (пауза)
   В одном из городов Италии счастливой
   Когда-то властвовал предобрый старый Дук,
   Народа своего отец чадолюбивый,
   Друг мира, истины, художеств и наук.
   Но власть верховная не терпит слабых рук,
   А доброте своей он слишком предавался.
   Народ любил его и вовсе не боялся.
   В суде его дремал карающий закон,
   Как дряхлый зверь уже к ловитве не способный.
   Дук это чувствовал в душе своей незлобной
   И часто сетовал.
   Сам ясно видел он,
   Что хуже дедушек с дня на день были внуки.
   Что грудь кормилицы ребенок уж кусал,
   Что правосудие сидело, сложа руки
   И по носу его ленивый не щелкал.
   Нередко добрый Дук, раскаяньем смущенный,
   Хотел восстановить порядок упущенный,
   Но как? Зло явное терпимое давно,
   Молчанием суда уже дозволено,
   И вдруг его казнить совсем несправедливо
   И странно было бы-тому же особливо,
   Кто сам то зло своим безвольем ободрял.
   Что делать? Долго Дук терпел и размышлял.
   Размыслив, наконец, решился он на время,
   Предать иным рукам верховной власти бремя,
   Чтоб новый властелин расправой новой мог
   Порядок вдруг завесть и был бы крут и строг.
   (короткая пауза)
   Был некто Анджело, муж опытный, не новый
   В искусстве властвовать , обычаем суровый,
   Бледнеющий в трудах, ученье и посте,
   За нравы строгие прославленный везде,
   Стеснивший весь себя оградою законной,
   С нахмуренным лицом и волей непреклонной-
   Его-то старый Дук наместником нарек,
   И в ужас ополчил, и милостью облек,
   Неограниченны права ему вручая.
   А сам докучного вниманья избегая,
   С народом не простясь, инкогнито, один
   Решил постранствовать как древний паладин.
   (короткая пауза)
   (Сейчас и Дук и Анджело проследуют пред вами.
   Им, правда, не до нас.
   Они своими заняты делами.
   И мы не будем важных сих мужей
   от дела отвлекать.
   Но скоро мы увидим их опять.)
   (Из-за кулисы выходят Дук и Анджело,
   беседуя, идут по авансцене.
   Останавливаются.)
   Дук :(к Анджело): Вам объяснять
   правления начала
   Излишним было б для меня трудом.
   Не нужно вам ничьих советов, знаем.
   Превыше сами вы всего.
   Мне только
   во всем на вас осталось положиться.
   Народный дух, законы, ход правленья
   Постигли вы верней, чем кто б то ни был.
   Вот вам наказ.
   (отдает бумажный свиток Анджело)
   Желательно б нам было,
   Чтоб от него не отшатнулись вы.
   Анджело: Моею строгостью гнушаться в вашей воле...
   Но вот висеть в бездействии законы не должны,
   Как розги для детей, для виду только школе;
   Не долго этих розг боятся шалуны.
   Дук: Вы, верно, правы.
   Потому-то власть и отдаем вам в руки...
   (уходят)
   Рассказчик:
   Лишь только Анджело вступил во управленье,
   И все тотчас другим порядком потекло,
   Пружины ржавые опять пришли в движенье,
   Законы поднялись, хватая в когти зло,
   На площадях, безмолвных от боязни,
   По пятницам пошли разыгрываться казни.
   И ухо стал себе почесывать народ
   И говорить: "Эхе! Да этот уж не тот".
   Между законами забытыми в ту пору
   Жестокий был один;
   закон сей изрекал:
   Прелюбодею смерть!
   Такого приговору
   В том городе никто не помнил, не слыхал.
   Угрюмый Анджело в громаде уложенья
   Открыл его, и в страх повесам городским
   Опять его на свет пустил для исполненья,
   Доверя суд вершить помощникам своим.
  

(На авансцену выходит Анджело с двумя помощниками. Идут беседуя. Останавливаются. )

  
   Анджело: (строго и наставительно)
   Пора нам зло пугнуть.
   В балованном народе
   Преобратилися привычки уж в права
   И шмыгают кругом закона на свободе,
   Как мыши около зевающего льва.
   Закон не должен быть пужалом из тряпицы,
   На коем наконец уже садятся птицы.
  

(Помощники, выражая согласие, угодливо кивают.

Уходят)

  
   Рассказчик: (после паузы) Так Анджело навел

на многих дрожь,

   Роптали вообще, смеялась молодежь
   И в шутках строгого вельможу не щадила,
   Меж тем как ветрено над бездною скользила.
   И первый под топор беспечной головой
   Попался Клавдио, патриций молодой.
   В надежде всю беду со временем исправить
   И не любовницу, супругу в свет представить,
   Джульету нежную успел он обольстить
   И к таинствам любви безбрачной преклонить.
   Но их последствия к несчастью явны стали.

(изображает жестом округлившийся живот Джюльеты)

   Младых любовников свидетели застали,
   Ославили в суде взаимный их позор,
   И юноше прочли законный приговор.

(пауза)

   Меж тем патриций наш - сын золотого века -
   Преступен боле во сто крат.
   (Кровосмешенье губит человека,
   И здесь у нас инцест: в грехе сестра и брат.
   Зачем мы тайну их вдруг разглашаем, сразу?
   Чтоб дальше быть понятнее рассказу.)
   Сейчас уместно было б вам всю троицу
   представить,
   Но Клавдио в суде читают приговор,
   Сестра его в монастыре учится свечки Богу ставить,
   Джюльету дома взяли на запор.
   И вот в дворце несчастный выслушал решенье,
   С поникшей головой бредет опять в тюрьму,
   Невольно каждому внушая сожаленье
   И горько сетуя.
   И тут как раз к нему
   Навстречу Луцио, гуляка беззаботный,
   Повеса, вздорный враль, но малый доброхотный.

(Рассказчик отходит в сторону, уступая дорогу

идущим навстречу друг другу Клавдио и Луцио. )

   Луцио: Вот встреча!
   Что за вид унылый?
   Лица нет на тебе. В чем дело, милый?
   Клавдио: (в продолжение своих раздумий)
   Власть...
   Этот полубог... Как тяжело
   Платиться за вину нас заставляет.
   В писаньи сказано: кого захочет -
   Того помилует, кого захочет -
   того ожесточит!
   Таков закон!

(к Луцио)

   Мой друг, молю! Не откажи:
   Сходи ты в монастырь к сестре моей. Скажи,
   Что должен я на смерть идти; чтоб поспешила
   Она спасти меня, друзей бы упросила,
   Иль даже бы пошла к наместнику сама.
   В ней, Изабеле, на троих ума,
   Бог дал ее речам уверчивость и сладость,
   К тому ж и без речей рыдающая младость
   Мягчит сердца людей.
  
   Луцио: Изволь, поговорю.

И тотчас же спешу к монастырю...

(Прощаясь, расходятся)

   Рассказчик: (снова на своем месте.)
   А в это утро Изабела
   С наставницей-монахиней сидела.
   Постричься в скором времени она должна была
   И разговор о том со старицей вела.
   Монахиня, понятно, знать хотела
   Причину, по которой Изабела
   Решила посвятить остаток жизни Богу?
   И та наставнице открылась понемногу.
   Так жертва похоти родного брата
   Собралась скрыться от позора и разврата.
   И вот она у новой жизни врат.
   А Клавдио? Чем грех искупит брат?

(пауза)

   Покамест Луцио к монастырю спешит
   Там быть чуть раньше всем нам надлежит.

Картина первая

Сцена у монастырской стены.

  
   Рассказчик: (в стороне)
   А вот сам Луцио.
   Звонит. И входит. У решетки
   Его приветствует, перебирая четки,
   полузатворница
   Изабела: Кого угодно вам?
   Луцио: Девица (и судя по розовым щекам,
   Уверен я, что вы девица, в самом деле)
   Нельзя ли доложить прекрасной Изабеле,
   Что к ней меня прислал ее несчастный брат?
   Изабела: Несчастный?.. почему? что с ним?
   Скажите смело:
   Я Клавдио сестра.
   Луцио: Нет, право? очень рад.
   Он кланяется вам сердечно. Вот в чем дело:
   Ваш брат в тюрьме.
   Изабела: За что?
   Луцио: За то, за что бы я
   Благодарил его, красавица моя,
   И не было б ему другого наказанья...

(Луцио увлекает Изабелу в сторону, для доверительного разговора.)

   Рассказчик: (в стороне) Сейчас он там
   (показывает на Луцио)
   В подробные пустился описанья,
   Немного жесткие своею наготой
   Для девственных ушей сей грешницы младой.
   (И верно - девственных ...не смейтесь на мной!)
   И со вниманием все выслушает дева
   Без приторной стыдливости и деланного гнева.
   И что слова для девственных ушей,
   Слова того, кого бы гнать взашей!
   Ведь волю дай его речам, ей-ей,
   И он от щечек тут же к ушкам...
   Шалун!...
   Да он опасен уж не ей,
   А разве девицам-простушкам.
   Она ж уже чиста душою как эфир.
   Ее смутить не может грешный мир
   Своею суетой, скабрезными речами...
  

(Рассказчик удаляется.

Возвращаются Луцио и Изабела)

   Луцио: (в продолжение разговора)
   ... Теперь осталось лишь мольбами
   Вам тронуть Анджело, и вот о чем просил
   Ваш братец.
   Изабела: О Боже мой, своих забот мне мало...
   Когда б от слов моих я пользы ожидала!
   Но сомневаюся; во мне не станет сил...
   Луцио: Сомненья нам враги, - я так бы возразил.
   Нас неудачею предатели стращают
   И благо верное достать не допущают.
   Ступайте к Анджело, и знайте от меня,
   Что если девица, колена преклоня,
   Перед мужчиною и просит, и рыдает,
   Как Бог он все дает, чего не пожелает.
   Изабела: Однако ж все. Не тратим время зря.
   У нас мужчинам долго быть нельзя.
   Я жду вас к вечеру...

(Луцио церемонно откланивается.

Изабела остается в раздумье, уходит.)

Часть вторая

   Рассказчик: (на авансцене) Но вот девица,
   Отпросясь у матери честной,
   С усердным Луцио под вечер поспешила
   К вельможе. И смиренною мольбой
   За брата своего наместника молила.
   Теперь, друзья, нам в самый раз
   Узнать, что было там до нас?

Картина вторая

Сцена в приемной наместника.

Анджело сидит в кресле, перед ним, стоя, Изабела. Поодаль, у дверей Луцио.

   Изабела: Я жду решенья твоего, властитель...
   Анджело: Девица, я закона человек.
   Спасти нельзя; твой брат свой отжил век.
   Он должен умереть. И не проси. Напрасно.
   Склониться пред законом ты согласна?
   (Изабела, в растерянности, собирается уходить. Нерешительно идет к выходу. У дверей ее останавливает, слышавший разговор, Луцио.)
   Луцио: (тихо)
   Не отступайтесь так. Бросайтесь на колени,
   Хватайтеся за плащ, рыдайте; слезы, пени,
   Все средства женского искусства
   Вы должны употребить.
   Вы слишком холодны.
   Как будто речь меж вами про иголку.
   Конечно, если так, не будет, верно, толку.
   Давайте же опять
   Усердною мольбою стыдливо умолять
   Его - жестокого блюстителя закона.

(Изабела возвращается к Анджело)

   Изабела: Поверь мне, что ни царская корона,
   Ни меч наместника, ни бархат судии,
   Ни полководца жезл - все почести сии -
   Земных властителей ничто не украшает,
   Как милосердие. Оно их возвышает.
   Когда б во власть твою мой брат был облечен,
   А ты был Клавдио, ты мог бы пасть, как он,
   Но брат бы не был строг, как ты.
   Анджело:Оставь меня, прошу. Что проку в речи сей?
   Ты дева скромная,
   но жарче и смелей
   с минутой каждой...
  
   Изабела: Подумай, же, о чем я говорила.
   Подумай если Тот,

(поднимает руку)

   Чья праведная сила
   Прощает и целит, судил бы грешных нас
   Без милосердия; скажи: что было б с нами?
   Подумай и любви услышишь в сердце глас.
   И милость нежная твоими дхнет устами.
   И новый человек ты будешь.
  
   Анджело:Поди; твои мольбы пустая слов утрата.
   Не я, закон казнит. Спасти нельзя мне брата.
   И завтра он умрет.
  
   Изабела: Как завтра? что? нет, нет.
   Он не готов еще, казнить его не можно...
   Ужели Господу пошлем неосторожно
   Мы жертву наскоро. Мы даже и цыплят
   Не бьем до времени. Так скоро не казнят.
   Спаси, спаси его: подумай, в самом деле,
   Ты знаешь, государь, несчастный осужден
   За преступление, которое доселе
   Прощалось каждому; постраждет первый он.
  
   Анджело: Закон не умирал, но был лишь в усыпленьи,
   Теперь проснулся он.
   Изабела: Будь милостив!
   Анджело: Нельзя.
   Потворствовать греху есть тоже преступленье,
   Карая одного, спасаю многих я.
   Изабела: Ты ль первый изречешь сей приговор ужасный?
   И первой жертвою мой будет брат несчастный.
   Нет, нет! Будь милостив, ужель душа твоя
   Совсем безвинная? Спросись у ней : ужели
   И мысли грешные в ней отроду не тлели?

(приглядывается к Анджело)

А вот ты и вздрогнул, поникнул головой...

(Анджело намеревается уйти)

   И хочешь прочь идти. Однако же, постой!
   Послушай, воротись...
   Анджело: (останавливается) Смутится, присмирев,
   пожалуй, что любой
   От слов таких. Да только мне негоже...
   Продолжим разговор наш завтра... все же...
   Придешь ко мне сюда же, да с утра.
   Теперь прощай. Мне недосуг. Пора...

(Уходит, оставляя Изабелу с Луцио)

   Луцио: Полдела сделано! Я в вас не ошибался.
   Ваш вид прельстил его!...
   Изабела: Да, с тем он и остался.
   Такой победы пожелала бы врагу...
   Луцио: Не устоит! Поклясться в том могу!
   Изабела: Все дело в том, за что какая плата ...
   Луцио: Какая б ни была, зато спасете брата!
  

Занавес

  
   Рассказчик: (на авансцене) Куда спешил

законник непреклонный?

   Он даже к ужину не вышел. Почему?
   В покоях уголок уединенный
   Ему помог укрыться одному.
   Остаток вечера безмолвный и угрюмый,
   Провел, объят одною думой
   Одним желанием;
   Всю ночь не тронул сон
   Усталых вежд его.
   "Что ж это? - мыслит он, -
   Ужель ее люблю, когда хочу так сильно
   Услышать вновь ее и взор мой усладить
   Девичьей прелестью?

