Кузнецова Елена Юрьевна : другие произведения.

Сон Жизни Как Жизнь Сна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История сна, длинною в жизнь
  
  
  ЕЛЕНА КУЗНЕЦОВА
  
  СОН
  ЖИЗНИ
  КАК
  ЖИЗНЬ СНА
  
  РОМАН-САМОИССЛЕДОВАНИЕ
  No 2014.
  
  Книга представляет собой историю сна, длинною в жизнь. Почему жизнь? Потому что более 100 снов, представленных в книге, лишь малая часть огромной коллекции, которую автор собирает 40 лет. Это позволило выработать непривычное представление о влиянии ночной трети суток на судьбу человека. Ведь каждую ночь мы оказываемся в иной действительности и проживаем другую жизнь. Игнорировать сон, значит, лишаться гармонической целостности. Себя можно понять только сквозь призму личного взгляда, ни самые лучшие доктора, ни традиционные сонники не помогут. Книга знакомит и с авторской системой записи сновидений и с необычным способом анализа и комментария 'сонных' событий. Расшифровки снов предлагают читателю инструмент самоисследования. Но главное в книге - сами сны, как продукт творческой работы подсознания. Условность жанра - вынужденная. Это роман автора со своей душой.
  
  
  Моим незабвенным родителям с благодарностью и почтением
  
  
  Нас несет сквозь время столь
  странным образом, что существование
  становится подобным сновидению,
  и это подсказывает мне, что нормальному
  человеку жизнь просто снится изо
  дня в день. Вся жизнь - просто сон...
  Кальдерон
  
  
  
  
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  
  
  Однажды я совершенно случайно стала свидетельницей жаркого спора двух вполне уважаемых друзей о свободе воли. Они были немного навеселе. Алкоголь раскрепощает человека, лишает осторожности и делает разговорчивым. Чем больше спорщики пили, тем глобальнее начинали мыслить. Я невольно прислушалась. Уж очень интересно мыслили мужики.
  Для начала они с легкостью решили все мировые проблемы. Расставили политиков по ранжиру, а заодно и выставили им оценки. 'Восстановили' промышленность и по но-вой приватизировали все, что осталось от предыдущего раздела собственности. Прошлись по СМИ. Подложили свинью под мировую закулису в виде украинского вето на все, что не сало. Примерили шапку Мономаха и отвергли ее, как неудобный пережиток. Уволили всех начальников, а кое-кого отправили изучать флору и фауну в места за перекрестком цивилизации. Не забыли посадить правительство на хлеб-воду и велосипеды. Немного посовещались и решили вернуть сначала Крым, затем Байконур, а напоследок и Арал, но, вспомнив, что озеро давно высохло, потеряли к нему всякий интерес. Потом как ни стара-лись, но не могли договориться о том, какую кару карскую придумать для америкосов, и решили отложить это важное решение на потом, когда разрешится главная проблема.
  Проблема баб в жизни настоящих мужчин.
  И, если по предыдущим пунктам для консенсуса приходилось неоднократно прикладываться к 'змею', то главная проблема была реперной точкой и таким болевым шоком, что обошлось без дополнительного 'обогрева'. А что? Это был тот аспект жизни, где спорщики сходились мнениями. Женское предназначение настолько сильно их волновало, что даже не требовало полемики. Судя по виду, эти офисные работники были вполне себе прогрессивными трудягами интеллектуальной нивы. Но в отстаивании истинного смысла женского существования они оказались замшелыми домостроевцами.
  Место бабы у очага! И все тут! Была бы воля (вариант "материальные возможности" был отметен, как не отвечающий злобе дня), вообще за решетку лучше посадить, чтобы лишить соблазнов вмешиваться в настоящую жизнь с большой буквы Ж. А еще: чтобы не мешала, не перечила, подносила, верила, боялась... И вообще, чтоб мясо было каждый день и сколько хочется! "Как проснусь - так сразу рядом тарелка с большим куском мяса без всякого там гарнира!"
  Пока мужики распаляли собственное воображение и "плавали" в планах на будущее, я пыталась сосредоточиться на своем. И вдруг внезапно поняла, что мне мешает... день. Шумный, полный ненужных контактов, разговоров, встреч, проблем, чужой необязатель-ности и собственной беспомощности. Вспомнилась юность, когда я воспринимала жизнь совершено безотносительно людям, которые меня окружали.
  Все дело в точке отсчета. Для кого-то жизнь начиналась в тот момент, когда он про-сыпался, чтобы куда-то идти. А я ждала ночи, что в ней остаться.
  Прошло много лет. Поиск гармонии - между днем и ночью - до сих пор дается мне с трудом. Правда, я не теряю надежду и, по-прежнему, ищу в дневном существовании ночное ощущение свободной воли.
  
  Не собираюсь доказывать очевидное, что сон - ЭТО ВАЖНО. Это так и есть. Ни в коем случае я не хочу кому-то что-то навязывать. Тем более, что сны - это, практически, исподнее.
  Книга состоит из моих избранных снов, объединенных в основном по тематическому принципу с добавлением текстов по самим темам. Сны имеют первоначальный вариант фиксации без позднейших переработок. Датировки я решила исключить. Для меня они важны, а для читателя - не принципиальны. Хотя придется смириться с некоторой путаницей. Иногда причины и следствия в моем повествовании будут меняться местами. Одно и тоже событие может быть описано и До, и После фактического соответствия. Впрочем, вряд ли это важнее самих сновидений. Ни в коем случае я не старалась представить ВСЕ сохраненные сны. Во-первых, это невозможно, во-вторых - не нужно. Я отбирала или, действительно, интересные сны, или показательные с точки зрения отражения дневных проблем.
  По этим снам можно проследить, что называется, "развитие метода". Практически все сюжеты были расшифрованы в момент фиксации. Для некоторых использован своеобразный глоссарий из сонников (без подробностей определений, а, следовательно, это дозволенное цитирование, не нарушающее авторское право).
  Надеюсь, мой опыт пригодится интересующимся данной сферой жизни. Никто, кро-ме самого человека не знает себя лучше всех, разве что собственная душа в лице нераз-лучной парочки сознания-подсознания. Я хочу поделиться своим многолетним экспери-ментом по преобразованию сна из явления спонтанного и потустороннего в доброго и самого близкого друга. Друга, который помогает разговаривать с душой напрямую - без посредников в лице гадателей, целителей и самых разнообразных психоспецов.
  Не претендуя на изобретение какой-то особой технологии погружения в сон и его анализ, я предлагаю свой опыт в качестве примера или эксперимента. Одно знаю наверняка, эта практика возвращает краски жизни и избавляет от ненужных сожалений по многим поводам. Да еще освобождает от лютого одиночества, от которого мы все бежим, как угорелые, забывая, что человек одинок всегда. И не важно, есть кто-то рядом с тобой, или даже в проекте ничего не планируется. Было бы глупо не процитировать саму себя. В одной из моих пьес, кстати, то же "выросшей" из сна, по этому поводу "прохаживается" героиня: "Ты, что же, думаешь, если в койке рядом кто-то сопит, то вас уже двое? Все равно - двое по одному".
  
  Давно уже так у меня повелось.
  Сначала я записываю СОН.
  А потом - Послесоние.
  
  Чтобы понять, что, почему и зачем что-то снится, со временем и выработался подоб-ный подход. Конечно, кому-то это занятие может показаться бессмысленной тратой вре-мени.
  
  
  Тогда эта книга - не для Вас.
  Ничего личного - прощайте!
  
  
  СВОБОДА ВОЛИ, ЧТОБ ЕЕ...
  
  Ведь в этой жизни смутной,
  Которой я живу,
  Ты только сон минутный,
  А после, наяву -
  Не счастье, не страданье,
  Не сила, не вина,
  А только ожиданье
  Томительного сна.
   Д.Самойлов.
  
  
  СОН
  
  Я бегу по ромашковому полю к озеру. Его не видно, но я знаю, что оно - за вы-соким пригорком. Бег мой легкий, дыханье спокойное. Не ощущаю никаких усилий. Бегу, словно лечу - свободно и задорно. Поле заканчивается, и открывается потря-сающая перспектива спокойного бесконечно-голубого зеркала. Хочется броситься с разбега в прохладную чистую воду. Мыль об одежде и обуви бьется где-то в районе левого виска, но я на нее стараюсь не обращать внимания.
  Внезапно замечаю огромный валун на берегу. Вернее, не сам валун, а сидящего на нем старика. Изменить траекторию бега уже не могу - инерция движения сильнее меня. Старик просто ловит меня в полете.
  - Здесь самое глубокое место для ныряния.
  - Спасибо, но я не умею нырять.
  - Значит, я правильно сделал, что остановил.
  Отстраняюсь. Старик отпускает меня. Он потрясающе красив. И не старик во-все - ему лет 40-45 - самый любимый мужской возраст. Просто невероятно, как он похож на мой идеал мужчины в юности, - высокий, седой, голубоглазый. Помогает мне присесть.
  - Это великий камень. Помолчи, подумай о том, как хочешь прожить вторую половину жизни.
  - Я и без сидения знаю - безболезненно.
  - В смысле - без проблем?
  - Нет. Без боли. Буквально и просто - без боли.
  - Могу предложить нечто большее.
  Вода тихо плещется о берег. Камешки блестят от брызг. Озеро, как магнит, ма-нит своей глубиной и спокойствием.
  - Не хочешь узнать?
  - Догадываюсь.
  Если передо мной - идеал юности, что он может предложить? Или вечную мо-лодость или бессмертие. Молодость вернуть уже нельзя, а...
  - Откуда ты знаешь, что я хочу предложить бессмертие?
  Я рассмеялась.
  - Если передо мной - волшебное явление, ничего большего предложить и нельзя.
  - Нравится?
  
  Надолго замолкаю. Перед глазами пролетает вся жизнь, в которой было так много и хорошего, и плохого.
  Мысли обрывает безотчетный ужас.
  
  Внезапно кубарем лечу вниз по темной деревянной лестнице. У самого низа ме-ня подхватывает папа - молодой, седой и сильный - и прижимает к себе. Слышу бе-шеный стук его сердца. Подоспевшая мама щупает мои ножки и ручки. А я... сме-юсь. Мне всего годик, и этот полет - простое, хотя и страшное приключение.
  
  Совершенно не хочется открывать глаза и возвращаться из безмятежного да-лекого детства, где все - еще впереди, и живы и папа, и мама.
  
  - И все-таки, нравится мое предложение?
  Волшебник возвращает меня в настоящее время.
  Ну, что я могу ответить материализованной мечте? Бессмертие? Мне? Теперь? Такое надо предлагать в 17-ть лет. Когда - половодье чувств, миллион желаний и вера в то, что перевернуть мир - достойная цель. А усталой, изболевшейся и изве-рившейся бессмертие - кара. Зачем?
  Чем бессмертной заниматься, если ничего не хочется делать? Что создавать, ко-гда закончатся сюжеты или иссякнет талант? Как любить, если в сердце - пустота? Ну, не сексом же с утра до ночи заниматься? В старости это просто физкультура. Ко-личество в этих занятиях, даже при условии перехода в качество, - в один не пре-красный момент навсегда переводит человека из горячего профи в спокойного пен-сионера.
  Я поднимаюсь с камня, обнимаю мужчину и целую его в лоб.
  - Спасибо за предложение.
  - Только не надо этого: "Но я другому отдана".
  - Да. "И буду век ему верна".
  Вдруг пропала легкость. Стало тяжело дышать. Каждое слово дается с трудом. Но я все-таки должна объяснить свой отказ, и потому шепчу непослушными губами:
  - Без смерти - жизнь теряет смысл.
  Жизнь ценна именно неизбежностью смерти.
  Неотвратимость финала заставляет кровь быстрее течь, мысль - пронзать про-странство и растягивать время, чтобы успеть сделать что-то и остаться в памяти. И еще. Это самое главное - найти такую ласку и нежность, за которые можно - в огонь и в воду.
  А бессмертие - вожделение пустых, амбициозных и пресыщенных. Им нечего больше желать. Потому, перебрав все возможные цацки жизни, они неизбежно упи-раются в тупик под названием - бессмертие. Это идиотизм, по-моему.
  - Глупо и нерасчетливо. Смотри, не пожалей.
  
  Моя мечта на глазах стареет - обнажается лысина, лицо режут морщины, а те-ло становится прозрачным. Сначала сквозь него видны облака на небе. Потом оста-ются одни облака.
  Разуваюсь, снимаю одежду и осторожно босыми ногами переступаю по камеш-кам. Вход в воду пологий и удобный. Не оглядываясь, отталкиваюсь от песчаного дна, и плыву.
  У озера не видно берегов. Впереди - горизонт, где сходятся синяя вода и голубое небо.
  
  
  
  
  
  
  
  ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ, ДОБРОГО ВРЕМЕНИ СУТОК!
  
  
  Я начала свою книгу одним из моих самых любимых снов. Он прекрасен не только сам по себе, но и показателен совершенной реальностью моего отношения к жизни и ее ценностям. Когда записывала его, едва сдерживалась, чтобы не кричать от величия и муд-рости ночного кино.
  
  Эта книга - о снах, только она не имеет ничего общего с сонниками. В ней заключен многолетний опыт общения автора с собой. Не собираюсь рассказывать о мужании души и становлении характера, начиная от детских игр с товарищами по розыгрышам и продолжая взрослые игрища с судьбой.
  Я хочу рассказать о жизни тайной, покрытой сумраком ночи и сладкими грезами.
  
  Жизни сна.
  Личный сон - главный герой моего повествования.
  
  Мой собственный сон, с которым я стараюсь существовать в мире и взаимном ува-жении. Жизнь научила серьезно относиться к любым знакам судьбы. Не скажу, что при-шла к этому понимаю сразу. Отнюдь. Но с возрастом все-таки приходится мудреть и при-стально всматриваться в совпадения. Если это делать добросовестно, то станет понятно, что в жизни не бывает совпадений. Особенно случайных. Все закономерно. И все возвра-щается - и хорошее, и плохое. Только человек так устроен, что всегда стремится вперед.
  В юности вообще не думаешь о прошлом. И это правильно. Когда придет время, прошлое само напомнит о себе. Впрочем, это ведь на самом деле великое знание, - в ка-кой-то момент жизни замереть перед осознанием того, что только что прожитый миг без-возвратно канул в лету. Это колоссальный переворот сознания - понимание растворяю-щихся мгновений, как постоянное прощание с ускользающей жизнью. Сначала это так страшно, что хочется, как в детстве, спрятаться на материнской груди. Потом... потом за-ставляешь себя примириться и жить, стараясь не думать об уходящих секундах. Вероятно, это и называется взрослением. Не потеря детства, а опознание себя, как отдельной лично-сти.
  Со мной это произошло в 14 лет. Жизнь круто изменил один старый сборник пьес. В этом возрасте добровольно пьесы не читают, разве что выполняя школьную программу или оправдывая мечты о театральных подмостках. Ни первого, ни второго не было.
  Просто поразило странное название - "Жизнь есть сон". История про двух близне-цов, волей людей и обстоятельств, вынужденных прожить совершенно разные судьбы. Один - на троне, другой - в заточении, без людей и событий. А потом их внезапно поме-няли местами. Чужая жизнь в чужом пространстве проявила в героях все самое лучшее и худшее. Старая истина осталась неизменной - судьба никогда не ошибается. Показав ва-риант возможного, она восстанавливает status quo. Оставшись в полном недоумении, ге-рои вынуждены признать, что разницы между жизнью и сном нет, потому что понять, ко-гда жили, а когда спали, они не могут.
  Длинная и запутанная пьеса Кальдерона просто перевернула мое сознание и, как го-варивала мать принца Гамлета - королева Гертруда - в другой пьесе другого автора, "по-вернула взор очами внутрь". С тех самых пор ночь превратилась для меня в восхититель-ный мир, где все возможно. В этом мире было легко за 8 часов прожить несколько совер-шенно непохожих друг на друга судеб. Совершить величественные поступки, побывать в самых отдаленных местах вселенной. Встретиться с любыми персонажами - подлинными или вымышленными.
  Этот мир с его особой географией и течением времени стал для меня территорией такой же реальной, как пол, стены и потолок собственного дома. Сначала все было непо-нятно. Но детская привычка разобрать игрушку, чтобы посмотреть, как она устроена, сра-ботала безотказно. Это была не физика, которой я решительно не понимала, и не литера-тура или музыка, достойные по моему тогдашнему разумению любви безоглядной и пре-данной.
  Сон был ни на что не похож. Его нельзя было остановить, заложить закладкой, что-бы не забыть, пересмотреть заново или подчинить каким-то правилам. У него были свои законы, и мне захотелось их постичь. Наверное, тогда это было одно из самых сильных желаний.
  Так вполне сознательно я начала работать со сном. Вернее, придумывать собствен-ные правила для того, чтобы научиться понимать свои сновидения. Мне хотелось, чтобы сон стал такой же реальностью, как прочитанная книга, вчерашнее выяснение отношений или необходимость по утрам чистить зубы. Со временем обозначились и контуры законов, которым подчинялся мой сон.
  Необходимо уточнить одно обстоятельство. На этой дороге я оказалась в совершен-ном одиночестве. Первые же попытки поделиться робкими "сонными открытиями" на-толкнулись на... скажем, непонимание. А, если учесть, что с раннего детства общение для меня было сознательным актом, я решила добровольно не "множить печали". От этого ли, или от иного, но скука никогда больше не посещает меня. Как можно скучать с таким вер-ным и интересным товарищем, как ты сама?
  
  Их было много - прожитых снов. Целая жизнь. Вернее, две жизни. Одна - наяву, другая - в иномире сна. Иногда это пугало, иногда восхищало. Но исподволь всегда было и есть стремление объединить две половинки в единое целое. Какое-то невообразимое пока мной состояние спрессованности событий. Там не важны ни день, ни ночь - только непрерывное одновременное существование дневного бодрствования и ночной расслабленности. Одно важно. Сегодня для меня безусловным является именно "проживание", а не "просмотр" сновидений.
  
  
  
  СМОТРЮ В СЕБЯ
  
  "...это яркий, продолжительный сон,
  который забирает меня в свою реальность".
  Джон Гарднер
  
  Чтобы понятно было, как я "общаюсь" со снами, лучше это делать на конкретном примере. Это один из немногих юмористических снов в моем собрании сновидений - коллекции, собранной за 40 лет. Он странный даже для меня самой.
  
  СОН
  
  Ранним утром с группой путешествующих я приезжаю в маленький туристиче-ской городок, известный славными традициями. День посвящен прогулкам по узким кривым улочкам с красивыми деревянными домами. Мы любовались резными на-личниками на окнах, молились в старинных, вросших в землю церквях, покупали сувениры у румяных веселых девушек.
  К середине дня я утомилась настолько, что просто валилась с ног. Поэтому, ед-ва войдя в крохотный номер маленькой гостиницы, с наслаждением растянулась на скрипучей кровати и мгновенно уснула. Но покой прерывается самым бессовестным образом. Кто-то настойчиво теребит меня за плечо. Сон слетает мгновенно, но глаза я не открываю. Напряжено вспоминаю, что запирала дверь, значит, рядом - посто-ронний. Вряд ли он - враг, иначе, зачем меня будить? Открываю глаза.
  Передо мной... Жириновский!!! Такое даже в самом кошмарном сне присниться не может! Но ведь - стоит и умоляюще смотрит глазами приблудного пса.
  - Простите, пожалуйста, но в гостинице совершенно не осталось свободных но-меров. Не гоните меня. Ноги уже не держат. Можно, я просто прилягу с краю?
  На языке вертится несколько "подходящих слов", но я сдерживаю свой закон-ный праведный гнев и цветистый словарных запас. На мужике просто нет лица. Еще миг, и правда, не дай Бог, свалится у кровати, как подкошенный. Интересоваться, как он вообще вошел в мой номер, глупо - уже вошел. Я предельно миролюбиво под-вигаюсь, уступая место на и так узкой кровати.
  Вот уж мечта "электората", - лежу в постели с Жириновским! Это даже не авантюра - трагедия городского значения. Лихорадочно пытаюсь найти выход из щекотливого положения. Спать хочется обоим, но в этой ситуации сна не может быть в принципе. У меня даже нет сомнений, что создавшееся положение несет угро-зу. Не в этом дело. Но, для того, чтобы заснуть, надо расслабиться. А как тут рассла-бишься? Не философствовать же нам?
  Он сопит рядом так напряженно, что я начинаю подозревать - приперся не-спроста. И, словно бы в подтверждении этих мыслей, Жириновский глубоко вздох-нул.
  - Вы меня еще раз простите, но можно обратиться с просьбой?
  - Еще с одной? - Я едва сдерживаю иронию.
  - Знаете, у меня затруднения... то есть... короче...
  Он долго и мучительно подбирает слова, чтобы рассказать мне - посторонней женщине - о своей проблеме. Где-то в далекой Италии живет его любимая. Они встретились случайно, и с тех пор он не может ее забыть. Он уверен, что и она его любит. Это истинное и самое главное чувство. Все в жизни, что у него есть, не стоит этой последней отрады. Он написал письмо, но боится, что его желанная ничего не поймет. Не могу ли я помочь? Он протягивает мне листок, вырванный из простой школьной тетрадки в клеточку.
  Крупным корявым детским почерком путано и трогательно политик признает-ся в любви. Он описывает свои чувства и мечты косноязычно, но так искренне, что мне становится жаль этого большого и несчастного мужчину. Как ребенок, он загля-дывает в глаза: "Ничего? Она поймет?" Я одобрительно советую чуть-чуть отредак-тировать текст и исправить грамматические ошибки.
  Депутат облегченно вздыхает, закрывает глаза и... начинает громко храпеть, как выполнивший долг усталый воин. Вот дела! В возмущении стою над спящим политиком. А он лежит на кровати, как и пришел - в пальто, ботинках и кепке. Можно, конечно, поскандалить, но меня сотрясает смех. Как там было в кино, - "В постели... не то с Мадонной, не то с врагом"? Кому рассказать - не поверят! Сооб-ражаю, что теперь делать? Растолкать и выставить, конечно, можно. Но жалко. По-литик - не политик, а испереживался сильно. Нечто мы не люди, не понимаем?
  Решительно открываю дверь. В холле за небольшим столиком трое шахмати-стов напряженно обсуждают следующий ход. Один из играющих - мой папа. Все обернулись в мою сторону.
  - Пойду, погуляю, - обращаюсь я к папе.
  - Пойди-пойти, - папа "понимающе" кивает головой, а мужики молча ухмыля-ются.
  Быстро выхожу, спиной чувствуя выразительные взгляды. Стыд заливает краской лицо, противно горят уши, словно совершила какой-то предосудительный поступок. Из гостиницы почти выбегаю.
  Впереди совершенно другой вид. Нет никакого городишка. Я стою на высоком пригорке. Внизу - огромный луг с темнеющим вдали лесом. Осторожно спускаюсь вниз. Только на лугу замечаю, что лето кончилось: трава пожухла, цветы местами завяли, местами облетели. Ищу хоть один живой цветок, чтобы сорвать его для... А, собственно, для чего мне нужен этот цветок? И какой? Я хочу его понюхать, пода-рить? Кому? Зачем?
  Изнутри начинает возникать слово. Я пытаюсь его узнать. Но слово, как бы распадается на отдельные звуки. Явственно вижу только букву Ы и с радостью вы-дыхаю - ЛЫБЛЯДЬ. Какая же прелесть? Что за слово такое говорящее! Клад, а не слово! Куда же вставить, как применить, чтобы все красоту и емкость его передать? Судорожно начинаю конструировать сюжет, в котором ЛЫБЛЯДЬ - станет королев-ским призом. Но все получается не смешно. И тогда я... советую себе проснуться. Ведь на бумаге мне много легче "конденсировать" мысль.
  
  В полусне еще делаю несколько изобретательских попыток, но понимаю, что бес-смысленно оттягивать время, и окончательно просыпаюсь.
  Сон закончился. Вялыми и негнущимися пальцами быстро начинаю записывать... Читаю записанное и начинаю хохотать. Здорово! Но ничего похожего на то, о чем я дума-ла там - во сне на лугу.
  
  2 приятеля, потягивая пиво, рассматривают окружающих женщин и делятся впечатлениями.
  - Была у меня знакомая лыблядь: лицо куклы, нутро - шалавы, - поставил кружку на стол 1-й приятель. - Мимо мужика пройти не могла - нравственность не позволяла. Одна беда - страдала герпесом на губах. Бывало, выскочит такая дрянь, а тут мужик навстречу попадется такой, что хоть наждачкой по языку, - так цело-ваться охота.
  - Ну, - сверкнул глазом 2-й приятель.
  - Она в таких случая "философствовать" начинала, говорила: "Пойду спущу пар". И принималась бешено готовить.
  - И что?
  - Я тогда отъедался за двоих - за себя и за того, который ей не достался.
  - Интересная у тебя подружка.
  - Жена, - мечтательно произнес 1-й приятель и, помолчав, добавил на невыска-занный вопрос, - бывшая.
  - А теперь ты как?
  - Сам готовлю. - 1-й приятель залпом допил пиво и резко поставил кружку на стол. - Разносолы вредны.
  Это было сказано таким тоном, что и без уточнения понятно, какие "разносо-лы" имелись в виду.
  
  Послесоние.
  
  Главное! Яркость и реальность переживаний и испытываемых чувств по отношению к событиям сновидения не заслоняла важнейшего - полного осознания того, что все происходит именно во сне. Это объясняет совет самой себе проснуться, чтобы по горячим "следам" записать не только увиденное - причину, но и - "следствие".
  Юмор во сне - удивительное явление. Правда, он был не явным, не сформулирован-ным, но отчетливым. Интересно, что первым порывом было желание записать именно продолжение сна в виде анекдота. Не знаю, означает ли это какой-то новый этап в моем романе со сном. Сюжет, выходящий за пределы сна, это не банальный фунт изюма, а са-мая настоящая изюминка.
  Впрочем, вернусь ко сну.
  Сначала не было никакого желания "копаться". Но привычка - второй характер. Опять же, разобраться с таким персонажем, как Жириновский, все-таки лучше до того, как он разберется со мной. Владимир Вольфович, конечно, муж видный, но не до такой же степени, чтобы нагло вторгаться на мою территорию. Это ему не Индийский океан, где удобно "сапоги мыть". В мою кровать, кстати, он лег, даже не разувшись. О, ужас! Чтобы это значило? Выбор у меня велик. В смысле вариантов:
  1. Анекдот, как выход за пределы сновидения, был не простым продолжением, а, ве-роятнее всего, уже родился "наружу" еще до начала самого сна. Но "под ручку" он мог выйти только таким образом - через сон, как реакция на необычное "сонное" приключе-ние. В этом случае могу только поаплодировать подсознанию. Знает оно меня, как облуп-ленную! Что называется, получай ответ на вопрос об идеях, сюжетах и писательстве во-обще.
  2. Поиск цветов - самый понятный образ. Перед сном смотрела "Новые времена" Чаплина. Явная трансформация облетающей розы в финале фильма. Хотя, если углуб-ляться, можно найти "оцветание" определенных жизненных установок или надежд. Осень, дорогая! Осень твоя пришла. Не рыпайся, веди себя сообразно возрасту. А за ромашками милости просим - в магазин.
  3. Появление папы. Этот факт совершенно непонятен. Обычно папа приходит или тогда, когда я прошу помочь мне с решением некой проблемы, или в ответ на какие-то тяжелые мысли и переживания, или с целью предупредить или рассказать о будущем. Но в этом сне папа - не просто персонаж второго плана, он - почти лицо из массовки. Может быть, он хочет меня предупредить о том, что впереди маячит ситуация, из которой надо не просто уходить, а быстро сматываться? Сдается мне, что присутствие папы может быть знАком стыда, который я уже пережила, или который мне только предстоит пережить. Конечно, постараюсь учесть предупреждение. Попробую не вляпаться. Поживем, увидим.
  Спустя 10 дней "увидела" и еле "унесла ноги" из одной истории с участием "божьих одуванчиков" - старушек-пенсионерок.
  4. Намек. Не стоит с полузнакомыми людьми ездить по маленьким городам. Не по-лучится ничего хорошего. Буду виновна в том, чего не делала.
  5. Жириновский.
  а). Он может означать тщету моих нелепых надежд на какое-либо участие в соци-альной жизни. Как говориться, что ни делай, лучше не делай. Результат один - бессмыс-ленная трата сил на "отапливание космоса".
  б). Любопытный вариант. Допускаю, что это может означать вполне вероятное от-ражение размышлений по поводу камарильи, которая наяву творится вокруг выборов - думских и президентских. Щеки раздувать - все горазды, а как доходит дело до дела, так - "пустите переночевать".
  в). Подсознание, оно, конечно, материя темная и исследованию, как известно, пока не подлежит, но логические связи никто не отменял. Политик в сон попал не случайно. А, значит, этот персонаж требует к себе более внимательного взгляда. На самом деле мое отношение к нему претерпело несколько стадий. Когда он впервые появился в прямом эфире во время подсчета голосов на выборах в Думу, меня обуял подлинный страх. Было ясно, что возможный приход ЛДПР к власти обернется обыкновенным ужасом, со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями. Хорошо помню, что в моей семье тогда всерьез задумались об эмиграции. Останавливало три фактора: незнание языков, наличие гуманитарного, не конвертированного на международном рынке труда образования и отсутствие лучшей в мире национальности. Помощи ждать было не от кого, а впереди маячило получение давно выплаченного кооператива. А потом... все как-то само собой начало утрясаться.
  После того, как схлынула первая волна страха, появление политика на экране стало вызывать любопытство. Дельные проекты часто предлагает, только репутация мешает. Иногда до снисходительной досады: "Вырос уже мужик, а ведет себя как пацан петуши-нистый в период полового созревания. Сколько можно "ваньку валять"? Годы требуют, если не мудрости, то, как минимум, серьезности и солидности. Но, видимо, аудитория так вдохновляет, что "клоунада" запускается автоматически - с "полпинка". Да и потом, куда же деться от привычки? Ведь для политика смена амплуа - такого сочного и яркого - на что-то чинно-унылое - смертоподобие. Тогда - впереди замаячит забвение.
  6. Надо быть честной. Этот вариант просто плавает на поверхности. Могу подозре-вать, что никак не может успокоиться моя латентная сексуальность и от отчаяния "под-кладывает" мне сверхъестественного партнера. Только допустить, что политик - мечта романтической дамочки, - сильно погрешить против истины. Не хочу обижать его по-клонниц, но, как говорится, не мой тип, хоть режь.
  7. Надо отметить, что такое явление, как кровать, в моих снах гость - редкий гость. Даже не помню, чтобы разделяла ее с кем-то. Хотя, сердце всегда о ком-то "думает". А тут - нате! И не то странно, что персонаж - не принц, не Аполлон. Я тоже ни на принцессу, ни на Венеру не похожа. Необычно само поведение героя - униженное, просящее, человечное.
  8. И вот теперь придется "копаться" подробнее. Я все-таки склонна серьезнее отне-стись к социальной тщете и бессмысленности, чем к эротическому подтексту.
  9. А теперь - самый смешной вариант. Накануне так ухайдакалась с уборкой перед Новым годом, хотя и половины запланированного не переделала, что даже спать не хоте-ла. Вот сон и развлек меня, "подсластив" рабочий энтузиазм.
  
  
  
  СОН - НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ
  
  Нерасшифрованный сон подобен
  нераспечатанному письму от Бога.
   Талмуд
  
  Сон - это удивительный мир, который живет в человеке. Не в разуме его, сердце или душе, а просто - в человеке. Он всегда готов радовать, предупреждать, ограждать и любить. Он самый близкий друг из всех самых близких друзей. Для тех, кто относится к нему серьезно, он верный товарищ - никогда не подведет. Сон хранитель интересов человека. Он не устанет повторять одно и то же много раз до тех пор, пока человек не поймет, что впереди - опасность. Он говорит на самом красивом и образном языке героев и событий, перемешивая для достоверности и наглядности утреннюю раздражительность, дневную активность, вечернюю усталость и ночные намерения с достижимыми целями, тяжелыми раздумьями, драматическими переживаниями, наивными мечтами, неисполнимыми желаниями и робкими надеждами.
  Сон взбивает все в особом блендере вселенной, где человек, пространство и время едины, и показывает спящему новую действительность для дегустации необычного крем-супа - фильма возможной жизни. В этом фильме с пугающей и радующей достоверностью мысли и желания преображаются в непривычные сюжеты - фантастические и жизненные одновременно.
  В этих сюжетах человек всегда или герой или наблюдатель. Для сновидящего кино-любителя, сюжет будет строиться по законам кино - с завязкой, конфликтом, драматиче-ским действием и финалом-выводом. Для книгочея сон добавит прихотливых размышле-ний, необязательных подробностей и вариантности в развитии интриги. Но в любом слу-чае, сон предъявит структуру, похожую на загадку-детектив. И суть - в трактовке подска-зок, которые приведут к разгадке.
  Сон подарит удивительную фантазию. Возвысит, ободрит, предупредит о вероятных затруднениях, укажет на сбой в организме, похвалит за достойные поступки и подтолкнет к верным решениям. Он поможет выбрать правильный путь в дневной жизни.
  Сон может все.
  Кроме одного, НО или лучше - ЕСЛИ.
  Если человек не просто смотрит сон, но ВИДИТ его.
  
  Я давно интересуюсь снами. Сразу оговорюсь - не только своими снами. Собрала обширную библиотеку, как сонников, так и исследований по сновидениям. Но, чем боль-ше я знакомилась с этой литературой, тем яростей во мне рождался протест против нее. За редкими закономерностями и открытиями во многих книгах повторяются одни и те же глупости, если не сказать грубее:
  - сны снятся только психологически нестабильным людям,
  - сон обычно видит только неуверенный в себе человек,
  - цветные сны снятся исключительно шизофреникам, на этом настаивает каждый второй, занимающийся психологической практикой,
  - у сна четкий понятийный словарь преимущественно сексуально-эротического тол-ка,
  - сон - просто глубокий физиологический отдых,
  - сон несет функцию лечебно-профилактического мероприятия,
  - сон - пустое времяпрепровождение, с которым человечеству надо бороться, чтобы в будущем вернуть себе "сонную" треть жизни для полноценного дневного существова-ния...
  Перечислять можно много, "дополнения" желающие обнаружат повсеместно. Все эти утверждения оформляются наукообразными фразами и со звериной настойчивостью внедряются в сознание заинтересованных.
  Мне жаль людей, для которых сон не стал товарищем. Вероятно, эти люди в силу разных причин потеряли главного друга своей жизни. Они достойны сострадания.
  Ведь сон - это личный ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС, который каждый человек мечтает научиться слышать и понимать. Такое мастерство не приходит само собой, как умение, например, дышать. У внутреннего голоса свой язык - прихотливо-достоверно-доступный. Но понятным он становится только тогда, когда этот язык освоишь.
  И тогда станет пронзительно ясно, что сон - другая страна, с другими, хотя и похо-жими, законами, обычаями и населением. Человека сбивает с толку эта похожесть, поэто-му непонятным деталям, как редким ретро-словам, он ищет объяснения в сонниках. Но в том-то и дело, что традиционные сонники, как словари, разъясняют общепринятое или вышедшее из употребления, но не дают ЛИЧНОГО ТОЛКОВАНИЯ.
  Эквивалент найденного, может быть, приблизительным, ибо не учитывает индиви-дуальный опыт, собственную прожитую жизнь и персональные представления о добре и зле. И в этом случае курьез - минимальная потеря. Пример возведенной в закон патологии - карандаш, который по Фрейду непременно будет расшифрован, как мужской половой член. И для женщины он призван означать тоску неутоленного желания. За всех женщин, как говорят в Одессе, не ручаюсь, но для человека пишущего, как и для нерадивого ученика, карандаш - напоминание о несделанном уроке или ненаписанной статье для очередного номера газеты.
  По моему глубокому убеждению, к сожалению, влияние Фрейда и его последовате-лей сыграло разрушительную роль не только в психологии и медицине, но и в истории искусства и шире - всей культуры ХХ века. Не могу найти объяснения тому, как психически неуравновешенный, болезненно зацикленный на собственной мужской неполноценности, сексуально озабоченный Фрейд, извращенно допытывающийся самых интимных подробностей "этих " проблем у своих пациенток, стал светочем и знаменем науки, лукаво названной психоанализом. Перелистывая страницы его книг, я частенько боролась с тошнотой от отвращения. Основатель психоанализа вызывает во мне чувство омерзения, сходного с тем, что испытываю при виде мстительного интереса священника на исповеди, добивающегося деталей "греха" от верующих прихожанок. Есть в этом гадкое смакование чужих подробностей запретной страсти.
  Но еще омерзительней для меня "перевернутое" сознание экзальтированной части интеллигенции, так падкой на все глубинно-извращенное, поверившей во Фрейда с пы-лом, достойным более возвышенного применения. Впрочем, я не собираюсь с водой вы-плескивать и ребенка. В любой теории есть доля теоретической правды. Тем более, что я совершенно не претендую на научность, а значит, вполне могу позволить себе быть пре-дельно откровенной и совершенно субъективной. Не о математике чай разговор.
  Возвращаясь к сегодняшнему дню, нельзя не заметить очевидного. Существующим техническим реалиям вообще не придуманы эквиваленты составителями сонников. Ко-нечно, они пытаются удовлетворить возрастающий интерес, но все равно телега с боль-шой натяжкой может замещать самолет. А как быть с ракетой, ядерной бомбой, компью-тером или спутниковой антенной?
  Сон не так прост, как кажется и обывателю, и исследователю. Его ни обычной, ни электронной отмычной не вскрыть. К тому же, он чрезвычайно хрупок и эфемерен. Толь-ко откроешь глаза, посмотришь на окно, а сон уже - за окном. Он вернулся туда, откуда пришел, - во вселенную, оставив ошметки от и так нечетких остатков разрозненных дета-лей. Из этого смысл не сложить. Сон же ценен именно своей целостностью, в которой все имеет значение: и тема, и сюжет, и подробности, и поведение героя, и его эмоции.
  Для меня сон - совершеннейшее из совершеннейших произведений искусства. И са-мое невероятное состоит в том, что во сне все люди - талантливы. Там нет бездарных.
  Сон - демонстратор безграничных возможностей человека.
  Каждого человека.
  Всех людей.
  Сновидения -проклятие или дар?
  Только многие ли обращаются бережно с этим своим богатством?
  
  Как много людей проваливается в сон от усталости, как в беспросветную пропасть? Кто-то привычно призывает сон в тщетной надежде отдохнуть и забыться от дневных за-бот хотя бы под утро. А большое количество несчастных просто проклинают ночь за кошмары. Они завидуют тем, кому вообще безразличны сонные экзерсисы, потому-то спят, что называется "без задних ног". И - бич современности и расплата за цивилизацию - повсеместно растет процент людей, для которых сон возможен только после приема таб-леток. Невероятно. Но самая страшная пытка - отсутствие сна - уже в действии. "Если у вас еще нет, тогда мы идем к вам", - зазывно обещает сегодняшняя реклама.
  Человек самоуверенно диктует сну его место - подсобной кушетки для тела. А сон... Нет, он не мстит. Как можно мстить лучшему другу - самому себе? Сон все равно с упорством неизменной смены времен года продолжает из ночи в ночь говорить с человеком о вечном - его душе. Но голос этот с каждым повтором слабеет, краски бледнеют, истории упрощаются.
  Фантазия - слишком хрупкая и ажурная реальность. Ей нужно многое - свет, вода, простор, краски, любовь и вера. Да, вера в реальность фантазии. Тогда она расцветает не-правдоподобной радугой и звучит волшебной музыкой.
  
  Сон стремится разбудить в человеке художника. И он не виноват в том, что утром просыпается не художник, а обыватель, который даже задуматься не желает над ночными образами и приключениями.
  И снова повторюсь - мне жаль этих людей. Они отсекают от себя то, что связывает человека с вечностью. В дневной жизни они с горечью будут нянчиться со своим одино-чеством, и искать успокоения в работе, религии, сексе, развлечениях, компьютерных иг-рах, алкоголе или наркотиках. Поиск новых удовольствий безвозвратно уводит человека все дальше и дальше от себя самого. И удовольствия эти становятся все механистичнее, бесчеловечнее и преступнее.
  Сон же, как первое слово младенца, блик солнца в капле росы, подснежник посреди белой лесной глуши или рассвет, встреченный влюбленными, стоимости не имеет. Он просто бесценен и равен великим произведениям искусства.
  И каждый - творец таких произведений.
  Если человек разминулся со своим сном - он болен непоправимо. Только такой ди-агноз не поставит ни один эскулап. Но, тем не менее, это недуг. Душа человека, разми-нувшегося со своим сном, мечется в поисках выхода, а тело пребывает в мучительных страданиях. Больной ходит по врачам, молится в храмах, меняет сексуальных партнеров, переходит с одной работы на другую, перебирает модные диеты, забывая, что и доктор, и рецепт исцеления, и аптека находятся внутри - во сне.
  Сон же готов - в любой миг - рассказать человеку о нем самом ВСЕ.
  Осталось только прислушаться, присмотреться и научиться запоминать.
  В благодарность сон - со временем - раскроет все свои смыслы и тайны.
  Тогда человек и его сон начнут жить не параллельно, а вместе - одной общей здоро-вой и радостной жизнью.
  
  
  
  НАЧАЛО
  
   "Сны - это лазейка в иные миры "
  К. Кастанеда
  
  Этот роман из глубокого детства. До сих пор помню сон, который начал снится мне еще до школы. Сегодня такие истории называются сериалами. Но в середине 60-х в моей семье еще не было телевизора, а сон... снился на протяжении нескольких лет. Конечно, я погорячилась, заявив, что помню его. Но детское осознание творимой собственной сказки, безусловно, осталось. Да еще детали - яркие, по-детски наивные, но сказочно достоверные - и теперь стоят перед моими глазами, "как живые".
  Сон был связан с котом в сапогах. Скорее всего, это было развитие сюжета знамени-той сказки Шарля Перро.
  
  СОН
  
  Из ночи в ночь моя животина путешествовала по полям, лесам, горам и заха-живала в придорожные таверны. Почему-то кот не показывался целиком, помню только его лапы в ярко-красных сапогах с блестящими ботфортами и пушистый се-ро-полосатый хвост. Да еще распахивающиеся деревянные резные двери.
  
  Из желания понять, в чем был смысл приключений постоянного героя этого долгого сна, выросло, совершенно естественно, и желание вообще понять, зачем мне - именно мне - снятся сны?
  С 14 лет начал формироваться сновидческий архив. Сначала это были какие-то об-рывочные сюжеты с ускользающими деталями. Первые опыты были похожи на изучение иностранного языка, когда накануне вызубренные слова никак не вспоминались наутро перед уроком. Беспомощность вызывала яростное сопротивление - хотелось победить не-совершенство памяти во что бы то ни стало.
  И тогда я попыталась разработать собственную - за неимением вообще никаких - методику для запоминания. Как ни странно, развитие навыков запоминания снов привело к утере другого навыка - усвоения иностранного языка. Но я тогда - в юности - не рас-строилась. Ведь иностранный язык был чем-то чуждым, и вряд ли когда-либо в той - со-ветской реальности - применимым. А сон был частью меня самой. И отказываться от изу-чения собственной жизни я не собиралась. К тому же подстегивала и тайна. Никто не знал о моих необычных занятиях. Хотя, чтобы изменилось, если бы и кому-то это стало известно? Психом не объявили бы, но пальцем у виска вполне могли бы "дружелюбно" повертеть. А я и так не слишком монтировалась с окружающей действительностью.
  Подробности ночных приключений восстанавливала по оставшимся деталям и предметам, объяснения которым находила в фотографических карточках - первых сонни-ках. Их воровато распространяли в поездах немые. Конечно, словарь там был минималь-ный, да и понятия все больше устаревшие. Но и эти примитивные сонники-открытки раз-вивающейся личности давали пищу для размышлений о природе сновидений.
  У изголовья всегда был блокнот, карандаш и фонарик. Постепенно я научилась спать чутко и просыпаться сразу после сновидения, чтобы как можно точнее и полнее записать приснившийся сюжет. Иногда просыпалась по 6-8 раз и фиксировала на бумаге то, что удалось запомнить. Жаль, что теперь нет возможности посмотреть на те - первые - опыты. Эти записи утрачены из-за многочисленных переездов.
  Со временем технология фиксации сна видоизменилась и усовершенствовалась. Как ни странно, мне даже в голову не приходило, что можно найти таких же, как и я, энтузиа-стов. Может быть, дело было в том, что тема сна никак не была связана с моими профес-сиональными интересами. Главное было в том, что постепенно, но неуклонно шло разви-тие методики.
  
  Я научилась просыпаться после сна и, не открывая глаз, "прокручивать" увиденное несколько раз с начала до конца до тех пор, пока "фильм" не запоминался подробно. По-сле этого... снова засыпала... в следующий сон. И так - до утра. А утром - опять же с за-крытыми глазами - повторяла последовательно все сны и... просто записывала их так, как можно записывать художественный фильм, используя для удобства "стоп-кадр". Так что теперь я уже не просыпаюсь между снами.
  
  Достойные записи сны приходят не каждую ночь. Но сам процесс обучения сновИ-дению был так увлекателен, что хотелось постоянно прогрессировать в этом направлении с ночи до утра. Правда, не скрою, когда я рассказывала об этом своем самом восхититель-ном "институте", некоторым мои знакомым и друзьям, кто искренне, а кто и демонстра-тивно испуганно ужасались: "Да ведь ты совсем не отдыхаешь! Твой сон рванный и не-полноценный. Это - повод задуматься о психическом здоровье".
  Наивная, я-то была уверена, что мои достижения - как минимум - возбуждают лю-бопытство. Оказалось, наоборот, - только страх. Чего в этом было больше - беспокойства, жалости или зависти - уже не интересно. Тогда же я воспринимала это, как недоверие и обиду. Теперь меня веселит подобная "забота о моем психическом здоровье".
  Тем более, что частенько друзья и знакомые просят помочь расшифровать их сны. Мне легче это делать для тех, чью жизнь я немного знаю. Ведь тогда и детали, и персона-жи, и сюжет больше говорят о подлинных, а не выдуманных составителями сонников, проблемах и озабоченностях.
  
  Я чувствую себя по-настоящему счастливым человеком от осознания того, что пол-ностью - без изъянов - принадлежу только самой себе. И чувство это совершенно фено-менальное. Оно так же иррационально, как и вещественно. Иначе и быть не может, ведь настроение, самочувствие - вещи вполне и материальные, ибо влияют на жизнь не мень-ше, чем еда, вода и взаимоотношения. Уверена, окружение от этого не страдает, ведь мое сонное счастье незаметное, оно суть - ощущение даже не столько физическое или душев-ное, но - духовное.
  С тех самых пор, как стала записывать сны, я с нетерпением жду ночи. Для меня ночь - самое фантастическое время. Это воистину упоительная жизнь - необычные при-ключения, фантастические истории, настоящие герои и небывалые события. Не скрою, в юношеском максимализме иногда дело доходило и до того, что подлинная - реальная - жизнь казалась мне тусклой, серой, не интересной, в противовес загадочной ночной. В конце концов, у каждого человека должны быть свои вредные привычки: курить, пить, гулять, употреблять наркотики, нырять с аквалангом, организовывать финансовые пира-миды...
  Спустя годы, я понимаю, что юношеский энтузиазм неплохо подпитывался возрас-тной агрессией. Иначе, наверное, я давно бы извела себя сожалениями о лишении каких-то реальных удовольствий и радостей. Так, мне казалось, что топтание на пьяной танц-площадке - излишний и бессмысленный опыт. Правда, если будет дано "вернуться" когда-нибудь (потом!) еще раз на обязательно грешную землю, чтобы снова прожить телесной жизнью души, - проверю, много ли я потеряла в сравнении с нынешней жизнью.
  Но это будет, если будет, когда-нибудь потом.
  Проблема лишь в том, что этот эксперимент трудно провести - душа не помнит свои прошлые жизни. Она так устроена, чтобы ничто - и память более всего - не мешало по-настоящему исправлять собственные ошибки. Но, если честно, то думать о будущем мне не хочется. Я и так всю свою предыдущую жизнь провела в раздумьях о том, как поступить правильно, чтобы через ... -дцать лет "не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы". Так что, теперь просто живу, просто сплю и стараюсь делать то, что в моих силах - без вранья, насилия над собой и окружающими.
  В разных исследованиях по поводу продолжительности сновидений говорится об очень кратком временнОм периоде. Опытным путем я могу подтвердить эти научные данные. Кстати, это выяснение было не самым интересным экспериментом. И вторично на подобное я, скорее всего, не соглашусь.
  Но мои 6 снов за 8 минут подтверждают исследования ученых - сон длится от 40 се-кунд до 2 минут. Это были полноценные многоперсонажные сны-истории. Хотя стоит уточнить, что на расшифровку краткой записи по ключевым словам и деталям утром ушло по 3-5 полновесных печатных страниц.
  Признаюсь, тогда я, наверное, целую неделю находилась под впечатлением этого результата, который фиксировал невероятную скорость мысли - ведь сюжеты развивались во времени. И, если бы я хоть что-то понимала в физике, математике, а заодно и в химии, то, скорее всего, еще больше бы восхитилась способностями и возможностями человека. Надо еще добавить одно уточнение.
  Довольно долго я пребывала в уверенности, что сон строится по законам драматур-гического произведения не только сюжетно. По Аристотелю, который выработал эти за-коны, драма должна соответствовать триединству места, действия и времени (история должна была развиваться в одном месте, в течение дня), хорошо известными мне, как те-атроведу по образованию.
  Мои сны - многие из них - в полной мере отвечали этим правилам, что косвенным образом подтверждает жизненность наблюдений древних. Однако, из этого правила, как из любого настоящего правила, бывают и исключения - сны, в которых действие длится более суток, места меняются и действие рвется.
  
  Любая система, если она жизнестойкая и смыслообразующая, рано или поздно нач-нет усложняться. Со снами это тоже происходит. Теперь мне иногда удается видеть сон, как "матрешку". Я так это назвала за неимением более подходящего понятия. Что это та-кое? И как, хотя бы приблизительно выглядит подобный сон? Скорее, это похоже исто-рию, в которой, находясь внутри, спящий одновременно видит ее - историю - со стороны.
  Я научилась, находясь во сне, отстраняться. Иногда я смотрю сон, как фильм, в ка-честве зрителя, но одновременно могу вмешиваться в сюжет. Сюжет развивается передо мной, словно набор разных вариантов. Эти варианты можно перебирать в разной последовательности, меняя не только место действия и персонажей, но и изменяя внутри самого сюжета вектор событий. Это совершенно невероятное состояние - прихотливая режиссура собственного сна.
  Со временем к подобным ночным открытиям добавилось еще одно упоительное удовольствие - размышление и анализ увиденного не только наяву, то есть, после пробу-ждения, но и размышление, и анализ ВНУТРИ, во время самого сна, когда я нахожусь ря-дом с героем или с самой собой. Отвечать на вопросы: зачем и почему? - по ходу сюжета - оказалось не менее занимательно, чем разматывать детективный клубок. А потом плавно с найденным или вероятным ответом переходить в следующий сон без потерь подробностей предыдущего.
  Из-за лени или от нехватки времени не все сны записываются. Но многие из них, как и из тех, что были "показаны" ранее, я могу и теперь рассказать и записать, также подробно, как пересказать много раз виденный любимый фильм, например.
  
   "Сотрудничество" со сном оказалось на редкость плодотворным. Значительная часть моих сюжетов (и пьес, и прозы) - родом из "ночного сотворчества". Еще больше число их ждет своего часа, и к ним я обязательно вернусь. А сколько бытовых - житейских - соответствий было найдено и применено, благодаря снам, трудно счесть. В этом смысле мне кажется, что понятие "вещий сон" стоит рассмотреть более подробно. Я убеждена, что все сновидения - вещие. Просто, людям свойственно не обращать внимания на сны, но, когда они видят что-то поразившее их или, наоборот, ожидаемое со страхом или надеждой, это пугает.
  Показательный пример. На 2 курсе во время сессии, когда надо было сдавать зачет по "диалектическому материализму", я "гоняла балду", раскладывая пасьянсы. Напрягать-ся не хотелось даже под угрозой несдачи зачета и потери стипендии. Часа в 4 я угомони-лась и свернулась калачиком на диване. Сон пришел мгновенно, стоило только закрыть глаза.
  
  СОН
  
  Я стою в аудитории перед столом, на котором разложены экзаменационные би-леты. Неторопливо, словно в замедленной съемке, вынимаю билет. Ясно вижу номер 17 с двумя вопросами. Надо сказать, что за весь семестр я так и не удосужилась при-коснуться к этим билетам. Мгновенное удивление от прочитанного и, добавлю, уви-денного, сменилось четким приказом проснуться.
  
  Послесоние
  
  И, действительно, быстро проснулась и достала билеты. Найдя 17-й номер, я чуть не закричала. Этот текст только что был прочитан во сне! Задумываться над этим удивитель-ным явлением не стала. Открыла учебник и тупо несколько раз прочитала ответы на во-просы. После этого - о, студенческая непосредственность! - завела будильник и завали-лась спать с чистой совестью. У меня было в запасе еще 2 часа.
  Перед аудиторией без всяких угрызений совести с холодным спокойствием понима-ла, что придется искать подработку, а предмет для зачета все равно учить. Билет, тем не менее, я вытащила именно 17-й, чему была так поражена, что при ответе скакала с пятого на десятое, и вызвала неподдельное сочувствие педагога. Мне было предложено сдать еще раз, чтобы иметь право на повышенную стипендию. Но тут я была непреклонна и "честна", - дескать, нет, поставьте мне то, что я заработала. Пусть это будет уроком на будущее. Оглядываясь, могу сказать, что тогда, конечно, я и не подумала анализировать странный сон. Теперь точно знаю, он меня - лентяйку - пощадил.
  
  Роман со сном приносит много радости. На огорчениях я совершенно не хочу оста-навливаться, ведь жизнь - есть жизнь. Конечно, как все плохое и хорошее, что имеет нача-ло. Но однажды и непоправимо навсегда, роман этот закончится финальным, самым яр-ким трагическим и окончательным, сном - переходом в смерть. И никто отменить ЭТОТ сон не сможет.
  Сегодня убеждена в том, что сны снятся всем, они - цветные, такие же, как наша цветная жизнь. В этом месте хочу уточнить важное обстоятельство, на которое очень лю-бят ссылаться некоторые особенно "озабоченные" чужим здоровьем товарищи. Если чело-веку снится черно-белый сон - именно в том случае надо бить во все колокола. Именно это - звонок: человек болен! Как всегда бывает - агрессивное меньшинство, лишенное чего-то, что позволяет чувствовать себя полноценно, пытается диктовать большинству свою ущербность в качестве нормы.
  Сны снятся всем, даже тем, кто железобетонно убежден, что ему ничего не снится. На самом деле большинство снов цветные, с развернутым сюжетом. Ведь они несут в себе переработанные дневные впечатления за ВСЮ жизнь. Они основаны на нашем опыте, знаниях, умениях, профессии, обидах, достижениях и прочих бесконечных параметрах. Они перерабатывают все в котле сознания, добавляя в это невероятное варево специи в виде личных надежд, мечтаний, тайных мыслей, опасных и запретных желаний - скры-ваемых или недоступных - и, соединяясь со вселенским разумом (ноосферой или...), по-казывает нам "ночное кино" ПРО СЕБЯ.
  И только от самого человека зависит, поверит он своему сну, или махнет рукой, словно досадуя на ушедший автобус: "Подумаешь, сяду в следующий!" Но сны, как и мгновения, не повторяются. Второй раз можно войти только в ДРУГУЮ реку.
  Фантастика, но мне сдается, что человечество перестанет воевать, когда научится не только смотреть, но и ВИДЕТЬ СВОИ СНЫ.
  
  
  
  ФАНТАСТИЧЕСКИЕ СНЫ
  
  И в желтом колыбельном свете
  У мирозданья на краю
  Я по единственной примете
  Родную землю узнаю.
  А. Тарковский
  
  Коль скоро речь зашла о фантастике, я перейду к снам с фантастической составляю-щей. Конечно, любой сон - фантастика, потому что, даже, если его сюжет будет самым земным из земных и бытовым из бытовых, - там все равно будет странности и необычно-сти.
  
  Какой же это был восторг - первый человек на Луне! С конца 19 века это считалось делом, буквально сегодняшнего дня, но понадобилось целых семьдесят лет, чтобы этот день наступил. Впрочем, кажется, был вечер. Весь мир, затаив дыхание считал шаги Арм-стронга. И все плакали. Как-то было все равно: наши или американцы - по Луне ходит ЧЕЛОВЕК! Хотелось смотреть на это чудо вновь и вновь. Только доступно это было всем, кроме нас. Нам показали лишь короткий репортаж в программе "Время". Кто-то там, наверху, решил, - нечего любоваться, раз не наши космонавты там гуляют. Но мы все равно радовались со всеми землянами. Позже досужие журналисты станут утверждать, что этот лунный спринт - фальсификация.
  Одно дело - научная фантастика и разного рода домыслы со слухами. Другое - высо-кая вероятность подлинного события, отдаленного по времени. Как приятно и почетно было ощущать себя не просто частью, а центром вселенной: мы - разумные, братьев по разуму желаем иметь. Но где ж их взять?
  Спустя годы мы увидим вскрытие инопланетянина. Как-то разом пропала всякая охота в подобной встрече. Зачем? Что мы можем дать друг другу? Разрезать, чтобы по-нять, как работают ручки-ножки или бегают мысли? Я не хочу. Больше не хочу этой дет-ской радости - встретить себе подобного. Ничего хорошего от такой встречи ждать не приходится. Если мы лучше, умнее и сильнее, - все дальнейшее просто неинтересно. А, если они? Мы ведь даже не знаем, как у нас-то мысли бегают?
  Весь наш опыт окажется детским лепетом. Это изменит все основы. Победы и дос-тижения окажутся мелкими и нелепыми. Боль, страдания, мысли, цели, мечты, надежды - все станет нелепицей, сущим вздором. И сама жизнь - бессмысленностью маленьких глу-пых двуногих.
  Из необъятного по своей глобальности явления для всех это может обернуться явной трагедией для каждого. Для меня. И что тогда смогут изменить Боги? И не окажется, что молиться станет некому? Они и будут богами? Куда же тогда мы денем нашу веру?
  Я не хочу менять ничего в этой жизни! Даже свои заблуждения! У них нет цены. Вся моя жизнь уже стоит меньше. А мне хочется лелеять мои заблуждения. В них есть своя трепетная правда. Я потратила на них жар своей души. Не ахти что, только это все, что у меня есть. Я заберу их с собой. Будет возможность - проверю, не будет - лишь об этом стану горевать.
  Мне нравится, что в этой вселенной я - такая же частичка, как и сама вселенная. Мы с ней меняемся местами и размерами... Только суть одна, мы - живые. Чем больше чувст-вуем и знаем, тем больше стараемся понять и объяснить. И бежим этот бесконечный ма-рафон без маршрута, как ослики за привязанной морковкой.
  Великое счастье - в незнании. Как же жутко было Создателю, если он все-таки был? Есть от чего свихнуться. От полного знания - немудрено и в Кащенко. Вселенская скуко-тища! Задумаешь что угодно. Это ли не повод для эксперимента с "образом и подобием"? Понятно, что производство Адама - акт бессмысленный и опасный. Оттого что - безответ-ственный. С Адамами потопами и пожегами не совладать. Мы - бестии хитрые. Создателю неведома жажда жизни. Откуда ему, от скучного знания своего понять, как это страшно - умирать? Ему - бессмертному и безмерному - вольно жить надмирным.
  А Адамы хотят тепла, сытости, радости, удовольствий. И любви. Не к человечеству. А к себе - единственному. И тут Создатель, с его теоретическими представлениями о са-мом великом - страсти человеческой души - не указ. Сытый ничему не может научить го-лодного, зрячий - слепого, немой - поющего.
  Даже, если Адаму дадут бумагу за подписью и печатью, что ему будет дарована еще одна жизнь, - он будет до самого последнего глотка воздуха цепляться за эту. Ибо Адамы могут доверять только собственным знаниями о жизни, таким же, как сами. Но это редко.
  Так, только Королев мог на вопрос о Луне бесстрашно расписаться: "Твердая". И американцы не подвели. Они поверили и прыгали по ней, как малые дети: "Как здесь кра-сиво!" Вокруг была огромная пустая серая планета. А над ней - голубой шар Земли. Это все сделал человек своими слабыми пальцами. Теперь этот репортаж доступен любому.
  Спустя годы, глядя на эти кадры, меня трясло от рыданий и восторга. Ведь я смотре-ла на себя в прямом смысле - со стороны. Я уже была там, на этой Земле. Астронавты ви-дели Землю и меня - 10-летнюю - на ней. И мне этот вид понравился. Только не было чет-кости - слезы мешали.
  Почему я плакала? Потому что видела сейчас то, что могла видеть давно? И мне ни-когда не придется вот так прыгать по другой планете, с которой Земля - такая красивая. Как жалко всех нас, тех, кто остался ждать самых счастливых людей, в том июле 1969 го-да. Там. Дома. На Земле. На очень маленькой Земле.
  
  Вероятно, поэтому мы приходим в собственные сны, надеясь, изменить дневную глупость с помощью внутренней прозорливости. А просыпаясь, все забываем и множим ошибки. Сон мой, сладкий сон мой: "Я во сне, я помню, как меня зовут, я осознаю, что я сплю".
  Бывают сны, в которые хочется возвращаться. Бывают сны, из которых хочется убе-жать. Они все хороши уже тем, что снятся. И я, просыпаясь, каждый раз думаю: "Вот и новый день, это - только день. Он пройдет. И опять настанет сон".
  Сон - непредсказуемый и волшебный хозяин жизни. Забава для глупых, знание - для умных и сила - для мудрых.
  В последнее время он все чаще предлагает не ассоциации личных впечатлений, а обобщенные безличностные сюжеты. Даже не знаю, радоваться мне этому или пугаться?
  
  СОН
  
  Ощущаю вокруг себя полную темноту. Но не черноту непроглядную, а именно темноту, что-то вроде беззвездной и безлунной ночи. Страха нет, только неприятное ощущение, что где-то совсем рядом находится кто-то или что-то - таинственное или враждебное. Неясные звуки и странный запах заставляют меня искать что-то устой-чивое, к чему можно прислониться и защитить себя со стороны спины.
  - А ты не бойся, - приятный низкий мужской голос звучит откуда-то сверху.
  Я не реагирую. Во-первых, ничего не видно, во-вторых, а кто он такой, чтобы я его боялась или ему верила.
  - Ты права. Никто.
  Неприятный холодок прошел по телу. Ясно, что мои мысли - открытая книга. Но это, по меньшей мере, не честно и не по-мужски.
  - Чего молчишь? - Я говорю, опережая мысли, чтобы меня не застали врасплох.
  - А что сказать? Ты права.
  - Тогда проявляйся. Нечего прятаться в темноте.
  - Хорошо. Как есть, или как лучше?
  - А, так ты на таракана похож, что ли?
  - Уйду.
  - Кто держит?
  Темнота расходится. Передо мной берег. Пока не понятно, какой - морской, речной, озерный?
  - Просто берег, не заморачивайся.
  Честно говоря, мне уже изрядно надоел этот радиотеатр. С кем говорю? Что он делает на земле? Додумать не успела.
  - Земля-земля. Что вы все заладили - земля? - Голос стал резким, даже гневли-вым.
  - Что тебе не нравится. Да, земля. Это наша планета...
  - Земля - не планета, это - место жизни, - перебивает меня невидимка.
  - Как это?
  - Так. Говорим земля - подразумеваем жизнь.
  - А мы и так подразумеваем.
  - Так да не так. Вот Марс или Венера - не земля, потому что они - мертвые.
  - Подожди, - у меня даже раздражение пропало, - если земля - живая, то... - пе-рехватило дыхание.
  - Договаривай сама.
  - Не могу.
  - Но поняла?
  - Не хочу.
  - Это от тебя не зависит. Там, где жизнь, там - и земля.
  Я опустилась на землю. Ног совсем не чую. В голове пусто, и совсем не хочется ни с кем разговаривать. Мелькнула мысль о молитве, но, кроме обращения - Госпо-ди! - ничего на ум не пришло. Как это, "там, где жизнь, там - и земля"?
  - Получается, что наша земля - не наша планета Земля? Так можно предполо-жить? - Я не поняла, подумала или спросила?
  - Не важно. Все равно не отвечу, но ты можешь предположить.
  - А ты?
  - А я знаю.
  - Значит, мы, вернее, наши предки, прилетели оттуда, где была их настоящая Земля? Она перестала сохранять жизнь?
  - Сама умная.
  - А где она - настоящая Земля?
  - Сама-сама.
  - Что, их... бесконечная цель? Или просто ничего?
  - Цель. Просто ничего. Какая тебе разница? Родившиеся здесь верят в то, что это - их земля. Не надо никого разубеждать. А то будут думать, мечтать, мучиться.
  - Зачем тогда? Какой выход? - Я так быстро выдохнула, что даже не успела ис-пугаться. Внутри все замерло. Ведь сейчас я получу или приговор, или надежду.
  - Все ты усложняешь. Говорят же, от ума радости не много. Будь проще.
  - Тогда зачем ты ко мне прицепился? От меня-то чего тебе нужно? Во мрак за-манил, спрятался за словами. А сам, наверное, в очках и шляпе.
  Громкий утробный смех словно бы отодвинул темноту. Я уже различаю линию горизонта. Вода тихо набегает волна за волной. Но спрашивающего нигде не видно. Может, на солнце проявится...
  - Я не негатив.
  - Тогда скажи, в чем выход?
  - Верь в жизнь!
  - Человеку важно знать, где его дом, кто его предки?
  - Тогда ищи.
  - Где?
  - Что ты заладила! Планеты - не клиенты фирмы по недвижимости. Для таких масштабов риелторов нет.
  - Нет?
  - Ну, для вас нет.
  - Как нам тогда жить?
  - Да как жили, так и живите.
  - В беспамятстве?
  - Ты часто переезжала с места на место?
  - Часто.
  - И все дома помнишь?
  Я не нашлась, что ответить. Не скажу, что вела кочевое существование, но жизнь, конечно, помотала.
  - Когда переезжаешь в новый дом, старый - просто помнишь.
  - Не очень...
  - Твое счастье.
  - Нет, я о том - настоящем доме - ничего не помню.
  - Просто детская амнезия.
  - А тебе - тоже просто?
  - Да. Просто. Работа.
  Солнце резко вынырнуло из небытия и обагрило воду. Темнота растворилась. Я оглянулась. Страх совершенно пропал. Только под левой лопаткой тяжело ухало сердце. Никого. Пустынный берег. Даже муравьев не видно. Под ногами лежит странный камень. На первый взгляд - обычный булыжник: серый, испещренный бороздками и прихотливыми узорами. Я бы и не обратила на него внимания. Но что-то сверкнуло. Нагнулась, подняла и ахнула.
  У меня в руках камень почти овальной формы - словно бы теплая печеная кар-тошка. Одна разница. С одного конца в нем - глубокий глаз. Под тонкой - меньше двух миллиметров гранитной коркой и такой же агатовой мантией - голубая кри-сталлическая щетка - зарождающаяся жеода. Я заворожено вглядываюсь в этот глаз из блестящих крохотных кристалликов, похожих и на голубоватый кварц, и на кварцит, и на сапфирин. Неужели это он со мной разговаривал?
  
  Послесоние
  
  Проснулась с ощущением опустошения. Меня словно бы провернули на фарш в мя-сорубке. Любопытно, что недавно разговаривала с приятельницей о камнях. Пыталась ей объяснить, почему мне нравятся агаты? Получилось недоказательно. Для нее камень - только бриллиант, хотя нет никаких финансовых предпосылок для подобного выбора. Просто, есть такая категория спорщиков, похожих на то, что называется "из грязи - в кня-зи". Но я не на шутку завелась, очень было обидно за фантастическое разнообразие агатов. Даже сюжет сразу родился любопытный, как только сон закончился. И записывать я стала сначала сюжет, а только потом - сон. Про сюжет потом - после.
  А сон страшненький. Конечно, в нем полно дневных размышлений на тему: кто мы и откуда? Но только этим объяснить я сон не могу. Что-то в нем нездешнее. Вдруг, это все - правда? И мы за переездами с планеты на планету запамятовали свой настоящий дом, а, стало быть, и настоящую историю? Как говаривал А.П.Чехов - "сюжет для небольшого рассказа". Но это - будущее.
  Через несколько часов это будущее я нашла на берегу моря в Адлере. Черный, ис-пещренный бороздками булыжник размером с детский кулачок. На одном конце в него была голубая проталина - мерцающий мелкими кристаллами таинственный голубой глаз.
  
  СОН
  
  События происходят одновременно в родительском доме и в коммунальной кварти-ре на Арбате.
  
  Дочка спит в соседней комнате. Дело к вечеру. Мы с мамой готовимся ко сну. Я смотрю телевизор, а мама читает какой-то журнал. Слышен необычный звук. Мне не спокойно. Что-то происходит за стенами дома. Выхожу на крыльцо родительского дома.
  Ничего не понимаю. Прямо передо мной совершенно явственно возникает неве-сомый колпак светло-желто-зеленого цвета. Он совершенно прозрачен и двигается вверх, изменяя положение. Из него свисают ножки, как у медузы. И вот он уже взмывает к небу. Заворожено слежу за перемещениями, а потом бегу в дом, чтобы позвать родных поглядеть на чудо.
  Путано говорю о происходящем. Мама одевается. Я совершенно раздета. Бро-саюсь в арбатский коридор. Судорожно перебираю одежду. Натягиваю сиренево-розовую накидку и пулей вылетаю на... родительское крыльцо.
  В воздухе что-то изменилось, как перед грозой. Какое-то тяжелое и опасное ожидание. Совершенно не слышно звуков. Воздух абсолютно неподвижен - никаких колебаний. Невероятная мертвая тишина. Словно бы жизнь остановилась. Слева от дома за железной дорогой над лесопосадкой видны цветные всполохи.
  Перед крыльцом соседнего дома, что стоит напротив, возникает солнечное ви-дение - золотые рыбки запутались в водорослях или деревьях. Изображение похоже на телевизионный вазелиновый - четкий центр и размазанная мутная периферия. Бегу к маме: "Там голографические (я несколько раз пытаюсь произнести это слово) рыбки". Моя речь невнятна и испуганна.
  Небо постепенно, как на огромном экране, становится затемненным, но цвет-ным. Полосы сине-коричнево-фиолетовые перетекают одна в другую, потом вспени-ваются, вдавливаются друг в друга. Изображение складывается и тотчас разрывает-ся.
  Я бросаюсь в дом и вытаскиваю маму. Небо продолжает свой страшный без-молвный танец. И тут возникает звук. Он похож на поиск сигнала сквозь помехи. Словно работающий радиоприемник с настройкой между станциями приема. Звук есть, но нет его конкретики. Шум.
  На фоне треска сверху возникает тихий голос с помехами, которые хочется уб-рать, как высокие частоты, ручкой настройки и вывести громкость: "...мы устали ждать... вам надо... вы уже готовы..."
  На крыльце соседнего дома появляется Некто - в рубашке и брюках, но босой. Это его речь с радиопомехами. Он открывает рот, а голос - везде: в воздухе, в небе, под землей. У него странное неприятное лицо - вдавленный с широкими ноздрями нос, никакой мимики, жестов или телодвижений.
  Он говорит о необходимости помощи и введении коммунистического правле-ния. У меня внутри холодеет - ведь через неделю выборы (2 срок Ельцина), а нас снова загоняют в загон. И уже не будет никакой возможности дожить до конца века и шагнуть в 3-е тысячелетие. Мелькнула мысль: "У меня дочь".
  Из дома выходит парнишка. Он подходит к незнакомцу, подает ему стул и не-ловко снимает свои тапочки, оставляя их мужчине. Мальчик делает это медленно и как-то обречено. Я подумала, что, когда начнется настоящий кошмар, может, они вспомнят и зачтут нам этот жест доброй воли.
  Мужчина невозмутимо обувается и садится на стул. Вокруг пустота, словно вся земля вымерла, и остались только мы на двух крылечках.
  Буквально волоку ноги в большую комнату родительской квартиры. По стене сверху ползет какой-то розовый прямоугольник. Он спускается словно бы на ниточ-ке. Заворожено слежу за его перемещением. Форточка открыта. В середине комнаты у стола сидит миловидная женщина - светловолосая, коротко стриженая, в чем-то нежно-розовом. Как она появилась? То ли возникла из воздуха, то ли из розового прямоугольника?
  Присаживаюсь рядом на стул. Она извиняется, - они могли бы разговаривать лучше. Это техническая недоработка - проблемы с голосом. Сама она говорит чисто и без всяких проблем. Я расспрашиваю ее о разных вещах. О детях. У нее сын 12 лет, у меня - дочь. Меня волнуют проблемы учебы и возраста. Она: "Они у нас одинако-вые".
  Мимо пролетают мухи. Я поймала одну левой рукой и раздавила в кулаке. Она едва заметно скривила тонкие губы. У меня омерзительное ощущение мокроты и гадливости. Снова внимание привлекла серебристо-розовая с вдавленными ромби-ками полоска-ленточка на полу - 15-20-ти-сантиметровая извивающаяся линейка. Я беру ее салфеткой и выбрасываю в форточку. Женщина пропадает.
  Тупо смотрю перед собой в полной панике. Жизнь заканчивается на моих гла-зах. У наших детей нет будущего. Это - не фашисты. Их не загонишь кровавыми уси-лиями в свою нору. Да и флагштока для флага не предусмотрено. Нас ждет не война - бойня. Они все знают и все могут. А у меня нет даже телефона.
  По стене медленно спускаются еще 2 розовых прямоугольника. Я вскакиваю от отчаяния, срываю их со стены и крепко сжимаю - теплые. Сквозь мои пальцы про-сачивается темно-розовая жижа. Мечусь по комнате, не зная, что делать дальше - выкинуть или сжечь остатки?
  И в этот момент возникает понимание, что именно таким способом они прони-кают на Землю. Я вслух говорю себе, что сейчас побегу в сарай и сожгу эту дрянь в ведре. Рядом - вся семья. Но нет никого, кроме меня, кто может этих остановить.
  Я не успела додумать: "А как к этому отнесется та женщина..."
  
  Послесоние
  
  Проснувшись, я даже задохнулась от грандиозности увиденного. Попыталась снова заснуть, чтобы довести до конца наиважнейшее дело - сжечь, уничтожить нечисть.
  Отчего? По какой причине? Почему мне приснился такой сон? Есть реалии: два до-ма- прошлый и настоящий, две линейки, второй срок Ельцина, возвращение коммунистов, дочь, мама, канун выборов...
  Это сценарий или что?
  Надо защитить прошлое или настоящее?
  С 7.30 до 8 утра - извела себя вопросами.
  В 8 стала записывать сон.
  А потом пошла на выборы: "Голосуй, а то - проиграешь!"
  
  Теперь, когда так много всего случилось после того утра, все предстает в другом свете. В смысле - светопреставления. Мощно нас прозомбировали СМИ! Коммунисты то-гда не прошли. Приход "дерьмократов" окончательно обрушил страну. Жадные и оголте-лые - свои и чужие - драли ее в клочья. А мы - тупой "электорат" - только и делали, что захлебывались в крови - в буквальной и переносной. Вьючными "лошадями Пржеваль-ского" разбрелись по восточным базарам, забросили кафедры и пошли торговать азиат-ским барахлом, проматывали в финансовых пирамидах и игровых автоматах последнее исподнее, хоронили мужиков, как сильную свою половину. Они у нас настоящие - с вра-гом в открытом бою могут сражаться "не за жизнь - на смерть". А перед врагом невиди-мым - хитрым и подлым - пасуют. Спиваются по-черному или уходят из нашего мира в тот, "из которого нет возврата".
  Потом, сцепив в зубы, мы переживем и последствия кризиса 17 августа 1998 года, трагедию Курска, конструкцию 9.1.1. и авантюру 08.08.08. Знаю, наверняка, что наши "друганы-други" еще не однажды проверят нас прочность. Только откуда им - вшивым овцам, прикидывающимся пастухами, знать, что сталь закаляется, когда ее "из огня - в полымя"?
  Странная получается фигня. Раньше мы все пытались их "догнать и перегнать". Те-перь уже не бегаем, а они - по-прежнему - на опережение стараются играть. И игрища с каждым годом все мерзопакостнее выдумывают. То журналистку пристрелят, то министра совратят, то "нежным" душам внушат, что они - пуп земли и спасители отечества, и должны поднять на дыбы страну, чтобы "всемирной демократии" было легче лишить нас памяти, истории и недр.
  Но мы уже потихоньку прозреваем и обучаемся, как хохлы, накладывать свое вето на все, что не сало. Впрочем, это уже совсем другая история.
  А я все равно почему-то уверена, что не проголосуй я тогда, было бы еще хуже...
  
  СОН
  
  Случилось ужасное. Подруга, ее любимый и я оказались свидетелями нашест-вия на землю. Мы долго бежали от страха, потом устали и побрели по пустынной каменистой дороге.
  На небе стали появляться и быстро пропадать плоские круги, похожие на дет-ские переводные картинки с изображением птиц и древних птеродактилей. Пугающее слайд-шоу. Вдали появилась юркая черная птичка. Она устремилась к нам. Всем своим видом дает понять, что мы должны отправиться за ней. Привела нас к большой заброшенной каменоломне и влетела в узкий лаз. Приятель и подруга тоже залезли. А у меня не проходит грудь - все тело ободрала, пока протискивалась. Воз-никло ощущение, что здесь можно спрятаться и переждать вторжение. Но я решила отправиться на поиски того, что нас напугало. Подруга - со мной.
  Мы оказались в большом помещении, похожем на спортивный зал. В нем идут соревнования. Мужчины на трибунах активно "болеют". Внезапно в зале появляется группа людей. Нам с подругой они показались подозрительными. Группа "заводит" болельщиков. Они начинает вести себя агрессивно. Вдруг кто-то из мужчин возмутился несправедливостью такой борьбы и неспортивностью поведения.
  Тогда в центр вышел Их человек в штанах и с голым торсом. Он казался не-объятным. Не толстым, но плоским, как 70 размер - растянутым и сплющенным. Лицо безликое, ничего не выражающее, как маска. Он ничего не стал объяснять, по-крутился в центре, медленно поворачиваясь и демонстрируя себя публике. Потом вытянул руку в направлении возмутившегося. Тот быстро-быстро начал умень-шаться и превратился в медальон размером около 50 см в диаметре. После этого ме-дальон взлетел под потолок и через несколько секунд с глухим пшиком растаял, словно след от дождевого пузыря. Был человек - и нет человека.
  - Так будет с каждым из вас. - От глухого голоса, идущего из плоского толстяка, зал замер в ступоре.
  Всех куда-то погнали. Людей столько, что кажется здесь - в этой толпе - все на-селение планеты. Небольшая группа, среди которой я и подруга, оказались в другом помещении на допросе-тесте. Допрос ведет молодая симпатичная блондинка. Люди присаживаются на стул рядом с ней. Она показывает картинки, просит сделать вы-числения и ответить на вопросы. Женщина лояльна, или мне хочется так думать. Но ее прямые вопросы не оставляют сомнений в нашей участи.
  Интерес представляют человеческие реакции - не только правильность, но скорость и точность. Подруга, улыбаясь (неужели она ничего не понимает?), отвеча-ет на вопросы. Готовлюсь сесть после нее. Возникла небольшая пауза, кто-то пыта-ется втиснуться без очереди. У меня защемило сердце. Странные люди, даже гибель цивилизации не способна сдержать человеческие инстинкты. Или это только русская особенность - растолкать всех локтями?
  - Нас выпустят? - Спрашивает подруга.
  И я поняла по напряженному выражению ее лица и сдавленному голосу, что она все понимает.
  - Нет, - коротко ответила блондинка и жестом показала, что допрос закончен.
  Я попыталась присесть.
  - Достаточно. Больше не нужно. - На меня она даже не взглянула.
  Я поняла, что это - все. Надежды выбраться почти не осталось. Пока не ясно, у кого шансов больше - у опрошенных (нисколько не сомневаюсь, что их как-то мети-ли) или у оставшихся? Пытаясь сравнивать шансы, мысленно мечусь в поисках вы-хода.
  Все разбрелись. Подруга маячит перед столом. Она явно проклинает себя и ме-ня за то, что ушли из укрытия. Страшно и за друга. Мы ничего о нем не знаем: где он, что с ним? Только бы его не нашли. Ведь он - единственный шанс на спасение и нас, и всей планеты.
  Мне приходит нелепая мысль о том, что если бы не большой бюст - все было бы иначе. Может, не было бы вторжения? Но это - пустое. Сколько осталось у нас времени? Вот что существенно. Надо продержаться как можно дольше. Решаюсь по-тянуть время и начинаю сама задавать вопросы блондинке.
  - Вы нас уничтожите?
  - Да. Затопим планету. Кстати, наверху уже льется грязная вода, прямо на уровне входа.
  Мелькнуло в голове - проекция кавказского наводнения?
  - Уже началось?
  - Не бойтесь, - дама цинично улыбнулась, - еще нет.
  - Вы давно на Земле?
  - 40 000.
  - Лет?
  - Нет, дней. Меня прислали все разузнать. - Она отвечает легко и доброжела-тельно.
  Внизу собираются кривоногие человечки ростом не более 30-70 сантиметров. У них в руках разные летающие предметы. Четко вижу один - помесь гусеницы и са-молета - с буро-зелеными боками. Они, похоже, отправляются на охоту за спрятав-шимися. Значит, им надо не просто захватить нашу планету и залить ее водой, но и непременно уничтожить всех людей. Боятся возможной утечки информации?
  - Вам понравилось?
  - Да. Красивая планета. Я многому научилась.
  - У вас должен быть высокий уровень развития.
  - Зачем? Мы пользуемся тем, что захватываем на планетах.
  - Что у вас тут было? У вас был мужчина?
  - Да. Это очень приятно. У нас на такое никто не способен.
  - Он вас любил?
  - Да.
  - А откуда вы?
  - Зачем вам это знать? Вы и так все умрете. К чему вопросы?
  - У меня, - я медленно поднялась со стула, - уже ничего нет. - Я не говорю о своей семье, точно осознавая, что нахожусь во сне, но и, отмечая, что по натуре я не актриса, та легко бы произнесла любой текст. - Ни дома, ни друзей, ни планеты. Скоро у меня заберут и жизнь. Неужели вопросы - эту последнюю малость - и ту вы... Это что - так трудно поговорить с человеком перед смертью? Вы - женщина. Вы похожи на женщину даже больше, чем я, - красивая, обаятельная. И с будущим. Вам здесь понравилось. Было хорошо. Вас любили. Многие люди на земле согласны за любовь заплатить жизнью, только бы на миг оказаться во власти этого великого - самого великого - чувства. А вас любили!!! И вы легко убьете этого человека?
  Женщина, молча, смотрит на меня. Неужели жизнь среди людей со страстями, любовями, сомнениями и желаниями, с красотой и мощью земли не изменили жес-токую инопланетную сущность захватчицы? Что-то с ней происходит. Не могу это объяснить словами, но она меняется - не внешне, внутри идет какой-то бурный про-цесс.
  Я пытаюсь придумать, чем бы еще зацепить ее? Блеснула призрачная надежда на спасение. Может, поднажать? Попробовать изменить ситуацию, пока блондинка отвечает?
  
  Послесоние
  
  Так, лихорадочно обдумывая тактику (на стратегию уже не остается времени) во-просов, могущих изменить ужас случившегося, спасти собственную жизнь и существова-ние планеты, я и проснулась. Сон держал в напряжении несколько дней. Параллели с со-бой искать даже не пыталась - не интересно.
  А вот сюжет - подарок-подарунок! Когда-нибудь развернусь!
  
  СОН-а
  
  Этот сон - один из трех предрассветных сновидений, связанных друг с другом так прихотливо.
  
  Осознаю себя идущей. Вопросом, от чего или от кого ухожу, не задаюсь. День заканчивался, и ясно было, что еще немного, и я войду в ночь без крыши над голо-вой и с перспективой ночлега на семи ветрах. Вдали показалось спасительное жилье, и я заторопилась к вросшей деревянной избушке.
  На стук дверь открыла старушка. Она все поняла и без долгих уговоров при-гласила войти. Домик состоял из двух комнат и большой открытой веранды. Ста-рушка познакомила меня со своим дедом и внуком. Малыша отвели в другую ком-нату и уложили спать. Дед принес старую шаткую раскладушку, и старушка приня-лась стелить мне постель. Я постеснялась рассказать, что у меня болит спина, и рас-кладушка здоровья не прибавит. Темнеет. Старики ушли в другую комнату к внуку. Лежать невыносимо, но в гостях не выкобеливаются. Мучительно жду, когда в доме все уснут, чтобы перетащить постель на пол.
  Где-то ухают ночные птицы, и вовсю стараются сверчки. Под богатырский храп из соседней комнаты я решаюсь на перестановку. Но тихо не получилось. Едва шевельнулась, как сильная боль пронзила насквозь, и я не сдержалась. На мой громкий стон приползла бабулька. Глядя на то, как я вылезаю из раскладушки, она разохалась: "Чего же ты, доченька, не предупредила, я бы тебе сразу на полу посте-лила". Она помогла мне подняться и перетащила матрас. С трудом устроилась на новом ложе.
  Вернулся старик. Сосредоточенно почесал за ухом, буркнул что-то вроде: "Я сейчас", - и вышел. Удивительно, но я быстро поднялась и проследовала за ним на веранду, чтобы посмотреть, куда он пошел?
  Ночь еще не спустилась. Близкие сумерки, казалось, намекали солнцу, что "по-ра и честь знать". Но светило не торопится. Недалеко от веранды - в 100 метрах - зи-ял огромной дырой глубокий карьер. На дне люди копошились у машин. Старик спустился с большим цинковым ведром. В него ковшовой лопатой рабочий деловито бросал красную глину. Я поняла, что надо приготовиться к лечебной аппликации. Расстелила простынку на скамье и освободила спину.
  Внезапно пошел дождь - не сильный, но явно затяжной. Перебираемся под на-вес. Только он совсем худой, и легкие струйки быстро образовывают лужи на доща-том полу. Пришлось вернуться в комнату. Ночь упала на дом, как покрывало. Сижу одна в потемках, обмотанная простыней. На веранде зажглись огни, как на деревен-ской дискотеке. Где-то рядом пели и веселились люди.
  Выглядываю наружу. То, что увидела, было страшно и непонятно. В небе поя-вились странные ярко-оранжевые бесшумные объекты. Они были похожи на объем-ные вырезанные снежинки со структурой, которая напоминала медузу. Шли сплош-ным потоком, закрывая все небо. От этого бесшумного полета стало жутко. Никто ничего не замечал. Это еще страшнее. Одна из медуз - бесформенная и туманная - снизилась так, что запуталась в высоких кронах деревьев и вырвалась из веток, ос-тавив на листьях светящиеся анилиновые кляксы.
  Следом за медузами пошли такие же бесшумные аппараты, отдаленно напоми-нающие вертолеты. Они состояли из двух частей: верхняя - похожа на серо-металлическую сигару, нижняя - на темную эллипсоидную гондолу. Вертолеты при-землялись один за другим, из них выходили воины в шинелях первых лет Граждан-ской войны - из сукна грязно-болотного цвета.
  Кричу людям, чтобы прятались. Бесполезно. Веселье продолжается. Бегу в дом, чтобы выключить свет и спрятаться. Не успела. Как столб, прислонилась к стене, прикрывшись одеялом. Входят солдаты. Они безучастно проследовали по комнате, как по коридору. Их движения мало напоминали человеческие, скорее автоматиче-ские. Лица ничего не выражали. Все это происходило в звенящей тишине. Из звуков слышно только мое спертое дыхание. Мыслей никаких, только жуткий страх и ощущение близкого конца.
  Ко мне, судя по всему, подошел начальник. Одеждой не выделялся. Лицо гру-бое, но осмысленное. Фигура напоминала невысокий шкаф - мощный и старомод-ный. Общение со мной было натуральным, без всяких мысленных заморочек.
  - Что болит?
  - Спина. - И быстро, словно боясь забыть, добавила, - и коленка. - Он кивнул головой, а я судорожно стала вспоминать, а что на самом деле у меня не болит? Он показал небольшой прибор, напоминающий милицейский жезл, и пообещал, что вы-лечит меня полностью.
  Представила себе, как он будет проводить этим прибором вдоль моего тела. Как быстро снизу - от пальцев ног - до макушки - мой организм будет восстанавливать-ся. Подумала, что, наверное, очки мне больше не понадобятся. И даже зримо увидела, как выплевываю железные коронки - вырастут новые здоровые и красивые зубы. Он, видимо легко читал мои мысли, потому едва заметно улыбнулся.
  Именно это и отрезвило меня. А мозги? Мозги мне тоже... Он выжидательно смотрел прямо в глаза. Холодный пот потек по спине. Что же тогда от меня останет-ся? Видимо, что-то изменилось в моем лице, потому что он подошел близко-близко-близко.
  И в этот момент я поняла, что не боюсь. Мысленно возникали и уходили вопро-сы о том, что на самом деле сейчас происходит? Эта внутренняя борьба, вероятно, длилась мгновенье, но решать-то пришлось на ВСЮ жизнь. Вот сейчас, реально, я могла избавиться от всех своих болей и мук, начать новую страницу, изменить судь-бу...
  Да мало ли что может случиться в новой здоровой жизни? Но вся эта радужная картина разбилась об один факт. Я ведь часто молилась, но никогда не просила Гос-пода, Богородицу, святых дать или вернуть мне здоровье. Просила помочь в исцеле-нии. Вероятно, отдавала себе отчет в том, что вогнав организм в болезнь самостоя-тельно, и выбираться из нее я должна сама. Мне нужны были только ориентиры верной дороги.
  Если это так, то тогда ЧТО передо мной? Господь послал мне помощь? Или это - искушение? Если это - искушение, то КТО меня искушает? Где-то в глубине души подлая подсказка, конечно же, шевелилась, - не надо ничего усложнять, бери, что дают.
  - Ну, что?
  - Нет, спасибо. Как я могу быть уверена в том, вы только избавите меня от бо-лезни, ничего не меняя в моем сознании? И кто даст мне гарантии, что со временем, я не стану для вас просто подопытным кроликом, которого в любой миг можно будет забрать откуда угодно для экспериментов?
  Он переступил через какого-то лежачего человека и пошел к выходу, но вне-запно вернулся: "А ты не пожалеешь?" Я ответила, что, конечно, могу и пожалеть, но это ничего не меняет.
  
