Аннотация: Навеяно творчеством мэтра Говарда Лавкрафта... //извиняюсь, еще не дописано//
Я пишу в необычном душевном состоянии, потому что вечером меня не станет.
Говард Филлипс Лавкрафт.
Виктор Каранков, уже немолодой, но еще и не старый геолог, с заросшим щетиной лицом, глазами, некогда приятно-голубыми, а теперь почти что прозрачными и запавшими, сидел в кожаном кресле и держал в руках кружку горячего какао. Приятный аромат напитка смешивался с запахом некой затхлости, древности или старости, по пятам преследующей человека вот уже почти год, и с нежным запахом свежих крокусов, букет из которых собрала и принесла жена Виктора. Она сама стояла позади мужа, возле тумбы, осторожно поправляя цветы в вазе.
Последнее время с Виктором совсем плохо. Он почти не ест и не пьет, редко покидает свое прогнувшееся кресло и находится в некоем забытье: взгляд его направлен в пол, но не сосредоточен, как у мыслящего человека, а рассеян и пуст. Мария, его жена, знает, что какао он так и будет держать в руках, даже когда оно остынет совершенно, знает, что на очередную просьбу поесть он либо промолчит, либо тихо откажется своим обесцвеченным и глухим голосом, но она все же спрашивает его, как ребенка:
- Витенька, может ты все-таки поешь немного?
В ответ молчание. Мария поспешно вытирает тыльной стороной ладони слезы и идет в прихожую: в дверь позвонили.
Квартира у Каранковых маленькая: исключая крошечную прихожую с ванной комнатой, есть еще кухня, спальня и рабочий кабинет Виктора. Несмотря на это, постоянно не хватает денег, чтобы отдавать хозяевам квартиры, и те не выгоняют жильцов только из сочувствия к их семье.
- Здравствуй, Маш, как он сегодня? - спрашивает худощавый мужчина лет сорока в очках, проходя в прихожую и не улыбаясь.
- Привет, Тош. С утра ничего не ел, и не говорит со мной.
Голос женщины дрожал, а в еще влажных глазах стояли слезы, но она держалась. Антон не видел ее лица, потому что стоял к ней спиной и вешал свою куртку на вешалку, но по дрожащему голосу догадывался как ей плохо.
Антон - друг семьи Каранковых, знаком с Виктором еще со школы. Вместе учились, вместе работали, даже полюбили одну девушку вместе, но Мария отдалась не ему. Он убеждал себя, что давно к ней остыл, но ее красные глаза и редко вздрагивающие губы, которые он увидел, обернувшись, пошевелили тлеющие чувства. Мужчина постарался улыбнуться - вышло неважно, и ему стало неловко и почему-то обидно.
***
Нагнувшись в низком дверном проеме, Антон вошел в кабинет Каранкова, сразу ощущая носом затхлость воздуха. Причину он видел в постоянно закрытых и занавешенных плотной темной тканью окнах, которые почти никогда не открывались. Стоило только распахнуть форточку, впуская в маленькую комнату свежий воздух, сейчас по-февральски свежий, но уже околдованный нежностью пришедшей весны, как Виктор начинал дрожать и сильнее вжиматься в кресло, что-то нечленораздельно хрипя. Комната не проветривалась уже более недели, и Мария каждый день покупала свежие цветы в вазу. Сегодня крокусы - одни из самых ранних цветов, одни из самых ее любимых.
Пройдя мимо кресла, Антон бросил печальный взгляд на друга, похожего на сильно больного человека, бледного и укатанного несколькими теплыми пледами, с кружкой остывшего какао в исхудавшей, перетянутой жилами руке.
- Ничего, ты обязательно поправишься, - сказал он, включая подвешенное под потолком старое радио, вещавшее уверенным голосом, смешанным с помехами: "...сильный снегопад ...кхш..., ветер тридцать-трид...кхш... пять метров в ...кхш..., убед...". С явным разочарованием выключив радио, Антон взял стул и сел сбоку от Каранкова так, чтобы видеть его схожее с гипсовой маской лицо. Некоторое время тянулось молчание, которое прервал - к удивлению гостя - Виктор:
- Ветер пойдет с гор.
- Вроде бы, с гор.