По ней грустит умильно

   Душа... или когда святого уловить
   Захочет бес, тогда приманкою святою
   И манит он на крюк?
   Нескромной красотою
   Я не был отроду к соблазнам увлечен,
   И чистой девою теперь я побежден.
   Влюбленный человек доселе мне казался
   Смешным, и я его безумству удивлялся.
   А ныне!.."
   Размышлять, молиться хочет он,
   Но мыслит, молится рассеянно.
   Словами
   Он небу говорит, а волей и мечтами
   Стремится к ней одной.
   В унынье погружен,
   Устами праздными жевал он имя Бога,
   А в сердце грех кипел.
   Душевная тревога
   Его осилила.
   Правленье для него,
   Как дельная, давно затверженная книга
   Несносным сделалось.
   Скучал он;
   как от ига,
   Отречься был готов от сана своего;
   А важность мудрую, которой столь гордился,
   Ценил он ни во что и сравнивал с пером,
   Несомым в воздухе летучим ветерком...
   Он утра ждал в густой, безлунной сини,
   Счет медленных минут отдав стенным часам.
   Тянулась эта ночь, как ночь в России,
   Когда она всего длиннее там.
  

Картина третья

Сцена в том же кабинете наместника.

  
   Анджело: (входящей Изабеле) Что скажешь?
  
   Изабела: Все то же, волю я твою пришла узнать
   Анджело: Ах, если бы ее могла ты угадать!..
   Твой брат не должен жить... а мог бы...
  
   Изабела: Почему же
   Простить нельзя его?
   Анджело: Простить? Что в мире хуже
   Столь гнусного греха? Убийство легче.
  
   Изабела: Да,
   Так судят в небесах, но на земле когда?
   О, если б все имеющие власть,
   Громами управляли, как Юпитер, -
   Сам громовержец был бы оглушен,
   Ведь каждый жалкий, маленький чиновник
   Гремел бы в небесах.
   И все гремел, гремел бы...
   Нет, громовержец милосердней:
   Ведь он своею грозною стрелой
   Охотней дуб могучий поражает,
   Чем мирту нежную.
   Но человек,
   Но гордый человек, что облечен
   Минутным, кратковременным величьем
   И так в себе уверен, что не помнит,
   Что хрупок, как стекло, - он перед небом
   Кривляется, как злая обезьяна,
   И так, что плачут ангелы над ним,
   Которые, будь смертными они,
   Наверно бы, до смерти досмеялись.
  
   Анджело: При чем же я в подобных рассужденьях?
  
   Изабела: При том, что власть, хоть может ошибаться,
   Как все другие, все ж в себе таит
   Противоядье против дел своих.
   Вы, повторяю, в собственное сердце постучитесь,
   Его спросите: знало ли оно
   Такой же грех, как брата; если только
   Сознается оно вам в грешных мыслях -
   О пусть тогда язык ваш не посмеет
   Произнести над братом приговор.
  
   Анджело: Ты думаешь? Так вот тебе предположенье:
   Что если б отдали тебе на разрешенье
   Оставить брата влечь ко плахе на убой,
   Иль искупить его, пожертвовав собой
   И плоть предав греху?
  
   Изабела: Скорее, чем душою,
   Я плотью жертвовать готова.
  
   Анджело: Я с тобою
   Не о душе толкую... дело в том:
   Брат осужден на казнь; его спасти грехом
   Не милосердие ль?
  
   Изабела: Пред Богом я готова
   Душою отвечать: греха в том никакого,
   Поверь, и нет. Спаси ты брата моего!
   Тут милость, а не грех.
  
   Анджело: Спасешь ли ты его,
   Коль милость на весах равно с грехом потянет?
  
   Изабела: О пусть моим грехом спасенье брата станет!
   (Коль только это грех) О том готова я
   Молиться день и ночь.
  
   Анджело: Нет, выслушай меня,
   Или ты слов моих совсем не понимаешь,
   Или понять меня нарочно избегаешь,
   Я проще изъясняюсь: твой брат приговорен.
  
   Изабела: Так.
   Анджело: Смерть ему изрек решительно закон.
  
   Изабела: Так точно.
   Анджело: Средство есть одно к его спасенью.
   (Все это клонится к тому предположенью,
   И только есть вопрос и больше ничего.)
   Положим: тот, кто мог один спасти его
   (Наперстник судии, иль сам по сану властный
   Законы толковать, мягчить их смысл ужасный),
   К тебе желаньем был преступным воспален
   И требовал, чтоб ты казнь брата искупила
   Своим падением; не то решит закон.
   Что скажешь? Как бы ты в уме своем решила?
  
   Изабела: Для брата, для себя решилась бы скорей,
   Поверь, как яхонты, носить рубцы бичей
   И лечь в кровавый гроб спокойно, как на ложе,
   Чем осквернить себя.
  
   Анджело: Твой брат умрет.
  
   Изабела: Так что же?
   Он лучший путь себе, конечно, изберет.
   Бесчестием сестры души он не спасет.
   Брат лучше раз умри, чем гибнуть мне навечно.
  
   Анджело:За что ж казалося тебе бесчеловечно
   Решение суда? Ты обвиняла нас
   В жестокосердии. Давно ль еще? Сейчас
   Ты праведный закон тираном называла,
   А братний грех едва ль не шуткой почитала.
  
   Изабела: Прости, прости меня. Невольно я душой
   Тогда лукавила. Увы! себе самой
   Противоречила я, милое спасая,
   И ненавистное притворно извиняя.
   Мы слабы.
  
   Анджело: Я твоим признаньем ободрен.
   Так, женщина слаба, я в этом убежден
   И говорю тебе: будь женщина, не боле -
   Иль будешь ничего. Так покорися воле
   Судьбы своей.
  
   Изабела: Тебя я не могу понять.
  
   Анджело: Поймешь: люблю тебя.
  
   Изабела: Увы! Что мне сказать?
   Джюльету брат любил, и он умрет, несчастный.
   Анджело: Люби меня, и жив он будет.
  
   Изабела: Знаю: властный
   Испытывать других ты хочешь...
   Анджело: Нет, клянусь,
   От слова моего теперь не отопрусь.
   Клянуся честию.
  
   Изабела: О, много, много чести!
   И дело честное!.. обманщик! демон лести!
   Сейчас мне Клавдио свободу подпиши,
   Или поступок твой и черноту души
   Я всюду разглашу - и полно лицемерить
   Тебе перед людьми.
   Анджело: И кто же станет верить?
   По строгости моей известен свету я;
   Молва всеобщая, мой сан, вся жизнь моя
   И самый приговор над братней головою
   Представят твой донос безумной клеветою.
   Теперь я волю дал стремлению страстей.
   Подумай и смирись пред волею моей;
   Брось эти глупости: и слезы, и моленья,
   И краску робкую. От смерти, от мученья
   покорностью одной
   Искупишь ты его от плахи роковой.
   До завтра от тебя я стану ждать ответа,
   И знай, что твоего я не боюсь извета.
   Что хочешь говори, не пошатнуся я.
   Всю истину твою низвергнет ложь моя.
   А завтра наступает в полночь. И к ограде
   Придешь ты; дверца будет отперта.
   Там рядом вяз растет...
   Подумай же о брате.
   Смирись, святая простота.
   Иль брат, клянусь, умрет!

(уходит)

   Рассказчик: (в стороне) Сказал и вышел вон,
   несчастную девицу
   Оставя в ужасе. Поднявши к небесам
   Молящий, ясный взор и чистую десницу,
   От мерзостных палат ей путь теперь в темницу.
   Дверь отворится ей. И брат ее глазам
   Представится...
  

Занавес

Часть третья

Картина четвертая

Сцена в тюремной комнате с дверью, выходящей в коридор, где прохаживается тюремщик-надсмотрщик

  
   Рассказчик: (в стороне) В цепях, в унынии глубоком,
   О светских радостях стараясь не жалеть,
   Еще надеясь жить, готовясь умереть,
   Безмолвен Клавдио сидит,
   и с ним в плаще широком
   Под черным куколем с распятием в руках,
   Согбенный старостью, вы видите, монах.
   Внушает он страдальцу молодому,
   Что смерть и бытие равны одна другому,
   Что здесь и там одна бессмертная душа,
   И что подлунный мир не стоит ни гроша.
   С ним бедный Клавдио, кивая, соглашался,
   А в сердце милою Джульетой занимался.

(входит Изабела)

   Изабела: Мир вам! Отец мой, я б хотела
   Остаться с братом глаз на глаз.
   Я потому просить посмела...
   Монах: Нет нужды объяснять. Я оставляю вас.

(выходит в коридор, останавливается под дверью, слушает)

   Клавдио: Что ж милая сестра,
   Что скажешь?
   Изабела: Милый брат, пришла тебе пора.
   Клавдио: Так нет спасенья?
   Изабела: Нет, иль разве поплатиться
   Душой за голову?
   Клавдио: Так средство есть одно?
   Изабела: Так, есть. Ты мог бы жить.
   Судья готов смягчиться.
   В нем милосердие бесовское: оно
   Тебе дарует жизнь за узы муки вечной.
   Клавдио: Что? Вечная тюрьма?
   Изабела: Тюрьма - хоть без оград,
   Без цепи.
   Клавдио: Изъяснись, что ж это?
   Изабела: Друг сердечный,
   Брат милый! Я боюсь... Послушай, милый брат,
   Семь, восемь лишних лет ужель тебе дороже
   Всегдашней чести? Брат, боишься ль умереть?
   Что чувство смерти? Миг. И много ли терпеть?
   Раздавленный червяк при смерти терпит то же,
   Что терпит великан.
  
   Клавдио: Сестра! Или я трус?
   Или идти на смерть во мне не станет силы?
   Поверь, без трепета от мира отрешусь,
   Коль должен умереть; и встречу ночь могилы,
   Как деву милую.
  
   Изабела: Вот брат мой! узнаю;
   Из гроба слышу я отцовский голос. Точно:
   Ты должен умереть; умри же беспорочно.
   Послушай, ничего тебе не утаю:
   Тот грозный судия, святоша тот жестокий,
   Чьи взоры строгие во всех родят боязнь,
   Чья избранная речь шлет отроков на казнь,
   Сей демон; сердце в нем черно, как ад глубокий,
   И полно мерзостью.
  
   Клавдио: Наместник?
  
   Изабела: Ад облек
   Его в свою броню. Лукавый человек!..
   Знай: если б я его бесстыдное желанье
   Решилась утолить, тогда бы мог ты жить.
  
   Клавдио: О нет, не надобно.
  
   Изабела: На гнусное свиданье,
   Сказал он, нынче в ночь должна я поспешить,
   Иль завтра ты умрешь.
  
   Клавдио: Нейди, сестра!
  
   Изабела: Брат милый!
   Бог видит: ежели одной моей могилой
   Могла бы я тебя от казни искупить,
   Не стала более иголки дорожить
   Я жизнию моей.
  
   Клавдио: Благодарю, друг милый!
  
   Изабела: Так завтра, Клавдио, ты к смерти будь готов.
   Клавдио: Да, так... и страсти в нем кипят с такою силой!
   Иль в этом нет греха; иль из семи грехов
   Грех этот меньший?
   Изабела: Как?
   Клавдио: Такого прегрешенья
   Там, верно, не казнят. Для одного мгновенья
   Ужель себя сгубить решился б он навек?
   Нет, я не думаю. Он умный человек.
   Ах, Изабела!
   Изабела: Что? Что скажешь?
   Клавдио: Смерть ужасна!
  
   Изабела: И стыд ужасен.
   Клавдио: Так - однако ж умереть,
   Идти неведомо куда, во гробе тлеть
   В холодной тесноте... увы! земля прекрасна
   И жизнь мила. А тут: войти в немую мглу,
   Стремглав низвергнуться в кипящую смолу,
   Или во льду застыть, иль с ветром быстротечным
   Носиться в пустоте пространством бесконечным....
   И все, что грезиться отчаянной мечте...
   Нет, нет: земная жизнь в болезни, в нищете,
   В печалях, в старости, в неволе... будет раем
   В сравненье с тем, чего за гробом ожидаем.
  
   Изабела: О Боже!
  
   Клавдио: Друг мой! Сестра моя! Позволь мне жить.
   Уж если будет грех спасти от смерти брата
   Природа извинит.
  
   Изабела: Что смеешь говорить?
   Трус! Тварь бездушная! От сестрина разврата
   Себе ты жизни ждешь! Кровосмеситель! нет,
   Я думать не могу, нельзя, чтоб жизнь и свет
   Моим отцом тебе даны. Прости мне, Боже!
   Нет, осквернила мать отеческое ложе,
   Коль понесла тебя!
  
   Клавдио: Ты мать оставь! Отец - тот был ходок...
   На стороне сорвал он не один цветок.
   И очень может быть, сказать пришла пора,
   Что где-то есть у нас с тобой
   Не брат, так уж сестра...
  
   Изабела: Умри! Умри! И знай когда бы я
   Спасти тебя могла лишь волею моею,
   То все-таки б теперь свершилась казнь твоя.
   Я тысячу молитв за смерть твою имею,
   За жизнь - уж ни одной...
  

(Пытается уйти, Клавдио удерживает)

  
   Клавдио: Сестра, постой, постой!
   Сестра, прости меня!
  
   Изабела: Тварь мерзкая! Насильник и упырь!
   Что ж мне теперь - в петлю иль в монастырь?

( В гневе уходит, в коридоре ее останавливает монах,

отводит в сторону)

  
   Рассказчик: (в стороне)
   Монах, вы видели, стоял за дверью отпертою
   И слышал разговор меж братом и сестрою.
   Пора мне вам сказать, что старый сей монах
   Не что иное был, как Дук переодетый.
   Пока народ считал его в чужых краях
   И сравнивал, шутя, с бродящею кометой,
   Скрывался он в толпе, все видел, наблюдал
   И соглядатаем незримым посещал
   Палаты, площади, монастыри, больницы,
   Развратные дома, театры и темницы.
   Воображение живое Дук имел;
   Романы он любил и, может быть хотел
   Халифу подражать Гаруну Аль-Рашиду.
   И вот, узнав теперь всю правду без прикрас,
   В растроганном уме решил он тот же час
   Не только наказать жестокость и обиду,
   Но сладить кое-что...
  
   Монах: (к Изабеле)
   Я слышал все, ты похвалы достойна.
   Свой долг исполнила ты свято; но теперь
   Предайся ж ты моим советам. Будь покойна,
   Все к лучшему придет, послушна будь и верь.
   Есть у меня одно предположенье...
   Пока ж прими мое благословенье.
  