  Послесоние
  
  Проснулась от потрясения, и некоторое время лежала с закрытыми глазами. Никак не могла решить, правильно ли поступила? Отказалась от помощи или отвергла искусите-ля? Одно меня оправдывало. Я была уверена, что, если бы, действительно, было послано избавление от болезни, то избавитель выглядел бы иначе. Нет. Решение я приняла все-таки правильное.
  Зачем понадобился карьер, сказать определенно трудно. Но, если учесть мой "бродя-чий" сюжет о выдавливании болячек, карьер - просто квинтэссенция глубины страданий. Если же принять во внимание, что глина бралась из этой глубины, то тогда и избавление от страданий, соответственно, находится на самом дне этой боли. То есть, боль, получа-ется, можно победить болью. Правда, во сне мне это проверить не удалось.
  Про дом и его обитателей могу предположить только собственное системное неуме-ние отстаивать свои желания, даже, если это сопряжено с дополнительными страданиями. Кроме этого, есть еще один важный момент. Люди меня не слышат даже тогда, когда во мне заключено, быть может, их спасение. Это уже похоже на систему. Неприятно.
  Что до инопланетной части, то это объяснить и легко и просто. В последнее время на всех каналах только ленивый не рассуждал о близком вторжении и конце света. Впрочем, в разных обличиях эти сущности не раз уже вползали в мои сны.
  
   Следом за этим сном начался следующий, на протяжении которого, смотря его и присутствуя в качестве главной героини, я продолжала размышлять о правильности выбора, сделанного в предыдущем сне.
  Именно это обстоятельство для меня не просто загадка - грандиозность явления!
  Бывало раньше, я "прокручивала "сонные" события, но чтобы в одном сне анализи-ровать другой одновременно с новыми событиями... Такого в моей сновидческой практи-ке еще не бывало. Представляю, что могут подумать "нормальные" доктора.
  
  СОН-б
  
  Сон начался в квартире на Арбате. Вернее, не в той квартире, где я жила, а в доме, который, судя по географии сна, находится или рядом или на месте ресторана "Прага". Из окна (на уровне 4 или 5 этажа), выходящего на фасадный Арбат, я раз-глядываю угловой 3-х этажный дом красного кирпича, который стоял на стыке Ар-бата и Гоголевского бульвара. Рядом с ним - стена в стену - прислонился желтый 2-х-этажный особнячок. На красном доме - вывеска какой-то продуктовой лавки. Ре-шаю зайти в нее.
  Долго преодолеваю длинный темный коридор, выходя из огромной квартиры, совсем не похожей на ту, в которой когда-то жила. Спускаюсь по винтовой лестнице - боюсь таких - и выхожу на Арбат. Родная улица совершенно не похожа на себя. Прохожих ранним прохладным утром почти нет. Почему-то направляюсь не в лавку, а в противоположную сторону - иду к метро "Смоленская" по правой стороне.
  
  По дороге прокручиваю предыдущий сон и пытаюсь понять, что мне хотело по-ведать подсознание? Перебираю разные варианты и останавливаюсь на том, что, скорее всего, это было испытание искушением. И не важно, кто и с какой целью под-верг меня ему. Для себя я выбрала самый правильный и единственно возможный вариант. Если НЕКТО ДОБРЫЙ хотел меня исцелить, он не стал бы искушать ве-рой. Конечно, я не знаю, ни как Он выглядит, ни как выбирает цель, ни как дейст-вует. Но уверена, что испуг не входит с Его арсенал для подобных случаев.
  И еще. Странным представляется сама последовательность помощи.
  - Я прошусь на ночлег, оказавшись в незнакомом месте ночью.
  - Хозяева перестилают постель с раскладушки на пол.
  - Дед с одного взгляда определяет, что мне плохо и собирается сделать аппли-кацию.
  - Пришельцы, появившиеся с пугающей быстротой и непонятной целью, тут же предлагают не просто вылечить, а, практически, меня изменить.
  Рассуждая о виденном во сне, еще раз убеждаюсь - поступила правильно. Если бы наяву мне предложено было что-то подобное, точно так же отказалась бы от ха-лявы.
  
  - Здоровье - самое ценное у человека. - Говорю это вслух, не обращая внимания на прохожих. - Оно в списке приоритетов идет следом за жизнью. И здоровье это то, что человек должен САМ сохранять. - Останавливаюсь у здания бывшего министер-ства культуры и, задрав голову, кричу в небо. - Жизнь не лечится таблетками!
  Наверное, мне нужен именно такой акцент, чтобы придать особый статус вы-воду о правильности поступка. Прохожие понимающе кивают головами. Щуплый дедулечка даже бросается обниматься. Улыбаюсь, глядя в витрину, и облечено вды-хаю свежий утренний воздух.
  
  Тут же возвращаюсь в начало СНА-б и... перехожу в сон следующий.
  
  СОН-в
  
  Поворачиваюсь к Вахтанговскому театру. К его правой стене примыкает большая, огороженная высокой металлической решеткой строительная площадка. В центре возвышается странный круглый подиум высотой около метра. Из его середи-ны торчат несколько черных железных прутьев разной высоты. Разглядываю через решетку странное сооружение и вдруг оказываюсь рядом. Под рукой ощущается хо-лодный металл. Это я пытаюсь достать до ближнего прута. Не получается. Теряю всякий интерес к сооружению и возвращаюсь к красному домику в начале Арбата.
  Хозяин уже открыл свою лавку. Некоторое время изучаю витрину, а потом вхожу в магазин. Передо мной - крохотное пространство. Слева от двери - стена, а справа и напротив - витрины, заполненные продуктами. Витрины старомодные, та-кие когда-то были в старом Елисеевском магазине - высокие и покатые. Внутри правой витрины разложены куски парного мяса, сала и мороженой рыбы. В центре за стеклом - молочные продукты с огромным сырным разнообразием. Рядом - бака-лея. Внимательно изучаю товары. Пытаюсь понять, зачем пришла в магазин? Что мне нужно?
  Природа вопросов проста. В кошельке - это я знаю точно - только 150 рублей (килограмм самой плохой колбасы). Продавец-кавказец, стараясь угодить, услужли-во предлагает мясо и копчености. Я понимаю, что просто так уйти без покупки из магазина не вежливо и, заметив аппетитную грудинку по 320 рублей, прошу отрезать мне кусок граммов на 200 -на это денег хватит.
  Хозяин медленно отрезает кусок и, завернув его в промасленную бумагу, назы-вает цену - 400 рублей. Я в недоумении - как 200 граммов могут стоить больше ки-лограмма? На что продавец разводит руками: он отрезал больше, но ведь продукт так хорош, что я не буду на него за это в обиде. Говорю, что у меня нет возможности оплатить, потому что располагаю только 150 рублями. Продавец улыбается: "Жен-щины никогда не знают точно, что у них есть в сумочках?"
  Мне совсем не хочется спорить. Лезу в сумку и нахожу в ней часть 500-рублевой купюры - с цифрой на обрывке. Хозяин довольно потирает руки и забирает мою сумку. Он вытряхивает ее содержимое на прилавок. От такой наглости я...
  ... почти просыпаюсь с уверенностью, что и это испытание прошла! Выйдя на улицу, расправляю плечи и почему-то с сожалением думаю о том, что, скорее всего, у меня не будет большого просторного дома с зеленой лужайкой, по которой будут но-ситься радостные и ухоженные собаки...
  
  Послесоние
  
  Не открывая глаз, "прошлась" по сну.
  Понятно, что сны как-то связаны между собой, и хорошо было бы понять не только эту последовательность и логику, но и смысловое содержание. Ясным представляется од-но важное обстоятельство.
  Если первый сон предлагает мне искус, то второй подтверждает правильность выбо-ра в первом. А смысл прост - я могу рассчитывать только на себя, свои силы и возможно-сти. Есть у меня 150 рублей - надо плясать именно от этой суммы.
  Похоже, сон подготавливал меня к главному конфликту - сознательному выбору ме-жду полярными явлениями: соответствия желаний и возможностей, слабости плоти и си-лы духа, страха боли и смелости мысли.
  В физике, кажется, есть закон сохранения массы. Что-то вроде того, если убыло в одном месте - прибыло в другом. Прошу ученых дядечек не бить меня сильно за вольно-сти с наукой. Только нельзя, заплатив копейку, получить на рубль. Жизнь - не финансо-вая пирамида. В ней все логично и строго. Если получишь сейчас, придется расплачиваться - возвращать - потом. Зачем? К чему провоцировать судьбу, заставляя наказывать саму себя?
  Могу с уверенностью сказать, про себя - молодец!
  
  СОН
  
  Я в гостях у друзей моих родителей, живущих недалеко от нашего дома. Жен-щины готовят какой-то грандиозный обед-ужин. Что-то чистится, варится, томится. Все заняты делом - разделывают мясо и рыбу, крошат салаты. Много суеты. Но у меня нет конкретного дела. Тогда мне поручают раскладывать соленья на тарелки. Я вынимаю маринованные огурцы и помидоры из банок. Внешний вид овощей не нравится - они мятые, надтреснутые и какие-то старые. Решаю поискать другие за-готовки в погребе в сарае.
  Выхожу на улицу и обомлеваю в полнейшей тишине. Ни единый звук не нару-шает невероятную красоту неба. В ясной даже пронзительной голубой сини развора-чиваются невероятные подвижные картинки.
  Распускаются невиданные цветы, причем, со скоростью убыстренной съемки - от ростка к бутону и самому цветку. Плавают, блестя чешуей, экзотические рыбы рядом с торжественными райскими птицами самых невероятных расцветок. То сле-ва, то справа появляются лица - по преимуществу мужские. И, что удивительно, точность - фотографическая.
  Вид у этого великолепия как на маминых вышивках. Мне даже сдается, что я различаю отдельные стежки шелковой глади. И все подвижно сменяется, разворачи-вая новые фрагменты каких-то незаконченных или - наоборот - завершенных кар-тин. Образы возникают из синевы и в нее же уходят, освобождая место для новых сюжетов.
  Небо завораживает буйством красок и динамикой движения. Подхожу к желез-нодорожным путям и заглядываю за насыпь - ни единой души. Получается, что ни-кто в мире этой красоты не видит. И тогда я срываюсь с места и несусь в дом. Тор-мошу всех, сбивчиво объясняя, что на небе творится что-то невообразимо прекрас-ное. Но от меня, как от назойливой мухи, отбиваются. Не до картинок. Надо завер-шить подготовку. Расстроенная, выхожу на крыльцо.
  И в это время, близкое к полудню, резким щелчком небо выключается, и падает ночь. Но не черная, а темно-серая. Небо видно. Но на нем уже нет великолепных картинок. Отсутствуют звезды и луна. Проявляются, словно тени, странные белесые фигурки, похожие на глубоководных рыб - но без голов и хвостов - просто вытяну-тые сущности с одинаковыми концами. Они двигаются в небе по геометрическим траекториям - эллипсам, квадратам, воронкам, по-прежнему, в безмолвии и безлю-дии.
  Задрав голову, я наблюдаю за движением этих сущностей, полная сожалений о потерянной райской красоте. В голове - совершенная пустота, гулкая, как глубокий колодец.
  
  Послесоние
  
  Пробуждение было мгновенным и восторженным. Какая красотень! Что это и поче-му?
  Мне показали небо, которое могло быть доступно только мне. Именно потому его как бы выключили для других. Думаю, что ничего сверхъестественного и ЧУЖОГО в мо-ем сне нет.
  Скорее всего, это - мамина весточка накануне Пасхи. Мысль о поиске веры, зани-мающая меня накануне, теперь выглядит нелепой. Я человек верующий, хотя и не воцер-ковленный. Поиск Учителя давно уже перестал вдохновлять. Искать надо самой и - СЕБЯ. Это - единственный путь к Богу.
  Думаю, мамочка откликнулась на мои мысли. Вероятно, они были реализованы не случайно. Она - и именно она - творец этого сна. Мама показала мне, что страхи о том, что ей плохо, и она находится в месте, где сосредоточены вечные страдания, - беспочвен-ны. Иначе, зачем ей было показывать мне ТАКУЮ красоту? Мамочка любила рассматри-вать книжки с экзотическими животными, и собирала красивые картинки для будущих вышивок. Это - ее красота.
  Сложнее с лицами. С одной стороны, мне дано понимание того, что они вышиты. С другой стороны, я не заметила женских лиц. Правда, могу заблуждаться, потому что, пер-вое лицо было мужским и так меня поразило, что я, вероятнее всего, именно на нем и за-циклилась. А, может, это знак того, что там, где мама находится, есть и другие души - не только женские.
  Или - МОЕ УПОВАНИЕ, может, это - новый лик папы? И они - ТАМ - вместе?
  В любом случае, это мамин привет вышивкой: "Успокойся, Аленка, все в порядке!"
  
  СОН
  
  Нахожусь в неизвестном мне доме с малознакомыми людьми. Это актриса из сериалов со своим молодым человеком. Они готовятся к какому-то концерту. Рас-ставляют на импровизированном подиуме низкие журнальные столы. На них рас-кладывают пластины разноцветных обработанных и отполированных камней. Та-кие же - только большие - в определенном порядке по 3-4 вместе в разных геометри-ческих конфигурациях они развешивают на стенах. По бокам и над пластинами - размещены большие экраны.
  Девушка пробует пластины. Она подносит руки к тем, которые разложены на столах, осторожно и медленно водит ладонями над ними. На больших настенных пластинах и на экранах мгновенно возникают цветные сочетания - калейдоскопиче-ские и вибрирующие, как северное сияние. Неистовые и совершенно невообразимые формы и оттенки. Одновременно с буйством красок возникает невероятная косми-ческая музыка. Она похожа на записи полузабытой Имы Сумак.
  Стоит поднести руку к камню, как он отзывается, словно живой, заворажи-вающей цветомузыкой. Я пытаюсь понять принцип цветосвязи - нет никаких про-водов, вообще нет электричества. Как же камень через человеческие руки трансли-рует свой феерический мир?
  Ни девушка, ни молодой человек, ничего внятного объяснить не могут. Они даже не улыбаются - просто настраивают свои "инструменты", разогревая руки и протирая чистыми тряпочками блестящие поверхности. На мое: "Какую публику они ждут?" - Недоуменно поворачиваются. Вопрос о публике, похоже, поставил их в тупик. Им все равно, кто придет. Более того, они почти уверены, что никто не при-дется.
  Я путано пытаюсь им доказать, что об этой невероятной фантастической тех-нологии должны узнать люди... На языке вертится, какое-то забытое название... Но они, отвернувшись от меня, сосредоточенно продолжают заниматься своим делом, заставляя пластины на стенах и экраны буквально полыхать нездешней красотой под музыку сфер.
  
  Послесоние
  
  Первое, что пришло на ум, дочка точно также - как минимум внешне - демонстра-тивно не занимается продвижением своего творчества, хотя у нее роскошный голос и очень интересные песни. Нет, она поет. Охотно поет, но только для друзей. Поверить до конца в то, что ей не хочется расширить круг своих почитателей, я не могу. Но она на са-мом деле не предпринимает ни малейших усилий для самопиара.
  Сон показал любопытную камне-цвето-музыкальную технологию. Еще в сновидении мелькнула мысль о некоем соответствии. После пробуждения вспомнила о терменвоксе. На этом инструменте играл скорее не музыкант, а технарь с музыкальным слухом. Звук получался при помощи манипуляций в электрическом поле рядом со специальными антеннами. Внешне это выглядело, так же таинственно, как и во сне: руки свободно поднимались и опускались, расходились и сходились, рождая любые мелодии - от классических до космических.
  Однажды я это видела в каком-то фильме. Наверное, сон - к месту - вытащил зна-ние из глубины памяти. Хотя, возможно, в данном случае, был использован какой-то дру-гой принцип. Ведь антенн я не заметила. Впрочем, подлинное открытие не нуждается, как минимум, в первое время в постороннем глазе. Но тогда, зачем это показали мне? Если разговор о технологическом открытии - я пас. В точных дисциплинах я полный профан.
  Есть простое объяснение. Накануне мы поспорили с приятельницей о камнях. Она говорила, что в путешествиях видит живые камни. На мой взгляд, это были только слова. Камень оживает только в любящих или понимающих руках. Он отзывается на человече-ское тепло и любовь. Ему нужен непосредственный контакт - только так можно почувст-вовать живой отклик. В путешествии же человек просто праздный даже не наблюдатель - путник, идущий прочь.
  Для меня камень - душа: медленная, древняя, мудрая. И этой душе нет никакой ну-жды до такой песчинки во времени, как человек. Общность и близость камню нет смысла демонстрировать. Могу лишь надеяться на то, что изредка совпадаю с ним во времени. Такое чувство у меня иногда возникает в момент соприкосновения с агатом, видимо, моим самым любимым камнем. Но и таких мгновений немного.
  Я даже почти уверена, что пластины были изготовлены из камней определенной структуры - слоистой, с блестящими полупрозрачными пластами, в которых внутренние связи иные, чем земные: и сцепление, и напряжение и прочность. Именно поэтому, наверное, они способны рождать не только внешнюю броскую и завораживающую красоту, но и внутреннюю - могучую и прекрасную музыку вселенной.
  
  СОН
  
  Наблюдаю Землю с орбиты.
  Передо мной - погибшая безлюдная планета.
  Я понимаю, что нахожусь на каком-то корабле, который летает по орбите Земли и снимает данные. Но не только те, которые фиксируют настоящее состояние планеты, но то, что с ней случилось, - в обратной хронологии.
  Я смотрю на Землю, и передо мной "летит", как фильм, история планеты от се-годняшнего дня - к прошлому. Не сразу соображаю, что надо снять хотя бы на ви-деокамеру или фотокамеру то, что мелькает перед глазами.
  С ужасом понимаю, что у меня телефон с ограниченным ресурсом памяти.
  А это значит, что со мной останется только то, что успею запомнить.
  
  Послесоние
  
  Проснулась в слезах. Мама, мамочка. Я уже ничего не верну. Мне осталась от тебя только память. Конечно, я буду приходить к тебе. Но то, что внутри холмика, уже никогда не будет тобой.
  Наверное, поэтому история Земли в моем сне закончилась. Конечно, как говорят, время лечит. С папой это тоже однажды и навсегда произошло.
  Но сейчас, я остро понимаю тебя и то, с чем ты прошла свою жизнь. С ощущением сиротства. Вот и я теперь - сирота. Кажется, впервые осознала, что это и есть на самом деле - одиночество. С уединением я жила всегда. Везде чувствовала его, не зависимо от того, был кто-то рядом или нет. Но теперь - на полном основании могу считать, что уе-динение закончилось. Началось великое время одиночества.
  Мамочка, родная, ты была последним, что связывало меня с прошлым. Осталась только память. Раньше всегда могла у тебя спросить, так было или нет? И услышать ответ. Я полагалась на тебя, как на себя. Вот и все. У себя осталась только я. Дочка - будущее.
  Но с прошлым связь теперь только через собственные воспоминания. Больше неко-му задавать вопросы.
  А память - ограничена, как ресурс батарейки.
  Но я верю, что могу вызвать любой эпизод.
  У меня остался СОН.
  Он - волшебник. Он обязательно поможет, когда я его попрошу.
  Вполне допускаю, что сейчас я смотрела на нашу планету глазами мамы - ОТТУДА. Потому и вышло, что жизнь на Земле закончилась. Для нее - закончилась. Теперь она зна-ет то, что недоступно никому из живущих. И потому история ей представляется - в обрат-ной хронологии.
  Для ушедших все, что было на земле, - погибло. Мама просто показала мне, что те-перь для нее Земля - погибшая планета.
  А я...
  Могу только сожалеть, что не имею возможности записать то, что проносится перед моими глазами. Не случайно, наверное, в памяти не осталось этих кадров. Только знание, что вижу их мелькание. Мне не дано помнить не кадры - подлинную хронологию.
  Это еще будет. Тогда, когда придет МОЕ время.
  
  
  
  КИНОСТУДИЯ СНА
  
  Кем написан был сценарий?
  Что за странный фантазер
  Этот равно гениальный и безумный режиссер?
  Как свободно он монтирует различные куски
  Ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
  Ю. Левитанский
  
  Самое невероятное, что совершенно не укладывается в моей голове, - работа созна-ния во время сна. Мысли в сновидении, параллельные действию, чувствам и поступѓкам, совершаемым во сне мной или другими персонажами. Такие мысли, наверное, существо-вали всегда во снах. Но только в последнее время я начинаю их точно фиксировать. И удивляюсь этому уже внутри самого сна.
  Какой невероятный восторг! Спать, знать, что спишь, думать внутри сна, и знать, что думаешь именно внутри сна. А еще - это помнить!
  Как же я рада, что сон - вечный и верный друг, советчик, рефери - помогает жить. И разве может банальное "спасибо" хоть в какой-то степени отразить мое истинное прекло-нение перед этим величественным Божьим чудом - СНОМ.
  Еще невероятнее - удивительные дары в виде готовых сюжетов. Они практически представляют собой сжатые истории, которые при желании можно превратить в развернутые произведения или использовать, как части, в большом замысле.
  
  Сон приходит к человеку только тогда, когда тело находится в состоянии расслабле-ния и покоя. Днем, у тела нет отдыха. Оно все время в движении, даже, если просто валя-ется на диване. В любой момент мышцы готовы к работе. Этим день тела отличается от ночи тела. Потому что ночь меняет все. Ночь для тела все равно, что день для солнечных батарей - накопление энергии рабочего состояния.
  Но мозг...
  У него совершено другая жизнь - ИНОЖИЗНЬ.
  Почему-то я совершенно уверена, что мозг в человеческом теле - ИНОПЛАНЕТЯНИН.
  Не надсмотрщик - НАБЛЮДАТЕЛЬ.
  И потому так интересно понять, на каких принципах он существует? Если тело люди изучают уже давно и многое про него знают, то мозг - вместилище всех человеческих тайн. Раскрыв одну, исследователь тут же обнаруживает, что далее, как говорил остроумный И. Л. Андроников: "Потемки дремучие, и никаких перспектив". Второй век изучения мозга многое прояснил и в физических, и в нейронных, и в прочих связях с организмом. Ученые уверяют, что уже понимают функциональное значение многих его отделов. И никто не запретит мне в это верить, хотя до сих пор многое исследователей ставит в тупик. Подозреваю, что так будет продолжаться до тех пор, пока сам Изобретатель не снизойдет до нашего любопытства. Впрочем, не вижу в этом никакого смыла. Иначе, зачем вообще было затевать эту увлекательную игру в человека?
  С каких это пор "мышке" позволено разбираться в резонах "кошки"? Известны неко-торые странные примеры. Такой, как потеря части мозга вследствие травмы. Это должно было бы привести к утрате некоторых функций, но... не привело. И, вопреки всем прогнозам и клиническому опыту, у человека не изменилось качество жизни. Специалисты могли бы привести и другие случаи, когда внешнее или внутреннее вмешательство - удар молнии, последствия клинической смерти и пр. - приводило к парадоксальным и необычным изменениям не только мозга, но и характера, и глубинных свойств самого человека. Некоторые пострадавшие вполне могли бы считать себя наоборот - приобретшими. Новый опыт, знания, способности, умения и, что самое важное, - смысл.
  Сегодня по всему миру в секретных - и не очень - лабораториях исследуют мозг. Уже научились разными, в том числе и химическими способами стирать память - по час-тям и полностью, как сохраняя функцию восстановления, так и уничтожая ее. Стало дос-тупно блокирование навсегда или на время определенной информации. Можно загружать новые сведения, развивать способности, которые расширяют представления о возможно-стях нашего мозга.
  Только странное дело, многочисленные скальпели расковыряли всевозможные зако-улки извилин, а мозг продолжает вести себя явно не по-джентльменски. Он, как самый настоящий стопроцентный русский, на ожидаемое действие выдает непредвиденную ре-акцию. И, как бы самоуверенно исследователи не потирали руки в предвкушении оконча-тельной победы над мозгом в виде полного контроля, думаю, что до финиша им, как до созвездия Альфы Центавры. Или... Это будет Пиррова победа.
  Ночь просто перестанет играть особую роль в жизни людей. Ей придется уйти из судьбы человека. Нет, физически ее никто не отменит. Законы природы - пока не наша прихоть. С этим "пока" никаким диктаторам и сумасшедшим ученым не совладать, хотя пытаются, забыв о принципе бумеранга.
  Впрочем, это - не моя песня.
  
  Мозг - наш страж действительности. Чтобы мы могли почувствовать себя, словно бы в детстве, когда между улыбкой и слезой расстояние - в миг с кепкой. Он дарит сон, как связь с основополагающим человеческим свойством - непосредственной реакцией на жизнь - без мути законов, обязательств и морали.
  Наука скачет по этому маршруту, предложенному еще фантастом А. Беляевым, как сумасшедшая лошадь без жокея. Если человек лишится сна, мы, наверняка, останемся без внутреннего наблюдателя. Сознательно исключив сон (желающих уже предостаточно), человечество навсегда утратит способность к фантазии и ... доброте.
  Сон в нашей жизни - джем-сейшен! Праздник для посвященных! Лучшее, что у нас есть. Единственная подлинная собственность. Удивительнейшее из наслаждений. Если кому-то посчастливилось присутствовать на послеконцертных посиделках, когда музы-канты играют для себя, а не для публики, тот понимает, что имеется в виду свободное творчество свободных художников, объединенных желанием доставить друг другу ра-дость. Так что, время сна - показательная программа мозга для своего хозяина. Лишенный возможности погрузить человека в грезы и фантазии, мозг регрессирует в обычный орган и превратится в простой функциональный компьютер.
  Продолжением этой "эволюции наоборот" будет то, что человек навсегда утратит душу - особое божественное состояние, объединяющее нас со вселенной. Именно это, а не грядущий многовариантный апокалипсис, и станет гибелью нашей цивилизации.
  Чем отличаемся мы от зверей? Да, безусловно, сознательной деятельностью, изо-щренным разумом, умением логически мыслить, анализировать ситуации и события, со-ставлять прогнозы, обращаться к ассоциациям... Но и мечтами, грезами, сказками.
  Волку сказки не нужны. Он всегда в поисках еды. И запах плоти и крови для него и есть смыл жизни. А у крови нет понятия красоты - только целесообразность, инстинкт и воля к жизни. Неужели мы хотим оставить себе только эту красоту - волчью?
  Тогда выжившие "счастливчики" будут молиться не о приходе сна, а о его неуходе.
  У человека на земле не останется ничего личного, когда закончатся сны.
  Хорошо представляю себе вашу улыбку, мой дорогой читатель. Я не пою осанну сну. Хотя, нет.
  Я пою сну осанну!
  Я признаюсь ему в любви
  И очень боюсь утратить способность видеть сны.
  И снова прошу не волноваться по моему поводу всех, чья профессия начинается с "психо-". Поверьте, со мной все в порядке, пока не наступил КОНЕЦ СВЕТА.
  
  Как часто даже самый скрытный и неразговорчивый человек ощущает потребность в собеседнике, равном самому себе. Я не имею в виду высокомерное соответствие-соревнование положений, возможностей, должностей, кошельков, особняков и яхт. Важна встреча с другим, имеющим похожий опыт жизни, уровень развития, ценностные приоритеты и отношение к миру. Так вот, иногда, пусть даже мы себе в этом не признаемся, хочется быть с кем-то распахнутым, откровенным до конца - до самого донышка.
  Но с кем?
  С кем это возможно?
  С родителями? От них нас давно отделяет или завеса возраста, или трагическая не-возможность.
  С детьми? Но что они понимают? Может быть, когда-то, когда дорастут...
  С коллегами?
  Друзьями?
  Любимыми?
  Супругами?
  Случайными попутчиками, которых, наверняка, больше никогда не встретим?
  
  Во всех наших отношениях имеется Рубикон, который перейти можно лишь однаж-ды - под пыткой или от глупой наивности, и то... Это будут только факты. Мыслей, чувств, эмоций, надежд или разочарований мы передать все равно не сможем. Да и не за-хотим. Именно, не захотим. Чтобы не остаться окончательно голыми. Не обнаженными - голыми, такими, как есть.
  Во сне голому человеку на голой земле не страшно. Это - естественная среда обита-ния души. Там мы, как рыбы в воде или птицы в воздухе, только без физических усилий и сопротивления среды. Парим сказочными эльфами.
  Глупо отрицать, что некоторым снятся жуткие сказки, кошмары и монстры.
  Только сон в этом не виноват.
  Сознание возвращает человеку в виде страхов и ужасов его дневные представления о мире.
  
  И чего же мы хотим от мозга, если живем внутри войны?
  
  Только даже замурованному в темнице, снится воля - с Сознание возвращает чело-веку в виде страхов и ужасов его дневные представления о мире:
   - голубым небом,
  - первым поцелуем,
  - чьей-то лаской.
  Не знаю, как и какие надо разрушить оковы и стены, чтобы ночью не приходили чу-дища.
  Как получается, что одни сны - крохотульки на миг, а другие - масштабные истории с хорошо закрученными сюжетами? На запись и расшифровку некоторых уходит весь день.
  Не устаю удивляться невероятной скорости мысли. Недавно узнала, что где-то про-водятся исследования на предмет мозговой активности, вернее, изучения мозговых излу-чений. Ученые почти доказали, что мозг каждого человека посылает в пространство по-стоянные импульсы некоей энергии. И обратно получает такие же сигналы. "Морда, мор-да, я кирпич, иду на сближение". Но, кроме шутки юмора, жуть, как интересно. Правда, пока не ясно, чего больше - интересного или жути?
  Но я верю в человека!
  Он может все!
  У него есть не только свобода воли, но и свобода фантазии! Захочет - придумает! Не захочет - врачи залечат, или водка с наркотиками успокоят.
  А я как-то привыкла по старинке - ищу утешения во сне. Он - мой верный товарищ. Да и лет мне немало, так что негоже друзей бросать.
  Тем более, что переправа впереди - одна, зато - последняя. Главный сон жизни - окончательный. В него лучше с тем, кому доверяешь безраздельно.
  И потому каждый вечер я предвкушаю, несмотря на усталость или раздражение, - волшебное ожидание.
  ЧУДО сеанса личной киностудии сна.
  Признаюсь, привыкнуть к этому чуду не могу до сих пор.
  
  Как часто люди проходят мимо таланта и славят примитивную подделку. Или, на-оборот, пытаются усложнить то, что на самом деле является НИЧЕМ - лишь иллюзией тайны. С тех пор, как существует искусство, человек пытается ответить на многочислен-ные вопросы, с ним связанные. Нас нешуточно занимает тонкая грань, отделяющая ис-кусство от неискусства.
  Сегодня, когда рисованный во весь пролет разводного моста мужской детородный орган признается достижением современного художественного высказывания, этот спор перестает быть простой схоластикой. Не удивительно, если вспомнить, что разврат и мат давно и прочно прописались на всех "полянах" искусства. И до признания этого хулиган-ства классикой осталось немного - назначение "смелого министра культуры", который подпишет указ, где черным по белому обяжет поместить эти "художества" в школьную программу.
  Я могу допустить, что годы делают меня непримиримой. Впрочем, стоит ли удив-ляться? Сколько раз на моей памяти я шла в противоположную сторону от четко марши-рующего строя? Кроме того, всегда считала, что суть взаимоотношения искусства и жизни должна сводиться к сложнейшему из деяний - НЕ СУДИТЬ, НЕ ПОНИМАЯ. И надо учить себя вникать в сложное. И не считать свое мнение истиной в последней инстанции. Но все равно, мне не хватает толерантности считать восставший фаллос искусством. Это под силу только министерству культуры РФ.
   Для тех, кто занимается искусством профессионально, вопрос о том, что такое са-мо ИСКУССТВО, не стоит. Любой художник объяснит, что искусство - это отражение действительности в образах. Но, чем глубже художник погружается в ткань своего искус-ства, тем чаще он задает себе вопрос - детский вопрос - действительно ли искусство это просто образное отражение жизни? И дело не только в том, что основанием для "преобра-жения" может быть любой повод. Это еще А. Ахматова горько подметила:
   "Когда б вы знали, из какого сора
  Растут стихи, не ведая стыда".
  Самое любопытное, что никто не интересуется мнением самого "сора", который мы не замечаем.
  
  Следующий сон как раз о том, что под ногами. Ему больше двадцати лет. Он изредка посещает меня, и всякий раз старается обратить внимание на некую определенность - деталь, вид, мысль. За эти годы накопилось 18 записанных вариантов. Были версии, рассказанные с одной стороны, потом - с другой. Несколько сюжетов представляли собой диалог посторонних персонажей. Кроме того, однажды я смотрела на "героя" сна словно бы сверху - с огромной высоты, но при странном приближении: я спускалась и внедрялась внутрь, становясь самим героем. И все мои мысли были и не моими, и не его, и не пространства - просто мыслями.
  В будущем, наверное, я попытаюсь на базе этого сюжета написать что-то отдельное, чтобы понять глубинный смыл самой трансформации сна. А теперь предлагаю обобщен-ный вариант, основанный на идее отношений части и целого.
  
  СОН
  ПОКЛОНЕНИЕ КАМНЮ
  
  Старая дорога. Редкие путники. Два камня.
  Один - обыкновенный булыжник, другой - обработанный алмаз, то есть, брил-лиант. Если не принимать во внимание внешние отличия, то перед глазами два со-вершенно одинаковых камня. Конечно, они разной формы, цвета, размера, веса и пр. Но, по сути, их природа одинаковая - неживая. Они осколки вечности, которыми при желании и возможностях может владеть человек.
   Но кто может быть уверен, что они - совершенно мертвые? Они таковы в на-шем представлении. И тот, и другой появились задолго до нашего рождения, может быть, даже до появления человеческой расы на земле. Они - суть явления природы, ее усилий. В природе все разумно, хотя, с точки зрения людей, не все целенаправлен-но. Можно спорить и не соглашаться с этим, но можно и разделять точку зрения на то, что любое явление имеет значение: землетрясения, извержения вулканов, урага-ны, горы, моря, леса... и отдельные камни. И эти отдельные камни имеют свою судь-бу - историю, смысл и, следовательно, цель.
   Природе нужно было все, что она сотворила: и галактические расстояния, и планетарные катаклизмы, и паразиты, и вирусы, и ее разрушитель - человек. И вот держит он в руках два непохожих с виду камня и один после раздумий оставляет, а другой выбрасывает. Ему невдомек, что, может быть, он выбросил философа, а оста-вил прощелыгу.
  Глубоко под землей, в толще воды, среди прибрежного песка, внутри скалистой породы любой камень несет в себе не просто информацию о составе, но еще и ПРОМЫСЕЛ. Конечно, человеку трудно вообразить мысль неживого булыжника.
  О чем это он может размышлять? Уж, не о вечности ли? На первый взгляд это смешно. А на второй? Что, если допустить наличие такой мыслительной деятельно-сти?
  Тогда ценность камня становится неопределима сегодняшними методами. Не могут разные камни думать об одном и том же, да и качество их мыслей, наверняка, будет разным...
  А мы ходим, пинаем их, мешаем предаваться рассуждениям. Хотя бклыжни-кам, наверное, все равно, где, как, и в чем они сами находятся...
  Для них мы - песчинки, занесенные прихотливым ветром. Вот мы есть, а спустя несколько мгновений нас нет. И снова никто и ничто не стоит между ними и вечно-стью.
   Но пока... они неживые. И мы вольны относиться к ним так, как нам нужно, используя в исключительно прикладном значении - в виде тротуаров, метательного оружия, оградительных сооружений, талисманов... и предметов роскоши.
   Камень под ногами и бриллиант в наших глазах несопоставимы. Бриллиант дорог не только потому, что тверд, прозрачен и блестящ. Он ценен кропотливым трудом, вложенным в его внешний вид. Однажды - так давно, что и не определить, кто-то выделил его из общей массы и придал индивидуальный вид. Изменения по-нравились окружающим. И вот уже сотни рук обрабатывают грани минерала, тыся-чи глаз "пожирают" его блеск, миллионы страждущих желают им обладать. Все это и составляет понятие ДРАГОЦЕННОСТЬ.
  Алмаз - усовершенствованный простой графит. А столько крови на его совес-ти!? Сколько муки и счастья, сколько возвышенных судеб и низменных поступков, несправедливости, проклятий, сломанных карьер, вознагражденных подвигов, деви-чьи грез и мужских фетишей. И все-таки...
  И все-таки тепло наших рук согревает именно его - драгоценный камень. Ко-варная природа смеется над нами. Человеку нужен блеск, чтобы обладать властью. Простота вынуждена отступить и уйти в тень.
   Не потому ли высокие неприступные горы - бессмысленный вызов альпини-стам-самоубийцам - мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и поме-шать неспешным думам о вечности? Тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место - песчинки в бескрайних просторах вселенной.
  Но это... с точки зрения камня.
  А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам - яр-кое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать... своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться...
  
  Послесоние
  
  Так и сон. Он не торопится. Кому надо, тот услышит, кто захочет, тот поймет. Из ка-кого небытия он создает бытие и делает булыжник алмазом, чтобы человек из него сотво-рил бриллиант, я не знаю. Только дары его бесценны. Для меня все они - бриллианты, хотя самые любимые камни совсем другие - агат, гранат, флюорит. Но бриллиант - образец стоимости для драгоценностей. Где есть эталонные метр, килограмм, час, должен быть и эквивалент красоты. Чтобы никого не обижать, выбрали бриллиант.
  Ему все равно, а нам - приятно.
  
  СОН
  СТАНОВЛЕНИЕ ГЕРОЯ
  
  Сон начинается с того, что Офицер замечает на автобусной остановке необыч-ную семью. Мать - хрупкая изящная женщина, с телом, как песочные часы из-за не-реально тонкой талии. Волосы блестящие, черные, словно вороное крыло, и глаза цвета молодой зелени. Поразила ее неестественная походка. Казалось, что она не идет по тротуару, а будто бы парит над землей.
  Ее сыновья - близнецы лет 14-15-ти в сине-зеленых велосипедных штанах и си-них кроссовках. У обоих волосы цвета лимона, и тела апельсинового оттенка - то ли загар, то ли оттенок кожи. Их обнаженные торсы совершенны, как у греческих ста-туй. Один брат - с голубыми глазами, у другого они бирюзые.
  Офицер любуется странным семейством. Тоска гонит от одной женщины к дру-гой в поиске идеала. Троица заинтересовала настолько, что по военной привычке проверять все непривычное, он начал следить за ними.
  Выяснилось, что мальчишек в чем-то подозревают, но пока без доказательств. Офицер снимает их на видео и показывает запись экспертам. Что не так, никто не может понять? Аналитики в один голос утверждают, что для исследования пред-ставлено не реальное видео, а съемки фантастического фильма. У людей в этом фильме зафиксирована странная походка с иным центром тяжести. Кроме того, экс-перты не смогли обнаружить мышечных усилий. Вывод специалистов обескуражи-вает даже их самих.
  На видео запечатлено движение анимационных персонажей. Мать и ее сыновья не ходят - имитируют ходьбу. Знакомые военные предлагают офицеру переквали-фицироваться в кинематографиста, и отправить фильм на какой-нибудь кинофес-тиваль.
  Офицер смущен, изумлен и почти напуган. Он не стал доказывать, что снимал реальных людей. Веры в бескорыстную иронию экспертов у него нет. Значит, пока информация не дошла до секретных служб, надо найти необычную семью. Ей, дейст-вительно, грозит опасность. И, может быть, он уже опоздал. Теперь мужчина целе-направленно бродит по улицам, обходит дворы, сидит на остановках в поисках не-обычной троицы. Незаметно для себя самого он перестал интересоваться вообще чем-то, что не связано с этими поисками. Все его мысли только о них.
  А тем временем, одновременно с действительностью, он невольно научился пе-реключаться в другую реальность. Его сны кардинально изменились. В них властно поселилась Женщина - мать странных близнецов. Это сумасшествие, но она кажется ему абсолютным совершенством - неявная, призрачная, недоступная. Ее глаза, слов-но две глубокие тайны, притягивают к себе.
  Теперь Офицер ждет ночи, потому что сон обещает ему восхитительные часы. Он стал для него спасением от дневной тоски. Мужчина тщательно готовится к каж-дой ночи - принимает душ, бреется, гладит футболку.
  Днем он молит судьбу, что бы пришла ночь привела женщину с фантастиче-ской походкой. Он погружается в сон, как в ласковое море, обещающее счастье и не-гу. Избранница услышала его. И пришла - гордая, прекрасная, ни на кого не похо-жая.
  Их беседы особенные, бесконечные. Так с ним еще никто не говорил - о дальних странах, научных парадоксах, о чувствах, которые испытывают животные. Она рассказывала о звездах, солнечном ветре, страхе в черноте вакуума и музыке лунной тоски. Они плавали в океане с дельфинами, помогали чете ласточек спасти первенца, вывалившегося из гнезда, поднимались в горы по извилистой тропинке за кру-торогим быстрым козлом.
  Во время этих бесед с ним происходит невероятное. Совершенно неожиданно для себя он обнаружил знания в таких областях, о которых не только не думал - даже не знал. Изредка она позволяла ему прикоснуться к себе. И тогда он едва сдержива-ется, чтобы не обнять тонкое манящее тело. Оно странно прозрачно. Свет проходит сквозь него. А кожа кажется фарфоровой льдинкой на ощупь.
  Едва закрыв глаза, он погружается восхитительную грезу, в которой его ждет невероятная экзотическая природа и ОНА - совершенная женщина из мечты. Офи-цер даже не заметил, как постепенно через сновидения приблизился к любви - чувст-ву давно уже забытому. После таких снов он целый день сам не свой. Пальцы помнят ощущения холодноватой кожи, как реальность. От воспоминаний сердце замирает в сладкой щемящей муке, и он снова и снова пролистывает сон на убыстренной "перемотке".
  Ему - вечному солдату, давно живущему без иллюзий и надежд, - пережитое стало казаться таким далеким и нереальным, словно бы его и не было. Он словно очнулся от долгого сна. За плечами остались горячие точки, потери друзей, смрад войны. Но мирная жизнь пугала. После нечеловеческого напряжения армейских будней он никак не мог приспособиться к ней. Теперь пробуждение было мучитель-но. День приносил страдания почти физические. Встречи, суета, быт - все теперь стало для него бессмысленным. Сон не отпускал, возвращаясь картинками, ощуще-ниями и... мечтами.
  Однажды, по пьянке, с коллегами, такими же выброшенными из жизни офице-рами, он проговорился - коряво и надрывно - о своих снах, женщине и ее сыновьях. Мужики, как ни странно, не удивились, и наутро прислали ему частного детектива. Тот вскоре разузнал, какие у близнецов проблемы.
  Их, действительно, подозревают. Но не в том, что они совершили нечто плохое. Наоборот. Они стали свидетелями какого-то темного дела. И их разыскивают, чтобы снять нужные показания. Но детектив до конца не уверен в своих сведениях и подоз-ревает самое худшее.
  Их надо спасать, хотя Офицер теряется в догадках об истинной природе опасно-сти. На помощь детектива рассчитывать больше не приходится. Он отказывается заниматься этим делом. У него семья, и вообще в сомнительные ситуации он пред-почитает не вмешиваться. Если невтерпеж, пусть сам найдет мать и серьезно пого-ворит с ней о детях.
  Офицеру повезло, на следующий день он встретил Мать на остановке. Смуща-ясь, попросил встретиться с сыновьями. Наяву разговор оказался странным и нев-нятным. Он ничего не прояснил. Но Мать предложила продолжить и указала на но-востройки вдали.
  Он быстрым шагом решительно направился к серым 30-этажным сотам с пус-тыми проемами без стекол. Он даже не спросил, где же там близнецы? В одном из домов на последнем этаже горит свет, вероятно, мальчишки там. Офицер просит Мать остаться внизу. Она улыбается в ответ, и он поднимается на единственном ра-ботающем лифте. Только все складывается совсем не так, как ожидал. Мать оказа-лась рядом с близнецами раньше, чем он приехал на лифе. Как же так?
  Неужели женщина по лестнице смогла подняться 30-й этаж быстрее его? Он не поленился и спустился на один полет, преодолев площадку, залитую ярко-синей краской. Пришлось, облокотившись на стену, оттирать ботинки какой-то ветошью. И в этот момент его словно бы пронзила молния.
  Женщина сидела в комнате на стуле, закинув ногу на ногу. Подошвы ее белых туфель были совершено чисты! Этого не может быть!? Или он сходит ума? Лифт только один. Не по воздуху же она добралась до верхнего этажа?
  У него засосало под ложечкой, и по спине заструился холодный пот. Так вот оно - то, что не давало покоя! Мгновенно все сошлось, как пазл: походка, движение, ко-лыхание одежды, неподвижные руки при ходьбе...
  Они не ходят - летают!
  НЕВОЗМОЖНО!!!
  Он рванул к балкону.
  Мать и близнецы стоят в проеме. На полу у табуретки - небольшой серебристый чемодан. Никаких мыслей, только страшно заныло сердце...
  - Не улетай! - Не крикнул - выдохнул он. - Я просто умру без тебя, - и без сил упал на колени.
  - Он все понял! - Близнецы испуганно отступили к стене.
  Только теперь Офицер заметил обтягивающие, словно вторая кожа, серебри-стые - в тон чемодану - спортивные костюмы. Женщина подошла и опустилась ря-дом.
  - Не могу. Если понял ты - поймут и другие.
  - Тогда возьми меня с собой. Не хочу я больше ползать по этой проклятой земле. Не хочу жить во всеобщей ненависти.
  - Это твоя земля. - Ее черные зрачки расширились и вытеснили зеленую ра-дужку. - Твоя родина.
  - Эта земля давно уже не моя. Мою родину просрали и продали. - Он едва сдер-жался от крика.
  - Но ты ее защищал, - прохладная рука коснулась его ладони.
  Он вздрогнул от резкой молниеносной боли, которая полоснула по груди, - воз-дух закончился в легких. Чтобы вдохнуть, ему не хватает ни воли, ни сил. Она сразу поняла, что творится в его душе и одними губами повторила:
  - Ты ее защищал.
  - Я убивал людей. - Это страшное признание, от которого он бежал с тех пор, как вернулся оттуда, где жизнь ничего не стоила, а смерти иногда ждали, как манны небесной, вернула ему способность дышать. - Я убивал людей и думал, что защищаю родину. Только родине все равно. Ей давно безразличны и те, кто убивает, и те, кого убивают. Мои ноги устали ходить по этой земле, закатанной в заплеванный асфальт.
  - Хочешь, - она крепко сжала его ледяные руки своими фарфоровыми ладош-ками, - я научу тебя летать?
  - Летать? - Не понял он. - Летать? Меня?
  - Тебя. - Она заставила его встать. - И ты...
  Он внезапно ощутил себя мальчишкой, который впервые увидел в небе само-лет и страстно, до сведения скул, захотел оказаться на месте пилота. Но видение бы-ло мгновенным, и он ясно осознал, что в жизни нет места детским грезам.
  - Нет... Я мечтал летать всю жизнь. Летать, как желание. Не телом - мыслью, что подхватывает тело. Но на земле это невозможно.
  - Почему же? - Она даже не улыбнулась, и ее глаза снова стали зелеными. - Эта способность заложена в человеческой природе. Просто вы забыли об этом умении.
  - Ты хотя бы понимаешь, - он не на шутку испугался, - что начнется, если люди об этом вспомнят? Даже не все, а хотя бы некоторые.
  - Другая жизнь. - Она пристально смотрела в его глаза. - Другая жизнь.
  - Родная... - Он прижал ее к себе, даже не заметив, что она поддалась легко, без сопротивления. - Другая жизнь на ЭТОЙ земле всегда приходит через КРОВЬ, ВОЙНУ или РЕВОЛЮЦИЮ.
  - А ты этому помешаешь.
  Теперь она сама прижалась к нему всем телом. Но он отстранился и со страхом посмотрел в глаза. Она не отвела взгляда. Ее лицо было серьезно и печально - ни иронии, ни сарказма, ни жалости, ни снисходительности. Она спокойно ждала его реакции.
  - Я... я... я... Я - не герой, - выдохнул он со стыдом.
  - Ты - герой. - Она снова обхватила его руки своими ладонями. Теперь они бы-ли такими горячими, что он даже вздрогнул. - Ты - герой!
  Ни сомнений, ни даже возможности опровергнуть не было в той убежденности, с которой она произнесла это утверждение. Перед глазами, как на старой кинопленке, пролетела вся его жизнь. А он словно с лупой останавливал особенно интересные и запомнившиеся кадры-события.
  - Покажи...
  Он мучительно искал слова, чтобы сформулировать то ли вопрос, то ли прось-бу. Но она не стала дожидаться окончания этого процесса, а легко поднялась над по-лом и облетела его, словно примерзшую к цементу скульптуру.
  - Господи! Мне это снится?
  Офицер даже не понимал ни того, что видит, ни того, что чувствует. Оцепенение - сладостное и безответственное овладело сознанием и телом. Было все равно, что сейчас произойдет? Мужчина был готов ко всему и на все. С этой женщиной он согласен на любые и подвиги, и преступления.
  - Извини...
  Горячее дыхание обдало его ухо. Она резко нажала на точку у основания черепа. Он даже зажмурил глаза, как от вспышки газовой сварки, и почувствовал, что тело насквозь пробила резкая кинжальная боль. Сдержался и не закричал, хотя мука была такая же, которую однажды ему пришлось пережить под пыткой в плену на своей последней войне.
  - Попробуй! - Она провела своей рукой по его лицу. - Открой глаза и попробуй!
  Он неловко оттолкнулся от пола и мгновенно взлетел, ощутимо ударившись макушкой об потолок. Она сидела на полу, поджав под себя ноги, и горько плакала:
  - Теперь ты возненавидишь меня...
  - Родная, - он резко опустился перед ней. - Что теперь будет с тобой и детьми? - Он вытирал ее слезы и жадно целовал лицо.
  - Тебе придется, - она нежно провела губами по его лицу и печально, но твердо сказала, - тебе придется изменить жизнь на своей земле.
  - Но я не Христос! - Отчаянно закричал он в пустое окно комнаты, где только что была самая желанная женщина его жизни и ее сыновья.
  Ночь смотрела на него своими бесстрастными звездами, то ли обещая что-то, то ли заклиная, то ли отпевая...
  
  Послесоние
  
  Блин. Какое тут может быть послесоние? Зачем? Все предельно ясно. Замечатель-ный хорошо сконструированный сюжет. Его надо просто разрабатывать.
  
  СОН
  МАНЬЕРКА
  
  Проснулась от необычности сюжетного напряжения. Сон был интересен не только своим событийным рядом, но и еще и абсолютно реальными ощущениями - вкусовыми, тактильными и обонятельными.
  
  Пасмурный осенний день. Собираюсь в гости в подруге. Немного нервничаю. Согласно графику, автобус редко отправляется с пустыря, на котором я его жду. Раздражение готово вырваться наружу, потому что расписание изменено. И следую-щий рейс только через два часа. Гулять здесь негде, значит, придется возвратиться домой. Это всего пять кварталов. Хватит, чтобы развеять злость. Но она только уси-лилась, когда я заметила, что на мне полосатый больничный халат и домашние та-почки на босу ногу. В тот же миг, погода изменилась. Хмурое небо потемнело еще больше, и над землей закружился песок пополам со ржавой глиной. Моя экзотичная одежда не спасает от холода. Резкий ветер выветрил остатки тепла. Неподалеку пе-чально раскачивается под ветром всеми забытое нелепое пугало - охраняет никому не нужный пустырь.
  Я позаимствовала короткое серое пальтишко. Рваные полы не прикрывали длинный халат. Но теперь это было неважно, потому что стало теплее. Нащупала в кармане пальто несколько монет - большие серебряные пятирублевки. Надо выйти на дорогу. Там можно поймать машину. Ко мне присоединились еще две женщины. Они не удивились странному одеянию, только уточнили направление. Оказалось, что всем в одну сторону. Показалась темная "газель" маршрутки.
  Водитель подождал, пока мы устроились, и резко тронулся. Машина повернула направо к дальнему рынку. Удивительно, но женщины не обратили на это внимание. Сначала я напряженно всматривалась в окно, чтобы не пропустить свой дом, но потом успокоилась. В теплом салоне было так удобно, что я решила прокатиться до конца и выйти на обратном пути. Промелькнула мысль о том, что на конечной оста-новке водитель всех высадит, и за возвращение придется отдать двойную плату. А денег у меня только в одну сторону.
  - Остановите здесь, пожалуйста, - прошу водителя и выхожу из машины.
  Место совершенно незнакомое, хотя должно было находиться недалеко от дома. Оглянулась, чтобы понять, куда теперь идти? Машина скрылась, и только тогда я поняла, что не заплатила за проезд: "Ну и ладно. Наверное, водитель подумал, что мы все вместе". - Топчусь неловко на месте. - "В любом случае от моих 15 рублей никто бы не разбогател", - нервно обрываю себя, потому что ситуация складывается критическая. Какие там 15 рублей! Вообще непонятно, где нахожусь? Все незнако-мое. В первое мгновенье чуть не закричала от ужаса, но потом взяла себя в руки. Когда-то мне советовали, чтобы не паниковать, внимательно поворачиваться во-круг своей оси. Это оказалось действенным.
  В маршрутке хорошо представляла себе направление. Теперь же было совер-шенно неясно, в какой стороне находится дом? Стали различимы кое-какие подроб-ности унылого пейзажа. За невысоким сохранившимся забором выглядывали кир-пичные строения. За оградой виднеется странный поселок - покосившиеся сараи, полуразрушенные здания. В центре - огромная, просто гигантская церковь. Неужели рядом с моим домом находится такое чудо, а я не знала?
  Храм и впрямь грандиозный - ничуть не меньше Богоявленского. Величавые купола стремились достать до небес. Они были лишены позолоты и крестов, но не выглядели жалко. Царственно смотрелись даже облупившиеся колонны по углам. В пустых глазницах окон притаилась какая-то неведомая таинственная жизнь.
  С другой стороны церкви оказался просторный двор с хозяйственными по-стройками и грязными тощими курами. Застываю в немом изумлении. Дома пора-зили своей несоразмерностью местности. Они были такие же величественные, как и храм, и такие же запущенные: лепнина, колонны, барельефы и скульптуры - то ли гипс, то ли настоящий мрамор в этой забытой Богом глуши. Нелепый контраст рос-коши и убогости места так бросается в глаза, что мне стоит больших трудов сдер-жаться от смеха при виде этого ренессанса в навозе.
  Наверное, там могут помочь? Поднимаюсь на широкое крыльцо. Впереди люди. Быстро сбегаю по ступенькам. Ко мне подошла улыбчивая девочка лет десяти.
  - Это сталинские дома? - Не придумав ничего лучше, спрашиваю, волнуясь, и киваю в сторону ниш с фигурами то ли атлантов, то ли тевтонских рыцарей.
  - Ага, сталинские, - серьезно ответила девочка.
  Замечаю большую дырку на месте выпавшего молочного зуба.
  - А как называется это место?
  - Маньерка.
  - Маньерка? - Я никогда не слышала о таком местечке.
  - Да, Маньерка, - так же серьезно подтвердила девочка, ничуть не удивившись тому, что взрослая тетенька переспросила ее. - Пойдемте к нам. Вы из города?
  Киваю. Девочка выжидательно смотрит на меня. Но я ничего больше не гово-рю. Тогда она развернулась, как бы приглашая следовать за собой. Мы медленно пошли от церкви к правому дому.
  Около подъезда отстаю, хочется посмотреть на соседнее строение. Миную вы-сокую арку и оказываюсь в квадратном каменном мешке. Стало неуютно не только от запаха застарелой сырости и куч мусора, но от чьего-то недоброго присутствия. Осматриваюсь. Натыкаюсь на выпученные базедовы глаза обнаженного атланта из ниши. Он ничего не поддерживает (может, не атлант вовсе), а пытается изящно при-крыть свое мужское достоинство. Видимо, не зря. Ладони в этом месте ему немило-сердно отбили. Вместе, кстати, с достоинством.
  - Эх ты, горемыка голый, - жалею застывшее тело, и подхожу к каменному по-луистертому свитку рядом со скульптурой. Но читать на нем нечего. Время и люди постарались не оставить никаких сведений потомкам. Осыпающиеся буквы мог бы сложить в слова лишь тот, кто сам их и вырезал. Больше ничего примечательного нет. Пришлось возвратиться назад. Девочка уже убежала. Я осталась совершенно одна. Стало холодно и страшно.
  - Идемте скорее, дождь начинается, - позвал сгорбленный седой старичок. Он вырос словно бы из-под земли, чем изрядно напугал меня.
  Действительно, в просвете между высокими зданиями были ясно видны косые струи. Странным образом они не доходят до меня, хотя я стою всего в нескольких шагах. Пока размышляла, удобно или нет навязываться незнакомым людям, холод-ные капли проникли под воротник пальто. Спрятаться от дождя, который все-таки настиг, негде.
  Небо совершенно скрылось за пеленой воды. Дождь полностью овладел про-странством. Вздрагиваю от раскатистого грома и ослепительных стрел молнии. С волнением наблюдаю, как увеличиваются темные потеки на стенах, но все никак не могу решиться открыть дверь. Кажется, что там - в незнакомом доме - еще опаснее, чем снаружи. Но немилосердный дождь все-таки загнал в подъезд.
  Как? Почему? Чья чужая воля привела меня в это странное пугающее место? Стоя в грязном парадном, плачу от обиды и бессилия. Ведь мне ничего не нужно. Просто хочу попасть домой. К себе домой. В свою уютную и теплую квартиру с мяг-кими паласами и облупившейся плиткой в ванной комнате, которую я ловко замас-кировала разноцветными целлулоидными вставками. Что я сделала, в чем прови-нилась, перед кем? Кто загнал меня, как трусливого зайца, в это странное место? Кому это понадобилось? Чего от меня хотят добиться?" А, если бы я заплатила за проезд?" - Мелькнула шальная мысль, но я ее тотчас отогнала. Уже поняла, что это ничего бы не изменило. И на конечной остановке все равно ждала бы Маньерка.
  И вдруг что-то изменилось, словно бы воздух поменял состав.
  Я перестала бояться. Протест мгновенно изменил все внутри. Холодная злость овладела сознанием. Широко распахнула дверь. Дождь кончился, как его и не быва-ло. Ни луж, ни капель. "Испугался, сволочь!" - Прошептала яростно и зашагала прочь, не оглядываясь на поселок. Остатки страха еще нашептывали что-то про не-пролазную грязь впереди, но я уже владела собой и не собиралась уступать недавней панике. Теперь бы только узнать, в какой стороне Москва.
  Где-то впереди гудела дорога, и я стала ориентировать на ее звук. Под ногами проседала красная глина, перемешанная с грязью и песком. В тапочках неудобно, все-таки они не приспособлены для осенних прогулок. Очень не хотелось упасть и растянуться на стылой земле.
  Навстречу от песочницы на детском велосипедике катился краснощекий кара-пуз. Поравнявшись, он посмотрел доверчиво снизу вверх и, немного шепелявя, пред-ложил: "Садитесь, тетенька, я вас с ветерком подвезу!" - И добавил, гордо показы-вая на свободное сиденьице сзади, - "я всегда брата катаю". Улыбнулась открыто и радостно. На этом месте могла бы поместиться разве только одна моя ступня.
  У песочницы сидел еще один пацаненок. Он сосредоточенно лепил куличики из мокрого песка и был постарше первого. Мне он показался смышленым. Во всяком случае, при ближайшем рассмотрении у мальца оказались серьезные глаза. Непо-слушный рыжий чубчик так и норовил закрыть ему обзор, и маленькая ручка то и дело неспешно поправляла мешающие волосы. Движения были степенными, как у взрослого, без всякой суеты и мельтешения.
  - Мальчик, - нагибаюсь к нему, - как мне пройти к Москве или к дороге? Мне надо туда? - Показываю рукой налево, - или туда? - поворачиваюсь направо.
  - Там, - кивнул малыш в сторону гула, вынул из пластмассовой формочки оче-редной пирожок и немного помедлил, - круговая.
  - Кольцевая дорога? - Я готова расцеловать умную мордашку.
  - Да, кольцевая. - Мальчик с достоинством принял уточнение. - Вам надо дойти до Голыбинского переулка, - не улыбаясь, продолжил он. - Вы запишите, а то пе-репутаете. - Он перестал играть и, как учитель, приготовился диктовать дорогу.
  - Да мне и записать нечем. Ты просто скажи, куда идти, я и так запомню, - едва скрываю нетерпение.
  - Не знаю, - обиделся малыш. - Он явно потерял ко мне всякий интерес, и вер-нулся к прерванному занятию. Весь его оскорбленный вид говорил что-то вроде "вот, не захотела записать, тетенька, что теперь будете делать?"
  Растерянно топчусь у песочницы. Ну, не унижаться же перед сопляком? Посте-пенно гул дороги приблизился, а вместе с ним и сама она прояснилась, как прояв-ленная фотография.
  Нескончаемым потоком машины следовали в правом направлении. Наперерез движению, видимо по тротуару, бежали люди. Я заметила крышу остановки и рва-нула с места, как заправская скаковая лошадь. Ног не чувствую, только заметила, что теперь на мне старые стоптанные туфли - разношенные и удобные. А матерча-тые тапочки куда-то пропали вместе с больничным халатом и реквизированным у пугала пальтишком.
  Дорога! Машины! Люди! Настоящие люди! Больше не страшно. Теперь я уз-наю, в какую сторону надо ехать, чтобы попасть домой? Подошел большой стран-ный автобус. Все полезли на длинную черную балку, чтобы достать до высоких сту-пенек. Я тоже залезла на балку и тут увидела, что это вовсе не автобус, а огромный голубой грузовик с просторной кабиной. И она уже заполнена до отказа.
  Снизу на балку пытается подтянуться мальчик. Но он слишком мал для такого спортивного упражнения. Слезы бурным потоком льются по его лицу. Протягиваю руку, и он обрадовано вкладывает в нее свою грязную ладошку. Сильным рывком ребенок вытянут и поставлен рядом. Можно попытаться затолкаться в кабину или уцепиться за какой-то мудреный агрегат, который закреплен на грузовике. Только сначала надо узнать в ту ли сторону он грузовик? Открыла рот, чтобы спросить во-дителя, но меня опередили.
  - В следующий, лезь в следующий! - Закричал кто-то из кабины.
  И действительно, сзади пристроился точно такой же грузовик. Водитель перво-го устал ждать и медленно тронул машину с места. Я покачнулась и судорожно сжа-ла руку ребенка - теперь отвечаю не только за себя. Малыш поднял доверчивые гла-зенки: "Вы меня не бросите, тетя?" Прижала худое тельце к себе, потому что прихо-дится балансировать на движущейся вместе с грузовиком узкой балке.
  Напрягаю зрение, пытаясь рассмотреть за лобовым стеклом второй машины человека. Сейчас это самое главное! А вовсе не вопрос: "В какую сторону мне надо ехать, чтобы попасть домой?"
  
  Послесоние
  
  Не буду внимательно изучать все детали. В этом сне важны ощущения и настрой. Надо еще учесть то, что незадолго до этого сна несколько дней подряд я пыталась заказать сновидение, которое бы подсказало мне правильное поведение и способы излечения от болезни.
  Самое главное - чувства потерянности, беспомощности и опасности, которые я ис-пытывала на протяжении всего сна, в результате разрешились мощным жизнеутверждаю-щим финалом.
  Я сама нашла свою дорогу - вернуться к себе! Я хотела попасть домой, а вышла к се-бе. К себе настоящей.
  Поиск пути. Обыкновенный поиск пути. От себя к себе. Из собственного дома по собственной дороге к собственной душе.
  Да, пришлось преодолевать разные препятствия и собственные страхи. Но так всегда и бывает в жизни, если делать все правильно. Завершение - выход на широкую дорогу.
  У этой дороги: во-первых, одно движение и оно правое, во-вторых, движение это для меня возможно лишь обособленно - не со всеми в толчее и тесноте, а в-третьих, вместе с ребенком. Здесь надо бы уточнить.
  Ребенок - это мое(и) рождающиеся или задуманные произведения или - буквально - ребенок? Как ни странно, но такая вероятность теперь мной вполне допускается, потому что, рассуждая о резервах человеческого и собственного организма, я очень захотела не просто выздороветь, помолодеть, но и... родить ребенка, может быть, сына!
  Сон не просто замечательный и директивный. Он - пророческий. Я восхищена грандиозностью его последовательного, образного и указующего ответа. Теперь бы постараться соответствовать ему в жизни!
  Кстати, интересно, а что такое Маньерка?
  Похожее слово есть у Брокгауза и Ефрона. Но там - "Манерка - походный металли-ческий сосуд для воды у солдат, прикрепляется к ранцу". Манерка, конечно, не моя МАНЬЕРКА. А что? Даже нравится. Поставлю для себя в один рад с АБРАКАДАБРОЙ и ОКСЮМОРОНОМ.
  
  СОН
  ГАРПИЯ
  
  Родной город. Иду по знакомой улице. Навалилась усталость. У странного дощатого заборчика присаживаюсь, а потом укладываюсь, сверѓнувшись калачиком. Мимо идет мужчина. Показывает блок из 2-х банок майонеза. Оказывается, изоѓбрели новый майонез. Теперь он не сворачивается в горячей еде. Я хотела оторвать от бло-ка одну банку для себя, но он забрал все и ушел.
  За высокими кустами во дворах шла своя жизнь. Люди отдыхали вечером после работы: щелкали семечки на лавках, с неспешными разговорами играли в шахматы и шашки, ругаѓлись с соседями, копались в палисадниках. Обычная жизнь обычных обывателей маленьѓкого провинциального южного города. Поднялась и направилась к автобусной остановке.
  В руках у меня все-таки оказалась банка с майонезом. У самого края дороги, в кустах акации около поваленного бревна двое развели костер. Присела на противо-положный конец бревна и засмотрелась на огонь. Отчего-то сразу стали зябнуть ру-ки, и я протянула их поближе к пламени. Мне, молча, подали миску аппетитно пах-нущего супа. Я поставила на середину бревна банку с майонезом. И мы все так же - без единого слова - приступили к трапезе. Горячая еда оказаѓлась кстати. Желудок тут же дал понять, что давно ждал чего-то подобного. Даже зажмуѓрилась от острого чувства удовольствия.
  - Я вот тоже никогда не мог почувствовать удовольствия от еды, пока не ушел из дома, - тихо произнес мужчина, не глядя на меня.
  Я просто улыбнулась в ответ. Он кивнул голоѓвой и зачерпнул своей ложкой густого белого майонеза. Девочка молчала, но глаза ее странно блестели - то ли от огня, то ли от непонятного мне невысказанного вопроса.
  Мужчиѓна принялся рассказывать об их путешествиях-скитаниях: в Питере лю-ди доѓбрее и щедрее, чем в Москве, есть братство бродяг-бомжей, которые вообще-то падки на моѓлодые грудки девчонок-подростков, но его дочку не тронули. У меня мелькнула догадка, что он, наверное, очень хочет так думать. Девчонка молчала, не подтверждая и не опровергая эту догадку. За то немногое время, что я сидела у кост-ра, мужчина рассказал мне об обычаѓях и своеобразном кодексе чести бродяжьего лю-да.
  Почему-то захотелось написать о его дочеѓри. Это будет история о маленькой бродяжке. И возникнет сама собой, стоит мне только подѓнести ручку к бумаге. Я, правда, слишком мало узнала, к тому же, так и не услышала ее голоса. Но странная уверенность в том, что это совсем неважно, овладела сознаниѓем. Это казалось пустя-ком по сравнению с ее горящим глубоким взглядом зеленых глаз - слишком скорых для невинной девушки, расчетливых движений рук, медлительных поз уверенного в себе тела.
  Гарпия!
  Моя история будет называться "Гарпия". Я успела лишь подумать, что надо будет, проснувшись, уточнить в словаре, кто же такая Гарпия? Легко сложились первые строчки:
   "Жало проснулось неожиданно. Внезапно она почувствовала странное непре-одолиѓмое желание. Необъяснимая сила развивалась внутри. И уже эта сила, а не она сама рукоѓводила мыслями и поступками.
  Это было пугающе страшное, незнакомое ощущение. И она попробовала удрать. От него и от себя. Однажды, выйдя из дома, словно сбеѓжала от себя и непонятным образом очутилась на вокзале. Замелькали вагоны, поезда, города.
  Ощущение жала переделывало ее изнутри. Нарождающаяся женщина пугающе болеѓла растущей грудью, неприятной растительностью подмышками и ураганным интересом к мужчинам".
  Причем тут майонез? Не успела я ответить себе на этот вопрос, как стемнело. Из ярко освещенного магазина послышалась громкая музыка. На остановке люди спо-койно ждали троллейбус. Я побрела мимо магазина. За ним должен был стоять 5-этажный кирпичный дом - старое заводское общежитие. Но дома на привычном месте не оказалось, вернее, там оказалась стройка.
  
  Послесоние
  
  Гарпии - девушки из греческой мифологии. Обычно это три сестры. С их родите-лями все туманно: они или дочери морского божества Тавманта и океаниды Электры, или Озомены, или Тифона, или Борея. В конце концов, у них могла быть одна мамашка и три папашки. Одно несомненно - сторожили Тартар. Миф не поскупился на краски для девушек. Их подозревали в злобных похищениях детей - интересно, для чего? - и человеческих душ - с этим понятнее. Наводили ужас: налетали внезапно и исчезали бы-стрее ветра. Тело имели человеческое, но с крыльями, а голову птичью. В мифе об ар-гонавтах их считали еще и гетерами. Короче, дрянные бабенки.
  По одной версии, место прописки - Строфадские острова в Эгейском море. Но Вергилий поместил их в Аид. Стало быть, считал вечными. С ним не все соглашались. Некоторые считали, что они погибли. Правда, Гесиод, Антимах и Аполлоний верили, что проныры не погибли, а скрылись в гроте на горе Дикте на Крите. Акусилай вообще считал, что они сторожат яблоки, а Эпименид приравнивал к Гесперидам.
  Сегодняшние исследователи настаивают на том, что корень проблемы - в названии. Греческое "хватаю" или "похищаю" - тождественно "гарпии". Для нее отнять еду или унести человека - одно и то же. Хотя, когда-то, говорят, они были настоящими кра-сивыми и добрыми женщинами.
  Что уж там случилось? Почему дамочки преобразились? Есть у меня, конечно, предположение, что встретив "принца", они так его "не поделили", что остаться людьми уже не было ни малейшего шанса. Впрочем, не настаиваю - давно не перечитывала.
  Однако, все равно, все видели их по-разному. Сходились в одном. Красотки, со-хранив все женское обаяние, ревностно охраняли спокойствие подземного царства, обожали грозы, ураганы и вообще были неравнодушны к катаклизмам. Все, к чему при-касались их "нежные" ручки, начинало нестерпимо вонять. Урезонить девушек могли только медные духовые инструменты. Заслышав звук какой-нибудь трубы, Гарпии ис-парялись, как ведьмы на рассвете.
  
  Моя девочка все это, если и имеет, то в самом зародыше. Но уверена, потенциал в ней не детский. Под чутким руководством его можно так развить, что добраться до Строфадских островов будет, как "два пальца...". Нам ли бояться трудностей?
  
  СОН
  
  Перед этим сном требуется пояснение. 10 лет в одной московской антрепризе шел спектакль "Кто последний за любовью?" по моей пьесе "Где тот большак на перекрестке". И вот проект закрывается. Сон приснился после последнего представления. Многое по-трясло на том спектакле. Я смотрела на происходящее, как на что-то совершенно чужое, ко мне почти не имеющее отношения. Но публика воспринимала действие дивно - смея-лась, хлюпала носом, стыдливо утирая слезу, и ... - самое невероятное - устроила овацию под финал.
  По окончанию представления меня пригласили на сцену, где публично признались, что десять лет исполнители играли не совсем то, а иногда и вообще не то, что было напи-сано мной. Сказать, что это было неожиданно - ничего не сказать! От потрясения мне да-же не было страшно под софитами. Зал поднялся и аплодировал стоя - долго и настойчи-во. Приветствовали не меня - артистов. Но без моей - даже почти до неузнаваемости ис-кореженной - истории все равно ничего бы не было. Но сейчас это было не важно. Зрители словно ожидали, что артисты или еще раз повторят представление, или продюсер объявит, что закрытие проекта - обычный рекламный ход.
  Потом подходили ко мне в фойе и взволновано спрашивали, почему спектакль больше не будет играться? Несколько женщин, утирая глаза, рассказали, что они - фанат-ки спектакля, и старались не пропускать ни одного представления в Москве. Это сколько же их было за 10 лет? И что отзывалось в этих дамах на неординарный сюжет? А потом мужчина солидного и вполне интеллигентного вида пожал мне руку и признался, что года три назад после просмотра моей искалеченный пьесы выгнал взашей молодую любовницу и вернулся к жене.
  Это, как говорится, присказка - предлагаемое обстоятельство.
  
   Я стою около камина в огромной бело-розовой гостиной с мини-бассейном. Он тускло поблескивает напротив замысловатого камина. Нахожусь я в этой "незем-ной" красоте по приглашению Героини - бедной подруги хозяйки всего это велико-лепия. Все вокруг вызывает у меня удивление. С одной стороны понятно, что это ог-ромный загородный дом. С другой - не оставляет ощущение, что все обманка, и на самом деле - это современная большая квартира, изощренно стилизованная под виллу.
  Кроме нас, присутствуют Хозяин, его маленький сын и какой-то Гость, отды-хающий в другой комнате. Спустя несколько минут обычного разговора о погоде и биржевых сводках, Гость вышел к нам. Я поражена его сходством с главным испол-нителем в моей пьесе. Первая мысль: "Только бы он не узнал меня и не начал при-ставать с вопросом: "Не с себя ли я пишу свои пьесы?" Следом за ним появляется и сама Хозяйка. Я нервно оглядываюсь в поисках Подруги, пригласившей меня. Но присутствующие относятся ко мне вполне дружелюбно, и я успокаиваюсь.
  Погруженная в свои переживания, не сразу замечаю изменений в поведение Хо-зяина. Нет, он, по-прежнему, предельно вежлив и предупредителен, но в его тоне появились неприятные нотки высокомерия и властности. Он, конечно, пытается скрыть это за иронией, но что-то неуважительное и опасное все же прорывается во взгляде, жестах, недовольной и чрезмерно горделивой позе начальника с замашками тирана.
  И весь этот гремучий "пакет" он демонстративно обрушивает на Подругу. А она изо всех старается выглядеть на равных с этими "хозяевами жизни", не пони-мая, что против нее работают мелочи. Парадные юбка и блузка, более пристойные в ресторане или премьере оперы, яркие серьги с фальшивыми бриллиантами и круп-ные кольца, взятые напрокат и демонстрируемые при каждом удобном случае поло-жением рук. Кроме того, она говорит чуть громче и эмоциональнее, чем того требует тема разговора. И, что еще смешнее, старательно выговаривает сложные экономиче-ские термины, делая вид, что они для нее - обычный лексикон.
  Хозяин некоторое время снисходительно позволяет ей существовать в убежде-нии, что ее принимают за свою. Видимо, ему забавно наблюдать, как глупенькая простушка старается произвести впечатление. Но терпению пришел конец.
  Он произносит уничижительную фразу, понятную, всем присутствующим, кро-ме Героини, и шутливо бросает ей: "Умри"! Одновременно, как бы прицеливается в сердце рукой и изображая пистолет. Он спускает воображаемый курок и резко вскрикивает: "Пах!"
  Героиня удивленно смотрит на Хозяина, но в следующее мгновение резко дер-гается, как от настоящей пули, и падает навзничь, словно подкошенная. Мужчины громко смеются удачной шутке и артистичной реакции поднадоевшей гостьи.
  - Вставай, - уже не утруждая себя политесом, советует Хозяин, - пол мрамор-ный, холодный - застудишься.
  Но Героиня лежит без движения. Мужчинам уже неприятно. Шутка, конечно, хороша, но не стоит переигрывать. Они наклоняются над неподвижной фигурой женщины и в ужасе замирают. На белой блузке в области груди проступает и увели-чивается кровавое пятно. Молча, Хозяин и его Гость приподнимают безвольное тело Героини. На ее спине - тоже пятно. Рана сквозная. На мраморный розовый пол ка-пают, разбиваясь, алые капли.
  - Этого не может быть, - побелевшими губами шепчет Хозяин. - Ты же видел, - он заглядывает в глаза Гостю. Но тот отводит взгляд.
  И тогда Хозяин трясущимися руками распахивает блузку. Чуть выше бледного девичьего соска - круглая маленькая ранка.
  - Что ты сделала, сумасшедшая!? - Хозяин отчаянно трясет Героиню.
  - Она, кажется, не дышит, - шепчет ему в ухо Гость, и прямо на пятно на полу бросает что-то вроде шелковой накидки с кресла.
  Они бережно опускают на нее неподвижное тело и пытаются сделать искусст-венный массаж сердца. Сменяя друг друга, неловко давят на грудную клетку. Сна-чала осторожно, а потом и наотмашь бьют по щекам и ругаются. С их лиц градом струится пот.
  Героиня судорожно всхлипывает и начинает дышать - рвано, будто захлебыва-ясь воздухом. Глаза ее, по-прежнему, закрыты. В ранке на груди ритмично пузырит-ся кровь.
  Мужики вытирают окровавленные руки о свои дорогие смокинги, бросаются к столику с напитками и стаканами пьют водку. Похоже, они даже не понимают, что хлещут алкоголь, как воду. А Героиня тем временем пытается доползти до дивана с высокими резными ножками.
  - Смотри, - Друг тычет в плечо Хозяина пустым стаканом, - куда это она?
  - Кошка, - шепчет потрясенный Хозяин. - Кошки так прячутся перед смертью. Подальше от людей.
  Они бросаются в женщине и поднимают ее на руки, вглядываясь в смертельно белое и неподвижное, как маска, лицо. Она еще дышит - судорожно и шумно.
  Кто-то позвонил в "скорую" и полицию. Может быть, кто-то из них, может, я или Хозяйка? Прибывший наряд исследовал всю комнату. Но ни пули, ни хоть ка-кого-то следа от выстрела так и не обнаружили.
  В машине реанимации врачи колдуют над телом Героини. Особое удивление вызвала ее рана - слишком маленькая для пули, и слишком разрушительная для дроби. Тем более, что дробь даже по определению не могла выйти навылет.
  Рентген показал, что верхняя доля сердца - в самом жизненно-важном участке пробита. По всем медицинским показателям такая рана - неизбежная смерть. Но, опровергая все законы, сердце продолжает биться.
  Героиня лежит в палате, вся опутанная проводами и капельницами. Мерно по-трескивают приборы, выдавая разные цветные показатели и непонятные парамет-ры на многочисленных дисплеях.
  Хозяин и Гость с ужасом наблюдают за распростертой на кровати женщиной. Изменения, которые происходят с ней, поистине пугающие. Ее пышные каштановые волосы на глазах седеют по всей длине. Кожа на руках вздувается над синими вена-ми, покрывается морщинами и коричневыми старческими пятнами. Лоб прорезают глубокие поперечные морщины, словно оборванный санный след. Носогубные складки ввалились, а вокруг глаз, как на картине торопливого художника, прояви-лась густая сетка.
  Одно поразительно - с ее вызывающим ярко-красным маникюром ничего не случилось. Ногти выглядят так, словно их только что обработали в элитном салоне.
  Хозяин совсем не похож на себя. Ничего не осталось от уверенного мужчины с преувеличенным чувством собственного достоинства и правом определять чужие судьбы по своему хотению. Он явно потрясен. И не только случившимся. Что-то по-хожее на раскаяние или прозрение заставляет его, практически, исповедоваться Гос-тю.
  Он догадывался, что Героиня влюблена. Замечал иногда мимолетные взгляды. Одно время это забавляло. И, что уж обманываться, он ждал продолжения, заранее предвкушая, как изощренно "огорчит" ее. Но Героиня никак себя не проявляла. И он даже оскорбился, хотя повода не было. Потому, наверное, инстинктивно, в ответ, на свои собственные фантазии, всегда старался унизить ее. А она - простодушная - этого или не понимала, или, надо признать, просто...
  Неужели жалела его? Иногда - после особенно "удачных шуток" - она смотрела на него таким извиняющимися глазами, что он внутренне потешался: "Надо же, се-рая мышка, а туда же - в любовь"!
  Так это она его извиняла? За черствость, жестокость! Она! Его! Теперь он точ-но знает - любила. Он сам давно забыл, что такое любовь. Да и знал ли вообще? Его жизнь проходила в погоне за золотым тельцом и смрадным запахом успеха.
  А ей было дано - любить! Но, чтобы так, я сказал: "Умри!" И она не только го-това была умереть: без позы, картинного изображения мук и упреков, а просто при-няла воображаемую пулю, как настоящую, и умерла.
  - Господи! - Друг сжал кулаки. - Если бы меня так полюбил... ну, хоть кто-нибудь... хоть собака какая-нибудь подзаборная... Я бы... я... бы... - Он зарыдал мучительно и беспомощно.
  Хозяин откинул простынь с Героини. Перед ним на кровати лежало хрупкое девичье тело. Старость, овладевшая уже лицом, его еще не коснулась. Маленькая грудь быстро покрылась пупырышками от холода. От локтя к ладони на тонкой ру-ке рывками пробивалась, словно меняющая русло река, синяя вена. Он наклонился над ней:
  - Девочка, милая, нет... не надо. Прости меня, дурака. Прости. Не умирай. Только не умирай! Я - дрянь! Дерьмо! Не знаю, что ты видела во мне? Но я не стою того, чтобы из-за меня умирали. Очнись! Живи! Пожалуйста! Еще встретишь того, кто будет достоин тебя. Достоин твоей любви! Ты подаришь ее настоящему человеку - доброму, благородному. - Он не замечал, как слезы льются из его глаз. - Господи! Боженька! Если ты, действительно есть, спаси ее... Какая женщина была рядом, а я... - Он бережно целовал пульсирующую жилку на ее руке. - Жизнь прошла... Ни-чего не понял... Не заметил...
  Друг легко толкнул его в бок. К их изумлению с Героиней начали происходить новые изменения. Локоны возвращали свой обычный цвет, кожа на ладонях разгла-дилась, исчезли морщины на лице, на щеках появился румянец. Она глубоко зады-шала сама - легко и свободно, как во сне.
  Мужчины осторожно отлепили пластырь на груди и... не обнаружили ни раны, ни даже следа от нее. Несколько мгновений они, потрясенные, неподвижно стояли над обнаженным телом, а потом начали снимать присоски с электродами, отсоеди-нять капельницы и провода.
  - Пусть поспит, - пошептали они в унисон и, не сговариваясь, пожелали, чтобы ей приснился принц. Настоящий.
  Легкая простынка прикрыла обнаженное тело.
  По коридору мужчины шли молча, думая каждый о своем. Если бы они могли посмотреть на себя в это время в зеркало, то увидели бы, что стали совершенно се-дыми. А вдоль их лбов - как санный след - прорезались морщины.
  
  Послесоние
  
  Да уж, как сказали бы "мы с Петром Иванычем" по меткому выражению классика. Помню в детстве, я часто представляла себя или тяжело больной, или умирающей. Чего в этом было больше - желания не ходить в школу, бесстрашия молодого неопытного созна-ния или... Даже не хочу углубляться в такую даль. Только на этот - из детства идущий "полет" фантазии - наслаивается вся прожитая жизнь. Очень похоже на желание посмот-реть, как плачут обидчики, когда жертва умрла.
  Мне нужно было отмщение, сатисфакция... Не захочешь - вспомнишь трагические переживания Чехова на премьере "Чайки"? Вот сон и показал, чем на самом деле был для меня этот спектакль? Медленным, бесчеловечным и сознательным убийством. Простыми словами и действиями оно совершалось обыкновенными безразличными людьми. Жаль только, что наказать их за сотворенное, можно только личной болью. Не сединой и мор-щинами они должны были быть наказаны, а мраморными хижинами с бассейнами и каминами - огромными, пустыми, холодными и безлюдными.
  Впрочем, должна отметить очень важное обстоятельство. Странно, что даже во сне, то есть, в воображении, где можно дать волю любой, самой изощренной фантазии, - у ме-ня не поднялась рука, чтобы убить этих хозяйчиков жизни. И, видимо, сюжет вообще к спектаклю и к моим переживаниям о нем, имел лишь касательное отношение. Это, как в "Хористке" Чехова. Та начала плакать в поезде по конкретному поводу, постепенно вспо-миная и все остальные несправедливости, чтобы отрыдать их в один заход.
  Спектакль стал просто поводом, спусковым щелчком, последней каплей в чаше горьких и несправедливых обид. Обид, когда в ответ на любовь - я получала пулю.
  Пронзительная догадка посетила меня в процессе записывания сна. И она требует изучения или, как минимум, проверки.
  Может, я - аутист? Или его подвид? Неявный, адаптированный? Если это правда, то тогда почти все сходится. Моя месть - смешная и беспомощная борьба с какой-то посто-янной и беспросветной ненужностью. Ее истоки - в раннем детстве, когда я наивно и чуть ли не маниакально хотела быть, как все, чтобы... А чтобы, что?
  Сколько слез, бессонных ночей, прочитанных книг... Только ответа-то все нет, как и не было. Какие-то натужные, зряшные и бессмысленные усилия. Как бы мне тональность, что ли поменять. Или настройки. И принять себя, как должное, спокойно и трезво. Если ты - красный, сколько не перекрашивайся, все равно - красным и останешься. И всем это понятно. И природным блондинкам, и, что называется, всем остальным блондинкам.
  Можно, конечно, добавить, а "какая могла быть счастливая жизнь", - не помню, кто конкретно так красиво тосковал. Но, сдается мне, что и тут не обошлось без Антона Пав-ловича. Впрочем, не важно. Кажется, пока только кажется, но с каждым днем - я уверена - мне моя краснота будет нравиться все больше и больше. Ведь мужики - хоть и порядоч-ными негодяями оказались, да только себя-то посчитали все же недостойными.
  Принца я, конечно, не жду. Во-первых, годы уже не нежные. И потом - их все равно на всех не хватает. К тому же, не всякий принц - принц. Для них-то нет никакой проверки, как горошины для настоящих принцесс. А вот короля, наверное, встретить не отказалась бы. Хотя, что мне делать - в моей-то жизни - с королем? Ему - то камзол подай, то карету к парадному входу вызови, то корону почисти, чтобы не позолотой отсвечивала, а блеск настоящий являла подданным.
  Да и сама я давно уже по-королевски только с компьютером общаюсь. Как не то что-нибудь нажму... Прямо анекдот из моей далекой юности про еврея, которого спросили: "Нужна ли ему Волга?" После недолгого раздумья, он ответил: "На что мне все эти бере-га, пристани и баржи ". Как говорится, "кому щи жидки, кому - жемчуга мелки". Кто про машину "волга". А кто глобальнее - реками да морями, как нынешние "хозяйчики" жизни, - мыслят. Забывая, что "и это пройдет", как всегда бывает с "калифами на час".
  
