Аннотация: Занял 2-е место в списке рассказов жюри на конкурсе Про/За-2. В финал не вышел.
Иван Кузнецов
PLUSQUAMPERFECTUM
Учебник латинского языка: "Plusquamperfectum (ср. в немецком языке - Plusquamperfekt, во французском языке - plus-que-parfait, в английском языке - Past Perfect) имеет значение действия во времени законченного, предшествующего другому прошедшему действию".
Полдень растекся по городу зноем и тишиной. Средневековая брусчатка, выглаженная подошвами лет, на ярком солнце казалась невыносимо-белой, полированной и словно прорезанной в земле грубым готическим штампом - ломаным микрорельефом теней. Оскалившись твердостью кремня, она сверкала; сверкали окна и витрины, медные, начищенные до зеркальности дверные ручки, катафоты и хром припаркованных кое-где велосипедов; сверкали и тонким лезвием втыкались через глазницу отраженные солнечные лучи - непосредственно в раскаленный мозг.
"Какая жара..." - господин Баер остановился и приложил ладони к потному лбу. В горле и висках пульсировал стук. Палочки, обмотанные влажной тряпкой, мягко, но настойчиво касались барабана головы. Его головы. Туго натянутой кожи висков. Стального каркаса мыслей, на одних которых и держалась старая плоть. Мыслей о прошлом; дум о "никогда"; памяти о несбывшихся "когда-нибудь".
Снять бы скальп и проветрить чердак.
Присесть бы, но здесь - ни одной скамейки.
На бетонном столбе - указатель, реклама и надпись: "Грюн штрассе 9".
"Уже недалеко", - господин Баер едва заметно кивнул надписи и сморщился от боли. В глазах зарябило.
Ровная плитка тротуара, гладкие и округлые камни мостовой, залитые солнцем фасады домов, тесно прижавшихся друг к другу: все это стало вдруг ослепительно-белым и нереальным. Белым в изогнутых кольцах темноты.
"Нужно было таблетку, старый дурак", - господин Баер зажмурился, отчего яркие пятна переместились с улицы на внутренний киноэкран век.
"В такое солнце, бог мой, мой бог, в такое солнце и без очков! Дурак, старый дурак...", - пробормотал он и вслепую оперся о шершавую стену. Камень, теплый только с поверхности, встретил ладонь прохладой. Камень, как и земля, на которой его установят, всегда готовы принять тело. Господину Баеру не хотелось двигаться дальше, хотелось войти в покойную твердь целиком, избежать режущего света и жары, остановиться и перестать быть, но он тут же отдернул руку, устыдившись слабости. Нет, нет и нет! Нужно идти вперед, как он привык и как может, хотя бы пока не найдется тень.
Еще два десятка шагов, еще немного, и справа, о, предсказуемое счастье! Справа показался скверик, отделенный от дороги низкой ажурной оградой. Несколько лип, да благословит господь их сень, раскинулись под испепеляющим небом. Пятна и брызги солнца в траве, на тротуаре. Вся улица в пятнах, как ягуарья шкура. В глубине сквера - темная каменная кладка и белые колонны, острый портик с облезлыми нимфами и сатиром на фронтоне, а под ним - высокая дверь из светлого дерева и медная табличка, примостившаяся в тени: "Грюн штрассе 16, Публичная библиотека".
Вот и скамейка. Добротная, старая и чугунная, с новым сиденьем из длинных узких досок. Недавно покрасили в темно-зеленый. Господин Баер нагнулся и кончиком пальца тронул краску, проверяя, не липнет ли. Барабаны в висках застучали угрожающе. Следов на пальце не осталось, значит, можно сесть. Господин Баер медленно, чтобы не расплескать боль, опустился на скамью и так же не спеша вытянул ноги, громко щелкнувшие в коленях.
Теплый ветерок пошевелил жидкие волосы: серебристую паутину седины. Здесь, в блаженной тени лип, боль постепенно отступала, словно вытекая вон. Остался только острый гвоздик слева в затылке, как обычно. Если посидеть тихо еще полчаса-час, то успокоится и он.
С закрытыми глазами можно думать, будто здесь не библиотека, а кирха. После того, как в центр прекратили доступ автомобилям, стало намного тише. И если не слышать прохожих, то нетрудно представить себе, что больше нет никого - только ты и распахнутые ворота к богу. "К богу, которого не существует; так учит марксизм", - усмехнулся господин Баер и перевел мысленный взор в библиотеку.
Там должно быть прохладно и тихо; там мягкий сумрак и два-три читателя: сосредоточенных, похожих на статуи в одежде - лишь иногда и только затем оживают их руки, чтоб шелестнула буквами переворачиваемая страница. Они, конечно же, в тогах с багровой оторочкой, их лица строги и светлы, как прошедшее в прошлом время, plusquamperfekt: умерли еще до. Как эти нимфы и сатир, мраморные колонны и портик, все это мертвое, но оживленное книжной памятью памяти. Нелепое подражание снам о величии Рима.