Занавес

   Рассказчик: (на авансцене) Друзья, поверите ль,
   что мрачное чело,
   Угрюмой, злой души печальное зерцало,
   Желанья женские навеки привязало
   И нежной красоте понравиться могло?
   Не чудно ли? Но так. Сей Анджело надменный,
   Сей злобный человек, сей грешник - был любим
   Марьяной нежною, печальной и смиренной,
   Душой, отверженной мучителем своим.
   Он был давно женат. Летунья легкокрыла,
   Младой его жены молва не пощадила,
   Без доказательства насмешливо коря;
   И он ее прогнал надменно говоря:
   "Пускай себе молвы неправо обвиненье,
   Нет нужды, не должно коснуться подозренье
   К супруге кесаря".
   С тех пор она жила
   Одна в предместии, печально изнывая.
   О ней-то вспомнил Дук,
   И дева молодая
   По наставлению монаха к ней пошла.
  

(пауза)

   Марьяна под окном за пряжею сидела
   И тихо плакала, когда, как ангел, Изабела
   Пред ней нечаянно явилась у дверей.
   Отшельница была давно знакома с ней
   И часто утешать несчастную ходила.
   Монаха мысль она ей тотчас объяснила.
   Марьяна, лишь пробьет полночный час,
   К палатам Анджело (вся скрытая до глаз)
   Должна придти.
   С ним встретиться под каменной оградой
   И, наградив его условленной наградой,
   Чуть внятным шепотом, прощаяся, шепнуть
   Лишь только то: теперь о брате не забудь.
   Марьяна бедная, сквозь слезы улыбаясь,
   Готовилась, дрожа - и дева с ней рассталась.
   И дай им Бог, чтоб Дука хитрую затею
   Не распознать искусному злодею!
   Чтоб был обманут он. Да как?
   Как простофиля и дурак!
   И хоть они, как две сестры, похожи,
   Хоть ночь темна, но все же, все же, все же...
   Не всякой женщине дано себя забыть,
   Отдавшись, роль сыграть чужую.
   И потому все может, может быть.
   Дай Бог одну им выдать за другую!
  

Картина пятая

Клавдио и монах сидят за шахматной доской. Сцена в той же тюремной комнате

   Рассказчик: (в стороне)
   Всю ночь в темнице Дук последствий ожидал
   И, сидя с Клавдио, страдальца утешал.
   А меж беседами, чтоб время шло быстрее,
   И чтоб себя от мрачных дум отвлечь,
   Они, как два раздумчивых, несуетных халдея,
   За шахматной доской старались уберечь
   От краха им подвластных королей,
   Попеременно, белого и черного мастей...
  
   Монах: (отвлекаясь от игры)
   Ты все ж надеешься на милость?
   Клавдио: В несчастии другого нет лекарства -
   Одна надежда.
   Надеюсь жить и умереть готов.
   Монах: И все ж готовься к смерти,
   А тогда и жизнь - чтоб ни было -
   приятней будет.
   А жизни вот как должен ты сказать:
   " Тебя, утратив, я утрачу то,
   Что ценят лишь глупцы, ты - вздох пустой,
   Подвластный всем воздушным бурям,
   Которые твое жилище могут
   Разрушить вмиг.
   Ты, жизнь, всего лишь жалкий шут у смерти.
   Ты от нее бежишь, а попадаешь ей,
   Как мышь иль голубь в когти кошки,
   Равно как в пасть голодному питону.
   Все то, что делает тебя приятной, -
   Плод низких чувств!
   Ты даже не отважна;
   Тебя пугает слабым, мягким жалом
   Ничтожная змея!
   Твой отдых - сон;
   Его зовешь ты, а боишься смерти,
   Которая не более чем сон.
   Сама ты по себе не существуешь,
   А создана из тысяч малых долек,
   Рожденных прахом!
   Ты не знаешь счастья,
   Гонясь за тем, чего ты не имеешь,
   И забывая то, чем обладаешь.
   Ты не надежна: с каждою луной
   Меняется причудливо твой облик.
   Ты если и богата, то бедна,
   Как нагруженный золотом осел,
   Под ношей гнешься до конца пути,
   Покамест смерть не снимет этой ноши.
   Нет у тебя друзей; твое же чадо,
   Которое на свет ты породила,
   Чресл собственных твоих же излиянье,
   Клянет оно подагру, сыпь или чахотку,
   Зачем они с тобой скорее не кончают?
   Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
   Ни старости; они тебе лишь снятся,
   Как будто в тяжком сне после обеда.
   Сама твоя счастливейшая юность -
   По-старчески живет, прося подачки
   У параличной старости; когда же
   Ты к старости становишься богатой,
   То у тебя уж больше нет ни сил,
   Ни страсти, ни любви, ни красоты,
   Чтобы своим богатством насладиться...
   Клавдио: А мы боимся смерти, что сглаживает
   все противоречья...
   Благодарю смиренно. Я все понял...
   В стремленье к смерти нахожу я жизнь.
   Ища же смерти жизнь обрящу...
   Пока же, отче, лучше мы продолжим
   Игру свою за шахматной доской.

(Клавдио делает свой ход)

   Рассказчик: (в стороне) Пред светом к ним явилась
   Изабела.

(входит Изабела, начинает что-то увлеченно рассказывать, неслышно для зрителей)

   Рассказчик: (в стороне) Все шло как надобно:
   Сейчас у ней сидела
   Марьяна бледная, с успехом возвратясь
   И мужа обманув.
   Затея удалась!
   Что ж, поделом тебе, Анджело!..
   Но вот уже рассветом небо заалело...
   Вдруг, наконец, приказ приносит вестник
   Начальнику тюрьмы...

(входит начальник тюрьмы)

   Начальник тюрьмы:
   Вот из дворца приказ...

(подает Клавдио свернутый свиток)

   Готовы будьте ровно через час.

(уходит)

   Рассказчик: (в стороне)
   Читают: что ж? Наместник
   Немедля Клавдио велит казнить
   И голову его в палаты предъявить.
  

(долгая тягостная пауза)

  
   Клавдио: (в скорбном раздумье) А мог бы жить, мог быть помилован, когда б Анджело, трус, не побоялся, что мне ему придется отомстить за то, что жизнь бесчестную купил я ценою моего позора.
  
   Изабела: ...Пожертвовав невинностью сестры.
  
   Монах: Не думаю, что так. Анджело муж не робкий.
   Тут дело тоньше...
  
   Клавдио: Тоньше?
  
   Монах:Тоньше, да. Марьяна хоть и обманула мужа (не простака отнюдь, замечу кстати), хоть он Марьяну впрямь за Изабелу принял, да обнаружил, что невинности цветок сорвал какой-то до него счастливец.

(со значением смотрит на Клавдио)

   Обманут в самых сладких ожиданьях, Анджело и отмстил сестре твоей приказом принесть в покои голову твою, которую он выставил на торг. А я... я эту тонкость не учел...
   Клавдио: (с укоризной)
   И все вы, трое, разом, тоже...
   Изабела: Да разве все предвидеть можно?
   Монах: (раздумчиво)
   Играть с Анджело надо осторожно...
   Изабела: Какое низкое коварство!
   Кто мог такое ожидать?..
   Монах: Ну, что ж, и горькое лекарство,
   Хоть морщась, надо принимать.

(возвращается к шахматам)

   Теперь мой ход...
   Конем или ферзем?
   Да нет, пожалуй, королем...
  

(делает свой ход)

   Рассказчик: (в стороне) Не дай нам Бог таких ночей;
   Игра такая не кончается ничьей...
  

Занавес

Часть четвертая

   Рассказчик: (на авансцене)
   И вот замыслив новую затею, Дук представил
   Начальнику тюрьмы свой перстень и печать
   И казнь остановил, а к Анджело отправил
   Другую голову, велев обрить и снять
   Ее с широких плеч разбойника морского,
   Горячкой в ту же ночь умершего в тюрьме;
   При том приклеить к ней усы и бороду другого.
   Такие как у Клавдио...
   Имея на уме,
   Что тот, кто эту голову доставит,
   Уж Анджело в глубоком сне застанет...
   Дук все расчислил так,
   Чтоб сей мешок с поклажей
   Не сразу был вручен
   и выглядел погаже...
   И сам отправился, дабы вельможу злого,
   Столь гнусные дела творящего во мгле,
   Пред светом обличить.
   Ну, а для замысла такого
   В дворце был человек,
   умеющий налить
   В любой стакан пятнадцать капель сложных,
   Для жизни не опасных и надежных.
   Дук сам то зелье пил, когда хотел чтоб сон
   Скорее приходил и был глубоким он.
   Пусть Анджело уснет. Уснет.
   Когда ж проспится,
   За стенами дворца немало что случится...
   И я оставлю вас на час,
   Чтоб, дух переведя,
   продолжить наш рассказ.
  

Занавес

Картина шестая

   Рассказчик: (на авансцене) Узнайте же,
   когда молва невнятно
   О казни Клавдио успела пробежать,
   Пришла другая весть, что вот уже обратно
   Ко граду едет Дук.
   Народ его встречать
   Толпами кинулся.
   И Анджело смущенный,
   Угрюмый и предчувствием стесненный,
   Туда же поспешил.

(открывается занавес)

(Площадка у городских ворот. Два раза трубят трубы

Крик женский из толпы, сквозь стражу пробивается Изабела.)

   Но чей мы с вами слышим крик?
   Смотрите: в ноги к Дуку
   Девица падает.
  
   Изабела: (на коленях перед герцогом) Помилуй, государь!
   Ты щит невинности, ты милости алтарь.
   Помилуй!
   Знай, что твой наместник
   Во зло употребил полученную власть.
   Черна душа его.
   Он - Вельзевула вестник.
   Нельзя, владыка, ниже пасть!
   Смотри, как он бледнеет и трепещет
   И взор свой дикий так и мещет
   В меня...
  
   Анджело: И верно знаешь, почему...
   Невинна ль ты?..
   Зачем же этот крик?
   Открыть что знаю - чешется язык...
  
   Рассказчик: (в стороне)Ужель все скажет ,стыд преодолев?
   Иль победит себя, смирив и злость, и гнев?
  
   Анджело: (к Дуку, указывая на Изабелу)
   Она сошла с ума, увидя брата,
   Приговоренного на смерть.
   Сия утрата
   Ей разум потрясла.
   И от сердечной боли
   Клевещет на меня,
   со зла и поневоле...

(Дук властно поднимает руку, прерывая Анджело)

   Рассказчик: (в стороне)Смотрите все, как поднял руку Дук,
   В его душе кипит негодованье!...
  
   Дук: Довольно здесь речей!
   Их слушать недосуг.
   Все знаю. Знаю!
   Наконец
   Злодейство на земле получит воздаянье.
   Девица, Анджело, за мною, во дворец!
   Рассказчик: (в стороне)
   За ними вслед и мы...
  

Занавес

Картина седьмая

Сцена в тронном зале дворца герцога;

Мариана, Клавдио, несколько придворных.

   Рассказчик: (в стороне) У трона во дворце
   ждет Дука Мариана.
   И Клавдио.
   Он самый, без обмана.

(входят Дук, Анджело, Изабела )

   А вот и герцог.
   Анджело,
   девица.
   Злодей опешил!
   Есть чему дивиться...
   Анджело видит Клавдио...
   живого!
   И Мариану - жертву и жену!
   И вот трепещет.
   И ни слова.
   Глядите, как челом поник.
   Никто ему вину
   Простить уж никогда не сможет.
   Все объяснилося.
   И совесть душу гложет.
   Когда возникнет правда из тумана,
   Уж не спасут злодея сан или сутана.
   Теперь ему в тюрьму иль в монастырь?
   Позор!
   Позор, он к смерти верный поводырь...
  
   Дук: Что, Анджело, скажи,
   Чего достоин ты?
   Скажи без слез и без боязни,
   Но с прежней твердостью...
  
   Анджело: Заслуживаю казни.
   И об одном молю:
   скорее прикажи
   Вести меня на смерть.
  
   Дук: Иди же, обольститель!
   Судья-торгаш...
   Невинных душ губитель!
  
   Анджело: Все грешны мы...
  
   Дук: Да, верно, но карающая власть
   Не может, не должна в грехе
   так низко пасть!
   Ее вручает нам властитель высший - Бог.
   Судья быть должен так же чист,
   Как должен быть и строг.
   Собой пример всем прочим подавать,
   Являя чистоту и благодать.
   И мерить мерою одною
   Свою вину с чужой виною.
   Позор злодею, что казнит
   За грех, что в нем самом сокрыт!
   Втройне стыдиться должен тот,
   Кто ближнего пороки рвет,
   Как сорную траву на поле,
   А свой порок растит на воле!
   Как часто грешника, до времени, скрывает
   Вид ангела, которым слыть желает!
   И часто, часто лицемерный вид
   Преступный замысел таит...
   Теперь и сам я твердо буду знать,
   Что власть нельзя из рук нам упускать,
   Тем паче, - не передавать!
   (Пусть даже на короткий срок...)
   И это всем властителям урок!

(Мариана бросается в ноги к герцогу)

   Мариана: Помилуй, властелин!
   Ты . мужа мне отдав,
   Не отымай опять;
   не смейся надо мною.
  
   Дук: Не я, но Анджело смеялся над тобою.
   Что ж до тебя, то о твоей судьбе
   Я позабочусь.
   И останутся тебе
   Его сокровища;
   и будешь ты награда
   Супругу лучшему.
  
   Мариана: Мне лучшего не надо!
   Помилуй, государь!
   Не будь неумолим,
   Твоя рука меня соединила с ним!
   Ужели для того так долго я вдовела?
   Он, как и многие, греху принес лишь дань.

(к Изабеле)

   Сестра! Спаси меня! Друг милый, Изабела!
   Проси ты за него,
   Хоть на колени стань,
   Хоть руки подыми ты молча!

(Изабела становится на колени)

   Дук: (в растеряности) Эко дело...
   Ну, вот еще одна колена преклонила,
   Ты, что же, тоже Анджело простила?
  
   Изабела: Помилуй, государь.
   Из-за меня
   Не осуждай его.
   Он ( сколько мне известно
   И как я думаю) жил долго
   праведно и честно,
   Покамест на меня очей не устремил.
   Прости же ты его!
  
   Дук: Коль просишь ты,
   как откажу? -
   простил...
   В конце концов,
   все живы, слава Богу,
   А мудрый властелин,
   он милостью
   К сердцам торит дорогу...
   Что ж, Анджело, вернись в объятия жены.
   Ее цена тебе придаст цены.