  СОН-а
  
  Меня пригласили в гости. Как обычно, все веселятся, а за маленьким ребенком присмотреть некому. В таких случаях гости для меня значения не имеют. Иду к ма-лышу. Со всех сторон слышу шепот: "Это ребенок президента". Мне хочется ругать-ся нехорошими словами. Это что, повод им не заниматься? Малыш - не важно, чей он? - обыкновенное дитя. И у него самые обыкновенные запросы - покушать, на-питься, быть искупанным и переодетым.
  Распеленовываю плачущий сверток. Так и есть - пора менять подгузник. Ку-паю его в маленькой ванночке и одеваю. Кроха успокаивается и засыпает в моих ру-ках. Я даже не замечаю слез умиления президента, который сидит в одиночестве по-одаль в темном углу под зеленым абажуром.
  Случайно замечаю его взгляд полный боли и страдания. Сердце сжимается от понимания того, что он даже не может подойти к этому ребенку, не то, что назвать своим сыном - закон запрещает.
  
  Послесоние
  
  Не успела я погоревать по этому поводу, как тут же тут же пришел новый сон - ва-риация предыдущего. Но уже в виде полноценного сюжета. В качестве совета могу себе сказать, что надо прекращать обращать внимание на "желтую прессу", муссирующую "но-вости" о детях Путина. Не в меру восприимчивой оказалась.
  
  СОН-б
  СЛАБАЯ
  
  Прелестный теплый осенний день. На разморенной деревенской улице проха-живается народ. Внезапно раздается дикий детский крик, на который все оглядыва-ются. Никто еще ничего не понял, кроме одной Женщины. Она бросается наперерез - спасать ребенка от бешеного пса. Внезапно вместо пса оказывается инопланетянин. У всех ступор. Женщина с невероятной неженской - не человеческой силой - изгоня-ет чудовище. Она прижимает к себе плачущего испуганного ребенка и уносит домой. Войдя в комнату, не раздеваясь, она опускается на кровать и мгновенно засыпает, крепко прижимая малыша.
  Отец ребенка, потрясенный случившимся сидит на кухне вместе со взрослой дочерью Женщины. Они не в состоянии даже разговаривать, и засыпают, обнявшись прямо за столом. Запищала сигнализация, и Отец проснулся. Осторожно, чтобы не разбудить, отводит Дочь в спальню. Прикрыв дверь, он тихонько подходит к спящей Женщине. В окно светит фонарь. Женщина выглядит совершенно счастливой.
  Отец присаживается на краешек кровати, осторожно гладит ее и ребенка. Сле-зы текут по его щекам. Он смотрит на хрупкую тоненькую Женщину и пытается понять, как ей хватило сил противостоять злу, которое ввело в каталепсию всю ули-цу, включая и его самого?
  Почему она - совершенно посторонняя, действительно, рискуя собой, смогла противостоять кошмару? Что ею руководило? Зачем так поступила? Он пытается честно ответить себе на вопрос, что бы сделал он, если бы это был чужой ребенок? Ведь своего...
  Он же - предатель! Эта простая, откровенная в своей беспощадной наготе мысль пронзила насквозь. Сердце остановилось и дыхание прекратилось. Внезапно он понял, что хочет жить! Страх, что может погибнуть, спасая своего малыша, его и остановил. Все остальное - просто оправдание.
  Именно в этот момент Женщина отодвинулась на кровати, уступая движению ребенка. Кроха немного поерзал и успокоился. Женщина снова прижала маленькое тельце к себе. Отец заметил, что ей предельно неудобно лежать. Но улыбка, по-прежнему, светится на ее лице.
  Сердце Отца снова запустилось, и он с трудом сдержался, чтобы не вдохнуть глубоко и шумно. "Так вот как выглядит материнство"! Словно бесчисленными мо-лотками внутри головы запульсировала боль. Какой же это мощный инстинкт, что велит женщине, не рассуждая и не боясь, защищать детеныша. "Но он не ее дете-ныш?" - Сердце замерло снова. И тут он заметил то, что снова запустило его мотор. Женщина во сне закрывала руками оголившуюся спинку ребенка, чтобы тому не было холодно.
  А малыш доверчиво уткнулся носом в ее шею. Отец наклонился и услышал, что спящие дышат в одном ритме, как единое целое. Он даже не понял, что прокусил губу, пока не почувствовал, что по подбородку потекло что-то густое и теплое. Он уже знал, что убьет любого, за этих двоих. Будет защищать их до последнего вздоха...
  Потом, спустя много лет, чей-то липкий злой язык рассказал сыну, что Жен-щина - не его родная мать, а мачеха. Потрясенный юноша потребовал объяснений. И она спокойно в присутствии испуганного мужа, рассказала правду, как все случилось после смерти его настоящей матери. Отец не смог ничего произнести, как много лет назад, он снова спасовал.
  Парень страшно возмущен. Почему чужие люди ему открыли глаза на правду? Смириться с этим - выше его сил. Он не выбирает выражения, бросая в лицо Жен-щины обидные слова. Отец почувствовал, что, как и той ночью, у него остановилось сердце и пропало дыхание.
  Женщина с совершенно белым, но спокойным лицом улыбнулась и сказала: "Это не твои слова, сыночка". Юноша в ответ расхохотался. Она вздрогнула всем телом и, недоуменно глядя ему в глаза, как-то осторожно, словно боясь кого-то не-вольно задеть, неловко пошла к своей комнате.
  Отец, как расколдованный соляной столб, стал что-то говорить сыну, пеняя на несправедливые и гнусные слова, а потом внезапно сорвался с места и побежал, уда-ряясь об углы, следом за женой. Сын презрительно посмотрел ему вслед и направил-ся на выход. У двери он услышал срывающийся на хрип голос Отца, вызывающего "скорую помощь". Сын заглянул в комнату. Женщина лежала на полу с закрытыми глазами, широко раскинув руки. А Отец пытался делать ей искусственное дыхание.
  В больнице она лежала тоненькая, хрупкая, опутанная разноцветными трубка-ми и разными шнурами. Впервые она - всегда такая сильная - была совершенно беспомощна. Маленькое и сухонькое тело ее едва угадывалось под одеялом. Лицо было таким же неестественно белым, как и тогда, когда она услышала подлые наве-ты от сына, которого никогда не считала чужим. Огромные черные круги под гла-зами довершали страшную картину. Казалось, она впала в какой-то нездешний страшный сон.
  - Мы сделали все, теперь зовите ее, - сказал на выходе из палаты врач.
  Отец осторожно погладил тонкую руку, боясь задеть многочисленные трубки-катетеры. Впервые он подумал о том, что сына не случайно хотело забрать чудовище еще в детстве.
  
  Послесоние
  
  Какое может быть послесоние? Да, никакого. Просто - сюжет. Страшненький.
  
  СОН
  ЗОЛУШКА НАОБОРОТ
  
  Я - придворный писарь, и в этом качестве должна принять участие в грандиоз-ном празднике. В нашем королевстве решили сыграть в либеральную игру: позво-лить проскочить любому подданному наверх по карьерной лестнице - на лифте. И верх у нас не простой - место рядом с Принцем.
  Принц устраивает смотрины потенциальным Золушкам. Предлагается участие в конкурсе: "Пойти туда, не зная, куда, и принести то, не зная что". В зале полно на-рода - дамы с кавалерами, кабинет министров, музыканты, претендентки. Танцмей-стер от нетерпения шаркает ножкой по блестящему паркету. На удивление все де-вушки достойны: умны, красивы, образованы.
  Но мне не доставляет труда вычислить среди них ту, которая уже давно любит Принца. Об этой настоящей Золушке знает почти весь двор. Но наследник слишком упрям, и не хочет никаких сказочных повторений. Он хорошо знает девушку и увле-чен ею. Только на повестке дня история про "проверку чувств". К тому же, Золушка - простолюдинка. А он не хочет ссориться с папой, даже отстаивая свою любовь. Ко-гда есть конкурс - все вроде бы честно. Его любимой станет или равная, или побе-дившая. Он даже убедил Золушку, что, когда она выиграет и они поженятся, то ни у кого не будет поводов для возмущения.
  Золушка сначала принимает это, как единственное условие, которое надо вы-полнить, чтобы быть вместе с любимым. Она так любит Принца, что уверена - легко пройдет все испытания. Тем более, что у нее есть верный друг - Серый волк. Он обещает ей помочь. Но Золушка сначала отказывается. У всех девушек должны быть равные условия, иначе это несправедливо. Но ее соперницы разные. Есть девушки, как она, бедные. Но большинство вступает в конкурс, имея свиту.
  Богатые постоянно подтрунивают над Золушкой - у нее нет слуг, которые сле-дуют за своей госпожой. Но девушка привыкла к насмешкам и не реагирует на них. Бедные конкурсантки, несмотря на привычку к тяжелой и безрадостной жизни, вы-бывают первыми. Условия борьбы оказались такими сложными, что в одиночку с ними трудно справиться.
  Волк старается не показываться. Его никто не видит, потому он тайно следует за кортежем и помогает Золушке советами. А выходит "из тени" только глубокой ночью, когда героиня делится с ним едой и водой - все пополам. Он ведь бежит сле-дом и не имеет возможности охотиться.
  В первом испытании претендентки преодолевают горящее поле и лес. Понятно, что слуги сбивают огонь перед своими госпожами. А Золушка по совету Волка про-сто намочила плащ и преодолела препятствие. В лесу же спряталась в медвежьей берлоге и дождалась, пока огонь прогорит над ней.
  Далее всех ждет горная река с высоким водопадом. Перед этим испытанием Волк посоветовал окунуться в ледяную чашу горного водопада, чтобы привыкнуть к холоду. Золушка простодушно предложила девушкам последовать за ней. Но все отказались - слишком студеная вода. Золушка, зажмурившись, бросилась в ледяную чашу. В первый момент, ей показалось, что на этом для нее все испытания закончи-лись, и белого света она уже не увидит. Но Волк незаметно поднырнул и вытолкнул ее на берег. Вокруг все смеялись - уж больно комично она выглядела, как мокрая курица. Но девушка не обратила внимания на веселье.
  Она усвоила, может быть, главное правило жизни - нельзя давать страху брать над собой верх. И мысленно благодарила Волка за своевременный совет. Потом, ко-гда всем предстоит пройти страшные пороги несущейся горной речки, Золушка без-боязненно встанет на плот и преодолеет первой водную преграду.
  Перед последним испытанием объявляется обязательное условие: задание мож-но выполнить только вдвоем, но при этом один погибнет. Предлагается страшный выбор: или бой вместе со слугой против невидимого воина, или бой против своего слуги. Сражение не на жизнь - на смерть.
  Все - и девушки, и слуги, и организаторы - в ужасе. Ясно, что никого отсюда живыми не выпустят, если условия не будут соблюдены. По сути - предлагается са-моубийство.
  Оставшиеся слуги обреченно учат своих хозяек приемам боя, а на самом деле, показывают, как надо их убивать. Некоторые лакеи давно сбежали. Их госпожи это-му даже рады. Они уже поняли, что не стоит замужество с Принцем человеческой - пусть и холопской - жизни. Девушки уверены, что к конкурсу их не допустят. Готовя репортаж, я явственно ощущаю в воздухе запах смерти.
  Золушка ночью приходит к Волку и объявляет ему, что они возвращаются. Она не открывает ему правды. Но Волк сам уже все узнал, подслушав разговоры сбе-жавших слуг. Он обещает Золушке, что на последнем испытании им ничего не гро-зит. Он просто превратится в человека, но Золушка не должна опасаться - это будет лишь тень человека. Сам Волк не погибнет, пострадает только его тень.
  Внимательно наблюдаю за оставшимися претендентками. Это уже совсем дру-гие девушки. Испытания сделали их жестче, но и сердечнее, смелее и... честнее. Они уже забыли и придворный этикет, и свое чванливое высокомерие. Приключения всех нас настолько сблизили, что уже никто не разбирает - госпожа или слуга - все стали одной большой семьей.
  Золушка тоже изменилась. Как королевскому "корреспонденту", мне удается отследить то, что другим незаметно - отношения Золушки и Волка. Любовь девушки к Принцу постепенно угасала, а теплые чувства к Волку, наоборот, разгорались.
  Именно поэтому Золушка долго не соглашается - ведь это обман и несправед-ливость по отношению к другим. Волк настаивает, ведь на кону - любовь. Золушка все-таки отвергает его предложение. Любовь - даже самая великая - не стоит жизни любого живого существа. Завтра они просто отправятся домой.
  Утром глашатай объявляет особое условие последнего испытания. Никто не готов к тому, что организаторы будут так подлы и вероломны. Они не оставляют де-вушкам выбора. Те, кто дошел до последнего конкурса не смогут от него отказаться. Выйти из испытаний можно только ценой собственной жизни. Но Золушка понимает, что это еще не все. И претенденток наверняка еще чем-нибудь "удивят".
  Никто не знал, что король - отец Принца - договорился с правителем "Пойди туда...." о дани. Король откупается от войны, которую ему собирается объявить правитель "Пойди туда.... ", самыми лучшими девушками. Одну из них - так и быть - отпустят. А остальные останутся, как военная добыча. Именно поэтому придумана история с женитьбой Принца.
  Мне это условие было заранее известно. Это входило в мое задание: не только писать репортажи с "места событий", но и проследить за точным выполнением ко-ролевских договоренностей. Омерзительное задание. Я только не знала о последнем ужасном конкурсе. И потому сообщение об изменении условий последнего испытания меня, как и претенденток, повергло в шок. Жалко всех девушек.
  В момент объявления тайного - даже для посвященных - условия с моих глаз слетела пелена. Все стало понятно. Только где-то внутри шевельнулся беспомощный вопрос: "А сам Принц про это знал?" Я поняла, что мы погибнем, если не от "Пойди туда...", то по любой другой причине. Мы жертвы и свидетели. И мы на войне. Не может благоденствовать государство, которое расплачивается за спокойствие знати любовью своих лучших женщин. Презренна такая страна. И достойна поражения.
  
  Правитель "Пойди туда..." внимательно рассматривает претенденток. Он явно доволен - хорошую дань прислал ему Король. Война пока подождет. Он оставит себе всех - незачем портить такой хороший товар. Ведь уже понятно, что девушки не ста-нут бороться против собственных слуг. И тогда он дарует свою "милость": объявля-ет, что на бой может выйти только одна.
  Лицемерие монарха беспредельно. Он "милосердно" обещает при победе кон-курсантки - жизнь и возвращение домой для всех. Но, если претендентка погибнет, девушки будут объявлены пленными и останутся в его власти. Он хорошо знает, что его невидимого воина победить нельзя.
  Золушка, не раздумывая, мгновенно выбегает вперед, пока никто другой не решился на смертоубийство. Девушки плачут. Но не потому, что Золушка может по-бедить и стать невестой Принца. А потому, что она, наверняка, погибнет, пытаясь всех спасти.
  Правитель вынужден согласиться на бой между Золушкой и Волком. Если по-бедит Золушка - все вернутся домой. Если победит Волк - падет страшное проклятие и он, наконец, превратится обратно в человека. В отличие от всех, правитель знает о заклятье. Он сам наложил его на Волка. Тот в своей прошлой жизни был единствен-ным человеком, который не боялся с ним спорить.
  Я вижу, в каком состоянии Золушка. Даже не представляю, чего ей стоило ре-шиться на бой? Принца она уже забыла. Внезапно мне пришло, как откровение: Зо-лушка мечтает о смерти. Волк это тоже понимает. Он давно по-настоящему любит ее. А она только теперь осознала, что должна убить любимого, чтобы спасти чужих. Волк снова напоминает ей, что биться будет его тень. Но Золушка сомневается, она уже догадывается, что он - заколдованный человек.
  Волк, конечно, обманул Золушку. Для него этот бой - вызов. Он будет сражать-ся не только за любимую и несчастных девушек, но и за себя. Биться до последнего. Ему ни до кого нет дела, он устал бегать в волчьей шкуре. И уверенность в том, что этот бой - последний, и ему суждено погибнуть, ничего не меняет.
  Как хорошо, что никто ничего не знал. Да, он любит Золушку и не позволит не-наглядной почувствовать себя убийцей. Именно поэтому напорется на свою рапиру и погибнет как человек - за любимую!
  Наутро они вышли на бой. Сражение было страшным - долгим и тяжелым. Волк старался сделать все, чтобы победа Золушки выглядела убедительно. Ему пришлось изловчиться, чтобы никто не понял, что последний удар он нанес себе сам.
  Золушка впервые видит человеческое лицо Волка. Его голубые глаза, светло-русые спутанные волосы, высокий крутой лоб в бисеринках пота. В этот миг, когда он из последних сил шепотом попросил у нее прощения за то, что вынудил принять вызов, Золушка поняла все.
  Не нужен ей никакой Принц. Она боролась не с тенью. От ее руки пал настоя-щий любимый. Теперь - после всего - жить ей совершенно незачем. Золушка прижи-мает к себе голову Волка, заглядывает в его глаза, просит прощения и обещает от-везти на родину, чтобы похоронить в родной земле.
  Правитель "Пойди туда..." так потрясен увиденным, что не узнает сам себя. Он великодушно отпускает всех. Обратно наша делегация едет быстро и печально. Де-вушки, как могут, пытаются утешить Золушку. Для нее запрягли самых быстрых лошадей. Но она словно ничего не видит и не слышит. Ее глаза смотрят на Волка так, словно хотят навсегда насмотреться. Это взгляд понятен всем: любовь к Волку закончится с последним дыханием Золушки.
  Принц со свитой вышли встречать победителей. Король радуется - не будет войны. Все девушки сказочным образом вернулись назад, а не остались в плену. Ко-ролю подают атрибуты власти, чтобы обручить Принца с избранницей.
  Теперь Золушка точно знает, что это такое - "...то, не зная, что". Это - верный, добрый, умный и сильный Волк. Девушки помогают Золушке надеть черный пла-ток. Она даже не посмотрела на Принца - вся ее любовь осталась там - на поле бра-ни, на которое послал ее когда-то желанный, чтобы проверить чувства.
  Процессия, не обращая внимания на растерянных Принца и Короля со свитой, медленно направляется к погосту. И чем ближе подходят они к печальному месту, тем меньше жизни остается в самой Золушке. А, когда дошли, оказалось - она тоже не дышит. Тогда завыли-запричитали девушки, упрашивая землю и небо вернуть влюбленных.
  Сжалились силы великие. Загремели громом и ударили молнией прямо в серд-ца погибших. И встал Волк, и поцеловал Золушку.
  
  Послесоние
  
  Проснулась под впечатлением. Совершенно готовый сюжет. Красивый. Сказочный.
  Прямо ЗОЛУШКА НАОБОРОТ. Надо только добавить несколько ярких снов Волка из его прежней жизни. Чтобы было понятно, почему его превратили в Волка. И вообще надо бы ему придумать биографию.
  Да не забыть вставить парочку эпизодов, когда он становится Человеком. Наверное, на рассвете до первых лучей солнца, когда все спят.
  А еще надо убрать "придворного писаря". Во сне его - в смысле мое - присутствие оправдано, а в сюжете - лишнее. Хотя, можно к этому персонажу "повесить" параллель-ную интригу. Например, некоторые претендентки, могут предлагать взятки за "пиар" или старательно "мозолят" глаз, чтобы попасть в кадр. Потом додумаю.
  
  И все-таки, Золушка мне кого-то напомнила. Не случайно этот сюжет возник. Как же хочется сказки в жизни, чтобы после испытаний - настоящих, не придуманных - добрые люди попросили небеса...
  Нет, надо брать себя в руки. Сказкой мне никого не вернуть. Одного хочется, чтобы теперь мама воссоединилась с папой.
  
  СОН
  МОЕ КИНО
  
  Мы с дочкой сидим у стены в левом ряду кинотеатра на заключительном вече-ре кинофестиваля. Вокруг - обычная тусовка. Киношники лицемерно хвалят друг друга, раздают призы, целуются, приторно, лукаво и лживо улыбаясь. Объявляется финальный сюрприз - просмотр фильма кинорежиссера-дебютанта. Ведущий обеща-ет необычное зрелище. Женщина (режиссер) сняла кино в непривычной манере - без сюжета, текста и музыки. После такого "многообещающего" сюрприза народ тороп-ливо потянулся к выходу. Ведущий и организаторы беспомощно и безуспешно пы-таются остановить уходящую публику. Зал почти опустел. Тогда оставшихся при-глашают занять более удобные места.
  Я думаю о том, что, если останется меньше 10 человек, то "кина не будет". Но организаторы ждут, когда публика рассядется. Мы пересаживаемся в центр, но за высоким столом, который остался на сцене, не видно экрана. Тогда мы уходим бли-же. Это тоже неудобно. Не будем же мы сидеть весь сеанс с задранными головами? Я возвращаюсь на прежнее место, а дочка остается.
  Фильм начинается веселым праздничным хороводом. В центре - девчушка в нарядном платьице, а вокруг нее - персонажи из разных сказок. Они поют ей по-здравительную песенку ко дню рождения. Танцы и всеобщее веселье держатся еще некоторые время. Внезапно картинка начинает ползти по периметру зала. Я в пол-ном недоумении, хоть кинозал и современный, но точно - не панорамный.
  Вдруг совершенно непонятным образом все зрители оказываются внутри фильма. Мы - в центре событий без всяких стерео очков. Начинается какая-то жуть. Сразу становится понятно, что девчушке предстоит пережить, может быть, самые страшные минуты жизни.
  Сказочные герои оборачиваются монстрами, при этом они нисколько не меня-ются внешне. Персонажи перестают сдерживать то, что долго копилось внутри, ко-гда про них просто читали и смотрели спектакли или фильмы. Их так "забодали" эти предыдущие "детишки", что они вываливают вековой негатив на несчастного ребенка.
  Мы - зрители - или должны в этом участвовать на их стороне, или будем им активно противостоять и спасать девчонку... Понимаю, что в этой бойне можно и не уцелеть. В зале вот-вот начнется настоящая рубка. У меня мелькает мысль, что с чем-то похожим я уже сталкивалась. Но сейчас не до художественных воспоминаний.
  Я принимаю единственное верное решение - "выйти из игры". Способ мне из-вестен, только непонятно, почему зрители просто не выходят из зала? Их же никто насильно не держит, или...
  Или в этом и есть фишка фильма? Ай да, режиссер, неужели она это специально придумала? Ну, конечно, специально. Хвала ей! Но я смотреть на это не стану. Финал мне и так ясен. Впрочем, конечно, девочка может и погибнуть. И, скорее все-го, она погибнет. Интересно, как поступят со зрителями, убитыми в процессе этого эксперимента? Утилизируют потом или...
  Пока народ определяется, я, пользуюсь своим "боковым" местоположением и легко отстраняюсь от происходящего. Знаю точно, пока я НЕ СМОТРЮ на экран - фильм меня не заденет.
  Откидываюсь на сиденье, закрываю глаза и начинаю фантазировать на тему необычного сюжета. Каков мог быть мой сценарий? Как можно воспользоваться ло-гикой такой прихотливо развивающейся истории? Вход уже есть, персонажи заявле-ны. Осталось придумать смысл, развитие и выход. Где-то на границе сознания бол-тается мысль о том, что надо успеть вытащить дочку из этого месива, но я не успе-ваю ее додумать.
  Размышления увлекают дальше, в новые варианты - один ужаснее другого. Тут и попытки разнообразного насилия в виде изъятия молодости, красоты, голоса, эмо-ций и девственности, и объявление торга, предмет которого так и не объявляется. Никаких звуков не слышно. Надо мной повисает пугающая тишина.
  Внезапно тело пронзает резкая боль, и я даже не могу определить, где она? Ко-нец?
  
  Послесоние
  
  В полусне чувствую присутствие кота. Мой родной котик залез на грудь. Но боль - подлинная боль - оказывается сильнее. И острые лапки - в настоящем - месят меня, как тесто.
  - Спасибо, солнышко, забери эту муку.
  Я знаю, что кота надолго не хватит. Так и есть. С финальным приступом боли он со-скакивает с меня, жалобно всхлипнув, и начинает ныть внизу - у кровати. Тут только до меня доходит, что болело сердце. Делаю несколько глубоких вдохов. Отпускает.
  
  Где же я встречалась с подобным сюжетом? Кажется, у Кортасера был рассказ о чем-то подобном. Там мужчина в зрительном зале пытался избежать пули, которую в него упорно посылал персонаж с экрана. Надо бы найти. Правду говорят о бродячих сюжетах. На то они и бродячие, чтобы бродить.
  Вот к чему могут привести компьютерные тесты на нападение. Сколько их ночью заполнила? И - главное, зачем? Вот и получила экстрим. Да еще...
  Быстро позвонила дочке. Она на работе. Слава Богу, а то мало ли что?
  
  Хороша неделька. Вчера - сон про НОВУЮ ЗОЛУШКУ. Но там хоть, действитель-но, сказка была. А сегодня... Впрочем, как возможный сюжет, вернее, прием, вполне сго-дится когда-нибудь.
  
  СОН
  ТВОЙ БОГ - ТВОЙ ГОЛОС.
  
  На концерте детского хора солирует мальчик. Его голос кажется неземным. Прослезившись, старик-ветеран после выступления отводит ребенка в сторону:
  - Есть люди - их немного, у которых судьба видна сразу. Они избавлены от со-мнений по поводу собственных способностей и мук из-за выбора жизненного пути. Ты еще маленький, чтобы понять самое важное.
  Запомни навсегда: ТВОЙ БОГ - ТВОЙ ГОЛОС. Он выведет тебя из любой бе-ды, предотвратит любую опасность. Ты будешь исцелять и спасать людей своим го-лосом. Он вознесет тебя до самых небес и сделает настоящим небожителем.
  Но знай, что для этого тебе придется пожертвовать многим: друзьями, близки-ми, любовью. Твоим подлинным счастьем станет только голос. И жертвы дадутся легко. Ведь впереди - великие победы. А это - ни с чем несравнимая жизнь. Если ты сохранишь свой голос, ты станешь властелином мира.
  - Дедушка, ты - волшебник?
  - Я... дедушка. Просто дедушка. И я никогда не слышал такого ангельского пе-ния.
  - А я - ангел? - Рассмеялся маленький Герой.
  Старик прищурил выцветшие глаза и погладил русую головку ребенка.
  - Беги, малыш, беги и помни, что я тебе сказал. Когда-нибудь это спасет мир.
  - Мой голос спасет мир? - Мальчик недоверчиво посмотрел на Старика.
  - Да, - дедушка стал серьезным и печальным, - наверное.
  Ребенок побежал к играющим в футбол мальчишкам. Старик грустно смотрел ему вслед: "Если ты, кроха, все запомнишь правильно, все запомнишь правиль-но..." Он отвернулся и пошел прочь. Согбенная фигура еще долго маячила на тро-туаре.
  
  Мальчик растет. Он учится в школе, потом поступает в музыкальное училище, а затем - в консерваторию. Его путь логичный и прямой, как стрела. Изредка он вспоминает старика, встреченного в детстве, и горделиво хвастается: "Передо мной открыты все дороги. Мой голос распахнет любую дверь".
  Только происходит неожиданное. На конкурсе в Большой театр его элементар-но "прокатывают". Он - явный лидер, никто лучше него, не смог справиться с за-данием-показом. Его актерский и певческий дар слишком ярки и бесспорны. Но председатель комиссии, забраковал его кандидатуру и, тем самым, закрыл дорогу в главный театр страны.
  Обескураженный и опустошенный, он сидит в сквере. Мимо него гордо выша-гивают бывшие соперники. Они победоносно язвят:
  - Сидишь, как ...
  - Тоже мне, ангел...
  - "Ворона каркнула во все воронье горло..."
  - А сыр-то... того...
  Он даже не в силах ответить им чем-то колким, достойным или просто остро-умным. К нему подсел толстый Дядька с бегающими масляными глазками.
  - Пролетел?
  Герой поднял голову, но не смог вынести взгляда и заплакал, как ребенок.
  - Ты сделаешь их. - Дядька выдохнул в него дорогой парфюм. - Мы уделаем их по самые помидоры. Ты сделаешь из этого театра томатную пасту. Хочешь? Хочешь отомстить?
  - Хочу. - Слезы мгновенно высохли, и резко заходили желваки. - Они должны... должны... - Он глотнул слишком много воздуха и зашелся в мучительном кашле.
  - Ну, и отлично. - Дядька снисходительно похлопал его по спине жирной потной ладонью. Кашель сразу прекратился. - Я тебе помогу. Хочешь?
  Маленькие глазки буравчиками впились в лицо. Было противно и странно. Но он заискивающе закивал головой в знак согласия, не в силах выдавить из себя хотя бы звук.
  - И ладненько. - Толстяк медленно провел рукой по его коленке. - Тогда - впе-ред! Только запомни: я для тебя - Хозяин! Что скажу - то и сделаешь! Как велю - так и поступишь. И тогда все они, - Дядька обвел площадь перед Большим театром своей жирной короткопалой рукой с большими кольцами на всех пальцах и властно сжал кулак. - Все буду вот где! Попляшут еще, недоумки! - Глаза его горели нехоро-шим огнем. - Хочешь? - Он вертел перед носом своими перстнями, - хочешь?
  - Хочу! Да...я ...
  - Ты не горячись, - лоснящееся лицо расплылось в довольной улыбке, - ты пре-доставь все мне. Главное - беспрекословное подчинение. И я посажу тебя на трон.
  Что-то нехорошее, опасное слышалось Певцу в этих слова: "Неужели мой голос ничего не может сам? Ведь он - ангельский!" - Но вслух он не успел ничего сказать.
  - Ты думаешь, что в этом мире талант без поддержки что-то может сделать сам? - Словно бы в ответ на не высказанный вопрос прошипел дядька. - Пора вырасти, молодой человек. Ты - не писатель, чтобы после смерти печатали твои книги, и не художник, на картинах которого заработают перекупщики. Ты человек мгновенья. Голос в стол не положишь. Это - не сейф в банке. Голос должны слышать люди. Только тогда ты можешь состояться. Есть лишь одна неувязочка.
  - Какая?
  - Сегодня мир требует сначала внести взнос. За голос.
  - Какой еще взнос? Это же мой собственный голос!
  - Да... - потянул Дядька и как-то даже жалостливо посмотрел на молодого че-ловека. - Именно взнос. Тем более за собственный голос и талант! Теперь такие пра-вила. Или принимаешь, или... ты - не талант. И взнос этот не простой. Если миру сумма покажется достаточной, то он что, называется, "выпишет пропуск" на вход и позволит зарабатывать талантом.
  И еще одно правило. Знай, пока кто-то не оценит и не "пропустит" твой ангель-ский голос, он никому не нужен. Люди такие тупые, что им обязательно нужен пас-тух, чтобы указать на пастбище с сочной травой. Ты все понял?
  Герой потрясен. Мысли путаются. Он, словно в полусне, пожимает потную ру-ку. Мгновенье, когда он хотел вырвать свою ладонь из цепких лап новоявленного хозяина, было упущено. Более того, какой-то неведомый восторг наполнил душу. Молодой человек даже не успел понять, что, практически, скрепил своим рукопожа-тием какой-то кабальный, опасный договор.
  На миг он увидел себя на вершине огромной, как скала, сцене, у подножия ко-торой шевелилась темной массой неисчислимая толпа поклонников.
  
  Перед внутренним взором калейдоскопом пронеслись картинки будущего. Как же потом - много-много раз - в горестном отчаянии позднего раскаяния - он будет вспоминать непроизвольный тошнотворный ком в горле. Это ощущение будет воз-вращаться к нему в ситуациях унизительных и неприятных. И, хотя он научится пе-реключаться на другую "тональность", это не поможет. Всегда будет маячить вос-поминание о сжатом кулаке хозяина.
  Перехватило дыхание, и стало больно глазам. Он зажмурился, словно от реак-ции на быстрое движение транспорта за окном. Но остановить это кино будущего не получилось. Пришлось заставить себя глубоко вдохнуть и открыть глаза.
  
  Он сразу оказался в этом будущем.
  Постепенно Дядька выполняет свои обещания и раскручивает Певца. Поклон-ницы сходят с ума, засыпая молодое дарование подарками: драгоценности, антиква-риат, дорогие машины... Уже через год его настойчиво зовут в Большой театр. При-глашает, что совсем смешно, тот самый председатель конкурса. Он приторно улыба-ется: "Какие мы были дураки, что такой талант не заметили". Словно, что-то изме-нилось в голосе Певца, или в его исполнении. Только хозяин всерьез эти предложе-ния даже не рассматривает. Мнение самого исполнителя его мало интересует.
  Однажды на даче у Дядьки Певец знакомится с девушкой. Она совсем не похо-жа на тех, которые окружают его в последнее время. Не сказать, что дурнушка. Нет. Но точно - не мечта поэта. Он заметил ее сразу по отстраненному взгляду и нежела-нию присоединяться к общему веселью. Неосознанно, пошел следом, и в самой глу-бине сада нашел ее плачущей в кустах сирени. Не просто жалость - сильнейшее же-лание защитить толкнуло его в заросли.
  Она не испугалась невольного вмешательства. Наоборот, словно ждала кого-то, кто сможет выслушать. Оказалось, что все молодые люди, с которыми она пыта-лась начать отношения, ее бросали. Почти сразу и без обиняков они заявляли, что она им - "совсем не интересна", - нужен только ее отец.
  - Но ведь я же не уродина? - Всхлипывала она на плече Героя.
  Он нежно погладил ее по голове и вытер слезы. Девушка была особой стати. Ее обаяние надо было просто почувствовать, поверив доброму отзывчивому сердцу и ясному доверчивому взгляду. Он убеждает, что надо просто забыть дураков, если им нужны только деньги ее отца. Зачем ей такие?
  - Мне бы хоть кого-то рядом...
  - Не надо соглашаться все равно на кого. Надо без страха любить самой.
  - Как же я могу любить, если точно знаю, что интересна лишь, как богатая не-веста. Как мне научиться верить людям?
  Давно уже высохли и слезы, и сказаны ободряющие слова, и вечер незаметно наступил. А они все бродили по саду и взахлеб рассказывали друг другу о детстве, любимых книгах, мечтах. Инстинктивно не хотелось показывать, что между ними что-то начинает зарождаться - настоящее, серьезное, важное. В тот самый момент, когда они осознали, что их роман - настоящее чувство, и любовь окружила ореолом своего дара, выяснилось, что она - дочь Дядьки!
  В то мгновенье их потрясение было так велико, что они чуть не разрыдались. А Дядька все давно уже понял, и только старался не торопить события. Для него такая ситуация - лучше и не придумать. Мысль о настоящей любви даже не пришла в го-лову: "Ай да, дочка! Молодец, образинушка!" - Потирал он руки. - "Такая удавка, что короткий поводок для собаки: дернется - пикнуть не позволит. Эти цепи - веч-ные кандалы. Теперь бы только быстрее в роддом, а там..." - Он щелкал толстыми пальцами по калькулятору и цокал языком от цифр на дисплее...
  Героя тем временем постоянно крутят по ТВ, вручают разные премии. Он - приглашенная звезда в Большом театре. Дядька едва успевает считать деньги, кото-рые полноводным водопадом приносит ему успех Певца. Уже ни за что не приходит-ся "отстегивать" - ни за участие, ни за эфиры, ни за интервью. Он лишь постоянно поднимает ставки. И ведь платят, ворчат, но платят. Дядька - в почете. Дочка, на-конец-то, беременна.
  Герой в зените славы. Публика в нем души не чает. Рядом - жена. Есть от чего возгордиться. Певец счастлив. О такой любви он когда-то грезил. Все его! И любимая женщина, и зрители, и новые приятели, и спонсоры... За всем этим сумасшедшим успехом он и не заметил, что попал в клетку.
  А мама, его дорогая худенькая мама становится все печальнее. У ее знаменито-го сына нет времени навестить больную бабушку, встретиться со старыми друзьями, делать то, что ему хочется, а не то, что велит всесильный и всевластный Дядька. Она, не знает подробностей, но разве материнское сердце обманешь? Чует оно, что сын ведет жизнь раба. Золотого, дорогого, но раба. От нее не укрылось то, что так тщательно пытался скрыть сын, - он стал собственностью, холопом.
  Хозяин даже не снисходит до элементарного уважения. Среди "своих" он требу-ет не только полного подчинения, но и постоянно унижает Певца: "Встань на колени, целуй ручку!" Он даже пытается домогаться, похотливо оглаживая спину зятя. Герой вынужден прятать свое недовольство и переводить в шутку то, что при других обстоятельствах довело бы до неминуемого мордобоя. Только...
  Только после очередного унижения Дядька "радует" своего холопа подписани-ем очередного выгодного контракта. Так что, чем ниже поклон, тем выше плата. Оно бы и дальше так продолжалось. Тем более, что, как и к боли, к унижениям тоже привыкаешь. Но началось манипулирование ребенком. К сыну его могли и не допус-тить, если Хозяину что-то не понравилось.
   Случайно в репетиционном зале Певец встретился бывшим соперником по конкурсу в Большой театр. Тому трудно живется. Главных партий нет, на гастроли не берут не то, что заграницу, даже по стране.. Он винится перед Героем, рассказывая о том, как на самом деле происходил тот конкурс. Накануне прослушивания на него обратила внимание стареющая жена председателя. Так досталась победа. Правда, вскоре председатель поменял свою грымзу на молоденькую балерину. Все обещания остались только обещаниями. Карьера не сложилась. Да еще он сглупил. Когда стало понятно, что премьерство не светит, поступило предложение от другого тетра, но он не принял его. Прозябание - расплата за нечестную игру.
  - Надо точно знать, что у тебя на звездах. Можно, конечно, прыгнуть и повыше, но гарантии, что приземление будет удачным, нет никакой. А ты - молодец!
  Соперник давно перестал быть соперником. Герой не хочет его еще больше рас-страивать. О том злосчастном конкурсе в мареве успеха давно уже забыто. Но сопер-ник не нуждается в сочувствии. Да и человеком он оказался интересным. Певец ин-стинктивно стал оберегать случайно возникшую дружбу от Хозяина. Встречаться часто не получалось, и они начали переписываться в одной из социальных сетей.
  Но разве что-то можно утаить, если всюду за тобой наблюдают глаза и уши? Хозяин требует отречься от дружбы с человеком "не нашего круга". Певец взрыва-ется: "У меня есть своя жизнь!" От стресса, он впервые напивается перед выходом на сцену. Концерт пришлось отменить. Хозяин в бешенстве.
  Хмельное отупение сменилось тяжелым и странным сном.
  
  В нем Певец вволю играет со своим сыном, поет старинные романсы для вете-ранов сцены. После концерта благодарные старики отвели его в деревню рыбаков. Там он с бывалыми мужиками сидит с удочкой у тихой заводи. Общий улов кипит в большом котелке над костром, распространяя пьянящий запах настоящей походной ухи. Откинувшись на траву, еще хранящую дневное тепло, он смотрел в высокое безоблачное небо. Яркие звезды перемигивались, как в детстве, обещая что-то дале-кое и настоящее...
  А потом пришел Хозяин. Он разогнал мужиков, опрокинул котелок с остатками ухи, затоптал костер и сломал удочку. Певец с ужасом заметил в его руках бомбу. Хозяин подносит фитиль к тлеющим уголькам костра и оставляет ее на пепелище. Да еще, как в замедленной съемке, из темноты выдергивает за руку сонного испу-ганного сынишку. Ничего не понимающий малыш начинает всхлипывать.
  - Или ты идешь за мной, и я дозволю тебе видеться с сыном, или взорву весь этот мир! - Он резко поворачивается и уходит прочь, уводя упирающегося ребенка.
  Певец... не в состоянии ни думать, ни хоть как-то попытаться сопротивлять-ся... Он понуро плетется следом.
  Бомба осталась там - на берегу реки - в тлеющих углях костра. Так закончилась страшная увольнительная подневольного раба.
  
  Певец проснулся в холодном поту от взгляда Дядьки.
  - Так и будет! - Презрительно цедит он сквозь зубы. И Певец понимает, что он, действительно был в его сне и разрушил чудный побег в свободу.
  Хозяин бросает в лицо пачку бумаг. Листы разлетелись по комнате. Герой ма-шинально собирает их и пытается сложить по номерам страниц. Он не сразу пони-мает, что перед ним 2 документа: свидетельство о разводе и брачный контракт. Строчки расплываются перед глазами. Через несколько минут входит солидный лощеный адвокат. Только теперь он не торопится защищать его интересы, а спокой-но, как само собой разумеющееся, объясняет Певцу новый порядок вещей.
  Он - никто. У него нет имени - оно принадлежит Хозяину, у него нет карьеры - все права на голос остались у Хозяина, у него нет сына - так составлен брачный контракт. Жены у него тоже нет. Их уже развели. Дом - чужая собственность. Его вещи погрузили в вызванное такси. Теперь он может делать со своей свободой все, что хочет.
  На кухне у бывшего соперника они слушают новости по ТВ, из которых узнают, что Певец якобы поставил перед Большим театром немыслимые финансовые усло-вия и требует их выполнить. В противном случае театр взлетит на воздух, так как заминирован. Выписан ордер на его арест. По сути, получается, что на Героя объяв-лена охота.
  Эта ложь стала последней каплей. Певец теряет голос. Приятель уверен, что все это подстроил Хозяин. Он не сомневается, что тот ни перед чем не остановится. Дру-зья решают проверить, действительно ли театр заминирован? Они гримируются, чтобы пробраться в подвал. Угроза оказалась не только угрозой. К своему ужасу они обнаруживают бомбу. Как ее обезвредить? Приятель решает сделать это сам. Ведь он в армии был сапером. Но его опыт оказывается неприменим. Бомба слишком слож-на. И тогда они решают вынести ее из театра и отвезти за город. Это удается сделать.
  Но их все-таки вычислили. Чтобы уйти от погони, они заскакивают в метро. Друзья уже поднимаются по эскалатору вверх, когда замечают, что вниз спускается Хозяин. С торжествующей улыбкой он поднимает пульт с взрывателем и демонстра-тивно показывает, что держит палец на красной кнопке.
  И в этот момент Певец, словно в замедленной съемке, вспоминает свою встречу со Стариком-ветераном в далеком детстве и... падает на бомбу. Он успевает почти доехать до верха, когда раздается сильнейший взрыв. Паника страшная, но никто не пострадал.
  Певец спас всех. И даже остался жив. Весь в бинтах он лежит в больнице. По телевизору показывают новости: "... о раскрытии группы очередных террористов, которые занимались наркотиками, сутенерством, пропагандой извращений и... вся-кими другими гадостями".
  Певца объявляют национальным героем. В палату зачастили делегации с обычными в таких случаях "правильными словами" и многообещающими посула-ми. Он уже в инвалидном кресле. Очередной "высокий" начальник вручает ему го-сударственную награду. Все стараются делать вид, что все в порядке. Но в глаза Ге-рою не смотрят. Он совершенно седой с обезображенным лицом, на котором даже не получается изобразить хотя бы подобие улыбки.
  Спустя время Героя выписывают. Приятель в своей маленькой кухне кормит его из ложечки, осторожно просовывая ее между обезображенными губами. Певец плачет. Он был так уверен, что его ангельский голос сделает мир светлее, а людей лучше. Но никто не стал счастливее. А голос замолчал навсегда. Теперь вот, дейст-вительно, у него ничего не осталось - ни голоса, ни сына, ни жены, ни работы, ни... жизни.
  - Да, - где-то у краешка сознания шевельнулась мысль, - хорош "властелин ми-ра".
  - А ты мечтал править миром? - Словно бы услышал его мысль приятель.
  - Я просто хотел, - улыбнулся одними глазами Певец, - чтобы мир меня любил. И все. А еще петь так, чтобы... - Он заморгал. Слезы полились по лицу. Несчастный плакал не столько по своей разрушенной жизни, сколько по замолчавшему ангель-скому голосу.
  Приятель везет его на прогулку. На пути - церковь. Они оказываются внутри. Там крестят младенца. Поют певчие. Герой плачет и просит Бога простить его за гордыню, но не уничтожать дар. Сам он не в состоянии больше петь, пусть его дар перейдет к малышу. Ведь люди не виноваты в том, что с ним случилось. Не винова-ты, что он в погоне за блеском и славой потерял все.
  Через некоторое время к этой церкви потянулись прихожане. Они стали прихо-дить на службу, чтобы послушать певчих и завораживающий особенный голос - чистый, ангельский.
  Высоко на хорах в инвалидной коляске солирует Герой. Его глаза закрыты, лицо спокойно. У молящихся в храме текут слезы.
  
  Послесоние
  
  Проснулась. "Прокрутила" сон еще раз, чтобы лучше запомнить детали. Какой длинный! Интересно, сколько он снился? Неужели, как обычно, плюс-минус минуту?
  Это с какой же скоростью способна летать мысль, если на одну только запись у меня ушло полдня? Да, уж. Это вам, как говорится, "не фунт изюма". Вот бы измерить? В вдруг это - то самое топливо будущего? В смысле экологии - выгода несомненная. Не буду от-влекаться, это минное поле - не мое.
  Удивительное чувство сопровождало меня во сне. Когда пел Герой, я пела вместе с ним. Только не его - высоким голосом, а своим контральто, которое было у меня до 10 лет, и которое мне вырезали вместе с гландами. Весь день горло ныло от этого "сонного" напряжения.
  Готовая история! Можно - в рассказ, можно - в повесть или, если не жаль времени, - в роман.
  
  Любопытная реакция на просмотренную накануне передачу с известным певцом. Он рассказывал о своих проблемах. А они не только его. Они есть у всех обладателей "ангельских" даров.
  Надо суметь пронести Божью награду по жизни, не прогибаясь под "изменчивый мир". А это - почти подвиг. Вокруг слишком много искушений. Надо помнить, что манки притаились за каждым поворотом.
  Кроме того, власть страшного закона "пока картину не купят - она не картина, а ты - не художник", вынуждает "прогибаться" многих. Наверное, от этого страдают все "певцы" и духовно и физически. Боженька просто так дарами не разбрасывается. Их приходится оплачивать буквально - кровью.
  Не знаю ни одной счастливой судьбы в искусстве. Не удачливой, а именно - счаст-ливой. Все художники - ТРАГИКИ. И все - ИЗГОИ. Исключения только подтверждают правило. Слава еще никого не спасла от душевных мук и терзаний.
  А я... Одно слово - чувствительная натура. Просто прониклась чужой болью.
  
  СОН
  НЕЛИНЕЙНЫЙ ТЕАТР
  
  Знакомая актриса пригласила на спектакль нового "Нелинейного театра". С одной стороны мне совершенно не хочется идти на спектакль, который, я уверена заранее, - мура. С другой - хочется выйти из дома и "прогулять" новое украшение.
  Постановка сначала меня раздражает. Крикливые интонации, явная подделка под странную, якобы настоящую жизнь, и еще - огромная претензия на новые идеи и формы. Я сижу и мучаюсь от стыда. Люди, которые задумали этот грандиозный "эксперимент" просто неучи, не знающие ни историю театра, ни искусства. По сути, они ничего не понимают в жизни, что бурлит за пределами их убогой фантазии.
  На сцене, которая включает в себя все - и сцену, и зал, и холл, - что-то происхо-дит. Актеры с надрывом и выпученными глазами пытаются включить публику в "жизнь духа", как понимает это режиссер. Меня пробивает в момент, когда молодые веселые отморозки, чтобы продемонстрировать свою пресловутую свободу и непри-вязанность к костям прошлого, вытаскивают на сцену красное знамя победы и на-чинают придумывать как бы над ним интереснее поизголяться. Они его треплют, рвут, режут, плюют, затаптывают. Дикая волна ненависти захлестнула меня.
  Как могут, эти недоумки, выросшие в сытое время, не понимающее, каким океаном народной крови заработана победа в великой и страшной войне, так обра-щаться с алым полотнищем? Кровь наших предков навсегда обагрила это знамя-символ до скончания времен. Кто эти нелюди? Неужели они - наше будущее? То, за которое погиб каждый четвертый на той войне?
  В этот момент со мной что-то происходит. На нормальную и гражданскую ре-акцию в этом сумасшедшем сборище у меня не хватает смелости и мужества, и тогда я... ухожу.
  
  Я ухожу в себя. В свой спектакль.
  В нем разыгрывается другая пьеса, и идет другая жизнь. Есть несколько пар, которые выясняют отношения вполне традиционным способом, хотя не без особен-ностей. Театр и жизнь - совершенно равнозначны - актеры переходят из спектакля в жизнь и обратно - одной репликой, фразой, просто поворотом головы или взглядом.
  Слушая диалог главных героев, параллельно представляю себе, как бы сама вела себя на их месте? Вот в мою постель проскальзывает незнакомец. Он нервнича-ет из-за странной ситуации. Не знает, как вести себя, думая, что я сплю. Просчиты-вает мое пробуждение. Проигрывает мою реакцию.
  А я не сплю. Просто свернулась клубочком и изо всех сил сохраняю глубокое дыхание, и едва сдерживаю желание вдохнуть полной грудью - так не хватает возду-ха. Его чувства мне понятны, его мысли - открытая книга. Не уверена, хочу ли ему помочь или отправить прямиком в балаган - на сцену "нелинейного театра". Пока размышляю над дилеммой, он успокаивается и просто ... засыпает.
  
  На сцене балагана в это время идет любопытный диалог.
  
  Потихоньку просыпаюсь в моем спектакле и пытаюсь записать свой вариант диалога сначала на программке, потом на каком-то чеке. Не хватает места, и тогда я выхожу в туалет и пишу реплики фломастером на стене. Красиво смотрится - белая кафельная стена и синие буквы. Вопрос - ответ. С указанием имени персонажа. По-любовалась и "вернулась" в зал.
  
  Глядя на несчастную знакомую, которая играет какую-то извращенную дуру, следуя такой же извращенной фантазии режиссера, я вдруг понимаю всю ее траге-дию. Вернее не ее лично - она плохая актриса, а другой - героини. Она по-настоящему классная артистка. И ее годы безжалостно тикают. Ей по силам любая роль: Раневская, Аркадина, Гертруда, Верджиния Вульф. Но играть приходится всякую чушь в сериалах и антрепризах на унизительных условиях, чтобы рассме-шить публику и набить карманы продюсерам. Публика ее давно не уважает. Она и сама себя уже не уважает, да и публику, кстати, тоже.
  
  И тогда уже она... уходит в свой мир, так же, как я в моем сне.
  
  Она проживает жизнь несыгранных героинь. Говорит, двигается, ведет себя как они. В этом мире нет ни самолетов, ни автобусов. В этой жизни смысл имеют только чувства, эмоции, настоящие страсти и подлинные отношения. Нет замордо-ванной вынужденной социальной жизни. Она думает, реагирует и общается так, словно нет никаких привходящих обстоятельств.
  Скромно живет в "усадьбе". На самом же деле, родные вывезли ее на дачу - подальше от людей. Она не нуждается в собеседнике. Обычный стул, буфет, чашка - ее партнеры. Они ведут умные беседы, обсуждают мировые проблемы, дискутируют на темы истории и философии. Постепенно этот мир становится для нее единственно возможным.
  Окружающие не без оснований подозревают, что она сошла с ума. Но поместить ее в больницу для психов у них не хватает подлости или смелости - "что скажут зна-комые"? Они просто пытаются скрыть ее от всех. Несколько раз привозят продук-ты. Только хватило их ненадолго. И женщина вынуждена перейти на подножный корм. Ей приходится вести натуральное хозяйство. Деревня тем временем постепен-но вымирает. Родственники, приехавшие на день в соседнюю избушку, похоронили последнюю старушку и заколотили дом. Она осталась совершенно одна.
  Больше никто не мешает.
  Она общается в птицами в лесу и с рыбами в ручье. К ней приходят белки и бу-рундуки. Однажды в овраге ей встретилась лиса, которая волочила лапу в капкане. Женщина освободила несчастное животное и отнесла домой. Потом она долго лечила поврежденную конечность соком подорожника и соляными повязками. Лиса выле-чилась, но в лес не убежала, а осталась в доме, как собака. Приносила хозяйке мел-кую живность - рыбешек и птиц.
  На заброшенном колхозном поле, где сама собой росла уже одичавшая пшеница, актриса собирала колоски. Ей пришлось изобрести приспособление, помогающее отделять шелуху. Из зерна получались разнообразные блюда, в том числе и плов с воробьями. Что удивительно, лисице пшеничный плов тоже нравился.
  Когда погода была хорошей, они сидели у костра, в непогоду и холод - у русской печи. А ночами лиса и женщина согревали друг друга на узкой деревенской кровати. Благодарное животное сворачивалось клубочком в ногах, как кошка.
  
  От "этого спектакля" меня отвлекли резкие звуки.
  
  Зрители громко хлопают в ладоши. "Настоящий" спектакль закончился. Я смотрю, как раскланиваются актеры. Моей знакомой никто не принес ни цветочка. Протискиваюсь к сцене со своим букетом. Вижу ее глаза. В них - мучительное облег-чение - ей тоже дарят цветы!
  
  Послесоние
  
  После просыпания целый день ходила, как чумовая. Что за мужик залез в кровать? Вроде бы наяву про это не думаю. Или вру себе?
  Все валилось из рук. Места не находила. Было мучительно от того, что даже не по-нимала, как записать сон, чтобы сохранить все нюансы, соединить сюжет-матрешку в единое целое. Совершенно очевидно, что сон - роскошное кино. Только кому оно нужно - без погонь, чернухи и нагнетания действия?
  Потрясла не история-перевертыш, а удивительное откровение. Личная трагедия, предательство и... совершенное счастье голого человека на голой земле. Как величествен-ный древний миф возвращения к самому себе.
  
  
  СОН-а
  БОЛЬШАЯ НОЧЬ
  
  Малышка канючит перед сном.
  И тогда бабушка начинает ей рассказывать сказку о девочке, которая умела ле-тать. С ней никто не хотел водиться, а она мечтала о дружбе. Ребята это хорошо по-нимали, и за саму возможность игры с ними требовали принести из дома какие-нибудь сласти или игрушки. Но сами никогда и ничем не делились.
  Она - добрая душа - даже не смела требовать назад свои игрушки, которые ре-бята ломали или присваивали. Ей хватало того, чтобы хоть на время насладиться всеобщей игрой. Но даже такое ангельское сердце печалилось от чувства ненужно-сти. Она ощущала себя лишней. И тогда сон пришел ей на помощь и подарил умение летать.
  Однажды в саду, где у протоптанной дорожки, хорохорились друг перед друж-кой разноцветные астры, ей нестерпимо захотелось летать наяву - пройтись по весе-лым головкам, как по ноткам. Она сняла сандалики и зажмурилась. А, когда глазки открылись, она увидела, что висит в воздухе рядом с клумбой.
  Затаив дыхание, девочка осторожно наступила на ближайший цветок. Он про-гнулся, и тогда, испугавшись, что сломает хрупкую головку, она поднялась выше. Босые ножки легко пробежались по яркой радуге. Лепестки приятным холодком щекотали кожу. Сердечко переполняет такой восторг, что хотелось обнять весь мир.
  
  - Они не сломались? - Спросила малышка.
  - Нет. - Ответила Нянечка. - Они радостно качали головками.
  Девочка опустилась на коленки и перецеловала каждый цветочек по несколько раз. В ее душе пели райские птицы. Она даже не обернулась на ребят, которые где-то громко кричали. Играться с ними ей совершенно расхотелось.
  - Почему, бабушка?
  - Теперь у нее была тайна. Когда у человека есть тайна, он уже не одинок. Ему никогда не будет скучно.
  - Но тайну хочется кому-то рассказать.
  - Да. Но только не тем, кто тебя обижает.
  - А я... я... буду... ходить... - девочка на кровати пристально всматривается в чуть подслеповатые глаза Нянечки.
  - Конечно, - уверенно отвечает добрая женщина. - Если захочешь, то будешь и ходить, и бегать, и летать. Закрывай глазки и засыпай. Во сне попробуй представить, что выздоравливаешь. А потом, когда проснешься, запомни, как было во сне, и думай о том, что будешь делать там, - она показала рукой на окно.
  Нянечка смотрела на ножки девочки, закованные, как и все ее хрупкое тельце в жесткий гипсовый каркас, а потом погладила золотые волосики и стала почесывать лобик. Малышка закрыла глазки. Впервые ее личико - постоянная молчаливая маска муки и боли - разгладилось, и она засопела в глубоком сне.
  
  СОН-б.
  
  За девушкой весь повсюду следует черная машина. Парень помогает ей убегать от преследования. У него нет времени, расспросить, что случилось? Просто жалко девчонку. Но к вечеру он добивается от нее правды. Девушка умеет летать. А ее хо-тят изолировать. Парень в шоке. Но любовь уже опалила обоих.
  Она пытается научить его летать, заранее представляя себе это предощущение настоящего РАЗДЕЛЕНННОГО счастья.
  - Но... зачем это мне? Ведь за это не платят... - остудил он ее мечты.
  - Что ты? Летать это...это, как любить! Как мечтать! Причем здесь деньги?
  - Если я не могу продать выгодно свой талант, зачем он мне?
  - Ты же меня спасал? Почему?
  - Я - мужчина!
  - ..................
  - И что теперь?
  - Не знаю. Ты уходи от людей. Это я - бескрылый. А ты ищи похожих себя. Та-кие, как я, тебя только сломают.
  Их находят.
  Он кричит: "Это не я! Поверь! Это не я!"
  - Я знаю.
  Ее увозят, а он остается один и воет, как раненый зверь, катаясь от невыноси-мой боли по траве.
  Ее отправляют в исследовательский центр, из которого она бежала. Но теперь эксперименты бессмысленны. Девушка окончательно потеряла способность летать.
  
  СОН-в
  
  Женщина смотрит в окно, не замечая собственных слез. Потом бессильно опус-кается на стул, закрывает глаза и ... возвращается в детство.
  Она - ребенок, который умеет летать. Сначала ей хочется рассказать об этом всем. Но родители объясняют ей, что это - опасно. Но кто-то подсмотрел и рассказал. Тайна перестала быть тайной. Сначала девочку просто задирали: "Ну-ка полетай, чувырла!" А потом начали еще больше, чем раньше, издеваться и унижать.
  Самое неприятное было в том, что она даже ничего не могла доказать. Для по-лета требовалось состояние особой радости - безмерного ощущения внутреннего слияние с природой, и тогда тело становилось легким до невесомости...
  Люди ощущали в ней чужака. А таких не любят. Их боятся и преследуют.
  И ей очень повезет, если найдет свою стаю. Таким простыми словами эту недет-скую мудрость ей однажды в скверике объяснила старомодная чопорная старушка в чистеньком заштопанном чепце.
  - Люди злятся, если у других есть что-то, что им недоступно. И мстят за это. Ты живи сама, милая.
  - Но я могу научить...
  - Чему можно научить бескрылых?
  - Так ведь, чтобы летать, не нужно крыльев!
  - Летаешь не ты - твоя душа! А душа должна быть светлой и чистой, только то-гда она будет такой легкой, что сможет парить. А кто их души отмоет? От мыслей и дел грязных, черных?
  Прошло несколько лет. Девушка, конечно, помнила сказанное старушкой, но никак не хотела с этим примириться.
  Она пошла к чиновникам с предложением об организации государственной программы или какой-то другой формы обучения людей полетам. Она показывала и доказывала, что это - возможно. Она была убеждена, что не нужны ни нефть, ни газ, ни уголь, ни машины...
  Человек сам может менять и высоту, и скорость. Не надо будет городить грани-цы - они станут лишними. Не придется заставлять людей работать на грязных и опасных производствах... Жизнь преобразиться. Природа восстановится.
  Ее спрятали в исследовательском центре. Врачи и ученые опутывали ее прово-дами, мучили экспериментами, заставляли пить таблетки и делали уколы, а потом брали разные анализы. Они лишали ее сна, вынуждали выполнять немыслимые за-дания...
  Постепенно радость ее, как "шагреневая кожа" сжималась, превращаясь в ко-мочек привычной с детства боли отверженного загнанного зверька. Полеты были все ниже и медленнее. К тому же, ученые мужи - настоящие профессионалы своего дела - привязывали ее за ногу на всякий случай, чтобы не улетала, или запускали в огромных закрытых ангарах.
  Однажды ей приснился сон про то, как она взлетела впервые в детстве. Она проснулась с твердым намерением сбежать. Ее тайна принесла слишком много раз-очарований и огорчений.
  Людям полеты не нужны. Они думают лишь о том, как приспособить ее дар для войны. С отвращением вспомнилось, что в одном эксперименте пришлось по очере-ди поднимать разные виды вооружений. А дюжие дядьки в погонах были озабочены не ее состоянием, а только тем, какой вес она способа поднять в воздух, с какой ско-ростью и на какое расстояние его переместить. Потом их сменили медики, которые проверяли давление, пульс... Никого не волновало ни то, что это все было безжало-стно, ни то, что девушку унизительно заставляли постоянно обнажаться и рассмат-ривали, словно скакуна перед продажей.
  Она составила план побега. Оставалось дождаться ночных испытаний в ангаре. Там - высоко под крышей - были окна. Днем она уже проверила, что в них спокойно можно будет пролететь, если разбить стекло. Вряд ли оно пуленепробиваемое.
  Когда она вылетела из ангара, то не сразу поняла, что теперь делать? Заметив вдали огни (ангар, как часть центра, был расположен вне населенного пункта и яв-лялся тайной территорией), - она полетела к ним. Но очень быстро сообразила, что искать ее будут именно там, и повернула к чернеющему лесу.
  В лесу под утро она вышла к ручью. Впервые за много месяцев на душе было радостно. Она умылась чистой холодной водой. У ручья же нашла малину и пошла вниз по течению. Ручеек постепенно превратился в узенькую речушку и привел к заброшенной деревеньке в несколько покосившихся домиков. Они стояли, сиротливо и безглазо таращась заколоченными окнами на остатки улицы. Бурьян царствовал везде. Но на огородах можно было найти овощи. Они стали почти дикими - мелкими и горьковатыми - огурцы, помидоры, редиска, картошка, кислая падалица кривых яблонек.
  Девушка собрала в один домик все ценное, всякий раз извиняясь перед отсутст-вующими хозяевами за то, что входила в чужое жилище. У нее оказалось много все-го: старенький ручной "зингер" с цилиндрической шпулькой, кухонная утварь, за-навески, постельное белье, одежда. Она сшила себя платье и пальтишко из старых пледов и покрывал. Потом нашла нитки со спицами и связала шапочку и теплую кофту.
   Без людей было легко и спокойно. Однажды она застала пришельца. Вернув-шись из леса с грибами, увидела енота, нагло восседающего на столе. Он не испугался и продолжал невозмутимо жевать лепешки из лебеды. Потом они подружились. И енот даже приносил ей рыбу из ручья.
  Однажды он прибежал к ней, умывавшейся у ручья, и, уцепившись лапками за подол, потащил к дому. Там был полный разгром: перевернутый стол, разбитый та-бурет, разбросанные вещи и посуда...
  Она сидела на полу, прижав к себе дрожавшего зверька, и горько плакала. Ее нашли. Люди и здесь нашли ее. Почему они не оставят ее в покое, ведь она никому не мешает? Енот заглядывал в глаза, своим маленьким сердечком понимая, что счаст-ливая жизнь закончилась. И у него не будет больше никогда такого друга - большого и настоящего. По узкой смышленой мордочке текли прямо человеческие слезы. Де-вушка собрала в старый почтовый ящик, обшитый веселеньким ситцем, немного вещей и еды, отнесла милого дружочка к ручью, расцеловала его на прощание и по-шла прочь, не оглядываясь.
  На вокзале она познакомилась с бомжами. Они привели ее в центр реабилита-ции. Там помогли. Она назвала себя другим именем, придумала историю про похи-щенные в дороге документы. Никто в маленьком городе не стал проверять досто-верность сведений. На хитрованку и преступницу девушка совсем не была похожа, и потому скоро ей выдали новые документы.
  Постепенно жизнь налаживалась. Она нашла работу, познакомилась с новыми людьми. Наученная горьким опытом, старалась ничем не выделяться, и никому уже не рассказывала о своей тайне.
  Редко - ночами - она позволяла себе в ванной комнате взлетать к потолку. А еще очень хотела ребеночка. Но боялась влюбиться и обнаружить себя. Однажды в праздник, соседки по общаге - обыкновенные матери-одиночки, наотмечавшись, развязали языки. Женщины начали рассказывать о своих мечтах-грезах. Она же, как обычно нянчилась с их детьми, и тогда ее со смехом спросили: "А ты?"
  - Хочу научить летать своих детей, - беззаботно ответила она.
  - Ты их сначала заведи.
  Смех и издевки были настолько нестерпимы, что она раззадорилась и... взле-тела. Все разом протрезвели. Кто-то стал звонить в полицию. Она испугалась и, как была в легком платье и тапочках на босу ногу, вылетела в окно.
  
  СОН-г
  
  Я - босая в белой длинной рубашке.
  Могу летать, правда, низко и медленно. Место, в котором я оказалась, странное - заброшенное, нежилое. Стою в овраге и смотрю на невысокий пригорок. Навстречу спускается молодой коренастый мужик. Он явно чем-то опечален. Мне хочется его утешить. От почти механически отвечает на вопросы, даже не замечая странностей моего наряда - так сильно удручен своими мыслями или ситуацией. К его немалому удивлению я ободряю его тем, что предлагаю научить... летать.
  Мужик таращит глаза - очень уж я похожа на сумасшедшую, а, может, просто издеваюсь. Я понимаю, что объяснять что-то в такой ситуации бессмысленно, просто подхватываю его подмышки и...
  Мы отрываемся от земли. Хотя, он оказался слишком тяжелым для меня, я все же смогла медленно и невысоко пролететь несколько метров. Он потрясенно смот-рит то на меня, то вниз, явно не понимая, как мы поднялись на пригорок? Посте-пенно в его глаза возвращается мысль. И это - нормальная мужицкая мысль: "Пой-дем ко мне".
  В доме он мечется, как угорелый, собирая нехитрый ужин. Пришла его мать. И она явно недовольна. В холодильнике лежит рыба, которую она посолила, а сын не выставил на стол для гостьи. Она вынимает сверток и разворачивает его. Меня чуть не стошнило от вида перемерзшей грязно-розовой семги. Но женщина не замечает моей реакции и деловито раскладывает эту строганину на тарелку.
  Однако, я явно ее недооценила. Она не реакции моей не замечает, она меня ста-рается не замечать. Это становится понятно, когда сын хочет что-то сказать, но за-молкает под ее суровым взглядом. И в тот же момент раздается громкий и настойчи-вый стук в дверь.
  Помертвевшими губами обреченно говорю, что это - за мной. Сын шепчет ма-тери: "Она умеет летать". Женщина мгновенно преображается. Быстро достает оде-жду и обувь, чтобы я смогла переодеться. И только после этого выглядывает в окно. Там стоят мои преследователи - и у парадного, и у черного входа.
  - Будем надеяться, что стрелять они не станут, - она потащила меня за собой через чердак на крышу.
  
  Послесоние
  
  С этого мгновенья - там же во сне - я начинаю придумывать сюжет, объединяя все утренние сны. По сути, они - единый сюжет, только с перепутанной последовательно-стью, или, наоборот, мне надо эту последовательно преобразить в сюжет. Такого еще не было.
  Ничего общего с действительность, кроме моего страстного желания летать, в этой серии снов нет. Удивила их насыщенность, детализированность и настойчивость. Словно мне не давали возможности отвернуться - так настаивали на внимательном просмотре. Сначала я никак не могла понять, что эти четыре сна связывает? И хотя смутное подозре-ние, что они части чего-то целого возникло сразу, но размеры целого представить себе я никак не могла.
  Этот сон - для себя я все четыре посчитала одним - преследовал меня несколько ме-сяцев и, что называется, "досыпал" в последующие ночи подробности. В конце концов, я сдалась и "преобразила" его в киноисторию "ГЛАВНЫЙ ПРИЗ - ВЫЖИТЬ". Она будет размещена в конце этой книги.
  
  
  
  ЗЕМНАЯ НЕВЕСОМОСТЬ
  
  Над полосою отчужденья
  Фонарь качается в руке,
  Как два крыла из сновиденья
  В средине ночи на реке...
  А. Тарковский
  
  Левитация объясняется просто. Это не только желание летать без усилий и посто-роннего вмешательства, но и попытка "войти в искривленное пространство с помощью нейтрализация гравитационного поля земли ". Да, умеют ученые из сложного сделать простое! Самое противное, что мне все равно ничего не понятно. А как красиво звучит - левитация! Так и хочется полетать. Без всякой попытки. И без усилий. Вот только ночи дождусь - и вверх от всей души!
  
  СОН
  
  Я одна или с кем-то на берегу реки. Река узкая. На высоких берегах - заборы. За ними - явная жизнь, но ее мне не видно. Вода чистая. Я свободно плаваю, иногда взлетаю над водой и опять погружаюсь в воду. Мне легко и свободно. Движения плавные, размеренные. Телу удивиѓтельно приятно. На душе легко и бесѓтревожно.
  
  Послесоние
  
  Так фиксировались первые сны о полетах. Таких описаний у меня скопились десят-ки. Только действие при минимуме деталей. Важен был сам факт полета. Прошло немало времени, пока я научилась фиксировать не только само событие и разнообразие деталей, но чувства и, что самое интересное, мысли во сне.
  
  
  Февральская непогода не приносила никакой радости. За ней не торопились вьюги и снегопады - только пыльные тучи желтого песка беспардонно носились по городу. Носы и щеки краснели и шелушились. Первоклассники ходили в пучеглазых противопыльных очках. При сильных порывах ветра особенно трудно приходилось худеньким и легким.
  Однажды меня подхватило порывом ветра и пронесло над землей несколько метров. Я не могла выдавить из себя даже простого писка, и только до боли в ладошке сжимала ручку портфеля. Как долго длился тот полет теперь не определить, и сколько метров я пролетела, как невесомый пожухлый лист, уже не помню. Ветер, не особенно церемонясь, поставил меня в лужу и помчался дальше. А я стояла, не дыша, и, когда кончился весь воздух, запоздало вдохнула и втянула носом хорошую пригоршню песка. Страх был таким всеобъемлющим, что восторгу места не осталось. К сожалению, самоощущение свободного парения без всяких усилий я восстанавливала по крохам уже во взрослом состоянии.
  
  Прошло много лет. При воспоминании о том детском приключении иногда шевелится сомнение - а был ли полет? Кто знает, может, как часто бывает в жизни, я что-то придумала, а потом и сама поверила? Теперь это не важно. Существенно другое - миг земной невесомости научил меня фантазировать.
  С тех пор свободный полет - затаенная мечта на всю жизнь. Сны лишь отчасти эту мечту выполняют. Но иногда они смешивают мечту и действительность в поразительных пропорциях. Часто это касается подлинных воспоминаний, преображенных в призме гре-зы. И тогда ночные приключения наполняются такими деталями, что я диву даюсь. Это теперь у меня очки, а тогда, наверное, была видеокамера. Впрочем, один из таких снов я люблю особенной любовью.
  
  СОН
  
  Этот сон приснился незадолго до рождения дочери. Я сдавала государственные эк-замены, и была в плохом настроении. В моем институте философию преподавал настоя-щий садист. Ходили слухи, что он участвовал в оговоре Мейерхольда. Про то историче-ское злодеяние говорить старались шепотом. Было или не было - не знаю? Но в настоя-щем он мог позволить себе курить в аудитории прямо в лицо беременной женщине, а по-том гонять ее на экзамене по Канту. Впрочем, Кант тогда волновал меня значительно меньше, чем токсикоз. Приступы были такие жестокие, что после них меня долго била крупная дрожь. После одного из таких приступов я никак не могла успокоиться, и вообще согреться не получалось.
  В этом лихорадочном состоянии под двумя одеялами я тупо смотрела телевизор. Шла трансляция соревнований по фигурному катанию. Постепенно лавина музыки заво-рожила так, что даже шевельнуться не было сил. Это был шок, который выбил из меня все, только что бывшее и давившее своей тяжестью, и погрузил в невесомость бесчувст-вия.
  Я даже задохнулась от этих звуков и мельканий и вдруг поняла, что нахожусь в ва-кууме - исчезли заботы, мысли. Мною овладело странное взвешенное состояние, которое бывает, когда долго смотришь в одну точку. Экран, ударив по глазам и ушам, дал покой. Перед глазами возник любимый институтский педагог - вальяжный седой сибарит. Он любил печально рассказывать о тихих средневековых городах без орущих на все лады достижений цивилизации: магнитофонов, телевизоров, радиоприемников. С тоской гово-рил про то, как тогда жили несуетные и основательные жители. Потекли слезы. Я тоже не хотела суетиться.
   А на экране высокий парень ловил партнершу после очередной подкрутки. Фигуристы закончили выступление и ждали оценок. А режиссер замедленной съемкой повторял наиболее удавшиеся элементы программы. И вдруг открылись какие-то связи...
  
  Я стояла у бортика и комментировала выступление фигуристов. Но текст про-износила странный. В нем не было ничего про элементы, ошибки и удачные момен-ты. Где-то звучала музыка, восторгались зрители. На меня ошалело смотрел опера-тор, он даже забыл, что снимать надо спортсменов, а не меня. Было сомнительно, что я - комментатор, но и лекцию это тоже не напоминало. Мой голос почти пел:
  - Вероятно, из мечты человека - продлить миг красоты - был придуман танец на льду: протяжный, плавный, с величавым и гордым скольжением и легкой раско-ванной пластикой. Потом этого показалось мало, захотелось большего, невозможного - задержать и растянуть во времени эту красоту. И тогда изобрели рапид - замед-ленную съемку. С каким восторгом смотрится не просто движение на сверкающей поверхности, а невесомое парение, недоступное физическим возможностям челове-ка...
  Неудержимо хочется летать.
  Летать, как раньше, в детских снах.
  Легко.
  Высоко.
  Беспрепятственно.
  Хочу лихо пикировать вниз, ракетой взмывать к облакам и мчаться навстречу солнцу, как когда-то взлетел Икар. Правда, я и теперь летаю во сне. Но полеты эти не имеют ничего общего с раскованной свободой детских снов. Теперь летаю низко и медленно, все время натыкаюсь на какие-то препятствия. И солнце уже не светит ярко и призывно. Небо сырое. Огромная черная сетка, словно кольчуга, не позволяет приближаться к облакам, а давит к земле.
  Из груди вырвался крик, и крыша стадиона исчезла.
  
  Я оттолкнулась и взлетела после высокой лихой поддержки, исполненной оче-редной парой. Публика продолжала смотреть выступление фигуристов, а я устреми-лась все выше и выше. Но что-то было не так. Этот полет лишен восторга. Но я рада и такому - усеченному и неполноценному. Огорчаюсь лишь тому, что он быстро за-кончится. Сны стали редко радовать полетами. После них я с волнением гадаю: "А не в последний ли раз летала?"
  Высоко в небе самолет чертит бархатную белую бороздку. Внизу уже не Москва, а город моего детства. И дом моего детства.
  
  Мое далекое детство - с теплым летом, пряным дневным воздухом и ощущени-ем абсолютного счастья: большой дом, сад, цветы и грядки зелени. Я - маленький годовалый карапуз с распахнутыми глазками - перед огромным розовым деревом. Мне раньше часто вспоминалось оно, но как называлось, и почему было розовым, вспомнить не удавалось. А теперь ясно увидела - не дерево это, а большой куст чай-ной розы. Стало трудно дышать от нахлынувших запахов - роза, сирень и... цвету-щий виноград.
  Бог мой, цветущий виноград! Разве может сравниться что-нибудь с запахом цветущего винограда?
  - Мама, мамочка, - слезы тихо покатились по щекам, - цветущий виноград...
  Этот виноград из детства, безоблачный день, большой куст обыкновенной розы, радужная игра солнечных зайчиков в сетках паутины, которая переливалась в гордых разрезах виноградных листьев, полет души вдоль белого следа, оставленного самолетом...
  
  Послесоние
  
  Сон пролетел, как миг, я очнулась, когда пара подъехала к бортику после выступле-ния. Потом они сидели в ожидании оценок, а я пила, обжигаясь, отвар айвовых листьев с малиновым вареньем и плакала. От чего? От несправедливости, с которой столкнулась на экзамене, от невозвратности прошлого, от ушедшего детства? Или от невозможности в сегодняшней моей жизни тонкого запаха гибкой южной лозы? Запаха надежд.
  Хотелось вернуться в дрему, и снова погрузиться в грезы то ли полета, то ли обвола-кивающих воспоминаний.
  
  Спустя много лет этот сон я использовала в романе "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ".
  
  СОН
  
  Сон начинается с густого тумана. Из тумана разговор:
  - Если бы мне можно было выбирать желание...
  - Если бы можно было прожить снова, то я...
  - Нет, лучше "три девицы под окном пряли поздно вечерком. Если я была б царица..."
  Я в затруднении. Можно выбрать любовь, но ведь она со временем уходит. Можно заказать счастье. Но его век короткий - всего лишь миг.
  Я хочу летать!
  Да-да-да!
  Именно летать! Высоко и свободно, так, словно это мое естество. Но при этом не размахивать руками, как птицы. Все усилия - лишь мысленное желание!
  Туман постепенно рассеивается, оставляя вместо себя непонятное томление. Все заливается ярким солнечным летним светом. Улица незнакомая. Пустынно. Вместе с группой людей подхожу к автобусной остановке. Кто-то говорит: "Сейчас найдем автобус на Париж". Все смеются, глядя в таблицу с расписанием движения.
  Обхожу остановку, перехожу улицу и двигаюсь дальше. Слева пустырь, за ним, вдали - строения. Справа за решетчатым забором - воинская часть. На поле солдаты лениво перебрасывают мяч - то ли футбол, то ли волейбол. Я вспоминаю разговор в тумане и решаю проверить на практике свою мечту. У меня есть уверенность, что желание - не трепотня, и я, действительно, могу летать. Медленно обвожу взглядом солдат. Надо отталкиваться или нет? Ответить не успеваю.
  Легко и свободно отрываюсь от земли! В первый момент пропало дыхание. И тут же изнутри вырвался дикий восторг: "А-а-а!!!" Мой голос несется сверху. Все медленно задирают головы...
  Лечу быстро. Внизу мелькают пейзажи, но я не успеваю их рассмотреть. Вне-запно передо мной вырастает высокая скала-обрыв. Плавно взмываю вверх, а потом лихо пикирую вниз к бурной горной реке. Меня сбрасывает в поток. Падаю стреми-тельно, но знаю, что спасение ждет у самой воды. Брызги уже летят в лицо. И тогда я спокойно пролетаю над стремниной и начинаю подниматься.
  Это видение возникает в голове, пока я набираю высоту. Потихоньку приходит ощущение, что просыпаюсь. Картинка начинает бледнеть.
  Умоляю сон не уходить.
  Я еще не налеталась!
  
  Послесоние
  
  Глаз не открываю. И долго прокручиваю сон снова и снова.
  А летать хочется наяву.
  Интересно, какова была бы плата?
  
  СОН
  
  Выхожу из леса на высокий берег реки. Под ногами - ромашковая полянка. Снимаю розовую косыночку в черный горох и расстилаю на цветах. На расправлен-ную ткань заполз мураш. Он втащил сухое крылышко ночного мотылька и деловито поволок его поперек горохового поля из сатина. На середине остановился и отпра-вился назад. Я поняла, что, если не указать правильной дороги, то муравей будет до вечера метаться на непонятном покрытии. Подцепила малыша листочком клевера и вместе с парусом-крылом опустила в траву.
  Лежу на косынке. Внизу вода воркует, где-то высоко поет птица. Одна. Инте-ресно, что это за птаха? Больше никаких звуков. Ясно, как день, что ветер в лесу со-вершенно отбился от рук, - серебристые листья висят безжизненно. Прищурившись, нежусь под солнышком. Земля теплая, родная, а дрема пушистая желанная...
  
  С высокого обрыва страшно смотреть вниз. Рядом медленно плывет облачко белого тумана. Верчу головой в поисках странных звуков. Клавесин? Невероятно! Клавесин начинает простую мелодию. Это такой инструмент, что никогда не разбе-решь - радуется или печалится? Он выше таких проявлений. Стоик. Не в его прави-лах нарушать равновесие. Играть быстро или медленно - это, пожалуйста. Но и только. Чувств он не допустит. Попробуй заставить его кричать или рыдать, уговори пошептать. Не получится. Клавесин ровен всегда и со всеми.
  Но вот туман растворился, и флейта робко попробовала звук. Клавесин бес-страстен, только споткнулся, словно попался маленький бугорок. Это скрипка о чем-то взволнованно спросила флейту. И та, захлебываясь форшлагами, быстро-быстро затараторила, перебив размеренную поступь ритма. Клавесин, попытался урезонить коллег, а заодно и попенять, что негоже перебивать. Напомнить бы им, как надо уважать старших! Но он опомнился. Его собственная история много короче. Построив несколько аккордов, он удовлетворился тем, что сбросил темп. Скрипка не заметила клавишных проблем - она успокаивала флейту. Услышав участие, та немного утихомирилась. Мелодия стала внятной. И скрипка пристроилась в октаву повторять ее.
  Я полетела! Все вокруг заливал солнечный свет, но, как часто бывает на по-лотнах Дали, нельзя понять - откуда идет этот свет? Внизу извивалась широкой лен-той река. И она совсем не синяя и не голубая - черная. Если опуститься ниже, видны блики. Их особенно много вокруг проплешин спокойной воды. Берега пустынны, как в былинах, и заросли высокой осокой.
  Скрипка и флейта неспешно воркуют. Даже клавесин угомонился. На лугу со-всем мало цветов, только трава торчит смешными кочками. И вообще, какое-то за-пустение вокруг. У ближнего дерева много старых кротовых ямок. Да и с самим де-ревом что-то не так. Ветки странно растопырены, словно стараются поймать нечто дорогое и невесомое.
  Это же просто осень! И они пытаются удержать листву. Кому охота выглядеть неодетым? Вероятно, дерево, как и человек, стыдится обнажения. Лето прошло, а зима еще в пути, - как тут быть голому существу? Можно, конечно, делать вид, что все в порядке и идет своим путем.
  Да, было! Зеленые лоскутки прикрывали от солнца, заслоняли от дождя, ко-кетничали с ветром, забывая о своей несамостоятельности. Но с сильными лучше не заигрывать. Заиграешься и забудешь все наставления. Ну, и что, что осень? Некото-рым удается провисеть до весны. Это только у человека пожухлая тряпица вызовет сожаление. А дереву в холода не так грустно, если судорожно болтаются сухие лис-точки.
  Скоро наползут тучи, и ледяным душем вытравят даже напоминание о лете. Будет все равно - голый не голый, лишь бы ушло куда-нибудь ощущение промозг-лой ненужности и стылого одиночества. Когда, кажется, что жизнь уже погибла или спряталась глубоко под землей в корявых слепых корнях, с неба полетят невесомые звездочки.
  Поначалу дереву безразлично, да и снежинка - холодней капли. Только капля не задерживается - падает, а резная крохотулька остается на ветке. Сперва неприятно - колется. Но рядом усаживается еще одна, а потом еще, еще... Они становятся мягкими, потому что их - много. Дерево перестает тревожиться. Зачем его украшать белоснежным пухом, можно ведь было просто убить? Нет, его словно обкалывают бесчисленными уколами новокаина, значит, впереди еще что-то припасено.
  А сейчас - спать. Спать и ждать. Именно об этом твердят дереву скрипка и флейта. Но оно не понимает. Они разговаривают на разных языках.
  Дерево живет мигом. У него есть только сегодня. Оно не помнит о вчерашнем закате. А, может быть, это не так? Иначе, зачем надрываются струны? Они уже це-лый оркестр за собой привели! Смешная эта скрипка, так завелась, что подначила и альты, и виолончели.
  Тени от берез не дотягиваются до середины реки. Небо голубеет внизу, отража-ясь в воде. Странно, небо внизу, небо вверху, а я - посередине, с флейтами и гобоем. Какой-то мираж звуков. Они всюду. Хочется различить инструменты, но рука ощу-щает влажные колючие иголочки. Да это облака! Теперь окончательно непонятно: где верх, где низ? Где - дерево, а где - скрипка?
  По лицу стекает след от облака. Или это обыкновенные слезы? И куда делась музыка? Наверно, оглохла в облаках, потому что звуки исчезли, и тело стало тяже-лым и болезненным...
  
  Открываю глаза. Только что было дерево на лугу у реки. Нет ничего, лишь черный горох на розовой косынке промок от слез. Часы остановились, и не понятно, сколько сейчас времени? Музыка, на которой летала во сне, осталась с тем деревом - на лугу. Последний извиняющийся аккорд клавесина охнул в глубине леса, то ли по-казалось, то ли - отозвалось? Нелепо, но подушечки на пальцах левой руки немного болят. С непривычки. Напрягалась вместе с музыкантом. Я ведь на скрипке не иг-рала больше сорока лет.
  Стало прохладно. Нагнулась и замерла от изумления - на косыночке лежит же-сткий смычковый волос. Сон? Опять? Где-то в чаще ухнул филин, перепутав день с ночью. Ему тоже, наверное, что-то приснилось. С улыбкой махнула головой.
  Сон легонько стряхнулся. Его сероватая паутинка плавно опустилась на ро-машки. Музыка закончилась. Все. Можно собирать чернику.
  Я и не ожидала, что так проголодалась. Торопливо раскусываю сочную мякоть плотных шариков. Рот наполняется терпкой сладостью. Черные бусинки подстав-ляют свои матовые бочки. Казалось, они испытывают настоящую радость оттого, что кому-то оказались необходимы.
  - Хорошие вы мои! Спасибо вам, спасли, бедную, от голода.
   Желудок, благодарно, заурчал, как кот после миски молока. Присаживаюсь на траву. Как жалко, что я ничего не понимаю в запахах. Пытаюсь различить, выде-лить из пряного духа разнотравья отдельные ароматы. Но даже клевер на лесной полянке имеет другой оттенок, чем придорожная замарашка в городе. Фиолетово-голубой мышиный горошек совсем ничем не пахнет - только шевелит антеннами-усиками. Он, наверное, цепляется ими за воздух, и поднимает себя вверх, как барон Мюнхгаузен. У желтого донника запах неуловимо-тонкий. Веточки кланяются во все стороны цветками, похожими на мотыльков.
  Мимо пролетел толстый шмель. Тороплюсь за пузатеньким, полосатым, как у тигра, брюшком и попадаю в царство иван-чая. Жужжащее войско деловито пасется, собирая нектар. Из пурпурно-лиловых лепестков торчат трудолюбивые пчелиные попки. Шмелик, как вертолет, зависал то над одним цветком, то над другим, пока не нашел свободное место.
  От медового запаха закружилась голова. Хочется подойти ближе и рассмотреть длинный стебель с цветками. Это удивительно. Веточки поднимаются вверх, пере-давая эстафету жизни: внизу - поникшие головки, вверху - стрельчатые бутоны, а посередине - самое цветение. Жизнь - в середине.
  Шмелик угрожающе покружился у самого носа. Успокаиваю его: "Мне просто понюхать, - наклоняю самый высокий стебель. - Теперь я тебя понимаю, прощай". - Не успел цветок вернуться на место, как мохнатое жужжание стало проверять, все ли в порядке?
  Ухожу прочь от недружелюбного шмеля. На выходе из леса меня провожают щитки розовато-сиреневой душицы. Нежный аромат успокаивает, извиняясь за шмелиное негостеприимство. Трава под ногами резко выпрямляется: это еще, что за новость - по головам ходить? Тихонько смеюсь. Только сейчас заметила, что держу полную гулкой пустоты кастрюльку с красной ручкой-проволокой.
  
  Послесоние
  
  Весь день прошел под впечатлением от сна.
  Редкостное ощущение. Еще там - во сне - я чувствовала, что нахожусь внутри како-го-то мощного поэтического сгустка.
  Как это записать? Как рассказать о музыке, которая звучала? Об этом соревновании инструментов? О вкусах и запахах, об ощущении дерева, встречающего осень. Где слова такие взять, чтобы хоть на миг приблизиться к этой воздушной ткани? Чем передать ще-мящее трогательное сострадание к трудолюбивой букашке, которая попала на незнакомую поверхность?
  Может быть, впервые я так остро и так пронзительно поняла, что являюсь частью совершенной и хрупкой природы. Как все в ней гармонично и соразмерно! И благодарю небеса, что позволили мне слиться с нею без остатка и снова испытать восторг полета.
  
  Этот сон также был использован, спустя время, в романе "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ ".
  