Библиотеку построили в двадцать восьмом. Всего через десять лет на этих ступенях жгли книги. Тени в тогах и рясах, апостолы Священной Римской империи - серые штурмовики и студенты, воодушевленные своим крестом с изломанными от натужного вращения крылами. Факелы и стяги, клювастые орлы, стяги, стяги и факелы... О, как горела Европа! Как она пылала!
Теперь, глянь-ка, кто подумает, что нимфы и сатир окурены тлением букв. Что им принесена жертва - классическая гекатомба библиотек.
Он был здесь в тридцать восьмом. И в тридцать девятом. Вместе со студентами кричал "Heil!" и швырял бумагу в чавкающий огонь. Бумага горит отлично.
Два слоя - сверкающий лед и темная вода под ним; твердый лед показного экстаза и холодная вода ненависти. Он всегда был многослойным, а сегодня, как на грех, забыл надеть очки. Безумное солнце, совершенно безумное. Такой жары не было лет тридцать, что-то и вправду случилось с климатом.
"А крокусы? Они цвели зимой. Виданное ли дело, чтобы зимою - крокусы? Нет, абсолютно нет. Это неестественно. Природа сходит с ума вслед за людьми".
Пока господин Баер рассуждал о солнце и крокусах, разглядывая высокую деревянную дверь библиотеки, та распахнулась, словно переломленная пополам, и выпустила темноволосую смуглую девушку в потрепанных джинсах и ярком топике. Несуразная кожаная сумка сверкнула металлом застежек и блях. Напевая что-то по-турецки, девушка миновала скамью, перескочила через оградку и скрылась за углом.
Господин Баер проводил ее долгим взглядом. Он и не слышал, как на край скамейки подсел молодой человек в красных спортивных шортах, белой майке и белой же бейсболке, перевернутой клювом назад; человек с отличными мышцами и голубоглазым лицом естественного блондина: "гордость нации", как сказали бы в уже далеком прошлом. Гордость нации - это еще один plusquamperfekt.
Юноша деликатно кашлянул в кулак, и господин Баер вздрогнул.
- Здравствуйте, - мягко и не очень уверенно обратился к нему незнакомец. - Не могли бы вы подсказать, как мне пройти на Карлс штрассе?
Господин Баер вздрогнул второй раз:
- Карлс штрассе? - рефреном ответил он и еще раз повторил, словно в задумчивости. - Карлс штрассе...
Уже семь лет никто не появлялся. С тех пор, как Штефи с Яном исчезли, а Огюста Вольфа нашли на пустыре с пробитой головой и без ботинок; с тех пор еще никого в этом городе не интересовало Карлс штрассе. "Кому, боже, господи, кому могли понадобиться старые ботинки?!" - рыдала тогда Ева, как будто это имело для нее значение. Теперь она ходит в кирху и сидит там часами одна на вытертой деревянной скамье, почти так же, как господин Баер сейчас перед библиотекой. Возможно, она нашла свои ворота к богу? Или одиночество наполняется смыслом перед алтарем? Ева не знала правды ни о своем муже, ни о его ботинках. И не узнает. Карлс штрассе...
- Здесь нет такой улицы, мой мальчик, - господин Баер слушал свой голос, доносившийся как бы со стороны, - в Праге есть Карлов мост, а мой приятель Карл недавно открыл пивную в Берлине. Что ты ищешь-то? - он закончил отклик, как положено, третьей ключевой фразой замыкая в неизбежность то, что могло бы не произойти.
- Ну слава богу! - почти вскричал молодой человек и, схватив правую руку господина Баера, энергично потряс ее. Ладонь у парня оказалась потной, что, впрочем, неудивительно по такой жаре. - Слава богу, вы нашлись, а то я уже второй день... Марк. Меня зовут Марк Андерс.
Господин Баер кивнул, но представляться не стал. Гвоздь в голове разросся до кинжала и начал медленно вкручиваться в извилины.
Марк тем временем достал из кармана шорт мятую пачку "Кента" и синюю китайскую зажигалку с прозрачным корпусом. Чиркнуло кремневое колесо и потянулся к нависающим листьям голубоватый на солнце дым.
"В тон глазам", - мелькнуло в голове господина Баера.
- Герр Баер, - голос Марка стал спокойным; больше он никуда не торопился. - Мне поручено передать, что вам пора возвращаться. Они получили доступ к архивам. Со дня на день или через несколько недель, но за вами придут, вы же знаете...
Да, он знал. Знал, что мир - рухнул. Прямо здесь, под липами, напротив публичной библиотеки. Этот парень, назвавшийся Марком, а на самом деле, возможно, Алексей или Владимир, примчался нежданным гонцом на взмыленном коне и возвестил громогласно: "Армагеддон". Вот почему мерещилась кирха. И оттого же так тянул в себя прохладный камень среди этого пекла.
"Боже, как я устал, - заныло в мозгу, - как я устал, боже..."