(мановением руки отсылает всех, кроме Изабелы)

   Теперь, когда, по счастью, все свершилось,
   Я жду и для себя нечаянную милость.
   Ответь, мой ангел, будешь ли моею?
   Не дочерью, супругой дорогой?
   Признаюсь, я мечту с недавних пор лелею...
   Изабела: (удивленно)
   Мне вашей стать? женой? Да как же я посмею?
   А Клавдио вы сможете ль забыть,
   О нас все зная? Грех ему простить?
   Дук: Прощу, с условием, женой назвать Джульету,
   Быть верным ране данному обету.
   Я чувствую потребность всем прощать
   И милости без счету расточать.
   Итак, мою ты просьбу знаешь, Изабела.
   Она ко благу твоему клониться.
   И если я хоть чуть тобой любим,
   Будь все мое - твоим, твое - моим.
   Идем к алькову.
   Там открыть уместно,
   Все, что досель вам было неизвестно.
   Пока еще постриг не приняла,
   Не поздно счастья нам испить сполна.
  
   Изабела: Увы, мой властелин,
   Скажу я вам не ложно
   Что наше счастье в браке невозможно.
   С душой моей уж неуместен торг;
   Невеста Богу я.
   Но вам верну я долг.
   Для близких нам
   и любящих сердец
   Всегда есть исключение из правил:
   Я девственна... узнайте, наконец...
   Что-что,
   а это брат мне все-таки оставил...
  

(Изумленный, растроганный герцог подает

Изабеле руку. Уходят)

  

Занавес

   Рассказчик: (на авансцене)
   Вот и финал, где быть ему пристало.
   Надеюсь, вам не показалось мало?
   И все ж еще терпения немного;
   Мы вам представим,
   вместо эпилога,
   Картину...
   но времен уже иных.
   Покажем вам
   Достойных отпрысков героев пьесы -
   внуков.
   Точнее, правнуков...
   Всех этих новых
   Анджело и Клавдио, и Луцио, и Дуков...
   Коль приглядитесь, - и на сцену выйдет дама -
   Живой портрет
   прабабушки своей...
   (Другая только у портрета рама...)
   Еще комедия? -
   вы спросите.
   Да нет, пожалуй, драма.
   (И в наши дни случается не реже,
   Когда герои - разные,
   а типы,
   типы - те же...
   Актеров можно даже не менять...)
   И мы готовы снова занавес поднять.
  

(уходит)

  
  
  

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ

Верная картина эпизода "смутного времени", изображенная А.С.Пушкиным в одноименной драме, адаптированной нами к требованиям нашего замысла и нашей театральной сцены.

   Рассказчик: (При поднятии занавеса знакомит зрителей

с действующими лицами, временем и местом действия)

  
   Каменец, небольшой старинный городок, в самом начале ХVII века, на Подолии, крае, находящемся под властью Польской короны. Неподалеку от городка, в десяти верстах, по Днестру граница еще могучей Османской империи.
   На сцене: небогатый, простой дом, с палисадником, - на Русских фольварках - слободе, основанной опальными стрельцами, бежавшими на Подолию от расправы из Московии.
   В глубине сцены (на декорации, в перспективе) - большой, глубокий каньон, через который переброшен римской архитектуры арочный каменный мост, ведущий к мощной Старой крепости, возвышающейся на противоположной отвесной стене каньона.
   За накрытым, в палисаднике, столом сидят, пируя, обрусевшие на Украине потомки некогда знатных и давно обедневших, пришедших в упадок итальянских фамилий, мастера-ремесленники: Клавдий-краснодеревщик и Лука - каменотес. Вместе с ними за столом Изабела, сестра Клавдия, сбежавшая из женского иезуитского монастыря, и Марья - подружка Луки и Изабелы - дочь умершего недавно от чумы бывшего стрельца, теперь хозяйка дома.
  

( Рассказчик уходит)

   Лука: (к Клавдию) Почтенный председатель!
   Я напомню
   О человеке, очень нам знакомом,
   О том, чьи шутки, повести смешные,
   Ответы острые и замечанья,
   Столь едкие в их важности забавной,
   Застольную беседу оживляли
   И разгоняли мрак, который ныне
   Зараза, гостья наша, насылает
   На самые блестящие умы.
   Всего тому три дня наш общий хохот славил
   Его рассказы; не возможно быть,
   Чтоб мы в своем веселом пированьи
   Забыли Анджело - потомка славных дожей,
   Что с Дуками забавно породнились...
   А вот и стул его. Он будто ожидает
   Весельчака...
   Как жаль, что Анджело.
   (по-здешнему - Анджей)
   Ушел уже в подземное жилище...
   Хотя красноречивейший язык
   Не умолкал, что называется, до гроба,
   Который сделал ты ему на загляденье!
  
   Клавдий: А за тобой надгробье из гранита
   Иль мрамора,
   болтун-каменотес...
   Лука: (продолжает)
   Я предлагаю выпить в его память,
   С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
   Как будто б был он жив.
  
   Клавдий: Он выбыл первый
   Из круга нашего. Пускай в молчаньи
   Помянем мы, честь честью, дар его.
  
   Лука: Да будет так!

(все пьют молча)

   Клавдий: (к Марье)
   Твой голос, Марьюшка, выводит звуки
   Родимых ваших песен с редким совершенством.
   Спой нам, уныло и протяжно,
   Чтоб мы потом к веселью обратились
   Безумнее, чем тот, кто веселил нас
   И отлучен от пира черным мором...
  
   Марья: (поет)
   Было время, процветала
   В мире наша сторона:
   В воскресение бывала
   Церковь Божия полна.
   Ныне церковь опустела;
   Глухо, глухо заперта;
   Нива праздно перезрела;
   Роща темная пуста;
   И селенье, как жилище
   Погорелое стоит;
   Тихо все - одно кладбище
   Не пустеет, не молчит:
   Поминутно мертвых носят,
   И стенания живых
   Боязливо Бога просят
   Упокоить душу их!
   Поминутно места надо.
   И могилы меж собой,
   Как испуганное стадо,
   Жмутся тесной чередой!
   Если ранняя могила
   Суждена моей весне.
   Ты, кого я так любила,
   Чья любовь отрада мне,
   Я молю: не приближайся
   К телу Марьюшки своей;
   Уст умерших не касайся
   Следуй издали за ней.
   И потом оставь селенье!
   Уходи куда-нибудь,
   Где б ты мог души мученье
   Усладить и отдохнуть.
   А когда зараза минет,
   Посети мой бедный прах;
   Ну, а Марья не покинет
   Мил - дружка и в небесах!
  
   Клавдий: Благодарим, Марьянушка, от сердца!
   Благодарим за жалобную песню.
   В дни прежние чума такая ж , видно,
   Холмы и долы ваши посетила,
   И раздавались жалкие стенанья
   По берегам потоков и ручьев,
   Бегущих ныне весело и мирно,
   Сквозь дикий рай Московии твоей.
   И мрачный год, в котором пало столько
   Отважных, добрых и прекрасных жертв,
   Оставил все же память по себе
   В такой простой девичьей песне,
   Унылой и приятной...
   Нет! Ничто
   Так не печалит нас
   среди веселый,
   Как томный, сердцем повторенный звук.
   Марья: О если б никогда я не певала
   В стенах родительской избы!
   Они, родители, свою любили слушать Марью;
   Самой себе я, кажется, внимаю
   Поющей у родимого порога -
   Мой голос чистым был в то время: он
   Был голосом невинности.
  
   Изабела: (в раздражении) Не в моде
   Теперь такие песни! Но все же есть
   Еще простые души: рады таять
   От пьяных женских слез, и слепо верят им.
   Ты что же веришь, что твой взор слезливый
   И впрямь неотразим?
   А если б то же
   О смехе ты подумала своем, то, верно,
   Все бы только улыбались...
   А, Клавдий, братец,
   Хвалил крикливых северных красавиц:
   Вот ты и расстоналась...
   Ненавижу
   Волос московских подолянок желтизну!
  
   Клавдий: Все вздор... Завидуешь, сестра,
   Ты золоту ее косы...

(Прислушивается. Слышен стук колес

приближающейся телеги)

   Глядите: вон телега - фура...
   Наполненная мертвыми
   телами...
   И человек, весь в черном, правит ею...
  

(Телега, грохоча по булыжной мостовой, удаляется.

Саму телегу зрители не видят)

   Клавдий : (после паузы) Ага!
   Да ведь сестрице дурно...
   А в ней, я думал,
   По языку судя, мужское сердце.
   Но так-то: страх всегда жестокий,
   Живет в душе,
   страстьми томимой!
   Плесни же, Марья, ей воды в лицо.
   Ей лучше?
   Марья: (к Изабеле, с чувством)
   Сестра моей печали и позора,
   Приляг, приляг на грудь мою!...
   Лука: Да вы смотрите... ха-ха-ха:
   Вот жрицы две...
   лесбийского греха!
   Изабела: (приходя в себя)
   Ужасный демон
   Явился мне сейчас:
   весь черный, белоглазый...
   Он звал меня в свою телегу. В ней
   Лежали мертвые - и лепетали
   Ужасную, неведомую речь.
   Лука: (с иронией)
   По-итальянски, верно?
   Изабела: (продолжает)
   Скажите мне: во сне ли это было?
   Проехала телега?
   Лука: Довольно, Изабела,
   Развеселились: ведь улица вся наша
   Пока еще не выдала нас смерти,
   Еще она - приют гульбы веселой,
   Но знаешь, эта черная телега
   Имеет право всюду разъезжать -
   Мы пропускать ее должны!
   Послушай,
   Ты, Клавдий, ты
   для пересеченья споров,
   И следствий женских обмороков, спой
   Нам песню - вольную, живую песню.
   Не грустию славянской вдохновенну,
   А буйную, вакхическую песню,
   Рожденную в Италии счастливой.
  
   Клавдий: Такой не знаю, разве только гимн.
   Он в честь чумы: я написал его
   Прошедшей ночью, как расстались мы.
   Мне странная пришла охота к рифмам
   Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
   Охриплый в пьянстве, голос мой навряд
   приличен песне,
   А вот прочесть свой гимн, пожалуй, и смогу.
  
   Марья: Гимн в честь чумы? Послушаем его.
  
   Изабела: Гимн в честь чумы! Прекрасно!
   Браво! Браво!
   Клавдий: Когда могущая зима,
   Как бодрый вождь, ведет сама
   На нас косматые дружины
   Своих морозов и снегов,
   Навстречу ей трещат камины
   И весел зимний жар пиров.
   Царица грозная, Чума,
   Теперь идет на нас сама
   И льстится жатвою богатой;
   И к нам в окошко день и ночь
   Стучит могильною лопатой...
   Что делать нам? И чем помочь?
   Как от проказницы зимы,
   Запремся так же от Чумы!
   Зажжем огни, нальем бокалы;
   Утопим весело умы
   И, заварив пиры да балы,
   Восславим царствие Чумы.
   Есть упоение в бою,
   И бездны мрачной на краю,
   И в разъяренном океане
   Средь грозных волн и бурной тьмы.
   И в аравийском урагане,
   И в дуновении Чумы.
   Все, все, что гибелью грозит,
   Для сердца смертного таит
   Неизъяснимы наслажденья -
   Бессмертья, может быть, залог!
   И счастлив тот, кто средь волненья
   Их обретать и ведать мог.
   Итак - хвала тебе, Чума!
   Нам не страшна могилы тьма,
   Нас не смутит твое призванье!
   Бокалы пеним, дружно мы
   И девы - розы пьем дыханье -
   Быть может... полное Чумы!
  

(Поют. Целуются. Смех, веселье)

   Марья: (поет, уже изрядно во хмелю)
   Ходит во поле коса.
   Зеленая полоса
   Вслед за ней ложится.
   Ой, ходи, ходи, коса -
   Сердце веселится.
   Ну, а ты, стрелец-косарь,
   Ты за мною приударь!
   Не веди меня ты в сени,
   Любо, мил - дружок,
   на сене...
   Ну, еще, косарь, наддай...
   Мою косу расплетай...

(вместе)

   Воротился ночью мельник:
   - Женка, что за сапоги?
   - Ах ты, пьяница, бездельник!
   Где ты видишь сапоги?
   Иль мутит тебя лукавый?
   Это ведра...
   - Ведра? Право?
   Вот уж сорок лет живу,
   Ни во сне, ни наяву
   Не видал до этих пор
   Я на ведрах медных шпор...

(входит старый священник)

   Священник: Безбожный мир, безбожные безумцы!
   Вы пиршеством и песнями разврата
   Глумитеся над мрачной тишиной,
   Повсюду смертию распространенной!
   Средь ужаса бессчетных похорон,
   Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
   А ваши вопли, поцелуи и восторги
   Смущают тишину гробов - и землю
   Под мертвыми телами сотрясают!
   Когда бы стариков и жен моленья
  
   Не освятили общей, смертной ямы, -
   Подумать мог бы я, что нынче бесы
   Погибший дух безбожника терзают
   И в тьму кромешную тащат со смехом.
   Лука: Он мастерски об аде говорит...
   Изабела: Ступай, отец, ступай своей дорогой!
   Не для того тому три года
   Оставила я женский монастырь,
   Чтоб слушать здесь, на фольварках, на Русских,
   У прорвы, за вином, такие речи...
   Священник: Я заклинаю вас святою кровью
   Спасителя, распятого за нас:
   Прервите пир чудовищный, когда
   Желаете вы встретить в небесах
   Утраченных возлюбленные души -
   Ступайте по своим домам!
   Клавдий: Дома-гробы у нас печальны,
   А юность, юность любит радость...
   Священник: (к Клавдию) Ты ль это, Клавдий?
   Ты ль тот самый,
   Кто три тому недели, вместе с Изабелой,
   Труп матери, рыдая, обнимал
   и с воплем бился
   Над ее могилой?
   Иль думаешь: она теперь не плачет,
   Не плачет горько в самых небесах,
   Взирая на пирующего сына и дочь,
   погрязшую в грехе?
   В пиру разврата слышит голос ваш,
   Поющий бешенные песни между
   Мольбы кладбищенской и тяжких воздыханий.
   Ступай же, Клавдий, ты за мной!
   Клавдий: (как бы бредя, не вполне связно)
   Зачем, отец, меня приходишь ты тревожить?
   Не могу, не должен
   Я за тобой идти: я здесь удержан
   Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
   Сознаньем беззаконного рожденья
   И ужасом той мертвой пустоты,
   Которую в моем дому встречаю -
   И новизной сих бешенных веселий,
   И благодатным ядом горько-сладкой чаши,
   И ласками (прости меня, Господь)
   Погибшего, но милого созданья...
   Тень матери не вызовет меня
   Отсюда.
   Поздно слышу голос твой, священник,
   Меня корящий, - признаю усилья
   Меня спасти...
   Отец, иди же с миром,
   Но проклят будет тот,
   Кто за тобой пойдет!
  
   Изабела: Браво! Браво! Достойный председатель
   Пирушки нашей!
   А ты, отец наш, ты и впрямь - иди...
  
   Священник: (к Клавдию)
   Ну, пусть не матери, пусть чистый дух
   Жены твоей покойной
   тебя, пьянчугу, образумит...
  