  СОН
  
  Ставлю банки больному. Он весь извертелся. Ему больно, а мне неудобно. Бан-ки все время падают на кровать и их надо ставить снова. Любопытно, но я исполь-зую странный, не традиционный способ, высасывая воздух. От этого, наверное, они и разъезжаются по всей спине. Сами банки тоже необычные. Они похожи на створки расколотых косточек абрикосы. Кто-то подает спички. За окном тревожно закричала птица. Я обернулась... и оказалась вне дома. Сначала на одной улице, а затем на другой, потом...
  Потом я взлетела! Помню, что не поставила последнюю банку, и высматриваю удобную площадку, чтобы спуститься и вернуться назад. Впереди на разделительной полосе стоит легковушка. Глядя на нее, думаю: "Сейчас подлечу и на крыше по-ставлю банку, так будет удобнее". Подлетаю и... банок нет, и дом далеко.
  Лечу вдоль тротуара и понимаю, - это уже не Москва. Подо мной парк с боль-шими деревьями. Низко висят провода, и мне никак не удается подняться над ними. Снизу на меня смотрят изумленные люди. А я делаю вид, что сосредоточенно ищу номер дома.
  Скорость большая. Пытаюсь сравнивать себя с быстро идущей женщиной. По-чему-то это не нравится. Еще я недовольна тем что, взлетев высоко, не могу лететь на том же уровне. Что-то заставляет снижаться. Кроме того, лечу не головой, а нога-ми вперед, что само по себе неприятно.
  Город чужой, незнакомый. Впереди виднеется блестящая лента реки. Устрем-ляюсь туда. Справа между зданиями открывается вид стройки. То, что предстает пе-ред моим взором, не просто изумляет, а шокирует. У строительного крана на высо-ком постаменте - Тарас Шевченко из потемневшей бронзы. Памятник стоит с высоко задранными длинными волосами. Я в полном недоумении облетаю его. Причем тут Шевченко? Как он тут оказался? Да еще с развивающейся гривой? Помнится, он был лысый? Дотрагиваюсь до волос - монументальные ощущения!
  Прочь от этого ужасного исполина! Лечу к реке, которая несется широким бур-ным потоком вдоль гор.
  Никаких мыслей по поводу того, зачем я туда так тороплюсь, почему мне нужна эта прозрачная неукротимая вода, у меня нет.
  
  Послесоние
  
  Мне надоели частые простуды по глупости. Это объясняет банки и странный перво-начальный способ их употребления - высосать болезнь. Но клиент кочевряжится, и я уле-таю.
  Улетаю по нашей улице, которая стала проблемой из-за плохой организации движе-ния и пробок. Я стремлюсь от этого всего - мешающего, ограничивающего и запирающего - прочь. Но все же помню, что осталась одна не поставленная банка, как мои обязательства перед семьей.
  Другое пространство - знакомое и незнакомое, но оно меня тоже ограничивает: людьми, деревьями, проводами, способом полета... Я еще пытаюсь приспособиться к об-стоятельствам, делаю вид, что ищу дом.
  С памятником - нелепым и неожиданным, думаю, следующее: это мое упование на признание вообще и близкими в частности. Персонаж и внешний вид памятника, вероят-но, означают, что признание придет, но не такое, какого я жду, или не тогда.
  Река - чистая, неутомимая и стремительная - это, наверное, мои грезы. Мечта о сво-боде и независимости.
  Помимо сна или, скорее, благодаря нему, какое это счастье - летать!
  Самое замечательное из всего мне недоступного! Что бы я могла за это отдать?
  
  СОН
  
  Нахожусь на возвышении в эпицентре огромной стройки недалеко от родитель-ского дома. Рядом мечутся люди, не зная, как обойти циклопический котлован. Внизу кипит работа: гравий, машины, незаконченные дорожки из серой плитки. Но до самой площадки еще надо добраться. Земля резко - обрывом - уходит вниз, ощети-ниваясь странными отвесными выступами с балками, торчащими досками и строи-тельным мусором.
  Люди мучительно пробираются наверх по пыльным тропкам. Внизу у неболь-шого перелеска - полоска высоких ромашек. Рядом со мной стоит женщина с ведра-ми, в которых такие же ромашки и еще белые странные цветы-колоски с головками-стрелами, похожими на декоративный лук. Я думаю, что надо нарвать ромашек - красивых и крупных. Только где и как их сушить? Внимание переключается на удивительных старика на костылях и бабку с палкой. Они поднимается наверх, да-же не морщась от боли и напряжения.
  Если они прошли, то и моя спина сдюжит!
  Низина с железнодорожными ветками-отстойниками лишь угадывается впере-ди, но ее пока не видно. Начинаю спуск. Тяжко. Непонятно, куда ставить ноги? Везде торчат прутья арматуры, доски, битое стекло. Я покружилась и вышла на то же ме-сто. От огорчения едва не заплакала, но заметила лестницу из торчащих тонких до-сок, которые серпантином уходят вверх. Надо отметить, что я ее заметила еще с воз-вышения, но она показалась такой шаткой, что даже мысли попробовать влезть не возникло. И вот он - единственный проход.
  Делать нечего. Попыталась впрыгнуть на первую ступеньку, но только раска-чала ненадежную конструкцию. Отдышавшись, кое-как втянула тяжелое непослуш-ное тело на неструганную перекладину и осторожно преодолела узкие ступеньки ле-стницы.
  Восхождение! Наверху мое положение оказалось еще более нелепым. Теперь я - на крохотном пятачке. Дальше - почти отвесный обрыв. Люди пытаются добраться наверх, но соскальзывают и кубарем катятся вниз. Банально сесть на пятую точку и съехать по камням боюсь. Не та у меня теперь попа. Вдруг справа кто-то лихо про-несся вниз, сразу и не понять - на мини-машине или велосипеде? Когда лихача зане-сло на крутом вираже, и он оказался в руках строителей, стало понятно, что это был мотоцикл.
  Беспомощно топчусь на площадке и думаю, что надо отправляться в обход на-лево - там когда-то был мост через железнодорожное полотно. Конечно, это далеко, но, похоже, иной дороги нет. Не успела ступить влево, как увидела идущие вниз ка-менные ступени. Снова вниз. Прямо детская игра. Лестница странная - широкие вверху ступени заметно суживаются внизу, почти смыкаясь с перилами. На площад-ке - растерянная группа иностранцев.
  Спускаюсь, причем, когда перила сходятся, я начинают выпендриваться - под-тягиваюсь на руках и перемахиваю по несколько ступенек. Внизу грязь, лужи, це-ментные разводы и... огромный подземный каменный ангар - то ли склад, то ли га-раж. Интересно, есть ли из него выход на другую сторону? Но там темно, и мне ста-новится страшно идти туда одной. В полном отчаянии брожу по какому-то разру-шенному зданию вместе с такими же потерянными людьми. Пугает, что пропасть-стройку перейти, кажется, нет никакой возможности.
  Вдруг меня пронзило молнией: "Я же умею летать!"
  И тут же без раздумий - осталось у меня это умение или нет? - взбираюсь в про-ем вывороченного окна и, стараясь привлечь в себе внимание, бросаюсь вниз, широ-ко раскинув руки. За спиной раздались сдавленные вопли. Как ни странно, я сразу полетела в одной плоскости, а не так, как обычно, сперва вниз и только потом с тру-дом взмывая вверх.
  Серая вязкая погода - точное отражение строительной каши стройки с копо-шащимися людьми. Железную дорогу с поездами замечаю не сразу, только тогда, ко-гда чувствую ожог от задетого высоковольтного провода. От страха резко взмываю вверх - не хватало после всего обуглиться, элементарно запутавшись в проводах.
  Лечу я странно - левым больным боком вперед. Приземляюсь у конца улицы, на которой прошла первая половина моей жизни. Слева - две колеи для отстоя элек-тричек. Сейчас они огорожены бетонными квадратными плитами, кое-где прогля-дывает обычный штакетник. Иду вдоль домов к своему двору. Про себя отмечаю на-вязчивое стремление снять проход на видео. Дома совсем не похожи на те, которые я помню. Вместо одинаковых одноэтажных кирпичных строений на четыре хозяина с небольшими приусадебными участками, я вижу разноцветные домики разной этаж-ности. Одни похожи на дачные развалюхи, другие - на добротные виллы.
  Мелькают номера - 26, 25, 24, 23... Передо мной - строительство веселого зеле-ного дома - стандартная многоэтажка. Далее - огромный разно-уровневый комплекс. Моего бывшего дома под номером 22 нет. Неужели ошиблась?
  У проходящей женщины спрашиваю: "Где улица Односторонняя?" Она стран-но на меня смотрит и показывает себе под ноги: "Здесь". Я непонимающе подхожу к последнему дому перед стройкой: "ул. Главная, 23". Дома, моего дома под номером 22, действительно, нет.
  У забора, за которым идет стройка, девушка разглядывает листовку с планом, на котором разными цветами выделены зоны будущей квартиры - жилые помеще-ния, подсобные. Подхожу к ней: "Скажите, пожалуйста, где..." Она тоже показывает на землю и добавляет, что ненавидит эту улицу. Ей пришлось здесь жить в качестве крепостной. Ее круглое чуть приплюснутое лицо похоже на неподвижную маску, ма-ленькие светлые глаза ничего не выражают. Я пытаюсь представить ее жизнь... Она что, рабыня? Как в Чечне?
  - Я вынуждена была писать за парня все институтские работы - рефераты, кур-совые... - объясняет она.
  - А как же сама училась? - Сдержалась, и не задала этот вопрос. - Интересно, можно ли узнать, когда начали сносить улицу?
  Девушка смотрит на меня непонимающим взглядом так долго, что я сама пы-таюсь представить крики и сопротивление выселяемых бывших соседей и осознаю, что на этом месте оказалась зря.
  
  Послесоние
  
  Что это? Мой прежний - родной - дом (жизнь) разрушен так, что и памяти никакой не осталось (не должно)?
  И вряд ли стоит преодолевать немыслимые редуты, чтобы пытаться добраться до этих завалов? Там было рабство, крепостной труд, жгучие слезы, несправедливые обиды, предательство и поголовная ненависть.
  Может, это намек на то, что настала пора серьезного пересмотра жизненных устано-вок. И есть все основания полагать, что необходимо избавиться от болезненного прошло-го: и в мыслях, и в решении проблем, и в поступках. Скоро на этом месте будут жить дру-гие люди, в других домах, окруженных парком. Все новые и всё новое?
  
  Кстати, мучительное ощущение близости электрических проводов - обычный кош-мар моих "летательных" снов. Я все время боюсь задеть их. Интересно, это реальная опас-ность, или отсутствие амбиций?
  
  СОН
  
  Долго не могла заснуть. Спина страшно болит. Никак не могу приспособить ноги, чтобы уменьшить боль. В конце концов, сон сморил. Странное ощущение - пошаговое вхождение в засыпание. Острая боль переходит в тупую и разливается по всему телу. Но-ги застывают в комфортной позе, и дыхание становится глубоким. Голова словно немного кружится, и что-то отпускает веки, как шторки. Я еще слышу бормочущий телевизор, но картинка сна уже проявляется и резким движением окончательно втягивает меня в иную жизнь.
  
  Просыпаюсь после тяжелой ночи. В зеркале ванной комнаты вижу мужское лицо. Руки потирают подбородок с темной жесткой щетиной. Собираюсь бриться. На оставленной бритве засохли остатки отцовской крови. От этого раздражения хочется уйти из ванной, лечь на кровать и расслабиться. Сказано - делаю.
  Но тело никак не расслабляется. Приходится его уговаривать. Закрываю глаза и представляю, как постепенно ноги становятся все тяжелее и тяжелее, потом теплее, словно на горячем пляже... И мышцы отпускают. Наконец, чувствую легкость. Тело перестало ощущаться, оно расслаблено, почти... невесомо.
  Возвращается ощущение того, что я - женщина. Открываю глаза, делаю глубо-кий вдох и медленно поднимаюсь вместе с одеялом. Порыв ветра качнул занавеску на окне. Воспринимаю это, как приглашение.
  Без раздумий вылетаю на улицу через потолок. Оказывается, в моей комнате его не было. Зависаю над домом, чтобы определиться, куда лететь? Решаю поднять-ся еще выше, чтобы остаться незамеченной, и лететь к реке. Внизу снуют машины. В окнах домов отражается солнце. Еще издали заметила любимую полянку с тремя бе-резками. Опускаюсь.
  Река. Трава. Тишина. Небо. День, полный летнего марева и неги. Медленно и величественно порхают бабочки. Стрекозы зависают над самой водой.
  На травинке прямо перед глазами сверкает шарик росы. Над ним кружатся лимонница и божья коровка, но их опережает большой неуклюжий рыжий муравей. Неловкое движение, и капелька медленно покатилась вниз по травинке, как по же-лобу. Она упала мне на щеку. Из-за этого травинка резко выпрямилась и задрожала. Муравей подполз к самому ее краю и посмотрел - куда делась росинка?
  Мне смешно. Но не позволяю себя улыбаться, чтобы не обидеть мураша. Толь-ко чуть-чуть прикрыла глаза, чтобы он не заметил моего лукавого взгляда.
  Капелька неспешно поползла по подбородку, соскользнула на шею и отправи-лась дальше, высыхая на солнце и оставляя, как память, незаметную дорожку. Кожа чувствует этот сухой след. Он пульсирует легким покалыванием...
  
  Послесоние
  
  Проснулась, проводя пальцем по лицу, и поняла, что плакала во сне. Вся щека мок-рая. У края носа даже натекла маленькая лужица солоноватой жидкости. Как-то странно на душе и непривычно легко. Спина не болит, правда, сердце немного ноет. Наверное, от нежданной жалости к себе или к мурашу. Но все равно - радостно. Пытаюсь понять, чего же все-таки жаль?
  Скорее всего, мне трудно расстаться с этим чистым и очень реальным сном. С запа-хами утреннего леса, луга и тишины.
  А еще я очень четко поняла, что в ближайшее время поднимусь с постели и снова научусь ходить.
  
  СОН
  
  С вокзала отправляется спецсостав Актрисы. Я стараюсь не лезть ей на глаза и размещаюсь за занавеской. Она наслаждается праздником, который устроили для нее родные и друзья. По сути это обычный концерт с детскими сюрпризами в виде песен, стихов и танцев. Как настоящий профи, она демонстрирует радость, хотя заметно устала умело скрывать скуку. Мне досадно, почему любящие и знающие люди мучают ее глупостями в стиле "театра красной синьки".
   Кто-то перечисляет населенные пункты, указанные в расписании. За окнами поезда мелькают дома какого-то крупного города. Стараюсь приблизиться к месту действия. Высокие красные стены большого собора заставляют пристально всмат-риваться. Замечаю медальоны с гербами. А вот и родовой герб братьев Орловых. Внезапно раздается крик: "Это же Муром!" Все заторопились к выходу.
  На платформе - броуновское движение. Народ мечется от киоска к киоску. Экскурсоводы быстро формируют группы и уводят их в город. Я оказываюсь рядом с Актрисой. Мы поднимаемся по крутой лестнице на смотровую площадку с памят-ником и оказываемся на высоком берегу Оки. В середине лестницы образовывается черно-желтый вихрь, который со страшной силой всасывает в себя пыль, листья и мелкие предметы.
  Мы сверху наблюдаем за этой пугающей картиной и не решаемся спуститься вниз. Внезапно я говорю Актрисе, что могу научить ее летать. Для меня самой это тоже неожиданно. Уверенности, что мне удастся взлететь, нет никакой. Я уже рас-каиваюсь, тем более, что знаменитость скептически ухмыляется. Меня это не заво-дит, наоборот, отрезвляет. Но отступать некуда.
  Я подхожу к краю площадки. Вихрь тут же успокаивается. Листья медленно опускаются на ступеньки. Лестница очищена. Представляю себе, как подпрыгиваю над ней, с позором падаю на каменные ступеньки и разбиваюсь.
  Но, тряхнув головой, искренне читаю молитву, которая закачивается: "Помо-лись, и воды отступят!!!". Потом подпрыгиваю и... легко взлетаю. Мне ничто не мешает. Не надо помогать себе руками, опасаться проводов.
  Лечу легко, свободно и радостно. Мне уже нет никакого дела до того, кто остал-ся внизу.
  
  Послесоние
  
  Проснулась от удивительного ощущения простора и радости. Еще час, не открывая глаза, пыталась анализировать сон.
  Первое, что бросилось в глаза, - Актриса. Это не первый сон с ее участием, но здесь она - символическая фигура. Мы не знакомы, но иногда я представляла ее в одной из сво-их пьес. В данном случае важно другое. Видимо, она нужна мне для решимости. Во сне ей от меня ничего не надо. Это мне важно не ударить лицом в грязь. Почему? Никакой личной причины нет. О своей пьесе я даже не думала во сне. Значит, здесь, действительно, что-то другое.
  Сон, конечно, ребус, но логика у него железная. Наверное, стоит искать на поверх-ности. Лидер. И, хотя моя деятельность далека от ее области, но, скорее всего, из-за отсут-ствия явного "главного" в моей "песочнице" сон выставил на пьедестал именно ее.
  Герб, который якобы принадлежал братьям Орловым, прозрачный намек на мою се-годняшнюю работу над романом о княжне Таракановой. На самом деле точно герба гра-фов Орловых не помню, да и вообще в геральдике не разбираюсь.
  Муром - один из последних городов, в которых я была недавно. Конечно, таких вы-соких красных стен в нем нет. Но важно не это, а то, что в Муроме и славная история, и легендарная мифология, связанная с Петром и Февронией и с героическим Илье Муром-цем, который в нужное время, в нужном месте оказался главным спасителем. Надо было встать - встал, надо было защитить - защитил. Хотя никто ничего от него и не требовал, да и что можно требовать от обезноженного больного.
  Следовательно, взлетать меня никто просил. Желание это родилось в глубине души от БЕСКРЫЛОГО ощущения жизни.
  Молитва, которую произнесла перед полетом, неожиданно заканчивается словами, словно исторгнутыми из сердца: "Помолись, и воды отступят!!!" Едва сдержалась, что-бы не открыть глаза, - иначе все пропало бы. Как же просто - искренняя просьба к небе-сам, и реализация желания в земной жизни.
  Весь фокус в том, что мне неведомы собственные подлинные желания. Прошу о бренном, ежеминутном, суетном. Пришло в голову, может, потому просьбы мои так часто не выполнялись, а, когда исполнялись, то ничего, кроме огорчений и сожалений, не при-носили душе?
  Ибо НЕ ВЕДАЮ, ЧЕГО ПРОШУ?
  Надо знать, О ЧЕМ ПРОСИТЬ, чтобы потом не раскаиваться.
  Самое пронзительное во сне - момент перед полетом.
  Хочешь лететь - ЛЕТИ! У мысли нет преград. Особенно у мысли, не связанной эго-измом и прикладным значением.
  Но МОЛИТВА!!! "Помолись, и воды отступят!" Так вот, в чем дело!? Искренняя мо-литва творит чудеса.
  Вероятно это ответ на мои размышления и сомнения вокруг грязной церковной воз-ни. Какое, в конце концов, мне дело до того, что и как творят попы со своей паствой. Это, как говорится, их послушание. В моей душе нет единого мнения о религии вообще. Потемки дремучие. Я не могу однозначно определить свою дорогу в собственный храм. В какой он земле, да и на земле ли? Он православный, языческий, буддистский или атеистический? Просто болтаюсь в проруби сомнений.
  А ответ - ясный и однозначный - ИСКРЕННЯЯ МОЛИТВА.
  Храм БОЖИЙ не нуждается в определенной архитектуре. Не стены важны для него - чувства верующего. А потому - Велес это, Христос или Будда - нет разницы - ГОСПОДИ! Этого достаточно.
  Наверное, лично у меня нет нужды в храме и в попах, разве что стоит воспринимать это, как стремление к познанию. А силы, духовность и истину стоит искать в СЕБЕ, зада-вая правильные вопросы и верно определяя направление пути. Но, если нет согласия в душе, и только ПОМОЩЬ может исправить ситуацию, стоит МОЛИТЬСЯ.
  Лишь не надо обременять небеса по поводу и без повода. Хотя я часто прошу о бы-товых проблемах ангела. Ничем, кроме просьбы о послаблении в состоянии физической немощи, объяснить это не могу. Еще, наверное, это - малодушие. Ангел за плечом, он ря-дом со мной, и нет большого греха в том, что он поможет мне найти место в переполнен-ном вагоне метро.
  
  СОН-а
  
  Я в Берлине в компании Мужчины и Женщины. Мы с ними или коллеги по какой-то деятельности, или банальные шпионы. Никогда в этом городе не была и ничего знакомого не вижу, но точно знаю, передо мной - Берлин. Причем, та его часть, которая была в составе ГДР. Вокруг все пыльно, не убрано, мостовые изъеде-ны выбоинами и отколовшимися булыжниками. С высоты, на которой мы находим-ся, открывается совершенно ординарная панорама. Все буднично, непритязательно.
  В маленькой студии на окраине городишка я записываю какую-то песню. Сло-ва, мелодия, и язык общения остались во сне. Но помещение с продавленным местом перед микрофоном помню хорошо. 1-й раз пишусь сама. По окончанию, дождавшись, когда все выйдут, обыскав все помещение и не найдя туалета, воровато справляю нужду в углублении за микрофонной стойкой.
  Но, записываясь во 2-й раз, обнаруживаю в холле туалет, который до этого про-сто не заметила. И не удивительно. Само помещение настолько замысловато по ар-хитектуре - несколько коридоров, ведущих в разные стороны, что я примиряюсь с нехорошим своим поступком. Трудно найти туалет в подобном хаосе. Хорошо еще, что никто не застукал за стыдным делом. А то, несомненно, мне пришлось бы нести ответственность за всех "грязных" русских и заодно за разрушение Александрийской библиотеки.
  Выходим из студии и поднимаемся на высокую гору. Под ней - сам город. Спуск не просто опасен - страшен. Никакой лестницы - обыкновенные вытоптанные в земле выпоты. Моей первой совершенно естественной мыслью было удивление - а как этим пользуются местные инвалиды? Как они - на колясках и с палочками - ползают по горам? Как ходят мамы с малышами в колясках? Вторая совершенно естественная мысль продолжила первую: "Тоже мне, пресловутые "цивилизаторы"! Но мысли держу при себе, мало ли что? Все же - заграница.
  Судорожно, оглядываюсь в поисках альтернативного пути. Но Мужчина и Женщина - она почти бабушка - уже корячатся, спускаясь. Таким образом, выбора у меня нет, придется ползти за ними. Вокруг пучки травы. Это просто опасно, если но-га соскочит, мне в этой загранице придется остаться навсегда. Пыхтим, но постепен-но подбираемся к подножию. Еще немного и доберемся до уютной кафешки под го-рой. Она выходит прямо на улицу, по которой идут люди в направлении широкого бульвара. Я так устала от напряжения при спуске, что топать остаток пути не хочу. И решаю... лететь. Куда делся предыдущий страх?
  Разбегаюсь и взлетаю. Сначала лечу неловко, боясь, что позабыла навыки. Кроме того, мешает тот факт, что я не в брюках, а в платье. И пусть! Даже не хочу представлять свой вид снизу. В конце концов, кому не нравится - пусть не смотрит. Белье на мне, слава Богу, новое и красивое. Но все равно неприятно из-за внутренней неловкости.
  Коллеги замирают на полдороге, с ужасом провожая меня взглядами. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить возмущение моим поведением за грани-цей. Плевать! Я - в своей стихии!
  Люди задирают головы и улыбаются от восторга и необычности зрелища. Мысль о том, что хорошо бы извиниться за отсутствие брюк, отбрасываю, как не-конструктивную. Ее ведь по-английски надо хотя бы сложить. А между мной и анг-лийскими фразами - 35 лет безуспешных усилий. Так что, уж лучше в следующий раз обязательно надену брюки. Кажется, у меня была такая возможность еще в студии, но отчего-то я ею не воспользовалась.
  На бульваре народу значительно больше, чем на улице, да и реакция мощнее. Толпа просто в экстазе. Постепенно и сама вхожу в состояние эйфории. Все перестает иметь значение - нижнее белье, взгляды...
  
  Послесоние
  
  Первое и очевидное - я нуждаюсь, как в воздухе, во внимании, признании, может быть, даже в обожании. То есть, во всем том, чего у меня никогда не было, и я не знаю, как это выглядит, и что при этом чувствуешь. Не случайны мысли о нелепости белья. Лю-дям не стоит видеть изнанку. Все должно быть красиво, необычно, но прилично. А выну-ждать других заглядывать под свою юбку - верх непристойности.
  Спуск по заведомо опасному подобию лестницы, скорее всего, означает если не без-рассудность, то уж точно смелость. Но решение о полете - дорогое решение. Это желание демонстрации необычности возможностей. А куда без этого? Если всю жизнь сталкива-ешься с тем, что существуешь вне или против правил, то даже обычный туалет будешь искать и не найдешь днем с огнем.
  Коллеги. Кто они и почему объявились в моем сне, осталось загадкой. Ничего зна-комого в них нет. Собственно, во сне им делать нечего, разве что я не позабыла подробностей. Не мудрствуя лукаво, предположу, что в их лице как раз и имею тех, чьего признания хочу добиться. Некие безымянные корпоративные имяреки, как носители общественного или профессионального мнения. И еще - лакмусовая бумажка для моих "заморочек".
  Но запись песни. Что это? Музыка всегда со мной с рождения. Намек на пианино, которое давно пора настроить? При моем попустительстве оно - подставка для разных безделушек. Это на самом деле хуже туалета. Но, может быть, песня - это способ выпус-тить на волю музыку, запертую внутри меня? Не спетую, вынужденно молчащую?
  Что интересно, самой мелодии не помню. Это настолько неважно, или наоборот, так принципиально, что приходится делать вывод совершенно нелицеприятный. Музыка во мне - сама пленница. И в таком случае я - ее тюремщик. А это означает только то, что мне никто, кроме меня самой, не мешает петь или рождать мелодии в прямом или иносказательном смысле.
  Теперь о туалете. Вообще это довольно противный и навязчивый образ в моих снах. Похоже, надо перестать пить воду на ночь.
  Гора и спуск - не есть хороший признак. В гору лучше карабкаться. Но, что есть, то есть. Опять же, спуск странен тем, что он во сне - подножие полета. Не сочетаемое соче-тание.
  
  А о полете хочется поговорить отдельно.
  Полеты - мои любимые сны. Такие моменты я стараюсь сознательно удлинять на-сколько возможно. Недавно, в другом сне, мне было показано, почему я летаю низко. Но хочу-то - высоко и быстро! Теперь понимаю - все дело в том, что ТАКОЙ полет позволяет мне быть НАБЛЮДАТЕЛЕМ. И это не способ - миссия. На скорости и с высоты немного увидишь.
  Конечно, лучше летать обнаженной - ничего не мешает, но... Во-первых, я не ведь-ма, во-вторых, никогда в таком виде во сне не летала, в-третьих, не желаю, чтобы меня кто-нибудь видел голой. А это, значит, что платье не подходит по определению. Сие бли-стательно показано во сне, что называется эмпирическая наглядная доказательность. Только брюки. Если перенести это из ночи в день, из сна - в действительность, то придет-ся признать, что брюки прочно держат первенство в моей жизни. Удобно, и... ничего не видно. Вот тебе и "крылышками бяк-бяк-бяк".
  Отсутствие местных красот - тоже показатель. Видимо, мне чужда внешняя аффек-тированная туристическая восторженность. Но вполне допускаю, что это - просто неиме-ние подлинных заграничных впечатлений. Или лень, задавленность, усталость, многолет-няя невозможность видеть мир своими глазами. Или совершенно трезвое понимание не-броской красоты наших родных пейзажей. Опыт-то путешествий по собственной стране огромный. Я налетала и наездила столько, что вполне могу сравнить себя с бывалыми пи-лотами и машинистами.
  Вообще, чужой город - что это в моем сне? Мне нужен он как символ признания других? Чужих и незнакомых для меня людей? Свои-то, в этом смысле скупердяи редко-стные. Впрочем, от своих я уже ничего не жду. Понимаю, что и бесполезно. Значит, не заграница это вовсе. А просто - другие люди, которых я хочу увлечь, завлечь, удивить и растрогать. Это что, желание известности, которая шагнет на порог? Или страх перед ней?
  И все же, причем тут Берлин? По первому смыслу все ясно. Мы его взяли в бешеной атаке, и водрузили флаг победы, причем, в который раз в нашей истории. И лечу я над ним, предварительно буквально осквернив один из его домов. Есть в этом совсем уже изощренный намек. Как символ победы? Родина победила, и у меня получится? Значит, не совсем это и Берлин.
  Если вспомнить реакцию коллег, то вполне понятно, что мое отношение к тем пре-делам, что находятся вне территории России, не вызывают у меня священного трепета. В басне Эзопа лиса отказывается от винограда, потому что он зелен, хотя причина в другом - висит высоко. Так у меня и с заграницей. Не езжу, находя массу причин, из которых справедлива главная - просто боюсь. В этом смысле с Берлином любопытно вышло. По-нятно, что не Париж и не Рим. Город, каких много. Обычная европейская провинция. Не хочу ехать, так и смысла нет. Ай да, мозг, ай да, сукин сын!
  Вообще любопытный получился ход - от сортира до полета. Класс!
  Это еще и намек на бесстрашие. Долой запреты! Делай, что хочется! Только тогда тебя будет встречать восторженная толпа. Страшненький, на самом деле, совет, что делать и как. Спасибо тебе, сон, я подумаю над твоими рецептами. И постараюсь обойтись без агрессивного эпатажа.
  
  СОН-б
  
  Лечу над облаками. Но захватывающего ощущения полета нет. Знаю, что в ближайшее время придется снижаться. И поэтому стараюсь гнать от себя наслажде-ние высотой. Так и есть. Прилетела. Подо мной город. Это снова Берлин. Спускаюсь.
  Почему-то мне приспичило найти книгу Жюстина. Честно говоря, я даже не знаю, есть ли такой писатель? Просто срочно понадобилась его биография. Глядя с высоты на улицы, думаю, а не за этим ли я сюда прибыла?
  Беспечно слоняюсь по городу, разглядывая однотипные дома, похожие на ста-рые московские пятиэтажки. Все такое ординарное и скучное, что глазу не за что за-цепиться. И еще грязное: крыши, стены, здания, даже деревья. Район, в котором я оказалась, ничем не отличается от кварталов, возведенных в наших городах при Хрущеве.
  Никакой цели, кроме поиска книги, у меня нет. В этом городе меня никто не ждет, и я никого не знаю. От усталости ломит ноги. Вижу спасительную лавку-развалюху и осторожно присаживаюсь.
  О! У вросшей в землю ножки обнаруживаю то, что мне нужно. Книгу Жюстина! На обложке горчичного цвета - портрет человека, очень похожего на Шумана. Огля-дываюсь - никого нет. Похоже, она, кроме меня, никому не нужна. Вероятно, книгу выбросили или забыли. Обычное состояние - лежит чужое, но, как взять его, чтобы потом не было "мучительно больно"?
  Поднимаю книгу и понимаю, что надо срочно найти библиотеку, чтобы зару-чится - на всякий случай - чем-то вроде алиби. После недолгих поисков нахожу дво-ровую читальню. Она в обычном жилом доме. Захожу, выставив книжку, чтобы объяснить, что я - не воришка. Мучительно складываю в уме английскую фразу: "This is my book". А немцам до лампочки. Подумаешь, приперлась какая-то ино-странка с книжкой. Одним словом, "ходят тут всякие".
  
  Послесоние
  
  Странность заключается в том, что, скорее всего, этот сон - окончание предыдуще-го. В истории соединилось 3 вывода, которые в обычной жизни иногда напоминают о себе.
  Первое - автор. Неизвестный, забытый или выброшенный. Что называется, почти про себя.
  Второе - книга. Логичный вывод из первого.
  Снова Берлин, в смысле - заграница. Для меня, длительное время мотавшейся по стране с командировочным удостоверением, любое путешествие - морок. Проще убедить себя, что за околицей - ничего интересного.
  Главный вопрос - сон показал мое настоящее или спрогнозировал будущее? Если настоящее - все, как по нотам. Если будущее, то, надеюсь, не мое.
  
  СОН-а
  
  Я поднимаюсь в гору. Она явно европейская. Снизу видны аккуратненькие де-ревеньки, словно разлинованные поля и сады. Пока лезу, обдирая коленки, пытаюсь понять, кто подбил меня на эту авантюру? Накручиваю: вернусь и выясню зачин-щика. Ему точно потом доктор пропишет серьезное лечение. Вот, долезла, как в зна-менитом клипе "Loin" моего любимого Мишеля Сарду. Ну, покорила, а на кой это мне? Чего лезла? С кем спорила, что горы, что-то вроде неба, "которое - не потолок для крылатых"? Теперь стою наверху и обзираю окрестности.
  Мысль о том, что назад придется проделать тот же путь, только вдвое против-нее, - невыносима. Решение приходит внезапно. Не особенно рассуждая, сажусь на пятую точку - о, моя многострадальная задница! - и со свистом и криком о "какой-то там матери!" пролетаю несколько метров. Поднимаюсь и винюсь и перед горой, и перед матерью. Выход напрашивается сам собой - искать приемлемый спуск. Это только подумать так хорошо. На самом деле, хочется завыть от бессилия и обиды. Я зачем-то сначала заделалась покорительницей вершин, а теперь вроде как смыл ищу. Перлась в гору по неизвестной причине. Слезть - более веская цель, а сил-то уже и нет. Внизу живут своей неспешной жизнью чужие люди.
  Внезапно - между всхлипываниями, замечаю слева что-то необычное и явно рукотворное. Так и есть - желоб. С пятой точкой даже не советуюсь, точно знаю - пошлет. Плюхаюсь на брюхо, сжав зубы и закрыв глаза, ору: "Пли!"
  Несусь вниз, стараясь не думать, что ждет меня в месте "посадки". Да и думать особенно неудобно. Понимаю что впереди - "мужской разговор за жизнь" с ребрами. Мне точно докажут, что между ними и стиральной доской - "дистанция огромного размера". А, может, заодно, и покажут что-нибудь, после чего я смогу гипотетически кому угодно доказывать, что являюсь принципиальной противницей мазохизма. Только кто мне в собственном организме поверит?
  Желоб вынес к невысокой резиденции. Внутри несколько помещений и длин-ный коридор. В коридоре полно людей. Это журналисты разных мировых СМИ. А приехали все (я, впрочем, тоже) на встречу с президентом. Пока его нигде не видно, но можно пообщаться с представителями многочисленных делегаций. Из-за спин и голов я вижу, как на аккредитованных журналистов вешают петлички микрофонов. Ко мне приближается милая девушка со списком. Делаю вид, что шнурую кроссовки, я ведь точно знаю, что ни в каких списках не значусь. Не судьба посидеть среди умных людей, послушать умные вопросы и такие же умные ответы. Выбираюсь на-ружу.
  Вид потрясающий. Теперь, когда - уже почему-то - передо мной не стоит про-блема спуска с горы, могу позволить себе и расслабиться. Видом полюбоваться. А вид, действительно, прелестный.
  Судя по надписям на стрелках - на всех языках, я нахожусь на горе, которая находится в месте пересечения Ниццы и... Грузии!? Обхожу все стрелки - ничего не перепутала. Оборачиваюсь на резиденцию.
  Или я не в своем уме, или в последнее время что-то неладное творится с гео-графией, или Европа окончательно сошла с ума и куда-то отъехала.
  
  СОН-б
  
  Сон начинается сразу без перерыва после первого у метро "Планерная". Вы-глядит станция не так, как теперь, после перестройки, и даже не так, как раньше - с площадью. У выхода из подземного перехода расположились грязно-зеленые палат-ки. Запах соответствующий - смесь дешевого парфюма, прогорклого масла и отходов человеческой жизнедеятельности. На обрывках картонок прямо перед входом я лежу со своей приятельницей.
  Мы - побираемся. Сказать, что народ особенно усердно сочувствуют, нельзя. Нас просто обходят, как пустое место. Какой-то мужик бомжеватого вида пытается привлечь мое внимание. Я гордо изображаю недотрогу, дескать, задачи у меня дру-гие. Он не унимается. Покупает и дарит два букета. Один с желто-оранжевыми и красными тюльпанами. В другой - точно такой же, добавлены синие ирисы.
  - Жди, вернусь через пару часов.
  - А мне-то что, хочешь, возвращайся, хочешь - нет.
  Но приятельница внушает, что мужиками бросаться не надо, особенно лежа. Из букета выпадает какая-то бумажка. Она пытается дотянуться, но не успевает. Тетка из соседней палатки хищно выхватывает листочек - не купюру, а записку со стран-ными письменами - и рвет:
  - Вам это не нужно.
  Странным образом это происшествие влияет на народ. Нам начинают бросать всякую мелочь.
  
  Послесоние
  
  Первая мысль, когда проснулась, была непечатной.
  Вторая, впрочем, тоже.
  Накануне мучительно размышляла по поводу объявленного очередного телевизион-ного конкурса или тендера. Пыталась понять, если соглашаться и быстро переделывать сценарий, то есть ли смысл тогда вообще в этом сценарии? Честно говоря, сами условия тендера темные, да и студия доверия не вызывает. Товарищи многих "кинули". Но, с дру-гой стороны - шанс. Вот с мыслью о другой стороне я, вероятно, и заснула под утро.
  Самое время перейти к третьей мысли.
  Ночью надо спать, а думать - днем.
  Тогда и ребра пересчитают профессионалы, когда время придет - в морге, и на зад-нице горы изучать не придется.
  Про гору все понятно. Лезть бессмысленно, тем более, что наросла она на таком странном перекрестке. В Ниццу, понятное дело, хочется. Туда всякому - и дураку, и умни-ку - хочется. А с Грузией - сплошная засада. Хоть и красиво под горой, да только спус-каться туда не стоит - помрешь еще в "полете". Не успеешь - выйдут из леса дядьки боро-датые и "завершат" мучения ко всеобщей благодати. И Европа/мир - в лице Ниццы - как это обычно у них - "цивилизованных" - бывает - запланировано промолчит. Да еще обви-нит во всем президента, которого, кстати, никто так и не увидел. Но кому это важно. Если где-то в мире что-то случается - ищи знакомый русский след - не ошибешься. Нам уже не привыкать. Слухи, как влияние на общественное мнение, никто не отменял.
  К слову, с Грузией это очень наглядно получилось. Особенно для тех, кто привык своей головой думать. Значит, правильно все-таки гора стоит - красивая а-ля "европей-ская" - завлекалочка с кавказским перчиком.
  Так, с одним сном, кажется, все понятно. Можно было бы и не уточнять.
  
  Но второй сон не оставляет вообще никаких вариантов. Такая жирная точка для тех, кто прослушал предыдущие сигналы точного времени.
  Бросят тебе мелочь, да и то, только после того, как какой-то бомжара подзаборный сжалится. Или дело закончится еще веселей - попоют на все красивые лады: красно-оранжево-синие о прекрасном проекте, о возможностях потом, после этого малобюджет-ного проекта, выйти - о! - на прекрасные новые горизонты. Особенно их хорошо видно, когда лежишь и побираешься. Небо почти ничто не загораживает - в идеале. Только гори-зонта не видно. Так, полоска одна. Да и бумажку - в смысле договор с письменами зако-выристыми - даже не придется подписывать. Ребята в грудь свою честную ударят, и слово дадут "жентельменское".
  Так что, пошел он этот тендер мелким галопом или веселой полькой... в ма-неж....тренироваться на кобылах необъезженных.
  
  
  
  СЕМЬЯ
  
  Жизнь моя, начальный опыт, детство нашего кино!
  А потом придут оттенки, а потом полутона,
  То уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
  Ю. Левитанский
  
  История семьи была для меня всегда трудной темой. Дома редко об этом говорили. Мама про свою семью знала мало. Она оказалась в детском доме в возрасте полутора лет. И совершенно естественно, что ее личные воспоминания были минимальны. Папа на эти темы предпочитал не распространяться, слишком было болезненно. Но то, что в 1942 году во время наступления наших войск и окончания оккупации Кавказа дед исчез, является бесспорным фактом. В дальнейшем у меня будет возможность порассуждать на эту тему.
  По мере моего взросления ситуация менялась, и информации прибавлялось. Меня все время называли его наследницей и готовили к карьере пианиста. Последнее было не просто спорным - смешным, хотя бы потому, что училась я игре на скрипке. Это совсем не интересно, просто в данном случае имеет отношение к самой личности деда.
  Петр Иванович Хворостухин был замечательным разносторонним музыкантом: вир-туознейший пианист с феноменальной памятью, дирижер милостью Божьей, оригиналь-ный композитор и чуткий педагог. В миру востребованным оказался лишь его последний талант. Как автор и исполнитель, он не пригодился стране. Слишком уж был не сдержан на язык. В молодом советском государстве это лечилось одним способом - принудитель-ным знакомством с суровым зауральским климатом. Так что, из-за советской власти и, вероятно, личных качеств, человеческая и музыкальная судьба моего предка не сложилась.
  Мне от деда досталось немного: музыкальный слух, любовь к хорошей музыке, об-рывочные воспоминания папы о мирной довоенной жизни, пара старых афиш и несколько фотографий. Детские представления о дедушке так и остались там - в детстве. Взрослых не было просто потому, что не было поводов размышлять на эту тему.
  Тем странней и необычней я воспринимаю сны о дедушке, которого никогда не зна-ла и не видела. И что еще странней и необычней - сон, который приснился моей маме.
  
  СОН МАМЫ
  ЗАПИСАН С ЕЕ СЛОВ
  
  Поздним вечером мама вместе со свекровью (женой деда) готовит ужин в роди-тельском доме. Внезапно раздаётся стук в дверь и на пороге появляется Петр Ивано-вич Хворостухин. Он очень похож на свой портрет в большой комнате. На нем хо-роший черный костюм и лакированные ботинки. Бабка сразу бросается к нему, об-нимает, целует, гладит по плечам, плачет: "Петя, Петя! Почему так долго не прихо-дил?"
  Дед входит в комнату и с удивлением замечает свой рояль. Помедлив, садится за инструмент, пробегает пальцами по клавишам и играет красивую мелодию на ос-нове минорной гаммы. После этого он закрывает крышку рояля и отодвигается. Ро-яль внезапно начинается бесшумно вертеться вокруг своей оси, а потом поднимается в воздух и исчезает, как дымка. Никто, кажется, этому не удивился.
  После игры дед рассказывает, что очень долго и много ходил по разным ин-станциям и собирал документы, но на Родину его все равно не пустили: "Ни в одной стране мира такого не было, только в Советском Союзе. Поэтому так и не смог прие-хать". Мама решила не мешать и вышла во двор. Там соседка: "Кто это приехал?" Мама ответила: "Отец Юры". Соседке интересно. Она решила подождать, когда гость выйдет.
  Маме невмоготу, и она уходит в другой двор к друзьям, где папа дает обычный вечерний шахматный сеанс. Мама не уверена в его реакции. Как он воспримет но-вость о возвращении отца? Ведь у него больное сердце. Лучше подготовить. Мялась-мялась, а потом поинтересовалась, чтобы он стал делать, если бы встретил своего отца? Папа спокойно ответил, что у него накопилось много вопросов. Тогда мама попросила его вернуться с ней домой.
   Войдя в квартиру, папа спокойно поздоровался с отцом, так, словно бы они расстались накануне. Мама снова вышла на крыльцо к соседке. Они немного пого-ворили, и соседка посоветовала маме вернуться в дом.
  Но там никого не было - ни бабки, ни папы, ни Петра Ивановича. Мама в пол-нейшем недоумении выбежала во двор: "Выходил кто-нибудь из дома?" Соседка от-ветила, что все время была на месте, и мимо нее никто бы не проскочил.
  
  Послесоние
  
  Этот сон мама рассказала мне не сразу, а некоторое время спустя. Он все время ее мучил. С одной стороны, кроме соседки, все ушли в мир иной. С другой, маме была по-нятна вечная боль папы, оставшегося без отца в самые страшные годы оккупации.
  Я даже не знаю, говорили ли они на эту тему друг с другом? Вру, знаю, конечно, го-ворили, только я тому свидетельницей не была. Совсем маленькой папа мне много рассказывал о своем детстве. В подростковом возрасте к этим темам мы старались больше не возвращаться. Он, наверное, считал, что все уже рассказал, и я - запомнила. Мне же было стыдно объяснять, что детская память - дырявая. А теперь и спросить-то не у кого. Так и остались лакуны в воспоминаниях. Но, сколько я не вглядываюсь, - ничего не вижу. Передо мной - глубокий колодец - темный и бездонный. Правда, когда начинаю записывать, откуда-то выплывают детали вроде бы навсегда утонувшие в той черной яме.
  
  Спустя несколько лет и мне приснился сон с дедом. Ничего ранее не давало повода даже вспоминать о нем.
  
  СОН
  
  Вместе с папой я смотрю телефильм о Петре Ивановиче Хворостухине. Фильм, посвященный его признанию и всемирной славе. Триумфатор подробно и трогатель-но рассказывает корреспонденту о своей семье и любимой жене Людмиле. По всему видно, что без нее он и шага не делает. Много говорит и о дочке Марии.
  Я записываю фильм на старый видеомагнитофон. Папа сидит в неудобной позе - на краешке стула, подавшись вперед. На экране - вальяжный, довольный собой человек. Он ни словом не обмолвился ни о своей первой жене и дочери Ольге, ни о второй - Тамаре Георгиевне, моей бабке, ни о самом папе. Их он бросил в 1942 году, уйдя вместе с отступающими немцами. Дед вообще не стал вспоминать ни войну, ни Россию, словно у него не было прошлого - только настоящее.
  С ужасом понимаю, что на кассете заканчивается пленка (вижу ракорд), и весь фильм я не запишу. Судорожно ищу диктофон или телефон с функцией диктофона - хоть звук записать.
  К папе боюсь даже повернуться. Он всю жизнь ждал хоть каких-то известий от отца. Смотрит на меня беспомощными глазами и что-то говорит про поиск создате-лей фильма. Как они могли упустить, что у знаменитого музыканта еще есть сын и он - живой? Почему в фильме ничего о нем не говорится, почему его не нашли?
  У меня все сжалось внутри. Хочется закричать, причем тут создатели? Его отец просто рассказал о том, что было ему важно. Прошлое для него навсегда осталось табуированным. И сильно подозреваю - вовсе не из страха за когда-то брошенных близких, а по свойству характера и меры безответственности. Хотя, не мне судить тех, кого уже нет в живых. Но я не могу этого сказать папе. А чем утешить? Не знаю.
  
  Послесоние
  
  Форма сна необычна. Если сам сон рассматривать, как фильм, то получается - фильм в фильме. Эта форма близка мне профессионально. Я привыкла иметь дело с исто-риями, в которых все строится по законам драматургического произведения - с завязкой, конфликтом и развязкой.
  Мы папой смотрим фильм с его отцом. Папа трагически переживает несовпадение желаемого и действительного, а я резюмирую увиденное в финале.
  Что это? Констатация факта непознаваемости личного прошлого? Невозможность отречься от него? Желание все-таки найти ответы на так и незаданные вопросы? Может быть, это папа или дед таким образом хотели мне дать знать о себе?
  Мы с папой не раз обсуждали возможность найти хоть что-то, что имело отношение к деду. Даже подписались на музыкальную 5-томную энциклопедию. Как он ждал в 1975 году последний том! Папа был уверен, что там обязательно будет что-то про его отца. Я тогда хотела его упрекнуть, - что он сам сделал для этого? Ничего. А можно было связать-ся с редакцией, написать какую-то заявку. В конце концов, если бы не ответили, можно было и съездить. Не Америка - Москва.
  Допускаю, что я многого тогда не знала, и с детским максимализмом судила наот-машь. Но факт остался фактом, про музыканта П. И. Хворостухина, в оркестре которого играл до войны отец Мстислава Ростроповича, никто не знает.
  Одно время я даже была одержима идеей познакомиться с М. Ростроповичем и по-просить его узнать о судьбе моего деда. Деда, который по одним слухам погиб, заболев, в Киеве. По другим - утонул в студёной воде Ладожского озера вместе с грузовиком, заби-тым театральными декорациями. По третьей - самой реальной - добрался до Голливуда и даже снялся в трех фильмах: "Фантазии", "Янике" и "Петере" в ролях дирижеров. "Фанта-зию" видела несколько раз. Дирижер там, действительно, похож на деда. Но записи у меня нет, и титров тоже.
  С другой стороны в памяти сохранились детские воспоминания о торжественном вечере в Армавирском городском театре, посвященном творчеству Петра Ивановича Хворостухина. Это было или в 1965 году, или в 1970 - на 75-летие или 80-летие. На сцене висел большой портрет, выступали родственники, бывшие ученики и оркестранты. Игрались его произведения, и были показаны отрывки из 3-х упоминаемых фильмов.
  Чуть повзрослев, я пыталась записать воспоминания двоих учеников: один - был директором театра, другой - режиссером местной студии телевидения. Но, не получилось. Мне тогда не хватило настойчивости. Уже в Москве после смерти папы я писала в программу "Жди меня" заявление о розыске родственников. Пыталась и сама связываться с разными Хворостухиными по интернету. Оказалось, что по сходству фамилии (Хворостухины, Хворостьяновы, Хворостовские, Хворостовы, Хворостиновы...), все они - родом из одного места - села Озерки - под Саратовом. Но дело ограничилось двумя-тремя сообщениями. Все чего-то опасаются. Или не хотят ворошить прошлое, или боятся нахлебников.
  Но теперь я думаю, что это - только моя проблема.
  Папа, наверняка, уже все выяснил со своим отцом - ТАМ.
  Просто у меня иногда случается что-то вроде фантомных болей. Но сердце реально ныло весь день.
  Что же такое могло случиться, если не накануне, то в другой год с той же датой?
  И еще вопрос вопросов: а хочу ли я, действительно, это узнать?
  Удивительно другое. Сама ситуация напоминает экзаменационное состояние, когда из-за паники вспомнишь то, чего и не знал. В этом смысле уверена, что СОН ничего не придумал по части фактов. Мне вообще ничего не известно о семье деда. Но сон, откуда взял эти сведения? Одно знаю точно - не из моей головы. Тогда - из чьей? Хотя догады-ваюсь, головы здесь не причем. Не в них складируется информация. Да и какой Гомеопат выдает ее крохи - тоже вопрос вопросов.
  Только уверена, что выдается именно - ИНФОРМАЦИЯ. И, значит, третья семья у Петра Ивановича Хворостухина была. И жену звали Людмилой, а дочку - Марией. Наверное, есть внуки, правнуки. Но мне теперь все равно. Хотя, при большом желании и дополнительных возможностях эти сведения можно проверить. Только эти люди мне - чужее чужих. Повторюсь, если все приснившееся имеет отношение к реальности.
  Знаю одно - мои сны никогда не лгут. Такие - тем более. А вообще, мне "повезло" с родней. По линии деда все - растворилось во времени, по линии бабки родня из-за армян-ских заморочек ни в какую не хотела принимать мою маму - безродную детдомовскую украинку. По маминой линии - все еще печальнее. Разбросанные по стране в лихие годины довоенного голода, братья и сестры навсегда лишились родственных чувств. Мама старалась как-то сблизиться. Ей - единственной прошедшей детский дом, всегда хотелось быть частью семьи. Но номинальные родственники пресекали на корню ее робкие попытки. Так что, я больше верю в настоящую дружбу.
  Но это уже совсем не имеет никакого отношения к сну. "А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо".
  
  СОН
  
  Поздняя осень. Папа, мама и я в родительском доме. Мы к чему-то готовимся, - то ли гости придут, то ли переезд грядет. Внезапно приходит дед Петр Иванович Хворостухин - большой, холеный, как на старинной фотографии. Все мы начинаем вокруг него суетиться. Сам же он невозмутимо начинает играть на скрипке, хотя пианист, "Мелодию" Глюка. Мне очень хочется ему подпевать, тем более что он об этом сам предложил: "А ты будешь подпевать". Я, может быть, и стала бы, но уж больно убогая мелодия у него получается - едва похожа на саму себя. Я прислуши-ваюсь к пустым свистящим звукам, подхожу к нему, снимаю смычок со струн и по-нимаю, что он не наканифолен.
  Вспоминаю, что где-то дома у меня есть скрипка - собственная (при этом абсо-лютно забыла, что она давно продана). С энтузиазмом бросаюсь искать - роюсь в шкафах, ворошу тряпки. При этом стараюсь низко не наклоняться по причине слишком короткого платья. В одном шкафу не обнаружила, в другом под слоем ста-рья нашла груду лимонов. Хочу спросить маму, зачем они так хранятся? Поднялась, и, проходя мимо окна спальни, заметила мальчишек в саду. Старший пытается та-щить упавшее голое дерево. Я кричу отцу, что пацаны во дворе собираются жечь костер, наверное, не знают, что хозяева вернулись.
  В тот момент мне стало больно от ощущения общего запустения и досадно от возвращения по сути чужого деда, для которого я пыталась найти свою скрипку - даже отчетливо представляла футляр. Чтобы доказать ему... что? Что и у меня есть? Что и я музыке не чужда? Что и мы не лыком шиты?
  Родители подходят к окну и беспомощно переминаются с ноги на ногу. Вдруг во дворе рядом с мальчишками из-под земли вырывается фонтан воды. Откуда? Ведь там нет никакой трубы! Я кричу папе, чтобы он поймал и наказал пацанов, а сама стучу в окно и ору, чтобы они прекратили безобразничать.
  Дети испугались и попытались сбежать. Родители их неловко остановили. Я беснуюсь за окном, требуя назвать имена. Старший представляется Климом то ли Снегиным, то ли Сегиным, средний говорит, что он тоже Клим, но фамилию не на-зывает, на маленького махнули рукой. Я судорожно пытаюсь ручкой с высохшей пастой записать и переспрашиваю - Клим? Но хулиган уже отошел от первого испуга и нагло заявляет, что ничего не помнит.
  Я понимаю, что он, таким образом, пытается уйти от наказания. Гневно долблю ручкой по подоконнику и кричу своим, чтобы они крепко держали парней. Судо-рожно соображаю, что надеть? На улице холодно. Так и не решив, выскакиваю в летнем платье, надев красные туфли на босу ногу и отцепив с вешалки серую куртку. Во дворе родители уже отпустили мальчишек, и, оправдываясь, мямлят что-то невразумительное. Но злиться не время - надо срочно сообразить, где можно узнать телефон аварийки и как ее вызвать?
  Неожиданно вода спала, и на том месте, где бурлил фонтан, послышался сдав-ленный лай. Я присмотрелась - собака со щенятами?! В грязи скулит полузакопан-ная сучка (кажется, сеттер - с большими до земли ушами) на цепи, продетой в кол. Она рвется к только что родившимся малышам.
  Спрашиваю папу, как ему удалось остановить воду? А он ошарашен. Говорит, что ничего не делал. Все само прекратилось. Пробую снять цепь, но собака озлоб-ленно пытается меня укусить. Пришлось отвлечь ее. Только после этого удалось снять цепь. Я показываю обессиленной животине пустые руки. Собака благодарно лизнула мои ладони.
  Подзываю маму и отдаю ей поводок, а сама начинаю собирать щенят - они, молча, дрожат - и думаю, как их лучше отогревать, чтобы спасти, и что с ними потом делать? Некстати приходит мысль о том, что придется стерилизовать собаку. А пока, может, оставить одного щенка, а остальных раздать или отдать уличным торговцам. Тут же ясно представила себе, как нелепо будут выглядеть эти московские собаки на цепи в соседских будках.
  За всей этой суетой я не заметила, куда подевался дед?
  
  Послесоние
  
  Неужели я никак не могу расстаться с давно проданным домом? И для этого нужна встреча с дедом, которого не знала, услышать его музыку, о которой много рассказывал папа, увидеть его абсолютное безразличие к сыну и внучке? Впрочем, мое отношение к нему тоже далеко от благости. Убогость мелодии, которая выходит из-под его смычка - слишком явный символ отторжения. Да и высохшие лимоны яснее ясного символизируют не только кислоту, но и давно увядшие неприятные воспоминания. Так, зарубка - было и сплыло, чего вспоминать?
  В который раз убедиться, что соседи нагло врывались в наше пространство. Даже дети легко пошли на убийство. Собака - живое существо, а они ее, действительно, соби-рались сжечь. Соседские дети вообще частенько занимались мучительством. Вот и во сне они вели себя вызывающе. И в который раз, мне пришлось убедиться в полнейшем непро-тивлении родителей, их попустительстве, отсутствии воли к самозащите. Это, к сожале-нию, было правдой.
  Грязь, осень, холод - неустроенность, неприкаянность?
  А собака - моя дурацкая готовность спасать всякого, кто просит, а еще более - не просит - о помощи? Или это - новые друзья? Или - нереализованное по-настоящему мате-ринство? Или все вместе: пустые и зряшные хлопоты по тяжким воспоминаниям о горь-кой жизни, где всякая - даже мелкая-мелкая сволочь способна затоптать доброту, талант, чужую жизнь просто так: от скуки, безделья, ради развлечения, в отместку за черноту соб-ственной души.
  Что, если этот сон имеет отношение к предыдущему, и вместе они пытаются досту-чаться до моего сознания, желая подтолкнуть к пониманию - это ли я искала? Но тогда снова - для чего? Для чего она - моя жизнь?
  
  СОН
  
  Я смотрю сверху на высокий пригорок с ромашковой полянкой. Пригорок ок-ружен высоким кустарником дикой малины. Под пригорком слышится плеск то ли речной, то ли озерной воды. Легкий ветерок качает головки цветов. Невольно за-держиваюсь взглядом на лепестках - погадать или нет? Но в следующий момент за-мечаю Папу. Он лежит, широко раскинув руки, и, как завороженный, смотрит в не-бо. Его голова неудобно запрокинута. У меня защемило сердце - хочу броситься к нему. Мы не договорили, не доспорили. Вот сейчас я...проследила за его взглядом за единственным рваным облаком, которое медленно плывет навстречу солнцу.
  Осталась на месте. Каким-то 25-м чувством понимаю, что папа здесь ждет не меня. Конечно, он знает, что там, в высоте, облако гонит ветер. Я понимаю, что, если смотреть папиными глазами, то облако выглядит упоительно свободным.
  И ветер тоже свободен. Что ему в нашем знании о разности температур.
  И дерево на краю полянки тоже свободно, хотя времена года безжалостно рас-поряжаются его жизнью, а жуки - его плотью.
  И муравей свободен. Свободен, даже следуя своему инстинкту.
  Папа! Хочется завыть от боли, которая разрывает меня изнутри. Я все время кричу о ней в какую-то постоянную пустоту. Папа, как же я хочу знать, какие ин-стинкты руководят мной? Чьей логике следую я? Что сотворила со своей жизнью? Ошибаюсь или нахожусь на верном пути? Но я не тревожу твоего созерцания, папа. Не имею права. Ты меня не звал.
  Может, ты захочешь погадать мне, папочка? Целая поляна ромашек, а я не мо-гу сорвать ни одной. Это как-то несправедливо.
  Себя я не вижу, не ощущаю, только чувствую глаза. С ними что-то не так.
  То ли сожаление, то ли долгое созерцание... Капельки влаги проложили дорож-ки от глаз по щекам...
  Папа усмехнулся - над собой ли, над слезой или над жизнью...
  
  Послесоние
  
  Удивительно, как по-разному записываются сны. У одних - протокольный стиль и канцелярский язык, у других - вдохновенное очарование, похожее на музыку. Словно тексты разных людей. И все это - мои записи. Сама не устаю изумляться. Этот удивительный сон приснился в судьбоносную ночь накануне развода. Этим ли, или еще чем-то я и могу объяснить его своеобразие.
  Весь день горела, словно в бреду. Боялась одного - физического срыва. Уверенно-сти в том, что выдержу и не сломаюсь - буквально, что не откажет спина или сердце - у меня не было никакой. И папа, ушедший давно и по другой причине, но все равно УШЕДШИЙ, казался мне лучшим советчиком. Мысленно молила его помочь. Я должна была знать, что поступаю правильно, что все пути назад отрезаны, и сокрушаться больше не о чем. Совсем не просто было решиться на такое. И раздрай в душе царил полный. В любой момент я готова была переиграть. Проблема была в том, что это не было игрой. На кону стояла жизнь. И судьба, как это не смешно.
  За спиной остались 22 года - половина всей моей жизни. Я прожила ее с человеком, которому доверяла больше, чем самой себе. Хорошо понимаю теперь, что у него уже были подготовлены и запасной аэропорт, и резервная прожиточная корзина, много часов, про-веденных в анализе выбора между бывшей и будущей жизнью. К разрыву он был готов больше меня. Ну, хотя бы потому, что уже жил двойной жизнью и уходил пусть и в дру-гой новый, но другой ожидаемый мир.
  А я оставалась в этом мире, внезапно ставшем незнакомым. Готова ли я была осво-иться в нем? Могла ли с уверенностью сказать, что, действительно, все понимаю? Нет, ни в чем я не была уверена, кроме одного. Но самого главного.
  Обман простить можно, но предательство терпеть нельзя. Какими благими сообра-жениями не обставляй, только предатель, как и снайпер, подлежит уничтожению в любом случае. И не потому, что метко стреляет в чужих, а потому, что целится в спину. По зако-нам войны - это естественно. Их никто даже не берет в плен. В войну - пуля сразу, без сантиментов и сожалений.
  Да, конечно, любовь. Она стоит мессы. Вот только любой ли? Наверное, любовью можно многое объяснить. И понять. И простить. Но не более того. И не в моем случае. Хотя, никакой экстраординарности нет.
  Развод - вполне обычная и отработанная процедура. Только что мне до того, что не я последняя в этой очереди на точку в конце неправильно решенной задачки. У себя-то я одна такая. Конечно, бывают и не такие ошибки. Бывают, но жизнь продолжается. Будут новые задачки и новые решения.
  В этом смысле папа мне помог. Как всегда, он ни на чем не настаивал. Просто пока-зал, что там - высоко в небе - есть СВОБОДА. О ней не надо гадать. Она всегда рядом. Ее можно присвоить, договорившись с небом. И тогда она станет и моей. Конечно, будет больно. До слез больно. Только свобода того стоит. И слезы можно показать только ей.
  
  СОН
  
  Вместе с папой я сижу в ресторане со столиками на улице. Моя большая сумка лежит на ближнем стуле, у папы на коленях - сверток с купленными светлыми лет-ними брюками. Мы медленно кушаем. Ресторан почти пустой, во всяком случае, я не вижу никого поблизости. К нашему столику подѓходят двое - отец и сын - оба в воз-расте. Они шумно разговаривают друг с другом. Столики пусты, но они подсажива-ются к нам на свободные правые стулья. Я недовольна, а папа молчит. Мы перестаем беседовать, потому что непрошеные гости мешаѓют.
  Старший решает, что им плохо на их местах и стоит поменять местоположение. Они пересаживаются на левые стулья. У папы на колеѓнях брюки, между мной и папой - моя сумка. Старѓший усаживается папе на колени, я выхватываю брюки, но они уже смяты. Еле успеваю убрать сумку, как на ее место плюхается младший. Я громко возмущаюсь и требую убраться.
  Младѓший пытается склониться в мою сторону, но поѓтом отклоняется в проти-воположную. Я выжидательно смотрю на папу. Он молчит и ничего не собирается делать. Я начинаю взывать о помощи, пытаясь привлечь внимание.
  Старик меня обзывает. Я - в ответ - оскорбляю его. Он взбешен, и обещает ме-ня убить. Вскакивает, хватает бутылку с соседнего стоѓла, разбивает ее - получается розочка. Я смотрю на папу, но он по-прежнему никак не реагирует и не собираетѓся меня защищать. Приходится тоже схватить бутылку.
  
  Послесоние
  
  И в этом месте я просыпаюсь. Накануне вечером за ужином были гости. Разговоры вертелись вокруг того, что человек, безусловѓно, сам творец своей жизни. Обстоятельства могут ему мешать, но суть не в обстоятельствах.
  У меня с детства постоянными были ситуации, при которых мой собственный выбор ничего не решал. Мне не позволили учиться на фортепиано, хотя именно этого я больше всего хотела, и вручили скрипку. Я мноѓго и часто болела. Родственники постоянно издевались над моей мамой, а папа нас не защищал.
  Проснулась с мыслью, что сон похож на подведение какого-то итога. Он - реализа-ция или иллюстрация нашего разговора, причем, наѓглядная и без разночтения. Я понимаю, что защищаться придется самой.
  Закрываю глаза и приказываю сну продолжаться.
  
  СОН продолжается с прерванного места
  
  Я размахиваю бутылкой, решая сильно ударить обидчика по темени.
  
  Быстро просыпаюсь. Сердце бешено колотится. Заставляю себя несколько раз глубоко вдохнуть и снова закрываю глаза.
  
  СОН продолжается с прерванного места
  
  Я снова размахиваю бутылкой, решая сильно ударить обидчика по темени.
  
  Дальнейшее не помню. Механизм или технологическая конструкция этого сновиденья потом - на примере совершено другого сна - стала пружиной романа "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ".
  
  СОН
  
  Вместе с мамой возвращаемся с прогулки. Медленно переходим высокую насыпь железнодорожного полотна, потом долго идем по рельсам, где по утрам стоит электричка, к родительскому дому. По верхней дороге сзади слышится шум приближающегося поезда.
  Поезд необычный. Черно-серо-коричневый паровоз похож на литерный. Я сначала решила, что это новый поезд, но потом разглядела тщательно заделанные заплатки. Ухоженный стаѓрый состав из таких же старинных вагонов.
  Вдруг из одного вагоѓна, дверь которого открылась, как багажник авѓтомобиля, кто-то начал выталкивать окровавленного человека. Я говорю маме, чтобы она не смотреѓла. Мы отворачиваемся, тем более, что за мгновение до того, я заметила справа вдоль полотна медленно ползущую белую "волгу". Игра же, которая развивается на наших глазах, на детскую совсем не похожа. Необходимо так себя вести, чтобы нас не убили.
  Мы натужно смеемся, перебегаем дорогу, и оказываемѓся у забора соседского дома. Заглядываем в сад. Там растет высокая траѓва. Она колышется от ветра и по-хожа на листья с матовой и серебристой поверхностью. Полное ощущение, что ее кто-то гладит большой ладонью, так послушно она клонится к земле.
  Машина приближается. Мы громко обсуждаем траву, которая замечательно смотрелась бы в нашем палисаднике.
  Напряжение предельное. Во-первых, я не смотрю на маму и не вижу, как она реагирует? У меня для этого нет возможности. Во-вторых, я понимаю, что мы стали ненужными свидетелями, а свидетелей в серьезных играх убирают. Опасаюсь момента, когда машина поравняется с нами. Хотя то, что она, вернее люди в машине видят и, моѓжет быть, целятся в наши беззащитные спины, меня пугает еще сильнее. Если в машине сидят законники, они поймут, что мы ничего не заметили, а если бандиты?
  
  Послесоние
  
  Мама в этом сне, как сейчас понимаю, практически, ничего не говорила, она все время молчала. Мне даже кажется, что я ее почти не видела, а только ощущала ряѓдом.
   Я или просыпаюсь после этого, или сон заѓканчивается. Образно - это очень похоже на правѓду. То есть, не сюжетно, а по отношениям. Давно я взяла на себя функции по опеканию мамы. В дороге, в поликлиниках, различного рода учѓреждениях всегда, по мере возможности, стаѓраюсь оградить ее от ненужного напряжения и волнения. Не знаю, хорошо ли это, но мама уже привыкла, и ей так тоже удобнее.
  Двойная опасность не пугает. Поезд не современный, значит, налицо "вчерашняя" история. Окровавленная жертва мне не знакома. И вообще, чужая судьба и чужая жертва промчались мимо. Сон показал мне, что не на все надо реагировать. А чтобы это еще и доказать, "приплел" "волгу" сопровождения.
  Сама машина белая. Впрочем, в некоторых ситуациях и черный, и белый цвет - могут символизировать смерть. Исходя их того, что мамы уже нет, за собой не звала и активно "спасалась" вместе со мной, думаю, дело в явлении, которое определяется вы-ражением: "у страха глаза велики". Значит, наяву столкнусь с проблемой, которая не стоит моего внимания, хотя поначалу и испугает.
  Вывод простой - жить своей жизнью. А то длинный нос даже для Буратино может стать опасным.
  
  СОН
  
  Я прячу в сумку небольшой пакет. Быстро надеваю темный плащ и выхожу на улицу маленького города. Он весь зеленый с низенькими домами. Торопливо семеню по узким улочкам. Часто оглядываюсь, словно чего-то опасаюсь. Приближаюсь к одноэтажному дому с высоким крылечком - фотоателье. Поднимаюсь, проводя рукой по белым перилам. Вхожу в неосвещенный коридор с красным ковром на полу. От-крываю дверь в темную комнату. Из рук в руки передаю пакет с фотографиями. Их просмотрели. Договариваюсь о том, что моя дочка зайдет позже за готовым заказом. С предосторожностями спускаюсь со ступенек и замечаю слежку. Теперь надо быть осмотрительной.
  Иду неторопливо, следя боковым зрением за движением транспорта. Подходит автобус, но я не обращаю на него внимания. Но, когда закрывается дверь, вскаки-ваю на ступеньку последний момент. На следующей остановке выхожу, сворачиваю с переулок и возвращаюсь к тому месту, откуда уехала.
  Из-за дерева мне видно, как мой преследователь ловит машину и следует за уе-хавшим автобусом. Быстро перехожу улицу и, петляя, добираюсь домой. Дочка после моего прихода собирается в фотоателье. Я ей объясняю, что и как надо сделать, что-бы избежать слежки.
  Через некоторое время она возвращается с пакетом. Пока ее нет, я напряженно думаю о том, как и почему стала революционеркой? Меня не волнует, что защищаю и какую идею разделяю. Заботит только сам факт.
  Тем временем, домашние готовят нитки и вязальные крючки. Все вместе мы выходим из дома и оказываемся на открытом месте. Оно пустынно и солнечно.
  Мы - мама, папа, муж и дочь - стоим у основания металлической опоры. Это - то ли Эйфелева (!) башня, то ли опора высоковольтной линии. Достаем пряжу и на-чинаем обвязывать конструкцию розовыми и малиновыми нитками. Получается красивая прозрачная нежная паутина.
  Все поднимаются на следующий пролет. Я остаюсь внизу. Нужно подобрать из коробочки другой крючок. Наверху - около полутора метров высоты - начат новый сектор. Маме неудобно стоять на узенькой металлической жердочке. Муж ей что-то говорит. С ужасом задираю голову. И тут папа опускает сверху желтую раздвижную лестницу. Она так удобно устанавливается, что мама оказывается на очень прочной основе.
  Моя семья наверху продолжает свое вязальное дело, а я внизу наблюдаю за их работой и размышляю о своей революционной деятельности.
  
  Послесоние
  
  Проснувшись, вспомнила все ярко, но про папу забыла, хотя накануне заказывала в сон именно его. Тут же рассказываю приснившееся мужу, и мы приходим к выводу, что сон не получился. И только позже - в середине дня - до меня доходит, что папа сон мой посетил. Только я никак не могу разгадать ребус: что мне было показано? Ведь просила помочь разобраться в сложившейся ситуации с непонятными работодателями.
  Наверное, латентная революционность и стойкое желание изменений (жизни, рабо-ты, окружения, судьбы) прорываются наружу, как бы я не мимикрировала под "непротив-ление злу". Опасность в том, что для настоящей революционной деятельности я слишком семейная и "плохо оборудована". Пора научиться жить с собой в ладу.
  Много позже предположила другой вариант: я занимаюсь делами других с риском для благополучия семьи и самой жизни. Это опасная и бессмысленная работа, идея и за-дачи которой, мне самой непонятны. А для семьи - это еще опаснее. Высоко и шатко. И только сообща можно сделать дело.
  Правда, опять не понимаю - какое это дело? На первый взгляд - такое же опасное, как и бессмысленное. Но, если это путь вверх - к свершениям любого порядка, то, несо-мненно, семейная ситуация всегда предпочтительнее.
  Так что, ответ я все же получила. Заказчиков надо гнать в шею. И придумывать ра-боту для самой себя. Повернуться к дому и найти свой крючок. Стать частью целого, или целой - в себе.
  
  СОН
  
  Приходила мама. Впервые после УХОДА.
  Она была непривычно строгой, с неподвижным взглядом темных глаз, прямой спиной, отстраненным без всякой мимики странным лицом. Ее руки невозможно было узнать - почти чужие. Таких у нее при жизни не было - изящных, холеных со сдержанными жестами.
  Мама сидела в своей комнате на стуле и была похожа скорее на женщину, кото-рая позирует для иконы Богоматери в мастерской художника.
  Наверное, я просила ее о помощи, потому что она посоветовала найти молит-ву, опубликованную в газете. Назвала фамилию то ли Левшиных, то ли Левщино-вых.
  На вопрос о том, с папой ли она ТАМ, ответила, что он ее не встречал. Она его еще не видела.
  И вообще, ТАМ все по-другому: нет ни рая, ни ада.
  Я спросила, слышала ли она свою любимую песню, которую внучка пела ей за день до смерти в больничной палате. Мама сказала, что ничего не слышала. Ни пес-ни, ни моего обещания, что мы постарается стать счастливыми.
  
  Послесоние
  
  Хотя я ждала маму каждую ночь, все равно ее приход был неожиданным. Страха не было. Только опасение, что она уйдет, а я не успею расспросить ее ни о чем. И потому из-за суеты задавала глупые вопросы и спрашивала о том, что судорожно приходило в голо-ву. Конечно, эти проблемы меня тревожат ежедневно, но ведь никакого списка во сне быть не могло. А волнение, что мама исчезнет внезапно, как и появилась, сковывал саму возможность думать.
  После маминой смерти дочка разговаривала с ней при помощи маятника. Ответы были обнадеживающие. Из-за этого, несмотря на саднящую боль, я пыталась найти хоть кроху отрады в новом мамином существовании по ту сторону жизни.
  И папа ее встретил. И она все услышала в больнице, когда, понимая, что мы уже прощаемся, дочка спела ей тихонько песню из "Телохранителя", которую мама очень лю-била. А я после песни пообещала ей, что у нас обязательно будет много поводов для радо-сти. Мама тогда соединила наши руки высоко над своей головой и раскачивала ими, словно говорила, что мы всегда будем вместе. Будем помогать друг другу. И не важно, где находимся - рядом или ...
  Она явно показывала, что нас связывает не только кровь, любовь, но и еще что-то такое, что незримой нитью объединяет любую жизнь - и живую и неживую.
  
  Так что же тогда это было? Зачем она раскачивала нашим общим рукопожатием в те последние сутки своей земной жизни, когда лежала с вывернутой к стенке головой - бес-помощная и бессловесная?
  Папа перед смертью рассказывал анекдот, который прервал последний глоток воздуха. Последнего вздоха мамы я не видела. Только теперь этого уже ничего не изменит.
  Такой беспомощной я не ощущала себя никогда, даже после смерти папы. Стены, на которую опиралась всю свою жизнь, больше нет. На этом месте - руины. Осталась лишь память - не самый удачный фундамент, но единственный, который остался.
  Страшное, безжалостное понимание сиротства со мной теперь навсегда. Не знаю, легче ли бывает человеку, если он не видит того, КАК уходит жизнь из его родителей? Только теперь, как заводная кукла, частенько повторяю, что это не должно меня разру-шить.
  Я обязана быть сильнее, мужественнее. Должна прожить не только то, что мне напи-сано на роду, но и то, о чем мечтали незабвенные мамочка и папочка.
  Как еще могу их порадовать? Ведь страданий и слез они и в этой жизни отхватили с лихвой. Я не имею права заставлять их переживать еще и ТАМ!
  
  Разочарование после сна было таким тяжелым, что я долго находилась под его дав-лением. И теперь оно со мной. Оно заставляет молиться не только о взаимном прощении, но и о том, чтобы Господь подарил мамочке - с моей точки зрения святой - вечное бла-женство.
  Она прожила такую страшную жизнь, полную страданий, лишений, боли, преда-тельств и несправедливых обид, но никогда... НИКОГДА я не слышала ни одного дурно-го слова ни о ком. Она старалась помогать всем и всегда. И только я не помогла ей. Хотя была уверена, что вытащу обязательно. Смогу победить ее недуги. И мы вместе дождемся рождения правнуков.
  Говорят, что Создатель чистым душам дарует - как награду за праведную жизнь - легкую смерть во сне. Уход без боли и физических мук. Я тоже так думала, и для себя же-лаю такого же ухода.
  Только за несколько лет до маминой смерти перед ремонтом квартиры умер наш любимец - кот Нюшек. Совершенно потрясающий кошачий человек. Он, как барометр, не только определял "погоду в доме", но и своей жизнью пытался предотвратить разруши-тельные последствия внешних бурь, что проникали к нам даже через закрытые двери.
  Последние его дни были настолько ужасны и мучительны, что я усомнилась тогда в небесной справедливости. Такая чистая и светлая душа не должна была ТАК страдать. Для дочки, меня и мамы было пыткой наблюдать его последние мгновенья. Каково же было ему? Но он уходил, молча, даже своей смертью стараясь, не потревожить нашего по-коя. А до этого пытался спрятаться, чтобы избавить нас от страшного, адского зрелища своего ухода.
  Вот и не знаю я теперь, чего ждать от перехода в мир иной - последних страданий или плавного перехода из одного сна в другой? Что - правда, а что - лукавство в наших представлениях о Божьей справедливости?
  
  СОН
  
  Перед сном я ложилась с мыслью-просьбой о том, что мне надо поговорить с МАМОЙ. Душа изныла.
  Проболталась полдня в поликлинике у кардиолога и массажистки. На обратной до-роге убеждала себя, что все беды мои закончились и останутся в прошлом. Что теперь начнется новая жизнь - здоровая, успешная. Улыбалась и, правда, чувствовала себя здо-ровой. Хотела переделать весь список дел, составленный накануне, но после обеда потя-нуло в кровать. Свалилась около 17 часов. Где-то гремели. Я слышала сквозь дрему поме-хи, но они болтались где-то на обочине сна. Отметила шум в ванной. Слышала отчаянные крики котов - просто душераздирающие.
  Неужели они чувствовали и видели, КТО ПРИХОДИЛ КО МНЕ ВО СНЕ?
  
  Квартира. В маминой комнате дочкины подруги. Они, как коты, валяются на полу. Я их называю ласковыми словами, а они только что не мурлычут. Звонок. Еще кто-то пришел. Надо открыть дверь.
  В комнате МАМА. Она сидит в кресле лицом к окну. На ней темное платье, ка-жется, сшитое мной, но какое-то знакомое и незнакомое. Она просит принести огурец. У меня есть парочка в холодильнике.
  Тороплюсь на кухню. А там потекли холодильники. Распахиваю дверцы. Везде наледь. Растерялась, не знаю, что делать, за что хвататься? И по всей квартире ка-вардак, как при ремонте или большой уборке.
  Подружка жует кусочек зеленого огурца. А я вроде как бы пожалела. Если он последний, то, что я принесу маме? Нет, есть еще один. Достаю из холодильника. Он почти пропал. Вырезаю кусок - жесткий и желтый.
  У девок спрашиваю про маму: "Видят?" - Говорят, что видят.
  Спокойно, без испуга вхожу в комнату. Мама полулежит и корчится от боли. Даю огурец. Она поднимается. Сажусь напротив.
  У мамы черные глаза, но она не смотрит прямо на меня - отводит взгляд. Лицо каменное, чужое, но спокойное. Жалуюсь на болезнь. Она отвечает, что надо есть ко-решки. Я говорю, что ими сыт не будешь. Она не развивает эту тему, а добавляет, что все надо обязательно мыть.
  Теряюсь. О многом хочу поговорить, расспросить. Но не знаю, с чего начать? Так много случилось уже без нее: обиды, недомогания, безденежье, последствия кри-зиса. Разве вспомнишь все?
  Она показала на свое платье и сказала: "Продавай". Как мне объяснить ей, что через вещи я ощущаю ее тепло, они мне дороги, потому что заключают в себе па-мять. Она промолчала, глядя сквозь меня.
  Можно ли мне ее коснуться? - Я даже не успела спросить об этом, только поду-мала. Она перевела взгляд с окна на меня. Все и без слов понятно - нельзя.
  Начала быстро лепетать что-то о дочке, о том, что она...
  Кажется, именно после этих слов все и пропало.
  И МАМА, и сон, и я... проснулась.
  
  Послесоние
  
  Проснулась в сильном волнении. Что это было?
  Значит, слышит меня, мама, откликается на просьбы. Только настоящие, искренние, когда, действительно нуждаюсь в ее совете.
  Я даже попрощаться не успела. Но главное поняла.
  НАДО ДУМАТЬ ТОЛЬКО О СЕБЕ И ДЕЙСТВОВАТЬ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО В СОБСТВЕННЫХ ИНТЕРЕСАХ.
  С корешками понятно. Надо перейти на то, что растет под землей: свекла, морковь, картошка, репа, редис, редька, пастернак, сельдерей, петрушка.
  С уборкой - тоже без затруднений - стоит чаще убираться.
  Холодильники - самое непонятное - то ли их менять надо, то ли они сами все устро-ят. Недавно морозильник потек от выпавшей вилки из розетки, намек - жрать надо мень-ше, ведь еду достаем из холодильника.
  Позже оказалось, что холодильник тоже готовился перейти в иной мир.
  С вещами - надо раздать. Хотя и жалко, ведь они - единственная оставшаяся связь.
  С дочкой... Ей мама не показалась - только мне, может, знает о проделках, не одоб-ряет или не простила ее, или...?
  Или просто я должна спрашивать только о себе. Это уже не намек - директива: вы-зываешь - спрашивай о себе.
  
  СОН
  
  Мы с мамой собираем вещи перед отъездом. Надо успеть добраться до автобус-ной станции. Мимо проезжает возница на лошади. У торговой палатки он останав-ливается и нагружает подводу пустой тарой. Оглянувшись и заметив нас, просит по-собить. Мы ему охотно помогаем. Когда все закончено, просим подвезти до автобус-ной станции. Нам нужен автобус ? 538, чтобы успеть к поезду.
  На двоих у нас 215 рублей - по 100 на каждую. Мы, действительно, очень торо-пимся и предлагаем вознице все деньги, которые у нас есть. Но возницу что-то не устраивает, он отказывает, хотя сам едет на станцию, и места в подводе достаточно.
  В молчании следим за телегой, как за отъезжающей надеждой. Гадкая мысль не дает покоя: "Не надо никому помогать, особенно тем, от кого зависишь". Вдруг воз-ница останавливается. Мы встрепенулись. Неужели мужик понял, что поступил не-хорошо. Но все обстоит совершенно иначе. Из ближайшего дома под руки выводят президента... Буша. Ему разгребают место. Возница, не оглядываясь на нас, продол-жает путь.
  Стоит жаркое лето. В пыли под палящим солнцем мы бежим к станции. Повез-ло. Автобус еще не приехал. Пока ждем, я перебираю щепочкой песок под ногами. Говорим о возможности перезахоронении папы и перевозе его тела в Москву. Мама, как всегда, против. Папа упокоился, не надо тревожить его кости. Душой ведь он давно в другом месте.
  Вдали показался автобус.
  
  Послесоние
  
   Я привыкаю жить без мамы. Разговоры о перезахоронении тела папы - периодиче-ски возникали между нами. И мама всегда была противницей переноса. Самое правдивое состоит в том, что я вечно куда-то торопилась, словно боялась не успеть. И маму за собой тащила.
  А она уже уставала. И потом, устала совсем. Но я не хотела с этим мириться. Была уверена в том, что, если смогла сама подняться, то и ее подниму. Она соглашалась, как всегда, молча и безропотно. Надо успеть - поторопимся. Надо собраться - соберемся, надо поехать - поедем. Мама мне доверяла. Только всегда, сколько себя помню, говорила - на тот случай, если "не срастется": "Не переживай, на следующий год/случай/момент по-лучится". Меня это не просто огорчало или обижало. Я считала, что она в меня не верит. И мне хотелось ей доказать, что я могу... Теперь вот больше никому ничего не надо дока-зывать.
  Сон предложил 3 варианта/способа добраться до того места, которое нам нужно. Подвода. Автобус. Поезд. Но подвода нас не взяла, хотя мы сделали все, чтобы это случи-лось. Автобус еще не пришел. Поезд... А был ли поезд, или будет?
  Похоже, как всегда, дорогу до места, куда я должна добраться, придется месить соб-ственными ногами. Никто не пособит. И мама, к сожалению, как обычно, мне и здесь не помогла.
  Остаются цифры. Дважды по 100, 215 и 538. Имеют ли они какое-то значение, или сон выдает номера часто просто для правдоподобия, не знаю? Но почему-то именно в цифрах мне совершенно не интересно разбираться.
  Встреча с мамой - самая большая радость. И неважно, что мы никуда так и не доб-рались. Вернее, дошли до половины пути. Конечная цель, смыл поездки, необходимость отъезда - все осталось за пределами сна. Мы просто были вместе, чтобы куда-то уехать.
  И, если у меня и имеются иллюзии по поводу поездки, то у мамы их не может быть. Она уже приехала, потому, наверное, и никак себя не проявляла.
  А я все бегу. А под ногами-то ... песок - все равно, что пыль.
  
  СОН
  
  Накануне весь день периодически задавала себе вопрос из серии: "Почему моя жизнь складывается именно так, и что я делаю неправильно?" Надо уточнить, что перед этим сном был другой - яркий, с красивыми пейзажами и интересными собеседниками. Слишком лояльными и добрыми, чтобы им верить. Может быть, поэтому я даже не приложила никаких усилий, чтобы восстановить его на фоне нового - более важного - сновиденья.
  
  Мы с мамой вечером о чем-то спорим. Внезапно внимание привлекают громкие голоса и звуки. Из окна кухни наблюдаем странную картину. Соседний дом несколь-ко изменен из-за того, что находится значительно ближе, чем на самом деле. И потому ракурс совершенно иной.
  На 1-м этаже выломан проем окна. Рядом замер желтый мини-трактор с меха-ническим поршнем для вскрытия асфальта. Вокруг разбросаны кирпичи и армату-ра. Люди горячо о чем-то спорят. Мы напряжено прислушиваемся.
  Оказывается, какой-то новый жилец самозахватом занял квартиру. Парня принудительно выселяют. Но он не простой жилец: то ли бандит, то ли хулиган, то ли чинуша. С одной стороны, он так достал соседей ремонтом, что те готовы на са-мые решительные действия. Но с другой стороны, сказать легче, чем сделать. Его все-таки опасаются, и не его даже, а последствий борьбы за собственные права про-тив наглого произвола.
  Милиции поблизости не видно. Долгий спор приводит к решению о голосова-нии: оставить все, как есть, и дотерпеть неудобства с ремонтом, или все же высе-лить, призвав власть на помощь. Само голосование организуется путем втыкания швейных булавок в ткань, натянутую на торчащую посреди двора металлическую трубу. Если в результате голосования 10 человек будут за выселение, - выселить.
  Но парень не собирается безучастно смотреть на происходящее. Он угрожает. Сами угрозы до нас не доходят. Мы все-таки слишком далеко. Но его случайный не-добрый взгляд на наше окно испугал не на шутку. Я быстро гашу свет. Мама пря-чется у одной стороны окна, я прижимаюсь к другой. Парень угрожающе нагибается. Едва я успеваю присесть, как он бросает в наше окно кирпич.
  Словно в замедленной съемке, вижу этот камень. В научно-популярном кино обычно так показывают летящие астероиды. С грохотом булыжник попадает то ли в подоконник, то ли чуть ниже. Стекло тревожно звякнуло, но устояло. Некоторое время мы с мамой боимся выглядывать на улицу - страшно. Когда, наконец, любо-пытство пересиливает, то во дворе уже никого не видно - все разошлись.
  В следующее мгновение мы уже рядом с трубой. Мама достает и быстро вкалы-вает в ткань булавку с большой белой бусинкой рядом с такими же булавками. Мы переглядываемся, похоже, наш двор - не то место, "где смелость города берет". На всякий случай осматриваемся. Подав руку маме, я веду ее как бы на прогулку.
  Вечереет. Становится прохладно. Решаем возвратиться домой. Внезапно разда-ется сильный грохот.
  От неожиданности мы падаем на землю рядом с цветочным вазоном. В него за-прыгивает маленькая черная кошечка, почти котенок. Следом за ней - серой молни-ей - большой кот. Внешне он поминает нашего Скрипа - такие же карамельные гла-за, прижатые ушки и пушистый хвост. Но это невозможно! Скрипа никто на улице не выгуливает, да и квартира, насколько мы помним, закрыта.
  Кот тем временем, держится уверенно, словно он - хозяин двора. Кошечка не выдерживает напора, взвизгивает и убегает. Нахал снисходительно провожает ее взглядом и победно обходит урну, высоко задрав хвост. Это наш Скрип. Беру его на руки и глажу по голове. Переглядываемся с мамой, - неужели нашу квартиру вскрыли.
  Внезапно замечаю, что мама - невероятно красива, молода и весела. Она под-мигивает мне и предлагает воткнуть в трубу еще по булавке.
  Низко - прямо над нами - пролетает большая черно-серая птица. По размаху крыльев можно предположить, что это или большой коршун, или молодой орел. Мама удивляется. Это обыкновенная только очень крупная ворона.
  Обсуждаем ситуацию. Хорошо бы блокировать район. Как? Закрыть метро? Выставить посты вокруг жилого массива? Если что-то случилось, чужих не пустят. Мысль - почему и как? - даже не возникает. Жители могут быть спокойны. Мили-ция нас защитит.
  Возвращаемся домой. По молчаливому согласию, оглядывая знакомые ограды и кустарники, говорим о чем угодно, но только не о том, что будет, когда нам встре-тится этот хулиган. Делаем вид, что просто возвращаемся из леса с прогулки - кота выгуливали. Хотя это абсурд, и кот - не собака. Знаю, что будем держаться этой вер-сии, если придется рассказывать о том, чему мы стали свидетелями.
  Самое странное, в глубине души мы уверены в том, что жители соседнего дома, отстаивая свои права в борьбе с зарвавшимся нуворишем, правы. Их право не про-сто справедливо - законно. Но, вероятно, внутренний многовековой страх вечной российской несвободы, пасующий перед первобытной не рассуждающей силой, сра-батывает так мощно, что домой мы не просто идем - почти бежим.
  Только мама и тут - во сне - сильнее и мужественнее меня. Проходя мимо тор-чащей трубы, она втыкает в нее еще одну булавку. Я же - это совершенно точно - не воткнула ни одной. Доказательства явные - в ткани только две мамины булавки.
  