Но вслух он сказал иное.
- Послушайте, Марк Андерс или как вас там, - произнес он твердо, - я никуда не поеду. Семь лет обо мне не вспоминали, а еще через семь меня не будет на этом свете. Посмотрите на меня, мне почти восемьдесят. Что ждет меня там? Кто ждет? Я забыл, как говорить по-русски; я здесь с тридцать восьмого, мой мальчик, я был таким же, как ты, даже моложе, когда вот из этой двери выносили книги евреев и коммунистов, сваливали в кучи и обливали бензином. Я был тут под наци, когда сжигали уже самих евреев и коммунистов, и под бомбардировками союзников был. Почти всю жизнь я - немец, Марк, настоящий немец, больше настоящий, чем другие, потому что мне надо скрывать то, что внутри - и только восемнадцать первых лет я провел в России. Возвращаться куда?!
Господин Баер зажмурился. Он попытался представить себе Ленинград. Школу. Училище. Трамваи. Русскую речь. Женщину в сиреневом халате на кухне и голубей. Коротконогую собачку. Павлика. Собрание комсомольского актива. Мокрый пронизывающий ветер, который вечен почти так же, как серое небо. Летние ночи, больше похожие на сумерки. Разве можно туда вернуться? Разве это есть где-нибудь еще помимо его памяти?
Он аккуратно смотрел новости и питал профессиональную страсть к утренней прессе. О России еще недавно говорили и писали много. "Перестройка", "гласность", "Горби", "ускорение", "новое мышление". Слова, за которыми слышалось что-то действительно новое. Или забытое действительно хорошо. Plusquamperfekt.
Союза больше нет, нет стены в Берлине, нет знакомых из старой агентуры: Вольф протянул ноги, а Ян и Штефи оказались умнее, смылись куда-нибудь в Южную Америку, как когда-то недобитые наци. Охотник становится дичью, герой - предателем, об этом написано много книг, и не все их успели сжечь.
"Чинарик, - всплыло в памяти господина Баера, - есть такое слово".
Марк уже кончил первую сигарету и затянулся второй от окурка. Выпустил дым. На солнце глаза Марка были такими же голубыми.
- Знаете, - его голос опять зазвучал неуверенно, - я бы на вашем месте подумал. Хорошенько подумал. Ну, если решитесь, позвоните по этому номеру, - в руке Марка появилась визитка. - В течении двух дней телефон актуален, а дальше сами понимаете...
Он выразительно развел руками. Пепел упал на дорожку.
Положив визитку на скамью, Марк встал и пожал господину Баеру руку. Недокуренная сигарета полетела в урну.
Господин Баер долго смотрел ему вслед.
Господин Баер не знал, что делать дальше, и у него сильно болела голова. В висках и горле снова начало стучать.
Он откинулся на ребристую спинку скамьи и принялся разглядывать жилки на листьях. Сердечки липовых листьев чуть подрагивали над ним, ветерок слегка шевелил волосы. Господин Баер ждал, когда утихнет боль и можно будет вернуться домой.
***
Двухкомнатная квартирка не казалась тесной. Кровать, торшер и платяной шкаф в спальне. Тяжелые шторы цвета темного шоколада c золотой бахромой по кантику. В кабинете - книжный шкаф, старый дубовый стол, потертый диван и два кресла. У кресел высокие резные спинки из мореного дерева, обитые черной кожей.
Солнце на столе. Изумрудно сверкает стеклянная пепельница; она наполнена всякой мелочью: разномастные пуговицы, мелкие монеты, булавка, медная скрепка длиною в палец и мятый чек из супермаркета. Рядом с пепельницей - визитная карточка, полученная от молодого человека в красных шортах несколькими часами ранее.
Телефон надрывался почти минуту. Еще секунд через двадцать - повторный звонок, короче. Если подойти к аппарату, взять трубку и бросить в нее: "Hallo!", то на другом конце провода раздастся щелчок, а дальше примутся звонить в дверь.
Герр Баер звонка в дверь не хотел.
Двумя пальцами он, словно брезгуя, вытащил булавку и как лопаткой покопался ею в пепельнице, выудив на свет божий монету из крупных. Одна марка. Зачем он это сделал, поначалу не было известно и ему самому. Он повертел денежку в руках.
"Скоро наступит конец и тебе. Останется только отпечаток на чеке, краткая бумажная память, а марок и пфенингов не останется, потому что придут евро, юдо или как их там... - после выпитой таблетки боль наконец-таки оставила господин Баера, и он с интересом выздоравливающего обратился к первому же предмету, попавшему на глаза.
Щелкнув ногтем, господин Баер отправил марку в воздух. Она сверкнула на солнце, несколько раз перевернувшись, и упала в подставленную ладонь.
Господин Баер положил монету на стол орлом вверх.
Не спеша, он перегнулся через ручку кресла, повернул ключик, торчавший в замке, и выдвинул ящик стола. С зеленого сукна на господина Баера смотрел парабеллум.