Вновь молчание, тишина, которая опутывает человека, вынуждая говорить и дышать тихо, почти неслышно. Такая тишина живет в домах забытых стариков, печальных вдов и вдовцов, или в комнатах, где прощаются с отошедшим от жизни человеком, роняя слезы и до побеления костяшек пальцев стискивая ребро гроба.
- Уведи мою жену.
Антон удивленно посмотрел на Каранкова, все так же неподвижно сидевшего в кресле, и решил, что его друг начинает сходить с ума. Он ничего не ответил, и Виктор повторил свою просьбу, на этот раз поворачивая лицо к гостю.
- Она сейчас ушла в магазин, - неуверенно начал отвечать Антон, стараясь не смотреть в глаза хозяина квартиры и пытаясь понять, зачем тому понадобилась пустая квартира, - и...
- Маша не должна больше появляться здесь.
- Слушай, - снимая очки, начал гость. - Тебе плохо, я понимаю. Ты хочешь побыть один? Хорошо. Но пойми: Мария о тебе заботится, волнуется, а ты ведешь себя, как эгоист... - Антон запнулся и замолчал, подняв глаза на Каранкова, который застонал и отвернул от него голову. - Прости, я не думал тебя обидеть, - договорил он уже тише.
- Ветер пойдет с гор, - повторил он свою загадочную фразу, - и принесет их.
- Кого - их?
Поставив кружку какао на деревянный подлокотник и спрятав руки под пледом, Каранков тяжело вздохнул:
- Их... много...
- Виктор, - еле слышно проговорил Антон, - ради бога, не сходи с ума.
Пристально всмотревшись в исхудалую фигуру друга, гость невольно начал вспоминать его прожитую жизнь, которую, как он сам считал, знает не хуже самого Каранкова. Он знал все, почти все - судьбы друзей простилали свои дороги поблизости, пересекаясь и сплетаясь, как это обыкновенно бывает у знакомых с детства. Так было до того периода, пока Виктора не пригласили в экспедицию в Восточную Сибирь, где он пробыл четыре месяца. Девятого октября его обнаружили в заброшенном доме в нескольких километрах от Палевой горы, замерзшего, но живого, пусть теперь и без трех ампутированных пальцев обеих ног, что отмерзли после мучительных дней в бесконечных снегах. С ним должно было вернуться еще шесть человек - не нашли даже трупов. Сам Каранков после уволился, ушел в себя и ни словом ни с кем толком не обмолвился об экспедиции. Врачи считают, что у него появились явные проблемы с психикой. Вначале они хотели положить его в клинику, но Мария уговорила позволить ему жить дома. Он каждый день сидит в своем кресле, не проявляя интереса ни к чему, что его окружает... так, по крайней мере, кажется. Его сознание варится в кипящем бульоне отвратительных ему воспоминаний, которые он ненавидит и готов отдать душу дьяволу, чтобы их позабыть; возвращается к ним вновь и вновь, не в силах прервать эту нескончаемую пытку. Сегодня он знает, что его страданиям придет конец: они вернутся за ним.
***
Сибирь зря представляется иностранцам и многим русским царством вечных снегов. Растительность некоторых ее территорий схожа с Канадой, или же с городами севернее Москвы. Летом снега сходят, земля в течение кратких месяцев дышит теплом, а мелкие, красивые цветы спешат выкинуть бутоны, устилая коврами освобожденные от снега прогалины.
Каранков очень любил Сибирь, его восхищала природа и люди востока России, и он, не задумываясь, согласился на участие в экспедиции, ставившей себе цель исследование пещер Палевой горы. Эта гора стояла одиночной скалой, где-то на ее вершине виднелась снежная шапка, а у подножия расстилалась деревня в десяток домов. Исследователи поначалу решили в ней переночевать, прежде чем начать подъем. В пути им придется делать еще, по меньшей мере, два-три привала, и это если погода не выкинет нежеланного причуда.
Деревенька на карте почему-то отмечена не была. Вальгут - "русский" немец, возглавивший экспедицию - объяснил это так:
-- Палевая еще не исследовалась толком, да и селение это слишком мелкое, чтобы наносить его на карту.