  Послесоние
  
  Просыпание было горьким. Еще не открыв глаза, я испытываю стыд от собственной трусости и конформизма. Моя дорогая мама - такая хрупкая и такая сильная - в который раз показала мне пример мужества и сострадания к чужой беде. Но я даже во сне не по-смела последовать ее примеру. Долго лежу, "переваривая" увиденное и пережитое.
  Мне хочется пересмотреть сон, переиграть и закончить его иначе - подняв планку смелости. Но не получается. Сон не хочет возвращаться и "переигрываться". Наоборот, как в замедленной съемке, я с отвращением "наслаждаюсь" собственными крупными пла-нами с бегающими глазами и трусливым оглядыванием по сторонам - "как бы чего ни вышло". Хочется плакать от осознания того, как глубоко сидит во мне пресловутое "что скажет княгиня Марья Алексеевна"?
  Удивительно, наяву я много лет пытаюсь по великому завету Чехова "вытравливать из себя раба". Но сон ясно и недвусмысленно показывает, в который раз, что сказать, не значит - сделать. Одно успокаивает - впереди поле непаханой работы: затягивай пупок и возделывай.
  Себя возделывай!
  И все же хоть маленькой крохоткой изредка, но жизнь приносит радость. Растет уве-ренность - с каждым новым сном я все ближе и ближе подхожу к самому главному - раз-гадке собственной души.
  Мне так хочется понять - при жизни - все-таки, что же такое Я?
  Зачем Я?
  Почему на некоторые вопросы сон дает ответы, что называется, час в час. А другие - приходится ждать так долго, что частенько сновидческие истории ставят меня просто в ступор: откуда вообще могли появиться такие сюжеты?
  Например, этот сон, действительно, пришел в ответ на почти вопль: "Что не так де-лаю, почему все в моей жизни идет, как кувырок у пропасти"? Выводы, которые я вынуж-дена сделать из увиденного, хоть и не такие радужные, как мне бы хотелось, но все-таки и не такие безнадежные, как обычно.
  Конечно, камень - безусловный знак опасности. Не случайно, предусмотрительные люди с опаской ходят по узким тротуарам, не без основания подумывая о "кирпиче на го-лову". Лучше успеть себя обезопасить, чем иметь дело с последствиями. Вопрос - от кого? Или - от чего? Предотвращение лучше последствий. Придется внимательно перебрать ближайшие планы - не там ли ответ? Не в чрезмерном ли любопытстве и излишней любо-знательности дело? Лучше обращать внимание на то, что имеет ко мне непосредственное отношение.
  Еще надо признать, что я хочу видеть любимого кота сильным и смелым - настоя-щим мужчиной, хотя знаю, что он - просто кастрат ласкучий. И это был мой, а не его вы-бор.
  Сонные ночные опасности - так же работают на усиление дневных. Не случайно, бывалый человек с иронией заметит, что у "страха глаза велики". Так и получилось. Обыкновенную ВОРОНУ приняла чуть ли не за орла.
  БУЛАВКА - вот самый будоражащий и неудобный образ. С одной стороны, он вполне знаком, более того, это хорошо освоенный предмет. И мама, и я - дамы шьющие. Булавка - вынужденная необходимость для любой портнихи. Но чувствую, что все не так просто. Мы с мамой очень редко использовали именно такие булавки. Да еще с явной и яркой бусиной-фиксатором. Как знак видимости? Как отметина ограничения или присут-ствия? Или булавки вообще не имеют никакого отношения к шитью. И дело - совершенно в другом? Это знак действия? Собственного выбора? Примера для сомневающихся?
  Не надо надеяться на других, все равно никто не выполнит за меня то, что должна сделать сама. Начни с булавки, если боишься объявиться под своим именем. Начни хотя бы с анонимного волеизъявления, как на выборах, если дело правое.
  Привыкай действовать! Это не так страшно. Это - обычное взросление души, или "выдавливание раба", как витиевато формулирует противная интеллигентская привычка.
  Скорее всего, надо называть вещи своими именами. Получен ответ не на приторное: "что делаю не так?", а на совершенно другое - стыдливо умалчиваемое. Извечным кон-формизмом, щепетильным избеганием конфликтов и выяснений отношений, маниакаль-ным желанием "худого мира вместо хорошей и честной войны" я прикрываю оправдание собственной стратегии сдерживания. Это поведение труса.
  А на конфликт иногда надо идти даже сознательно. Вместо того, чтобы привычно оправдывать чужие неблаговидные поступки стечением обстоятельств, надо научиться гадам в лицо говорить, что они - гады. И перестать щадить их самолюбие. В конце концов, они все равно в следующий раз сделают то же самое. Зачем множить свои раны? Слюны на зализывание не хватит. Пусть негодяи умываются своим дерьмом, а не похохатывают, что в который раз щелкнули поносу простушку-дурнушку.
  Да и с ДОМОМ все не совсем так, как во сне. Какой смысл в защите чужого дома, в котором ни с кем не знакома? Это, конечно, мой дом. И его надо защищать в любом слу-чае - есть ли союзники по борьбе, или окружение состоит из сплошного молчаливо-трусливого большинства. Того самого, которое привыкло, что называется, "таскать каш-таны чужими руками" и хлебать на халяву соседские щи, когда "объявлен отбой воздуш-ной тревоги". Как правило, именно такие потом присваивают себе подвиги, совершенные "неизвестными солдатами" и получают награды, которыми размахивают в разных кабине-тах, требуя к себе повышенного внимания.
  И вот, чтобы у меня не осталось никаких разночтений, и ответ выглядел не просто доходчивым, но ясным до совершенной формы снежинки, МАМА и пришла мне на по-мощь. Собственным примером, вскрыв и, даже не побоюсь уточнить, препарировав мою главную проблему - ТРУСОСТЬ.
  Действуй! Сама! И никого не жди! Можно подумать, что в моей жизни помощь мне предлагалась на каждом углу и по любому поводу. Вот уж, дудки! Все пришлось делать, исследуя судьбу собственными коленками до кровавых ран в самом прямом, а не пере-носном смысле слова.
  Подумаешь, страх! Эка невидаль. За ним - лес настоящей жизни. Так что, руби эти три дерева, а то так и леса не увидишь.
  Спасибо, родная! Спасибо.
  
  
  
  ДОМ
  
  Дом без жильцов заснул и снов не видит.
  Его душа, безгрешна и пуста,
  В себя глядит закрытыми глазами,
  Но самое себя не сознает...
  А. Тарковский
  
  Дом фундамент всего. Дом - бездонный колодец значений и смыслов. Теплый дом - дом семьи, любви, понимания, сострадания, будущего. Холодный дом - стылое одиноче-ство, безверие, тоска, прошлое.
  Сон "отыгрывает" день. Восполняет фантастической яркостью красок и приключе-ний серость обычного будничного существования. Инобытием дает надежду на будущее в безнадежном дневном житии. Он помогает найти выход из безнадеги. Иногда - шутит.
  Самое удивительное во сне - посещение знакомых мест. Мест, про которые все из-вестно, но в сновидении они предстают совершенно другими. Это наводит на мысль о том, что днем многое не замечается, или, может быть, сознание что-то блокирует, избав-ляя от иллюзий и сожалений.
  Бывает и так, что сон возвращает в незнакомое место, туда, куда человек "устремля-ется" в грезах, как к недостижимой или бессмысленной мечте. И тогда можно видеть странные и необычные подробности, чтобы потом - днем наяву - стало понятно, что эта дорога - в тупик. И надо придумать или определить для себя новую цель.
  
  Сегодня к дому отношение утилитарное - построили-купили-продали-заложили. Та-кое же, как и к себе подобным. Создали семью, не понравилось - разбежались, опять соз-дали - разбежались. И так в поиске желаемой гармонии могут пройти годы. А если вести отсчет от себя? Есть ведь и те, с кем просчитались - супруги, дети, друзья. Они не отходы - в мусоропровод не выбросишь. Неизбежны выяснение отношений, обиды, ссоры, скан-далы, трагедии. Только безжалостное время вынуждает приспосабливаться к новым пра-вилам.
  В домах поселяется болезнь. Не физическая - духовная. Ее нельзя увидеть, диагно-стировать. Ее вирус неуловим, но его разрушительная сила такова, что любой, кто потом решит въехать в такой дом, обречен. Обречен на страдания. Дом поглотит его. Будет раз-рушать изнутри - постепенно и неотвратимо. Так маленькая раковая опухоль разъедает большое тело, если оно пасует перед агрессивным захватчиком.
  Приходится признать, что в современном мире, который все упорядочивает и рас-кладывает по полочкам, дом, как внутреннее мироустройство, тоже изменился. И эти из-менения принципиальны, хотя старые устои еще держат оборону. Надолго ли?
  Раньше главным был дом сельский. Его строили, как фундамент, основу рода, тра-диций и постоянства. Он был символом связи с природой. Возникающие ассоциации сразу выдавали длинный ряд определений: земля, тепло, надежность, стабильность, основательность.
  Такой дом, сродни оберегу для живущих в нем. Он включал в себя такие важные со-ставляющие для обитателей, как общность, согласованность, товарищество. Наверное, не случайно, все войны и революции стремились разрушить именно такой дом, вросший корнями в прошлое, не ищущий сиюминутных выгод и привыкший рассудительно и сте-пенно относиться ко всему новому, а, значит, подозрительному и опасному.
  Дом городской был скорее знаком подвижности и престижа. В его основание закла-дывались мобильные изменения и кардинальные решения. Он строился, как центр страте-гических разработок по преобразованию окружающего пространства и собственной судь-бы. Сегодня - по сути - он позиционируется, как временное жилище для решения тактиче-ских задач. Его знаменем стали разобщенность, одиночество, борьба амбиций и показное благополучие.
  Сельскому дому нет нужды прикидываться тем, чем он не является. Ведь жизнь про-ходит на миру, и все соседи - почти родственники. В городе считается чуть ли не хоро-шим тоном с соседями даже не знакомиться, - мало ли что у них на уме? И что, самое па-радоксальное, если сельский дом теоретически можно преобразовать в крепость, которая защитит от неприятеля, то в доме городском забор не построить. Но ведь строим!
  Правда, надо признать, что рассуждения о различиях этих домов тоже относительны. Жизнь наша меняется с космической скоростью. И замки строят уже на местах бывших болот и коровников. Мы живем во временном измерении. Вековые основы, когда в доме жили три поколения дедов, отцов и детей - позапрошлый век. Мы теперь сами себе - и прошлое, и будущее. Какие могут быть традиции, родовые связи, если каждый день несет что-то новое - только успевай поворачиваться? А может, это все идеализм?
  В моей жизни было много домов, вернее, квартир. Но дом, по-прежнему, остается для меня ПОНЯТИЕМ. И сон это очень хорошо отслеживает. Память ему в этом помогает. Оказывается, она хранит то, о чем я - по обычной логике - помнить не должна. Но я помню.
  
  Помню себя на родильном столе. Было холодно, и горели свечи. Потом я как-то лет в десять рассказала маме об этом, и мы еще поспорили о количестве свечей. Мама так странно на меня смотрела, что я даже спросила ее, в чем дело? А она удивленно объясни-ла, что в ночь, когда я родилась, был такой буран, что ветром снесло даже елку на цен-тральной площади. По всему городу отключился свет. Но как я могу помнить длинные столы, горящие свечи?
  Тогда я такими вопросами не задавалась. Теперь даже не знаю, что и думать? Может, действительно, в нашей памяти остается все - от первого до последнего - даже самого ничтожного - мига. А потом уже по спирали приходит в сны? Или, наоборот, - выходит из сновидений? Не знаю. Наверное, у всех - по-разному. А, может, у всех одинаково, и только восприятия отличны.
  Помню первую съемную квартиру - там семья провела первые два месяца после моего рождения. Обычно меня укладывали спать под зонтом в железную ванну. И я силь-но возмущалась, когда заносили в дом, хотя в нем было почти так же холодно, как и на улице, и изморозь покрывала и окно, и стены.
  Когда мне было 5 месяцев, я совершила первый свой юмористический "выход" в люди. Папа играл со мной на кровати, а потом утомился и уснул. Меня тоже надолго не хватило, но зато я успела попользоваться папиной ладонью вместо горшочка. Папа про-снулся, что называется, "потянулся" и с негодованием запустил "трудами" моими правед-ными в зеркало шифоньера.
  В доме дальних родственников мы прожили два года. И тех воспоминаний у меня значительно больше, чем последующих.
  Память - вещь зыбкая. Приятное она делает еще приятнее, а неприятное растворяет в дымке ушедших лет.
  
  СОН
  
  Я срываю с куста лиловую малину, но съесть ее не успеваю. Живая музыка мгновенно окружает меня со всех сторон. Сад большой, а музыка еще больше. Она опускается, как дождевая туча, и совсем не похожа на ту, которая живет в черном приемнике. Со всех ног бегу к дому. Мальчик несется рядом.
  Зал заполнен мощными аккордами. За большим роялем сидит молодая женщи-на в белом платье с черным горохом. Клавиши рыдают под ее пальцами. Я приклеи-ваюсь к двери, потому что ножки совсем не держат. Вижу только летающие над кла-виатурой руки. Не могу дышать - совсем не чувствую себя. Шумно втягиваю воздух и не замечаю, как большая добрая собака Мальчик слизывает с моего подбородка слюну восторга.
  Округлые и четкие звуки "2-й Рапсодии" Листа плывут по большой комнате, выхватывая старинные фотографии в тяжелых рамках на чистых стенах, розетки ночников над кроватями, клавишное покрывальце зеленого бархата, лежащее на ду-бовом квадратном столе, фикус в большой деревянной кадке, сидящих на изящных стульях бабушек в выходных платьях.
  Музыка взлетает вверх на forte и рассыпается мелкими брызгами по листьям фикуса на piano. Солнце играет бликами на полированном крыле рояля. Пес ле-гонько толкает меня носом. Много ли надо крохе? Шлепаюсь на пол, выставив го-лую попку на всеобщее обозрение.
  Рояль замолчал. Женщина обернулась и пронзительно засмеялась. От боли и обиды заползаю под рояль и громко реву.
  
  Послесоние
  
  Спустя много лет я описала сон маме. Она долго не могла поверить, что ребенок мог это запомнить. Ведь тогда мне было полтора годика! Но в памяти осталось все: и большая овчарка со смешной кличкой Мальчик, и рояль, который стоял именно в той комнате, по-тому что через год - после нашего отъезда - половину дома продали. Молодая женщина, приехавшая тем летом из Америки в гости к родственникам, оставшимся в Советском Союзе, действительно, была в белом платье с черным горохом.
  Откуда было мне знать, что тогда - в конце 50-х годов прошлого века - гостей из Америки просто не могло быть в природе? Но они - были. Женщина за роялем - дальняя родственница хозяек дома - трех моих любимых бабушек Твеловых - Зины, Наташи, Оль-ги. Мне потом много раз объясняли, как трудно родственникам за границей поддерживать связь с оставшимся в стране. Теперь, когда моей жизни более полувека, уверена: кто хотел - искал пути, кто не хотел - придумывал объяснения. Это, кстати, работает, как закон, в любом деле.
  Сон так часто снился в юности, что со временем я даже научилась в нем шкодить. Например, однажды залезла под рояль и рядом с лужей соорудила еще и кучку, которую ревностно охранял пес. С годами оказалось, что сон стал единственным сохранившимся изображением того еще не перестроенного дома. Правда, спустя 10 лет не осталось и пе-рестроенного.
  Дом был из добротного красного кирпича, с выбеленной наружной стеной и зелеными ставнями. В большой комнате на рояле стоял патефон, и всегда пахло абрикосовым вареньем. Я до сих пор люблю это варенье цвета каленого янтаря с плавающими белыми корабликами очищенных косточек. Там были скрипучие деревянные полы, ночники-лилии, два этажа, погреб, веранда сначала с русской печкой, а потом с газовой, два крылечка - во двор и на улицу. Этого дома с цокольным этажом и огромным садом уже нет. В конце 60-х годов прошлого века на его месте построили девятиэтажку. А сад просто закатали в асфальт. От того периода моего детства осталась только высокая туя.
  
  Самое интересное, что мама сама не видела этой сценки. Ей рассказали, как я стояла у двери соляным столбом с широко распахнутыми глазами, открытым ртом и текущей слюной. А Мальчик, постоянно опекающий меня, старался не допустить, чтобы слюна запачкала пол. Он вообще все за мной "подтирал". Жалел, что меня постоянно "ругают".
  Я всегда помнила этот эпизод. Но время стерло краски и подробности.
  Сон же показал все, казалось, навсегда утраченное, с невероятной скрупулезностью. Как после этого сна мне было больно. Но болью приятной, трепетной, радостной. Оказа-лось, что каждая минута моей жизни сохранена. Она записана в памяти навечно. И надо только понять, как достать из глубин этого хранилища дорогие воспоминания.
  Мальчик ушел полгода спустя после нашего переезда в собственную квартиру. Мама говорила, что пес так тосковал, что к зиме сильно ослаб и однажды утром его нашли замерзшим на крыльце. Он лежал на моем еще летом пропавшем носочке.
  Удивительно, что имя его я вспомнила тоже только во сне. До этого называла Ма-лышом. А он был Мальчиком. Большим надежным Мальчиком. Теперь я понимаю, что он был моим первым настоящим ДРУГОМ.
  
  СОН ВО СНЕ
  
  Я приехала в родительский дом. Устала с дороги, и прилегла отдохнуть. Мне снится сон, что я рассматриваю фотографии, а они - звучат. Действие, которое на них запечатлено и остановлено, медленно продолжается дальше или, наоборот, подходит к моменту снимка. Слышны слова и сопровождаемая муѓзыка. Она явная, четкая, точно соответствующая ситуации на фото. В ней либо напряѓжение, либо покой. Явственно различаю отдельные инструменты оркестра, как композитор или дири-жер.
  На одном из снимков - маленькая дочка. Я слышу ее смешной детский лепет.
  
  И проѓсыпаюсь от этого странного сна. Но, вспоминая фотографии, продолжаю слышать сопровоѓждающую их музыку, также ясно, как это было во сне.
  Папа хочет уехать, хотя у него нет билета ни на поезд, ни на самолет. Надеюсь его отговорить и повременить - ведь сегодня 27 августа! И все, как сумасшедшие, будут стараться уехать - каникулы закончились. Но почему-то не отговариваю.
  Папа тем временем переворачивает швейную машинку. Никак не пойму, поче-му она в доме? Ведь ее давно перевезли в Москву. У меня в руке наполовину сбро-шюрованная книга без титульного листа, со странной короткой - типа Инин - фамилией на 1-й странице. Листаю ее, думая, что это папина книга, но замечаю ря-дом большую стопку листов, нет, это другая книга. И она необычная: то ли мемуары, то ли исѓторическая хроника. Длинная, узкая, с удивительными фотографиями. Они по краям - в рюшах. На самих снимках - актеры. Не в ролях, а в моменты съемок и встреч со зрителями. И фото такие же звучащие, как и во сне. Актриса Ш., например, ругается матом. Актер М. лукаво поднимает чью-то юбку.
  Хочу спросить у папы, что это за книга? Но он возится с черным телевизором. И я решаю пока записать сон. Отправляюсь в спальню и сажусь за секретер. Бумаги нет. Обнаруживаю исписанѓный листок, и на свободном месте сверху начинаю писать мелким почерком с левым наклоѓном.
  Мама меня о чем-то спрашивает. Прошу ее не мешать, но она пристает с вопро-сами и предлагает ненужную помощь. Сержусь, а она все равно не отстает. Я ору и выталкиваю ее, пытаясь заѓпереть дверь. Дверной короб грубый и неотесанный. Дверь такая же шершавая. Успеваю придумать, чем можно закрыть щели, чтобы не дуло. Нахожу ржавый ключ и пробую закрыться. Замок тугой и плохо проворачи-вается. Но хохма в том, что дверь закрыть нельзя. Она снята с петель и просто приставлена к проему.
  Все листы заполнены. Снова ищу бумагу. Хочу записать ощущения от звуча-щей в гоѓлове музыки. Папа невнятно разговаривает о переезѓде. Он упрямо бормочет, что хочет в Москву. Набрасываю цифры. Получается, что, продав дом, нам не хватит денег на новую квартиру. Мысленно перебираю возможности займа или кре-дита.
  
  Голос папы пропадает в музыкальных звуках. А лицо переходит на снимок в альбоме. Сам снимок начинает медленно, словно иней на зимнем окне, покрываться кружевами, как в книге.
  
  Послесоние
  
  Наверное, не случайны сны с жильем. Так или иначе, дневные проблемы, свя-занные, что называется с "квартирным вопросом", должны были найти отражение. Ва-рианты - любопытные.
  Как замечательно, что после перерыва в сон вернулся папа. Много о нем думаю в последнее время. Конечно же, его не хватает, и я очень жалею, что папа не дожил до моих, пока еще робких, премьерных успехов. Но, надеюсь, что все видит и знает, какой кровью все это немногое досталось. Уверена, что он за меня радуется.
  Но... но родительский дом никак не желает отпускать. Вероятно, он обижается, что я так долго - с 1994 года - не приезжаю. Причин достаточно: страх, лень, болезни, и простое нежелание. Я это обязательно переборю и попрощаюсь, сняв все, что еще осталось, на фото и видео.
  Очень любопытен структурный переход - сон внутри сна. Действие переходит в фиксацию и зарастает кружевами памяти. Необычно и потрясающе красиво. А звучащие снимки? Кстати, это можно когда-нибудь использовать в качестве сюжетного приема.
  
  СОН
  
  Большой новый величественный дом. Еще идут отделочные работы. На из-вестковых разводах пола разбросаны газеты. Со всех сторон слышится шепот про Актрису, купившую квартиру в доме. Я осматриваю огромные шикарные светлые холлы. Они одинаковые на всех этажах. Спускаюсь по витиеватой металлической лестнице. Лифты в доме особенные - вызываются домофонным ключом.
  Мой этаж - 4-й, там 5 квартир: 460, 461 - Актрисы, 462, 463, 464 - моя. Спуска-юсь. Мне показывают маленькую квартирку на первом этаже и по секрету сообща-ют, что она раньше принадлежала Актрисе. Невероятно. Как она жила в таком кро-хотном помещении? Теперь там сидит консьержка.
  Сама Актриса - маленькая женщина в платочке, всем повторяет, что больше не играет. Я вижу ее мельком, но кажется, что за ней струится какой-то шлейф. Он весь состоит из множества повторений всего двух слов - "хочу вернуться". Консьержка сетует та то, что такая Актриса больше не выступает. Это не справедливо. И предлагает мне сделать что-нибудь, чтобы любимица вернулась на сцену. Я пытаюсь отбиться от назойливой дежурной и обещаю, что обязательно организую встречу соседей с Актрисой, когда будет общее собрание подъезда. Тетка успокаивается.
  В огромном круглом холле на нашем этаже в беспорядке громоздятся столы и стулья. Критически осматриваю мебель в холле. Сам холл как бы заканчивает длинный коридор кварѓтир перед лифтом. Прикидываю, как его использовать? Для начала можно провести здесь собрание. С этим предложением приближаюсь к двери под номером 461.
  Артистка легко соглашается на разговор с соседями. Быстро обзваниваю ближние квартиры. Народ выдвигает встречное предложение. Шумный маленький армянин предлагает собраться на общий плов. Все выходят с тарелками.
  Тороплюсь в свою квартиру. А там какая-то совершенно незнакомая мне жен-щина ходит из угла в угол, укачивая мою дочѓку. На диване у окна сидит давняя при-ятельница. Я говорю, что в холле собираютѓся соседи на общий плов, женщины радо-стно присоединяются.
  Нам накладывают большую порцию дымящегося плова в новую сковородку. Смешной черноглазый мальчишка обильно посыпает плов зеленым луком. Вкусня-тина такая, что некоторые соседи даже вылизывают тарелки. Пока все не разо-шлись, решаю сделать объявление. Не уверена лишь в реакции Актрисы, ведь я про-сила только о встрече.
  Она сидит в углу в платочке, ни кем не узнанная и не замечаемая. Набираю по-больше воздуха: "На нашем этаже поселиѓлась самая замечательная женщина. Я на-деюсь, что мы не позволим себе излишнего люѓбопытства и пресечем его у других. Но хотелось бы, чтобы вы меня поддержали и поѓпросили Актрису - да-да-да! - вер-нуться на сцену. Наверѓное, для этого надо что-то сделать. Давайте попробуем угово-рить ее не покидать нас".
  Актриса сначала сильно удивилась, а потом одобрительно улыбнулась. Соседи вскочили со своих мест и выстроились в очередь. Она смущенно здоровается с каждым за руку.
  
  Послесоние
  
  Трудно понять, почему мне приснился такой сон. С квартирой и домом все ясно. Идет обустройство дочкиной квартиры - и не такое еще приснится. Что касается про-странства, то с моим талантом заполнять все без остатка, трудно удержаться и сохранить свободные стены и просторные помещения.
  Плов - вкусная мечта. Вот бы научиться его готовить так, чтобы не только тарелки были чистыми, но и пальцы гости облизывали бы от удовольствия.
  Цифры во снах всегда озадачивают меня. В нумерологии совсем не разбираюсь. Но трудно не заметить количество четверок. Так получилось, что мои частые переезды с мес-та на места, как правило, заканчивались тем, что очередное пристанище всякий раз нахо-дилось на 4-м этаже.
  Надо будет посмотреть, что означает четверка? Кое-что, конечно, можно и так вспомнить, но, по-моему, ничего радостного эта цифра не несет. Например, если хотят "послать", обычно предлагают пойти на "4 стороны". И то, если люди гневаются интелли-гентно. Из нейтрального: 4 стороны света, 4 времени года, музыкальная кварта, 4 древние стихии, 4 Евангелиста, в домах, кстати, по 4 стены. Кажется, наш мир имеет 4 позиции - 3 меры пространства + время, стол и стул - тоже по 4 ножки. Животные все на 4 лапах ходят. А вот 4 всадника Апокалипсиса - Конь белый, Конь рыжий, Конь вороной и Конь бледный - уже не вдохновляют. Сложений и вычитаний делать не стану - и так запута-лась. Но цифры точно во сне появились неспроста.
  С Актрисой вообще ничего не понятно. С одной стороны постоянно в разных источниках на глаза попадаются материалы о ней. Может, это срабатывает, как знак перемен? С другой - шоу-бизнесом я не увлекаюсь, но понимаю, рядом с ней - некого поставить. Она - бесспорный лидер, но я-то причем? Вернее, почему она появилась в моем сне? Есть только одна причина, по которой Актриса с завидной регулярностью приходит в мои сны. Это моя монопьеса "ПАРНЫЙ ТАНЕЦ В ОДИНОЧКУ". Канал "Культура" снял по ней телефильм с Т. Семиной. Писала я ее, думая про Актрису. Мне казалось, что ее неуемный темперамент идеально подходит к моей истории. Но это, как говорится, совсем другая песня.
  
  СОН
  
  Ясно вижу себя в квартире на 1 этаже большого шикарного дома. Сначала все нравится. Правда, никак не могу сосчитать, сколько же там комнат? Явно больше двух. Огромный холл на этаже. Из него вход квартиру.
  Большая столовая с лилово-сиреневыми обоями и такими же гардинами. Нале-во - вход в кухню. Надо будет сделать заказ на плашки с розеткаѓми и прибить их в каждой комнате. В уме перебираю названия приборов: утюг, микроволновка, тосѓтер, комбайны, лампы... Ясно, что розеток на плашках должно быть много. Из кухни - вход в темные комнаты, выходящие одна из одной. Они узкие, с какими-то грубыми встроенными шкафами, прикрываюѓщими оборудование. Вполне возможно, это дополнительные туалетные или ванные комнаты.
  На входной стене в глубине небольшого холла расположена ниша лифта с кнопкой вызова и закрытой дверью. Я возмущаюсь: что за дела? Какой идиот спланировал обѓщий лифт в частную квартиру? Пытаюсь придумать, как оградить себя от этого неудобства? Замечаю, что лифтовая дверь снабжена дополнительной складывающейся железной решеткой. Сначала предположила, что придется зака-зывать другую решетку - тяжелую и сплошную. Потом решила, что можно пользо-ваться и этой, как ни убого она выглядит в величественном интерьере. Например, можно прищелкивать внизу на щеколду и вместе с дверью запирать на амбарный общий замок с барабанчиком из вертящихся цифр. Еще я думаю, что стоит предло-жить жильцам верхних этажей разместить на кабиѓнах сообщение: "Выход с разре-шения хозяев квартиры".
  В самой квартире, словно она общий холл, толпятся разные люди: электрики, слесари, сантехники, служащие, уборщицы. Я смуѓщена этими хождениями. Они, конечно, все работают, но даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять - трудятся скорее напоказ. Чтобы не терять времени пытаюсь представить себе, как использо-вать наличие темных помещений? Можно приспособить их под кладовки, гардероб-ные, складские, лабораторные или еще как-то. В комнате с компрессором работает стиральная машина. Окно расположено очень высоко. Есть и ниша с сильной вы-тяжкой. В следующей комнате грохочет какой-то агрегат. Там же копошатся рабочие. Надо у них все разузнать и договориться, чтобы механизмы были прикрыты изолирующими съемными коробами.
  В большой гостиной доминирует сиренево-лиловый цвет. Это скорее не комна-та - парадная зала с наборным паркетом. Мне почему-то кажется, что здесь я уже бы-вала. Совершенно точно сидела с гостями за большим квадратным столом. Но стол прямо на моих глазах уносят. Огорчаюсь. Значит, придется покупать и стол, и два угловых кухонных диванчика. На свободное место можно будет поставить наполь-ную вазу или витрину. А вот для гладилки лучше найти место в гардеробной.
  Замечаю странные взгляды рабочих. Они улыбаются. Кажется, я разговариваю сама с собой. Они кивают головами. Так и есть. Да, смешно.
  В центре потолка висит огромная люстра с лиловыми стеклянными шарами. Она была куплена еще до рождения дочки. Радуѓюсь, что мы ее оставили, и теперь не надо покупать новую. Обои на меня произвели впечатление торжественности. Хотя, присмотревшись, замечаю, что они приклеены небрежно и по углам отходят, как край покрывала. Запихиваю в щели. Ладно, пока и так сойдет. На потолке тоже обои, но темнее. Сокрушаюсь, что потом с потолком придется повозитьѓся, или это было в другом сне - предыдущем?
  Мне нравятся шторы - полупрозрачные, подвязанные у саѓмого подоконника. Можно будет добавить свои, которые потом подберу. На окне посередине стекла про-тянуты деревенские занавески, как в поликлиниках, только из гипюра. Да, смешно и трогательно. Радуюсь широким белым подоконникам - теперь можно будет раз-водить цветы. Замечаю, что окно грубо заделано по всем швам замазкой. Другие - так же. Видно, что это не стеклопакеты, обычные рамы, хоть и большие. Разочаро-вание сильное, сразу проверяю, как они отѓкрываются.
  В голове все время вертятся варианты использования комнат и обстановки. Пытаюсь понять, где разместить библиотеку? А потом, как все это хозяйство перево-зить в лифте и расставлять?
  Голова кругом. И вот, наконец, спальня, которую я хочу сделать библиотекой. Любимая навязчивая идея.
  В комнате остались чьи-то вещи (хотя странно, ведь квартира в новом доме): высокая железная (мамина мечта) кровать с периной и старый узкий темный ши-фоньер без зеркала. В ящиках обнаружились подушки, тряпки. Стена, где окно, вся в пятѓнах от замазки или герметика. Это невозможно! Вот тебе и новая квартира. Окно тоже все измазано.
  Но тут я замечаю самое ужасное - на окне снег. И вся комнаѓта покрыта наледью и испариной. Батареи подтекают. Мне суетливо объясняют, что в новых домах протечки - обычное дело, но они исправимы. Пока можно подставить оранжевые пластмассовые ведра, в которые будет капать вода.
  Так вот почему квартиру продали! Она просто разорила прежних владельцев. Как ни латай, но жить в ней нельзя. А меня просто обманули и подставили! Бегу к телефоѓну. Трубка с номерами, но от некоторых цифр остались лишь штифты. Ес-тественно, ошибаюсь в наборе, но потом набираю нужѓный номер - 751-35-66, хотя скорее 751-35-65 - и возмущенно высказываю свои претензии. Девушка в трубке ошарашено молчит, а потом зовет начальницу. Ожидая ее, я перебираю варианты: снять на фото окна в разных комнатах с одной датой (надо будет попросить дочку) - для суда, проѓверить документы с умолчанием о ненадлежащем состоянии квартиры, свериться с законом по поводу санкций и расторжения договора.
  И все время вертится мысль: "Неужели ничего нельзя исправить"? А еще со-жаление, что в очередной раз надули.
  
  Послесоние
  
  Сон приснился два дня спустя после сна с Актрисой и накануне встречи с издателем. Встреча была приятной, но не более того. Издатель не заинтересоѓвался моей персоной. Значение сна открылось только после визита. Впрочем, не это интересно. Занимательно - другое.
  Во сне вообще нет сюжета. НИКАКОГО. Наверное, так тоже бывает. Сначала даже не хотела записывать. Но потом поняла, что надо обязательно зафиксировать. Это пример того, как постоянные дневные мысли сращиваются с сознанием и буквально раскалыва-ются на мелкие уточняющие детали в ночной реальности. Все становится подробным до зубовного скрежета, до противной определенности, где нет простора для малейшей шпи-онской фантазийности.
  Снова сон про новую квартиру. Опять в нем не свойственный мне в быту шик. Как-то раньше не замечала за собой тягу к богатству. Наверное, скрываю тайные желания - не иначе. Самый вероятный вариант ответа на вопрос, почему снятся новые квартиры, стоит искать в постоянных разговорах.
  Надо отметить, что считается, что во сне отрицательные чувства означают свою про-тивоположность. И то хлеб. Яркость цвета - хороший признак, хотя, на мой взгляд, лило-вый выдает тревожность, что не удивительно перед визитом к издателю. Это - опреде-ляющая составляющая, которая может изменить жизнь. Я так внимательна ко всем дета-лям в первую - и главную - очередь именно потому, что ожидала визита, на который слишком много поставлено. Это, как совет обычного психолога: "Продумайте, постарай-тесь увидеть все, чего хотите в малейших подробностях, и тогда это сбудется". Вероятно, я и "расписывала" все изменения, которые должны были "нагрянуть" на мою голову в случае удачи. Получается, не на шутку увлеклась, а оно... "Вот пуля пролетела, и ага!"
  Если учесть, что два сна подряд связаны с новосельем, это наводит на простую мысль - скоро получать ключи от квартиры. Самое простое и необидное объяснение. Ви-димо, постоѓянно нахожусь в напряженном ожидании: обманут нас с квартирой или нет? Несмотря на всю странность, сон оставил хорошее впечатлении по пробуждении. Кажет-ся, подводитѓся черта под старой жизнью и начинается новая. Осталось немного - дождать-ся и провеѓрить.
  К деталям.
  Людей интерпретировать сложно, они просто есть.
  Газеты, скорее всего, предвещают какие-то новости.
  Кнопки лифта - что-то конкретное, значимое, поворотное. Во сне - это личная кноп-ка, может, не зря я всю жизнь мечтала о дате в 45 лет, как о рубеже.
  Одеяло и подушки - слишком тяжелые знакомые. Явно болезнь или намек на нее. А вот бывшую или новую, это важно. Прочь повторения. Сыта болью!
  Пятна: я так хочу, чтобы все было "без сучка и задоринки", что, наверное, для меня пятна - повод каких-то изменений.
  Стена - что-то стабильное, но пока не мое.
  Стол, стулья похожи на символ кухни. А кухня - любимое место, значит, я стара-тельно обустраиваю то, что и так мне дорого.
  Шкаф - вещь серьезная. Или прошлое в нем заперто, или будущим надо заполнить. Наверное, в наше время шкаф выполняет роль сундука. Короче, есть, куда наследство складывать, когда накопится.
  Капли для меня с детства признак беды. Сначала вода просто капает, а потом надо бороться с последствиями протечек. Хотя, сонники предлагают считать их хорошим зна-ком. Они могут денежки символизировать.
  Зима не в сезон тоже денежки сулит.
  Снег - опять в ту же самую степь направляет.
  Лифт прямиком к денежным успехам обещает доставить.
  Не слишком ли много мне богатства отваливает сон? Что-то "эта дама слишком мно-го обещает", как говаривал мудрец Уайльд. Ну, что ж, поживем. Увидим. Посчитаем, если что.
  Кстати, когда я пыталась разобраться с нелепым лифтом, то поняла, что он предна-значен исключительно жильцам квартир. Только они с его помощью могли перемещаться из квартиры в квартиру. Видимо, это было предусмотрено для тех, кто покупал жилье сразу на нескольких этажах. В него нельзя ни войти, ни выйти наружу, из общих холлов в него тоже не попасть. Интересно, где это я могла увидеть? Колись, Морфей.
  Странные комнаты и кухня вынуждены ко всему этому благолепию прибыльному присоединиться, им и отставать как-то неудобно.
  С кроватью не знаю, как быть. Пока она для меня все больше по страдательному списку идет. Радости от болезни никакой. Впрочем, может, все же изменения грядут? Вот только с моей ли кроватью?
  В нишах, как правило, творятся делишки темные или амурные. Время покажет, ка-кие стрелы туда направляются? К слову, со временем, оказалось, что "делишки" твори-лись у меня прямо под носом, только я этого даже в очках не заметила.
  Окно - оно и в Африке - для того, чтобы что-то высматривать. Опять же - не вы-смотрела амурные похождения своей половинки.
  Потолок. Странно. Про потолок я никогда не думала. Но он у меня, оказывается, есть. И это успокаивает. Значит, с "крышей" все в порядке.
  Яркие цвета - нормально. Вот, если бы были неяркие, тогда надо было бы что-то с этим делать.
  С чувствами сложнее. Они во сне - полным негативным набором. И орала, и обижа-лась, и ругалась, и теряла, и разочаровывалась и вопрошала. Короче, если мне столько до-бра финансового насулили, то какой смысл в неприятном разбираться? Пусть шляется где-то рядом - по хорде, и радиус мой не пересекает. А то, как дам - больно!
  
  
  Теперь, спустя время можно кое-что и добавить. С квартирой не обманули. Она ока-залась к немалоѓму удивлению с отделкой, сантехникой, мойкой, электроплитой и стекло-пакетами. Через месяц завезли вещи. Так что, не зря к мелочам во сне присматривалась - толк от этого самый что ни на есть толковый.
  16 октября 2001 года у меня вышла первая (уточню, первая, которую я увидела) те-атральная премьера "Кто последний за любовью". Была разочарована тем, что не присут-ствовала ни на одной репеѓтиции. Из драмы сотворили комедию. Ездила на премьеру в Питер, Был настояѓщий успех. Спектакль продержался 10 лет, объехал несколько стран и до фига городов.
  9 декабря была финальная съемка телефильма по пьесе "СЛАДКИЙ СОН МОЙ" на канале "Культура" с Караченцовым. В готовом виде получилась куцая история, в которой разобраться могу только я. Просто мне-то сюжет известен в неизменном виде. У Ранев-ской по такому поводу есть что-то вроде "плевка в вечность". Конечно, на рекорд для за-писи в "книгу рекордов Гиннеса" я не претендую - плевалка у меня все же слабовата. Кроме того, для Караченцова эта роль была одна из последних. Обида и еще раз - обида, горечь. Изуверы. Они "допустили" меня в последний день на 10 минут познакомиться с актером и группой, чтобы сфотографироваться. У дочки было настоящее счастье с дрожа-нием рук и потоком слез на обратной дороге домой. В машине от ее рыданий даже мотор притих. Ведь она влюбилась в Николая Петровича в два годика и правильно произносила его не самую легкую фамилию. Мне бы такое исполнение желаний! Пешком согласна...
  Семейные дела. Что тут говорить? Через 2 года все поняла. Это был жирный намек на то, что в свое время не захотела с чувствами разбираться в "послесонии".
  Про деньги сон наврал. Нет, конечно, минимум мне заплатили. Но валить в кучу столько намеков было избыточно. Впрочем, сон, наверное, считал, что платить мне долж-ны были по справедливости. Идеалист! Он же ночью приходит. А реальность, она все больше днем вершится. Прощаю ему. Как-никак свой он, а не казачок засланный.
  И наконец. 3 важнейших событий:
  1. Я утвердилась в своем литературном предназначении.
  2. Цифра 45 оказалась знаковой. С детства я подгоняла этот возраст, потому что счи-тала, что к этой дате жизнь становится "ясной вперед и назад" по Андроникову. Еще какой ясной!
  3. Развод. Успела просочиться в последние минутки. Это не стало поводом для де-прессии или болезни. Я не только не свалилась с очередным спинальным приступом, не только не впала в депрессию, но подняѓлась, и теперь смело смотрю в будущее.
  Так что, новая жизнь, действительно, началась в 45 лет.
  
   СОН
  
  Нахожусь в родительской квартире. Впервые за много лет сон впустил меня внутрь давно проданного дома. Но там все иное. Это совершенно другое пространст-во - без окон, темное, захламленное, с кучей старых ненужных вещей, разбросанных по грязному полу.
  Работает приемник. Не тот, который был у нас - на ножках с проигрывателем, а, кажется, прибалтийская "Рапсодия", с ярко-желтой парусиновой вставкой, костя-ными клавишами-переключателями, растянутыми диапазонами и проигрывателем под полированной деревянной крышкой.
  Мне надоело слушать какофонию, без мелодии, и я выключила приемник. Но он все равно работает. Выдергиваю вилку из розетки, а музыка продолжает раздражать слух. Осматриваю розетку. С удивлением замечаю, что со стеной, к которой прислонен приемник, что-то не так. От приемника вверх к распределительной ко-робке тянутся толстые черные жилы проводов. Внутри коробки вспыхивают искры. Испугалась не сильно. Но огонь не приемлет игр. Зову маму. Почему маму, а не папу? Скорее всего, потому что она рядом, а папа - нет. Мама разволновалась, увидев искры из коробки, и советует все-таки позвать папу, чтобы погасить коробку, пока все не загорелось.
  Оглядываюсь, но папы нигде не видно. И тогда ничего не остается, как найти какую-нибудь емкость, чтобы набрать воду. Но все удобные банки и ведра заняты. Судя по запаху, они заполнены мочой. Хорошо бы вынести эту вонь из комнаты, но у меня нет времени. Из-под тряпок выглядывает черпачок и чашки. Я беру черпачок и начинаю носить воду.
  Где-то в глубине копошится мысль, что, кажется, электричество водой гасить нельзя ни в коем случае. Но я эту мысль не успеваю додумывать, а просто передаю маме воду. Она заливает огонь, но он разгорается еще сильнее.
  В этот момент и приходит папа. Он мгновенно оценивает ситуацию. Поставив табурет под коробкой, забирается на него и пытается отключить тумблер. Я истошно кричу, что это опасно потому, что электрическое питание не отключено, а провода мы с мамой уже облили водой. Но папа, не оборачиваясь, спокойно и медленно гово-рит, чтобы я не паниковала. С ним после смерти ничего уже не случится.
  Как легкий воздух пролетело где-то поверх мысли - папы, действительно, давно нет в живых, и ему не могут быть страшны земные опасности. Тумблер щелкнул. Но, как ни странно, и при отключенном тумблере звуки из приемника не прекрати-лись, наоборот, усилились. Одновременно еще больше разгорелись провода. Мама, видя бесполезность папиных усилий, предлагает вызвать аварийку. Папа кивнул головой, и она принялась звонить по телефону.
  Прямо под распределительной коробкой расположен книжный шкаф. В темноте не очень понятно, это просто стеллаж или полноценный шкаф с дверцами. Я по-нимаю, что аварийку мы можем и не дождаться, а книги сгорят обязательно. Кроме того, если машина и приедет вовремя, то непременно зальет при тушении огня и сам шкаф. Начинаю судорожно стопками по несколько штук вынимать книги с полок. Там же лежат совершенно неожиданные вещи - ботинки и теплые сапоги. Их тоже вынимаю и отношу в безопасное место.
  За этими действиями даже не заметила, как и мама, и папа исчезли. Я осталась одна. Прорывается звук тикающих часов. Понимаю, что начинаю просыпаться. Но держу сон под контролем, пока не вынута последняя книга. И только после этого, не оглядываясь, выхожу из комнаты.
  
  Послесоние
  
  Глаза открыла не сразу. Очень хотелось вспомнить, какие именно книги выносила из комнаты? Но, ни один корешок восстановить не удалось. Впрочем, это и не важно. Главное, просто спасла книги.
  
  Снова повторяюсь. Удивительно то, что после продажи родительской квартиры сон никогда не пускал меня внутрь: рядом, в саду и огороде или на крыльце я бывала часто, но в самом доме - никогда.
  Глупо лукавить, жизнь там счастливой не была - обычная, трудная, тяжелая, а часто и откровенно безденежная. Просто в детстве такими категориями, как счастье или несча-стье, не оперируют. Мама с папой любят, брюшко сыто, игрушки целы... На самом деле ребенок всегда найдет себе отдушину. Да и черной краской не стоит все мазать. Бывали в той - прежней - жизни свои маленькие радости.
  Боже мой, как же их было мало и, как оказалось, на самом деле много. Шоколадки и мандаринки в Новый год под елкой. Поход в кино на мультики по воскресеньям. Мамины сказки перед сном. Игра с папой в шахматы и шашки. Тутовник на соседнем участке. Мечты о будущем, в котором я представляла себя-то балериной, танцующей "умирающего лебедя", то пианисткой в черном платье за белым роялем, то певицей в партии Кармен, то режиссером фильма о Рахманинове, то великой актрисой - непременно трагической.
  Мечты... Они часто спасали меня в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Жизнь сегодняшняя очень долго - почитай, большую свою половину - представлялась мне слишком временным существованием, чтобы обращать внимание на несовпадения желаемого и действительного.
  Подумаешь, плохо. Но ведь завтра будет новый день, уж он-то!.. И таких дней в мо-ей жизни - почти вся она. И что? Разве это повод для уныния? "Не дождетесь", - как любят говорить евреи.
  Дом, мой родной дом. Я покинула тебя в 1979 году. Думала на 5 лет учебы в инсти-туте. Оказалось, навсегда, как бы не настаивали на том, что не стоит никогда говорить "никогда". Только, лишь малые дети не знают, что в одну реку нельзя войти дважды. Так что, все-таки - навсегда.
  Странно, теперь моим родным домом стал совершенно другой. Мне в нем хорошо, комфортно и надежно. Я изучила каждый его сантиметр своими пальцами, делая ремонт. Мне известны все его неровности, трещинки и изъяны. И от этого он только роднее. В нем я чувствую себя совершенно спокойной и... постоянной.
  Мой дом - тот дом из детства - никогда не был для меня местом, в котором я чувст-вовала себя, как бы это помягче выразиться, своей. С тех самых пор, как осознала себя не-зависимой личностью, родительский дом представлялся мне обителью временной и не слишком надежной. Для девочки впечатлительной эти переживания слишком болезненны. Спустя годы, могу признаться, что родительский дом не был для меня крепостью, внутри которой я была совершенно защищена. Но запустения, грязи и черноты там не было. Было другое - много горя и боли: настоящих, не придуманных. Были больницы, физические страдания, распри между родней папы и нашей семьей.
  Родственники папиной матери всю жизнь пытались развести родителей. Родне нуж-на была именитая армянка, как водится, из княжеского рода. Позже меня всегда умиляли эти потуги: кизеки всю жизнь месили, но считали себя князья-я-я-я-я-ми!
  Неисповедимы, Господи, пути Твоих заблудших тварных созданий - пути презрения к чужим доверчивым душам. Армянской родне моя мама была не по душе - детдомовская украинка, не знающая ни одного слова на мове. А мама всю жизнь мечтала о женщине, которую можно назвать матерью - настоящей, родной, а не той, которая бросила всех своих детей на произвол судьбы. И за это сладкое, страстное и горькое желание, она гото-ва была терпеть многое. Теперь, когда я и сама мама, то даже не могу вообразить степень терпения, унижений и муки, через которые она прошла, но не сломалась, не озлобилась в страшной сиротской доле своей.
  Видимо, отголоски этих скандалов и выдал приемник невозможной для слуха како-фонией. Да еще, похоже, антимузыка - стала еще и намеком на то, что не стоит идеализи-ровать прошлое. Никакое! Собственное - особенно! Хотя это уже скорее черта моего ха-рактера. А с характером, как известно, бороться бессмысленно. Его надо было корректи-ровать в самом начале формирования. Так что, время упущено. И, как говорится, что на-росло - то и наросло. С этим уже и доживать буду.
  И все-таки - дом. Случилось! Сон позволил мне войти в него. Но, в какой? Он не мой - другой. Вопрос: дом другой, потому что не может уже быть тем, который был раньше, когда мы жили там нашей семьей? Или потому, что другие люди - чужие и равнодушные - его все равно должны были бы изменить до полной неузнаваемости. Откуда взялся этот тяжелый, захламленный, затхлый и непригодный для жизни мир? В нем все - чужое: утварь, приемник, музыка. Не дом - отходы. В буквальном смысле слова - как полные ведра мочи.
  Что странно, в этом доме даже опасное электричество не способно нанести вред здо-ровью. В нем горят провода. Горят, как связи, которые, видимо, соединяют меня с про-шлым. Или дом кажется чужим, потому что теперь в нем живут чужие люди? И для меня чужой и плохой уже одно и то же? Вопросы, вопросы.
  Терзает меня страшное подозрение, может, это и есть мой настоящий дом? И дело не в идеализации. Он на самом деле - при видимой пристойности - был изнутри поражен вирусом разрухи. Я просто не замечала этого тогда - в детстве и юности - просто из-за отсутствия примеров для сравнения. Как там у Есенина: "Большое видится на расстоянии"?
  Однако, какое же должно быть расстояние, чтобы увидеть не большое, а обычное, ежедневное, суетное? Наверное, это справедливо и для памяти. Она ведь хорошее делает выпуклым и ярким, а плохому вполне может разрешить прикинуться и оксюмороном. Как бы предупреждая - не увлекайся, не девочка уже, пора делать выводы.
  
  Не стану утверждать, что выводы - дело приятное. Слишком спорная территория. Только, сдается мне, что прошлое нельзя выключить, отрезать, как кусок заплесневелого сыра, изолировать оголенные искрящие провода или погасить жадное пламя. А сон это так просто и кристально ясно показал, вернее, озвучил тем, что всегда меня раздражает - музыкой без мелодии и мысли.
  Прожитые годы могут болезненно разрушать сознание смрадом пережитых страхов. И отрезать это прошлое не в состоянии никто. Никто мне не поможет это сделать - ни ма-ма, ни папа. А больше и просить-то некого.
  Значит, только я сама могу что-то изменить. Не в прошлом. В настоящем и будущем. Для того и пустил меня сон в прошлое, чтобы я смогла оглянуться на него не через розо-вые очки сопливых воспоминаний: "Ах, как хорошо было тогда, когда "деревья были большими". Но, наоборот, трезво и без иллюзий.
  Получается, что не надо возвращаться в прошлое. Пусть оно искрит, горит, как горят черные провода, что канатами повязали меня и тянут из души соки жизни. А я из последних сил пытаюсь оторвать себя от этой вспыхивающей непонятной коробки, к которой меня - кто или что? - подсоединили тумблером.
  Что это? Судьба, которую можно включить или выключить? Случайность, что сча-стливо или трагически может изменить жизнь? Или просто игра в своеобразный "чет-нечет" без правил?
  А вдруг - это точка отчета? И тумблер держит меня наплаву вне зависимости оттого, искрит ли по проводам жизнь или застаивается, как тромбозная кровь? И не мне, и никому другому этого тумблера судьбы не отключить, пока не закончится электричество самой моей жизни. Пока живу - тумблер будет терпеть и искры, и пожары - все, что угодно, ведь навредить никому он не может.
  Из прошлого надо забирать только книги. Родители меня приучили к тому, что книга - самая большая ценность. Концентрация памяти, мудрости и творчества. И сохранить это - моя прямая обязанность.
  Вот и выходит что книги во сне - самый главный символ. Только они достойны за-боты, спасения и памяти. А папа с мамой, перетерпев мою временную истерику, спокойно удалились, оставив меня наедине с правильно выбранным решением.
  Нет смысла прибираться в прошлом. Ни грязь там не выметешь, ни помои не выль-ешь. Да и другое там все, как бы ни обманывала аберрация памяти.
  Сохранять и помнить надо опыт, свет и любовь. Да еще, чтобы было сподручнее и удобнее по будущей дороге шагать, надо забрать теплую обувь. Ноги должны быть в теп-ле и комфорте - прямо по А.В. Суворову. Что называется, "верной дорогой идете, товари-щи!"
  
  Признаюсь, сразу по пробуждению было острое желание заглянуть в сонники, чтобы проверить себя. Но потом передумала. Там ведь будут даны расшифровки отдельных предметов. Во сне же они никогда не бывают сами по себе, а всегда являются в совокупности с самим сюжетом - развивая его, уточняя или, наоборот, специально для какой-то загадочной цели, запутывая.
  В этом сне важен связный рассказ, где существенно все, но не в отрыве друг от дру-га, а в общей "фильме" сновидения.
  
  СОН
  
  Я возвращаюсь в арбатскую комнату после лета. Сразу замечаю перемены. Сделан ремонт, но как-то неряшливо и поспешно. Кусок розовых обоев оторван, в плафонах люстры совершенно разные лампочки, одна - современная - крученная, в другом - перегорела, а запасной нет. Я проверяю полку в шкафу, где обычно хранит-ся всякий хозяйственный скарб, но там ничего нет. Еще одна странность состоит в том, что я помню все выключатели, но теперь не могу обнаружить ни одного. Вернее, их много, но нужного найти не могу, чтобы выключить орущее радио.
  Мебель мне незнакома. Да и сама комната выглядит совершено иначе, чем бы-ло на самом деле. Другая конфигурация, в ней даже нет окон, и дверь расположена на другой стене. Вообще, все чужое, кроме шикарной ГДРовской розово-сиреневой длинной люстры.
  Со мной в комнате какая-то женщина. Мы пытаемся найти лампочку. Женщи-ну я или не помню, или не знаю. Это меня тревожит, но, почему-то, кажется, что за-дать ей вопрос напрямую неудобно. Потом успокаиваюсь и говорю, что мы - в ком-муналке. А она, наверное, ищет управление. Для этого ей нужно выйти в коридор.
  
  Послесоние
  
  Мне в последнее время снятся разные дома/квартиры, в которых я жила. Сказать, что я постоянно думаю о них - неправда. Но, видимо, подспудно, мне интересно, что стало с тем или иным местом, связанным со мной взаимной жизнью. Часто снится родительский дом, а коммуналка после развода, кажется, еще не снилась. Вот сон исправился.
  Как-то летом, года два назад, я гуляла по Арбату и разговорилась с армянином перед входной дверью. Он сидел в одиночестве за нардами. Обрадовался, вспомнив меня. Не-много поболтали. Раньше в подъезд было легко войти. Арка вела прямо к лифту. Теперь в арке дверь. Я поинтересовалась, а можно ли посмотреть, что изменилось в подъезде? Он открыл дверь и объяснил охраннику, что я просто раньше тут жила. Ничего особенного не увидела: хороший ухоженный холл с новым лифтом. На этажи я не поднималась, хотя, не скрою, было бы интересно посмотреть, как теперь выглядит и комната, в которой моя семья прожила 10 лет, и вся квартира, и лестничные пролеты.
  Вот сон и показал. Ничего общего с тем, что было. Да и управляют там - другие лю-ди. А чтобы не сомневалась, что была все же в своей комнате, - предъявлена люстра. Еще одна странная деталь. В разных снах появляется навязчивый розово-лиловый цвет. Со-вершенно не моя цветовая гамма, может, это намек на смену приоритетов?
  
  СОН
  
  Я вхожу в мой большой дом, совершенно не похожи на когда-то намечтован-ный. В нем недавно сделан хороший ремонт. Единственная особенность или несураз-ность - сантехнический отвод прямо под большим столом.
  Семья готовится к праздничному застолью. Внезапно понимаю, что под ногами - горячая вода. Отодвигаю стол - так и есть - сорван кран с горячей водой, и она хлещет фонтаном. Все в полном недоумении - что делать?
  Быстро перекрываю заглушку и набираю номер дежурного. Представляюсь, стараясь не паниковать, рассказываю о проблеме и прошу прислать сантехника или аварийную бригаду.
  Мне отвечает не совсем адекватный мужской голос. Сначала растерялась, туда ли я попала? Потом понимаю, - мужик просто пьян. Прошу его представиться. Опе-ратор вместо того, чтобы это сделать, огрызается: "Ваша проблема в праздничный день никого не интересует. И сантехников сейчас нет. И аварийку не вызову".
  Едва сдерживаюсь от гнева, но снова настаиваю на представлении и объясне-нии хамского поведения. Внезапно мой тон меняется. Я больше не прошу - требую дать мне телефон вышестоящей инстанции. Мужик глумливо смеется: "Кому хо-чешь жалуйся". Тут я понимаю: все - предел! Начинаю орать, что сейчас тоже уст-рою ему "хорошую" жизнь. Позвоню в полицию, назову номер телефона и расскажу, что организацию либо захватили рейдеры, либо - террористы.
  Бросаю трубку и начинаю плакать. Конечно, никуда звонить я не буду, потому что "качать права" и гадить попросту не умею. Особенно обидно, что вся моя семья, сидящая рядом за столом, совсем никак не реагирует.
  
  Послесоние
  
  Вообще-то внезапная вода - не есть хороший признак. Она буквально проникла в мой дом. Вернее - в мечту о доме. И я оказалась бессильной. Исправить положение могу только на время.
  Но самое главное, никто - НИКТО - не бросился мне на помощь. Значит, все при-дется делать самой. И делать через явное и мощное сопротивление.
  Состояние - мучительное. Ясное понимание вечной беспросветности, от которой нет спасения. Одиночество души, которое я чувствовала всегда с самого раннего детства - постоянно со мной. И наличие хороших мамы и папы ничего не меняло. Конечно, я называла его не одиночеством - уединением. Только это - лишь слова. Беспомощность и чувство ожидания вторжения - вот, пожалуй, основные проблемы, с которыми мне стоит побороться.
  
  СОН-а
  
  Я стою у окна в моем родительском доме. Тепло и спокойно. Слышен тихий гул печки. За окном идет снег. Он падает медленными хлопьями. Вдруг кто-то толкает меня в спину. Оборачиваюсь и...
  ... оказываюсь в институтской аудитории на занятии по русскому театру. Об-суждением какого-то нового журнала руководит М. Ю. Х. (педагог ГИТИСа). Вклю-чаюсь сразу и с жаром начинаю доказывать, что тематическая свобода лучше неиз-менного рубрикатора.
  
  Послесоние
  
  От неожиданности и абсурдности проснулась и уставилась в окно.
  Снега нет, но идет противный мелкий дождик. Причем здесь старые институтские воспоминания - не понятно?
  Х. никогда не была моим любимым педагогом. У меня к ней всегда было странное отношение. Умная, решительная женщина, явно властная и неудобная в быту. Меня вос-хищала ее напористая речь и совершенно не нравилась манера одеваться.
  Скорее всего, сработал разговор накануне с приятельницей о том, что я положила почти год на создание и организацию журнала о культуре и искусстве с одним подонком. Он потом, вместо того, чтобы заплатить мне за сделанную работу, просто перестал выхо-дить на связь.
  Надо особенно отметить тот факт, что я пришла к нему на встречу на следующий день после смерти мамы. Так важно для меня было это дело. Но этот негодяй-жмот ис-пользовал мой заработанный гонорар, как плату за проползание в хореографическую ака-демию. Он просто подмазал шитьем новой шубы мою давнюю знакомую. А она - на голу-бом глазу, через какое-то время, рассказывала про его необыкновенную щедрость. Ведь он выпустил за свои деньги - мой "зажатый" гонорар - институтский сборник то ли воспоминаний, то ли очередных теоретических измышлений.
  
  Вот и старый дом, которым я заплатила за то, чтобы не в его окно наблюдать за па-дающим снегом. Лучше это делать в моем нынешнем доме. Теперь я люблю смотреть, на-пример, как дождь за окном исходит холодными каплями.
  Что до институтского педагога, то, скорее всего, это отголоски слухов о скандалах в ГИТИСе (теперь РАТИ).
  
  СОН-б
  
  Двух уровневая деревня в горах. Внизу - в ущелье - дома выстроились цепоч-кой вдоль быстрой горной речушки. В верхней части - горы, снег на вершинах, чис-тейший воздух и цветущие фруктовые деревья. Вокруг саманные хатки, хмурые му-жики, настороженные глазастые пацанята и пугливые девчонки исподлобья разгля-дывают чужих. Зачем приехала сюда? Совершенно непонятно.
  Идет активная продажа домов. Продавцы домов сразу обступили меня - потен-циального покупателя. Язык мне понятен, хотя засорен "словечками". На базаре торгуют местными товарами - моченым чесноком, овощными приправами, сухими травами и мясом. Из всего этого изобилия привлекает только мясо. Явно свежее и не испорченное "цивилизаторскими" улучшителями.
  Мне назойливо предлагают купить любой дом. Пытаюсь отбиться от продав-цов. Зачем мне здесь дом? Во-первых, нечем платить. Во-вторых, я совсем не хочу жить внутри этих чужих просторов, не желаю слушать гортанную резкую речь.
  Быстро бегут тучи, как перед бурей.
  Внезапно спиной я начинаю испытывать острое ощущение приближающейся опасности. Складывается впечатление, что люди просто пытаются сбежать из этого места. Хотя вид прекрасный.
  Никто не проявляет ко мне враждебности. Но тогда, откуда во мне возникло чувство опасности?
  
  Послесоние
  
  Проснулась окончательно. Нечего пялится на новости. Если кто-то говорит, что на Кавказ возвращаются люди, то это ко мне не имеет никакого отношения. Я бы и рада воз-вратиться, но... Советские времена вспоминаю иногда со страхом. Хотя ничего подобного, что случилось и продолжается последние 20 лет на Кавказе, и в помине тогда не было.
  Если честно, красот кавказских - настоящих - я не знаю. А хотелось бы. Тут сон не наврал. Это - внутреннее желание жить там, где есть и горы, и долины, и ущелья, и быст-рые речки, и настоящая природная еда, но нет страха из-за людей.
  
  СОН
  
  Родительский дом. Большая комната заполнена мебелью. Расставлена она бес-порядочно и неудобно. Что-то из того, что раньше в ней было, теперь стоит на кухне. Много нового. Диван из моего нынешнего кабинета и коридорный секретер - един-ственные "знакомцы". Темная тумба под ТВ, похожа на нашу, но значительно выше и без лака. Рядом приютилась этажерка с тремя полочками - из папиной мечты - темная, резная и изящная. У окна - стеллаж с тумбочками. Конструкция похожа на подсмотренную во время походов по магазинам, когда я, "не отказывая" мечтам, подбирала новую обстановку. Полки этой "мечты" заставлены банками с киснущим молоком.
  Папа совершенно безучастен. Ему все равно, что, где и как будет располагаться в квартире. Не обращая ни на что внимания, с энтузиазмом погружаюсь в "переста-новки". Я мысленно все время тасую мебель в комнате, как карточную колоду. Приятное занятие. Будет ли удобно? Как совместятся предметы с разным цветом, размером и фактурой? Как сделать из этого не нагромождение, а изюминку? В тот самый момент, когда, казалось, все идеально "расставилось", и можно начинать ре-альную перестановку, падают банки с молоком.
  Я прошу маму принести тряпку, чтобы замыть пол. Но прошу как-то невнятно, потому что - по-прежнему - увлечена внутренней перестановкой. Меня заполняет чувство будущей гармонии, которая воцарится в комнате, когда все будет стоять на своих - правильных - местах. Мне хочется выразить чувства словами, близкими к Чеховским чаяниям о том, "какая будет прекрасная жизнь".
  И все это происходит во время ползания по полу с тряпкой. Но совершенно не мешает моему возвышенному спокойному состоянию.
  
  Послесоние
  
  Долго не хотелось просыпаться. Возвращалась и переделывала, пересматривая сон. Все перестановки относились только к мебели. Но я все равно не хотела просыпаться. Впервые вспомнила, что пол в родительском доме был темно-коричневым, почти черным из-за плохой дешевой краски. Физически ощутила его шершавую прохладу. Все было - мечтой, а он вещественен и реален. И я его мыла, хотя помню только два эпизода из соб-ственной жизни, когда этим занималась.
  
  Дом, мой дом. Родительский дом никак не хочет отпустить от себя. С другой сторо-ны, я виновата перед ним. Продала, и уехала из родного города, который, как казалось, никогда не любила, почти на 20 лет. Или все-таки любила? Как это понять? Чем измерить? Я могу привести массу причин, почему не возвращаюсь. И почти все они - совершенно правдивы и объективны. Все, кроме одной. Ее я могла бы назвать предательством. Да, была трудная жизнь, с безденежьем, болезнью, страхом перед терактами, разводом, болезнью и смертью мамы.
  Я элементарно боюсь. Боюсь узнать, что папина могилка разорена, что я город не узнаю, или он - меня. Что наша нелюбовь - взаимна. И город тоже имеет права "не при-нимать". Но город - это город. А дом... К дому совершенно другое отношение. Я помню все выбоины, щели. На кирпичах, наверное, еще остались следы моих первых прописей мелом - или память о них. Остались, возможно, и муравьиные тропы в старом цементе, и мох на асфальте вдоль внешних стен. Может быть, жив еще, посаженный в год заселения (1960) огромный красавец грецкий орех?
  Но это все - только в моей памяти. И она настойчиво возвращает меня туда, где я никогда не чувствовала себя счастливой. Сколько раз в детстве и юности я мысленно пе-ределывала дом. Мечтательно обклеивала стены. Обои тогда были редкостью, все при-вычно белили, добавляя для разнообразия какой-нибудь "негромкий" колер.
  Папа часто рассказывал о своем идеальном доме. В нем обязательно были этажерки, книжные шкафы и удобный мягкий диван. Но на самом деле, я помню, что в нашей реальной жизни папа был равнодушен к "дизайну", несмотря на свои мечтания. Они, скорее всего, были связаны с его молодостью, чем с нашей реальной действительностью. Мы жили так трудно, что мебель всегда выполняла лишь утилитарную роль. Наверное, я и теперь все еще пытаюсь собрать этот - ТОТ - дом, из папиной мечты. Именно из папиной. Ведь мама никогда не говорила о своих. Она вообще не делилась своими мечтами. А они, уверена, у нее были. В детстве и юности я была совершенно убеждена, что мечтать умеет только папа. Почему? Неужели я даже не задумывалась, что мама - тоже человек, и ей тоже есть, о чем грезить?
  Я вообще была несправедлива к маме до 10 лет. Наверное, именно поэтому в моей жизни так трагически властвовала болезнь. В 10 лет это закончилось тем, что у меня отня-лись ноги, и тогда же мама мне рассказала всю правду. О себе, о страшной судьбе детдо-мовской девочки, мечтавшей о том, как приедут за ней родители... Она так красочно, живо и подробно, с юмором и без "соплей" вспоминала прожитые СТРАШНЫЕ годы, что я навсегда поняла, ЖИЗНЬ - самая жестокая и прекрасная вещь на земле. Тогда узнала и всю правду о материнской линии папиных армянских "родственников".
  С того момента они для меня - хуже врагов. Просто чужие люди. Нет моей вины в коварстве армянской родни, которая 10 лет доказывала мне, что мама - не родная. И, как бы я в последние ее годы "не замаливала грехи" детства вниманием, заботой, вкусной и разнообразной едой, это уже ничего не изменит. Каких же мук, терпения и любви стоила я маме? Как же я мечтаю о прощении...
  Но папа, мой хороший, добрый, самый умный и лучший на свете папа, ни разу - НИКОГДА - не разуверил меня в том, что мама - не моя. Это постоянно внушала мне бабка - его мать. Не одергивал, когда я вырывала у мамы свою руку, перебегая на его сто-рону. Как же она не сошла с ума? Любой мужик на совершенно законных основаниях давно бы спился. Мужчины, они вообще, по-моему, склонны "перекладывать" пережива-ния на вредные привычки.
  Но во сне мама подает мне тряпку. Милая моя, родная, бесценная. Она, по-прежнему, любит меня и хочет, чтобы эта моя мечта - о родном, но нелюбимом доме - все равно была чистой.
  Господи! Как горько. И уже так поздно.
  
  СОН
  
  Занимаюсь ремонтом комнаты в арбатской коммуналке. Со стен уже содраны обои, пол в непотребном виде. Второй этаж, который был построен, как дополни-тельное спальное место, в полной сохранности. На этих полатях изучаю состояние потолка. В руке что-то, что хочется раздавить, не глядя. Оказывается - божья коров-ка. Ее обязательно надо выпустить.
  Божьих коровок обычно выпускают со словами: "Лети-лети на небко, к своим деткам". Я осторожно спускаюсь по лестнице и - к окну. Но и на одном, и на другом окне - сетки. Приходится натягивать маленькое неудобное платье и бежать из ком-наты.
  В коридоре сосед спорит с электриком. Видя в моей руке божью коровку, сове-тует найти в кладовке небольшую щель. Выходит соседка с жалобой на строителей. Они ей весь потолок испортили. На стихийной сходке решаем, что с ремонтом нельзя затягивать. Лето скоро кончится, а с высокого потолка еще не сняты провода, трубы и кабели. В этом перепутанном клубке уже и не отличить нужное от ненужного. Надо что-то решать. Может, организоваться и сделать ремонт самим, пока строители нам все не порушили.
  Выпускаю божью коровку и возвращаюсь к уборке у себя. Теперь, когда нам отдали еще и соседскую комнату, убираться приходится дольше. В новом помещении полно мусора - кирпичи, остатки обоев, известка - и плохое освещение. Окон совсем нет - заколочены. В комнате среди всего этого хлама играются два наших кота и один пришлый красавец бобтейл. Сначала я заметила только его. А потом рассмотрела еще два бело-кремовых комочка с трогательными пузиками.
  Пока глажу мурлык, пытаюсь понять, что происходит? Получается, что мы на троих выкупили арбатскую квартиру и пытаемся ее отремонтировать. Зачем?
  
  Послесоние
  
  Покупка с бывшими соседями бывшей квартиры на Арбате... Есть в этом что-то из-вращенное. Или это просто моя мечта вернуться в ту квартиру, куда я пришла из роддома с дочкой? Тогда еще был жив папа. Там моя кроха сделала первые шаги, пошла в школу. Оттуда я уезжала в многочисленные и такие интересные командировки. Была здорова ма-ма, охотился на мышей любимый Нюшик. Там еще была жива и моя прежняя страна. Та, в которой я родилась. И которая провалилась в прошлый век вместе с некоторыми друзьями и навсегда ушедшими в иной мир близкими по крови и мыслям.
  Неужели так хочу вернуться туда, где осталась молодость? Где я совершенно не за-метила, что она на самом деле все-таки была? Наверное, сейчас мне не хватает того, что было в избытке там - на Арбате. Стоило выйти из дома, и ты уже - в центре событий. И, казалось, жизнь внутри. И я - внутри этого внутри. Это теперь жизнь - где-то рядом. Идет себе по параллельным улочкам. Иногда знакомая, чаще - совершенно чужая.
  Или это печаль по доброте и открытости при минимальном достатке. Дело не в дос-татке, а в количестве агрессии и страхе. Наверное, это тоска о времени, когда не надо бы-ло бояться ходить по улицам, садиться в поезд, летать самолетами и не ждать подвоха от близких.
  Сколько я жила на Арбате - больше 10 лет, столько думала о том, как бы купить всю коммунальную квартиру, расселив соседей. Но получается, что вернуть прошлое можно только с "прошлыми" людьми. Неужели все так грустно?
  Да, и еще одно. Перед сном я забыла снять колечко с денежной жабой. Похоже, что жабенок решил в благодарность "отплатить" - покупкой памяти. Или мне все это кажется?
  
  Прошлое равно будущему, если оно касается твоей жизни.
  Чуть копни - обязательно придется делать ремонт. Словно приходится прини-мать во внимание какую-то математическую погрешность, чтобы понять, а надо ли это тебе? Есть ли смысл в возврате прошлого, даже в том случае, когда новый ре-монт и закроет прежние огрехи и пятна?
  
  СОН
  
  Внимательно осматриваю собственную дачу. Дом обит старой темно-зеленой оконной сеткой. Обращаю внимание на то, что во многих местах она прохудилась. Решаю пройтись по всему периметру дома и залатать ее с помощью степлера. Озада-чивает необходимость и чуть ли не обязанность в подсчете птиц. Достаю лист бумаги и подготавливаю его - разлиновываю и вписываю названия птиц: воробьи, вороны, голуби, синицы... И начинаю эту странную работу по отмечанию точек в соответст-вующих графах.
  На земле лежит тушка погибшего голубя. Рассматриваю птицу, пытаясь по-нять, надо ли ее мне заносить ради статистики? Скорее всего, не важно, что птица погибла, она была и потому достойна точки. Ставлю знак на листочке. После вы-полненного задания решаю возвратиться к дому. Чтобы вернуться, мне нужно обой-ти что-то вроде цветника. Ближний путь преграждает пристройка в виде веранды. Дорожка такая узкая, что придется передвигаться очень осторожно. На веранде кто-то находится, и мне совершенно не хочется выглядеть перед незнакомцами неловкой цаплей на одной ноге. Обхожу цветник по другой стороне и направляюсь к своей да-че.
  Перед входом толпятся какие-то незнакомые люди. Они перекрывают дверь и объявляют, что дача принадлежит им. Я пытаюсь объяснить, что это ошибка, ведь дача куплена давно. Но толстая тетка настаивает на том, что ей дачу продал какой-то старик. По описанию, этот старик напоминает моего папу. Он ей не продал, а, якобы, передал права на владение. Я даже не успеваю доказать, что папа, если это был папа, вообще не имел никаких полномочий на подобное действие. А это означает, что дама с точки зрения закона - никто.
  Но все это не имеет значения, потому что в дом уже вошли незнакомые люди. Они по-хозяйски передвигаются внутри. Я пытаюсь их выставить, но они на меня даже не реагируют. Отмечаю, что обстановка совершенно незнакомая. Все какое-то заброшенное - старое и пыльное, словно из прошлого века. Начинаю судорожно со-ображать, что мне делать в этой ситуации? Кому звонить? Кто мне может помочь? Милиция? Знакомые адвокаты? Постепенно успокаиваюсь.
  Я вспомнила о том, что у меня есть главный аргумент, который перечеркивает все поползновения незнакомцев. Это железобетонное доказательство - свидетельство о смерти папы. Мысленно даже вижу эту бумагу со всеми мельчайшими подробно-стями. Наличие документа успокаивает. Следовательно, дача, купленная уже после смерти папы, никаким образом не могла быть передана третьим лицам человеком, который по описанию был на папу похож. И вообще в моей родне среди тех, кто мо-жет претендовать на мою собственность, нет никаких пожилых мужчин.
  Мгновенно пролетает картинка судебного заседания. Вот меня вызывают, вот я поднимаюсь... Но предъявить свои аргументы не успеваю...
  
  Послесоние
  
  Резко проснулась от сильной головной боли.
  Какой неприятный сон. Он вызвал тревожное состояние. Зачем приснился? И что именно меня в нем тревожит?
  
  Со степлером все просто - накануне в строительном магазине я купила 3 мебельных степлера.
  Теперь о существенном.
  Птицы. Они представляются мне ненаписанными произведениями.
  О мертвом голубе. Понятно, что, если птица сама по себе - будущий текст, запро-граммированный замыслом, то в этом случае, даже мертвая она подлежит нумерации. По-тому, что реально присутствует. Впрочем, я ведь не проверяла, а вдруг это не совсем мертвый голубь? Может, он "временно" мертвый, например, как давно отложенный текст? Но это не значит, что он - брошен навсегда. Еще вариант - я отмечаю бессмысленный сюжет. Он не отброшен, он отмечен, но пока преждевременен. Или это знак того, что есть некая - отдаленная - история, от которой надо отказаться, потому что работать над ней не стоит. И думать не надо.
  Это навело на связь с прошлым. Однажды зимой я приволокла в арбатскую квартиру раненного голубя, найденного у станции метро "Смоленская". Несколько дней пыталась спасти птицу, но голубь все равно погиб. Потом мне кто-то сказал, что голубя в дом приносить нельзя, тем более - полуживого. Это то ли плохой знак, то ли что и похуже... Не помню, если честно, что было после, с чем это связать в моей реальной тогдашней жизни? Если и было что-то плохое, то оно - уже в прошлом. Во-первых, я - жива, а во-вторых, та квартира давно принадлежит другим людям. В-третьих, за вариант вероятного можно принять намек на то, что надежду о возврате в арбатскую квартиру надо исключить даже на уровне возможных желаний - мертвечина это. В-четвертых. Голубь может связывать меня с мыслями о болезненности прошлого. Ведь арбатская квартира принесла не только хорошее, но и плохое. Сон показал, что бессмысленно ворошить ушедшее: прежних знакомых, несбывшиеся надежды или чего-то в настоящем, что имеет корни в прошлом. Не обязательно это замыслы или люди. Может быть, и что-то еще, о чем я пока и не догадываюсь или не способна обнаружить.
  Стоит учесть и отголоски связи с бывшим супругом. Куда же без этого. Ведь дача - не мое маниакальное желание. Значит, допустима вероятность получения мысленного по-слания из прошлого. Но оно должно основываться на общих деталях. И погибший голубь - символ не приобретенной дачи. Более того, вполне допустимо, что данная ситуация - вообще не моя комбинации.
  Я плохо отношусь к поломкам, но во сне даже не думаю о настоящем ремонте, кое-что подправить собираюсь - только для улучшения внешней косметики. Это - не мой ва-риант. В нашей бывшей совместной жизни я всегда была яростным противником дачной идеи. Ведь за любым домом нужен уход, а на это бывший супруг был не способен. Но то-гда вполне возможен иной контекст.
  Неужели, если я права в предыдущем абзаце, бывший супруг, как это мне не про-тивно осознавать, все еще до сих пор связан со мной каким-то образом. Допускаю даже, что и ему не от всех воспоминаний удалось отделаться. Какая-то невидимая нить связи между нами не оборвана. Или он болен, или от него требуют передать все его имущество в обмен на помощь. Или он страдает от значительного (иначе не потребовалось бы доказа-тельство в виде папиного свидетельства о смерти) обмана. Может, он повязан обязатель-ством об оказании какой-то опасной услуги, или в ближайшее время намеревается сам обратиться за помощью. Но причем тут я? Вот что самое неприятное.
  Однако, вполне возможно, все банально. И сон просто артикулирует мои личные проблемы, в том числе и воспоминания. Тогда папино свидетельство, погибшая птица - метки зряшности переживаний по минувшему.
  Совет: перестань думать об этом отрезке жизни - там кладбище. Оно уже чужое. Даже то, что считаю своим по праву, тоже принадлежит чужим людям. Никаких доказа-тельств и аргументов не достаточно, чтобы вернуть и его сделать снова своим. И нужды в том нет.
  Новый вариант. Он связан с иным. С тем, что на сегодняшний день является для ме-ня самым важным и оттого - самым болезненным. Творчество. Писательство.
  Не значит ли это, что, даже, пытаясь как-то реализоваться на этом поприще, на са-мом деле глубинно я не верю, что это возможно или нужно мне самой или другим? В этом смысле чужаки, которые ворвались в МОЕ пространство, даже на очевидное - папино свидетельство о смерти "забивают". Они уверены, что меня все равно ничего не спасет, ничто не поможет мне отбить то, что считаю СВОИМ. Ни мои права, ни мои произведения не нужны. Все бессмысленно? Тем более, что все в доме для меня - незнакомое и чужое.
  Мертвая идея, как мертва птица-мечта, как свидетельство о смерти не папы - просто смерти.
  Вот еще. Это мои замыслы, которые я отмечаю на листочке. А финал один - мертвая птица. То есть всем моим замыслам...
  Не радужная перспектива. Только в это я точно не хочу, и не буду верить!!!
  Тогда добавлю и страхи. Обычные страхи, в том числе и о прошлой боли. Как хо-чется, если не стереть это, то забыть. Проблемы с реализацией надежд на внимания к мо-им произведениям. И опасения, что и будущие мои замыслы так же никому не нужны, и потому нет смысла тратить остатки здоровья на бессмысленные попытки.
  Самое простое. Я давно должна покаяться перед всеми, кому я когда-либо могла принести или реальный вред, или какие-то моральные страдания. И надо просто попро-сить ПРОЩЕНИЯ. Не случайно, сон приснился именно в день ПРОЩЕНОГО ВОСКРЕСЕНИЯ.
  
  СОН
  
  Накануне целый день возилась на кухне. 25 лет - скорбная дата ухода папы. Конеч-но, день смерти - не повод для торжества. Но это - мое личное событие. Страшная заруб-ка. Четверть века прошло, а тот последний день восстанавливался передо мной, "как жи-вой", во всех своих подробностях. Острота давно ушла, а боль осталась.
  Я хотела сделать то, что любил папа. А он был однолюбом. Кумиров во всем выби-рал однажды и навсегда: Рахманинов, Чехов, Алехин, Стрельцов, Мальцев, О. Генри, Га-шек, жена, дочь, друзья, враги, сладости, сдоба. Ни овощи, ни фрукты, ни мясо, ни рыбу не любил. Мог пить молоко литрами, есть шоколад килограммами, возиться с тестом но-чами. Его булочки и пироги не черствели неделями, а вкуснее папиного торта "наполеон" я вообще ничего не знаю. Правда, в последнее время он увлекался "рыжиком".
  В раздумьях о выборе между "наполеоном" и "рыжиком" прошло полдня. Остальное время я старалась вспоминать смешные и забавные эпизоды. Память, конечно, с этой же-сткой "мемуарной" цензурой не соглашалась и выдавала собственные "зарубки".
  Во всей этой дневной суете меня не оставляло ощущение нереальности происходя-щего - трудность "фотофиниша": какому торту отдать предпочтение? Я так от этого уста-ла. Еще обед-десерт? Мне пришлось с собой договариваться с утра и до обеда. В конце концов, бросила монетку. Крем для выбранного в победители "рыжика" совершенно не хотел сбиваться, а пышки раздулись. Но у торта в любом случае не было никакой возмож-ности спастись - все равно его съели.
  Перед сном в тишине я окончательно сформулировала свою просьбу о встречи с па-пой. Он так давно не появлялся во снах. А тут все-таки повод. Вопросов накопилось немало, да и посоветоваться хотелось. Несколько раз просыпалась среди ночи и понимала, что папа меня не услышал. Но перед самым рассветом все изменилось.
  
  Вместе с мамой выходим из родительского дома. У двери лежит уличная обувь. Мне неприятно надевать чьи-то старые коричневые шлепанцы, но ничего другого нет. Немного постояли на крыльце, а потом спустились в палисадник. Мама молча шла впереди, а я все никак не могла отважиться и спросить о ее нынешнем житии-бытии. Словно почувствовав этот незаданный вопрос, мама обернулась и легко кач-нула головой: "Не надо".
  Я остановилась, как от удара. Нет, не мамин отказ меня остановил, а открыв-шийся вид. Наш уютный палисадник, заросший малиной, травой и виноградом, был пуст. Где-то на обочине сознания рисовалось могучее дерево грецкого ореха. Его тоже не вижу, просто знаю, он должен быть справа за спиной.
  А передо мной угол дома. Около него - толстый шершавый ствол. Что за дере-во? Совершенно не помню его. Раньше на этом месте росла тоненькая груша, а до нее - персик. Это не может быть плодовым деревом. Ветвей не вижу - высоко.
  Рядом с корнями - два гриба-зонтика. Мама кивает - сорви. Я выкручиваю ножки, а сама думаю о том, что можно приготовить из двух грибов? Мама берет ло-пату и легонько поддевает слой земли. У корней, словно спящие снаряды, лежат еще грибы. Они совсем не похожи на зонтики, скорее кабачки или баклажаны, только совершенно белые. Рядом - облитая сургучом старая бутылка. Я вытаскиваю два странных гриба, а мама поднимает бутылку. По-прежнему, мы ничего не говорим друг другу. Мама закапывает обнаженные корни, а я поворачиваюсь в сторону со-седского забора.
  Словно чужой голос, слышу свой сдавленный крик. Передо мной - воронка. Земля по ее краям сухая, серая и безжизненная. Ни травы, ни деревьев - ничего. Раз-вороченный сад. Я даже боюсь поднять голову, чтобы не увидеть пустой ствол дере-ва, приютившего грибы, сроду не растущие на Кубани. Глаза утыкаются в угол дома. С кирпичом ничего не случилось. Но всего остального уже нет - трубы, бордюра, даже мха. Беспомощно оборачиваюсь к маме, но она уже поняла, что я хочу попро-сить ее пойти со мной в огород.
  - А зачем? - спрашивает она одними глазами и идет назад к крыльцу. Потеряно бреду следом, но у самого порожка оборачиваюсь, чтобы осмелиться и посмотреть на грецкий орех. Он почти мой ровесник - посажен в год нашего переезда. Только голова не поворачивается. Мне надо или развернуться всем туловищем, или бросить странные грибы и помочь себе руками.
  
  Послесоние
  
  Но я так и не решилась на это. Просто проснулась. В слезах.
  Сначала рассердилась на себя, почему не досмотрела сон? Надо было осмелиться, ведь с папой, похоже, я так и не встретилась, да и с мамой ни о чем не поговорила. А мне было так важно рассказать им о своей жизни. Но что-то защепило в этом сне. Сначала да-же не поняла. А была ли хоть какая-то в нем логика? Кроме обиды на неслучившееся, во-обще и смысла-то не увидела. Что тут записывать? Зачем?
  Но к вечеру все стало на свои места.
  И я поняла, что все было разыграно, как по нотам. И ответы я получила, и совет, только не в том виде, как ожидала. Давно ведь привыкла, что у сна свои правила, но ино-гда хочется буквально: спросил - ответил. Хотя, в этом сне все так буквально, что бук-вальнее не бывает.
  