   Клавдий: (встает, с угрозой)
   Клянись же мне, с поднятой к небесам,
   Увядшей, бледною рукой, оставить
   В гробу навек умолкнувшее имя!
   О, если б от очей ее бессмертных
   И впрямь скрыть этот наш вертеп!
   Жена...
   Меня считала чистым, гордым, вольным -
   И знала рай в объятиях моих...
   Где я? Святое чадо света! Вижу
   Тебя я там, куда мой падший дух
   Не досягнет уже...
   Марья: (со страхом) Он сумасшедший:
   Он бредит о жене похороненной!
   Священник: (к Клавдию)
   Пойдем. Пойдем...
   Клавдий: Отец мой, ради Бога,
   Оставь меня!
   Священник: Спаси тебя Господь!
   Прости, мой сын.

(уходит)

   Лука: (к Клавдию)
   Постой, постой, постой...
   Священник, что, и впрямь тебе
   Отец родной?
   Клавдий: И мне родной, и Изабеле.
   Марья: (к Изабеле.)
   О, Боже, правда?!
   Изабела: В самом деле...
   Мать перед смертью
   Все, как на духу, открыла,
   А то бы тайну унесла могила.
   Однако же за дело...

(Пир продолжается, переходя в пьяную оргию)

Занавес

   Священник: (на авансцене)
   О, дети, дети...
   Зачаты в грехе,
   Несете вы свой крест
   Как скопище пороков.
   Всяк тащит их от праотца Адама,
   И все тяжеле тех грехов мешок.
   Что ж удивляться нынешнему мору?
   Не будь чумы, придет другая напасть:
   Холера, мокрый кашель с кровью, иль водянка...
   Болезней столько, сколько и грехов...
   Причину смерть находит для любого,
   Но если мрем, как мухи - это кара
   Всевышнего судьи
   всем нам,
   от старца до дитяти.
   И чем страшнее смерть и гаже,
   И чем обильней жатва роковая,
   Тем все ясней, за что на нас беда.
   Ведь нет чужих грехов...
   Грех каждый - та ж зараза ...
   И вот теперь, сейчас - одна на всех!
   За мой, за ваш, за наш отцовский грех.
   Кто ж боле грешен?
   Я... и вы... и мы...
   Пируют дети
   на пиру чумы!
   И председателем мой сын умалишенный...
   Что ж это значит?
   Или мор пошел на убыль?
   Пошел куда?
   Из Польши на Московию, -
   Туда...
   И ветер этот - ветер Вельзевула -
   Хозяина зловонных, трупных мух...
   А в Польшу, верно, из Италии,
   из Турции
   надуло...
   Сойди ж, на грешных нас,
   Святый, от неба, Дух!
   О, Господи, прости, прости всех нас, прости!
   А мне свой крест недолго уж нести...
   Но как же страшно грех мой искупают дети
   На празднике чумы...
   Еще на этом свете!..
  

(в скорби уходит)

   Занавес
  
  
  
   СКАЗАНИЕ
   О ДОЧКЕ МЕЛЬНИКА КРАСАВИЦЕ КУПАВЕ
И СЛАВНОМ ВОЕВОДЕ КНЯЗЕ КУРБСКОМ
   Драма из народной жизни в 9 - ти картинах.
   По мотивам произведений А.С. Пушкина
  
   Памяти Вадима Вацуро

посвящает автор сие "Сказание..."

Картина первая

   (Река Припять при впадении ее в Днепр. Лесистый берег. Развесистый дуб. Мельница. Плотина. Тихий теплый вечер накануне Ивана Купала в 1597 году. На плотине дочь мельника Купава плетет венок. Из леса слышна песня девушек)
  
   Княгиня, княгинюшка,
   Дитя мое милое,
   Что сидишь невесело,
   Головку повесила?
   Ты не весь головушку,
   Не печаль меня старую,
   Свою няню любимую.
   - Ах, няня, нянюшка, милая моя-
   Как мне не тужить, как веселой быть?
   Была я в девицах, друг любил меня,
   Вышла за него, разлюбил меня.
   Уж нет ли у него зазнобы какой?
   Уж нет ли на меня разлучницы?
   - Полно те, милая, сама рассуди:
   Всем - то ты взяла, всем - то хороша -
   Лица красотой, умом - разумом,
   Лебединой походочкой,
   Соловьиной поговорочкой,
   Тихим, ласковым обычаем...

(На плотину выходит мельник, обращается к Купаве)

   Ох, то - то все вы, девки молодые,
   Все глупы вы. Уж если подвернулся
   К вам человек завидный, не простой,
   Так должно вам его себе упрочить.
   А чем? разумным, честным поведеньем;
   Заманивать то строгостью, то лаской;
   Порою исподволь обиняком
   О свадьбе заговаривать - а пуще
   Беречь свою девическую честь -
   Бесценное сокровище; она, - девичья честь -
   Что слово - раз упустишь, не воротишь.
   А коли нет на свадьбу уж надежды,
   То все - таки по крайней мере можно
   Какой - нибудь барыш себе - иль пользу
   Родным да выгадать; подумать надо:
   "Не вечно ж будет он меня любить
   И баловать меня." - Да нет! Куда
   Вам помышлять о добром деле! Кстати ль?
   Вы тотчас одуреете: вы рады
   Исполнить даром прихоти его;
   Готовы целый день висеть на шее
   У милого дружка - а милый друг
   Глядь и пропал, и след простыл; а вы
   Осталися ни с чем; ох все вы глупы!
   Не говорил ли я тебе сто раз:
   Эй, дочь, смотри; не будь такая дура,
   Не прозевай ты счастья своего,
   Не упускай ты князя - воеводу
   Да и спроста не погуби себя.
   Что ж вышло?...
   Сиди теперь да вечно плачь о том,
   Чего уже не воротишь.
   Купава:

Почему же

   Ты думаешь, что бросил он меня?
   Мельник:
   Как почему? Да сколько раз, бывало,
   В неделю он на мельницу езжал?
   А? Всякий божий день, а иногда
   И дважды в день, а там все реже, реже
   Стал приезжать - и вот девятый день
   Как не видали мы его. Что скажешь?
   Купава:
   Он занят, мало ль у него заботы?
   Ведь он не мельник - за него не станет
   Вода работать. Часто он твердит,
   Что всех трудов его труды тяжеле.
   Мельник:
   Да, верь ему. Когда князья трудятся,
   И что их труд? травить лисиц и зайцев,
   Да пировать, да обижать соседей,
   Да подговаривать вас, бедных дур.
   Он сам работает, куда как жалко!
   А за меня вода!.. а мне покою
   Ни днем, ни ночью нет, а там посмотришь:
   То здесь, то там нужна еще починка,
   Где гниль, где течь, - вот если б ты у князя
   Умела выпросить на перестройку
   Хоть несколько деньжонок, было б лучше.
   Купава:
   Как ты не прав, отец! Мой Курбский - воевода.
   И весь в родителя пошел, как сам он говорит.
   Рассказывал, что князь - Андрей Михалыч -
   Отец его героем стал при взятии Казани,
   И ранен был. И после службу нес исправно
   У Грозного - царя в Избранной раде..
   Мельник:
   Знаю, знаю, твой молодчик
   И вправду князь, из сильных - Ярославских...
   Уж я разведал в Киеве про все.
   В Печерской лавре летописец Фотий -
   Мой сродственник - десятая вода на киселе -
   Показывал мне свиток неподдельный
   Про подвиги московского царя.
   Купава:
   Да что ж у родственника ты читал об Курбском?
   Мельник:
   А то, что был он славный воевода.
   Водил стрельцов в походы много раз,
   Покуда не попал в опалу.
   Бежал из Юрьева в Вольмар, в Литву,
   Да так поспешно, что и доспехи бросил.
   А с ними вместе сына и жену.
   Вот только твоему - то Курбскому
   И тридцати не будет,
   А первому сынку его должно быть
   Тридцать пять...
   Купава:
   Выходит ... что же?
   Мельник:
   Сама, кума, кумекай. Похоже, от полячки
   Наш князек, из краковских кровей...
   Баторий постарался...
   В печерских кельях разумеют так,
   Что земли на Волынии и замок в Луцке
   Курбский наш покойный - Андрей Михалыч -
   Получил не даром, не за опалу Грозного,
   Не за заслуги перед Речью Посполитой
   На ратном поле...
   Купава:
   А тогда за что ж?
   Мельник:
   Да ходят, ходят слухи, в народе
   Что твой мил - друг не Курбского -
   Батория сынок! Тогда выходит,
   Что Степан твой свет - Андреич,
   Не то что княжеских, а царственных кровей!
   Хоть мало я учен, а разумею.
   От Фотия свого кой - что да почерпнул:
   Гадали в Лавре так:
   Помре в Москве царь Федор Иоаныч -
   Из Рюриковичей он последний -
   все!
   Кого же звать тогда на трон московский?
   Вот тут, во Кракове, о князе Курбском вспомнят,
   Когда он впрямь Батория сынок !..
   И чем он на Москве не государь?
   Далеко видят с лаврской колокольни...
   Ученье - свет, а неученье - тьма.
   Да, не любой дьячок глядит в митрополиты,
   А Фотий наш - особый человек;
   Он пишет все доподлинно, что было -
   Кумекает, что будет наперед.
   Купава:
   Что впереди один Всевышний знает...
   Мельник:
   Эк ты глупа! Средь сведущих людей
   Слушок идет всегда не без причины...
   Спрошу: зачем плетешь себе венок?
   Купава:
   В Купала ночь спросить судьбу не худо -
   Спокон веков гадают по воде...
   Мельник:
   Гадают по воде... а тут совсем другое...
   Гадать - одно, предугадать иное...
   Да что с влюбленной дурой толковать!..

(продолжая размышлять)

   И хоть уже тринадцать лет
   Как старый Курбский помер,
   За ним Баторий, три года спустя, -
   У Сигизмунда - короля тож может быть
   Задумка насчет Москвы...
   А младший Курбский,
   Вот он, под рукой...
   Есть с кем и для чего
   На Русь идти с войной!
   Купава:
   Да что тебе, отец, до этих сказок?
   Мельник:
   Ну, глупая! Нам Курбский не чужой.
   Глядишь, не позабудет нас с тобою.
   Эх, сына бы тебе ему родить!..
   Тогда... Ох, кругом голова
   От этих дум, Купава!...
   Купава:
   Не долго так и с разума спрыгнуть...

Ах!

   Мельник:
   Что такое?
   Купава:
   Ох! Слышу топот его коня...
   Он, он!
   Мельник:
   Смотри же, дочь,
   Не забывай моих советов, помни...
   Купава:
   Вот он, вот он!
   Конюшему коня отдал.
   Сюда идет. А я с венком недоплетенным,
   Не прибрана сама...
  
   (Князь вбегает на плотину.)
  
   Князь:
   Здорово, милый друг,
   Здорово, мельник.
   Мельник:
   Милостивый князь,
   Добро пожаловать. Давно, давно
   Твоих очей мы светлых не видали.
   Пойду тебе готовить угощенье.

(Уходит)

   Купава:
   Ах, наконец ты вспомнил обо мне!
   Не стыдно ли тебе так долго мучить
   Меня пустым жестоким ожиданьем?
   Каким себя я страхом не пугала?
   То думала, что конь тебя занес
   В болото или пропасть, что медведь полесский
   Тебя в лесу дремучем одолел,
   Что болен ты, что разлюбил меня -
   Но слава Богу! Жив ты, невредим,
   И любишь все по - прежнему меня,
   Не правда ли?
   Князь:
   По - прежнему, мой ангел,
   Нет, больше прежнего.
   Купава:
   Однако ты
   Печален; что с тобою?
   Князь:
   Я печален?
   Тебе так показалось - нет, я весел
   Всегда, когда тебя лишь вижу.
   Купава:
   Нет.
   Когда ты весел, издали ко мне
   Спешишь и кличешь - где моя голубка,
   Что делает она? А там целуешь
   И вопрошаеш рада ль я тебе
   И ожидала ли тебя так рано?
   А нынче - слушаешь меня ты молча,
   Не обнимаешь, не целуешь в очи,
   Ты чем - нибудь встревожен верно. Чем же?
   Уж на меня не сердишься ли ты?
   Князь:
   И верно. Что притворствовать напрасно.
   Ты права: в сердце я ношу печаль
   Тяжелую - и ты ее не можешь
   Ни ласками любовными рассеять,
   Ни облегчить, ни даже разделить.
   Купава:
   Но больно мне с тобою не грустить
   Одною грустью - тайну мне поведай.
   Позволишь - буду плакать; не позволишь -
   Ни слезкой я тебе не досажу.

(Князь снимает шлем, вешает его на колок плетня плотины рядом с глиняными горшками, вытирает платком лоб)

   Князь:
   Что толку медлить? Чем скорей, тем лучше.
   Мой милый друг, ты знаешь, нет на свете
   Блаженства прочного: ни знатный род,
   Ни красота, ни сила, ни богатство.
   Ничто беды не может миновать.
   И мы - не правда ли, моя голубка! -
   Мы были счастливы; по крайней мере
   Я счастлив был тобою. Твоей любовью.
   И что вперед со мною не случится,
   Где б ни был я, всегда я буду помнить
   Тебя, мой друг; того, что я теряю,
   Ничто на свете мне не заменит.
   Купава:
   Я слов твоих еще не понимаю,
   Но уж мне страшно. Нам судьба грозит,
   Готовит нам неведомое горе,
   Разлуку, может быть.
   Князь:
   Ты угадала .
   Разлука нам судьбою суждена.
   Купава:
   Кто нас разлучит? Разве за тобою
   Идти во след я всюду не властна?
   Я мальчиком оденусь. Верно буду
   Тебе служить, дорогою, в походе
   Иль на войне - войны я не боюсь, -
   Лишь видела б тебя. Нет, нет, не верю,
   Иль выведать мои ты мысли хочешь,
   Или со мной пустую шутку шутишь.
   Князь:
   Нет, шутки мне на ум нейдут сегодня,
   Выведывать тебя не нужно мне;
   Не снаряжаюсь я ни в дальний путь,
   Ни на войну - я дома остаюсь,
   Но должен я с тобой навек расстаться.
   Купава:
   Постой, теперь я понимаю все...
   Ты женишся...
   Князь:
   Что делать?
   Сама ты рассуди. Князья не вольны
   Как девицы - не по сердцу они
   Себе подруг берут, а по расчетам
   Иных людей, для выгоды чужой.
   Твою печаль утешат Бог и время.
   Не забывай меня; возьми на память
   Повязку - дай тебе я сам надену.
   Еще с собой привез я ожерелье -
   Возьми его. Да вот еще: отцу
   Я это посулил. Отдай ему.