Говоря это остальным, он пытался убедить и себя в верности собственных слов, хотя задолго до отбытия из С... он изучал все справки, карты и даже историю этого региона Сибири, и по его мнению никакой деревни здесь быть не должно, даже такой маленькой и тем более такой старой: на внешних стенах домов нависали губки мха, крыши почти у каждого строения прогнулись, а балки прогнили. Вальгут даже решил, что деревня заброшена, пока они не увидели сидевшего на лавке возле дома старика в шубе и высокой меховой шапке, курившего трубку и не сводившего с них взгляда.
Подойдя ближе, исследователи поинтересовались, как называется деревня.
- Никак, - прохрипел дед.
Каранков заметил, что лицо у старика почти белое, а глаза слепые. Однако неизвестный пристально смотрел на них.
- Ну, так не бывает, - засмеялся немец, а дед только выпустил кольцами дым. Виктор не почувствовал запаха табака.
- Что вы курите? - спросил он, но ответа не последовало, а взгляд сибиряка поглощал, и где-то в его глубине ревела снежная буря.
***
- Полоумный какой-то, - говорил уже во время подъема Павел Кропотов. - Может он вообще там один живет?
- Не-е, я в окне мордашку мальчишки видел, - ответил его товарищ, имени которого Каранков до сих пор не запомнил. - Еще девку молодую.
- Красивая? - с усмешкой спросил Вальгут.
Кропотов скривился:
- Бледная, как смерть.
Каранков этот разговор запомнил.
***
Темнело, становилось холоднее, поднимался леденящий ветер, с заунывным свистом скользящий по каменному телу Палевой горы. Он поднимал снежные хлопья, крутил их, словно сухие осенние листья, и проносил над землей, бросал в лица исследователей. Нужно было остановиться на ночлег, и Вальгут указал на пещеру, похожую на трещину в два человеческих роста.
- Здесь мы переночуем, - сказал он, и заглянул в усталые лица коллег.
Пещера вначале была похожа на коридор, постепенно расширяющийся в просторную залу. Каждое сказанное слово вторило эхо до тех пор, пока звук голоса не дробился в еле уловимый шум, теряющийся среди многочисленных камней. Каранков, хоть и устал дико, но пока остальные расстилали спальные мешки, осмотрел пещеру.
- Скорее всего, когда-то пещера была больше и существовал проход дальше, но обвалом его завалило, - заключил он через полчаса. Остальные уже спали, и Виктор последовал их примеру.
Сон одолел Виктора моментально. Настолько странного сновидения у него никогда не было: он спал, не видя ничего, кроме сплошного мрака, какой увидел бы любой бодрствующий человек, прикрыв глаза. Каранков был уверен, что спит, и сама эта уверенность его поражала, его вообще удивляло то, что он мыслил о настоящем и реальном, пребывая в морфеевом царстве. Это состояние не прошло и после того, как мрак начал наполняться сновидением: геолог видел густой зеленый туман, в котором всплывали фигуры безликий людей. Он будто бы летел вперед, оставляя позади неясные силуэты, летел до тех пор, пока туман не рассеялся, и он не оказался в деревни посреди снегов у подножия горы. Виктор узнал ее - то самое селение, в котором они поначалу хотели переночевать, но побоялись молчаливых жителей. Сейчас деревня была ухоженной, бегали дети, сидели на лавках старухи, укутанные в теплые одежды, из которых выглядывали только лишь высушенные временем морщинистые лица. Это было похоже на просмотр фильма. Невероятно реального фильма, внутри которого находилось сознание Виктора.
Но вот что-то меняется, наплывая тяжелая грусть и тяжесть, становится трудно дышать. Мир мутнеет, краски смазываются, расплывается деревня, плывут дома, лица, облака, все сливается в плывущую к вершине неба спираль, в сердце которой геолог. Мороз иглами пробегает по телу, забравшись в спальный мешок и пропитывая его холодом. Спящий пытается проснуться, но бесполезно. Спираль расширяется, где-то в ее вершине зарождается шум, смутный и неясный, но наливающийся с каждой секундой нарастающим жужжанием. Дикий ветер во сне и наяву терзает его тело, жужжание звучит отовсюду, разум медленно искажается, не выдерживая нахлынувшей на него нечеловеческой мощи, могущество которой берет истоки из первобытного холода.