  Мама пришла одна, потому что с тех пор, как и она УШЛА, вдвоем с папой я ее еще не видела. Все свои вопросы и просьбы в последнее время я задавал только ей. Папа по-степенно уходил все дальше и дальше. Еще при жизни я "научилась" маму не щадить. Это с папой не обо всем поговоришь, а с мамой я уже могла позволить себе быть почти полно-стью откровенной. Все свои надежды и сомнения несла ей. И она, как умела, разбирала их со мной. Она навсегда - моя опора и защита. И так будет до конца. До МОЕГО конца.
  Все детали сна абсолютно прозрачно ответили мне на все заданные и даже не задан-ные вопросы.
  ДОМ, конечно же, никак не отпускает меня. Иначе и не может быть. Ведь в нем я прожила 20 лет. Там выросла. Там "взошли" мои мечты. Там обдумывались планы и цели. Дом - по сути - мой тыл. Это - родина, живительный родник, прошлое, аккумулятор, энергетическая подпитка.
  УГОЛ в этом смысле - продолжение дома. В моем случае угол внешний, значит, от него надо просто оттолкнуться. Раньше говорили, как "от печки". Если уходить, то легче это сделать, когда используешь угол вместо стартовой площадки - навылет.
  ДЕРЕВО, вернее СТВОЛ - большой и непонятный - не стоит отделять от корней. Они - важнейший элемент.
  КОРЕНЬ в любом деле - основа. А эти корни, хоть дерево и огромное, почти у по-верхности. Вот она - моя суть, моя тайна - только копни.
  И ГРИБЫ рядом не случайно. В моем детстве они были такой же экзотикой, как и ананасы. В той жизни я видела только одни грибы - подабрикосовики. Зонтик - гриб за-поминающийся, съедобный, в городе растет на газонах. Здесь же, как стрелка, указал на клад душевный. Так что, грибы во сне - мои мечты и чаяния. Они еще сохраняются, и найти их может только знающий, где искать. Кому же, как не маме мне в этом помочь? Правда, в корнях все еще девственно белое, недоразвитое, не проявленное.
  С мечтами так всегда и бывает. Чтобы что-то сбылось, ох, как надо постараться!
  Но, ни в коем случае нельзя предавать мечты. Если нет никакой возможности их осуществить, то лучше похоронить там, где они родились, может, для кого-то другого прорастут? А там и на стволе появятся ветки, листья и плоды.
  Только дерево это уже не мое. Чужое. Потому и не дано мне знать, что на нем вы-росло? Да и в этом сне, если учесть, что самого дерева я не видела - только ствол, надо говорить только о стволе.
  Корни - основа. Ствол - стержень. Жизнь на нем держится. Он, как позвоночник, у человека. С моим позвоночником проблемы были всегда. И теперь они никуда не ушли. Всегда со мной, чуть перестараюсь, - вот тебе, хозяйка, кроватка. Знай наших! Так что, на моем позвоночнике в чужом доме уже и не покатаешься. И потому, какая мне разница, что там нарастет на чужом дереве?
  Мое - тайна в корнях. И свое надо унести с собой. Не все. Хотя, наверное, это не-правильно. Надо было забирать все. Мечтами не разбрасываются, особенно, по дороге из прошлого в будущее. Милая моя мамочка, все наперед знала. Чтобы мечты стали явью, надо много труда приложить, как минимум.
  КОПАТЬ придется не одной ЛОПАТОЙ.
  Тогда и БУТЫЛКА становится понятной. Не алкоголь в ней. Сургучом мама обычно запечатывала лечебные настойки. Значит, и лекарство в дорогу - оттуда - из прошлого. В нем мое спасение. В понимании связей и смыслов. Когда совсем запутаюсь, сургуч собью и капельками живительными память окроплю.
  Чтобы сомнений никаких не осталось, на месте нашего сада - яма огромная, как во-ронка после взрыва. Все живое снесено. Серость вокруг и запустение.
  Ничего не растет в прошлом. Как ему там расти? Кто поливать и холить будет побе-ги? Трава - и та заботу любит.
  ЗЕМЛЯ не предала. Просто устала. Некому ей копить мощь и силу, некому передать сохраненное. Вот и не сопротивлялась она тому, кто взорвал мое прошлое. Земля смысл и жизнь потеряла. Печалью усохла и опасность затаила. Хоть и не глубока яма, а все же - яма. И не надо было никаких банальных слов, а что это? А почему? Все и так понятно.
  Прошлое надо просто помнить.
  И ценить.
  И не предавать.
  Но это еще не вся жизнь.
  Не стоит все время возвращаться назад туда, где даже земля иссохла без заботы. И не все можно понять через дом, хотя все с него начинается. Все ошибки и свершения при-таились на наших крылечках.
  Навстречу мечтам мы отправляемся, оттолкнувшись от родного угла.
  Все ответы - надо искать в себе.
  Значит, надо идти вперед.
  
  
  
  ПРО ЛЮБОВЬ
  
  Помедли, ночь! Густою тьмою
  Покрой волшебный мир любви!
  Я. Полонский
  
  Свет изнутри рождает сам человек. И это связано с бесконечным доверием, искрен-ностью и открытостью. Иногда, спасаясь от боли, люди удаляют этот свет, как хирурги, скальпелем, своими поступками. Они иссекают место его рождения. Потом швы зарубцо-вываются, но чудо больше не возможно. И ты привыкаешь жить без любви. Из рук все валится, с работой не ладится, в доме - пылища, в зеркало на себя смотреть не хочется. Только жизнь мудрей и сильней всех наших бед. Она найдет способ заставить посмот-реться в зеркало. "Не мытьем, так катаньем", но заставит.
  Любовь, действительно, дается человеку в награду за муки, за постижение жизни, за работу над собой. Но, если она приходит случайно, только потому, что пришло время, - ее не ценят и не понимают, а, значит, и не берегут. И тогда любовь уходит. А человек обижается, сетует, что он одинок, никому не нужен, завидует другим - им повезло. Мы сами виноваты в своих бедах и одиночестве. Не стоит винить обстоятельства, жизнь, окружающих.
  
  Разными способами люди строят жизнь. Одни вместе возводят замок, у других луч-ше получаются руины. И вот один решает, что у него начинается новая жизнь. Ему повез-ло, он встретил свою любовь. Настоящую. Словно бы до этого любовь была ненастоящая, а так, пробная. И не важно, сколько она длилась - месяц или четверть века?
  Потом везунчик уходит. Он уходит, потому что у него - новая жизнь с настоящей любовью. А другой остается. На руинах старой любви. Он уже и не знает, была ли она - эта любовь? Но руины остались, и они красноречивей любых вопросов и ответов. Да и важно ли теперь, была любовь или нет? Все одно - сплыла. Ушедшему хорошо. Захлоп-нул дверь, и развалин не видно. Можно с энтузиазмом строить новый замок.
  А оставшийся? Ему-то, что делать? Тоже уйти? Можно, конечно, если есть куда или к кому. А, если нет? Утрется, засучит рукава и вперед, то есть, назад - убираться. Восста-навливать жилье. Потому как жить-то все равно надо. А на руинах проблематично.
  Ушедший покупает новые красивые фотоальбомы для новой счастливой жизни, а оставшийся листает старые и решает, все ли сжечь, или что-то оставить? Все-таки своя жизнь, не чужая. И любить ему в этой жизни больше некого. Это только так кажется, что влюбиться легко. Встретится вдруг что-то яркое внезапное, и вот оно - прекрасное чувст-во. Люби - не хочу. Хочется, еще как хочется! Некого. Не так это, оказывается просто, влюбится, когда тебе давно уже не 17 лет. И с этим надо жить. Просыпаться по утрам, хо-дить на работу и по магазинам, готовить еду, поддерживать здоровье.
  Особенно трудно приспособиться вначале. Все время будет получаться слишком много еды, потому что еще работает привычка готовить на семью. Теперь можно обой-тись одним супом, или кашей. Все равно аппетита нет. Так будет продолжать долго, и за-кончится тогда, когда захочется чего-то необычного, вкусного, особенного.
  Тогда можно будет сказать, что рана затягивается, что боль начинает отпускать. И уже можно - пусть с опаской, неловко, пробовать планировать новое строительство. Уже только под себя. Присматривать новые обои, мебель, заводить новых товарищей.
  Самое удивительное, что старые друзья, не всегда, но, как правило, остаются с ушедшими. То ли это закон такой, то ли стойкая закономерность, но хозяева дружествен-ных прежде телефонов - такие замечательные и, казалось, верные, - перестают звонить. Ни в праздники, ни в будни от них не стоит ждать приветствий. Будто бы оставшиеся об-ладают какой-то редкой заразной болезнью - не приведи, Господи, подхватишь еще?
  Оставшийся станет изводить себя понятными, но такими ненужными вопросами: что со мной не так? Вот ведь и в транспорте рядом садятся только тогда, когда больше не остается свободных мест. Наверное, все правильно, и то, что от тебя ушли, и то, что ты остался, и то, что ты никому не нужен?
  
  В старом-старом фильме "Старшая сестра" по пьесе А.Володина с пронзительной тоской прозвучало, что "доброе слово и кошке приятно". Некоторые этого доброго слова ждут десятилетиями. К сожалению, при всем радужном восприятии действительности счастливых людей мне видеть не привелось. То есть, конечно, в разные времена по раз-ным поводам все бывают довольны жизнью. Но, во-первых, ненадолго, а во-вторых, с оговорками. Это - закон жизни.
  Есть счастливчики, которые на этой малости умеют построить каркас души. Осталь-ным - прямая дорога в синусоиду депрессии, как в позднюю осень. Но я верю, что беды, сомнения, преодоления человеку нужнее безбашенного счастья.
  Душа способна совершенствоваться только личными ИСПЫТАНИЯМИ. Просто слишком часто их бывает слишком много. Но, поскольку, радости никогда не бывает дос-таточно, мы вынуждены производить ее сами. И так надеемся когда-нибудь встретить че-ловека, у которого аукнется то, что заставляет нас самих любить и страдать.
  Я убеждена, - судьба никогда не играет с нами. Судьбе вообще не близко такое по-нятие, как игра. Она не банкует. Эта дама суровая, но справедливая. Каждому предостав-ляет шанс. Шанс на любовь, удачу, здоровье и прочая. И только наша лень, тупость, игри-вость... мешают нам вовремя распознать ее метки. Мы не желаем признаваться в собст-венных просчетах и потому бываем наказаны. Наказаны жестоко и - с нашей точки зрения - не справедливо.
   "Это твоя любовь", - говорит судьба, - "это - дело твоей жизни", "это - ...". Данный ряд бесконечен. Нам надо только услышать, поверить и принять. Далее начинаются сплошные "но". Не мое, не вовремя, не здесь, не с теми... и т.д.
  Важно, когда два, предназначенных друг другу человека встречаются в мире, где много других людей. И им везет - они полюбили. Любовь - редкий дар. Мне его даже сравнить не с чем. Когда же люди не верят любви, пугаются и предают друг друга, то я тогда понимаю судьбу, которая наказывает за то, что ее дары не принимают.
  За ошибки надо платить. Если принять на веру, что наша душа вечная и она время от времени возвращается в свою физическую оболочку, чтобы исправить прошлое и приблизиться к идеалу, то тогда можно попробовать все переиграть.
  Возвращаясь к судьбе, хочу добавить собственное убеждение в том, что она - или Бог, или НЕЧТО - дважды не подает. Не понял - это не фальстарт. Это - навсегда! И сколько потом на эту дорожку не становись - удачи на финишной прямой не будет.
  Исправлять ошибки надо в ЭТОЙ жизни.
  Сразу. Все последующие встречи-разлуки - изощренное наказание за гордыню и не-верие.
  Душа признает только личные законы, кивать на людей и бояться их мнения - по-стыдно и бесчестно перед собственной жизнью.
  Как же тогда быть с вселенским ожиданием счастья?
  Думать. Сначала думать. Потом - делать.
  
  СОН
  СОН ВО СНЕ
  
  Женщина спит на своей уютной старомодной кровати с металлическими ши-шечками на спинках. Лунный свет обливает ее серебром через занавески. Она всхлипывает во сне, как ребенок, и сворачивается калачиком.
  Тотчас же открывается дверь. В спальню входит мужчина. Она ему улыбается. Ободренный ее улыбкой, он подходит к кровати, присаживается на краешек и про-водит рукой по ее волосам. Женщина удивленно поднимает брови, но не успевает ничего сказать. Он наклоняется и целует сначала ее руку, а потом и шею. Немного щекотно. Тело само непроизвольно тянется навстречу мужчине. Ощущение поцелуя на губах настолько реально, что она просыпается и открывает глаза.
  На месте все: комната, луна, занавески, дверь, кровать, она сама. Но мужчины нет. Она оглянулась и привстала. Странно. Внимательно осматривается - окно, ру-ка... Ничего необычного. Попробуй теперь уснуть? Рассердиться не получилось. По-лучилось улыбнуться - разве на такие поцелуи можно сердиться? Жаль только, что во сне.
  Гасится лампа. Женщина закрывает глаза.
  Без всякого вступления мужчина снова ее поцеловал и стал распускать галстук.
  Она в панике вскочила на кровати. Теперь совершенно точно - сейчас она не спит! И не спала мгновение назад, когда мужчина поцеловал ее второй раз. Этот второй поцелуй был так же реален, как и первый. Она провела по губам - влажные. Но в комнате никого нет. И никого не было? "Нужно заканчивать с монашеским об-разом жизни, давно пора заняться здоровьем - мало ли какие еще могут быть галлю-цинации", - неприязненно подумала она и устроилась поудобнее на подушке.
  Мужчина начал расстегивать рубашку.
  Молниеносно открылись глаза. Ничего! И, еще не успев сообразить, что делает, женщина чуть прикрыла глаза.
  Обзор четко разделился на две части. Внизу, там, где глаз был открыт, она ви-дела туалетный столик, вверху, где веко прикрывало зрачок, - мужчина уже снял рубашку и улыбнулся ей.
  Женщине показалось, что сейчас тело состоит из одних только глаз, но в ком-нате кроме нее не было никого. Она долго лежала неподвижно и смотрела в одну точку. Сама мысль о сне теперь казалась страшной. Она сбросила одеяло и опустила ноги на холодный пол. Это не просто растерянность - ужас. Рука нервно пошарила на тумбочке, и сигарета задрожала в пальцах.
  От едкого дыма неприятно запершило в горле, и она раздраженно подвинула пепельницу. Спать расхотелось. Не найдя левого тапочка, босая на одну ногу, она поплелась на кухню. Из холодильника достала бутылку вина, отвинтив крышку, на-лила полный стакан. Некоторое время бессмысленно разглядывала остаток, а потом пошла со стаканом в ванную.
  Из зеркала на нее смотрела испуганная и растрепанная дама. И обе держали по стакану. Приступ смеха заставил поставить стакан на раковину. Что же так напугало - реальность сна или нереальность происходящего? В конце концов, что она теряет? Вот в этом и была загвоздка. Она теряла или сон, или мужчину. Хрипло рассме-явшись и решительно снова наполнив стакан, она направилась в спальню. Потребо-валось некоторое время, чтобы принять прежнюю позу. Легкое невесомое выраже-ние ожидания остановилось на лице, когда закрылись глаза.
  Мужчина тотчас бросил рубашку на пол. В напряженной тишине было слышно его сдерживаемое дыхание и звук покатившейся оторванной пуговицы.
  ....
  Утром по телу разливалась приятная истома - давно забытое чувство блажен-ной телесной усталости. Но обнаружилось, что стакан на тумбочке пуст. И чужая пу-говица валяется у ножки кровати...
  
  Послесоние
  
  Этот сон, практически, без изменений через 14 лет стал основой романа "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ". С ним вообще было много смешного и неприятного. Пом-ню, как взахлеб пересказывала сон, потом записала его на клочке бумаги, а бывший суп-руг взял этот листок и вечером принес свой вариант истории. Обычно я с радостью дели-лась мыслями, идеями и иногда даже кусками текстов для его статей. Никогда это не вы-зывало никаких проблем. Мы были одной семьей, его печатали чаще, чем меня, бюджет был общим. Какая мне была разница - за чей текст заплатили в семейную копилку?
  Но тут меня словно подменили. Устроила скандал, кричала, обвиняла. Меня, конеч-но, не поняли. Чего возмущаюсь? Ведь раньше все было в порядке? И потом, мои "пи-сульки" ведь "улучшили и очеловечили". Мое беспомощное: "Почему без спроса?", - вы-звало только недоуменное пожимание плечами.
  Надо сказать, что потом меня частенько "улучшали и очеловечивали совершенно по-сторонние бесстрастные люди. Только та "таможня" "выполняла" работу, уничтожая авто-ра и демонстрируя собственную власть. Ничем другим они не могли оправдать свое при-сутствие "в должности" редактора перед начальством. В этом случае поступок близкого человека был сродни "последней капли". Понять, почему мне "за державу обидно", мог равный - такой, как я. В том смысле, что родной по-настоящему. Мне бы еще тогда по-нять, что пираты, контрабандисты и браконьеры могут жить рядом, как волки в овечьих шкурах.
  
  СОН
  
  Гуляю по ночной пустынной набережной. Море спокойное, не сердитое. На небе - чистом и ясном - огромная луна и яркие звезды. Как всегда на юге, звезды очень крупные. Воздух настолько насыщен йодом, что я даже ощущаю его на языке.
  Осторожно спускаюсь на пляж. Сразу становится неудобно. Галька разная - крупная и мелкая - не разгуляешься. Чувствую себя немножко канатоходцем. Вода плещется у самых ног. Пены нет.
  Прямо ко мне протянулась лунная дорожка. Я отхожу, а она - за мной. Луна словно бы приглашает: "Давай, подруженька, поплаваем, поговорим". Долго упра-шивать не пришлось. На пустынном берегу, кроме меня, только холодные камни. Снимаю одежду и быстро в воду. Сначала прохлада словно бы обожгла, а потом уку-тала. Легкий плеск от ударов по воде - единственный звук в ночном безмолвии.
  Это я шумлю - по серебряной дорожке к Луне тороплюсь. Очки остались на бе-регу, и потому никак не пойму, рада Луна моему заплыву или просто пошутила, а я все приняла за чистую монету. Хорошо, что никого нет. Можно спокойно поговорить. Рассказала ночной хозяйке, как на духу, что совсем запуталась в жизни. Потерялась. Не пойму, что хорошо, и где - плохо? Спина отказывает, сердцем чую - не хочет держать меня спина, утомила я ее. То ли взвалила на себя неподъемное, то ли таскаю ненужное, то ли живу неправильно, то ли люблю не тех, то ли мимо чего-то главного проскочила и не заметила...
  Плыву, жалуюсь, соленой водой понемногу захлебываюсь...
  А она - царственная - молчит и только все дальше манит.
  Внезапно понимаю, что плыть к Луне буду целую вечность. Над собой не вы-плачешься, этот процесс бесконечен. И, что самое обидное, слезы вообще всякую це-ну теряют в морской воде.
  Да и что она мне ответить может? Какой совет я хочу услышать? Жить по правде? Правда в том, что любить надо любимых. А, если рядом - не любимый? И никогда им не был. Перепутала я жалость с любовью. Но он же не виноват? Или - оба хороши? Только любить-то хочется и желанной быть хочется. И чтобы это было одновременно и взаимно. Что мне мучить тебя, Луна? Сколько таких, как я, тебе но-чами плачется? На всех и моря не хватит. Поплыву я, пожалуй, обратно.
  Но дорожка пропала. Я испугалась и повернулась к светилу спиной. Дорожка теперь - снова передо мной. Оглянулась, помахала рукой, - спасибо, что выслушала и снова помогаешь - обратный путь указываешь.
  До берега добралась быстро, хотя заплыв был серьезный. Оделась. Немного не-привычно чувствовать себя в мокром белье. Но кто ж знал, что мне захочется в лун-ном серебре искупаться? Выбралась на набережную и пошла навстречу фонарям. Руки и ноги с непривычки заломило. Видно, все же активно я "пообщалась" с ноч-ным светилом. Одного жаль, поплакалась безответно. Что называется - с чем при-плыли, с тем и восвояси.
  - Ты свободна для своей жизни! - Я чуть не упала, услышав скрипучий старче-ский голос откуда-то из темноты. - Иди сюда, Аленушка, посидим, мир обсудим. - На скамейке под магнолией манит меня пальцем старушечка в ночном чепце. - Не бой-ся. Живая я. Просто поболтать охота, на ночь глядя. - Она расстилает газетку рядом с собой.
  Присаживаюсь. Несколько минут сидим и молчим. Каждая о своем. Я - про не-полученные ответы, про что она - мне не ведомо.
  - Все беды твои закончатся, когда поймешь, что свободна для своей жизни. Ну, да это я тебе уже говорила.
  - Я разве не свободна?
  - А что, свободна? Ты зачем поперлась к Луне? Что выяснить хотела? Это ж дорога в один конец, разве не понимаешь? Хорошо я тут оказалась...
  У меня волосы по всему телу дыбом встали, - это что ж за бабулечка со мной рядом сидит?
  - Не бойся, Аленушка. Не меня тебе бояться нужно. Я просто нутро твое.
  - Как это?
  - Так это! Во мне все то, что ты поняла за всю жизнь. Не ту, которую прожила, а вообще - ВСЮ. И не разглядывай меня. Лучше послушай. Тебе же ответы нужны, а не моя физиономия.
  Она накинула на мои плечи пуховый платок. Вместе с теплом в душу пришло оглушительное - другого слова не подобрать - спокойствие.
  - Вот маешься, милая, любовь пытаешься понять. Ты, правда, хочешь знать, что для тебя любовь?
  Киваю головой.
  - Деточка, в твоей жизни ее не было. Нет, конечно, тебя любили, и ты знала об этом. И ты любила. Только ни разу не совпало. Как любой нормальный человек, ты, конечно, мечтала и теперь мечтаешь о взаимном чувстве и будешь...
  - Вы за мной плыли?
  - Я внутри плыла. Не перебивай. Ты нормальная. Настоящая, манкая, но странная, на особинку. Таких, как ты, ищут настоящие. Твоя задача - выйти на пра-вильную дорогу.
  - А я где?
  - Над землей паришь. И взлететь не можешь, и ходить боишься. Оттого и боль тебя крутит. И долго еще крутить будет. Пока всю черноту не испепелит - мукам твоим конца не видать.
  - Но я же никому зла не желаю.
  - Злу до твоих хотелок дела нет. Оно само по себе.
  - Не понимаю.
  - Конечно, не понимаешь. Иногда, чтобы понять, как красив закат, надо точно знать, что в следующий миг прогремит выстрел в голову. Так что, научись смотреть на жизнь в любой момент, как в последний раз. Пока не научишься - будешь ждать и надеяться на чудо. Чудеса - редкость. Считай, что тебе просто не повезло или не дос-талось.
  А время... Оно в любой момент может закончиться. У него нет хозяев. Время как хочет, так и ходит. Ты вполне можешь решить, что уже и не до любви тебе, вер-нее, про другую любовь уже надо бы начинать думать.
  Истина в том, что настоящая любовь между мужчиной и женщиной это не сов-падение двух половинок в одно целое яблоко. Глупость какая несусветная! Как два целых могут быть половинками? Это все равно, что пытаться втиснуть Россию в Европу. Подумай, что за уродец должен получиться, если они соединятся? Даже представлять не хочу этот кошмар.
  
  Любовь - это встреча океана и материка - мощных и непостижимых друг для друга миров! Но притягательных до самой смерти! Все время рядом, и постоянно - врозь. Иногда в бурю - как в любовном экстазе - набрасываются друг на друга с яро-стью и насилием. Измочалятся, натерзаются вволю. Потом опомнятся и придут в се-бя тихим штилем. И так до скончания веков будут бесконечно мечтать поглотить друг друга, раствориться один в другом.
  Бывают моменты, когда океан чувствует безмерное одиночество. Тогда он со-бирает в себе весь гнев, на который способен. И наваливается на землю исполински-ми волнами страсти. Задрожит в страхе земля, замолит о пощаде. Но неистовая вода, как катастрофа, обрушивается на людей вздыбленными волнами цунами. Сметается все - не до правых и виноватых - всех смывает жертвенным потоком. Для человека это - кошмар. Особенно, если гибнут близкие. Только где человек, а где - океан? Он от тоски и поглощает все, что мешает ему наслаждаться любимой. А заодно и смы-вает все, что люди-нелюди сотворили с его желанной. Потом он, как пристыженный пес, отступит в ужасе перед тем, что натворил. И будет плескаться грязным прибоем, боясь даже прикоснуться к ногам любимой.
  Так и живут они, как зима с летом, - в вечной разлуке и мечте.
  
  Бабушка надолго замолчала. Луна поблекла в ожидании восхода солнца. На на-бережную высыпали ранние последователи "здорового образа жизни": кто в крос-совках, кто - с перепою. Краем глаза вижу, что бабулечка начала бледнеть, в смысле терять очертания. Да, хороший у нас разговор получается. Она мне изредка дозволя-ет спрашивать, но о том ли я ее спрашиваю?
  - Конечно, не о том. - Да не вздрагивай, - положила она мне на коленку свою горячую руку, - говорю же тебе - живая я. Не зацикливайся на любви. Ты про нее вообще ничего не понимаешь.
  Любовь - страсть, огонь! Не брак от конфетно-цветочной увертюры и выращи-вания потомства до совместной мечты о березке под финал. Так можно говорить только про жизнь.
  А любовь - воля! Откуда тебе - невольнице - знать про любовь? Ты же чувства свои давно зашила. Не на молнию застегнула, что бы хоть изредка прогуливать или подышать давать, а суровыми нитками - намертво.
  Знаю, в душе у тебя раздрай, живешь с нелюбимым, а любить другого позво-лить не можешь. И выбираешь всегда таких, чтобы самой себе было легко запре-щать любить. Занят уже. Только чувства никуда не уходят. Они тебя изнутри терза-ют. Живешь, без покоя, без света, по обязанности.
  Вон, смотри, какой мужик ладный идет. Стоит ли с ним пойти куда-нибудь? Да с ним и на край света можно пойти. Но ты непременно должна знать, что у него нет никаких обязательств. Расслабься. Перестать вести себя, как школьница, нежелаю-щая идти на танцы только потому, что боится, - ее никто не заметит.
  Позволь пригласить себя на танец. Ну, не этот пригласит, так кто-то другой. Поверь, кому-то обязательно захочется с тобой потанцевать. Но.... Но только тогда, когда и тебе самой захочется. Телу твоему приспичит. И душе. Не надо убеждать себя, что твой танец закончился, музыканты давно ушли, и свет погас.
  Ты еще и к танцплощадке не подошла. Бури боишься. Думаешь, хорошо, что ничего не случилось. А откуда тебе знать, что хорошо, а что плохо? По силе боли ориентируешься? Если все время ждать удара, ничего другого и не получишь.
  Не надо радоваться, что бури не случилось. Хотя, как знать, может, и хорошо, что не случилось? Никому не ведомо, можно ли выжить в любовном урагане?
  И тут я не выдержала:
  - Как можно совместить мечту о шторме с жизнью в тихой гавани?
  Бабушка рассмеялась. Веселым, молодым и задорным смехом.
  - Пробрало тебя. Подожди маленечко. Вспомни себя 9-летнюю. О чем тогда мечтала?
  - О том, чтобы поскорее дождаться 45 лет, - без запинки выпалила я.
  - Вот и подожди. Сможешь дождаться и пережить цунами - найдешь ответы на все вопросы. Все "почему" и "зачем" - расшаркаются перед тобой.
  - Еще целых 5 лет ждать.
  - Ты не жди - начинай учиться жить. И ВИДЕТЬ. А не только СМОТРЕТЬ.
  
  Солнце внезапно ударило по глазам, и я безотчетно и судорожно ухватила собе-седницу за руку. А рука ее почти истончилась уже.
  - Не уходи еще, я про главное не спросила...
  - Главное к тебе давно пришло - просто отпусти на волю. Ты уже доползла до главного. Для него и упадешь, и встанешь, и жить будешь.
  - Что это?
  - Когда упадешь - поймешь. А мне - не поверишь.
  - Подожди еще, пожалуйста... Ты говорила, что я не того боюсь? А чего или ко-го мне надо бояться?
  Передо мной почти тень. Ощущаю легкое касание пальцев. Так в смутном дет-стве мама гладила меня по волосам.
  - Кто рядом с тобой - совсем близко - тот и враг твой. Только поймешь ты это тогда, когда все вокруг уже устанут ждать.
  - Рядом со мной семья, друзья...
  
  На скамейке, кроме меня никого нет. И даже газета, на которой я сидела, исчез-ла. Что это было? Было ли?
  Прибой немного сердится, оставляя клочки пены на камнях. Стало холодно, не прохладно, а именно холодно...
  
  Послесоние
  
  Когда проснулась, поняла, почему холодно. Форточка открыта, окно выходило на балкон, но в январе и на балконе хозяйничает мороз.
  Любопытное поздравление с Днем рождения. Что же это за 5 лет, которые мне надо переждать? И даже бабушка меня меньше интересует, чем враг где-то рядом. У меня нет врагов. Конечно, не всех друзей удается сохранить - годы разводят, да и жизнь тоже свое берет. Ни мама, ни дочка, ни муж, ни кот - точно не враги. Это - самое дорогое, что у ме-ня есть. И за это я кому угодно глотку порву.
  Но бабулька права, я прямо на ходу рассыпаюсь. Выходят из строя, практически, все системы моего организма: спина не держит, болят суставы рук и ног. Про внутренности вообще думать страшно, одна язва чего стоит.
  Получается, главный враг - я сама? Сама себя не люблю, сама о себе не забочусь и не щажу? Или дело в доме? Но он на хорошей земле стоит. С соседями мне делить нече-го...
  А любовь... Да разная она, эта любовь. И чувства мои к другим мужчинам любовью я назвать не могу. Просто - увлекаюсь умом, знаниями, талантом.
  И еще дорожка лунная. Куда же она меня звала?
  Какая же я глупая, совсем не о том разговаривала с бабулькой. Она уж точно про мою судьбу все знала. Почему не спросила, что мне теперь делать, когда все закончилось - и профессия моя, и работа.
  Опустошение связано не с любовью - с отсутствием цели. А про нее я даже не поду-мала... Как жалко.
  
  Теперь, спустя годы, все встало по местам.
  45 лет оказались для меня мистической датой, которая круто переменила жизнь. Ко-гда-то, действительно, в 9 лет, поверившая в рассказ Андроникова "Первый раз на эстра-де", я убедила себя, что "в 45 лет жизнь становится понятной и вперед, и назад". И не-вольно приближала этот желанный возраст, "пробегая" по судьбе, не останавливаясь серь-езно на своих годах. Я их как бы "проматывала" на убыстренной скорости, только бы приблизить вожделенную дату.
  Она пришла. И стало понятно, что никакая я не СОБАКА, а ПЕТУХ, да еще фанфа-рон. И мое громкоголосие, и любовь к красному - совершенно естественны. И силу я об-рела в смысле смелости и решительности. И СЛОВО - стало моим спасением и смыслом.
  Не враг, но и не друг, действительно был рядом и давно вел двойную, а, может быть, и тройную жизнь. Через 6 лет я с ним развелась. Именно в 45 лет.
  Падение мое, которое и помогло сложить из разрозненных событий настоящую кар-тину, было ужасно. Конечно, это не 5 лет лагерей, но 5 лет борьбы с позвоночной грыжей. И закончилось оно в возрасте, когда "баба ягодка опять".
  
  Я потрясена лишь одним. Почему ТОГДА - не прислушалась к словам старушки? Могла бы иначе прожить эти годы? Или все, действительно, предопределено?
  И лишь через страдания можно прийти к радости.
  В любом случае, обидно, что даже внимательный и понимающий человек не в силах отклониться от своего курса. Что отмерено судьбой испытать - все будет пройдено. А вы-воды, сделанные заранее, похоже, изменить все равно ничего не смогут.
  Но может, это касается только меня?
  
  Кстати, кусок из этого сна - ночной заплыв в лунной дорожке - позднее тоже был использован в романе "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ ".
  
  СОН
  
  Фашисты устроили эксперимент: соединили русских девушек и своих парней. Они живут парами. Я - среди них. Своего немца я полюбила. Он нежный и добрый и тоже любит меня. Но я точно знаю, что назначен день Х, когда он должен будет сам меня убить.
  Во время эксперимента у меня было много возможностей убежать. Нас не запи-рали, не было никакой охраны. Но фашисты все точно рассчитали: русская женщи-на, если она любит, не станет заботиться о своей жизни. Я не ушла. Не знаю, на что надеялась, но не ушла.
  В комнате много книг, которые мы вместе читаем. У моей кровати лежат две большие стопки газетно-журнальных вырезок, там много интересного. Смотрю на них и вспоминаю о часе "Х". Знала, что он наступит. Но, когда любишь, в плохое не веришь. Наверное, я жила столько, сколько могла, сколько было отпущено времени. И радовалась, что есть это светлое чувство.
  И вот всем объявили, что этот страшный день настал. Не могу спать, переби-раю вырезки и думаю, что надо успеть их все прочесть. И только потом соображаю - к чему теперь эти знания? Зачем читать? Ведь закончится ночь, наступит день, и меня убьют.
  Он спит рядом. Тихо сопит. Я прошу его дать мне возможность прожить весь день до вечера. А он бормочет спросонья, что это невозможно, он ничего не может сделать. Закон есть закон. Таков порядок. И тогда я спокойно опускаюсь рядом и умираю сама.
  Но, вероятно, такой финал мне не понравился, и я там же - во сне - придумываю другой.
  
  Утром он отправился на службу, чтобы вернуться днем и убить меня. Я поняла, что любимый никогда себе не простит того, что должен сделать по "закону". Может, я его идеализировала, но точно не хотела, чтобы он брал на себя грех, придуманный "законом".
  Меня нашли на полу у раскрытого окна. Я - в глубокой коме после инфаркта. Думаю, что мне не понравилось умирать от страха - лучше от любви. Он меня выха-живает в больнице. Я лежу на кровати, опутанная проводами. Он сидит рядом и го-ворит-говорит-говорит...
  ... о наших отношениях, прочитанных книгах, планах, любви, обо мне. О том, что сейчас происходит, о том, каким он был идиотом, что потерял меня. В общем, он произносит все те слова, которые каждая женщина мечтает услышать еще при жиз-ни. Или хотя бы надеется, что ее любимый так думает, но не умеет произнести или стесняется своей сентиментальности. Он говорит-говорит, просит простить его и вернуться.
  Я все слышу. Мне его жаль, но возвращаться нет никакого желания. Он забрал меня домой, покинул службу. Рассказывает о погоде за окном, читает стихи протира-ет мое неподвижное тело. Оно стало маленьким, худеньким. Проходит много време-ни. Однажды он признается, что денег больше нет денег. Ему не на что содержать меня. Но жить без меня он не хочет.
  Нет, это он говорит с того момента, как я оказалась в больнице. Теперь он не хочет ОДИН оставаться жить. Он ляжет рядом со мной, и мы тихо умрем вместе. Он почувствовал мою боль, ощутил мое отчаяние и ужас той ночи.
  У меня из глаза медленно потекла слеза.
  
  Послесоние
  
  Проснулась и додумывала окончание сна. Меня потревожил будильник, и я даже была ему рада. Все осталось в зыбкой недосказанности и неоднозначности... Страшнень-кий сон, однако.
  Сколько здесь намешано моих размышлений, страданий, иллюзий и заблуждений.
  Постоянное собирательство вырезок - семейная традиция. Неужели для сна это - бессмысленность? Надо подумать. Этого добра в доме огромное количество.
  Любовь и ненависть, верность и жертвенность. Надежда на встречу с тем, с кем можно абсолютно совпасть в точке "Х". Обиды и физические страдания. Целый котел страстей, приправленных слезами, ожиданиями, потерями и предательствами.
  Ужасное чувство экзистенциальной беспросветности, и катастрофический выбор ос-вобождения через смерть. Стоит ли свобода любви, привязанности и жизни? Сама я на этот вопрос ответить не в состоянии. Ведь даже, переиграв, выход снова нашла в болезни и уходе. Куда ведет меня этот сон? Не хочется быть вороной, но можно ли "накаркать" что-то хорошее, если признаки близкого чистилища, что называется "налицо ".
  Когда ищешь - можно спастись. Если человек не хочет - это не желание, это - наме-рение. Его так просто не изменить. Для того, чтобы пережить или забыть свои мечты, по-требуется время. Только стремление к жизни - не очередная прихоть. А желание не жить - не любознательный эксперимент.
  Жизнь смысла не имеет, на него претендует смерть.
  Не жить - выбор. Сознательное отрицание дороги. Безвозвратность. Человек стал другим. Для того, чтобы НЕ БЫТЬ, нужна сила, смелость, решимость, а не только реши-тельность. И презрение законов Божьих. Нежелание жить - акт богоборческий. Прийти к этому без мужества - лишь по безрассудству - не удастся. Это рождается внутри, как ды-хание, - естественно и неотвратимо. И становится нормальной физиологической потреб-ностью. Парадоксально, но стремление покончить с жизнью, должно стать естеством, без которого нельзя жить, чтобы осуществиться.
  
  Когда человек любит и отдает всего себя, не подсчитывая выгод и не раздумывая, а его предают, отдавая предпочтение каким бы то ни было законам, правилам, интересам, значит, в момент нового выбора его опять предадут. Обязательно найдутся такие обстоя-тельства, которые будут объяснять и оправдывать...
  
  По сну я простила своего любимого. Я вернусь. Стану жить. Но любить уже не смо-гу. Отрастают волосы и ногти, заживают раны, но утраченные чувства, как вырезанные органы, не могут функционировать.
  Что же пророчит мне сон?
  
  Пройдет 10 лет, и я найду ответ на этот вопрос. Приду к пониманию неизбежного развязывания "гордиева узла". Развязывания путем перерезания семейной "пуповины". Со временем я даже смогу простить "своего немца". Просить, но, "изъяв из употребления". Его "приказ" - зов природы - для меня окажется неприемлемым. Что называется, "спасибо за службу". Дальше:
  - Помидоры любишь?
  - Кушать - да, а так - нет.
  
  
  
  НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА
  
  Лишь во весь экран - одни глаза,
  Два бездонных, два бессонных круга,
  как живая карта полушарий
  этой неустроенной планеты,
  и сквозь них,
  сквозь дождь,
  неторопливо
  человек по улице идет,
  и навстречу женщина идет,
  и они увидели друг друга.
  Ю. Левитанский
  
  Что делать с нестерпимым желанием найти человека, для которого хочется распах-нуть душу на 360 градусов? Чтобы не осталось даже и тени от тайн. Но как быть с тем, что от мира есть только одна защита - застегнуться на все пуговицы, а еще лучше - забраться в непроницаемый скафандр. Ничего хорошего не ждет человека, поделившегося своим сокровенным.
  И при всем притом, желание рассказать о себе все постоянно сдерживается житей-ским опытом. Это ли не подлинная, равная греческим мифологическим страстям, траге-дия. Мы уходим в пучину небытия. Поодиночке или толпами - неважно. Мучительно другое. Повторение - постоянное и системное - человеческих оплошностей, промахов не осознанных, не поддающихся пониманию и сознательно замалчиваемых этот ошибочный опыт.
  Именно поэтому мы неизбежно пребываем в постоянной неизвестности. Самой страшной из всех бездн. С рождения над нами висит дамоклов меч смерти. Да и само ро-ждение, сопряженное с ужасом перехода из одного мира - родного, понятного и комфорт-ного - в другой - не веданный и враждебный - толкает нас к страху перед смертью.
  Если бы нам была дарована хоть толика уверенности в том, что иное - посмертное существование - гарантировало нам хотя бы тень комфорта материнской утробы, как бы это облегчило жизнь. Но нет.
  При рождении гарантий не выписывают - не холодильник, а выдают только свиде-тельство о пребывании на земле под каким-то именем. И все.
  Смерть тоже отмечают бумажкой. Но она уже человеку не нужна. Она остается тем, кто - остается.
  Страх - и самый главный, и самый неизбежный "друг" человека. Именно страх, а вовсе не интерес. На этом настаиваю. Впрочем, допускаю, что некоторым счастливчикам может быть просто страшно интересно.
  
  Снов, в которых так или иначе затрагивалась тема чувств, в моей жизни было нема-ло. Перечитывая их, испытывала странные эмоции - как не со мной все было. Приводить их здесь не имеет смысла. Они связаны с сиюминутными проблемами и носят злободнев-ный отпечаток. Кроме того, в них много того, о чем предпочитаю больше не вспоминать.
  Но для себя я сделала несколько важных выводов.
  
  Для любого человека важно знать, что его где-то ждут. Есть пространство, в котором он может расслабиться. Где хорошо, тепло, надежно и уютно. Там не надо прикидываться, что тебя все устраивает. Не надо ни под кого подлаживаться и делать вид, что всем доволен. Знание об этом месте согреет в самую лютую стужу. Прелесть любой радости усилится памятью об этом заветном месте.
   "Там...", - скажешь себе мечтательно, и улыбка сама собой тронет губы, пробежит зыбким ликованием по душе и разгладит морщинки. Пусть на миг - НА ЦЕЛЫЙ МИГ - избавит от необходимости приспосабливаться к окружающему миру. В этот миг не надо никому казаться "приятным во всех отношениях". Такие мгновения слишком редки, чтобы люди забывали о них. Человеческая сущность, так связана с вынужденными отношениями и связями, что стремится найти хоть отблески этих секунд в каждой новой встрече.
  Хочется разрушить барьеры, сократить дистанцию до минимума. Да, что там сокра-тить - свести ее в ноль. Распахнуться, как прогретое банное полотенце, и прильнуть к не-видимому телу чужой души. Став одним целым - единым организмом с общими крове-носной и чувственной системами.
  Как перенести то, что тело уже вышло из бани, а полотенца - прогретого и ожидае-мого - нет? И никто не торопится его найти, чтобы быстро накинуть на твои плечи "в му-рашках прохлады". Что делать тогда с холодом, который вымораживает изнутри? Пока живой, конечно, борешься с внутренними оледенением. Но даже земля-матушка дрожит, вспоминая о ледниковых периодах.
  Лед без солнца побеждает даже волю.
  Лишь жажда жизни и любовь способны растопить его, победить мороз и усмирить метель. Как хорошо знал это мудрый и несчастный Андерсен. Он знал, что мир населен Каями, которых похитила Снежная королева. И только в сказке - наверное, лучшей его сказке - спасти похищенную холодом душу могло любящее и верное сердце Герды. Кай живет в каждом из нас, только Герда - великая редкость. Она - награда за умение ждать и верить.
  Мы же малодушно соглашаемся на приблизительность: кажется, такие же чулочки, похожий голосок, возраст совпадает... Только ни сердце, ни душу не обмануть - лишь глаз "обманываться рад". Потом наступает черное время последствий. Оно всегда насту-пает слишком поздно, когда...
  ...горечь, жгучая горечь, помноженная на холод, разрушает уже организм. Тело, как ледник, под тяжестью собственного страдания, раскалывается, как ни странно, при первом же луче дневного светила. Сосулька, ослепительно играющая под солнцем, умирает, исходя прозрачными, а на самом деле, кровавыми каплями своей короткой жизни. Ее падающие слезы только весна делает частью приближающегося пробуждения.
  Человек же чувствует весну лишь однажды - в юности. Тогда, когда собствен-ная жизнь начинает просачиваться сквозь пальцы. Даже самый крепкий кулак не способен удержать расползающуюся судьбу. Но юность этого не знает. Она щедро тратит мгновенья на то, что потом - спустя годы - вызовет запоздалые сожаления.
  И тогда память о ВЕСНЕ постарается воскресить сокровенное место. Ты бу-дешь низвергаться в эту память с головокружительной высоты. Собственное паде-ние в заветное пространство обычно происходит в темноте. Страшно открыть глаза. Страшно и восхитительно одновременно. Тело сжимается в микроскопическую точ-ку, в которой даже не остается пятки, чтобы душе было, куда спрятаться под Ахил-лесовым листочком.
  Мира уже нет.
  
  СОН
  
  Несколько лет назад умер близкий друг В.В.Б. - малоизвестный писатель возраста папы, если бы папа был жив. Он был широко образованным настоящим энциклопедистом. И я любила наши разговоры обо всем. Они могли продолжаться часами. Сначала я думала, что просто интересна в качестве "свободных ушей ". Потом он как-то вскользь признался, что был увлечен не в меру разговорчивой и благодарной слушательницей. Оказалось, что не только я любила его слушать, но и он - меня.
  Впрочем, это важно лишь потому, что, еще не зная, что дорогого мне человека уже нет, я увидела сон с ним. Вернее, даже не сон - диалог. Короткий и легкий. Мне он запомнился только потому, что понравился до колик душевных.
  
  Середина Крымского моста. Мы с В.В.Б. рассматриваем снующие внизу тепло-ходики.
  - Я хочу найти универсальный код обычного человеческого счастья.
  - Ты уверена в том, что код должен быть универсальным? - Он сдерживает улыбку. - Надо же, такая умница, а туда же - изобретать "вечный двигатель"!
  - Он есть.
  - У счастья?
  - Уверена. Ради счастья и создавалась вселенная.
  - Кем?
  - Не важно, кем? Что еще остается, кроме счастья, вечным?
  Над головой пролетели чайки. Оглядываюсь. На мосту я одна. Даже машин нет.
  
  Послесоние
  
  Интересно, стали бы мы с моим другом на эту тему спорить в жизни? А было бы здорово! Но, по-моему, я совершенно права. И не только во сне. Во всяком случае, с вы-водом не ошибаюсь.
  
  СОН
  
  На реке в компании из трех мужчин я ловлю рыбу. Мы загоняем ее в неболь-шой водоемчик - вроде глубокой лужи - и ловим сетью.
  1-й мужик достает рыбину, словно шарф. Он как бы выдавливает из нее воду, пропуская через сжатые ладони. 2-й мужик - делает то же самое с другой рыбиной. Внутри лужи остается маленькая блестящая малышка в окружении больших и зуба-стых особей. Я боюсь, что ее съедят. Смешно и нелепо, но я уверена, что поймать ее и вытащить из воды значительно безопаснее, чем оставить в луже.
  Но рыбка решила иначе. Она ускользает от врагов. Выбирается, извиваясь, из лужи на берег, проползает по камням к высокому обрыву и, оттолкнувшись радуж-ным хвостом, летит вниз. Чешуя сверкает на солнце. Она "рыбкой" летит вниз - в родную стихию - холодный и чистый родник.
  Я с восхищением слежу за ее полетом.
  
  Послесоние
  
  Не открывая глаза, жмурюсь от яркого алмазного блеска чешуи.
  Величественный и гениальный поступок! Борьба до последнего. И победа достойного! Над врагами, обстоятельствами, своим страхом.
  Для меня это - не падение, но взлет!
  Возвращение к истокам.
  К себе.
  В себя.
  
  Сон приснился сразу после предложения принять участие в очередном сериале про никого ни для кого. Даже не "за ради денег", которых - с гулькин нос. Не стала отзвани-вать. Послала мысленно эксплуататоров туда, где им самое место. И целый день вспоми-нала долгий и прекрасный полет рыбки.
  
  
  
  ЖИВОТНЫЙ СТРАХ
  
  Я спал - и гнетущего страха
  Волненье хотел превозмочь.
  Я. Полонский
  
  Сон - это ночной свет дня. Во сне нет тьмы. Страх возникает от невежества и неиз-вестности. Но день, который приводит с собой свет, рассеивает любой мрак.
  Самое трудное заключалось в том, что надо было признать немыслимое для меня понимание того, что страх - привычный страх - связан не с обстоятельствами, событиями или другими людьми. Он связан с личной реакцией на изменения, которые происходят в моей жизни. А это, значит, что собственное существование поставлено с ног на голову. И придется совершить усилие над собой и принять правильное положение.
  Получается, что я опасаюсь не внешнего - внутреннего. Боюсь самой себя. А это и есть - главная моя проблема. А вовсе не то, кто и что меня окружает.
  
  Жизнь среди людей либо заставляет других считаться с твоими амбициями, ли-бо вынуждает мириться с чужими тараканами. И как быть с тем, что собственных тараканов никак не удается посчитать?
  
  Не случайно, кто-то отрекомендовал сны необычными преображениями обычных впечатлений. К сожалению, никак не могу вспомнить, кто сформулировал это так красиво. Но не вызывает сомнений факт, что во сне практически все люди получают ответы на свои вопросы.
  Конечно, не каждый человек озабочен НАСТОЯЩИМИ проблемами, на которые хочет получить ответы в виде рекомендаций. Вопросы вроде: когда я стану богатым, по-чему мне не везет, сколько миллионов нужно для счастья, где искать настоящую лю-бовь... я не считаю бессмысленными. Просто мне они не интересны. Более того, я думаю, что у сна более высокое предназначение, и он не обязан обслуживать банальные амбиции. Хотя, не исключаю, что денежно-ориентированные люди вполне могут получать через сновидения подлинные подсказки для успешной служебной или финансовой карьеры.
  Для меня сон давно перестал быть физиологической особенностью организма. Не знаю, "к худу это или добру", но ПРОСТО спать я уже не умею. Я жду схождения в сон, как путешествие в неизвестность навстречу "благодатному огню". И не важно - поездом, самолетом или автомобилем. В жизни наездилась, благодаря прежней профессии. Теперь поездка - реальная - для меня большой стресс: сборы, волнения, смена привычной жизни.
  Мир сна - вход в иную вселенную. И даже, если все будет привычным и будничным, сон найдет способ показать инаковость. Эмоции, чувства, ощущения - реальные и подлинные - во сне поражают преображением, хотя я уже давно и привыкла к этой иножизни.
  Скрытые желания, в которых боюсь признаться даже себе, явные страхи и реальные стремления... Сон складывает стеклышки калейдоскопа дневного существования в пре-красный и каждый раз совершенный узор - в виде сюжета. Потом целый день находишься под впечатлением от этой картины или наоборот, стараешься быстрее забыть увиденное.
  
  СОН
  
  Иду по булыжной дороге. Она узкая и, петѓляя, спускается вниз. За мной кто-то крадется. Обоѓрачиваюсь и вижу страшного старца. То ли священник, то ли монах. В исѓпуге прибавляю шаг. Меня настигают его гулкие шаги. Я уже бегу и вылетаю на широкий двор.
  В глубине его растет раскидистое высокое дереѓво. Старец приближается. Ис-тошно кричу, чтобы меня кто-нибудь спас.
  Выходят люди. Прошу, чтобы они научили меня жить. Старец смотрит прямо в глаза, но не двигается с места. Каѓкая-то женщина подходит к дереву и собирает с ли-стьев белую пыль. Все дерево опутано странным налетом - то ли паутина, то ли пух. Она набирает полную ладонь, сминает собранное в комок и подает мне.
  Все вокруг жуют. Беру в руку липкий комок. Мне противно, но я послушно кладу его в рот и тоже начинаю жевать. Подстуѓпает тошнота, а потом проходит.
  
  Послесоние
  
  Проснулась с ощущением чего-то приторно сладкого.
  Что же мне предложили в ответ на просьбу научить жить?
  Я должна съесть (пройти) то, что необходимо всем?
  И только посѓле этого старец мне что-нибудь скажет?
  Или люѓбой мой вопрос о себе необходимо заткнуть обѓщей жвачкой?
  Может, я ни в коем случае не доѓлжна довольствоваться общеизвестным?
  Необходимо искать свою дорогу и не задавать глупых воѓпросов, на которые мне все равно никто не отвеѓтит?
  С вопросами понятно. А где ответы?
  
  СОН
  
  Мы с мамой находимся в помещении для разделывания рыбы. На большом столе лежит рыба. Она похожа на акулу, только кожа темная, а глаза человеческие. Сначала я ее опасаюсь, но потом подхожу и намечаю на теле выкройку, как на тка-ни. Голова и туловище свешиваются и провисают. Ругаюсь с мамой. Она мне не по-могает. Боюсь не удержать и стаскиваю скользкое туловище на пол.
  Чувство жалости к большой рыбе не покидает меня, пока разделываю ее по выкройке. Самое ужасное, что она молчит, смотрит на меня и не умирает. Вот уже все внутренности вынуты, а она лежит на полу и смотрит на меня, извиваясь от бо-ли.
  Сажусь на кровать рядом с мамой и поджимаю ноги. Мне кажется, что рыбина моѓжет отомстить, ведь голова у нее целая. Вдруг, понимая, что погубила разумное су-щество, направляюсь к ней. Мама вскрикивает что-то предупредительное.
  Подѓхожу к рыбине. Она поднимается. Мы с ней одинакового роста.
  Прошу прощения, говоря что-то вроде: "Надо было иметь опознавательные знаки - кольцо, маячок или татуировку". Рыбина показывает выжженный номер у плавника. Плачу: "Что же мне теперь делать?" Она смотрит на меня повлажневши-ми глазами.
  Подхожу вплотную и обнимаю огромное тело. Она кладет свою зубастую голову мне на плечо и тоже обнимает меня своими плавниками.
  
  Послесоние
  
  После пробуждения мне ужасно стыдно - смесь угрызений совести, страха и со-жаления. Что хотел сказать мне сон? К чему это приснилось? Скорее всего, это реакция на фильм про тренировки дельфинов-диверсантов.
  Кого я разделала или еще разделаю, или меня разделают? Где аукнется эта портнов-ская история кромсания по живому?
  
  Аукнулось. И не раз. Каждый мой сценарий безжалостно кромсали "храбрые порт-няжки". А сон об этом предупредил - аж! - за 15 лет.
  
  СОН
  
  Узкая комната напоминает гостиничный номер. Две кровати у стен по обе сто-роны окна. Под правой - маленький черный котенок, слева - незнакомец. Между кроватями - я и мама. Комната проходная, в проходе лежит огромная рыжеватая кошка. Лениво и неспешно о чем-то договариваемся. Внезапно я понимаю, что кош-ка непростая. Это рысь, играющая с котенком.
  Умиляемся, но рысь начинает грызть кроху. Тот истошно вопит. Шерсть мгно-венно становится гладкой, как кожа. На ней появились раны. Большие царапины обнажили беловатое тело, но крови, почему-то, нет. Пытаюсь отогнать рысь. Но она только огрызается и котенка не бросает. Хватаю длинный металлический совок и бью рысь по морде. Дрожат руки, и совок падает на пол. Рысь рычит, зажав в зубах несчастного малыша.
  Мама оказывается между мной и зверюгой. Хищница бросается на маму. Совок не достать, он за рысью. Судорожно оглядываюсь в поисках другого оружия. Правая рука хватает большой веник - невесть что, но выбирать не приходится. Рысь сдви-нулась. Я выхватываю из-под нее совок и начинаю бить и веником, и совком.
  Громко ору, взывая о помощи. Мужчина на кровати ведет себя странно. Он что-то мне говорит, но не поднимается со своего места. За себя мне не страшно. Бо-юсь только маминого испуга.
  
  Послесоние
  
  Ужасно противный сон. Он явно отразил неприятную ситуацию. Несколько дней назад муж стравил нас - меня, маму и дочку, а сам со стороны наблюдал за тем, как мы выясняем отношения друг с другом? Поняла я это не сразу, а после того, как рассказала сон маме. Но она - святая душа - посоветовала посмотреть соответствия предметов и персонажей в соннике. Какой там сонник, если сюжет прозрачен, что капля воды.
  Моя семья только с виду - цельное и дружное сообщество. И это мне надо признать, какой бы горькой не оказалась правда. Сон не обмануть. Мы можем умиляться все вместе. Но опасность, пусть и гипотетическая, все равно не стала поводом для объединения. Не потому ли в сон явился незнакомец, как символ, возможно, незнакомых для меня, но не-приятных "неожиданностей".
  Как в воду сон смотрел. "Неожиданностей" получила по самую маковку уже через несколько лет.
  Комната в сновидении не наша, обстановка в ней - не наша, котенок - чужой, рысь - чья-то. Наши - только реакции.
  Если надо что-то защищать или кого-то спасать - во мне срабатывает пружина. И я выстреливаю... совком или веником. Смешно, конечно. Но, вероятно, это символизирует подлинные размеры моего вмешательства. Либо я глупа настолько, что не понимаю, когда надо вмешиваться, а когда - оставаться в стороне? Либо - и это самое грустное - мне будут внушать, что любые препятствия - ветряные мельницы. Любые. И требующие вмешательства, и не требующие. А это значит, что рассчитывать на помощь близких, не приходится.
  Может, и правда, мне надо попридержать узду, и не суетиться, как любил говорить бывший муж, "под клиентом". Замереть и получать удовольствие. Все равно ведь, рысь - не моя, и на котенке - ни кровинки. А я - то совком размахиваю, то веником тычу. Герои-ня, блин.
  Короче, мельниц вокруг навалом. А, чтобы было кому возвращать меня в реаль-ность, надо искать своего Санчо Пансо.
  
  СОН
  
  Санаторный кабинет. Приятного вида врач дает мне советы и проводит проце-дуры - то ли обертывания, то ли примочки. На территории полно котов и собак. Бо-лящие охотно подкармливают всю эту живность. Привлекает внимание странная пара - мать и крохотное дитя. Животные ростом с большую собаку, буроватого цве-та с густой шерстью и длинными мордочками. Поначалу показалось, что это особый вид енота или термита.
  После процедуры, заглядевшись на них, присела на краешек диванчика. Рядом примостилась докторша. Стало приятно, и я притворяюсь уснувшей, прислонив-шись к ее теплому боку. Не знаю, зачем это сделала, то ли от усталости, то ли разо-млела, то ли, насмотревшись на заласканных животных, тоже захотелось нежно-сти...
  Не сразу понимаю, что на руках у меня что-то теплое, живое. Оказывается, это серо-черная пушистая кошечка в смешной цветастой цирковой юбочке. Врач ушла, и я вынуждена "проснуться": "Где я? Что это?" Кошечка не стала дожидаться ничьих ответов и выскользнула и из юбки, и от меня.
  Оглядываюсь. На меня никто не обращает внимания. Все занимаются своими делами: отдыхают, прогуливаются, разговаривают, играют в шахматы. Вижу собач-ку с перебинтованной головой и трубкой, торчащей между ушками. Пока размыш-ляю на тему: почему в медучреждении, где, по определению, должно быть стерильно, так много животных, - что-то изменилось. Нечто неуловимое проявилось в воздухе или настроении - настороженное, опасное.
  К большому сообществу котов, которые дремлют, тесно прижавшись друг к другу, приближается мальчишка. Обычно коты даже не обращают внимания на де-тей. Но сейчас они агрессивно шипят и выгибают спины с поднявшейся шерстью. Из-за угла большого здания, кажется, лечебного корпуса, приближается монстр - что-то вроде небольшого медведя с двумя головами на одной шее.
  Меня пронзает мысль о нестерпимых страданиях животных, над которыми - это уже очевидно - проводятся бесчеловечные эксперименты. Конечно, может, они и нужны для того, чтобы в будущем помогать больным людям. Но это будущее пугает. Пытаюсь заглянуть в глаза странному двухголовому медведю, но внезапно вздраги-ваю от душераздирающего крика. Он не просто страшен. Так, наверное, звучит зна-комство с расписанием ада. Неизвестная сила подбрасывает меня с места и просто выталкивает к углу здания. Зрелище, которое предстает перед глазами, поистине ужасающее.
  К огромным граблям - своеобразной бороне, только без комбайна или трактора - привязаны собаки. Их много - больших и маленьких, перебинтованных среди них почти нет. Грабли волоком тащат их по асфальту к соседнему высокому зданию. Со-баки воют от страха и боли, оставляя на этой дороге к собачьей голгофе широкий кровавый след.
  К этому страшному аттракциону бегут отдыхающие - старики, дети, женщины. Все кричат и пытаются остановить экзекуцию. Но какая-то неумолимая сила воло-чет свои жертвы. Я бросаюсь в самую гущу и вижу, что животные не могут никак освободиться. Их намертво приковали к железу за шеи чем-то вроде средневековых кандалов.
  А вся эта пыточная конструкция уже начинает подниматься по стене здания. Собаки виснут, как живые грозди. Удавки стискивают намертво шеи. Животные начинают биться в предсмертных судорогах. Подробности настолько реальны, что я не могу их даже записать - так трясутся пальцы. И по этим - еще живым телам - поднимается моя замечательная врач, словно профессиональная скалолазка. Она невозмутимо укрепляет всю конструкцию металлическими проводами к крюкам, торчащим из стены. Подвешенные собаки медленно и страшно умирают.
  Я ору на пределе звука: "Убийцы! Сволочи! Что вы делаете"? От бессилия и отчаяния голос срывается на страшный шепот: "Будьте вы прокляты!"
  Потрясенные невольные то ли зрители, то ли свидетели, то ли соучастники, среди которых малыши с расширенными от ужаса зрачками и явно оборвавшимся детством, молча, расходятся. Я оказываюсь в комнате и вздрагиваю от любого звука. Взгляд концентрируется на окне. Выглядываю.
  Вижу приближающуюся стаю разных животных - они кричат, воют, визжат. Мне странно, что после всего случившегося они почему-то бегут не прочь из лечеб-ницы, а к той самой стене распятых сородичей. Пытаюсь понять, почему? То ли они ничего не понимают, то ли, наоборот, понимают и хотят отомстить, а, может быть, надеются спасти хоть кого-то из погибающих. Но как? И что они могут сделать?
  Внезапно в мое окно влетает со страшным лаем-рыком большая черная собака. Конечно, я испугалась, но мгновенно сообразила, что надо что-то набросить на ее пасть, чтобы смягчить мощь укуса. Хватаю первое, что подвернулось, то ли плащ, то ли покрывало, и набрасываю на морду собаке. Однако, ни удара, ни укуса не ощу-щаю. Последняя мысль: собака бросается не на меня, а, наоборот, - ко мне - с криком о спасении на своем языке. И в поиске защиты прижимается к моим ногам.
  А, может, это я сама прижимаю к себе ее большое, сильное и такое беспомощное после всего случившегося тело.
  
  Послесоние
  
  Проснулась сразу. Состояние соответствующее. За окном - темно, на душе - еще мрачнее. Несомненно, сюжет навеян пребыванием в санатории. Но это не прямая, хотя и явная, на первый взгляд, связь. Медицинская тема - не просто отголосок санатория, это мой настоящий внутренний страх. И с ним, думаю, я так и доживу до конца жизни. Хотя не буду неблагодарной. Хороших врачей на моей дороге встретилось немало. Правда, и других хватало.
  Да и что еще можно ждать от таких улыбчивых и безжалостных лекарей, которые под видом медицинской помощи мучают бесправных животин? Ужасны страдания собак. За их счет удовлетворяет человечество и свое любопытство, и свою ненасытную жест-кость.
  Хотя, можно подумать, что к людям у нас относятся иначе?
  Так что, по первому слою этот сон, конечно, моя собственная версия отношения к официальной медицине. Уж таким катком она прошлась по мне - ни одной подопытной собаке не снилось. Каюсь, после последней операции, придя в сознание в реанимации - под тонкой простынкой рядом с распахнутой форточкой в конце декабря - даже испуга-лась: "Господи, опять живая". Тем более, что, опутанная проводами и распятая под ка-пельницам, ждала помощи более 10 часов. Эта реанимация была самой подлинной экзотикой - настоящим испытанием на выживаемость в экстремальной ситуации. Неудивительно, что это вспомнилось сразу - слишком явная, хотя и давняя параллель.
  Обилие котов - вполне объяснимый символ. Во-первых, я потомственная кошатни-ца, и не мыслю дома без мяуканья. Во-вторых, в Москве остались два моих "наручника-шотландца" - Скрип и Чих: нахалы, которым, где бы ни ходить, лишь бы на моих руках. Конечно, я без них тоскую. Никакие санаторские кошки их заменить не могут. И вообще, обилие животных вполне объяснимо - территория санатория, в котором я сейчас отдыхаю, хорошо укреплена, Если кошки еще и могут как-то пробраться, то для собак нет ни одной лазейки. Узкая ограда еще и оплетена в несколько рядов колючей проволокой.
  Удивили стайки бездомных собак на курортных улицах. Они хорошо воспитаны - к людям не пристают, дороги переходят по зебре, на многих ошейники. Но более всего изу-мило обилие пород - таксы, болонки, пудели. Если кошка - зверь настоящий и прокор-мить себя в состоянии, то собака - животное, всецело зависящее от человека. Ведь из них целенаправленно вытравляется звериный инстинкт. Да и на кого собака может охотиться в городе? Вот и жмется к людям. Но именно на таких бездомных люди не обращают ника-кого внимания.
  Присмотришься повнимательнее к человеку, и скорее покажется, что именно он и есть - самое настоящее животное, со звериным оскалом разрушителя природы.
  Смущает меня то, что во сне много черного цвета - и окраска животных, и сам сю-жет. Только черный - один из любимых цветов, тем более, для котов и собак. Так что, этот аспект меня мало волнует.
  Я и так знаю, что человек - мучитель по своей природе. А в среде, где на метр квад-ратный концентрация страдания превышает все мыслимые пределы, - он особенно "изы-скан". Можно, конечно, отмахнуться: санаторий, лечение - и не такое привидится. Только "махалка" у меня давно не работает. Думаю, изощренный садизм в лице медиков, для ме-ня просто ожидание обязательной боли и привычных дополнительных физических стра-даний. Стремление всех спасти наяву во сне обернулось наглядностью полного бессилия. И я умом это понимаю. Но мне такой ВЫВОД сна - по барабану! Человек обязан помо-гать слабым. Если ему все равно, - пусть горит синим пламенен его царство "на троне" природы.
  Если честно, то все, что было во сне, отошло на второй план. Вернее. Я его сама отодвинула. Во имя последнего эпизода с собакой. Пытаюсь понять ее поступок. Со сто-роны, наверное, он выглядит нападением или попыткой какой-то бессильной мести чело-веку - любому - за сотворенное над сородичами.
  Финал - требует размышлений, как самое главное событие сна. Для простоты назову его "нападением собаки". Теперь начинаю сомневаться в ее агрессивном поведении. По всем сонникам собака трактуется, как друг. Во всех моих снах собаки этому пояснению соответствовали. Вот и мне сдается, что дело не в нападении на меня, хотя такое объяснение лежит почти на поверхности. Кажется, дело - в противоположном.
  Собака на меня не нападала вовсе. Наоборот, она бросилась ко мне, раздираемая ужасом, в поиске защиты. Это я и сделала, укрыв ее и прижав к себе. Правда, эти послед-ние действия я не помню. Отчетливой была только последняя мысль, - схватить что-то и накинуть на распахнутую пасть.
  Не спешит ли ко мне большой - судя по размеру - и печальный - исходя из цвета - друг. И именно мне предстоит спасти и защитить. Но сначала придется его найти.
  Впрочем, возможно и другое толкование. Друг, который мне еще неизвестен, вопиет о беде, что бродит около меня? Именно этим и объясняется его бросок? Я ведь не помню, было ли что-то у меня за спиной во сне? И не то ли, что было сзади, и вынудило собаку так яростно рычать, чтобы отвести занесенную надо мной беду, боясь, что длины прыжка может не хватить?
  А, может быть, сон показал мне наказание врагов, которых я воспринимала друзья-ми? И, даже после очевидных пакостей, все равно была готова спасать? До сих пор не мо-гу поверить в то, что за добро платят черной неблагодарностью, и готовы кусать дающую руку? Не хочу верить в это!
  
  СОН
  
  Война. Непонятное время года. Мы - несколько военных и гражданских - осто-рожно выглядываем из укрытия. Скоро должны появиться фашисты. И, как бы мы друг друга не поддерживали анекдотами и байками, нервозность скрыть не удается. С нами собака моего продюсера.
  Животное странное. Спокойное и большое. Внезапно я осознаю то, что понимаю не поведение - язык и мысли пса. Мы отходим и начинаем разговаривать, чем силь-но изумляем остальных. На каком языке мы говорим - не собачьем или человечьем - не важно. Главное - в другом. Собака рассказывает, что враги близко, и нам надо срочно срываться с места и бежать. Куда? Пес обещает, что знает безопасное место, где нас никто не найдет. Народ истерично смеется. Никто не хочет верить, что какая-то там собака может руководить людьми.
  На горизонте показываются танки. События развиваются стремительно. При-ходится признать - пса лучше послушаться. Тут уже не до выяснения отношений. Мы, заметая следы ветками елок, и бежим следом за собакой. Еще немного и погибли бы.
  Проход танков пережидаем в чаще и возвращаемся. Я начинаю почти науськи-вать собаку на то, что называется, "почем нынче жизнь"? Но допрос какой-то странный. Да и вообще, к чему я это все затеяла? Наверное, от натерпевшегося стра-ха. Наша судьба зависит от этого необычного пса. Мы - полностью в его власти. Это приходится признать всем. Но сам он кто или что такое?
  Испытываемый страх настолько силен, что я ощущаю даже его запах. Так пах-нет отработанное топливо больших машин. Ощущения настолько подлинные, что начинаю бояться - не только я понимаю мысли собаки, но и она мои, и не только мои. На этом моем внутреннем рассуждении пес оборачивается и незаметно кивает головой - так оно и есть.
  И в этот момент страх пропадает. Совсем.
  Возникает совершенно грандиозное чувство слияние с большим, разумным и сильным существом. Я понимаю, что теперь мне ничего не угрожает. Рядом со мной - друг. Верный, сильный и надежный. Я наклоняюсь и шепчу в теплое собачье ухо: "Завидую твоему хозяину". "Но я теперь - твой", - еле слышно отвечает мне пес.
  
  Послесоние
  
  Появление собаки, как чужого животного, понятно. В ближайшие дни я хочу серьез-но поговорить с продюсером и прокатчиком о судьбе своего спектакля. Я и хочу этого разговора, и боюсь его.
  Проснувшись, поняла, что никакого разговора сама инициировать не стану. Как идет, так пусть и идет. Будет эксплуатироваться спектакль - хорошо, закончится - значит, так тому и быть.
  Важно, что враги проедут мимо, даже не заметив меня. Я смогу вернуться на преж-нее место. И обязательно встречу того, кто звериным чутьем будет понимать меня, как самое себя. Так ли это, или нет - решит жизнь.
  Но во сне защитник у меня уже есть.
  Фашисты - просто символ опасности.
  К войне этот сон не имеет никакого отношения. Все гораздо проще и сложнее одно-временно.
  С 1974 года я считала себя по гороскопу Собакой, рожденной ночью. Собакой, по-стоянно вынужденной быть начеку, не проспать опасность и всех защищать. Прошло много лет, и я поняла, что не Собака я, а - Петух. Но собачье во мне, убеждена, останется навсегда. И потому - вывести из боя, предотвратить опасность, защитить друзей... - это из моей - той - собачьей жизни.
  И Собака из сна - это я.
  Просто, удобнее наблюдать за собой с разных точек. Такого со мной еще не бывало.
  Раздвоение - любопытное явление во сне.
  Надо как-нибудь заняться этим специально, пока "спецы" сами не встрепенулись.
  
  СОН-а
  
  Меня пригласили в гости. Ничего подробно не помню, кроме финала.
  Под конец празднования хозяин привел целую стаю необыкновенных животных желтой масти, похожих на хорьков или сусликов. Животинки добрые, привязчивые, ласковые. Внезапно я узнаю о том, что сейчас предстоит забава: этих красавцев будут травить собаками на потеху гостей. Упившиеся гости залопотали - какая замечательная идея!
  Я в ужасе. Нахожу способ вывести всю стаю из дома. Но на воле, они жмутся к моим ногам и свершено не собираются разбегаться. Понимаю, что тащить мне их некуда, и с ними я далеко не уйду - догонят братки. Сажусь на землю, окруженная нежностью пушистых крох, и начинаю рыдать от бессилия.
  
  Послесоние
  
  Не помню, что может означать совершенно "нечеловеческое" поведение гостей. Тем более, если учесть, ЧЕМ оно должно было закончиться.
  Стайка странных животных явно связана с моими маниловскими мечтами об организации многочисленных приютов с "человеческим" отношением к животным. Несколько месяцев назад у меня уже был страшный сон о том, как используют животных в медучреждениях в исследовательских целях: безжалостные опыты и уничтожение ненужных. Там тоже я была бессильна, хоть чем-то помочь несчастным. Видимо это глубоко во мне сидит.
  Конечно, я - разумный человек, и понимаю, что большинство несчастных не спасти. Мама однажды мне сказал, что всех котят молоком не напоить. Но ведь хочется. Я к лю-дям не так милосердна, очевидно, как к животным. Люди могут что-то изменить в своей жизни, если соберутся с волей. А те, кого мы приучили, а потом избавились, они же - бес-помощны. Дикие навыки утеряны, доверие к человеку играет против них. Выбор не велик - или погибать, или мстить.
  Кроме того, вчера была в квартире приятельницы, которая уехала на отдых и оста-вила на моем попечении цветы, черепаху и кошку. Ничего более мучительного мне пору-чить нельзя. С кошкой долго находиться не могу, она не привита, а у меня дома - два соб-ственных кота. Девочка не привита. Особенностей у нее предостаточно: белая, глухая, ласкучая, с трудом переживает отсутствие людей. В общем, слезы да и только. Потискала ее, приласкала, убралась, повинилось, что не могу быть рядом весь день и ушла. Знаю, что завтра она будет ждать у двери и скулить от одиночества. Ведь черепаха - ей не собесед-ник.
  Да еще - предфинал сна - мое идеологическое отношение к "новым русским". Тоже, наверное, не всегда справедливое, но почему-то подсознание выдало такой сюжет. И он явно связан с ранее виденным или прочитанным.
  
  СОН-б
  
  Снова в гостях. Но ситуация совершенно иная. Приглашение поступило от че-ловека, который организовал собственное государство в государстве. Когда-то вы-купил то ли замок, то ли дворец - в полуразрушенном состоянии, но с огромными угодьями. Хозяин с гордостью показывает свои достижения: цеха, где готовят разно-образные вкуснейшие сыры.
  Вообще, в этом поместье все устроено по замкнутому циклу. Своя молочная ферма. Все, что она дает, идет в переработку. Свои оранжереи, где овощи выращи-ваются без искусственных стимулов. На полях сеют рожь, пшеницу и овес. Следую-щей весной для посевов переходят на соседнее место. Через год возвращаются, но меняют один вид семян на другой. И так - постоянно. Земля отдыхает и обходится без всяких дополнительных удобрений. Используется только то, что народ испокон века применял для повышения урожайности.
  Что удивительно - посреди двора стоит огромный стол или строение, сложен-ный из старинных кирпичей. На нем - полнейшее изобилие: сыры, пироги, салаты, много красивого редиса, различные изделия из теста. По поводу фруктов ничего ска-зать не могу. Видела только дерево, усыпанное вишням. Красивые ярко-красные ягоды оказались кислыми, хотя сорт - явная "майка". Чуть поодаль - под навесом - расставлены тумбы для удобства гостей: накладываешь еду, и отправляешься гур-манствовать.
  Гуляя по усадьбе нашла поразительный кустарник. Его четырех лепестковые цветы с явным запахом сирени расположены на нисходящий лианах, как на лисьих хвостах. И листья такие, как и на обычной сирени. Хочу сорвать кисточку, но не ловко - в гостях нахожусь. Стараюсь отойти подальше, но понимаю, что все равно сорвать не могу - и стыдно, и непорядочно по отношению к хозяину.
  Пробую редиску - пальчики оближешь. Из одного из шатров выглядывает моя 12-летняя дочь. Стараюсь для нее наполнить тарелку разнообразными вкусностями. В другой шатер, где меня должна ждать мама, собираюсь принести что-то знакомое и без изысков.
  Вдоль всего главного стола тянется внутренняя полка под столешницей. На ней тоже расставлены блюда с разными сырами и выпечкой. Я понимаю, что все это разнообразие съедено не будет - просто не влезет в гостей. Хозяин объяснил, что ко-нечно, остатки будут уничтожены. А я ему посоветовала не выбрасывать хороший, но заветревшийся сыр, а просто пожарить. Это может быть совершенно необычным лакомством.
  
  Послесоние
  
  Не случайно в обоих снах - угощение.
  Во втором сне - все диаметрально противоположно. И, хотя животных нигде не видно, я уверена, к ним относятся хорошо, как к настоящим кормильцам. А кормильцев у нормальных людей принято холить и лелеять.
   "Сонное" изобилие, вероятно, напрямую связано с изобилием вообще. Хороший стол - он, как говорится, и в Африке - хороший стол.
  Вишня - замечательная проверка лично для меня. В смысле расхождения того, что знаю, и того, чего не делаю. Давно известно, что есть отличный способ избавиться от сер-дечных болезней. Надо только круглогодично, то есть, постоянно, употреблять по 4 ви-шенки в день. Все равно каких - свежих, замороженных или сушеных. Но... увы и ах.
  Вишня "майка" - прелестнейшее детское воспоминание. У моих - "седьмая вода на киселе" - бабушек в собственном саду росло такое деревце. Маленькой я лопала сочные ягодки за обе щеки. Иногда, правда, вместе с косточками. Баба Зина вела меня к дереву. Я повторяла, что хочу: "Две боби", - и показывала два пальчика. Баба Зина срывала двойные вишенки и вешала их мне на ушки, как сережки. Выставив пузик с красными подтеками, я гордо вышагивала между огурцами и помидорами: "Еничка, касавица"! Теперь "пузик" прячу. Он давно уже потерял всякую гордость, а заодно и стыд.
  
  С сыром связаны опасения из-за новых технологий. Его давно уже делают так, что ничего хорошего для организма в нем не содержится. Видимо, сон показал мне иллюзию совершенства. А, может быть, мечту о собственном доме, где возможно существовать - независимо от цивилизации - внутри собственного совершенного мира.
  Обычно, во сне я привыкла получать советы или ответы. То, что сама предложила хозяину использовать остатки сыра для изобретения нового продукта, т.е. дала совет - и для меня самой новость. Хотя, чего уж там, советы раздавать люблю даже тогда, когда об этом никто и не просит. Привычка такая у меня есть - избыточная.
  12-летняя дочка - знаковый рубеж. Видимо, этот возраст глубоко засел во мне, как знак родительского "соответствия компетентности". Ее уже переставало интересовать - правильное, настоящее. А нужно было - манкое, красивое и опасное. Самое ужасное, что это время совпало с моим недугом, когда я физически мало что могла контролировать. Но это - и удобное объяснение.
  Что, если одно шло навстречу другому? Впрочем, рассуждая так, я, пожалуй, вообще уйду слишком далеко, вплоть до признания теперь уже разрушения древних Афин и со-жжения Трои.
  Вот мамочку не увидела - обидно. Но успокаивает то, что она во сне была где-то ря-дом. И я чувствовала ее присутствие.
  
  Что же до вывода - он, наверное, совсем простой.
  Надо стараться жить естественной гармоничной жизнью, в которой изобилие не только на столе - но и в душе. А люди рядом должны быть такие, с котоорыми будет "вкусно", интересно, ненапряжно, естественно, без заморочек на модное, престижное и извращенное.
  
  СОН
  
  Моя семья в компании с приятелями изучает рынок на предмет выбора хоро-шего поросенка - не маленького, но и не большого. Я собираюсь его запечь для праздничного стола.
  Находим подходящую хрюшку. Как его готовили для дальнейшей кулинарной обработки, не видела. Эта часть сна словно бы стерта. Осталась только готовка.
  Тушка подрумянивается в большой духовке. Некоторые особенно нетерпели-вые гости часто проверяют вкуснятину на готовность. И вот, наконец, мясо готово - мягкое, душистое, аппетитное.
  Достаю большое блюдо и ставлю его на стол. И дальше, происходит то, что уже однажды я видела - в другом - давнем сне про рыбу, которую разделывала. Я пони-маю, что поросенок - хорошо запеченный и готовый к поеданию - живой.
  Он смотрит на меня маленькими глазками, полными неизъяснимой муки: что со мной сделали? Почему? У него шевелятся ушки, и он протягивает по мне свои ко-пытца. Едва удержалась на грани потери сознания.
  Господи!
  Что же теперь делать? Как мне лечить эти жуткие ожоги во всю поверхность кожи? Как спасти несчастную животину? Как ей теперь жить со сваренными внут-ренностями среди людей, которые ее так ... пытали.
  И это делала я.
  Невольно или сознательно?
  
  Послесоние
  
  Ночью мы с дочкой снова ходили кормить кошку приятельницы, которая уехала в отпуск. Мне кошку очень жалко - ее неправильно кормят, она вынуждена делить место для еды с черепахой. Хозяйка покупает хорошие дорогие корма и одновременно пичкает препаратами типа "антисекс". Жалея любимицу, ее не стерилизуют. А каждый месяц дают лекарство, которое ведет к тяжелейшим заболеваниям. Кроме того, еще и разрушает нерв-ную систему.
  Дочка - моя выросшая мудрая дочка - в очередной раз объясняет мне, что не надо всех учить, как жить правильно, даже, если это - правильно. Надо принимать действи-тельность такой, какая она есть на самом деле. Это - чужая кошка, и не надо вмешиваться в эту чужую жизнь. Люди живут так, как им удобно. И не мне это менять. Конечно, все так, но вдруг начинаю понимать, что я, действительно, дочь своей мамы. А ей постоянно приносили каких-то покалеченных животин - птиц, котов, собак.
  Мама лечила и выхаживала цыплят, утят, воронят и ежиков... При мне она разгова-ривала с воронами, и воробьи всегда летали за ней стайками. Она с ними общалась. Как? Убеждена, мама знала язык животных. В грудном возрасте во времена повального голода 30-х годов ее выкормила собака. Это оставило неизгладимый отпечаток на всей судьбе. У мамы были удивительные зоркость, чуткость, слух, жертвенность, терпимость и безгра-ничное понимание чужих страданий. Скорее всего, это было особое свойство личности. Лишенный детства, детдомовский ребенок на всю жизнь сохранил в себе доступную лишь до определенного возраста способность прямой связи со всем, что есть на земле: людьми, животными, птицами, природой.
  Ей было жалко тех, кто нуждался в помощи. И она, никем не званная, всегда торопилась на этот внутренний зов. Словно бы компенсировала то, что ей самой на выручку никогда никто не приходил.
  Маленькой мне не нравился наш распахнутый дом. Но теперь я понимаю, что, нико-гда сознательно не наставляя меня на добро, мама всей своей жизнью воспитывала мою душу. И я просто не могу теперь критически смотреть на животных так, как могу посмот-реть на произведения искусства или человеческие отношения. Да и к людям, моя критич-ность начинает применяться только тогда, когда мне сильно "сыпят соль на рану".
  
  Днем была на рынке и купила большую и сочную свиную шейку для буженины. Помню мгновенную мысль о том, что должен преодолеть в себе человек, чтобы стать мясником? Не тем, который на рынке разделывает тушку, а настоящим, который живое животное делает... мясом. Вот и совпало во сне одно с другим.
  Я ничем не лучше того мясника. Только он свое дело делает честно. А я придумы-ваю интеллигентские оговорки. И, что мне делать теперь? Не есть мясо? " О, Гамлет, Гам-лет!" "To be? Or not to be"?
  Хотя свинья во сне часто сулит богатство, сон ответил и на мои мысли о том, сколь-ко нужно человеку для счастья или свободы? Должен ли быть у богатства разумный пре-дел, и можно ли быть счастливым и свободным - в полном смысле слова - если знаешь, что настоящие богатства редко бывают "чистыми". И не придется ли лечиться от богатст-ва или для его владения?
  
  СОН-а
  
  Молоденькой девушкой я оказываюсь в каком-то глухом месте в военизиро-ванной секте. Подростки жестко подчиняются местному диктатору. Он - маленького роста с явно выраженным комплексом Наполеона. Один из руководителей секты мне благоволит и объясняет, что я могу уйти в любой момент. Он даже помогает собрать матрас-рюкзак. Четко вижу крепления и шелковые ремни на грязной до черноты ткани. Как мы не старались его скручивать, все равно получился громоздкий мешок.
  Боковым зрением отмечаю строй мальчишек, которые ожидают кипящее варе-во в ложках. Вижу руку с белесыми волосами, держащую шприц с иглой. Пацаны покорно засучивают рукава.
  Я в ужасе - их жизням счет пошел на месяцы. Но безжалостное, безо всякого выражения лицо диктатора не оставляет сомнений: он воодушевлен своей безраз-дельной хозяйской властью над этими несчастными.
  Лихорадочно вспоминаю, что могу уйти в любой момент. Перед глазами мель-кают страшные картины возможных вариантов моей жизни: несколько лет герои-нового морока, прожитые годы до сего мига и... все.
  Диктатор медленно оборачивается в мою сторону...
  
  Послесоние
  
  Быстро открываю глаза, хотя знаю, что со страхом во сне надо бороться, но пони-маю, что разбудило. Меня массирует кот: кишечник, печень, селезенку, сердце. Я пыта-юсь понять, все ли в порядке со мной? Неужели так заразителен страх моей приятельницы перед инсультом? Или я, действительно, нуждаюсь в настоящей врачебной помощи? Может быть, Чих меня и, правда, спасает?
  Мысли о сне постепенно уходят.
  Зато появляется явное желание подставить коту спину, чтобы он, как Нюшек - мой любимый верный погибший дружочек, прошелся по позвоночнику своими острыми ко-готками. Перевернулась на живот. Кот залез на спину и... немного потоптался!!! Это он сделал впервые! Сбылось!!!
  
  Скорее всего, дело все-таки не в моих или подружкиных страхах. А в реакции на ре-портаж, показанный накануне. Страшная история про учительницу, которая подкладывала в тетрадки учеников пакетики с наркотой.
  
  СОН-б
  
  В моем саду появилась небольшая рыжая собачка. Я не сразу поняла, почему у нее красная голова. Краска или такая шерсть? Начинаю подманивать. Песик осто-рожно подходит. И я с ужасом вижу, что его голова замотана в жесткий целлофан или скотч. Глаза и нос оставлены, а все остальное обмотано. Ушки торчат отдельно, как две жесткие трубочки.
  Я прокусила губу. Ножницы дрожат в руках - боюсь сделать еще больнее. Ос-вобождаю собачку. Людей, сделавших такое, надо убивать без всякого суда и следст-вия, как это делали чекисты! Какое правосудие для извергов? Только кара! Виски раскалываются от боли - за что? За что такие мучения этой несчастной псине? Сколько она бродила в таком состоянии?
  Господи, как же мне жить дальше?
  
  Послесоние
  
  Сердце-то как зашлось. А кота рядом нет.
  Скрутила мудру, но руки не слушаются - пальцы дрожат. Наружу рвется плачь, но сдерживаюсь. Давлюсь бессильными слезами.
  Бедный мой дружочек, где же ты бродишь? И кто из нас двоих должен кому помо-гать? Ты только найдись, верный друг. Наверное, мне, как и маме, так на роду написано - спасать...
  Если есть кто-то, Кто выполняет наши просьбы и моления, Он должен знать про мою мечту построить настоящий приют для никому не нужных животных. На огромной территории. Он будет без клеток, только с домиками - теплыми, удобными без запоров. Работать будут добрые доктора с любящими сердцами и щедрыми на ласку руками. Я да-же представляю себе эту огромную зеленую лужайку, по которой носятся счастливые со-баки разных пород, а на солнышке нежатся ленивые коты. Сколько хватает рук - обни-маю, глажу и целую.
  
  Страшное утро какое. И сны. Они ведь оба - об одном и том же. О больших, кото-рым так приятно уничтожать маленьких, беспомощных и зависимых.
  Родненькие, не попадайтесь им в руки. Обходите за версту. Убегайте.
  
  СОН
  
  Нахожусь в больнице. Это старое деревянное двухэтажное здание. Большая па-лата переполнена. Двустворчатая дверь открыта. Смотрю в окно на залив: островки, лодки, деревья, снующие люди. К воде ведет старая каменная лестница.
  Говорю кому-то, что это красиво, а в прошлый раз вид был на хозяйственный двор. Что имела ввиду? Что в прошлой болезни или в прошлой больнице - не знаю? Когда болею, кажется, и все болеет вместе со мной.
  За окном большой крупный мужчина в плотно облегающих штанах и полосатой рубашке тащит огромный газовый баллон. Я боюсь, что он его уронит и взорвется. Мужик это тоже понимает, пыхтит, но не удерживает баллон и с усилием кладет его на землю. Валится от отчаяния и сам в задравшейся одежде - пыльный и нелепый. Что-то мычит, а я вижу его глаза, полные мольбы и отчаяния.
  Заметно, что он беден. Баллон нужен, чтобы готовить и греться. Он не может взять машину. Хорошо, что большой, а как же другие? Как же много людей живет также. Мужик встает и опять поднимает баллон. Я крещу его и молюсь, чтобы не надорвался и донес. Он осторожно спускается по ступенькам. Опасаюсь, как бы он оступился и загремел по ступенькам. Другие мужики сочувственно смотрят на него, но никто не двинулся, чтобы помочь.
  В больнице освобождают отдельную маленькую палату для "своих". Сестра го-ворит, что после уборки довольно убогой комнаты можно приводить "блатницу". В моей палате столпотворение. Все смотрят в окна, опираясь на широкие подоконники.
  В ожидании "блатницы", стараюсь отвлечься. Разглядываю свой живот после операции. На нем старые швы и красноватые новые. Повязки уже сняты, и я вижу странного виды круговые шрамы, словно меня вспарывали кольцевыми ножницами по спирали. Трогаю кожу, не чувствуя боли.
  Слева стоит маленькая койка с больным ребенком странного вида. Она зажата между нависающим подоконником и моей кроватью. К ребенку невозможно подойти. В женской палате он - единственный малыш. Мать - женщина с нервным лицом - пытается к нему подобраться. Я советую ей позаботиться о том, чтобы сына переве-ли в другое место. Он - мальчик, ему нужен отдельный уход. Здесь это сделать слож-но. Мной руководит не только забота. Элементарно хочется высыпаться ночью, ведь днем в этом бедламе не уснуть.
  В палату входят два молодых доктора в очках. Они соглашаются с моими заме-чаниями. Один тут же выходит, наверное, отправился докладывать начальству. Другой полез через кровать справа, чтобы вытащить ребенка. Мне странно, вероят-но, ему нужен не мальчик, а лежащая рядом девушка.
  Все ясно. Отворачиваюсь и жду, когда прекратится скрип пружин. Девушка пытается спрятать последствия докторского "пролезания". Она приподнимается в желтых трусах и поправляет одеяло на кровати. На ее лице - ни тени смущения.
  Выхожу из палаты и направляюсь к выходу. Вниз ведет старая шаткая лестни-ца с зелеными перилами. Она начинается на втором этаже веранды. Мне страшно по ней спускаться. Смотрю вниз и понимаю, что надо преодолеть страх. Только тогда я смогу сама подойти к заливу. Сзади появляется незнакомая темноволосая женщина. Делаю шаг и хватаюсь за перила. Лестница скрипит и шатается. Женщина меня толкает. Удивленно смотрю на нее, судорожно прижавшись к перилам. Она толкает меня все сильней и яростней.
  Напряженно сопим и, молча, боремся. Перестаю думать о том, что будет потом с женщиной, и правым плечом сталкиваю ее с лестницы.
  