(Дает ей в руки мешок с деньгами)

   Прощай...
   Купава:
   Постой, постой... тебе сказать должна я
   Не помню что... все вон из головы...
   Князь:
   Припомни.
   Купава:
   Для тебя
   Я все готова... что я?.. нет, не то! Постой -
   Нельзя, чтобы навеки в самом деле
   Меня ты мог покинуть... нет, все путаю...
   Да!.. вспомнила: сегодня у меня
   Ребенок твой под сердцем шевельнулся.
   Князь:
   Несчастная!
   Как быть? Хоть для него побереги себя;
   Я не оставлю ни твоего ребенка, ни тебя.
   Со временем, быть может, сам приеду
   Вас навестить. Утешся, не крушися,
   Дай обниму тебя в последний раз.

(Князь расстается с Купавой, спускается с плотины, размышляет вслух)

   Ух! кончено - душе как будто легче,
   Я бури ждал, но дело обошлось
   Довольно тихо!
   Теперь, коня не расседлав, могу спешить
   Я в Самбор.
   Зачем нам сбор у Мнишека назначен?
   Неужто Сигизмунд переиграл -
   И мне жениться не на Глинской , на княгине,
   Во граде Киеве? А на Марине Мнишек?
   Да и зачем "крулю" вообще нужна моя женитьба?

(Князь скрывается в лесу. Слышно ржание его коня)

   Мельник:

(Выходит на плотину)

   Не угодно ль будет
   Пожаловать на мельницу... да где же он?
   Скажи, где князь наш? ба, ба, ба! какая
   Повязка! Вся в каменьях дорогих!
   Так и горит! И бусы!.. ну, скажу,
   Подарок царский. Ах он благодетель!
   А это что? Мошонка! Уж не деньги ль?
   Да что же ты стоишь, не отвечаешь,
   Не вымолвишь словечка? Али ты
   От радости нежданной одурела,
   Иль на тебя столбняк нашел?
   Купава:
   Не верю,
   Не может быть. Я так его любила.
   Или он зверь? Иль сердце у него
   Косматое?
   Мельник:
   О ком ты говоришь?
   Купава:
   Скажи, родимый, как могла его
   Я прогневить? В одну неделю разве
   Моя краса пропала? Иль его
   Отравой опоили?
   Мельник:
   Вот в чем дело.
   Купава:
   Да кто ж его невеста? На кого
   Он променял меня? Уж я узнаю,
   Я доберусь - я ей скажу, злодейке:
   - Отстань от князя - видишь, две волчихи
   Не водятся в одном овраге.
   Мельник:
   Дура!
   Уж если князь берет себе невесту,
   Кто может помешать ему? Вот то - то.
   Не говорил ли я тебе... о нем,
   О Курбских вообще?...
   Купава:
   И мог он,
   Как добрый человек со мной прощаться,
   И мне давать подарки - каково! -
   И деньги! Выкупить себя он думал!
   Он мне хотел язык засеребрить,
   Чтоб не пошла о нем худая слава
   И не дошла до молодой жены.
   Да, бишь, забыла я - тебе отдать
   Велел он это золото иль серебро, за то,
   Что был хорош ты до него, что дочку
   За ним пускал таскаться, что ее
   Держал не строго... в прок тебе пойдет
   Моя погибель.

(Отдает отцу мешок с деньгами)

   Мельник:
   До чего я дожил!
   Что Бог привел услышать! Грех тебе
   Так горько упрекать отца родного.
   Одно дитя ты у меня на свете,
   Одна отрада в старости моей.
   Как было мне тебя не баловать?
   Бог наказал меня за то, что слабо
   Я выполнил отцовский долг.
   Купава:
   Ох, душно!
   Холодная змея мне шею давит...
   Змеей , змеей опутал он меня.
   Не жемчугом.

(Рвет на себе ожерелье)

   Мельник:
   Опомнись!
   Купава:
   Так бы я
   Разорвала тебя, змею злодейку,
   Проклятую разлучницу мою!
   Мельник:
   Ты бредишь, право бредишь.
   Купава:

(Снимает с себя повязку)

   Вот венец мой,
   Венец позорный! Вот чем нас венчал
   Лукавый враг, когда я отреклася
   Ото всего, чем прежде дорожила.
   Мы развенчались. - сгинь же мой венец!

(Бросает повязку в воду.)

   Теперь все кончено.
   И я за нею в омут.

(Бросается с плотины в реку)

   Мельник:
   О, нет!! Нельзя! Спасите! Утопает!
   Эй, кто - нибудь...
   О, горе, горе мне!

(Мечется по плотине. Возвращается князь)

   Князь:
   У вас я свой шелом оставил.
   А потерять шелом - недобрая примета...
   Ты, вроде звал кого?
   Да что случилось?
   Что? Где она?! Не медли - отвечай!
   Мельник:
   В глубоком омуте, зятек,
   Теперь ищи ее.
   От нас с тобой
   В единый миг сбежала.
   Теперь с русалками ей жить
   На самом дне.
   И хорошо... и славно.
   И не надо
   Ни дочкой быть, ни женкой, ни вдовой.
   Ведь ты ее теперь не бросишь, правда?
   Кукареку, дружок, кукареку!
  

(Хлопает себя руками по бокам, изображая петушиные крылья. Бочком, бочком, семеня, пытается изобразить петуха, охаживающего курочку)

   И верно будет княжеская свадьба...
   Постой, постой, да что ж на этой свадьбе пить?
   Кругом вода...

(Приплясывает, поет)

   Гей, лей, не пролей,
   Пей, да дело разумей.
   Перву чарушку за сударушку.
   Втору чарочку - за шинкарочку.
   Ну, а третью полну чарку -
   За мою куму - Одарку.

   Хи - хи - хи ... ха - ха - ха,
   Не боится князь греха.
   Плыл веночек по воде -
   Утонул, так быть беде.
   Был у дочери князек,
   Был да сплыл, с водой утек...

(Мельник хохочет. Князь бросает в воду венок Купавы. Вытирает слезы)

Картина вторая

(Княжеский дом в Киеве. Свадьба Курбского. Молодые сидят за столом. Гости. Хор девушек)

   Сват:
   Веселую мы свадебку сыграли,
   Ну, здравствуй, князь с княгиней молодой.
   Дай Бог вам жить в любви да совете,
   А нам у вас почаще пировать.
   Что ж красны, девицы, вы приумолкли?
   Что ж , белые лебедушки, притихли?
   Али все песенки вы перепели?
   Аль горлышки от пенья пересохли?
   Хор:
   Сват, сватушка,
   Бестолковый сватушка!
   По невесту ехали,
   В огород заехали,
   Пива бочку пролили,
   Всю капусту полили,
   Тыну поклонилися,
   Верее молилися:
   Верея, вереюшка,
   Укажи дороженьку
   По невесту ехати.
   Сватушка, догадайся,
   За мошонку принимайся;
   В мошне денежка шевелится,
   К красным девушкам норовится.
   Сват:
   Насмешницы, уж выбрали вы песню!
   На, на, возьмите, не корите свата.

(Дарит деньгами девушек)

   Один голос:
   По камушкам, по желтому песочку
   Пробегала быстра речка,
   В быстрой речке гуляют две рыбки,
   Две рыбки, две малые плотицы.
   А слышала ль ты, рыбка - сестрица,
   Про вести - то наши, про речные?
   Как вечор у нас красна девица топилась,
   Утопая, мил друга проклинала?
   Сват:
   Красавицы! Да что это за песня?
   Она, кажись, не свадебная; нет,
   Кто выбрал эту песню? А?
   Девушки:
   Не я, не я, не я...
   Одна девушка:
   Я пела - я. Не знаю почему...
   Все перепутала!
   Как будто бес попутал.
   На свадьбе княжеской я, глупая,
   впервой
   Хочу за здравие, пою - за упокой.
   Должно, со страху...
   Гость:
   Некстати песня, да в пиру бывает...
   Ай да мед!
   И в голову, и в ноги так и бьет -
   Жаль, горек: подсластить его б не худо.
  

(Молодые целуются)

   Дружко: (вставая.)
   Не время ль нам княгиню выдать мужу
   Да молодых в дверях осыпать хмелем?

(Все встают)

   Сваха:
   Вестимо время .. Дайте ж петуха.

(Молодых кормят жареным петухом, потом осыпают хмелем и ведут в спальню)

   Сваха:
   Княгиня, душенька, не плач, не бойся.
   Послушна будь.

(Молодые уходят в спальню, гости все расходятся, кроме свахи и дружка)

   Дружко:
   Где чарочка? Всю ночь
   Под окнами я буду разъезжать,
   Так укрепиться мне вином не худо.
   Сваха:

(Наливает ему чарку)

   На, кушай на здоровье.
   Дружко:
   Ух! Спасибо.
   Все хорошо, не правда ль, обошлось?
   И свадьба хоть куда.
   Сваха:
   Да, слава Богу,
   Все хорошо - одно не хорошо.
   Дружко:
   А что?
   Сваха:
   Да не к добру пропели песню
   Не свадебную, а Бог весть какую.
   Дружко:
   Уж эти девушки - никак нельзя им
   Не напроказить! Видано ли дело
   Мутить нарочно княжескую свадьбу.
   Пойти - ка мне садиться на коня.
   Прощай, кума.

(Уходит.)

   Сваха:
   Ох, сердце не на месте!
   Не в пору сладили мы эту свадьбу.
  

Картина третья

(Киев, конец мая 1604 года. Княжеский дом Курбских. Светлица княгини. Княгиня и мамка)

  
   Княгиня:
   Уж месяц как отьехал в Краков.
   С дня на день жду, а мужа нет и нет.
   Уж очи проглядела - все не едет.
   Ах, мамушка, как был он женихом,
   Он от меня на шаг не отлучался,
   С меня он глаз бывало не сводил.
   Женился он, и все пошло не так.
   Теперь, когда он дома, по - утру разбудит
   И уж велит себе коня седлать;
   Да до ночи Бог ведает где ездит;
   Воротится, чуть ласковое слово
   Промолвит мне, чуть ласковой рукой
   По белому лицу меня потреплет,
   И только - то...
   Мамка:
   Княгинюшка, мужчина что петух:
   Кири - куку! Мах - мах крылом и прочь.
   А женщина, что бедная наседка:
   Сиди себе, да выводи цыплят.
   Пока жених - уж он не насидится;
   Ни пьет, ни ест, глядит не наглядится.
   Женился - и заботы настают.
   То надобно соседей навестить,
   То на охоту ехать с соколами,
   То на войну нелегкая несет, -
   Туда, сюда - а дома не сидится.
   Княгиня:
   Как думаешь? Уж нет ли у него
   Зазнобы тайной?
   Мамка:
   Полно, не греши:
   Да на кого тебя он променяет?
   Ты всем взяла (не даром роду Глинских)
   Не только что красою ненаглядной,
   Но и обычаем, и разумом. Подумай:
   Ну в ком ему найти, как не в тебе,
   Сокровища такого?
   Княгиня:
   Я слыхала,
   Что будто бы до свадьбы он любил
   Какую - то полесскую красавицу, простую
   Дочь мельника.
   Мамка:
   Да, так и я слыхала;
   Тому давно, годов уж пять иль больше;
   Но девушка, как слышно, утопилась,
   Так нечего об ней и поминать.
   Княгиня:
   Уже одну любил он да покинул...
   Ох, горе быть немилою женой...
   Когда б услышал Бог мои молитвы
   И мне послал детей! К себе тогда б
   Умела вновь я мужа привязать...
   А ну - ка глянь! Двор вроде полон мужней стражей.
   А сам - то где? Да что ж его не видно?
   (Входит конюший князя Курбского)
   Что князь, где он?
   Конюший:
   Князь приказал домой
   Вернуться без него. Уже у Вышгорода
   Свернул на север и лесной дорогой
   К Чернобылю поехал прямиком.
   Княгиня:
   Один?!
   И князя вы осмелились оставить?
   Усердные вы слуги! Сейчас за ним скачите
   Сказать, что я прислала вас.

(Конюший уходит)

   Ах, Боже мой! В лесу ночной порой
   И дикий зверь, и лютый человек,
   И леший бродит - долго ль до беды?
   Скорее, мамушка, зажги свечу перед иконой.
  
   Мамка:
   Бегу, мой свет, бегу...

Картина четвертая

(Тот же берег Припяти. Майский вечер. Ярко светит луна. Плотина, заброшенная мельница)

  
   Курбский:

(Один)

   Знакомые, печальные места!
   Пошто влечет меня сюда неведомая сила?
   Все, все они - окрестные предметы.
   Вот мельница. Она уж развалилась;
   Веселый шум ее колес умолкнул;
   Стал жернов - видно, умер и старик.
   Дочь бедную оплакивал он долго? Иль нет?
   Тропинка тут вилась - она заглохла,
   Давно - давно сюда никто не ходит;
   Тут садик был с забором - да, вишневый садик,
   Теперь разросся он кудрявой этой рощей.
   А вот и дуб заветный; здесь она,
   Обняв меня, поникла и умолкла...
   Возможно ли?

(Выходит старик в лохмотьях и полунагой)

   Старик:
   Здорово,
   Здорово, зять.
   Курбский:
   Кто ты?
   Старик:
   Я здешний ворон.
   Курбский:
   Какой ты ворон, мельник ты.
   Старик:
   Что за мельник!
   Я продал мельницу бесам запечным,
   А денежки отдал на сохраненье
   Русалке, вещей дочери моей.
   Они в песку Днепра - реки зарыты
   Совсем отсюда недалече.
   Их рыбка одноглазка стережет.
   Курбский:
   Несчастный, ты помешан. Мысли, мельник,
   Твои рассеяны как тучи после бури...
   Старик:
   Зачем вечор ты не приехал к нам?
   У нас был пир, тебя мы долго ждали.
   Курбский:
   Кто ждал меня?
   Старик:
   Кто ждал? Вестимо дочь.
   Ты знаешь, я на все гляжу сквозь пальцы
   И волю вам даю; сиди она
   С тобою хоть всю ночь. До петухов,
   Ни слова не скажу я.
   Курбский:
   Бедный мельник!
   Старик:
   Какой я мельник! Говорят тебе,
   Я ворон, а не мельник. Чудный случай:
   Когда (ты помнишь?) бросилась она
   В реку, я побежал за нею следом,
   И уже с берега прыгнуть хотел,
   С крутого берега, да вдруг
   Почувствовал, два сильные крыла
   Мне вырослы внезапно из подмышек
   И в воздухе сдержали. С той поры
   То здесь, то там летаю, то клюю
   Корову мертвую. То на могилке
   Сижу и каркаю. Всегда одно и то же -
   Церковный стих, что в лавре услыхал.
   Курбский:
   Скажи, какой?
   Старик:
   А вот какой:
   Воды глыбокия плавно текут,
   Люди премудрыя тихо живут...
   Курбский:
   Кто ж за тобою смотрит?
   Старик:
   Да, за мною
   Присматривать не худо. Стар я стал.
   И шаловлив. За мной, спасибо, смотрит
   Русалочка.
   Курбский:
   Кто?
   Старик:
   Внучка.
   Курбский:
   Невозможно
   Понять тебя. Старик, ты здесь в лесу
   Иль с голоду умрешь, иль зверь тебя заест.
   Не хочешь ли уйти со мной отсюда.
   В одном дому со мною жить?
   Старик:
   К тебе? Да нет! Спасибо!
   Заманишь, а потом меня, пожалуй,
   Удавишь ожерельем. Здесь я жив,
   И сыт и волен. Не хочу в твой терем.