  Послесоние
  
  Вид больницы говорит о многом.
  Пребывание в ней для меня не новость. Никак не могу заставить себя почувствовать здоровой. Болезнь из меня выходит только путем оперативного вмешательства. Болячка в животе символична.
  ЖИВОТ - символ жизни. Что-то с ним у меня не так. Или с символом, или с жиз-нью? Или и тем, и с другим.
  ШОВ - не стандартный, а круговой. Я могу понять, что болезнь из разряда постоян-ного круга моих проблем, но она уже удалена. Она уже выброшена физически, ведь мне не больно касаться шва. Необходимо сделать усилие и в это поверить. Если мое сознание принимает только нож, - я его уже получила.
  Надо научиться жить здоровой.
  Вид здания, его ветхость, скорее всего, говорят о домашних разговорах про покупку дома в деревне или дачи. "Желание" иметь проблемы на свою голову показывает истин-ный вид. Бессмысленное приобретение - все запущенное и шаткое. В моем сознании мы будем перестраивать дом старый. Вот и варианты: это связано не только с проблемой строительства и уборки (подготовка палаты), но и с чужими болезнями и борьбой с посто-ронними интересами (сталкивание женщины).
  Наблюдение за мужиком, вероятнее всего означает, что я знаю о множестве про-блем, связанных с другими, но ко мне они не относятся. Или относятся?
  Бедность - не моя. Я лишь сожалею о других, оказавшихся в трудном положении.
  Время показало, что впереди меня ждали-таки трудные годы.
  Оказавшаяся рядом девушка - это мои мысли по поводу прошедшей молодости. Как хорошо, что теперь не надо опасаться вынужденных действий от тех, кто временно имеет власть. Тем более, что болезнь все равно подтачивает и юность. Годы - моя защита. Не мое это будущее: молодой нахал, который, походя, пытается залезть и в постель, и под подол, занимаясь другим. У него даже нет цели, помочь кому-то стать здоровее или само-му получить удовольствие.
  Красивый ВИД за окном и вода могут быть гипотетической Италией или просто за-границей. Она мне нравится. Но, чтобы дойти или просто пойти, я должна избавиться от страха и преодолеть шаткую лестницу.
  ЛЕСТНИЦА - это или мои страхи, или сомнения, или дорога назад, которая в неко-тором смысле, может быть, дорогой вперед. Иными словами - мне надо идти к себе. Толь-ко так преодолеваются все препятствия.
  И тогда ЖЕНЩИНА, которая меня сталкивает, не опасна. Это - зримое отражение представлений о том, что меня путает и сбивает с истинного пути. Или символ плохих людей. То есть, в некотором смысле, мой путь вниз - такой упорный, соизмерим с лестни-цей, ведущий наверх по пути успеха, если сверяться с сонником.
  
  Мне все очевидней, что сон нельзя рассматривать, как сочетание вещей и картинок, которые я могу расшифровать, глядя в сонник. Мой сон, мое сознание предлагает собст-венную систему координат, которую я могу понять, только сопоставляя свои дневные ощущения и мысли с деталями в сновидениях.
  Надо научиться доверять своему сну больше, чем мудрости составителей сонников. Ведь они предлагают усредненные понятия чужих жизней. Сон можно расшифровать только в совокупности собственных проблем. Поэтому он важен целиком, а не по частям.
  Если я запоминаю сон сюжетом - надо рассматривать сюжет. Он мне говорит о зави-симости ситуаций от меня и других и предлагает размышление над проблемой, а, может, и выход из нее.
  Если я запоминаю только что-то отдельное - предмет, чувство, вид, то сну был важен акцент. Это как светофор - "внимание на дорогу". Значит, тут корень проблемы. Думай об этом.
  Организм - тот еще фрукт! Живет своей собственной жизнью, и каждый раз норовит проверить хозяина на прочность. Стараюсь, чтобы у тела не было иллюзий верховенства, и стремлюсь упреждать любые поползновения и охоту к экстриму. Внешней оболочке по-неволе приходится товариществовать с духом. А еще... как говорят на театре: "против кого дружить будем"? В смысле - надо находить с собой общий язык.
  
  В середине 80-х вместе с "продвинутой частью страны" я погрузилась в эзотерику. Надо было кооператив выкупать, дочка маленькая, врачи обращали на меня внимание ис-ключительно на операционном столе, а хотелось сохранить - хотя бы частично - то, что досталось при рождении. Чего только не перепробовала - пассы, медитации, пьявки, заго-воры, иголки, аффирмации, гомеопатию... Объявится где-то очередной оракул - я уже рядом в кружке учеников.
  Жила тогда на Арбате, и вся эта нечисть собиралась рядом с моим домом. Нас - страждущих - толпы. Друг на друге тренировались, литературой обменивались. Только однажды, когда под моей рукой мужик кило под сто в обморок брякнулся, до сознания дошло самое важное.
  До тех пор, пока я не узнаю две главные составляющие любого целителя (я же не потомственная ведунья): как они делают диагностику, и какой обряд творят во время ле-чения - мои потуги останутся на уровне циркового фокуса. Все эти пассы и т.д. совер-шенно бесполезная вещь - просто обманный трюк, который действует, но лишь на показа-тельных выступлениях. И до поры до времени представляют собой игрушку. Только сами игрища-то с двойным дном - неизвестно, какой потребуют расплаты?
  В том круге однажды мне очень печальный дядечка сказал: "Я давно забыл то, что ты тут только узнала". Эту мудрость я поняла спустя годы. Жаль, что тогда отмахнулась. Дура была молодая. Горячая и ведОмая. Ту бы активность, да на мирные цели... Годы и невзгоды научили бережнее относиться к постороннему опыту. Теперь чужие ошибки це-ню на вес злата червонного.
  С тех пор у меня к подобным человеческим сумасшествиям чисто академический интерес. Интересуют ими на расстоянии, а они меня не вовлекают в свои шабаши.
  Уверена, просто все (как и здоровье и пр.), что обещано улучшить с помощью какой-то хитрой методики да еще за короткое время, - наглая и хитрая ложь. Ведь в пучину падаем на протяжении всей жизни, а от всех недугов хотим одной таблеткой исцелиться. Впро-чем, допускаю исключения.
  Если есть точка опоры, отчего бы и не "перевернуть мир"?
  Только мне дорог мой.
  Правильно, когда на земле - все-таки ноги.
  
  
  
  СПЛЮ, ЗНАЧИТ, СУЩЕСТВУЮ,
  ИЛИ УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
  
  Есть три разновидности людей:
   - те, кто видит;
   - те, кто видит, когда им показывают;
   - и те, кто не видит.
  Леонардо да Винчи
  
  - 4-я - те, которые отводят глаза.
  Кто-то добавил
  
  Времена меняются, меняются и координаты самоидентификации. Теперь важнее уже не то, что "я мыслю, значит, существую", а другое, если сплю, значит, живу.
  Когда я поняла, что сон - не просто часть жизни, а демонстрация ее объема, то стала интересоваться не только литературой о снах, но и принялась расспрашивать знакомых об их сновидениях. Каково же было мое изумление, когда оказалось, что на сны они вообще внимания не обращают. Если что и помнят, то лишь детали, предметы, состояние. Расска-зы о моих снах вызывали всеобщее изменение в лице. Глаза слушателей увеличивались до размера хорошей сливы. Некоторые особенно "деликатные" рекомендовали - на всякий случай - обратиться к психиатру.
  Очень неприятно иногда осознавать себя вне общего потока. Есть вероятность того, что кому-нибудь обязательно захочется, не к вечеру будь помянуто, вспомнить о шизоф-рении. Со мной и так все понятно: сны видит такие, что и фильмов ей не надо. Хотя, ду-маю, некоторые полагают, что я - придуриваюсь, и никакие это не сны, а просто сюжеты меня мучают. Они отчасти правы - сюжеты мучают. Лежат по тумбочкам в шкафах и взывают к моей совести, "как пепел Клааса".
  
  Самой себе я совсем недавно только призналась в том, что частенько собственный сон больше интересен, чем иной фильм. Надоели пугалки, мочилки, погонялки, спасалки, слезилки. Я немного и сама причастна к этой индустрии, так что знаю, как "подводные камни" действительности меняют плюс на минус, а потом обратно, только бы угодить ка-ждому следующему барьеру в лице бесконечных "улучшителей". Как говорится, "кто му-зыку заказывает, тот и барышню танцует".
  Сон же хорош еще тем, что он никому не "подтанцовывает ", не угождает. У него от-сутствует редактор и цензор. В нем собрано в единый узел подлинное АВТОРСТВО. У сна сценарист, режиссер и исполнители не испытывают давления со стороны заказчика, продюсера и бюджета. Сну вообще без разницы цена "постановки". Он следует собствен-ным законам. И бюджет у него простой - память. В нем, как в жизни, история с чего-то начинается, а потом развивается до логического финала.
  Каким бы необычным или кошмарным не выглядел сюжет в ночи, он никогда не бывает арт-хаусным. Он не рвет законы истории на прихотливые желания художников "нового искусства". Никогда в нем не будет ситуации, при которой на вопрос - почему? - последует ответ: "А бабушка болела инфлюэнцей"? Этим грешит сегодняшнее искусство. Вместо "вдоль" сделать "поперек" по полной программе. Поставить все с ног на голову и переименовать "право" и "лево". Варганится очередная "загогулина", критика ее объявляет "новым взглядом на мир", а тех, кто не понимает или не принимает, - ретроградами.
  Но ведь очень неудобно ходить темечком - ногами как-то сподручнее.
  Сон в этом смысле всегда "дружит с головой". Он может задать кучу вопросов - один за другим, и ответов не даст, переложив их поиск на самого сновидящего. Сон, как слепок восприятия действительности, имеет дело именно с НАШЕЙ реальностью. Он де-лает действительность все равно фантастикой, даже, если в ней явлен совершенно узна-ваемый и естественный дневной мир. В нем все будет похоже на жизнь. Но ночная "пере-работка" нашего существования "в людях" обязательно получится искусством. Настоящим искусством.
  В этом смысле, СОН - НАСТОЯЩЕЕ ИСКУССТВО. И умение видеть его тоже тре-бует своего образования. Сон "приподнимает" над бытом любого, просто мы не всегда можем это зафиксировать. А как тут зафиксируешь, если день начинает сумасшедшим звонком. Резкий звук и... все.
  Сон улетел. Говорил что-то, обращал внимание, предупреждал, успокаивал, но бу-дильник свел усилия в ноль. Весь ночной труд, а это - труд, хотя мы его называем отды-хом, - насмарку. Сон, честно отстояв свою вахту, ничего не смог передать. Интересно, ес-ли все научаться принимать сигналы, посылаемые снами, изменится ли наше настоящее? Станет ли нам жить проще, здоровее и радостнее? Почему-то я в этом уверена.
  У каждого за день накапливается столько проблем, что к вечеру обычный работаю-щий человек чувствует себя выжатым лимоном. Но дома расслабиться тоже не получает-ся. Семья - такая же работа, только за нее не платят деньги, и в семье труднее сачковать.
  
  Совсем недавно я, частенько следующая русскому правилу "утро вечера мудренее", открыла для себя подлинный смыл этой пословицы. Если вдуматься, какая же мощная МЫСЛЬ и великий СОВЕТ заключены в ней. Любопытно, что это русское правило лежит в основе всеми признанного и любимого фильма "Унесенные ветром" по книге Маргарет Митчелл.
  Лично меня сон "успокаивает" от жизни.
  И дело все в том, что день ото дня отделяет ночь и... СОН. Человек, изнемогающий под бременем проблем, к вечеру чувствует себя сосудом, который вот-вот взорвется от последней капли. И тогда - все! Кранты толерантности, компромиссам, договоренностям. Если бы не спасительный сон - каждый вечер начиналась бы новая война во всех уголках нашей прекрасной планеты. Но приходит сон, и наутро человек... или готов дальше все терпеть, или просыпается с твердым желанием "найти точку опоры", или терпеливо реша-ется дождаться удобного момента, чтобы-таки "перевернуть землю".
  Сон не только укрощает самых буйных, но и умиротворяет самых несчастных. И по-тому с такой радостью я теперь повторяю: если я сплю, значит, я - существую.
  
  СОН
  
  Сон мгновенный, легкий, как пушинка, приснился, практически, в момент просы-пания.
  
  Я - мужчина. И в действии не участвую. Наблюдаю со стороны шахматный турнир для взрослых. Он проводится в большой, вероятно, бальной зале с изящ-ными колоннами. В соседнем помещении в карты режутся подростки. Прохажива-юсь между столами и анализирую позиции. Стараюсь не вмешиваться. Конечно, мне известно, что значат все эти Е2 и Е4, но никакого пиетета и восторга не испытываю. Глядя же на пубертатный азарт, позволяю себе некоторые вольности в комментариях: "А потом я разложил карты..." и т.д.
  
  Послесоние
  
  Надо уточнить существенные составляющие, оставшиеся вне сна.
  Папа был фанатичным шахматистом. Иногда мне казалось, что разлинованная чер-но-белая доска завораживала его больше, чем собственная жизнь. Карты он тоже уважал. Но играл, как шахматист или шулер, - серьезно, со звериным азартом и математическим расчетом. Для него это была не игра, а "полная гибель всерьез" в случае проигрыша. Под горячую руку победитель мог и пострадать от точного удара по голове всеми 64-мя кле-точками. Поэтому я старалась от шахмат держаться подальше и склонялась или к "ведьме", или к шашкам.
  Теперь карты не люблю - вынуждено пресытилась ими во время беременности. Они теперь для меня приемлемы только в виде пасьянса, чтобы избегать интеллектуальных напряжений. Так что, "а потом я разложил карты..." это точно про меня.
  Здесь сон пытался раскладывать пасьянс предполагаемого будущего, выдавая за игровые позиции варианты возможных событий. Но не впрямую. Он старался объяснить мне, что все - есть "игра", что в этой жизни "все мы - актеры". Прав был, как всегда, "Вильям наш Шекспир". С классиком не поспоришь.
  Кстати, что я - мужик было понятно. А вот какой? - осталось за кадром. Но жизнь показала, что мужик я хороший - верный и крепкий!
  
  СОН
  
  Просыпаюсь и выхожу из своей комнаты. В другой комнате стоит черное пианино. Я снаѓчала не обращаю на него внимания, а потом поѓнимаю, что оно не такое, как мое - высокое, изящное и без всякой полировки. Рядом с ним - мама и какой-то мужчиѓна. Мама говорит, что прочитала объявление, и вот - нам привезли инструмент на смотрины.
  Возмущаюсь. Во-первых, у нас нет денег на его покупку, а во-вторых, как могла мама без моего участия разрешить притащить такую махину в дом? И главное, она ничего не поѓнимает в инструментах. Устраиваю небольшой скандальчик, правда, без всякого энтузиазма. После этого осматриваю деку. С ней все в порядке. Само пиани-но, хоть и старинное, но внешне очень хорошо сохранилось, хотя клавиатура на полторы октавы меньше, чем положено. Интересуюсь ценой. Ах, 500 долларов!
  Цена словно бы приводит в действие спусковой механизм. Начинаю приди-раться: клавиши тоненькие, кость во многих местах сорвана, клавиатура короче. Нам такой инструмент не подходит, потому, что необходим концертный рояль.
  Мама оправдывается, что хотеѓла, как лучше. Я отвечаю, что у нас сегодня нет денег. И вообще, кто позволил самовольно принимать такие решения? Как теперь пианино отсюда увозить? Где искать машину? Продавец может сказать: "Подождите немного, пусть посѓтоит у вас", - и уйти. А нам потом придется самим оплачивать воз-врат. Или еще хуже, он может привести за собой рэкет. Что будет тогда - одному Богу известно! Это же - троянский конь!
  Честно, говоря, не помню, об этом я думала или произносила вслух, опасаясь, что продавец может именно так и поступить.
  
  Послесоние
  
  Весь день было стыдно. Под вечер попросила у мамы прощения. На ее удивленное: "За что", - смутилась: "За все". И, честное слово, как показало время, не соврала.
  
  Спустя несколько месяцев я использовала мотив этого сна в монопьесе "НЕВЕЧНАЯ ВЕСНА".
  
  СОН
  
  Торопливо вхожу в лифт. Мне срочно надо подняться на 4-й этаж, чтобы пока-зать дочке купленную по 50 рублей за килограмм клубнику. Ягоды огромные - с не-большую свеклу. На этаже попадаю в полукруглый коридор и лихорадочно ищу квартиру ? 2. Но такой квартиры нет. А мне нужно успеть до 21.00. Наверное, я ошиблась или этажом, или подъездом, или домом. Спешу к лифту. Клубники у меня уже нет.
  
  Послесоние
  
  4-й этаж долгое время для меня был показателем стабильности. Чаще всего в Москве я жила именно на 4-х этажах. Это - знак из прошлой жизни. Квартира ? 2. Понятный знак - этаж в дочкиной квартире. И номер тут не имеет значение, он просто констатация.
  Клубника - одна из любимых ягод. Да и на ближайшем рынке сегодня ее полно, только цена вдвое больше. Поэтому тороплюсь показать? Из-за цены, или из-за странного внешнего вида? Сама клубника мне не нужна. Она - повод.
  Во сне была цель, и я ее не достигла. Оттого и хочу уйти.
  Важны числа - 4, 2, 50, 21. Жаль, что я не в ладах с нумерологией. Но можно и по-пробовать. 21 - самая понятная цифра. Очко. Оптимальный вариант. Вероятность победы. Мечта для тех, кто жаждет выигрыша. Еще - наилучшее время для отхода ко сну. Иными словами - намек на здоровый образ жизни. Просто показатель, как предельный рубеж по-хода в гости. Единственное нечетное число.
  При этом - 21 и 50 - реальные цифры. Время и цена. А 4 и 2 - ложные. На 4-м этаже нет 2-й квартиры. Может, перепутала, и последовательность должна была быть другой: 2-й этаж и 4-ая квартира? Дочкина квартира, действительно, на 2-м этаже. Да и логически это ближе к правде, при условии, например, что 1-й этаж не заселен.
  Значит, я имею точное время и цену, но не знаю явочную квартиру. Есть еще один намек - полукруглый коридор, явно не дочкин. Получается, не туда я пришла? А время поджимает. Оно меня поджимает, или не меня? Да, с цифрами не ясно.
  Остается лифт. Лифт - это возможность подняться без усилий на следующий уро-вень. Так вот в чем дело? Я захотела без усилий проскочить 4 этажа. В этом случае - клубника, дочка, квартира и все остальное - лишь повод для подъема. Реальность - лифт, вернее - подъем. И не важно, на что похоже и сколько стоит? Важно - подняться.
  Вероятно, сон-то об искушении.
  Очко и все тут! Но... не выиграла.
  
  СОН
  
  Из темноты кто-то шепчет мне на ухо: "Черная Аврора! Не проспи".
  Я открываю глаза и вижу потрясающее зрелище - невероятное полярное сия-ние. Слышны какие-то звуки. И не звуки даже, а странная, я бы сказала - утробная мелодия. Мелькнула мысль - это ультразвук или внушение?
  Все внутри завибрировало. Картинка завораживает. Не могу от нее оторваться. Через некоторое время начинает казаться, что я смотрю не на небо, а в бездну. И она - вполне себе красива. Просто, во мне в этот момент совершенно отсутствует страх.
  Бездна - это не пустота. И в ней тоже что-то есть. Правда, желания узнать, что именно, не возникло. Хочется только смотреть на бесконечно прекрасный постоянно меняющийся узор, заполнивший все небо.
  Внезапно понимаю, что нахожусь в автобусе, и вокруг все обсуждают - реаль-ность открытия вовремя Большого театра после реконструкции. "Ничего себе пель-мешек"! А мне-то что за дело? Тем более, что на небе - Черная Аврора!
  Автобус подъезжает к городу Киров. И за окном оказывается летний день. Я в недоумении: где чудо ночного светопреставления?
  Странная обида заполняет все мое существо. Нет больше ни цветных всполо-хов, ни Черной Авроры, ни небесной музыки, ни зимы. За окном - банальное знойное лето. И город, в который я так часто с радостью приезжала в былые годы.
  
  Послесоние
  
  Надо будет обязательно посмотреть, что такое "Черная Автора" и с чем ее едят? Смущает физическое ощущение глобального природного явления, которое существует не по отдельности, а целым комплексом зрительных, слуховых, чувственных и духовных ощущений. Ничего подобного я еще не испытывала во сне. И вообще, есть ли такое поня-тие, как Черная Аврора?
  С Большим театром - большая засада. Я в нем была такие считанные разы, что инте-реса своего, тем более, во сне - вообще не понимаю. И, что самое важное - и понимать не хочу. Хотя допускаю, что театр - переходный мост, между совершенно грандиозной Чер-ной Авророй и счастьем, оставшимся в моей прошлой театральной жизни, связанной, в том числе, и с Кировом. Спектакли, виденные там, были моим Большим, в смысле - на-стоящим - театром.
  И еще сам Киров. Сколько прекрасных, творческих и возвышенных воспоминаний у меня связано с этим городом. Я его очень люблю. Там живут близкие мне по духу и пониманию искусства люди. Там я была, действительно, по-настоящему счастлива, потому что за несколько лет смогла увидеть огромное количество замечательных спектаклей, некоторые из которых вполне могу назвать гениальными.
  Жаль, это - прошлое.
  Но оно мое.
  И оно - было.
  А лето зимой - по всем приметам - тоже неплохо, даже, со вставной зимой.
  
  СОН
  
  Мне надо поменять рубли на $3000. В большом торговом центре нахожу обмен-ник. Вернувшись домой, обнаруживаю "куклу" - разного достоинства разноцветные фантики на миллиметровке и еще какие-то квитанции. Домашние успокаивают: "Это ведь только деньги, береги здоровье". Но я все-таки решаюсь возвратиться и попытаться вернуть свои кровные.
  К торговому центру ведет длинный коридор. Я пытаюсь вспомнить нужную дверь. Передо мной павильон "СТОК". Здесь меня облапошили или не здесь? Под-хожу к девушке-менеджеру и показываю "куклу". Внутренне я почти уверена, что она меня пошлет, или объявит, что "обратилась не по адресу". Но девушка подзыва-ет высокого мужчину, похожего на профессора. К моей проблеме они относятся со-чувственно, обещают разобраться и помочь.
  Просят предъявить доказательства. Подаю документы. Их они внимательно изучают. На некоторых бумажках заметны потертости, замазанные места. На одной - вырезан портрет. Мгновенно вспомнила, что я его использовала, наклеив на удо-стоверение, когда-то в другой жизни. Девушка и мужчина забрали все, что я предос-тавила, и ушли.
  Оглядываюсь. Вокруг все суетятся: что-то гладят, отпаривают одежду на мане-кенах. Сначала я с интересом наблюдаю за процессом работы, но постепенно начи-наю волноваться. Забрали не только, что называется, "вещдоки", но и мои личные документы. Теперь никто не мешает меня просто выставить вон.
  Но они возвращаются и предлагают подписать бумаги. Я изумленно смотрю на что-то вроде договора и пытаюсь понять, а деньги-то вернут? Мне советуют стать подписчиком и посетить семинар. В глубине павильона находится дверь, ведущая в большой зал, заполненный людьми. Она приоткрыта. Холодный пот покатился по спине.
  Ясно, что меня заманивают в плохую историю. И она явно имеет отношение к НЛП. Скорее всего, придется даже что-то купить, чтобы вернуть хотя бы часть де-нег. Или лучше заранее настроиться на борьбу? Но стоит ли овчинка выделки? До-говор, который лежит передо мной, выглядит странно. Нигде не указано, что деньги мне вернут, вообще, все это больше похоже на информационный листок.
  $3000 и туманность. Я в растерянности - как мне надлежит поступить? Огля-дываюсь. Все разошлись. В огромном ангаре никого нет. Стать членом команды и марионеткой за хорошую одежду? Предпочесть приличный постоянный доход и, мо-жет быть, возврат $3000 или быстро слинять за горизонт и сохранить душу. Похоже, я проговариваю свои доводы шепотом. Хорошо, что меня никто не слышит.
  Передо мной 2 двери: вход в зал и выход из павильона. Физически ощущаю, как шевелятся волосы на голове в поисках ответа на вопрос - войти или нет?
  
  Послесоние
  
  Ох уж этот многоуровневый маркетинг, как вселенская вавилонская башня обмана.
  Сон похож на ЗНАК. Именно так - знак с большой буквы.
  Во сне я так и не решила этой загадки. Голова немного кружится, потому что под-скочила по будильнику. До завтрака должна успеть сходить за молоком. На территории подмосковного санатория мне повезло встретить бабульку с козами, и теперь я по утрам пью парное молоко. По дороге все время размышляю о том, как надо было поступить? О чем меня хотел предупредить сон?
  Теплое молоко сразу успокоило. Сижу на лавочке и думаю уже не о сне, а о том, что молоко должно запустить процесс выздоровления. Ведь однажды так уже было в моей жизни. Внезапно, как ответ на вопрос, замечаю в небе птичий клин, потом еще один. Первый - на Внуково, второй - обратно. Наверное, тренируются перед дальней дорогой. Дела! Словно первого клина было мало для подтверждения мыслей о выздоровления. Самое поразительное - мгновенность самого ответа.
  К санаторию возвращающий лесной дорогой. С одной стороны - деревья, с другой - ограда. Впереди - черная кошка. Я остановилась и поплевала через плечо, но сомнения все равно одолевают, может, вернуться иным путем? В решетке есть лаз. Возвращаюсь, внимательно разглядывая решетку. Но дыры не нахожу, хотя отлично помню, что она где-то рядом. Вдали показалась большая черная машина. Кошка убегает. Машина несется на-встречу. Все! Путь свободен! Я могу совершенно спокойно возвращаться прямой дорогой.
  Вот он - ЗНАК!
  История с долларами и искушением, связанным с погружением в секту, тоже - ЗНАК. Сегодня $3000 для меня большие деньги. Но, даже, если они и были моими, то лучше все-таки их потерять, чем вляпаться в то, из чего нет выхода. Как же красиво сразу нашлись ответы на загадки сна.
  На черные мысли и дела (искушение и кошка) всегда - ВСЕГДА - придет помощь и нейтрализует зло!
  Черному черное не опасно.
  А это, значит, что я не должна ничего бояться и могу смело идти в новую здоровую и радостную жизнь. Ну, с Богом!
  Последующие события подтвердили правоту выводов. Нельзя сказать, что меня сильно искушали. Но я находилась внутри небольшого сообщества, в котором на моих глазах высокие цели стали расходиться с применяемыми средствами. И, если раньше, я насильно себя уговаривала, что подобное - просто совпадение, то, спустя пару месяцев после этого сна, вынуждена была признать - надо уходить. Уходить, пока сохраняется возможность не вляпаться.
   "Сток" есть "Сток". Конечно, можно подлатать и отпарить, только придется при этом под чем-то "подписываться", а "лаза" назад уже не будет.
  Сон подытожил предыдущие события и ясно показал возможный результат. Главное, он не стал за меня ничего решать. Просто подвел к верному выбору. Спасибо!
  
  На закате "построения коммунизма в одной конкретной стране" я много работала в разных семинарах. Они были специфические - театральные, хотя любой семинар - специ-фический. Главное было в том, что мне повезло. Это были фантастически интересные профессиональные мероприятия с удивительной творческой аудиторией режиссеров лю-бительских театров.
  Тогда мы даже не представляли, что подобные занятия когда-нибудь обернутся для страны колоссальной бедой в виде экономико-религиозно-психологических заморочек и западных, и восточных "мудрецов": курсы, семинары, закрытые клубы, элитарные конфе-ренции, экстремальные практикумы... На нас отрабатывались и поныне отрабатываются всевозможные способы "совращения" путем "погружения", "преодоления", "раскрепоще-ния"...
  Свои "кущи" у них давно распаханы и разложены по банковским ячейкам, а с приходом на одну шестую часть суши "настоящей демократии " настала и наша очередь. Просто, все эти западно-восточные заморочки сначала применялись в Москве. Разные "курсы повышения и лидерства" и новомодные религиозные секты. Потом весь этот морок вышел на широкий простор наших необъятных степей. И, благодаря вялому противодействию властей, степи хорошо "обнимаются" и теперь.
  Это давно стало системой по уничтожению страны путем одурманивания населения. Наряду с курением, алкоголизмом, проституцией, наркоманией и пропагандой свободы в любви - "хай живет кто с кем схочет" - "духовные" поиски страждущих неуклонно содействуют "убыванию" местного населения на радость "мировой закулисе".
  В начале 90-х годов прошлого века я только успевала отбиваться от желающих "уве-личить мой доход" путем "улучшения здоровья и облегчения кошелька". Бывшая началь-ница пыталась затащить в историю со швейцарским страхованием. Друг обиделся на то, что отказалась покупать у него гербалайф. А в женской консультации моей 20-летней на тот момент дочке доктор выписала дорогущие препараты для предотвращения последст-вий менопаузы!!! И попыталась настоять на их приобретении, вопреки здравому смыслу и врачебной совести.
  Специально, во избежание недомолвок я составила для "коробейников" простой список вопросов. Их немного. Но, начиная со второго, всем посягающим на мой карман, приходится крепко подумать, что выбрать:
  1. Нарваться на разжигание во мне гнева до степени обращения в карательные орга-ны за несанкционированное использования суверенного номера телефона без документи-рованного разрешения.
  2. Не связываться со мной по части "распространения новых демократических прин-ципов и цивилизациации моего папуасского сознания".
  Для сторонних доброхотов это возможность отойти "на заранее подготовленные по-зиции" или оставление поля боя без кровопролитного сражения с неравным противником. Для знакомых - сохранение status quo и продолжение нормальных отношений. Что означает: продолжаем дружить без вмешательства системы западной маркетологии в наш маленький дружный коллектив. В противном случае коллектив вынужден объявить себя банкротом. Тогда он распадается на части, и они - части - уже, независимо друг от друга, следуют каждая к своему горизонту счастья.
  Впрочем, потом почти все вернулись. Их разбитые корыта чинили вместе - люди в основном были хорошие, только доверчивые очень. Одному, правда, повезло. Но этот пернатый всегда, даже в институте ходил отдельным гусем. Не знаю, сытно ли сейчас в Гибралтаре? Только добрым словом его никто не помянет, даже те, кто с его помощью выглядел гоголем.
  
  
  
  СОТВОРЕНИЕ КАК ЛЮБОВЬ И ВЕРА
  
  ...Я имею великое несчастье,
  потому что я [дорожу] самим собой.
  Когда я не буду дорожить самим собой,
  тогда у меня не будет и несчастья.
  Лао Дзы
  
  Если сон, как принято считать, "случайная комбинация неслучайных впечатлений", то творчество точно - неслучайный итог случайных впечатлений.
  Ночь - свидетель.
  Я пытаюсь всякий раз избавиться от ненависти. От всепоглощающей ненависти. Всегдашнего раздражения. От смешного и нелепого ожидания обязательного счастья. Глупо ждать чего-то. Но... жду.
  Бог мой, сколько прекрасных часов провела я наедине с чистым листом бумаги и пустым монитором. Сколько горьких и очищающих слез пролила, оплакивая свою нелег-кую и запутанную жизнь, но... никогда, ни от одного мига, ни от одного вспоминания, ни от одной слезы не откажусь. Своя жизнь цены не имеет, даже в собственном измерении.
  У меня было не так много радости, чтобы из-за нелепостей мира или чужих странно-стей огорчаться вплоть до трагедии. Привычно улыбаюсь, чтобы не плакать. Все пессимисты - очень веселые люди. Я даже могу заразительно смеяться. Не валдайским колокольчиком, но иногда получается довольно чисто и звонко.
  
   Все хотят зарабатывать достаточно для того, чтобы не отказывать себе в покупке качественных вещей, удовольствий, путешествиях, хорошем отдыхе, образовании для де-тей. Все хотят быть счастливыми и здоровыми и того же желают для близких и друзей. Но есть люди, которые осознают в себе однажды некую особую прелесть неслучайности, непохожести на обычный жизненный цикл: дерево-древесина-уголь-удобрение и снова дерево-древесина... И тогда такие люди желают всего в обмен на свою исключительность.
  Но есть другие - редкие. Иногда им не нужно ничего, кроме возможности творить, отдавая свой дар другим. Я люблю этих людей. Их немного. Для них творчество - это все, что составляет человеческую жизнь. Такие люди есть и в бытовой, и в профессиональной жизни: в воспитании, политике, медицине, образовании, науке, производстве, а не только в искусстве и культуре. Для творческого человека любое дело - СОТВОРЕНИЕ.
  Я люблю книги, которые не заканчиваются, когда переворачиваешь последнюю страницу. Так же и с людьми. Человек интересен непредсказуемостью. Послевкусием, как в хорошем вине.
  
  Искусством, как правило, занимаются люди, которые несколько отстранены от мира и погружены в себя. И тогда им нужны другие, те, которым лучше удается заниматься ОРГАНИЗАЦИЕЙ пространства для "погруженных в себя". Эти люди, могут даже паразитировать, воровать, лгать, но "внутренний" человек все равно в них нуждается. Хотя бывают редкие и счастливые исключения, когда в одной личности могут совмещаться и художник, и организатор. В этом смысле, мне совсем не повезло. Хотя и оправдывает одно, но важное условие, - одну из этих функций я стараюсь выполнять хорошо - на переделе возможностей - писать любой текст, как "лебединую песню" .
  
  Если что-то - помимо быта - придумывается, то стоит к этому отнестись всерьез. Творчество - редкий дар, и смысла им разбрасываться я не вижу. Это прекрасный шанс для собственной реабилитации, но только в том случае, если созидание - СОЗНАТЕЛЬНО.
  Боль, память, надежды, обиды... Все должно переплавиться в душе, чтобы в сюжете были слышны лишь ОТГОЛОСКИ личной беды. Жаль, что это не холодные рассуждения, а анализ мучительного собственного профессионального и жизненного опыта. Только то-гда это - ПРОЗА, ПОЭЗИЯ, ЖИВОПИСЬ, МУЗЫКА и пр., а не женское или мужское ис-кусство...
  Когда в каком-то болезненном угаре начинаешь бередить собственные раны - это уже не по ранжиру искусства - к медикам надо идти, хотя им самим давно помощь требу-ется. Постоянно приходится учиться направлять энергию на душу - тогда все срастается. Проверено собственной судьбой. Сама проползла на коленях по этой тропинке и точно знаю, если вовремя не включить механизм самосохранения - ничто и никто не поможет. И здесь дело в тонкой грани между умом, болезнью и безумием. Удержишься - может получиться замечательное произведение. Не сможешь - ничего, кроме стыда или безделицы не выйдет. А еще очень важно отстранение.
  Я стараюсь избегать прямого воссоздания чувств и событий, даже в тех случаях, ко-гда речь идет обо мне самой. Куда важнее - художественное отображение внутренней ра-боты души. Но это - исключительно личный метод. Просто меня всегда пугает однотон-ность. Сознание не выдерживает длительного созерцания одной краски. Мне обязательно необходим воздух или резкий переход, или описание чего-то странного, нелепого или еще чего-то, что уводит немного в сторону. Люблю юмор, хотя предпочитаю самоиронию. Чтобы потом, вернувшись в новом качестве, поднять градус оставленного текста. Это и дает передышку читателю, и позволяет мне, как автору, не раз вернуться к важному описанию.
  Мы ведь меняемся, и воспоминания наши тоже меняются.
  Жизнь учит сглаживать углы, не рубить с максимальной высоты зачатки способно-стей. Я никогда не была высокомерной: провинциальное происхождение эту болезнь пре-секает на корню. Хотя бывают и рецидивы, особенно на международных авиалиниях и модных салонах для "элиты". Мне и тогда, и теперь, глядя на то, что часто мимикрирует под искусство, совершенно непонятно, зачем заниматься делом, которое обращено к лю-дям, если нечего сказать? Просто желание славы непостижимо.
  Способного, а еще талантливого - тем более! - человека всегда хочется поддержать. Чинуш презираю - любых. Я много лет занималась критикой. Со временем поняла, каким разрушительным делом является критика. Любая. Бомба ведь заключена даже в самом оп-ределение. Не помощь - критика. За то - должно быть возмездие. Надеюсь, я многое уже искупила.
  Мечта теперь простая, - чтобы это послушание закончилось... Я человек не грязный, в том могу расписаться. Просто так получилось, что за любую ошибку мне пришлось рас-платиться кровью. Вольных оплошностей не делала. А от невольных никто не застрахо-ван. Когда первые дорогие и готовые строчки давала почитать родным, друзьям и колле-гам, была готова ко многому: критике, анализу, даже усмешкам, но то, что получила - сбило с ног.
  НИЧЕГО. Никакой реакции. Или "теперь понятно (по отголоскам сюжетных ходов), как из случайностей получается текст". Или "правильно, по законам жанра". Или "что это вы нам прислали, мы - серьезный журнал".
  Это был самый невозможный эксперимент в моей жизни. Многие друзья после него выбыли даже из числа знакомых. Всем оказалось неприятно: был один человек, а глядь, он уже - извернулся, не спрося дозволения, и другим обернулся. Я помучилась-помучилась да и думать перестала об их претензиях ко мне. Короче, живу теперь по Кип-лингу: "Так долго слышал: человек-человек, что теперь и сам в это верю".
  Жестокая вещь - чужое творчество. Как оказалось. Некоторые что-то пытались дока-зать, в смысле: "Перестань ты этой дурью заниматься", или уходили по-английски, не прощаясь.
  
  Мне так жаль тех, кто поддается на просьбы/требования редакторов: "Допишите, на-пример, историю персонажей. Вроде как читателю это интересно". А я знаю, что читателю наплевать на все. Это просто у редактора - зуд. Ему ведь все равно, что в тексте черкать, это его работа. Хотя о настоящем редакторе мечтает любой пишущий, но мне такой не встретился. Такой, который, как и я, чувствует каждую мою букву.
  Жизнь персонажа важна не конкретикой бытовой биографии, а дальностью полета мысли, за которой - пространство фантазии. А просто болтать языком - очень быстро ус-танешь от "отапливания космоса". В действительности и особенно в творчестве очень важно себе что-то главное позволить. Не бояться быть неправильно понятым, не опасаться сделать неприятное близким и знакомым, исключить пресловутый заказ "времени", оставив только свое ощущение в этом времени.
  Какое же бычье сердце должно быть у женщины, если она занимается творчеством, чтобы выдержать и пережить все обиды, невоплощения и предательства? Мужчины не всегда выдерживаются - спиваются.
  
  Зависеть можно только от себя! Сошлось, как ответ в простой задачке. Это стоило назвать обретением первой свободы. Свободы позы и передвижения в про-странстве. Потом начнется крутая отвесная дорога на ледяную вершину. Трудная дорога. Не всем по силам. Многие срываются, редко, кто продолжает путь, доходят - единицы. "Веруйте и обрящете!"
  
  Надоела агрессия гуманитариев. От нее вкус интеллектуальной отрыжки. Их флаг - нарочитость с непонятной вызывающей символикой, как на открытке. Каждый раз, когда с подобным сталкиваюсь, пресекаю внутреннее желание начать дискуссию. И одергиваю себя. Мне уже было 20 лет. К чему служить трамплином для новых эстетов?
  Кроме того, я знаю, какими бывают неблагодарные люди. И тот, кого ты накормил, бесхитростно и щедро распахнув холодильник, процедит сквозь зубы, что есть граждане, которые жируют в тяжелые времена. Аккуратнее надо быть с благотворительностью. Го-лодные завистливы и злобны.
  Жизнь - система запретов. Это бесконечное "нельзя" и исключительное "можно".
  В искусстве то же самое. Щедрость ценима только в отношении "отошедших". Жи-вым не прощается ничего - особенное хорошее. Хотя, как радуют исключения!
  
  Долгое время я была вовлечена профессией в славный "террариум творческих еди-номышленников". В нем, особенно в отдельных клетках, было очень даже комфортно. Правда, до поры. Может, и потом было бы уютно, да страна закончилась, и все тараканы-гады рассыпались по хаткам. Но те незабвенные дни - лучшее, что было в той моей жизни. Эта ностальгия часто - единственное, что держит на плаву. Ее хочется вернуть, потому что это здорово, КОГДА ЛЮДИ ТЕБЯ ПОНИМАЮТ.
  Я люблю театр магический. Не в смысле цирка или натужного шаманства, но вол-шебства веры в происходящее. Пусть зал расслабится, он ведь не ждет подвоха и надеется получить удовольствие. А дальше начинается великий обман. Публике обещают только то, что хочется театру, и совсем не обязательно, что это то, чего ждет зритель. Ведь он живет рядом с нами, так неужели же с театром легче, чем с жизнью? - позволю себе пере-фразировать шекспировского Гамлета.
  
  Театр - замечательное место, которое особенно нежно любит вечерняя публика. Не-которые профессионалы еще иногда повторяют вслед за Эфросом, как клятву, что "репе-тиция - любовь моя". Не рассказывать же про дневные пытки? Да и кто поверит, что в здравом рассудке и трезвой памяти актеры - не самые безобразные человеческие особи - позволяют некоторым бесноватым режиссерам измывательства над собой.
  Но все эти профессиональные муки оправдываются в момент слияния подмостков и зала, если случается главное - человеческое прозрение. Когда актеры на сцене "прозрева-ют" свою судьбу, а зритель следит за этим процессом. И не просто с интересом, но сочув-ствуя, сопереживая, сострадая. Честно говоря, по-большому счету, это - единственное, что меня интересует в искусстве театра и в искусстве вообще.
  Мне кажется, что все должно быть предельно просто. Я очень боюсь специального придуманного театра и не люблю его. Слишком часто, я не говорю о счастливых и, безус-ловно, удачных постановках, форму придумывают пустые внутри художники с логариф-мической линейкой, желанием всех поразить и сделать не так, как X, Y, Z... Убеждена, что изобретенная заранее форма подводит творца. Форма, атмосфера, стиль... рождаются в процессе. Иное дело - метод работы, манера репетиций, дух сотворчества.
  Наверное, неслучайно, в последнее время, когда зовут на спектакль, вынуждено со-глашаюсь. Я же - конформистка. И "нет" говорить для меня - насилию подобно. Но за три дня до объявленной даты, я начинаю, буквально, заболевать. И редко выздоравливаю ко дню похода в театр. И что с этим делать, не знаю?
  
  Ничего не изменилось на поле искусства. Наоборот, стало только беспросветнее. Впрочем, это не только банальная жажда денег или славы, а вполне объяснимый "эффект современности". Огромное количество народа, решило, что вкалывать должны другие - обычный совок. И что из того, что я - без образования и таланта. Впрочем, более угро-жающий вариант - пустой балбес при образовании и таланте. Вон один художник от слова "худо", оголялся, а потом под хвостом коровы организовал "камеру обскура". И я так могу. Искусство сегодня стало полем для деятельности предприимчивой бездарности, которой совершенно неохота зарабатывать честным трудом за станком или на пашне.
  
  Не скажу, что просто искусства вокруг меньше, чем неискусства. Если бы люди нау-чились, хотя бы просто идентифицировать эти две ипостаси.
  Так ведь нет, для запутывания простого и честного процесса призваны легионы ис-кусствоведов, критиков, продюсеров и прочих интеллектуальных гадов. Сначала один хитрец МАЛЮЕТ белый холст в черный цвет и называет это - ЧЕРНЫМ КВАДРАТОМ. Другой хитрец покупает его за грош и говорит, что внутри этой мазни заключена важней-шая философская загадка и одновременно нанимает третьего хитреца за 5 копеек. И уже тот убеждает окружающих, что дело не в загадке - слишком мелко. Вся мудрость цивили-зации смотрит, не мигая, в человечество своей черной вечностью.
  Куда там Леонардо с его 400-летней улыбкой Джоконды? Старовата девушка для вечности, да и патина ее разрушает. Еще век и другой, и от величия художественного опыта в живописи останется только черная пародия.
  И некому сказать, что король-то ГОЛЫЙ!!! А все потому, что обязательно рядом окажется высоколобый интеллектуал, который печально пригвоздит: "В наше время стыд-но и некультурно расписываться в непонимании абстрактного искусства". А мне не стыд-но. Не хочу вступать в дискуссию на тему: что не всякая абстракция - искусство, и не вся-кое искусство - абстракция. Одна такая еще со времен царя Гороха не разрешилась. До сих пор человек не определил, что было раньше - яйцо или курица? По мне - так были бы просто свежими.
  Всю боль по этому поводу выражает мой скульптор из "НЕВЕЧНОЙ ВЕСНЫ":
  
   "Таким, как я, остались припевки - шемякины-церетели, кандинские-шагалы, матиссы-малевичи... кубисты-абстракционисты. Мазилы-кол-л-лористы! Это мы для вас ребер не пожалеем, песню про авангард с любым "-прессионизмом" споем. А про себя точно знаем - не поцеловал.
  Не поцеловал... Вот и изобретаем - точки-тире с красными пятнами и черными квадратами. Единожды един - задумался! Чтоб ваша жизнь, значит, была яркой и загадочной, чтобы вам было, на что тратить серое вещество - в думах про современ-ное искусство, чтоб оно...
  Так и живем. Всех скопом обманываем, прикидываемся. Времена золотые на-ступили. Это Леонардо один был, да с ним немного подмастерьев. Так ведь и поку-пателей - не густо. Только талант и выживал. А теперь - полное благоденствие - вся-кий норовит в кухне натюрморт прилепить. По мне так все современное искусство - близость коллажа муляжу. Поди докажи, что дрянь!
  Погромче да понапористее заорешь: "Это индивидуальное видение мира"! По-ди, поспорь с этим. А уж вИдение - или видЕние с привидением - кому как повезет. Отчего не зарабатывать в этой мутной водице брату малевальнику? Обыкновенный хлеб - не лучше и не хуже любого другого.
  А настоящему таланту... А ему никогда и негде нет места. Разве что повезет. Бал правит посредственность! Это особая примета века - толпы разнообразных по-средственностей с такими же ценителями. Подлинный художник редок и неудачлив. Во имя чего душу свою рвет? Кому нужен? Для кого работает? Попробуй, ответь. Правильно. А главное - честно!
  Для себя? Тогда нечего лицемерить. Сиди в бочке и не рыпайся, не требуй при-знания и права на особое мнение о мире.
  Для Бога? Ему-то это на что? Не стоит обольщаться. Он и так все знает. Ему наши достижения...
  Для людей? Каких? С какими мечтами, потребностями, тараканами"?
  
  Как говорится, с радостью подписываюсь.
  И это - проблема. Хотя, не первая и - уверена - не последняя. В общем, если бы не боль. Мне сложно отказывать, особенно в тех случаях, когда что-то предлагают или зовут в какой-то проект. На подобные предложения я реагирую горячо, что называется, задрав юбку, несусь за морковкой перед носом осла. Очень хочется быть нужной. Правда, в по-следнее время, стараюсь деньгами интересоваться не в самый последний момент, мучи-тельно преодолевая стыд. Это как-то сразу все расставляет по местам, особенно мою прыть.
  
  СОН
  
  Ночью в гостинице маленького городка Автор-неудачник с трудом заставляет себя работать. Но ничего не получается. Для интриги ему нужно чтобы герой совер-шил какой-то странный и важный поступок. Но ничего выдающегося на ум не идет. Более того, герой, кажется, вообще ничего не собирается делать. Чтобы не придумы-вал Автор для героя, тот самым неожиданным образом оказывается или на берегу океана где-то на необитаемом острове, или в постели с красоткой.
  Автор готов был поклясться, что персонаж просто измывается над ним. Мер-зость заключалась в том, что так продолжается уже давно. Сначала Автор думал, что ему мешает привычная обстановка. Именно этим и объяснялось его нахождение в дрянной провинциальной гостинице. Здесь уж точно ничего не отвлекало от рабо-ты, кроме однообразной примитивной еды. Но, теперь он уже не был так уверен в правильности "перемены мест".
  Герой, как последний гад, совершенно не желал подчиняться Автору и вел себя так, словно не Автор его придумал, а он сам себе хозяин - что хочет, то и делает. Ав-тор уже пожалел, что несколько лет назад бросил пить. Ситуация складывалась са-мым трагическим образом, хоть...
  Нет, об этом не может быть и речи! Он сильный, волевой мужчина, а не какая-то безвольная тряпка, чтобы сводить счеты с жизнью. Герой еще пожалеет, что ведет себя по-свински. В конце концов, Автор - он и в Африке Автор, и он не позволит какому-то выдуманному действующему лицу диктовать свои условия. Он даже не обратил внимания, что давно говорит вслух сам с собой. Автор нервно закурил и вышел на балкон. На воздухе он немного успокоился и отвлекся от своей отчаянной борьбы за письменным столом.
  - Подумаешь, герой. Захочу, и пшик один останется от этого героя. Сочиню дру-гого. Отлично! А какого?
  Он не успел еще подумать, каким хотел бы видеть своего нового героя, как ус-лышал голос. Странно знакомый голос. Он точно его где-то слышал. И этот голос для него что-то значил. Когда-то давно... или совсем недавно... Автор даже не вслу-шивался в то, что произносит этот голос... В соседнем номере? Какие узнаваемые интонации. Кто же это? Автор напрягся, чтобы вспомнить, кому принадлежит го-лос? Прямо по Чехову - "лошадиная фамилия - Овсов".
  Но тут ему стало не до шуток. Понятно, что у носителя голоса случилось что-то тяжелое, непоправимое, и ему нужна помощь. "Ну, не лезть же на чужой балкон только потому, что тебе что-то показалось", - одернул сам себя Автор.
  И в этот момент послышались еще два голоса. Они были удивительно похожи, словно принадлежали одному человеку. Смыл спора, по-прежнему, остается вне соз-нания Автора. Он сосредотачивается на другом. Почему новые голоса так похожи друг на друга? Поразительно, но возникло чувство, голоса не только похожи. И это не случайно. Именно в этой их похожести и заключен источник опасности. Голоса не просто спорят, а как бы это кто-то - один - ведет спор сам с собой, но вслух.
  Автор даже встряхнул головой. Да и какое ему дело до всех этих странностей в соседнем номере? Чтобы больше не думать об этой загадке, он решил пройтись по ночному городишку или просто посидеть на лавочке в сквере перед гостиницей. В конце концов, лучше он о своем новом герое подумает.
  В поздний час он оказался не одинок. Еще три человека расположились на лу-жайке перед отелем. Правда, было что-то странное в том, как они сидели - друг про-тив друга, и в их позах - напряженных и неестественных. Но Автор решил больше не замечать ничего чужого и с удовольствием достал пачку сигарет. Но зажигалка так и осталась лежать в кармане.
  Он услышал голос. Тот самый, который мучительно пытался определить, стоя на балконе. Голос обрел тело. Он принадлежал горбоносому всклокоченному Стари-ку. Рассмотреть его не получается. Надо подойти ближе, но Автор не решается, тем более, что Старик поет. Да, среди ночи он поет арию на итальянском языке. Опера Автору не известна, хотя смутно что-то в мотиве кажется знакомыми.
  Два других человека, глядя на Старика, ухмыляются. Автор мысленно хвалит себя. Он верно угадал их природу. Они, действительно, братья-близнецы. И потому не удивительно, что голоса так похожи. Но это не все странности. Внезапно, Автор понимает, что Старик - его любимый Писатель, который недавно... умер.
  В этот момент Писатель повернулся к Автору, словно угадал его мысль. В этом жесте совершенно непонятным образом Автор находит подтверждение своим про-блемам. Писатель грустно - одними глазами - успокаивает его. "Нет", - как бы гово-рит взгляд умудренного опытом прожитой жизни человека, - "ты не полная бездар-ность, как часто думаешь о себе. Занимаешься своим делом. Впереди тебя ждет дол-гий путь профессионализации и мастерства. И надо его пройти честно и смело. Хва-тит ждать от других подтверждения своих достоинств и способностей. Ты, по-настоящему, талантлив, Просто, пока разминулся со своей удачей".
  Неужели это все можно передать только одним взглядом? Автор даже закрыл глаза руками. Нет, этого не может быть. Был только взгляд, и никакого внушения. Не могут глаза... говорить.
  Он отнял руки от лица, и снова встретился взглядом с Писателем. Тот грустно улыбнулся, мол, не волнуйся, парень, и я через такое страшное время прошел и, как видишь, не только выжил, но и благополучно умер. Но это не все. Есть еще что-то важное, может быть даже самое важное, что Писатель должен передать Автору. Как же Автор ошибся. Ведь теперь совершенно понятно, что Писатель не сам поет, а под-певает какой-то музыке. Она звучит неизвестно откуда, но и это не самое интересное.
  Любопытно то, что происходит с братьями-близнецами. Взгляд Писателя не ос-тавляет Автору возможности для разночтений. На поляне - он один. Близнецов ви-дит только Автор. Кроме этого, он еще и наблюдает невероятную трансформацию того, как двое постепенно становятся сначала одним человеком, а потом и вообще словно бы растворяются в... Писателе?! Разве такое возможно?
  Возможно, - прочитал он в глазах Писателя. И только теперь до него дошло, что его кумир не просто подпевал какой-то оперной арии. Это был совершенно опреде-ленный музыкальный отрывок, в котором заключен ответ на простой вопрос, - как он умер?
  Но Автору уже не нужно ничего объяснять. Только что на его глазах любимый Писатель показал, как был... убит собственным... персонажем.
   Писатель больше не подпевает, да и музыка, сыграв свою роль, куда-то уходит, становясь все тише и тише. Писатель уже не улыбается. Его взгляд - это взгляд че-ловека, который выполнил что-то важное, последнее...
  Автор понял, что у него были те же проблемы. И умер он не от старости, болез-ней или несчастного случая. Его, действительно, убил собственный персонаж. Автор потрясен, он - не одинок.
  Но главное! Главное - мучительный его спор с героем - естественный процесс. Поединок не на жизнь: кто кого? И это - не выдумка. Это - великая трагическая правда искусства. Придуманные герои - имеют свои планы на жизнь, если они при-думаны по-настоящему. И тогда... Тогда, чтобы доказать право на существование, они могут клонировать сами себя. А, когда их много, волю создателя можно просто подавить, а его же самого...
  Автор во все глаза всматривается в место на лужайке, где только что был Пи-сатель. Но там никого нет. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как...
  А был ли здесь Писатель со своими персонажами или все это - морок? Автор зашелся в кашле от сигаретного дыма.
  На парапете балкона полно бычков. Он выкурил почти всю пачку...
  А лужайка? Да не было никакой лужайки. И в соседнем номере тишина. Там давно погашен свет.
  
  Послесоние
  
  Кажется, сон ищет для меня сюжет, не похожий ни на что.
  Посмертный детектив - история убийства писателя, раскрытая самим писателем! Что-то есть в этом колдовское... Совершенно потрясающая история. Как там было у Го-голя: "Я тебя породил, я тебя и убью". Нет, Николай Васильевич, не Вы их, они - Вас!
  Разговор персонажей - это попытка договориться с Писателем о собственном - пер-сонажном - существовании. Но Писатель - из-за непреклонности и непризнания за героем права самому определять путь собственной судьбы - собственноручно подписывает себе приговор. Порождение Писателем становится сильнее его самого. Персонаж - словно тень из сказки Андерсена - прикидывается человеком. И, совершенно естественно, принимает Писателя за своего врага. И защищается от врага, как может. Если враг не отступает, то на войне - а это война - побеждает сильнейший. Так персонаж вполне может погубить своего создателя.
  
  Когда начинается жизнь героя, меняется первоначальный замысел. Тут уж совер-шенно точно, настоящий герой сметает все заготовки и влегкую разрушает четкие автор-ские построения. Много раз замечала, что план, составленный и продуманный до мель-чайших подробностей идет к...
  У меня было несколько попыток писания по четкому плану. Первая - пьеса "СВАДЬБА БАБОЧЕК". Там всего два персонажа - Он и Она. Но что они вытворяли! Бу-квально приходилось ловить их на краю экрана монитора. Так они норовили выбраться из моих рамок. И все равно в финале поступили по-своему. А я оставила за ними это право - на собственную жизнь и собственную смерть.
  Помню, как в детстве, меня изумляли слова Пушкина о том, что его Татьяна "вне-запно выскочила замуж". Мне тогда казалось это не просто странным - невозможным. Ведь поэт сам ее придумал. Как она может без ведома автора просто взять и выскочить замуж?
  Теперь знаю наверняка - может. Герои вообще и не такое могут.
  Второй историей, в которой я попробовала использовать план, была пьеса "КОГДА ВЗОЙДЕТ ЛУНА". Было интересно пофантазировать, кто из "Чайки" смог бы продолжить историю пьесы? Той же ночью - жаль не записала тогда сон, а сразу села за компьютер - приснилась встреча Нины Заречной и Бориса Тригорина.
  Но это был не просто ответ на вопрос, "что будет, если...". Еще и учебная попытка стилизации другой эпохи, и акт признательности Антону Павловичу.
  Впрочем, для меня любой текст - ответ именно на этот вопрос: "Что будет, если..."
  
  Возвращаясь к сновидению про Автора и Писателя, хочется отметить одну сущест-венную идею. И она связана с цензурой. Не напрямую, но опосредовано. Скорее всего, это идея самоцензуры. И проблема Автора (и Писателя) заключалась в том, что они пытались следовать не только своим планам, через колено ломая героев, но и боялись своей внутренней свободы.
  Думаю, что глобально это сон не про то, что герой может убить автора, а про то, что живое невозможно вместить в мертвую схему. Живое - по-настоящему живое - в такой борьбе за свою жизнь может и не пощадить "дающую руку".
  
  Был у меня один странный опыт в пустой квартире, куда я отправлялась "на реаби-литацию". В одиночестве быстрее вставала на ноги после болезни. Ехала с желанием за-кончить большой роман. Через неделю поняла, что хочу написать пьесу о Клеопатре. Не о самой царице, а о женщине, которая пытается ответить на вопрос, кто такая Клеопатра? И возможно ли сегодня пари - смерть за любовь женщины? Начала писать "ИГРЫ КЛАОПАТРЫ", где и попробовала найти этот ответ. С этой идеей и села работать в 7 ча-сов вечера. А в 7 утра, глядя на монитор, поняла, что написала совершенно другую пьесу про другую женщину. В мелодраме "ТАМАРА", героиня вместо празднования круглой супружеской даты решается на развод.
  Поразительно, но только через полгода я и сама развелась.
  Такие уж они герои...
  
  Сон мне напомнил о жизни. Надо будет сделать из него сюжет. Вполне себе любо-пытная история должна получиться.
  
  СОН
  
  В каком-то доморощенном клубе я участвую в постановке "Евгения Онегина" Чайковского. Руководит репетицией дирижер-постановщик - энтузиаст неопреде-ленного возраста. Опера изменена. Сделано много купюр авторского текста и до-бавлены сцены, придуманные режиссером. Репетиция идет и под аккомпанемент пианиста, и под оркестр, хотя самого оркестра не видно. Закончился успешный прогон. Впереди - спектакль.
  Публика заполняет зал. На сцену монтировщики выносят декорации и рекви-зит. Нервозность за кулисами возрастает. Пугаюсь, что напрочь забыла свою партию. Говорю об этом дирижеру. Он успокаивает: это - обычный премьерный мандраж. Откроется занавес, и я все вспомню. Музыка поможет и подскажет.
  Ищу в записях свой выход. Повторяю несколько музыкальных фраз. Ухожу со сцены в полном разочаровании - в репетиционной тетрадке только моя партия. А мне сейчас нужна полная опера. Жаль, что не принесла из дома свой клавир. Большую толстую синюю книгу - подарок папы.
  Спектакль начинается. Успокоиться не получается. Паника возрастает. На-чинается вступление. Пою: "Вот полянка, с детства мне знакомая". На меня идет Ольга (я - Татьяна Ларина) и обиженно повторяет то же самое, а мне тихонько шепчет, что это ее ария, Я тихо гоѓлосом ухожу "на нет".
  Приближается мой сольный номер. Я его уже совсем не помню и стараюсь хотя бы следовать тональности оркестра. Начинаю по взмаху дирижерской палочки петь что-то о земле и памяти. Голос свой не узнаю. Сильное сопрано с явными меццо-выми оттенками. Мой монолог напоминает песню юродивого из "Бориса Году-нова". Вижу удивленные глаза и публики, и партнеров. Понимаю, что их удивляет не то, ЧТО я пою, а то, КАК пою.
  Закончился акт. Ужасно нервничаю. И страшно, и интересно узнать мнение людей. Но мне никто ничеѓго не говорит.
  Диѓрижер разбрасывает по сцене какие-то предмеѓты для эпизода "новый год" во 2 акте. Пытаюсь заглянуть в единственный клавир. Вижу руки Татьѓяны. Это не мои руки, а именно руки героини, перелистывающей странный тоненький клавир со следующими номерами: "танец", "сцена". Моих номеров нет.
  Бегу домой за собственным клавиром и возвращаюсь к началу 2 акта с боль-шой синей книгой.
  
  Послесоние
  
   "Онегин" - одна из самых любимых опер. Она для меня своеобразный символ этого вида искусства. Но я простой любитель. Не удивительно, что сон показал меня на полном перепутье. Опера - перекресток музыки, литературы (поэзии), театра, живописи и архи-тектуры. Это - вершина объединения творческих усилий. Мечта об идеале. Нет ни одного художника в широком смысле слова, который бы не грезил об идеале. Стремление дос-тичь идеала или стать им - естественное желание творца.
  Так, что же со мной? Я боюсь близости цели или ее недостижимости? Чужим голо-сом пою, чтобы поразить или, наоборот, быть понятной? А, может быть, от страха не могу найти свой?
  Любопытно, что следовать ансамблю у меня не получается, а сольного номера бо-юсь. Тем более, что его нет в клавире. Меня нет изначально, или я вычеркнута по ходу?
  Все ответы - дома. В собственной КНИГЕ. Она - дважды собственная, потому что подарена папой. Если я не ошибаюсь, то мне не нужны "чужие клавиры". Для них мой голос обязательно выдаст незнакомые интонации.
  
  СОН
  
  Веду обсуждение в любимой кировской режиссерской лаборатории. Во время жаркого спора замечательные Л. и П. начинают пикироваться - кто больше наброса-ет сюжетов на тему: "что будет, если... ". К игре подключается фантазия всей груп-пы. По периметру комнаты бродит довольный З.. Потом он подходит ко мне с боль-шим блокнотом и ручкой.
  - Пиши, Юрьевна, а то потом все уйдет в песок.
  - Мне-то это зачем?
  - Когда будет зачем, меня вспомнишь добрым словом.
  С З. я не привыкла препираться. Он для меня - не просто авторитет - родной человек. После смерти папы я невольно потянулось к нему - умному, мудрому и по-нимающему.
  
  Сюжетов набросали на этом занятии мы много.
  
  1. История про Геракла, который восстает против Олимпа, желая прожить нормальную жизнь.
  2. Попробовали определить, кто мог бы выжить после всех катаклизмов в че-ховской "Чайке". И решили, что это Нина Заречная и Борис Тригорин.
  3. Каким был бы сюжет про сегодняшнюю Клеопатру? И какой должна быть сегодня такая женщина?
  4. Почему Андерсен стал сказочником?
  5. Как поступит мать, если дочка отобьет у нее любимого?
  6. Насколько трудно придумать героев, которые начинают свою историю в од-ном веке, а заканчивают ее через 100 лет.
  7. Что такое русский характер, и размышления каких исторические персонажей на эту тему были бы интересны сегодня?
  8. Если пьянчужка попадет ночью в театр, что с ней произойдет к утру?
  9. Почему люди ищут любовь везде, но не замечают ее, когда она находится ря-дом.
  10. Если вернуться к истории с "Кармен", то, что сегодня можно было бы пред-ложить публике?
  11. Как живут и уходят кумиры, и что происходит с нами?
  12. Почему женщины любят не тех, кто делает им хорошо, а тех, кто делал им больно?
  13. Что будет с персонажем, если его в первой же сцене "поставить раком"?
  14. За что любят женщину - за силу, слабость или за то, что можно рассмотреть в лупу?
  
  Я едва успеваю записывать. А З. хитро улыбается. Потом он по очереди огла-шает темы, и мы все начинаем обсуждать возможные сюжеты.
  
  Послесоние
  
  Эти темы-сюжеты я набросала без расшифровок, едва проснувшись. Потом несколь-ко раз пыталась дополнить написанное, чтобы был не просто список, а наброски сюжетов, которые активно обсуждались во сне моими дорогими лаборантами. И все это "добро" потом собиралась показать моим друзьям-драматургам "новой волны", которых бесконечно любила, и про которых старалась активно рассказывать везде, где можно. Была уверена, что смогу их заинтересовать необычными темами. Кое-кому даже показывала, но у всех были свои планы.
  
  Для себя я не думала ничего из этого применять. И вообще - писательство у меня в планах даже не значилось.
  Спустя годы, обнаружила листочек с этим записанным сном из тезисов. Кое-что по-том "доснилось" в процессе работы над темой. И - о, силы великие! - на каждый из этих сюжетов сама написала произведения. Из чего-то получились пьесы, из чего-то - проза:
   "СОН ГЕРАКЛА". Пьеса, в которой герой восстает против Олимпа, желая прожить собственную жизнь.
   "МУЗЫКА В СУМЕРКАХ" звучит во время мистической встречи Рахманинова и Шаляпина в канун 2-й мировой войны.
   "СВАДЬБА БАБОЧЕК" - церемония для Нее, Его и бабочек по-Бредбери.
   "ГДЕ ТОТ БОЛЬШАК НА ПЕРЕКРЕСТКЕ", на котором пересеклись мать, дочь и мужчина. На сегодня это самая востребованная моя пьеса, правда, везде ее ставят под дру-гими названиями.
   "ИГРЫ КЛЕОПАТРЫ". Там, где Клеопатра - там всегда игры.
   "СПОЙ ХАБАНЕРУ, КАРМЕН". А ей все равно, в каком веке петь. Получилось либретто мюзикла на темы Мериме и Бизе.
   "СЛАДКИЙ СОН МОЙ" сопровождает возвращение любви через 100 лет. Парная пьеса на девушку и дедушку.
   "АХ, МОЙ МИЛЫЙ АНДЕРСЕН", для меня дал ответ на вопрос, почему великий датчатин променял жизнь на фантазии? Повесть и киносценарий о судьбоносном выборе сказочника.
   "ПАРНЫЙ ТАНЕЦ В ОДИНОЧКУ", потому что от себя убежать нельзя.
   "ИГРЫ ВЕЧНОСТИ" сопровождают всех, но только для великих судьба приготови-ла еще и миф. Либретто для пластического или кукольного театра.
   "КУРИНЫЙ БОГ" позволяет каждому заглянуть в будущее сквозь дырочку в камне. Повесть и киносценарий о выборе женщины.
   "КОГДА ВЗОЙДЕТ ЛУНА" для Нины Заречной и Бориса Тригорина.
   "УТЛАЯ ДУРА". Она и в Африке - дура, и в пьесе.
   "ТВОЯ ЖЕНА - МОЯ ЖЕНА", особенно, если с мужа можно потребовать проценты за пользование.
  
  Однажды, в молочной юности меня поразили некоторые высказывания великих. За дословность не ручаюсь, но смысл попробую передать:
  Шопен однажды обмолвился в письме: "Слава Богу, закончил мазурку, и эта любовь ушла из сердца".
  Толстой с недоумением и легкой иронией рассказывал, оправдываясь, что в финале "Войны и мира" Наташа сама НЕОЖИДАННО выскочила замуж.
  Я тогда по малолетству возмущалась, как это НЕОЖИДАННО? Ты же АВТОР! Ге-рои - просто придуманные персонажи!
  Конечно, потом подобная мистика отношений герой-автор несколько притупилась для меня, но... что называется, пока тебя не коснется... Самое невероятное в том, что пер-сонажи, действительно, начинают жить собственной жизнью, под этим, уверена, может подписаться любой писатель.
  
  Возвращаясь к теме, должна сказать - сюжеты пригодились мне самой. Теперь с полным правом могу утверждать, что случайности случаются только при ловле блох. Это я проверила на себе.
  Самым дорогим стал сюжет про Андерсена.
  Началось с того, что приснился сон.
  
  СОН
  
  В темноте ночи раздавался странный мерный стук. Где-то впереди забрезжил рассвет. Первые лучи солнца осветили булыжную дорогу, которая петляла между померанцевыми рощами. Покачиваясь с боку на бок, двигался грязный почтовый дилижанс. Возница сонно щурился под лучами утреннего солнца и нехотя взнузды-вал четверку лошадей. Сзади кареты тяжелые кожаные ремни перевивали старин-ные сундуки и саквояжи. Я никак не могла рассмотреть пассажиров - мешали сол-нечные зайчики, прыгающие на толстых стеклах дверей.
  Вспомнила свой долгий детский сон про кота в сапогах, который куда-то долго спешил по "долинам и взморьям". И закричала, перекрывая топот копыт: "Там си-дит Андерсен"!
  
  Послесоние
  
  Днем достала любимого К. Паустовского и перечитала "Ночной дилижанс". С той ночи Андерсен отнял покой. Я размышляла - "болела" его судьбой. Великий сказочник начал во мне жить своей особой жизнью. Его душу я стала ощущать, как свою.
  Могла поспорить на что угодно, что он принялся сочинять сказки исключительно для собственной реабилитации, потому до конца жизни оставался ребенком. Это была мистификация обиженного на весь свет "маленького человека". В нее потом с восторгом поверили все: не менее, но и не более.
  Малыши хороши в любом виде, когда они - дети. Взрослые лжецы - лжецы в любом деянии, потому, что они - взрослые.
  Андерсену хотелось одновременно быть и ребенком, и взрослым, и лебедем, и гад-ким утенком. Главное - ЖЕЛАННЫМ для всех. Уничижительная гордыня - страшное со-четание для художника. Но это все - в его сказках. Просто надо научиться читать их без очков.
  В конце концов, я начала приставать к знакомым драматургам с идеей пьесы про Андерсена по мотивам рассказа К. Г. Паустовского "Ночной дилижанс". Мне казалось, что может получиться интересный сюжет о молодом поэте, который на первый конкурс-ный гонорар отправился в путешествие по Европе.
  Пьеса должна была состоять из одних и тех же сказок, которые можно было бы иг-рать перед разной аудиторией, меняя только смыл. Пустая сцена, повозка с большим сун-дуком, куда пассажиры складывают свои баулы, а актеры... "вынимают" персонажей. От-крытая ситуация при одинаковом наборе сказок. Накинули исполнители сюртук или чепец - и уже другая сказка. Для малышей - легкая, буквальная, для родителей - со взрослым взглядом и выводами. Все зависит от подачи материала.
  Я была увлечена своей задумкой - открытая пьеса! Роскошная театральная история, направленная вовне. Но никто не клюнул. И я со злости решила сама написать пьесу, тем более, что одна уже была закончена.
  Мои писательские "экзерсисы" настолько достали простывшего супруга, что из на-шей общей спальни-кабинета вечером я была "выселена", чтобы не мешала болеть. Мама меня приняла и тут же уснула.
  Через 20 страниц я поняла, что мне совсем не интересна пьеса, и вообще, больше по душе стихи, проза и очерки писателя. А дальше произошло чудо. До сих пор не знаю, что со мной тогда было?
   "АХ, МОЙ МИЛЫЙ АНДЕРСЕН" - фантазия тему "творчество и жизнь" - была на-писана за одну ночь. Настучала повесть в 100 страниц за 8 часов без предварительного плана, черновиков и ясной мысли - чем все должно закончиться? До утра боялась встать. БУКВАЛЬНО. Казалось, отойду, и магия слов растворится в ночи, как исчезающий запах. Строчки летели на мониторе за мыслью. Писала, обливаясь слезами, и утиралась ситцевой юбкой, поворачивая ее на талии в поисках сухого места. Наутро глаза были красные, юбка - мокрая, а душа - в полете.
  День прошел, как в тумане. Опасалась заглянуть в текст - что получилось? А когда вечером прочитала написанное, - не поверила своим глазам.
  Вообще ни о чем таком не думала! Просто нравился сюжет Паустовского. Но что я из него сделала? В моей повести несколько сказок, но ни одной - андерсеновской! Надо же было так исхитриться! Но точно - не специально. Так получилось. Кстати, это к вопросу о героях.
  Что это была за ночь! Полная восторга и счастья! Я наслаждалась незнакомыми мес-тами, видела героев, слышала их голоса, едва успевала записывать все, что происходило между персонажами. Такого упоения я больше никогда не испытывала.
  Радость распирала меня. Безрассудно стала делиться ее с окружающими. О! Друзья-критики обиделись на меня, режиссеры - разозлились, драматурги - возмутились.
  Потом, старинный друг читал это в моем присутствии. Он шуршал листами, смор-кался... А я сидела на краешке стула, как на насесте - спина не позволяла большего - и мучительно ругала себя за то, что вообще пришла. Но мне нужен был кто-то, кто, кроме меня, оценил бы ночной порыв...
  Он закончил. Я обернулась. Седой человек плакал и указывал на свои 52 изданных книг: "Прожил огромную жизнь, написал кучу ерунды, но все это вместе не стоит и одной твоей фразы, Аленушка". А потом добавил: "Не ко времени твое произведение, слишком классическое".
  Был еще один разговор с мудрой сказочницей Ириной Токмаковой: "Не забирайте, пожалуйста, у меня повесть, надо же чем-то жить. И не носите по журналам, вы слишком хороши для них, слишком красивы". Я не поверила тогда. Глупая была. Безуспешные по-пытки опубликовать произведение подтвердили прогноз - буквально и построчно.
  Из московских и питерских журналов начали приходить отклики. Мне отказали вез-де. Кое-где даже обиделись: "Чушь, не серьезно", "Мы - взрослый журнал"! Но обычное резюме звучало приблизительно так: "Классическая лирика, слишком красиво, сегодня нужна чернуха, компромат и разоблачения".
  Только потом я предположила, что причина обрушения тиражей этих журналов с миллионов в советские времена до сотен кроется в том, что не всем хочется оплачивать грязь. В данном случае я не себя имею в виду, хотя, как говаривал великий генералисси-мус: "Плох тот, солдат, который не мечтает...". Нельзя все время прогибаться под публи-ку. В прямом и переносном смысле.
  Редакторы некоторых изданий меня тогда изумили: "Это не литература, а хорошее кино". Признаться, мысль о кино в голову не приходила, но поверила и пошла на "Мос-фильм". А там огорошили: "Слишком изысканное произведение, чужая рука его убьет, напишите сценарий сами".
  Это был первый раз, когда я на себе поняла, как уничтожается литература в угоду экрану. Каково это самой кромсать и корежить собственное произведение для перевода из формата одного искусства в формат другого. Страшно, больно и обидно... Еще печальней было то, что, как потом оказалось, вся эта мучительная работа никому не пригодилась. Но я благодарна тем людям за школу.
  Одно огорчает. Мне с тех пор больше никогда не удавалось написать текст такой же хрустальной поэзии в прозе. Это мое оправдание перед Богом и благодарность за дар. А вот смогу ли еще раз войти в такую воду? Вопрос.
  Но в самые мучительные минуты я выживаю высказываниями двух писателей, так вовремя поддержавших меня. И не в том дело, что хвалили, а в том - КАК.
  Хорошо, что ЭТО БЫЛО. С тех пор мне все равно, что скажет чужой "профи". Он мне - чужой. А обидеть или задеть меня за живое может только близкий. Мозоль наросла спасительная.
  Настало замечательное время - никому ничего не должна. Ни папе, ни маме - их мне уже не вылечить и не спасти. Лежат они тихонечко в стылой земле и с вечностью разгова-ривают.
   Теперь только памяти своей я обязана... И мечте.
  
  СОН-а
  
  Работаю в какой-то конторе. Сотрудники затеяли принципиальные дебаты. От выработки общей точки зрения зависит принятие решения. Меня не устраивает ни манера ведения разговора, ни аргументация противоборствующих сторон. Мне во-обще не близки доминирующие точки зрения. На прямой и довольно нервный во-прос: "А как я сама вижу ситуацию?" Попыталась, что именно считаю важным. Кроме того, пришлось привести аргументы, которые доказывали, что для изменения ситуации необходимо не только решить ЗА или ПРОТИВ и представлять не просто планы-хотелки, а точно определяться с целями. Если этого не сделать, - тогда все бессмысленно что-то планировать.
  Невозможно выработать правильный путь для изменения ситуации, не опреде-лив, где находится этот путь, как пролегает, и какой транспорт удобнее. То есть, правильно определив цель, можно просчитывать стратегию. И затем определять, какие именно тактические решения требуются для достижения желаемого. После моего довольно длительного монолога на некоторое время воцарилась тишина. Ста-ло даже жалко коллег. Было видно, что некоторым нестерпимо хочется курить, но при мне это невозможно, и они сдерживаются, копя дополнительное раздражение. Потом плотину прорывает, и начинается обычный базарный гвалт. Меня обзывают архаической теткой, которая не слышит ветра перемен, боится революции и отстала - катастрофически и бесповоротно - отстала от времени.
  Не скажу, что удивлена. Примерно такую же реакцию и предвидела, только все-таки надеялась на конструктивную критику. Если не нравится, то почему? Если не подходит, то, как сделать лучше? Но девиз, "поломаем все, потому что надоело и хо-чется новых лиц и слов"... В общем, таких спорщиков ни слова, ни дела не интере-суют. Им важна собственная энергия разрушения и перемен. Задумываться о послед-ствиях для таких - слишком избыточное умственное усилие.
  Кроме того, над всем этим ором, явственно чувствуется душок личной заинте-ресованности - старье прогоним, выметем поганой метлой и займем их места. Ужо там-то развернемся! Страшненькая перспектива, прямо по Гоголю и Салтыкову-Щедрину.
  Смотрю в молодые разгоряченные лица и понимаю, что спор не стоит и вы-еденного яйца. Про революцию они не знают ничего, кроме палаток, концертов мод-ных шоуменов и кратковременного финансового дождя от заинтересованных стран для некоторых особенно ретивых противников собственного государства. Спорить с невменяемыми и не желающими думать офисными клерками, возомнившими себя солью земли, мне кажется диким. Я не могу уйти под их уверенность в моем пораже-нии. Это не гордыня. Это - адвокатское резюме. Этакое экзистенциальное действо - как бессмысленное, так и героическое. И потом, не имею права позволить этой без-башенной и необразованной гоготе почувствовать себя на коне.
  Что удивительно, они не расходятся, а, молча, слушают меня. Сначала я думала - аргументы копят, а потом поняла, планктон просто заворожен тем, что кто-то может позволить себе заплыв против течения.
  Я заканчиваю тем, что дает мне возможность сохранить чувство собственного достоинства. Не дословно, но по смыслу: "Молодость проходит. Если к ней не при-бавляется ума и мудрости, на место молодости сразу приходит старость. Именно в таком порядке. Кроме того, я давно забыла за ненадобностью и бессмысленностью то, что с таким жаром вы теперь отстаиваете. Есть так много настоящих целей и подлинных проблем в стране, которые требуют молодых сил и мозгов, что размени-ваться на крик по микроскопическим косметическим вопросам - сомнительная тра-та времени".
  Поняв, что я больше ничего не скажу, руководитель фирмы на мой спокойный и, правда, несколько презрительный монолог, отреагировал так, как и должен был отреагировать молодой и амбициозный хозяин жизни. Ведь он решил, что, если од-нажды удалось вытащить счастливый билетик и "замутить" выгодное дельце, дальше все пойдет, как эскалатор наверх. Он объявил, глядя в окно, что фирма не нуждается в моих услугах. Честно говоря, мне и самой как-то противно "оказывать услуги" тем, кто вообще понимает услуги только в виде "чего изволите". Так что, в данном случае, наши желания совпали. Хорошо, что удалось избежать скандала - прошлись по грани.
  Собираю вещи в полной тишине. Мои пожитки легкие, но их много. Как стран-но, я везде умудряюсь обрастать скрабом. Это и бумаги, и красивые сухие букеты. Несколько шелестящих пакетов. Пытаюсь понять, как это все мне унести сразу? Дальше начинается фантасмагория.
  
  Решаю оставить вещи на... кровати! А к стене приставляю сумку и оставшиеся пакеты.
  
  Останавливается поезд метро. Народ выходит из вагонов. Я даже не успела ни-чего понять и заметить. Когда оглянулась - вещей уже не увидела. А в сумке - доку-менты, телефон, бумаги, деньги, которые выплатили в виде выходного пособия.
  Первая мысль - позвонить дочке, чтобы заблокировать номер телефона.
  Вторая - быстро подняться наверх и найти полицейского, чтобы составить протокол, ведь свидетелей искать бесполезно. Ко мне - растерянной и плачущей - никто даже не подошел.
  Третья мысль - самая омерзительная. Неужели придется поехать к "этим" и просить у них денег.
  А еще четвертая - самая трогательная. Мне больше всего жалко большого па-кета с мимозой - уж очень красиво она засохла.
  
  СОН-б
  
  Я иду по незнакомому району в Питере. Пытаюсь вспомнить, с какой целью приехала в такую даль? Но при этом спорю сама с собой, можно подумать, что я все старые районы хорошо знаю. Вокруг все чистенько и как-то стерильно. Вдыхаю мо-розный воздух. Как же давно я не была в любимом городе!
  Внезапно выхожу на перекресток и вижу удивительной красоты дворец. Как могла в новостройке оказаться такая прелесть? Настоящая усадьба с большим хо-зяйским домом и садом. Невероятное зрелище. Наверное, я оказалась здесь именно из-за этого.
  С того места, где нахожусь, хорошо виден угол дома с сохранившейся лепниной и большой статуей белого вздыбленного коня. Интересно, это было решение самого архитектора или заказчика? Размышления не сразу дали мне обратить внимание на довольно странное явление - тишина полнейшая. Ни людей, ни машин, вообще ни-каких звуков вокруг нет.
  И вдруг между углом дворца и новыми постройками, которые образуют улицу вверху - на небе - во весь проем между зданиями появился исполинский черно-белый Ангел. Он смотрит прямо на меня.
  Чувства путаются в моем сознании - то ли ужас, то ли восторг - разобраться трудно. Но от Его взгляда - внимательного и пристального становится неуютно. Ко-гда немного пришла в себя, первым желанием было достать телефон и сфотографи-ровать Ангела. И в этот момент вспоминаю, что в предыдущем сне у меня стащили сумку. Во рту даже почувствовалась горечь - такое чудо мне явилось, а я даже не мо-гу его сохранить. И еще понимаю, что и дворец исчезнет вместе с тем, как в небе рас-творится Ангел Божий.
  Мысленно прошу его не уходить и поговорить со мной. Ведь не случайно же он мне явился?
  
  СОН-в
  
  Ангел мне еще ничего успевает ответить, потому что я после своей просьбы тотчас перехожу в следующий сон, и оказываюсь в комнате санатория. Ангел никуда не пропал. Только никак не пойму, где он? На небе, в комнате или в моей голове? И Он что-то мне говорит. Я его ощущаю так близко - почти рядом. На белой голове за-кручены два темных столбика. На мой незаданный вопрос, отвечает, что так ему удобнее. Я глупо прошу его выслать мне фото - ведь камеру украли. Он обещает и, как ни странно, не улыбается этой моей глупой просьбе.
  Сам разговор странен. Ничего серьезного и важного. И, что самое обидное, я его совершенно не помню. Но точно знаю, - ни о чем больше не прошу, хотя просьбы - разные - в голове появляются обрывочными мыслями. Одно заботит: Ангел ли он или нет? Почему именно я выбрана? Что за завихрения на его голове?
  
  СОН-г
  
  В гулкой тишине пробивается свет. В комнате больше нет Ангела. И вся она за-ставлена орхидеями и другими редкими цветами. Но они - не мои. Их посадили дру-гие женщины. Мои цветы - не растут, что-то я делаю не так или не то. За цветами ухаживают женщины и дети. Кто-то мне знаком, остальные - просто отдыхающие из санатория.
  Приближается время обеда. Все собираются в ресторанный комплекс. Женщи-ны прихорашиваются, не стесняясь и даже не замечая мужиков. Они натягивают колготки, надевают юбки, выбирают украшения. Я решаю не красить губы. Зачем? Все равно ведь съем. Раздается звонок в дверь. Кажется, пора выходить. Подхожу к двери.
  
  Послесоние
  
  Надо сказать, что мое пребывание в санатории с точки зрения снов оказалось на ред-кость насыщенным. Сюжеты сыпались как из рога изобилия. Моя соседка - женщина ан-гельского характера - и та, в конце концов, возроптала, ей не давал спать мой стук по кла-вишам. Если я не стучала, то писала ручкой, но все равно - мешала отдыхать!
  Имеет смысл все 4 сна разбирать вместе. Их последовательность и сюжетика сим-птоматичны и так связаны друг с другом, что разделять на отдельные блоки не вижу смысла.
  
  Накануне почему-то думала о цветах. Не то, чтобы цветы играют какую-то особен-ную роль. Но, как нормальная женщина, я их люблю. Особенно некоторые. Рассуждала сама с собой о том, какие именно цветы мне нравятся больше всего. Зачем? Хотелось, как школьнице, определиться с приоритетами: писатель, поэт, композитор, художник, звук, цвет и так далее...
  Объяснение самое простое, сидя перед кабинетами в ожидании процедур, волей не-волей прислушиваешься к разговорам окружающих. Иногда это бывает интересно, но ча-ще - настолько бесполезно и навязчиво, что даже нет возможности ни читать, ни просто сосредоточиться. И тогда я начинаю, как бы брать у самой себя интервью. Это, надо при-знать, замечательный способ оказаться в полном одиночестве даже в самой говорливой и навязчивой толпе. Такое вот личное спасение от людской навязчивости.
  
  Возвращаюсь к цветам. Сегодня они живут недолго и совершенно не пахнут. С ро-зами у меня романа нет. Сирень и жасмин обладают чудесными запахами, но недолговеч-ны и хороши только на кустах. Ближе всего мне полевые цветы - ромашки, колокольчики, фиалки, ландыши и душистый горошек. Оказывается, непростое это дело определиться с культурным букетом. И тут я вспомнила фрезии. Эти разноцветные нежные гребешки с завораживающим запахом легкой тайны и удивительной живучести мне дороги, как волшебство. Попробовала представить большой букет фрезий - не получилось. Слишком на особинку цветок, чтобы кучковаться. Не розы, одним словом.
  Но во сне - не фрезии. Во сне - я сожалею о мимозе. Это просто. Я же на юге. И, по-ка в Москве 16 градусов мороза, на побережье +4. Распускаются мушмула, камелия, ши-повник. На цветниках - вся радуга анютиных глазок, декоративной капусты и много странных желтых и белых цветов, названий которых я не знаю. Да еще - рядом Абхазия. А весна всегда приходит с коробами, заполненными абхазской крупной и душистой мимозой.
  Так что, неудивительно, что с потерей мимозы, я словно бы потеряла весну. Вернее, у меня ее украли. Точно так же, как украли - чуть раньше - из закрытой квартиры знако-мых мою новую роскошную сумку, подаренную дочкой. Сумка была любимого красного цвета, и украли ее - именно с документами, деньгами, телефоном, полной косметичкой, флешкой и записной книжкой. Такая вот странная аберрация сознания. Интересно, у меня уже все украли, или - эта подлянка впереди? Очень надеюсь на первое.
  
  Напрягла история с конторой, в которой, якобы, работаю. Впрочем, объяснение ле-жит на поверхности. Ведь периодически, меня связывают рабочие отношения с разными "созидательными" группами. Их творчество я воспринимаю до последнего - последнего бессмысленного пожелания "почитателей" живописи перед картиной художника в известной басне Михалкова. Что, вероятно, в конце концов, приведет меня к стойкому убеждению о том, что надо бы завязывать с иллюзиями по поводу "почитателей-заказчиков". Мы кардинально расходимся в основополагающих вопросах "по поводу..." и "искусства в частности". Политика приплелась в данном сне по причине особенности выборного момента. Как мне кажется, это вполне убедительное объяснение "дискуссии".
  Обрастание вещами - правдивый и окончательный диагноз. Это правда. Иногда мне кажется, что вещи выбирают меня сами, чтобы не оказаться выброшенными чьими-то безжалостными руками. Они словно бы надеются на меня, как на последнее прибежище - эта нас пристроит.
  Так что, вещичками среди "чужих" обрастать не стоит. Тем более, что все равно со-прут. Не они, так другие обчистят. Мне-то какая разница? Что у друзей, что у заказчиков, что у ... Главное, никто ничего не заметит.
  