(Уходит)

   Курбский:
   И этому все я виною! Страшно
   Ума лишиться. Легче умереть.
   На мертвеца глядим мы с уваженьем,
   Творим о нем молитвы. Смерть равняет
   С ним каждого. Но человек, лишенный
   Ума, становится не человеком.
   Напрасно речь ему дана, не правит
   Словами он, в нем брата своего
   Зверь узнает, он людям в посмеянье,
   Над ним всяк волен, Бог его не судит.
   Старик несчастный! Вид его во мне
   Раскаянья все муки растравил.
   И впрямь невольно к этим берегам
   Меня влечет неодолимо
   Мой тяжкий грех, вина моя.
   Здесь некогда любовь меня встречала.
   Я счаслив был, безумец! Как я мог
   Так ветренно от счастья отказаться?!

(Из леса выходит конюший князя, с ним несколько человек из стражи Курбского)

   Конюший:
   Насилу отыскал! Хоть место мне знакомо...
   А все же поплутать пришлось...
   Курбский:
   Зачем вы здесь?
   Я ж приказал домой отъехать.
   Конюший:
   Княгиня нас к тебе послала.
   Она боится за тебя.
   Курбский:
   Несноснаеё заботливость!
   Иль я ребенок,
   Что шагу мне нельзя ступить без няньки?
   Езжайте к хутору, на берегу Днепра.
   И ждите там меня.
   А я ночую здесь - на мельнице.
   Здесь у меня дела... езжайте же,
   Пока луна высоко...

(Конюший и стражники уходят. Курбский садится спиною к дубу. На мельнице ухает филин)

Картина пятая

(Тот же дуб у плотины. Под ним сидит князь. Спит. Яркая луна освещает плотину, ветхую мельницу. С реки,как кисея, наползает туман. Постепенно он превращается как бы в толщу речной воды. На дне реки виден терем русалок. В тереме русалки прядут пряжу. Спящий князь слышит их, русалок, голоса)

   Старшая русалка:
   Оставьте пряжу, сестры.
   Давно уж солнце село.
   Столбом луна блестит над нами.
   Полно, плывите вверх под небом поиграть.
   Да никого не трогайте сегодня -
   Ни путника вы щекотать не смейте,
   Ни рыбакам их невод отягчять
   Травой и тиной, ни ребенка в воду
   Заманивать рассказами о рыбках.

(Входит Русалочка)

Где ты была?

   Русалочка:
   На землю выходила
   Я к дедушке. Все просит он меня
   Со дна реки собрать ему те деньги,
   Которые когда - то в воду к нам
   Он побросал. Я долго их искала;
   А что такое деньги, я не знаю -
   Однако же я вынесла ему
   Пригоршню раковинок самоцветных.
   Он очень был им рад.
   Старшая русалка - мать:
   Безумный скряга!
   Послушай, дочка. Нынче на тебя
   Надеюсь я! На берег наш сегодня
   Пришел мужчина. Он спит сейчас на берегу.
   Когда проснется он, ты выдь ему навстречу.
   Он близок нам. Он твой отец.
  
   Русалочка:
   Тот самый, что тебя
   Покинул и на женщине женился?
   Русалка:
   Он сам; к нему нежнее приласкайся
   И расскажи все то, что от меня
   Ты знаешь про свое рожденье; также
   И про меня. И если спросит он,
   Забыла ль я его иль нет, скажи,
   Что все его я помню и люблю
   И жду к себе. Ты поняла меня?
   Русалочка:
   Да, поняла.
   Русалка:
   Вот он проснулся, кажется. Ступай же.
   Мой час настал. Ведь с той поры,
   Как бросилась без памяти я в воду
   Отчаянной и презренной девчонкой
   И в этой глубине очнулась
   Русалкою холодной и могучей,
   Прошло семь долгих лет - я каждый день
   О мщеньи помышляю.
   И ныне случай наступил...

(Видение терема русалок исчезает. Сами русалки тоже. Снова мельница. Плотина. На плотину выходит Русалочка. Сон князя продолжается. Князь, поднявшись на ноги, и не просыпаясь, в лунатическом трансе, как слепой, идет к плотине, к Русалочке)

   Курбский:
   Не сон ли это? Что я вижу?
   Откуда ты, прекрасное дитя?
   Русалочка:
   Сон, сон, отец. Иди, не пробуждайся.
   Не бойся ничего. Здесь ждем тебя давно.
   Иди за мной, за дочкою своей.
   Сюда, сюда, где мать моя... ты помнишь?

(Курбский идет за Русалочкой. Подходит к краю плотины. Русалочка рукою манит его за собой, исчезает как виденье. Князь собирается броситься с плотины в воду.

Из - за мельницы выбегает старик, бросается к Курбскому, удерживает его )

   Старик:
   Да это кто ж из нас безумней?
   Ага, да ты как будто спишь?
   Очнись! Очнись! Ты словно бы лунатик.
   Еще б минута - и тебе конец!
   Из омута еще никто у нас не выплывал...
   Курбский: (стряхивая наважденье)
   И верно сон... Как я здесь оказался?
   Старик:
   Ты спал, под дубом сидя.
   Вдруг встал да и пошел.
   Ты словно шел за кем - то.
   Но я на то и ворон, чтоб за тобой следить.
   Идем со мной на мельницу - не бойся.
   Со мной переночуешь, так и быть.
   Коль не утоп, так уж не задушу.
   Ну, разве что, когда заснешь
   Чуть - чуть в височек клюну.
   Такой обычай мой. Идем, идем, зятек...

(Уходят на мельницу вместе)

Картина шестая

(Лето 1604 года. Самбор. Палаты польского магната Мнишка. Уборная дочери его - Марины. Марина Мнишек со служанкой Рузей. Служанка убирает госпожу)

  
   Марина:

(Перед зеркалом)

   Ну, что ж, готово ли? Нельзя ли поспешить?...
   Рузя:
   Позвольте: наперед решите выбор трудный;
   Что вы наденете, жемчужную ли нить
   Иль полумесяц изумрудный?
   Марина:
   Алмазный мой венец.
   Рузя:
   Прекрасно! Помните? Его вы надевали,
   Когда изволили вы ехать во дворец,
   На бале, говорят, как солнце вы блистали,
   Мужчины ахали, красавицы шептали...
   В то время, кажется, вас видел в первый раз
   Хоткевич молодой, что после застрелился.
   И русский князь - красавец Курбский -
   От вас был тоже без ума.
   Да мало ль их? И точно говорят: на вас
   Кто не взглянул, тут и влюбился.
   Марина:
   Нельзя ли поскорей?
   Рузя:
   Сейчас.
   Сегодня ваш отец надеется на вас,
   Не мог он утаить восторга своего.
   Уж русский гость его - царевич Дмитрий ранен;
   Так надобно его сразить решительным ударом.
   А точно, панна, он влюблен.
   Вот месяц, как оставя Краков;
   Забыв войну, московский трон,
   В гостях у вас пирует он
   И бесит русских и поляков.
   Ах, Боже мой! Дождусь ли дня?..
  
   Не правда ли? Когда в свою светлицу
   Димитрий поведет московскую царицу,
   Вы не оставите меня?
   Марина:
   Ты разве думаешь - царицей буду я?
   Рузя:
   А кто ж, когда не вы? Кто смеет красотою
   Равняться здесь с моею госпожою?
   Род Мнишков - никому еще не уступал;
   Умом - превыше вы похвал...
   Счастлив, кого ваш взор вниманья удостоит,
   Кто сердца вашего любовь себе присвоит -
   Кто б ни был он, хоть наш король,
   Или французкий королевич -
   Не только нищий ваш царевич,
   Бог весть какой, Бог весть отколь.
   Марина:
   Он точно царский сын и признан целым светом!
   Рузя:
   А все ж он был прошедшею зимой
   У графа Вишневецкого слугой.
   Марина:
   Скрывался он.
   Рузя:
   Не спорю я об этом -
   А только знаете ли вы,
   Что говорят о нем в народе?
   Что будто он дьячок, бежавший из Москвы,
   Известный плут в своем приходе.
   Марина:
   Какие глупости!
   Рузя:
   О, я не верю им -
   Я только говорю, что должен он конечно,
   Благословлять еще судьбу, когда сердечно
   Вы предпочли его другим.
   А как по мне, так Курбский лучше,
   Ведь говорят, что князь и впрямь Батория сынок.
   А, каково?
   Марина:
   Князь - не царевич...
   Служанка:

(вбегает)

   Уж гости съехались.
   Марина:
   Вот видишь: ты до света
   Готова пустяки болтать.
   А между тем я не одета...
   Рузя:
   Сейчас, готово все.

(служанки суетятся)

Картина седьмая

(Самбор. Комната Самозванца в доме Мнишка. Лжедмитрий и Pater Черниковский)

   Самозванец:
   Нет, мой отец, не будет затрудненья;
   Я знаю дух народа моего;
   В нем набожность не знает иступленья:
   Ему священен будет мой пример - царя его.
   Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
   Ручаюсь я, не больше двух годов
   И весь народ мой, Северная церковь
   Признает власть и верховенство Ватикана.
   Pater:
   Вспомоществуй тебе святой Игнатий,
   Когда придут иные времена.
   А между тем небесной благодати
   Таи в душе, царевич, семена.
   Притворствовать пред оглашенным светом
   Нам иногда духовный долг велит;
   Твои слова, деянья судят люди,
   Намеренья единый видит Бог.
   Самозванец:
   Аминь.

(Pater уходит. Входит слуга)

  
   Слуга:
   Тут к вам пиит.
   Самозванец:
   Сказать: пусть ждет. А лучше, нет - уходит.

(Слуга уходит)

   Не до него. И рано. Время не пришло.

(Подбоченясь, со всех сторон разглядывает себя в большом зеркале. Пытается принять величественную позу. Начинает разговаривать сам с собою)

  
   Потом, попозже пусть пиит напишет
   (Или сказать по - русски - виршеплет,
   а проще - скоморох) о нас свою комедь.
   В которой первая персона будет...будет,
   Поверженный народом, Годунов.
   Как станет весело на Лобном месте,
   Когда какой - нибудь мужик с амвона бросит
   В толпу, как огнь в солому, клич:
   - Народ, народ! В Кремль, в царские палаты!
   Казнить Бориса и Борисова щенка!
   Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! -
   Законный русский царь!
   О, сладкий миг!
   ... Ко мне послы, бояре, митрополит...
   Мечты... мечты...
   И я иду... взошел на царский трон!
   И тут же, сразу шлю я сватов в Самбор.
   Вот уж когда я вволю посмеюся:
   Законный царь с полячкою царицей
   На православной, на святой Руси!
   И долго, долго будут помнить эту свадьбу...
   А если смерть в походе ждет меня?
   Ох, мудрено любимцем быть народа,
   Царь Дмитрий Иоаныч,
   Из рода галицких, бояровых детей
   Роду Отрепьевых!..
   Комедья, да и только...
   А ведь и сам я сочинял когда - то,
   Писал канон святым...
   Но полно! Надобно навек забыть о прошлом.
   О прошлой сирой жизни,
   В постылом Чудовом монастыре...
   Прочь, прошлое! К тебе возврата нет.
   Мой жребий брошен!
   Взведен арбалет.
   Теперь прямой стрелой - к заветным бармам
   Царским. Но как потрафить бородам боярским?
   Ужо не перед зеркалом комедию ломать...
   Да уж чему бывать, того не миновать!

(Снова перед зеркалом. Пробует разные выражения лица)

   И разве первый я такой среди людей?
   Да и который царь - не лицедей?
   Что вижу в зеркале?
   В глазах: то ласки мед, а то суровость воли.
   Царь! Русский царь!
   И быть мне на престоле!
   Итак, ко мне придет пиит ничтожный этот,
   Бог даст, уже в самой Москве,
   И скажет мне:
   - Примите благосклонно
   Сей бедный плод усердного труда -
   О вашем подвиге - латинские стихи.
   А я ему:
   - Стократ священ союз меча и лиры,
   Единый лавр их дружно обвивает.
   Родился я под небом полунощным,
   Но мне знаком латинской музы голос,
   И я люблю парнасские цветы.
   Я верую в пророчества пиитов...
   Нет, не вотще в их пламенной груди
   Кипит восторг: благословится подвиг,
   Прославленный божественным стихом!
   Не зря, пиит , со мной свершился
   Судьбы завет, когда корону предков
   Надел я. И сладок мне твой вдохновенный гимн.
   Musa gloriam coronat, gloriaque musam.
   Муза венчает славу, а слава - музу.

(На минуту задумывается)

   А что же глупый наш народ? -
   (В моей комедии - лицо другое.)
   Ему останеться восторженно кричать:
   - Да здравствует Димитрий, наш отец!
   Да здравствует великий князь московский!

(Звонит в колокольчик. Входит слуга)

   Сказать: мы принимаем...
  

(Отворяются двери, входит толпа русских и поляков, предводительствуемая Мнишком)

  
   Самозванец:
   Товарищи! Мы скоро выступаем.
   Я покидаю сей гостеприимный замок,
   Что пышностью блистает благородной
   И славится хозяйкой молодой.
   Прелестную Марину я надеюсь
   Увидеть, встретить на Москве...
   Итак, мои друзья, час пробил!
   Литва и Русь, вы, братские знамена,
   Поднявшие на общего врага,
   На моего коварного злодея,
   Сыны славян, я сам вас поведу
   В желанный бой. Дружины наши грозны.
   Но между вас я вижу новы лица...
   Мнишек:
   Они пришли у милости твоей
   Просить меча и службы.
   Самозванец:
   Рад вам, дети.
   Ко мне, друзья. - Но кто, скажи мне, Мнишек,
   Красавец сей?
   Мнишек:
   Князь Курбский.
   Самозванец:
   Имя громко.

(Курбскому)

   Ты родственник казанскому герою?
   Курбский:
   Я сын его.
   Самозванец:
   Он жив еще?
   Курбский:
   Нет, умер.
   Самозванец:
   Великий ум! Муж битвы и совета!
   Но с той поры, когда явился он,
   Своих обид ожесточенный мститель,
   С литовцами под ветхий город Ольгин,
   Молва об нем умолкла.
   Курбский:
   Мой отец
   В Волынии провел остаток жизни,
   В поместиях, дарованных ему
   Баторием. Уединен и тих,
   В науках он искал себе отрады;
   Но мирный труд его не утешал:
   Он юности своей отчизну помнил
   И до конца по ней он тосковал.
   Самозванец:
   Несчастный вождь! Как ярко просиял
   Восход его шумящей, бурной жизни.
   Я радуюсь, великородный витязь,
   Что кровь его, да, сын -
   С отечеством мирится.
   Вины отцов не должно вспоминать.
   Мир гробу их! Приближся, Курбский... Руку!
   Не странно ли? Сын Курбского ведет
   На трон, - кого? Да - сына Иоана!
   Все за меня: и люди и судьба.
   Курбский:
   Сюда я прибыл не с пустою сумою.
   Я был в Подолии. И там собрал стрельцов,
   Бежавших от опалы Годунова.
   От Каменца до Теребовля
   Сбирал я на поход отряд.
   Кто на коне, кто пеший. Эта сотня
   Царю Димитрию послужит верой - правдой.
   Самозванец:
   Да, славно, славно, витязь мой,
   Когда такие вои под рукой!
   В походе будете при мне,
   И неотлучно.
   О том я подпишу указ собственноручно.
   Когда я буду наше войско весть,
   Тебе по праву руку быть!
   Курбский:
   Велика честь!
   Самозванец:
   В бою, опять же, - лучше быть при мне,
   На княжеском проверенном коне...
   Курбский:
   Я разумею, государь...
   Мы за тебя готовы
   Главами лечь. Да будут наши трупы
   На царский трон ступенями тебе.
   Самозванец:
   Мужайтеся, безвинные страдальцы, -
   Лишь дайте мне добраться до Москвы,
   А там Борис расплатится во всем.

Картина восьмая

(Литовская граница.. Луевые горы. 1604 год 16 октября. На холме князь Курбский и Самозванец. Полки приближаются к границе)

   Самозванец:
   Как будто бы знакомые места...
   Курбский:
   Да. Вот она! Вот русская граница!
   Святая Русь, отечество! Я твой!
   Чужбины прах с презреньем отряхаю
   С моих одежд, пью жадно воздух новый:
   Он мне родной... теперь твоя душа,
   О мой отец, утешится. И в гробе
   Опальные возрадуются кости!
   Блеснул опять наследственный наш меч,
   Сей славный меч, гроза Казани темной,
   Сей добрый меч, слуга царей московских!
   В своем пиру теперь я загуляю
   За своего надежду - государя.
   Самозванец:
   Как счастлив ты! Как чистая душа
   В тебе и радостью и славой разыгралась!
   О витязь мой! Завидую тебе.
   Сын Курбского, рожденный и воспитанный
   В изгнаньи, забыв отцом снесенные обиды,
   Его вину по смерти искупив,
   Ты кровь пролить за сына Иоана
   Готовишься; законного царя
   Отечеству спешишь ты возвратить.
   Ты прав. Душа твоя должна пылать весельем.

   Курбский: Ужель и ты не веселишься духом?
   Вот наша Русь: она твоя, царевич.
   Там ждут тебя сердца твоих людей:
   Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава.
   Самозванец:
   Кровь русская, о Курбский, потечет!
   Вы за царя подняли меч, вы чисты.
   Я ж вас веду на братьев; я Литву
   Позвал на Русь; я в красную Москву
   Кажу врагам заветную дорогу!..
   Но пусть мой грех пойдет не на меня,
   А на тебя, Борис - цареубийца.
   Он думал я убит.
   Да божьим провиденьем я живой
   Вперед!
   Курбский:
   Вперед! И горе Годунову!

Картина девятая

(Лес недалеко от Рыльска, исход бесснежного декабря 1604 года. На поляну выходит Лжедмитрий в окружении стрельцов Курбского. В изнеможении опускается на пенек)

   Лжедмитрий:
   Мой бедный конь! Как бодро поскакал
   Сегодня он в последнее сраженье,
   И раненый, как быстро нес меня.
   Мой бедный конь!
   Один из стрельцов:
   О чем жалеть... об лошади!
   Когда все наше войско
   Побито в прах!
   Лжедмитрий:
   А Курбский где? Не вижу между вами?
   Я видел, как сегодня в гущу боя
   Он врезался; тьмы сабель
   Молодца,
   Что зыбкие колосья, облепили;
   Но меч его всех выше подымался,
   А грозный клик все клики заглушал.
   Где ж витязь мой?
   Другой стрелец:
   Его живым я, слава Богу, видел
   Неподалеку, у ручья лесного
   Он шлемом воду зачерпнул,
   Напился и под деревом косматым
   На плащ, на землю лег.
   Да тут же и заснул
   Мертвецким сном...
   Лжедмитрий:
   Типун те на язык!
   "Устал мертвецки" - вот как доложи.
   Отец Пимен тебя бы вразумил,
   Что изъяснятся нужно точно.
   Был у меня знакомец Мисаил...
   Нет, Варлаам, годов за пятьдесят,
   Так чуть не поплатился жизнью
   За слово, за единое в указе... царя...
   В указе было: изловить,
   А пристав прочитал: повесить.
   И если бы не я, повесили б неграмотного
   Старика заместо молодого удальца,
   Бежавшего из Чудова на польскую границу.
   И то - не каждый пристав - грамотей...

(Спохватывается, что говорит лишнее.)

   К чему все это я? В толк не возьму - ей - ей...

(Деланно смеется. Стрельцы, в недоумении, молчат)

  
   Ах, да. За нераденье к слову
   Били и кнутами,
   За слово глупое - платились головами.
   И было, нет, совсем не бестолково
   Молчанье - жаловать! Наказывать - за слово!
   При правиле таком, - помене злостных дел...
   Да уж нелегок у царя удел...
   Ох, глуп народ наш! подавай ему
   Всегда то угощения, то казни,
   Иначе как добыть его приязни?
   К тому вам, други, это говорю:
   Народ послушен только грозному царю.
   И он, народ, тому лишь рукоплещет
   Царю, пред кем, любя его, трепещет!
   Что ж до меня, то я в моей Избранной раде,
   (Уж не во всем наследуя отцу),
   Я к двум боярам да приставлю по стрельцу.
   По одному... зачем по одному? -
   Дозволено спросить.
   А чтобы друг на дружку легче доносить...
   Коль мало будет, так приставим двух, -
   (Царевых верных неподкупных слуг),
   Чтоб извести крамолы вражий дух.
   Я вас поставлю для охраны шуб боярских ...

(Смеется)

   И чем не служба вам в палатах царских?
   Чтоб слово каждое в Избранном том совете
   Вы слышали и доносили, дети.
   Чтобы везде, по всем углам
   Все было ведомо стрельцам.
   Я высоко вас, други, вознесу
   И только вами нашу Русь спасу, -
   От смут, пожаров, мятежей,
   И от безвинно пролитых кровей...
   Мы не дозволим боле Русь мутить.
   Я стану миловать,
   Вам подарю - казнить! -
   Моих врагов, а значит - ваших,
   И каждый враг пусть на колу попляшет
   На Лобном месте!
   Не важно, будь боярин или смерд...
   А первому - царю Борису смерть!
  
   Стрельцы:
   Любо! Любо!
  
   (Из леса выходит с десяток поляков)
  
   Лжедмитрий:
   Да что же Курбский наш, наш витязь благородный?
   Найти его. Да не будите.
   А впрочем, - нет... земля - то холодна,
   Еще застудится... Сюда, ко мне ведите
   И отыскать горилки и вина.
   (К одному из стражи)
   Чего стоишь, иди за воеводой.

(Стрелец уходит)

   Разведать надо бы: нет где - нибудь жилья?
   Огнища разложить! Дозорных выставить!
   Готовьтеся к ночлегу. По лесу всех рассеяных
   Собрать... назавтра снова бой.
  

(Из леса на поляну выходит посланный за Курбским стрелец. За ним еще четверо стрельцов выносят кого - то, завернутого в плащ)

   Лжедмитрий:
   Кто это?
   Стрелец:
   Сам Курбский.
   Лжедмитрий:
   Что - не добудились?
   Стрелец:
   Князь мертвый.
   Лжедмитрий:
   Как мертвый?! Когда недавно
   Воду пил и спать прилег?!
   Стрелец:
   Не знаю, государь, да только не живой.
   И раны ни одной на нем не видно...
   И это после сечи, да какой!
   Вот только на виске на правом,
   Отметина, как от удара кистенем.
   Другой стрелец:
   Позволь - ка, государь, и мне словечко
   молвить.
   При отступлении пристал к нам
   Некий старец. Блаженный с виду.
   Весь лохматый. В лохмотьях сам.
   Он к воеводе подошел. И наш его приветил.
   Как бы признал знакомца своего.
   И приказал не приставать к нему,
   Ну, к старцу этому. Ничем не притеснять
   И не глумиться над убожеством его,
   Пока блаженный будет с нами.
   Похоже, что вот он - то и убил...
   Лжедмитрий:
   Какая смерть нелепая! Смешная...
   В бою кровавом уцелеть... И пасть во сне
   От слабого удара какого - то безумца - старика...
   Погибнуть! Смерть принять от старческой руки!...
   Да где ж он - этот сумасшедший?
   Стрелец:
   Как в воду канул. Или птицей улетел...
   Лжедмитрий:
   Какой был с виду? Может быть лазутчик?
   Стрелец:
   С виду? Да чем - то, вроде как на ворона похож...
   Как будто шапка из вороньих перьев...
   Лжедмитрий:

(Целует мертвого Курбского в лоб)

   Срубите к утру гроб дубовый...
   Телегу в Киев нарядить. К жене его.
   И двух стрельцов охраны.
   А хоронить по княжескому чину.
   В Печерской лавре. Рядом с Долгоруким -
   Великим зачинателем Москвы...
   А мы сберем рассеянное войско
   И в добрый час дорогой на Путивль.
   Мы нынче битву проиграли - эко горе!..
   За нас народ. Смятенье. Бунт. Пожары.
   Кто укротит мятеж?
   Один лишь царь законный!

(На поляну стекаются рассеянные по лесу стрельцы Курбского, с ними еще несколько поляков.собираются вокруг Лжедмитрия)

   Голос стрельца:
   - Слава безвинно убиенному воеводе нашему -
   Князю Курбскому! Навеки слава!
   Другие голоса:
   - Смерть лютая царю Борису!
   И выблядку его - Федьке Годунову!
   - Погибель Годуновым!
   - Любо! Любо! Да здравствует царь
   Димитрий Иванович!
   Голоса поляков:
   - Нех жие ясновельможный пан - круль Димитрус!
   - Нех жие!

(Из толпы стрельцов летят вверх шапки. Общее воодушевление.

   Из леса выходит сумасшедший Старик, в лохмотьях, с кистенем в одной руке и со шлемом Курбского - в другой. Подходит к мертвому князю, крестит его. Общее оцепенение. Старик идет к стрельцам, держа в протянутой руке шлем князя)

   Старик:
   Подайте за упокой души раба Божьего,
   Зятя моего Степана копеечку.
   Копеечку подайте, ради Христа.
   А меня вяжите... я убил... я...

(Толпа безмолвствует)

Конец

КРАТКИЕ ИСТОРИЧЕСКИК ЗАМЕТЫ

   Курбский Андрей Михайлович (1528 - 83), князь, боярин, писатель. Участник Казанских походов, член Избранной рады, воевода в Ливонской войне. Опасаясь опалы за близость к казненным Иваном Грозным боярам, в 1564 году бежал в Литву; член Королевской рады, участник войны с Россией. Автор многих сочинений, в том числе трех посланий к Ивану IV (Грозному) и "Истории о великом князе Московском."
  
   Иван IV Грозный (1530 - 84), великий князь "всея Руси" (1533), первый русский царь (с 1547), сын Василия III. С конца 40 - х годов правил с участием Избранной рады. Покорил Казанское (1552) и Астраханское (1556) ханства. В 1565 году ввел опричнину. Вел Ливонскую войну (1558 - 83). При Иване Грозном установились торговые связи с Англией (1553), создана первая типография в Москве. Началось присоединение Сибири (1581). Внутренняя политика Ивана IV сопровождалась массовыми репресиями и усилением закрепощения крестьян.
  
   Баторий Стефан (1533 - 86) король польский с 1576 года, полководец. Участник Ливонской войны 1558 - 83 годов.
  
   Борис Годунов (ок. 1552 - 1605), русский царь с 1598 года. Выдвинулся во время опричнины; брат жены царя Федора Ивановича - сына Ивана Грозного. Фактически правитель государством из - за неспособности Федора Ивановича к государственной деятельности, почему последний русский царь из рода Рюриковичей и предоставил управление страной своему шурину.
   Сын же Бориса Годунова - Федор Борисович (русский царь в апреле - мае 1605) в так называемое "смутное время", при приближении к Москве Лжедмитрия I, был свергнут и убит.
  
   Сигизмунд III Ваза (1566 - 1632), король Речи Посполитой с 1583 года, король Швеции в 1592 - 99. Из династии Ваза. Один из организаторов польской интервенции в Русское государство в начале 17 века.
   Глинские,литовские и русские князья в 15 - 18 веках. В 1508 году, после неудачного восстания в Литве, в Россию выехал князь Михаил Львович (? - 1534) с братьями. С 1526 года он стал приближенным Василия III. Его племянница Елена Васильевна - вторая жена
   Василия III - мать будущего царя Ивана Грозного. Братья Елены Васильевны: Юрий Васильевич (? - 1547), боярин, убит в Москве во время восстания 1547 года; Михаил Васильевич (? - 1559) - боярин и воевода Ивана Грозного.
  
   Мнишек Марина ок. 1588 - ок. 1614), авантюристка, дочь польского магната. Жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Была выдана яицкими казаками русскому правительству. Умерла в заточении.
  
   Лжедмитрий I (? - 1606), русский царь с 1605 года. Самозванец - предположительно Григорий Отрепьев. В 1601 году объявился в Польше под именем сына Ивана Грозного Дмитрия. В 1604 году с польско - литовскими отрядами перешел русскую границу, был поддержан частью горожан, казаков и крестьян. Став царем, пытался лавировать между польскими и русскими феодалами. Убит боярами - заговорщиками
  
  
   * * *
  
   Благодарим за посещение нашего блога. Будем рады знакомству с Вами. Напоминаем наш
   контакт. тел. в Киеве: ( 044 ) 400-81-03.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"