  По поводу Питерского сна все совсем не так просто. В прошлый приезд на море, приблизительно в такое же время, у меня уже были отношения с Ангелом. Душа разрыва-лась от горя, вопросов и просьб.
  И за день до отъезда Ангел сам мне показался. Это бы обычный серый голубь, кото-рый топтался на том самом месте, на котором я нашла необходимую для меня вещь. 21 день безрезультатно прочесывала пляж, а тут - после отчаянного крика на волнорезе...
  
  В этот раз Ангел тоже помог. В пустом городе он появился только для меня, теперь очевидно. Он помог найти то, что восхищает и вызывает восторг ежедневно. Я нашла та-кие удивительные камни, которые много объяснили мне в строении мироздания: модель вселенной, глаз Бога, глаз человека, ботиночек, который надо умело носить, чтобы не на-вредить земле, знаки бесконечности и тщеты человеческих желаний... На эти камешки надо смотреть, погружаться в них, научиться слышать их послания.
  
  Просьба о фотографии... Ну, что ж, я ведь человек современный и совершенно скеп-тический. Хочется иметь что-то реальное. Я очень надеюсь, что это был именно Ангел. А темные пятна... Как часто любил говаривать "солнце нашей поэзии", что русской речи без грамматических ошибок не любит, буду считать, что и солнце имеет право на пятна.
  И просить мне у Ангела, действительно, нечего. Все, что возможно, у меня уже есть или было: родители, семья, дом, ребенок, трудно и поздно осознанный дар, любимое дело, понимание своего пути. Этого вполне достаточно, чтобы перестать бояться будущего.
  
  Питер - несбывшаяся места. И не важно - в каком месте она не сбылась. Я и там смогу найти и красоту, и вызов. Новый район и старинная усадьба с прекрасной лепниной и фигурой коня...
  Конь - ничто иное, как вызов, - белый, яростный, заключенный, вернее впечатанный в угол. Вызов, который может заметить только тот, кто привык смотреть не под ноги - в небо. Сильный и беспомощный одновременно. Он не может покинуть дом и вырваться на простор, где будет принадлежать только сам себе, и где его прекрасные порывы не будет ничто и никто сковывать. Ирония заключена еще и в том, что коня невозможно было поставить в угол. И с ним поступили с изощренной подлостью - его просто воткнули в него.
  Но со мной так не пройдет. Если мне быть вольной - буду вольной. Кроме того, я не Павел Коган, который "в детстве не любил овал, а в детстве угол рисовал". Я люблю овал, круг. А угол - вызов. Как боль. Мне боли достаточно. Натерпелась. Хочу гармонии. В уг-лу гармонии нет. Угол - это наказание. Похоже, поставить меня туда не получается, и во-ткнуть проблематично. Значит, не мое это место, не грозит мне выдираться на волю из безжизненного камня. Или все-таки это - проекция понятия свободы? Мое настоящее? Как яростный порыв вырваться на волю из любого камня-заточения?
  Ангел не случайно парит в небе именно над этим летящим в запертом пространстве прекрасным животным из белоснежного мрамора. Он словно бы пытается его и меня ус-покоить этой кипельной чистотой. Да, дорогой, тебя лишили воли, но ты остался чист, и паришь над всей этой подлой вакханалией. Именно поэтому дома - современные, пустые и безжизненные - без людей, звуков и движения. Не мое это пространство. Не мое.
  Дворец... А его, скорее всего, на самом деле нет. Это моя способность видеть красо-ту и необычность в том, что мне предлагается освоить. Я все равно постараюсь умудрить-ся наполнить любое задание и порывом, и страстью, и красотой.... Никому не нужными в новых кварталах, форматах, условиях.
  Но разве это повод обвинять Ангела? Который все понимает, и парит над всем этим безобразием, молча и грустно обещая мне новые испытания и свою помощь.
  Не бойся за меня, Божий хранитель, я тебя не подведу. Конечно, с цветами у меня как-то не очень, особенно с экзотическими. Да и с людьми тоже. Но это не повод вывора-чиваться наизнанку, чтобы обязательно понравиться, стать своей. Этого делать не стану. Чулки, конечно, натяну, но подальше от посторонних глаз. И губы красить не буду, не потому, что глупо их съесть на закуску во время обеда, а потому, что Ты, Ангел мой, и так видишь во мне недоступную другим красоту. Но, темные завихрения...
  Так кто же постучал в мою дверь?
  
  СОН
  
  Вхожу в квадратную комнату. Вдоль стен буквой "П" стоят столы и стулья. Я пристраиваюсь в конце. Идет обсуждение моего спектакля. Во главе комиссии - Па-вел Чухрай. Все что-то говорят об успехе, но про меня не вспоминают, и никто не об-ращает внимания, словно я - чужая. Обида так велика, что мне хочется уйти.
  Чухрай замечает меня и просит принять от него на память фото. Он заряжает небольшой аппарат (нечто среднее между переносным телевизором и ноутбуком), нажимает кнопку, и из щели выскакивает плотный картон 20х20 см - фото всех си-дящих, причем, Чухрай чуть увеличен. Съемка произведена как бы справа налево вдоль столов - получилось увеличение с постепенным изменением ракурса. Камера словно приподнималась, и, когда дело дошло до меня, вид получился сверху - мой затылок и плечи в старом бежевом свитере.
  Я не хочу брать этот картон и выхожу на улицу, чтобы не дожидаться осталь-ных и не сидеть с ними на банкете по случаю успеха моего спектакля. Мне надо уе-хать из этого Свердловска(?). Значит я - в Свердловске?
  На улице метель, под ногами мокрая слякоть. Я хорошо помню, где находится гостиница - рядом в квартале от художественного музея (что-то иркутское?). Я ре-шила, что надо спрашивать дорогу именно к музею, ведь какое дело горожанам до гостиниц? Про свой музей должны знать. Но отчего-то про музей я не спрашиваю, а плутаю по улицам, рискуя промочить ноги.
   Внезапно из центра города я оказываюсь на какой-то деревенской окраине. Метель закончилась, легкий морозец приятно пощипывает щеки. Снег лежит плотно и не хлюпает под ногами. Дорога ведет вниз под уклон вдоль одноэтажных домиков, огороженных высоким неровным штакетником. Направляюсь вниз.
  Сзади - это видно краем глаза - торопятся мать и дочь. Собираюсь уточнить у них дорогу, когда они поравняются со мной, и замедляю шаг. Но они долго не наго-няют. Пришлось обернуться. Удивительно, но сзади никого нет. Досадно. Значит, иду не туда. Более того, передо мной забор заворачивает налево и утыкается в дом. Тупик. Теперь придется снова карабкаться наверх, а потом спускаться вниз уже по проезжей части дороги. Но там ходят люди, и нет машин. Странно? Может, мне - в другую сторону?
  Вечереет. Снизу навстречу поднимается военный в синей ладной форме и с вы-сокой фуражкой. Он на велосипеде или на лыжах. Кокарда, погоны и пуговицы ши-нели надраены до золотого блеска. Я разворачиваюсь и иду наверх, думая над вопро-сом, который задам ему, когда поравняется. Он догоняет меня.
  - Молодой человек, простите, пожалуйста, как мне пройти к художественному музею?
  Он широко улыбнулся. Я отметила молодое, красивое и румяное лицо.
  - Как пройти в библиотеку? - Он хитро подмигнул. - Теперь так принято зна-комиться на улицах?
  - У меня через два часа поезд. Надо успеть в гостиницу, а она рядом с музеем, - обиделась я.
  Про поезд неправда. Билет у меня есть, но он - на завтра. Пока я говорила с во-енным, то вспомнила, что еще на обсуждении решила сразу пойти на вокзал и обме-нять билет на ближайший поезд, хотя денег, конечно, жаль. Но сказала "2 часа" из-за незаслуженной обиды.
  - Извините, я вам сейчас объясню, только... вот... возьмите, пожалуйста... Я - художник.
  Он достает из кармана(?) чеканку 20х20 в деревянной рамке. На ней изображен летчик в шлеме и очках.
  - Еще раз простите. Константин Листов.
  Я вынуждена быть ответно вежливой.
  - И еще, - он подает еще одну чеканку.
  Глупо улыбаюсь, не зная, как реагировать и как себя вести. Мало мне фото-графии с изуродованным собственным изображением. Хотя мужик явно нравится...
  - Я вас сам отвезу.
  Я пытаюсь представить, как он это сделает? Поставит меня перед собой на лы-жи, или я должна буду прицепиться к нему сзади, обхватив за талию?
  
  Послесоние
  
  Страшно вспомнить. До этого сна во время долгой мучительной болезни, совершен-но изверилась в излечении. Было так тяжело и мучительно, что жизнь уже представлялась обузой. От отчаяния я отчитывала себя 40 дней - прощеной молитвой, по окончании кото-рой должна была заказать себе в церкви службу на здравие и поставить три свечи. Пере-живала, что не могу это сделать - не встаю еще. Таковы обстоятельства до сна.
  
  Проснулась с ощущением вопроса - лыжи или все-таки велосипед? Следующая мысль - облегчение. Сон закончился после спуска. Остановкой на подъеме наверх. Зимой. Не в сезон.
  Знакомого с таким именем и фамилией у меня нет, если только вспомнить... то ли поэт, то ли композитор 50-60гг.? Или ошибаюсь?
  С фото понятно. Всегда плохо получаюсь на снимках.
  Поиск гостиницы и музея - странные поиски. Или чужое искусство и временное жилье все же имеет ко мне отношение?
  Вообще, блуждание неприятно, особенно в незнакомых местах. И вроде бы есть зна-комые приметы: город, профессия, режиссер, музей, гостиница, премьера, фото... 3 име-ни, включая собственное, чтобы не забыть о реальности. Движение вверх-вниз - тщета моих усилий вылечиться?
  Все это больше похоже на подсказки.
  Военный. Должен появиться в моей жизни кто-то, кто возьмет ответственность за мое здоровье? Молодой, обязательный и... творческий? Удивительно, но вскоре такой человек появился и реально помог мне подняться.
  С обсуждением спектакля загадки никакой нет. В работе 3 пьесы (а еще 3 имени - совпадение? Две на телевидении, одна в антрепризе. Иллюзий не питаю. Этим можно объяснить "проявление" Чухрая во сне. Ведь с режиссером я не знакома, и не знаю подробностей ни его жизни, ни творчества. Есть смыл, вернуться к себе. Значит, как я от него далека, так и те, кто сейчас занимается моими произведениями, далеки от меня. Судя по всему, и результат будет такой же - "не читали, но осуждаем".
  Ощущение такое, словно я оказалась в потемках. Личных потемках.
  Ухожу, обидевшись, непонятно, на что? Иду, не зная, куда? Зачем-то ищу гостини-цу? Встречаю незнакомого человека. Получаю незаслуженный подарок.
  Действия, хотя я в них и участвую, происходят не со мной.
  Сон плотно насыщен деталями, а ощущение, что я в нем, как в вакууме. Не вдохнуть - не выдохнуть. Перепутье.
  
  
  Много лет рядом со мной были люди, ради дружбы с которыми, я могла пожертво-вать многим. Но этот список поредел со временем. Не могу сказать, что "отряд не заметил потери бойца", только пришлось научиться обходиться без выбывших. Глупо делать вид, что эти изменения никак не повлияли на меня. Но только "все течет и все меняется".
  Смирилась. Приспособилась. Живу дальше.
  Теперь знаю, что жизнь дается не для жертв - для поиска радости.
  Ищу. Тем более, что уже многое понимаю, к сожалению. Обойтись мороженным, как в детстве, уже не получается. Знаю наверняка, что бывают ситуации, когда самостоя-тельный поход в туалет сравним с недоступным счастьем. И исхожу из своих реальных возможностей.
  Но "алые паруса" все равно есть! Ко мне, правда, они не приплыли. Но это ничего не меняет. Ведь я и не жила на берегу моря.
  Так что, каждому свое. Кому принцы, кому - котлеты, кому - мухи.
  Грустно. Зато без иллюзий. И хмурое утро надо воспринимать хмурым утром. И только.
  Что будет завтра - пусть будет завтра. В жизни дорог каждый миг - слишком высока стоимость. Не у всех хватает души расплатиться. А потому нет никакого смысла суетиться.
  
  СОН
  
  Пришла подруга С. и пригласила меня на собрание новой церкви Христа, где она - прихожанка. В их общине много исцелившихся людей. Надо попробовать и мне поставить особые свечи особым святым. Договорились встретиться у храма, где их человек будет собирать пожертвования.
  Воскресенье. Утро. Я на месте. Дом на храм не похож - большое кирпичное строение для сдачи внаем. У массивных закрытых дверей толстая тетка в платке со-бирала деньги в объемный пакет. Я положила в него 300 рублей и объяснила, что жду подругу. Перед входом собирается народ. Двери открылись.
  Я увидела подругу и вошла перед ней, по сути, без очереди. Она заплатила за себя и меня по 30 рублей. Я думала, что люди начнут возмущаться, но этого не слу-чилось. Широкий коридор поворачивал налево в большую залу. Высокие стены вы-белены и завешены иконами. Они так высоко, что мне не видно ни ликов, ни надпи-сей. В углу залы - небольшая кафедра-лоток: свечи, книги и разные церковные при-надлежности.
  Подруга посоветовала найти женщину, которой я отдала деньги. Это - залог. На выходе получу сдачу. Я возмущенно замахала руками - какая сдача в церкви? Никто меня не замечает, не подходит, если я о чем-то спрашиваю, не глядя в мою сторону, молча, отходят. Не могу понять, почему?
  Но вот кто-то дает мне 3 свечи. Они разные: длинная, пузатая и похожая на морковку. Все белые, не церковные, а подарочные. Самое странное - не вижу, куда их можно поставить и как зажечь? С трудом передвигаюсь, хватаясь за стены. Заболела спина, а левая нога даже согнулась от приступа. Меня обходят словно прокаженную.
  Свечи нигде не горят, но, служки их уже убирают. Я волнуюсь, что не могу вы-полнить задуманное, забыла - к каким иконам должна подойти? Неимоверным уси-лием восстановила, что свечи надо поставить "Николаю Угоднику", иконе "Всех Скорбящих Радостей" и только потом - уже на улице - вспомнила - еще своей Свя-той.
  Куда-то подевались все, кто был в церкви. Я не заметила, что пока вспоминала иконы, помещение опустело и перестало быть похоже на храм. Появились два боль-ших стола с книгами. Разглядываю корешки какой-то серии - черные с золотыми надписями - на первом столе. На другом столе - несколько двухтомников. Полистала Шекспира и Мольера. Но не пьесы, что было бы понятно, а иллюстрированные рас-сказы для детей. Кроме того, на столе много больших красивых изданий сказок.
  Достаю большую книгу про Винни-Пуха и кладу на пол у ног, чтобы не мешала. Возвращаюсь к первому столу и опять читаю корешки: Уилки, Уитмен... Книги ме-ня отвлекли от главной цели. Подняла Винни-Пуха и вспомнила, зачем пришла? Спешу к выходу, сжимая в руках свечи.
  В уходящей толпе видна подруга. Громко зову ее. Она не оборачивается, смеет-ся и явно обсуждает меня. Снова окликаю и понимаю, что она участвовала в том, что меня самым гадким образом обманули - никаким исцелением никто и не соби-рался заниматься.
  Меня просто во что-то должны были завлечь, но я, наверное, не подошла. На-крыла обида и горечь. Заманили и ограбили (300 рублей - не сумма, но это все, что есть), воспользовавшись моим доверием, болезнью, надеждой и беспомощностью. Я кричу изо всех сил на пределе голоса. Наконец, подруга, смеясь, подходит ко мне.
  Она изменилась, стала худой высокой блондинкой с лицом уже другой при-ятельницы. Выражаю свою обиду, говорю то, что, наверное, в других обстоятельст-вах не сказала бы. Требую вернуть остаток моих денег. Остальные - плата за глу-пость и науку. За что со мной так? Ведь мы - друзья. Она с улыбкой выслушала ме-ня и отвернулась, ничего не ответив.
  Последний выходящий запирает дверь на огромный крючок. У меня в руках свечи, которые я так и не зажгла. Стою в полном одиночестве перед запертой церко-вью. Плачу и причитаю вслух:
  - Что это все значит? Что произошло? Наказали за сомнение в вере? Или просто обобрали, воспользовавшись дружбой в каких-то непонятных целях? Таким обра-зом, дали понять, что дружбы вообще не бывает, и зря я так на нее понадеялась. В моей жизни это почти всегда одностороннее движение.
  Мне нужна настоящая церковь, или эта дорога вообще для меня закрыта? Только как понять, какая церковь - настоящая? Та, которая заявила о себе первой? У нее, что, больше прав на мою душу? Почему? Только потому, что она возникла 1000, 2000 и более лет назад? Странным образом успокаиваюсь от своих причитаний и начинаю рассуждать.
  Чем вообще определить подлинность религиозного существования? Ведь, на-пример, католики и протестанты из одной колыбели вышли, только это не мешало им порезать друг друга от всей души. Тысяч сорок полегло во Франции за ночь. Это вам не Иван, который умудрился за всю свою жизнь казнить аж 5 тысяч подданных, и стал-таки Грозным. А то, что сегодня творится на поле религия-церковь, вообще не поддается разуму!
  Вера в чужое чудо не для меня? Может, мне нужно что-то другое?
  Свечи. Что это? Насмешка? Ложная дорога? Наговоренные амулеты? Порча? Колдовские артефакты, чтобы избавиться от меня? Чтобы не путалась и не мешала? Или через них я должна была бы выполнять все, что прикажут?
  Стою перед закрытой дверью и перебираю все это в мыслях, решая, что делать: забрать свечи с собой, сжечь их здесь дотла или выбросить...
  
  Но происходит это во сне или я уже проснулась? Не знаю.
  
  Послесоние
  
  Надо сказать, что я постаралась подробно записать сон. Скажу больше - спустя не-делю он ярко стоит перед глазами.
  Наверное, он о кризисе веры вообще. Моей веры в высшие силы, помощь, любовь, друзей. И о перепутье, на котором я в данный момент нахожусь.
  Книги не случайны. Видимо, это и есть то самое, что является главным в моей жиз-ни. Они выведут из любого неверия, беды, обмана. Они и есть - моя настоящая вера.
  Я сама и Книги - главный стержень и опора существования. Единственное настоя-щее, что остается в моей жизни. А близкие? О них ничего не было во сне. Я думаю, что с полнейшей очевидностью мне предъявлены доказательства того, что причины проблем - ближний круг. В нем может концентрироваться источник беды.
  Сон убедительно показал, что до тех пор, пока буду сомневаться в своем таланте и вообще в своих силах и предназначении, я буду терпеть поражения. Следовательно, мне, как воздух, требуется вера. Не вера во что-то слепое, нереальное, чудесное, а в самое себя: и творческий и человеческий талант, который меня поведет по жизни, и останется после смерти. И моя цель - оставить после себя КНИГИ.
  Что обозначают три цифры моего сна - 300, 30 и 3?
  Наверное, это реальные цифры. 300 - стоимость переделки сценария. Мне их не за-платили и, вообще, прекратили общение. Все же цифры - не просто намеки. 30 и 3 - нуме-рологическая сумма и код моего имени. Не намеки - указки. А вот счастливые они или, наоборот, несчастливые? Придется разбираться "в реале". Время покажет.
  Подруга. Видимо, это символ моей тщетной надежды на дружбу. Я срывалась, чтобы в свое время оказать ей (и другим, таким же) помощь и поддержку, и в глубине души, конечно же, предполагала такое же отношению и к себе. Но никто не просил меня об этих добровольных обязательствах. Не на что обижаться. Нечего соваться с помощью, а потом страдать. Все друзья оказались на одно лицо - лицо лжи. Дружба, таким образом, для меня становится источником страданий. Вероятно, ее надо исключить из жизни, чтобы не тратить силы попусту. Эта фишка - не мой выигрыш.
  Поход в храм. Церковь во всем мире сегодня активно, если не сказать агрессивно (впрочем, так было во все времена) борется с сектантством. Но любая религия, на мой взгляд - сектантство. В действительности на религиозном поле разворачиваются вечные и банальные сражения за власть. Изначально за душу человека, но и за власть как таковую.
  Собирание людей вокруг спасительной идеи - это своеобразные кружки по интере-сам, чтобы проповедовать и насаждать единомыслие, единоверие, единоподчинение. Только масштабы этих кружковцев поражают воображение и целями, и результатами. Че-го стоят только игры в санкции: наказания, неустроенность, кары, отлучения, проклятия, пытки, уничтожения... Во имя чего?
  Ни одно узаконение в мире - ни религия, ни законы, ни кодексы морали и чести - не могут сделать человека счастливым. Более того, они преследуют как раз обратную цель: поселить в душе разлад от вечного неудовлетворения собой из-за неразрешимой борьбы "ЗА" и "ПРГОТИВ" своих чувств и желаний, из-за постоянного несогласия с другими людьми...
  
  Сломать личность - такова изначальная установка. Разрушают изнутри собственны-ми руками новообращенного. А, обнаружив, что сам себя сломал, человек, в отместку, начинает уничтожать других или не препятствовать подобному. Выходит, нет никакого развития?
  История цивилизации - история борьбы человека против себя самого.
  Вся земная история - история НЕСВОБОДЫ.
  Несвободный человек зол и агрессивен изначально. Ему хочется всех и вся переде-лать под себя и представления о НАДОБНОСТИ. Ему плохо, ему постоянно отвратитель-но живется. И агрессия его - от страха и неуверенности в правильности своих и учитель-ских узаконений. Единственное, что остается в такой ситуации (если нет и намека на лич-ную борьбу за себя) - не допускать крамолы неверия вокруг.
  Так приходит власть толпы, подогреваемой и направляемой самыми хитрыми и са-мыми неуверенными, а оттого и самыми опасными - иерархами. И не важно - являются ли они иерархами церковной или светской власти. Мерзость этого - в особом цинизме. Ведь у тупой, оголтелой и слепой толпы есть хотя бы иллюзия высокой цели. А у Олимпа - лишь свербящее понимание тщеты и пустоты. Для нее важнее другое - пусть будет хотя бы триумф собственной власти и наслаждение от удовольствия обладания ею.
  
  Сон страшный и очистительный. А главное - директивный.
  Наверное, я должна сделать для себя судьбоносный выбор.
  Что важнее? Книга - как храм, или Храм - как книга?
  Мне нельзя опускаться и поддаваться искушению, ибо настоящая литература и под-линная вера (не религия) - напрямую обращаются к человеческой душе? Или книга для меня - и есть выражение духовной сути, которая миру явлена в виде религии и церкви?
  Или я должна объединить книгу и храм - то есть писательство и веру?
  Для чего? Чтобы мир впитывать в себя и учиться? Или наоборот - посылать нечто из себя в мир?
  При этом надо учитывать, что физически я немощна. А мечте на исцеление требует-ся мужество. Ведь надо еще найти силы, которые дают надежде хоть какие-то приметы на возможную победу над недугом.
  Склоняюсь к выводу о ЗАВЕТЕ. Конформизм не для меня. Нельзя быть половинча-той и компромиссной. Только полная самоотдача и вера в себя.
  Я сама - и личный храм, и церемония обряда веры в человека, и наследование памя-ти моих предков, и библиотека прожитой жизни.
  И мое право, вернее, ОБЯЗАННОСТЬ - быть честной перед собственным талантом и призванием.
  
  СОН
  
  Стою перед закрытой дверью в полнейшем недоумении. Как очутилась в этом дорогом для меня коридоре с широкими окнами напротив аудиторий на 2-м этаже "Института русского языка" в Гранатном переулке. Там в конце 80-х ютился теат-роведческий факультет ГИТИСа. По коридору дефилируют молодые люди, но зна-комых лиц не вижу. Понимаю, что оказалась не случайно в месте, где прошли сту-денческие годы.
  Внезапно дверь распахивается, выходит кто-то с перекошенным лицом, и я слышу свою фамилию. С трепетом вхожу в аудиторию. Нет ни одной мысли о том, что я здесь делаю, и по какому поводу меня вызвали в... юность?
  За длинным столом сидят педагоги. Обвожу взглядом и здороваюсь с каждым из них. Как же радостно видеть их всех в добром здравии. Мне улыбаются: Эльяш Николай Иосифович, Образцова Анна Георгиевна, Бартошевич Алексей Вадимович, Рыбаков Юрий Сергеевич, Хмельницкая Марина Юльевна, Соловьева Инна Ната-новна, Цыпенюк Анна Данилована, Ростоцкий Иосиф Болеславович, Кагарлицкий Юлий Иосифович, Мелик-Пашаева Карина Левоновна, Лейн Алла Зиновьевна, Сте-панова Кира Александровна, Банникова Нина Петровна.
  За вторым столом сидят и другие педагоги, но я не успеваю поздороваться с ними, потому что Алла Зиновьевна подходит ко мне:
  - Лена, зачем вы сюда пришли?
  - Сама пытаюсь понять.
  Педагоги засмеялись и, как в далеком 1979 году, я замечаю, что мне подмигива-ет Николай Иосифович. И точно так же, как и в том судьбоносном для меня июле, я улыбаюсь:
  - Если я сейчас найду ответ, кто даст гарантии, что в этом направлении больше вопросов не будет?
  - Совсем не изменилась, - подвел Эльяш.
  - Все просто. Завтра начнется твоя новая жизнь. Готова ли ты к ней?
  - Да, Алла Зиновьевна, готова.
  - Кстати, оставишь фамилию мужа?
  - Не вижу смысла менять. С ней я прожила большую половину жизни. Свык-лась уже.
  - Тогда нам бы хотелось услышать - тезисно - с какой системой ценностей ты войдешь завтра в новую жизнь. - Карина Левоновна в своем репертуаре. Она всегда проявляла интерес к жизни любимчиков.
  Я совершенно растерялась. Во-первых, ни о какой системе мне и думать не приходило в голову - хватало и других проблем. Во-вторых, система - вещь ответст-венная, не реферат настрочить.
  - Леночка, - Анна Даниловна, - вышла из-за стола и обняла меня за плечи. Мы здесь не экзаменовать тебя собрались, а помочь. Давай вместе составим систему. Бу-дешь ей следовать или нет, покажет время, но ты же любишь, чтобы все было рас-ставлено по полочкам. - Я кивнула. - Тогда давай, попробуем. - У меня отлегло от сердца. - Например, что ты можешь сказать о вере.
  - О вере в церковном понимании?
  - Нет. - Улыбнулся своей незабываемой улыбкой голубоглазый седой Николай Иосифович. - Расскажи о том, что для тебя означает вера, и во что ты веруешь?
  Я немного подумала. Вера - дело серьезное. Просто так, с кондачка...
  - Дорогие мои педагоги, наверное, стоит начать с того, что я верю в людей, ко-торые ко мне хорошо относятся и поэтому не станут вредить. Еще верю в то, что Бо-женька ко мне милостив. Он позволил мне родиться и развиваться. Я постоянно чувствую заботу Его и Его посланников. И для меня это не имеет никакого отноше-ния к религии и церкви. А еще верю в свою судьбу, в себя. Так я понимаю единст-венный способ прожить именно свою жизнь и встретиться со своими людьми.
  Замолчала. Эльяш снова улыбнулся:
  - Что со здоровьем?
  Попал, что называется, "не в бровь...".
  - Знаете, Николай Иосифович, в этом вопросе у меня, как раз имеется стройная система. Я бы даже уточнила - выболевшая.
  Считаю, что болезнь дается человеку в двух ипостасях, как в работе: в виде аванса и в виде получки. При правильном понимании оплаты, каждый из нас спосо-бен сделать верные выводы.
  Если болезнь дается авансом, и человек осознает, что недомогание связано с ложными мыслями, неверными поступками или ошибочными действиями, - то он меняется. И тогда болезнь отступает.
  Когда болезнь считается помехой, досадным недоразумением, врачебной ошиб-кой, несправедливостью судьбы, следствием влияния других людей и обстоятельств - это уже диагноз. А диагноз - не болезнь. Диагноз - серьезная бумага с печатью. И это уже не лечится. Ведь, например, человека сбила машина. Можно винить водителя, а не себя, ухитрившегося попасть под колеса. Я в данном утверждении не рас-сматриваю случай, когда людей на тротуарах давят лихачи. Но задать себе вопрос: "Чего я приперся на этот перекресток"? - вполне возможно.
  Я выдохнула и... поняла, что стою перед своей собственной входной дверью. Нет никаких педагогов и театроведческого факультета. Брезжит рассвет. В квартире стыло, а я совершенно раздета...
  
  Послесоние
  
  Проснулась в холодном поту. Меня трясло. Чтобы согреться пришлось выпить горя-чий чай с медом и почти час лежать под двумя одеялами.
  Да уж! Экзамен, так экзамен.
  Завтра получу свидетельство о разводе. Снова жизнь моя делится на ДО и ПОСЛЕ. Когда ноги в 10 лет отнимались, поступила в ГИТИС, родила дочку, умер папа, закончи-лась история государства СССР. Потом позвоночник устал. "Наотдыхалась" я за 5 лет так, что готова была умереть без сожалений о себе.
  И вот теперь - снова я на пороге новой жизни. Не знаю, хорошо это или плохо? Мо-жет, не права, и надо было смириться, простить, стерпеть. Что ж теперь, разбрасываться мужьями? У них после 40 лет мозги из головы мигрируют вниз. Подумаешь, мужик загу-лял?
  Но, мало ли, что я подумаю? Я теперь этого человека не знаю. Он - чужой. Мне не ведомы ни его мысли, ни желания, ни намерения. Вполне возможно, что чужой он давно. Просто я этого не замечала.
  Да, глаза мои СМОТРЕЛИ, но ничего не ВИДЕЛИ. Только организм не обманешь. Не отсюда ли все мои болячки? Обычная история обычной семьи. Все правильно. И все равно, как же страшно!
  Надо будет потом, когда успокоюсь, об этом основательно подумать. А утром прие-хать прямо к открытию в ЗАГС, чтобы не передумать и исключить саму возможность от-ступить. Не хочу, вновь услышать, как неделю назад: "Давай все забудем и начнем снача-ла. Я тебя люблю и не хочу развода".
  Нет, нет и еще раз - нет! Мне не нужен дома "Осенний марафон". Жизнь - не кино. Зачем вздрагивать от каждого телефонного звонка? Присушиваться к разговору, подозре-вать... Зачем мне этот кошмар?
  Господи! Спасибо, что отвел меня от муки ревности, не дал глазам моим зоркость. Это же какой была бы тогда моя жизнь? Кровать, полная зависимость, ненужность друзь-ям, молчащий телефон? ЭТО?
  Я уже была ТАМ - в этом земном аду. Я уже знаю, как после мольбы: "Дорогие мои друзья, вы хоть изредка, пожалуйста, набирайте мой номер, чтобы я чувствовала себя жи-вой", - телефон замолкает. Я еще думаю, борюсь, а меня вычеркнули из жизни те, ради которых я готова была биться за открытие театра, искать деньги на спектакли, ехать на другой конец города... Бог им судья. Хорошо, что они, как осенний листопад, остались в прошлом мире. Не о них теперь моя забота. О том, с кем делила радости и беды, кому ве-рила больше, чем себе. Впрочем, надо честно посмотреть правде в глаза. Мы чужими ста-ли не вчера. И завтра этот морок уйдет из моей жизни.
  Я никогда уже не упаду - уйдет причина.
  А вот с дочкой, боюсь, он постарается не видеться. Зачем? Новая жизнь, новая се-мья. Так что, вероятность того, дочь ему не нужна, - велика. Придется подумать о стра-ховке, потому что, сколько бы ей не было лет, а предательство отца - страшнейшая рана. Только бы она не перенесла это на отношения с мужчинами вообще.
  За маму я спокойна. Она прошла детский дом, войну и свекровь. И она - моя МАМА. Значит, встанем спина к спине и... Будем жить!
  
  Родной ГИТИС. Сколько зим? Сколько экзаменов. Всегда их боялась. Но этот - на смелость и ответственность - должна выдержать. Любопытно, я так давно не вспоминала годы учебы. Помню, принесла первые пьесы любимому преподавателю. Волновалась страшно. Только-только в очередной раз поднялась, ходила медленно, осторожно. Все время пыталась найти причину, чтобы не садиться при разговоре - сидеть-то тогда совсем не могла. На встречу собиралась, как на экзамен.
  Любимый педагог почти не изменился, только чуть поседел. Мы зашли в маленькую аудиторию, он выложил на стол мои первые несколько пьес и повесть об Андерсене.
  Но случилось то, чего не ждала. Приготовилась в длинному разговору. Обошлось без посиделок. О повести он сказал, что не любит Паустовского, памяти которого я лишь посвятила произведение. Про пьесы - что-то вроде "я пропустил вас". Вот и все. Уложились в 2 минуты. Таких обсуждений у меня еще не было.
  Поблагодарила, собрала ледяным руками рукописи и вышла "на негнущихся дере-вянных ногах", - как бы сказал мой любимый Андроников. Самым главным было вы-браться из института и не упасть. А потом дойти до метро. Там уж я как-нибудь. Там - люди.
  Наверное, неслучайно, во сне его не было среди экзаменаторов. Каждый из них что-то во мне находил во время учебы, а этот, как выяснилось, - "пропустил". Зачем я к нему обратилась? Мне ведь не протекция была нужна - серьезный разговор...
  Да и 2-ая половинка обошлась без красноречия. А потом я наслушалась и "друзей". Так что, с соратниками в моей жизни - "все еще впереди", надеюсь.
  Нет, все правильно! Как говорит моя дочка: "Я не злопамятная, но у меня есть па-мять, и она - злая". Мне придется научить себя все простить. Иначе я никогда не смогу излечиться. Но забывать не буду. В конце концов, когда-нибудь про это напишу. Сюжет - не хуже других.
  Судьба ко мне всегда милостива. То тяжкие испытания пошлет, как экзамен на жи-вучесть, то радостью нежданной встречи одарит. Иначе, видимо, Господу не пристало раздавать умение из слов рождать истории. К такой награде жизнь должна кроваво про-тащить по всем переулкам. На такой дороге не может быть попутчиков.
  Теперь все понятно. Хорошо меня проэкзаменовали. Ответами довольна.
  Все правильно и про веру. Все верно и про здоровье. Это мои краеугольные камни.
  Во что верую - то и сбудется!
  Самое главное, что теперь я понимаю: в моей жизни не было никогда никаких слу-чайностей. Все происходило вовремя - тогда, когда и должно было случиться.
  Действительно, теперь я готова к новой жизни. Только в ЗАГС надо успеть к самому открытию.
  
  СОН
  
  Присутствую на спектакле "Гамлет", в котором идет выяснение отношений между публикой и актерами. Сцена и зал агрессивно ненавидят друг друга. Из тем-ноты летят самолетики, яблочные огрызки, конфетные обертки. Артисты не отста-ют от зрителей: поливают первые ряды водой, разбавляют реплики ненормативной лексикой. Ситуация настолько нереальная, что я, глядя на сцену, пытаюсь восста-новить цепочку событий, которая привела к такой неординарности. Сон активно не нравится, и я решаю его "пересочинить", чтобы понять причину враждебности.
  Закрываю глаза и "отключаю" звук. Некоторое время чувство заполненного зала еще сохраняется, но вот и оно пропадает. Открываю глаза и оказываюсь в си-туации ДО. До того, как был сделан спектакль. Репетиция. Не сразу понимаю, что происходит? Нервозность переходит все границы. По сути, это не репетиция - военное сражение. Все друг друга ненавидят. Актеры режиссера, он - актеров и вообще всех, кто находится рядом: осветителей, звуковиков, декораторов, монтировщиков.
  
   Мгновенно проваливаюсь в собственные воспоминания.
  
  Это потрясающее ощущение. Находясь во сне - сдвоенном сне, предаваться воспоминаниям, одновременно, не упуская ничего, что происходит в самом сне. Единственное неудобство, реальный сон - основной - как бы перемещается на экран передо мной.
  Я - наблюдатель. Но на экране действие продолжает развиваться по законам, к которым я уже отношения не имею.
  
  Необычайное зрелище всколыхнуло память о работе в маленьком городском театре. Всякое бывало, но репетиции любили все. Лучшее, что происходило в театре - было на репетициях. Всплывают полузабытые лица актеров, вспомогательного персонала, небольшой зал с рядами красных кресел. Над залом - напротив сцены за стеклом в радиорубке вижу себя двадцатилетнюю. Мои руки с ярко-алым маникю-ром лежат на пульте. Слева крутятся бобины на магнитофоне "Маяк". Звук выво-дится на колонки, закрепленные на порталах. Пытаюсь вспомнить, из какого спек-такля звучит фонограмма?
  
  Громкие крики возвращают в реальность сна.
  
  Экран мгновенно исчез вместе с воспоминаниями.
  
  На сцене все стараются, основываясь на словах персонажей и сюжете пьесы, подколоть друг друга зло и изобретательно. Мгновенно понимаю, "откуда растут но-ги".
  Постановщик явно боится актеров. Он либо их ненавидит, что называется по призванию, либо совершенно беспомощен с точки зрения профессии. И то, и другое - губительно. Театр в таких случаях не получается, или вырождается в истерическое действо, глубоко симпатичное неадекватной публике.
  Режиссер постоянно придирается к исполнителю, играющему Гамлета. Инто-нация, пластика, мимика - режиссер использует любое актерское приспособление как повод для патетического крика: "Не верю". Все в недоумении, чего придирается? Артист пытается рассуждать на тему настоящее или мнимое сумасшествие имеет в виду постановщик, и как это отвечает самой пьесе? Но у режиссера даже нет задачи разбирать трудную сцену. Он сам про это ничего не знает. Репетиция ему глубоко противна и трагически неподвластна. Единственное, чем он может закамуфлировать свою беспомощность, - унижение и агрессия, направленные на тех, кто от него фор-мально зависит.
  Режиссер берет микрофон, хотя его и так прекрасно слышно в зале, и орет, что, если актер так и будет неумело "вякать", то придется заказывать памперсы, детское питание и погремушки. Потому что больше не осталось никаких способов объяснить бездарному лицедею, что такое настоящая актерская игра. "Заведенный" по-становщик даже не заметил, что ситуация внезапно изменилась.
  А она изменилась совершенно необычно.
  Не успевает постановщик озвучить очередное свое бессмысленное задание, как актер - до этого безропотная лабораторная мышка - мгновенно выполняет его ука-зание "один в один". Если учесть, что фантазии у "раба" все же больше, режиссеру приходится туго. Он загнал себя в собственную мышеловку. Теперь у него выбит из-под ног козырь начальственной "импровизации". И на "водосточных трубах" иг-рать уже не получается.
  Свободные исполнители первыми поняли новый расклад. С неподдельным удовольствием они переключились на новую жертву - постановщика. Всем понра-вилось, что старая жертва, обретя "второе дыхание", теперь уже сама начала охоту на охотника.
  
  Возвращаюсь на спектакль.
  
  И теперь уже понятно, что на театральном представлении актеры продолжают выяснять отношения с режиссером. Но, так как он на сцене отсутствует, то в качест-ве "избиваемых младенцев", выступают ни в чем не повинные зрители. Как вопро-шал Гамлет: "Что мне Гекуба?" Да ничего. Виновата, и все.
  Публика почти в ступоре.
  Я про себя хохочу:
  - Для специалистов - явное поле для интерпретации! "О, как это злободневно, современно!" Понятно, что ушлые театроведки "чепчики в воздух" бросать не ста-нут - за отсутствием чепчиков. Но рассуждений и статей на тему нового слова в ис-кусстве будет предостаточно.
  Взгляд выхватывает в зале полузабытые лица постаревших критиков. Их глаза полны неподдельной радости.
  - А вы - хулители - вообще падки на разрушение законов и низвержение преж-них кумиров. И не только потому, что не все хорошо образованы, но и потому, что статус "корпоративного мундира" велит бежать на "последнем дыхании" впереди прогресса - т.е. самого искусства - с персональными теориями. Костя Треплев с его "разрушением старых форм" и изобретением "мировой души" - отдыхает.
  
  Послесоние
  
  Что называется, сходила накануне в театр и получила свою порцию искусства. Не смогу сказать, что каждый спектакль вызывает у меня отрицательные эмоции. Но так про-тивно наблюдать подлинную беспомощность, которая прикрывается "новыми формами", омерзительными сюжетами, льющимся со сцены матом и выяснением подробностей, ко-торые Создатель предусмотрительно даровал человеку только для ночи на двоих.
  Мне нравится театр ПРО ЛЮДЕЙ. Про то, как они делают выбор, как относятся к миру, что могут изменить вокруг себя, чтобы извести зло. Но на "кишки" в любых их ва-риантах мне смотреть омерзительно. Особенно, если это выходит из-под "пера" изнываю-щих от чувственности кастратов или климактерических творцов, которые, не имея воз-можность нормально удовлетворить и женщину и свое истончающееся творчество, начи-нают мастурбировать на публику.
  
  Возвращаюсь к репетиции. Всем, незанятым в эпизоде, понятно, что началось "из-биение младенца". Артист еще не "включился" в то, что его будут "гонять по тексту" до тех пор, пока он не окажется на грани настоящего помешательства. Он еще "трепыхается", пытаясь понять задачу постановщика и угодить ему. Только старания бессмысленны. У режиссера другая задача. Он должен поставить этих "нелюдей", как "нежно" в минуту от-кровенности некоторые особенно выдающиеся "творцы" называют актеров, на место.
  И место заранее определено. Они - лабораторные крысы в клетке. Для них и хлыста не нужно. Достаточно только правильно расставить ловушки. Никто даже не сделает по-пытки остановить экзекуцию. Страшно оказаться следующим.
  
  Только что закончилась программа об одном замечательном актере. Главная мысль в ней - он страдал от ненужности, от отсутствия собственного места в жизни, оттого, что - лишний. Он считал, что мало и не то играет, что ему трудно жить. Роли его я помню. Они, действительно, убедительны, иногда до омерзения. Персонажи практически всегда - малосимпатичные люди с повышенным самомнением. Мне они казались списанными с самого артиста. Судя по всему, так оно и было.
  Колючий, нелюдимый, высокомерный, несдержанный, требующий повышенного внимания к своей персоне. И при любой возможности заявляющий, что ему невозможно жить, что он устал бороться с властью, что он что-то упустил и не успел. В 40 с неболь-шим он сыграл столько главных и неглавных, но значимых ролей, сколько не всякому актеру довелось сыграть за вдвое большую жизнь. Интересно, что бы он пел, доводись страдать ПО-НАСТОЯЩЕМУ от подлинной, а не выдуманной боли.
  Сколько таких - заигравшихся в смерть, истаскавшихся, потом сокрушались: "Ох, у меня не будет детей, жизнь моя не удалась и стала бессмысленной". Да кто же виноват, кроме себя самого?
  А что мне говорить? Как мне себя чувствовать? Когда я не могу защитить не только свои создания из слов и предложений, но и себя. Может, я и не права, и судить давно ушедшего человека - грешно и бесчеловечно? Но так противно. Хотел человек умереть. Все делал для этого. И умер. Умер потому, что никто всерьез к его заморочкам не отно-сился. А ему это было нужно. "Ах, вы так? Так вот вам!"
  Как хочется быть ТАКИМИ сложными, неоднозначными. Правильно в подобных случаях говорил Армен Джигарханян: "А в туалете вы ходите? Вот и не вякайте о своей эфемерной сущности. Хватит".
  Все люди. Не надо личные мозоли выставлять под видом мировых язв.
  
  СОН
  
  Накануне в одной "теплой" дружеской компании три прелестные дамы чуть не по-рвали друг дружку в клочья на почве обсуждения будущих глобальных потрясениях. Если учесть, что за "круглым" столом собрались физик, экономист и гуманитарий, то картина на "поле боя" была далека от благости. Особенно экзотично, наверное, выглядели со сто-роны атаки на основополагающие постулаты сегодняшней жизни. Сражались не на жизнь - на личный интерес.
  Очень хотелось остаться над схваткой. Но не получилось. И тому причиной стало "плавающее" прошлое государства. Каждая из нас начинала контрнаступление с того мес-та, где по ее мнению остановился на прикол корабль истории. Оказалось, что гавани у нас непохожие. И корабли тоже разных систем. Ужас заключался в том, что, войдя в раж, уже невозможно было выпить "мировую".
  Домой вернулась со страшной головной болью. Долго не могла успокоиться. Ведь поодиночке я с каждой спорщицей всегда достигала консенсуса. Неужели, формула "на троих" работает исключительно в узком мужском приложении?
  Все это сильно повлияло на мой сон. Он был тяжелый, беспокойный и быстрый. Да-же предполагаю, что это был не совсем сон. Картинка существовала одновременно с кри-ками на улице, празднованием дня рождения за стеной и трансляцией футбола в трех мет-рах от кровати.
  Уверенности в том, что приснившийся мне сюжет, именно приснился, а не был от-сканирован, например, с ночной программы, у меня не было. Рассказав сон домашним, я успокоилась.
  Спала. Сновидела. Записывать простой фиксацией не стала. История точно легла на отношения персонажей романа "СКВОЗНЯКИ ЗАКУЛИСЬЯ", над которым тогда работа-ла. Им ночное видЕние и подарила. С одним уточнением. Там, где Я - фигурирует персо-наж Павел.
  
  Во все глаза рассматриваю фантастического цыганского барона. Глаз отвести не могу, хотя стыдно - сил нет. Он понимает, какое производит впечатление на ок-ружающих и деликатно старается не обращать внимания на нескромные взгляды.
  
  - Душе красота нужна не меньше любви или Бога. Хотя, по-моему, это одно и то же.
  Павел слушал ровный спокойный голос пожилого цыгана и проникался его странѓной правдой. Для этого стихийного пантеиста душа была связью прошлого с будущим, живого с неживым, тела с духом. Особая духовная нить - непрерывная и невидимая.
  - Точно так же, - Павел заворожено следил за пояснениями цыгана, - как пре-тензии спортсмена определяются волей, мастерством и мнением судей, что выража-ется в призовых местах - доступной глазу оценке... Понятно?
  - Не-а...
  - Ну и не надо. Ты просто слушай. Так и душа заключается в биооболочку в ви-димом - прожиѓтой жизни. А каждая мысль в этом нашем существовании имеет мате-риальную, но невидимую глазу форму - мыслеформу. И необходимо опасаться посы-лать плохие мысли, - вернутся бумеранѓгом в виде болезней и несчастий, ибо мы сами строим свою судьбу из подручного материала. Желания и возможности лишь в ма-лой степени оперируют материальѓными предметами. И нам только кажется, что мы строим дом, чистим картошку, смотрит телевизор, целуемся... Хотя больше ничего и не происходит.
  - Глаз твой глаз! - Крепкие руки развернули голову Павла к зеркальной стене. - Попробуй, выйди за пределы спортивных эмоций - догнать и пеѓрегнать! - и посмотри на мир настоящий, подлинный, где видимость - лишь одно из состояний. Интуиция и прозрение - не самый плохой способ познания мира. И каждый человек может наде-яться, что сумеет когда-нибудь ответить на все свои главные вопросы. Мир булга-ковской мистики - мир подлинный. Он возможен во времена страшного духовного напряжеѓния колоссальных людских масс, пришедших в движение в результате исто-рических катаклизмов.
  Павел перестал ощущать себя в пространстве комнаты.
  Зеркала исчезли, и он остался совершенно один в темной бесконечности.
  Этого не может быть, потому что не может быть.
  Хотя реальность "не может быть" была гениально доказана лентой Мёбиуса.
   "В действительности все совершенно иначе, чем на самом деле", - грустно за-метил однажды самый знаменитый летчик земли - Антуан де Сент-Экзюпери. Толь-ко, к сожалению, это вовсе не шутка.
  Ведь, если моя жизнь - дефис между рождением и смертью, я буду стреѓмиться к улучшению материального положения, всеми силами увеличивая благососѓтояние: зарплата, дом, доходы от вложений, путешествия, удовольствия... И меня нельзя уп-рекнуть. Ни в чем. Какая уж духовность, - пожить бы вволю успеть.
  Духовное творчество разрушает эгоцентризм. Но в обществе потребления оно все равно делается фетишем, который потребляет истеблишмент. Становится пре-стижно посещать салоны, концертные залы, театральные премьеры, концептуаль-ные акции. Создается гигантская лицемерная ярмарка тщеславий: я славлю вас, вы - славите меня. И все довольны.
  Догматизм правит миром.
  Делай, как я.
  Думай, как я.
  Веруй, как я!
  Церковь, защищая свои доктрины, объявляет всякое любопытство в свой адрес ересью. Она стремится заменить абсолютную веру и столкнуть ее с разумом. Одѓнако, религия без доказательств мертва. Ибо личности нельзя запретить думать. И сомне-ваться.
  Это - великий путь познания. И человек давно уже шагает по этой колее.
  Мысль трудно усыпить запретами и красными флажками.
  Мы не волки - обойдем.
  
  На дороге к самому себе ни церковь, ни наука, ни творчество, - не помеха. Все лишнее или отработанное ляжет в фундамент строительства собственного духа.
  Я - как часть Вселенной - и Вселенная - как общность Я - не допустят однобоко-го флюса. Мир нельзя открыть одним ключом творчества или науки, или религии. Этим можно только посеять смуту в душах, вражду в сердцах и угрызения совести в наѓциональном сознании.
  О, мир!
  Как ты велик.
  И как Я - огромно.
  Спасибо тебе за то, что существую в нем!
  И душа моя вечна!
  И все страдания мои не бесцельны, ибо ведут к любви и пониманию.
  Себя надо строить. Свой разум завоевывать, потребности обуздать поначалу, а там и к мыслям можно приступить.
  
  Послесоние
  
  Все, что хочет исправить один человек в другом, ведет к противоречиям. Доста-точно вспомнить любой век. Все войны начинались с благими целями - и религиозѓные, и территориальные, и торговые. Все они - суть захватнические. И жрецы веры это, как правило, благословляли. С их благоѓчестивого согласия вырезались города и страдали народы, виновные лишь в иновеѓрии: "...самое примечательное проявление гуманизма, если видеть мир глазами Власти". - Так жестко подвел итог христианского переустройства мира в 1949 году Николай Бердяев.
  Церковь пытается оккупировать любовь и милосердие, заявляя свой приоритет. Еще вспоминается "любовь партии к народу". Какой-то от всего этого гнилостный запах идет.
  А подлинная душа растворяется в...
  
  Должна признаться, что этим отрывком и теперь горжусь.
  
  СОН
  
  Большой театр, премьера оперы "Кармен", вернее, генеральный прогон. Моя семья расположились во 2-м ряду справа у среднего прохода. Монтировщики гото-вят сцену. По залу ходят коробейники. Один продает хлеб - большие пахучие батоны по 35 рублей. Я показываю ему монетку в 50 рублей - большую, блестящую. Мужик жалуется, что сдачи нет, хотя рожа просто лоснится: "И не дам". Поощрять его не хочу и начинаю копаться в кошельке с мелочью. Ужасно противно. Я не жадный че-ловек, но откровенное хамство возмущает. Мелочь вызывает едва скрываемое не-удовольствие, но я намерено медленно ссыпаю ее в пакет. А заодно еще и прихожу в негодование от дороговизны.
  - Надо поднимать наш заводик, - коробейник наигранно вежлив.
  Со мной ему все ясно, а реплика адресована окружающим. Театр наполняется запахом свежевыпеченного хлеба, хотя, может быть, так благоухает только мой ба-тон. Никаких иных запахов я уже не ощущаю.
  Тем временем перед 1-м рядом ставят темно-зеленые почти железнодорожные контейнеры. Они плотно перекрывают весь обзор. Сцены уже совсем не видно. Зри-тели ничего не понимают и начинают меняться местами. Так мы оказываемся у правого прохода. За этой суетой не сразу обратили внимание, что контейнеры уже убрали. Теперь между оркестровой ямой и залом - дорожка из ковров-матов.
  Напряженная атмосфера подстегивается непонятными перемещениями деко-раций вне сцены. Публика судачит о П. - постановщике спектакля. Народ заранее почтителен и подобострастен. Все ожидают чего-то гениального. Сам режиссер рас-хаживает в проходе.
  Звучит увертюра, и начинается действие. Выбегает тоненькая Кармен. На ней трико черного цвета и красная газовая накидка. Хозе (или Цунига, пока не понятно) сбивает ее с ног, валит на маты и пытается связать веревкой. Девушка извивается в его руках. Борьба происходит прямо перед зрителями. Мы сидим, поджав ноги, что-бы не мешать актерам. Похоже, они даже и не собираются петь.
  Подходит режиссер. До этого он внимательно наблюдал за сценой, облокотив-шись на парапет оркестровой ямы. Показывает актеру, как надо набрасывать узел на ногу Кармен. Девушка поднимается. Неожиданная реакция. Она начинает вызы-вающе развязывать шнуровку на спине. Когда ее валяли по полу, никто не понял, что это и есть спектакль.
  Непривычно. Но зрелище доступно только первому ряду. Ни с балкона, ни из амфитеатра никому ничего не видно. Сцена, по-прежнему, пуста и безжизненна. На ней ничего нет, и ничего не происходит.
  Я мысленно возмущаюсь. П. - потрясающий режиссер. Но зачем он решил ста-вить оперный спектакль? Ведь смешно, имея лучшую сцену в мире, строить сюжет в проходе у оркестровой ямы.
  
  Послесоние
  
  Проснулась в полном недоумении. С одной стороны театр - сфера моих профессио-нальных интересов. С другой - личной - на сюжет "Кармен" я написала мюзикл. С треть-ей, режиссер П. - не моя группа крови. С четвертой, оперный театр для меня загадка зага-док. Я с ним мало знакома, с трудом могу себя заставить слушать проходные сцены с ре-читативами, хорами и ансамблями, мало похожими на красивые мелодичные арии или дуэты.
  С чем же еще связан сон? Это мучило меня весь день и не давало покоя. Где-то к ве-черу пришло неожиданное решение. Из жизни ушли прежние властители дум - Ефремов, Плучек, Эфрос, Гончаров, Товстоногов и пр. Для более молодых - театр давно уже арена боев местного значения: кто кого? Оставшиеся, разменяв первую, а кто и вторую моло-дость, тут же перешли из ранга хороших постановщиков в разряд новых гениев. Мне жаль, что за бортом остались мощные достижения кукольников, пластиков и серьезных любителей в силу краткости и ограниченности явления. Сегодня на арену вышли иные "властители дум". Для них сцена стала полем битвы с театром, как с кафедрой, с которой можно проповедовать добро. Милость к слабым - не их конек. Новым властителям и дела нет до человеческой души. Предмет их исследования - кишки, экскременты, пороки, политические выверты и голый социальный протест. И все это с полным ушатом мата и презрения к нравственности и стыдливости окружающих.
  Скорее всего, сон отразил мое нынешнее отношение к театру. Тому театру, где есть место всем извращениям, а также: уродству, пошлости, воинствующей бездарности, ги-пертрофированным амбициям, жажде славы всякими способами. Любой дряни сегодняш-няя сцена дает зеленый свет, кроме того, что в моем представлении является искусством. Больно видеть, как бездарность и непрофессионализм мимикрируют под искусство. Толь-ко это не удивительно, подобное происходит на всех уровнях общественной жизни. Стра-дает не только культура.
  Так нужен ли мне театр, в котором женщину обязательно надо валять по полу под ногами зрителей. Почему я должна быть свидетельницей того, как престарелый импотент (в данном случае известный постановщик вообще использован сном лишь виде знака воз-раста, но не цеховой принадлежности) заставляет наблюдать свое якобы "искусство" об-манутую полуобразованную публику, жадную до новых необычных впечатлений и силь-ных эмоций. И этой публики все равно, что ей вместо подлинного явления подкладывают пустышку-эрзац. Такой театр плацебо-наоборот.
  
  Если знаки, которые мне подает пространство, имеют значение, а я склонна воспри-нимать их именно так, то театр в его нынешнем виде мне и, правда, не нужен. Будут ли в будущем хоть какие-то изменения, которые меня смогут удовлетворить, не знаю. Кишки и вонючее дерьмо, меня больше не интересуют. На сегодня мой театр - закончился.
  
  СОН
  
  Питер. Станция метро на Площадь Восстания". С несколькими друзьями (лиц не помню) поднимаемся по эскалатору, переходим улицу - почему-то гранитную - и оказываемся в оперном театре на последнем ряду. Дают "Силу судьбы" Верди. Мне ничего не видно. Это раздражает. Тихонько выхожу из зала. В гардеробе забираю горчичное пальто и новую зеленую шляпу.
  По дороге в гостиницу понимаю, что потерялась. Блуждаю по грязным ночным улицам. На Питер совершенно не похоже, скорее, какой-то маленький южный горо-док со старыми 2-х-этажками, заборами в виде разваливающихся колонн и неухо-женными кустарниками. Подхожу к дому, выкрашенному давным-давно желтой краской. Передо мной странная картина. Небольшая группа вокалистов во главе с сыном хозяина поют детскую колыбельную песенку для петуха. Петух благодарно засыпает, как кот.
  Здесь какая-то своя - отдельная жизнь. Мне в ней не место. Тихонько покидаю двор, уходя в ночь и в грязь. Меня окружают низкие деревья. Из-за них совершенно невозможно рассмотреть нумерацию на фасадах. Впрочем, это все равно не важно. Я ведь адреса не помню. Мне остается только один ориентир - вокзал. Где-то совсем рядом слышится плеск воды и веселый смех.
  Навстречу из-за кустов высыпала стайка мальчишек и девчонок. Они удив-ленно рассматривают меня. И есть почему. Народ в плавках и купальниках. А на мне - осеннее пальто и шляпа.
  - Не купайтесь в озере, - советуют они мне, - лучше в реке.
  Посмеялись и побежали дальше.
  То ли лето, то ли осень. Я снова одна. Едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдать-ся: "Куда иду? Чего ищу? Зачем приехала"?
  
  Послесоние
  
  Сон не просто безрадостный, я бы сказала - трагический. В нем намешано все, что я люблю и, наоборот, не люблю. Да еще и любовь, и нелюбовь странные.
  
  Я люблю музыку, но мало знаю оперу, а уж "Силу судьбы" точно никогда не слыша-ла. Видимо, не Верди, а именно "Сила судьбы" - знак во сне. То есть, у меня есть судьба, и она - сильная. Но я не могу ее знать, потому что: не знаю, наверняка, в чем заключается - и сила, и судьба, а еще - никогда не слышала оперу.
  В тот момент, когда мне дается возможность насладиться представлением, - ухожу из театра на том основании, что мне "НЕ ВИДНО!"
  Абсурд?! Если бы.
  Это - ответ. Я не могу узнать собственной судьбы, потому что не хочу слушать то, что мне не видно, или что требует усилий для понимания. Или, как минимум, времени. Это может означать только одно: не впервые судьба выходит мне навстречу, но я в оче-редной раз ее в упор не замечаю.
  А сколько же зацепок предложил сон!
  Любимый Питер. Прекраснейший театр. Даже друзья (не важно, что я их не помню, но сон сохранил то, что они - друзья). Великая опера великого композитора. И я - УХОЖУ. Не интересно мне знать судьбу!
  А что же мне интересно? Интересно бродить по незнакомым провинциальным зако-улкам в поисках неизвестно чего. Ни адреса, ни хотя бы направления не имею. Даже не понимаю, летом происходит действие или осенью?
  Акцент на пальто и шляпу - не случаен. На самом деле - это дата фиксации утраты ориентиров. Пальто было куплено во время моего первого подъема с постели, т.е. вначале нулевых. А шляпа - 3 года назад. Именно этот период жизни можно считать потерянным или неслучившимся. Именно тогда я разминулась с судьбой. И сегодня бреду в темноте, в незнакомом месте, в непонятное время года, в неизвестно куда и зачем?
  Озеро. Я его не вижу во сне, только ощущаю. Но в него мне не надо - лучше в реку. Это как раз понятно. Озеро - стоячая вода. Неизменный сюжет.
  Река - изменение. Движение судьбы или к судьбе. Пойду ли я к реке. Жестче - дойду ли?
  Есть еще один знак. ПЛОЩАДЬ ВОССТАНИЯ. Для меня это место, с которого на-чинается Питер и СТРОИТЕЛЬСТВО МОЕЙ МЕЧТЫ. Моего восстания против всего, что у меня было: болезни, ненависти родственников к моей семье, жизнь вместе с бабкой, ко-торая периодически пыталась отправить меня на тот свет, воровского соседского окруже-ния.
  Я была готова на многое, чтобы этот город стал родным. Но даже не подумала поин-тересоваться, а я-то ему нужна? Нет, я Питеру была не нужна. И он мне это доказывал 5 лет. 5 раз я пыталась поступить с ленинградский театральный институт. И, несмотря на проходной бал, ни разу не поступила.
  Тогда это воспринималось мной, как несправедливость.
  Сегодня - судьбой. Судьба мне пыталась доказать, что Питер - не мой город. И те-перь понимаю, она бы в любом случае не пустила меня на берег Невы. Но тогда я воспри-нимала это не просто крушением мечты - трагедией.
  А судьба-то ВОССТАВАЛА. И тогда, и теперь - ВОССТАЕТ.
  Вот, как говорил в одном фильме Петр Алейников, "я и растерялся. Теперь, исходя из всех знаков и подсказок, надо выбрать то, что приведет меня в правильное место в пра-вильном времени. Перечислено все, что мне дорого: музыка, театр, Питер, вокзал, шляпа, кот, петух - мой зодиакальный знак (это, чтобы я не думала, что речь идет о ком-то дру-гом).
  Все расставлено по местам. Только самого места нет. Я снова - на перекрестке, точ-нее - на перепутье.
  И снова выбор. Так что же мое? Писательство, музыка, театр? Или умение петь так, чтобы даже петух засыпал, как кот? Или моя готовность идти? Причем, в любое время года и в любой одежде, не заботясь, как ко мне относятся окружающие... Или - просто движение. Не важно, какой адрес. Важна сама дорога?
  
  СОН
  
  Я приехала с московской театральной делегацией в маленький провинциаль-ный городок. Приходится "ходить строем". Отстаю от товарищей и осматриваю ок-рестности сама. Город расположен, как принято говорить, "на семи холмах". Вниз ведет глубокий склон. И там, тесно прижавшись друг у другу, уютно расположились аккуратненькие домишки. Но с ними что-то не так. Я не сразу понимаю, что? При-смотревшись, ужасаюсь, - они повалены. Домики опрокинуты, словно их вырвал ураган. Как пряничные игрушки, они беспомощно прибились к спуску. Набираю дочкин номер, чтобы поделиться увиденным. Но дозвониться не удается.
  Рядом со мной никого нет, видно, экскурсия увела моих коллег в другое место. Достаю телефон с камерой и снимаю что-то вроде репортажа. Во время войны это называлось "боями местного значения". Панорама чужой страшной трагедии вы-звала необходимость в комментариях. Я наговариваю текст о разрушениях, о безжа-лостности стихии и не замечаю, что в "творческом порыве" меня разворачивает от "места событий".
  Обернувшись вокруг собственной оси, задираю голову и элементарно затыка-юсь. Наверху - огромный, я бы даже сказала, могучий белый собор с голубыми ку-полами. Храм, явно построенный (по цвету куполов) в честь Богородицы, возвыша-ется над нижней разрухой, как доказательство чего-то вечного и непоколебимого. Ураган оставил без жилья людей внизу и не тронул Божий храм.
  Я потрясена настолько, что забываю про камеру. Не хочется больше ничего ос-матривать, и я возвращаюсь в гостиницу. Но там никого из моих коллег нет. Хотя уже 14.00, и нас должны из гостиницы везти на обед. Получается, что отойдя от группы, я не просто отстала - потерялась.
  В холле появляется уборщица - милая приветливая женщина неопределенного возраста. Она не знает ничего о гостях из Москвы. Но, если я хочу пообедать, надо из гостиницы идти вдоль улицы - к собору. Там есть столовая в доме ? 31. Повар от-личный. Готовят хорошо. А для нашей группы еды наготовили без ограничений. Че-стно говоря, мне неприятно это слушать, словно бы москвичи приехали сюда обжи-раться.
  Пытаюсь снова позвонить дочери, но на дисплее телефона что-то странное - ка-кие-то точки и черточки, цвет вообще пропал, а следом - и сигнал. Страха нет, но в голове вертится вполне резонный вопрос о том, как же меня найдут, если даже теле-фон не работает?
  Есть совершенно не хочется, идти к храму тоже. Может, погулять? Или вер-нуться в гостиницу? Но будут ли меня искать? Вернутся ли за мной, ведь я "отколо-лась", ни с кем не договорившись.
  
  Послесоние
  
  Странный сон. Иногда мне снятся незнакомые маленькие городишки. Но тут уж больно необычный населенный пункт. На разных уровнях - разная жизнь. Пустая гости-ница без постояльцев. Какие-то достопримечательности, которых я нигде не вижу. Беда под горой. где жили люди. Но, как всегда у нас бывает, до них никому нет дела. Подума-ешь, пострадали, может, они сами виноваты? Хочется ошибаться и надеяться на то, что их вывезли, дав временное жилье.
  Кроме этих перевернутых сказочных домиков, ничего не напоминает о беде в ниж-нем поселении. Удивительным образом, в России любая беда всегда предпочитает "ша-гать" именно по тем, кто "внизу". Их кровь никого не останавливает. Подумаешь это же просто людишки. Их жизнь никого не интересует, особенно, если они бедны, несчастны или нуждаются в помощи. У нас "внизу", как правило, живут обычные люди. На их про-блемы "верх" всегда плюет, как говорится "с высокой колокольни". Может, прекрасный храм - это отражение именно этого отечественного явления?
  А посередине - гостиница - временное пристанище для временных людей. Там во-обще всем по барабану. Это словно бы некое параллельное пространство, которому все равно, что думает "верх", и как живет "низ". Гостиница - перевалочный пункт для всех. Для одних - социальный лифт наверх, для других - сокрушительный финал карьеры.
  Кстати, потрясающий символ.
  Люди построили сказочно красивые домики. Но в сказке не позволительно жить обывателю. Для них сказка допустима только в мечтах о лучшем будущем. И потому до-мики - пряничные игрушки, в которых нет жизни. Любой "ураган" сметает простую обычную людскую красоту, не считаясь ни с чем.
  Торжествует храм. Он - вне жизни. Он - над ней. Он, конечно, зовет народ к себе, обещая Божью милость и душевную гармонию. Только он слишком высоко парит над людьми, слишком барственно. Это не высота - высокомерие. Или я не права, и храм - ос-нова не только сознания, но и бытия. И потому он должен быть непоколебим и не подвла-стен любым испытаниям и бурям? Но, могут быть и другие объяснения.
  Что, если он - мечта о справедливости "малыша" в "гоголевской шинели"? Или знак безразличия к простому человеку даже ТОГО, на кого уповают, когда больше не от кого ждать помощи?
  Не потому ли мне не хочется ни дойти до этого храма, ни войти в него?
  Тогда зачем он мне приснился?
  Да еще и с рассказом о столовой в доме номер 31? Чтобы я не перепутала пищу ду-ховную с пищей обычной? Но 31. Как разобраться? И спросить некого - телефон не рабо-тает. Получается, что оказалась я, что называется, "вне доступа" - без связи. И место - не-известное, и коллеги - безымянные, и дочка... где-то... Хотя в 31 год мне сделали опера-цию, после которой я стала другим человеком. Может, в этом дело? Рубеж? Что это за но-мер 31? Дни, недели, месяцы, годы? Или испытания, похожие на прошлые...
  Я снова перед выбором - остаться безучастным свидетелем в гостинице, спуститься и помочь людям, или попробовать достичь Храма? Не буквального храма, как стоящей над всеми церкви, а Храма Богородицы, которая милосердно всех защищает своим покро-вом и обещает любить. И любит, несмотря на ни что...
  
  А теперь о главном.
  Этот сон пришел ко мне после молитвы перед иконами о собственном творчестве. О том, нужна ли я вместе со всеми своими замыслами, сюжетами и надеждами людям? Судя по ответу, который предоставил мне сон, выбор - за мной. Решать все равно придется са-мой.
  И тогда все надо понимать иначе.
  Людям, тем, кто и составляет большинство и производит "государственный про-дукт", выражающийся во всяких умножениях ВВП на душу населения, я вряд ли нужна. Их желание приобщиться к красоте и мое - разные желания. И одно из них - буквально - ПЕРЕВЕРНУТОЕ. Я всегда мечтала сделать нечто, что могло бы заполнить пустоту. Ту пустоту, которую я вижу. Она не перестает быть пустотой даже тогда, когда все вокруг заполнено новыми технологиями, формами, отношениями, политикой. Все это новое так яростно отрицает старое, что в этом оголтелом раже заодно хоронит и душу. Зачем нужна душа в Храме или без него, если Бог - выгодный тренд, выбор продюсера и просто инте-ресная роль.
  Я переоцениваю себя? Или, наоборот, недооцениваю? Мне хочется нести радость, свет и гармонию. До меня случился ураган, который просто снес чью-то устоявшуюся привычную жизнь. Я ли нужна после этого? Со всеми своими мечтами, умениями, замыс-лами? И кому?
  Гостинице? Временному - стащить и слинять, "плевать, что будет после нас..." - я нужна лишь в качестве безликого постояльца или бытописателя "истории успеха ".
  Путь через столовую, где еда - не для всех, да я ее еще и есть не хочу - не мой.
  Осознание цели.
  А до Храма... Высоко и, возможно, безответно.
  Или Храм это то, что я должна создать сама. В этом - мое предназначение? Написать то, что будет высоко и прекрасно, что оправдает и мое существование, и остановит ураганы? Высокомерие это? Гордыня? Уничижение? Не мой ли личный страх перед грандиозностью цели и титанической трудностью задачи? Не потому ли, мне туда не хочется добираться.
  Что называется, каков вопрос - таков и ответ. За что боролась...
  
  СОН-а
  
  Я - беременная. Даже во сне понимаю, что это - хорошо. Есть одно обстоятель-ство, которое меня тревожит. Под ребенком находится плоская коробка с печатной мини-машинкой. Как она попала в меня и зачем, я не знаю? Только очень боюсь за ребенка и совершенно не понимаю, как ее извлечь?
  
  Послесоние
  
  Чудо-Юдо! Тонкий намек на толстые обстоятельства. Надо сделать над собой усилие и закончить рукопись. Хватит заниматься чепухой. Вся эта сериальная муть... Неужели я именно об этом мечтала? Уж точно, не ради тупого гона во имя угождения редакторам и продюсерам столько лет лежала обезноженная.
  Право на СЛОВО я заработала честно. И юмор сна понятен, так же, как и его крик.
  Машинка, которая помогает мне РОЖАТЬ слова, как и РЕБЕНОК, ждут своего часа. Я у себя одна, и обязана написать все, что задумано, что выстрадано и ждет своего часа. Хватит жить беременной замыслами. Они уже готовы - осталось только записать.
  Может, это не вся правда? И я ношу в душе - под сердцем, как ребенка, что-то со-вершенно необычное.
  Вероятно, внутри зреет какой-то грандиозный сюжет. Его надо вынашивать, как ди-тя. Но, чтобы исключить всякие иллюзии, рядом - машинка: замысел и воплощение.
  Или, как предвестие, ждут меня грандиозные перемены в судьбе? Поживем - уви-дим.
  
  СОН-б
  
  Высокий статный мужчина - специалист по восточной литературе - обнаружи-вает уникальный список. Это - первый Коран. Он мечтает опубликовать его в своем переводе. И обоснованно рассчитывает на мировую сенсацию.
  Мужчину похищают и привозят в загородный ресторан. (В голову приходит ва-риант, что все происходит в центре города, - с этим я разберусь после просыпания) Никаких масок, грубости, насилия. Переводчик ничего не понимает. Ему не предъ-являют никаких требований, но и не объясняют ничего. Хозяин - низкорослый тол-стяк - добр и улыбчив.
  Внизу - под рестораном - странное пространство. Там много комнат и коридо-ров. Они заполнены женщинами и детьми. Женщины молоды и хороши собой. На проституток совершенно не похожи. Ведут себя спокойно, не проявляют никакого видимого недовольства. Дети - мальчики и девочки - счастливо играют друг с дру-гом. Хозяин, его жена или помощница занимаются обучением старших детей.
   Мужчина пытается понять, что произошло? Мучительное недоумение нараста-ет. Время от времени одна или другая женщины начинают как-то неестественно прихорашиваться. Тогда его просят помочь достать с верхних полок украшения.
  Белая холеная рука вынимает из коробок, шкатулок, баночек разные украше-ния: ожерелья, кольца, серьги, браслеты. Эта красота рассматривается со всех сто-рон. Исследуются все заготовки: бусины, шнурки, стеклярус, замочки.
  Хозяин этого не видит. Мужчина понимает, что сделал небольшое открытие. И про него пока лучше молчать. Но что делать со своим собственным похищением? Тоже молчать? Покоя не дает мысль о том, что никаких условий ему не предъявля-ют.
  Женщины, которым он помогает наряжаться, спустя время, оказываются бе-ременными. До мужчины доходит возможный смыл похищения. Неужели его вы-брали в качестве породистого самца? Но ничего не получается, эту роль ему даже не предложили. Тогда, зачем он здесь?
  Хозяин объясняет, что самих женщин он не держит. Здесь только дети имеют значение. Женщины - настоящие и будущие матери - остаются сами. Мужчина вы-нужден признать, что детей обучают естественным знаниям по школьным учебни-кам. Никакого сектантства, подготовки к борделям или расчлененки он не заметил.
  В этом состоянии полного недоумения он, как и все жильцы, пропускает начало пожара, который охватывает здание. Хозяин спешно эвакуирует своих людей в ар-мейских грузовиках с крытым верхом. Женщины быстро, но без суеты, выводят де-тей. НИКТО в этой ситуации не убегает, даже не пытается. Все послушно и ДОБРОВОЛЬНО забираются в грузовики. Машины отъезжают. Здание рушится.
  Начинается перекличка спасенных. Выясняется, что кто-то остался, не смог выбраться, или задохнулся в дыму. Хозяин утешает взволнованных людей.
  Мужчина пытается осмыслить ситуацию. Ведь ему даже не пришло в голову воспользоваться ситуацией и убежать. Почему вместе со всеми залез в грузовик? Ку-да они направляются? Что их ждет на новом месте? Но главное - почему ему самому уже не важен ни Коран, ни мировое признание, ни собственная судьба?
  
  Послесоние
  
  Вот тебе, матушка, и "юрьев день", как говорится. Что называется, прилегла отдох-нуть.
  Сюжет прямо выходит из предыдущего сна. Это не фантасмагория. Я, конечно, по-думываю частенько о признании, но Коран это - слишком! Или, наоборот, знаковая книга явлена, как усмирение гордыни?
  Очень похоже на объяснение первого сна. Только в этом сне я - сторонний НАБЛЮДАТЕЛЬ. Лишь однажды получила удовольствие от естественного любопытства, когда подробно рассматривала украшения. Ну, тут уж ничего не поделать, обожаю поде-лочные камни.
  Впрочем, возможны и другие варианты:
  - Реализация - в непосредственном виде - идеи страха человека (и меня) перед жиз-нью, которая выражается в нежелании принимать ответственность за свою судьбу. Пере-кладывание права решать на других: Бога, церковников, секты, государства, родителей, супругов, более сильных, приспособленных и прочая.
  - Модель спасения мира.
  - Новый мир. Много женщин и детей. Выбор мужчины случаен или... их - мужчин - просто исключают из жизни. Женщин периодически куда-то отвозят, например, в какое-то мед. учреждение для бесконтактного зачатия (ведь мужчина из сна ничего в этом отношении не делал). Неужели это - реальность недалекого будущего, исходя из статистики мужского бесплодия. Хорошенькая перспективка, ничего не скажешь. Я, конечно, иногда прохаживаюсь по поводу утраты мужчинами своей истинной роли, но не до такой же степени?
  - Любое гуманитарное открытие - не наука, а ложь!
  - А, значит, искусство, философия, духовная жизнь вообще - фетиши, придуманные для оправдания нежелания заниматься ЕСТЕСТВЕННЫМ тяжелым трудом. Вот уж вывод - так вывод.
  И, напоследок. Все-таки, не верю я в мужчин. Наверное, не права. Но вся моя жизнь была связана именно с гуманитариями. А они... как-то не совсем по-мужски вели себя, а иногда и вовсе не по-мужски. Во всяком случае, поступками своими, совершенно опреде-ленно, мало давали повода для гордости. Безрукие, изнеженные, мнительные... Ни силы, ни мощи, ни страсти. Были и иные, но... "Богатыри - не вы".
  Как-то все время приходилось выбирать - или сила, или мысль? Уши всегда побеж-дали. Хотя, надеюсь, другим повезет больше, чем мне.
  
  СОН
  
   На пару с каким-то сценаристом получаю заказ на написание комедии для те-атра. Для этого необходимо приехать в Москву. Я что-то придумываю, пишу на лис-точке. Напарник хлопочет: он принес билеты (туда-обратно), больше похожие на квитанции, а еще у него бланк заказа. Подходит и сам заказчик. Ничего про внеш-ность не могу сказать определенного - она вполне заурядна. В условия не входит точный отчет, просто надо будет потом расписать смысл трат. Успеваю подумать: "Он единомышленник или надсмотрщик?" Сам заказчик выдает нам по пачке денег - в каждой по 50 000 рублей. Лихорадочно прикидываю, хватит ли мне этого, чтобы покрыть кредит? А потом - на что жить?
  Но дело есть дело, и я беру в руки листок с написанной сценой, чтобы зачитать. Волнуюсь, понравится ли? Строчки расплываются перед глазами, потому что одно-временно с волнением мучают мысли:
  - это заказ большой или маленький?
  - это все, или впереди - настоящая длительная работа?
  - оплата будет рублевая или валютная?
  - ну, вот, началось, только напарник здесь причем? Или он - техническое лицо - просто помощник?
  - работать вместе с заказчиком - это плюс или минус? Будет интересно или из-мотает?
  Пока я пытаюсь собрать мысли в кучку, чтобы хоть как-то отследить и совмес-тить внутренние вопросы и присутствие на встрече с заказчиком...
  
  ... заявился кот, и... все закончилось.
  Пришлось проснуться и топать на кухню, чтобы его покормить.
  
  Послесоние
  
  Сон любопытный. Хотя на самом деле, если его разложить на составляющие, а по-том - снова собрать по смыслам, то картина прояснится.
  Ключевые значения составляют: я, заказчик, соработник, заказ на комедию, пред-стоящая поездка, документ заказа, сумма, написанная сцена и мое к ней отношение. Если учесть, что сейчас я работаю над книгой, и сегодня должен состояться семинар по автор-скому праву с практикующим адвокатом, то можно внести уточнение.
  1. Я должна внимательно изучать условия заказа в новой работе (ее, кстати, пока нет).
  2. Предстоит путешествие. К этому ведут: разговоры, билеты, символ разовой рабо-ты - сделать и разбежаться, не парясь.
  3. Фигура заказчика. Он - стерт - ни возраста, ни роста не осталось в памяти. Слу-чайно или нет? Его внешность не важна. Он - смысл, просто заказчик. Не собирается да-вить, но, судя по всему, будет постоянно присутствовать и... вмешиваться. Сбывшаяся мечта или возможный кошмар?
  4. Напарник - соработник. Его функции до конца не прояснены. Соавтором назвать его пока не могу. Сцена написана мной. Будем ли мы работать вместе или он - просто связь с технологическим процессом для обеспечения удобств в работе?
  5. Заказ. Концепция. Я размышляю над жанром. Что должно получиться в результате - ситком, чистая комедия, трагикомедия? Если вспомнить антрепризу, Киров и другие мои проекты в театре и на ТВ, то картинка однозначной никак не прорисовывается. Да и все ли от меня зависит?
  6. Билеты. Явно предстоит дорога, буквально или метафорически, думаю, вскоре прояснится. Но я знаю, что путешествие похоже на пробный забег. Либо, чтобы понять, как работать, либо - стоит ли работать? Если поездка - иносказание, то тогда путешествие вполне может быть смыслом или концентрацией сомнений вообще. И стоит говорить в этом случае о бессмысленности поездки/работы. То есть, надо относиться к сну, как пре-дупреждению об этом.
  7. Сумма. 50 000 рублей. Авансом по пачке каждому. Это - минимальная цена за се-рию. Цифра, хоть и бытовая, но на данный момент, почти сакральная. Тем более, что я во сне размышляю, хватит ли этих денег, чтобы закрыть кредит? Допускаю и другое, - новая работа будет иметь или договор на эту сумму, или она - подвод для обсуждения.
  8. Дорога. Предстоящее путешествие похоже на поездку в новую работу, по сути - дорога куда-то со многими неизвестными. Понятно, куда - в Москву. Значит (я же в Мо-скве), скорее всего, имеется в виду не поездка, а именно работа. И, следовательно, дорога - все-таки - новое предложение о работе. Но работа небольшая или разовая - билеты есть в оба конца.
  9. Снова дорога. Подруга предложила отдохнуть в Крыму. И во сне, и для Крыма нас - трое. Я в любом случае собираюсь работать. Получается связка: Подруга - организатор (заказчик), я - исполнитель и третий - возможный компаньон.
  10. Комедия. Размышления над жанром - проблема проблем. Теоретически, можно укладываться в параметры, но они, судя по всему, не очерчены. Значит, все технические подробности остаются на мне. Расшутить можно все, что угодно. Дикий по своей бес-смысленности опыт работы с заказом на комедию, когда заказчики сами никак не могли определиться, чего им нужно, я повторять не хочу. На это поле - комедийное - под видом заказа снова заползать не намерена. В этом смысле (учитывая пункт: дорога - Крым) воз-никает сомнение в комфортности отдыха. Не испорчу ли я его моим компаньонам?
  11. Понятно, что команда - заказчик и помощник - не вызывают пока отрицатель-ных эмоций. Но сам заказ? Смысл в нем. Нужен ли он мне, если сон - про заказ? Не слу-чайно я размышляют над суммой. Она не покрывает нужд, зато обещание "геморроя" на-лицо.
  12. Писательские сомнения. Куда без них. Хорошо ли то, что пишу, и вообще, то ли пишу, и так ли? Это вопросы, которые постоянно меня будируют. Надо ли угадать, в смысле угодить, или - плевать на всех и делать только так, как хочется и видится. Тут ведь еще и внутренние страхи: как при этом самой скрыться, чтобы не обнаружить слабых мест? Неразрешимое состояние. С одной стороны хочется явного одобрения, с другой - можно ли остаться инкогнито?
  13. Кстати, еще один вариант: я, заказчик, помощник = Я САМА. Т.е. сама "и жнец, и на дуде игрец". Сама себе даю заказ, сама его контролирую, сама все организую.
   Это императив? Реальность? Или сожаление, что помощи ждать не от кого? Правда, сумма в этот расклад не вписывается. Так она вообще никуда не вписывается!
  14. Краткость путешествия/работы/заказа вполне может означать решимость или пожелание закончить то, что уже начато, как можно быстрее. Не расслабляться, не дать себя больше ни во что вовлечь.
  15. Неуверенность перед показом/прочтением сцены, может быть, связана с тем, что я поступаю неверно в жизни. Дуракам полработы - много раз обжигалась - не показыва-ют. На самом деле - не стоит обнародовать то, что еще не готово. К тому же, если учесть, что постоянно размышляю на предмет "куда и кому предлагаться", придется констатиро-вать: нет смысла рассматривать в конкретике то, что еще не сделано.
  16. И еще, к некоторым снам надо писать предысторию, потому что конкретика за-бывается. А мысли накануне или незадолго склонны выветриваться:
  - желание получить реальный заказ и размышления о том, что он, может быть, неин-тересен, невыгоден, неприятен,
  - Подруга и ее предложение по Крыму.
  - встреча-семинар с адвокатом, на которую идти не хочется, потому что и денег жал-ко, и времени, и реальной ТВ-программы, которую не посмотрю,
  - с кем и как хочу работать - постоянные размышления. С одной стороны хочется в заказчике увидеть мечту - "слепоглухонемого капитана дальнего плавания", с другой сто-роны - понимание, что идеалы к жизни не применимы, и надо закрепить возможные ком-промиссы заранее, чтобы помнить их. Как правило. Как азбуку,
  17. Наличие команды. Я - индивидуалист, который постоянно убеждает себя и ок-ружающих, что ему хорошо в команде. Это, когда же мне было хорошо? Хотя... В реаль-ности, я всегда старалась пристойно выполнять свою часть работы, чтобы никого не под-водить. Но было ли мне самой комфортно при этом? Вот в чем загвоздка. Впрочем, все же надо быть объективной, случалась в моей жизни хорошая командная работа. Только без правды никуда, - обязательно при этом начальство было безголовым или жадным,
  18. Вполне возможно, что этот сон - просто прелюдия к вечерней встрече, как спи-сок возможных вопросов адвокату. Я знаю, что меня волнует, но не уверена, что:
  - это еще кого-то волнует,
  - будет возможность об этом поговорить,
  - все равно не получу вразумительные ответы,
  - заказчик это - ответчик, или куратор, или я реально по итогам встречи найду работу? И тогда адвокат - просто помощник, который занимается бумагами. Впрочем, если помощник - стертое лицо с неясными функциями, - может быть, это другие участники, которых я не знаю. И тогда понятно, что их полномочия не проявлены.
  19. Документы, в том числе и билеты. Надо быть предельно внимательной и ответственной самой перед собой. А то ведь получится - как Запад с Горбачевым: ты только сделай, а потом забудь про наши обещания.
  20. Искушение. Мне могут что-то предложить. А, как я себя поведу, не известно. Еще ни разу стороннее предложение не принесло мне удовлетворения. Ни морального, ни материального, ни творческого. Свое же всегда отодвигала, если совсем откровенно, - забрасывала. И вернуться потом бывает трудно. Но практика - вещь хорошая.
  21. Сомнения. Даже во сне опасаюсь, что написанное понравится другим. Заканчи-вать пора эту вредную практику/привычку самолинчевания.
  22. Надо работать. И все. Тогда заказчики и помощники сами материализуются и бу-дут предлагать оплату (сумма). А я буду решать - подходят ли мне их условия, или надо гнать взашей.
  23. Вчера размышляла о том, надо ли собрать все разрозненные дневниковые запи-си? И маялась вопросами, что это: подготовка к посмертному изданию, сюжет или герой из недр дневника?
  24. Ясно одно - шлагбаум поднят. Я - перед дорогой. Все на парах. И только от меня зависит: ехать, не ехать, куда, с кем, зачем?
  Надо, дорогуша, просто работать.
  
  
  
  СОН - СОАВТОР
  
  Я увидел во сне можжевеловый куст.
  Я услышал вдали металлический хруст.
  Аметистовых ягод услышал я звон.
  И во сне, в тишине, мне понравился он.
  Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
  Отогнув невысокие эти стволы,
  Я заметил во мраке древесных ветвей
  Чуть живое подобье улыбки твоей.
  Н.Заболоцкий
  
  Заложенным родителями воспитанием и собственным опытом я привыкла относить-ся к искусству, как к священному ДАРУ БОГА. Благоговею перед настоящей МУЗЫКОЙ. И не важно, классическая она, академическая или современная. Мелодия - для меня - главное выражение музыки, ее принципиальное отличие от звукового хаоса, в том числе и ритмизированного. Вполне допускаю, что ошибаюсь, но это - моя ошибка. И я ее никому не навязываю в качестве образца для примера, в отличие от сегодняшних пиарщиков разных "-измов". Если учесть, что музыкальные звуки обступают людей со всех сторон, то для себя я, как человек склонный к анализу причинно-следственных связей, стала искать закономерности.
  Мне нужно иметь в жизни не просто стратегию и тактику, не только вменяемо опре-делять полярность добра и зла, но и иметь маяк и якорь. Маяк необходим, чтобы не сбить-ся с пути, а якорь - это мой собственный внутренний свет. В нем, как в настоящем свете, находится весь спектр того, что я люблю, отстаиваю, с чем борюсь или отрицаю. И это имеет отношение и к моей личной жизни, и к окружающим. По сути - личный кодекс. Мелодия в нем - не просто понятие, а основа того фантазийного мира, который и есть - искусство. И она связана не только с музыкой. Это связное логическое высказывание АВТОРА. Я применяю ее к любому художественному высказыванию, без различий видов и жанров искусства. Это связь ОТ и ДО на пути поиска цельности и гармонии.
  
  Роден из вечности воскресил "Руку Бога" и вложил в нее человека. Из небытия рука поднимает кусок тверди. А в ней проявляются Адам и Ева. Как в колыбели... Белые, почти прозрачные, гладкие, словно в пленке родовой... Небытие бугристое. Твердь грубая, шершавая. Сама рука гармоничная, но трудовая - с напряженными жилами. Эти двое, что из тверди рождаются... как поцелуй, легки, как любовь со-вершенны... Еще камень их держит, а они уже - человеки. Сплелись в объятиях.
  Как же такое католик мог сделать? Это же чистой воды - атеизм! Любовь в длани Божьей! Такое только Богу под силу. А он и был Богом - Огюст Роден.
   "НЕВЕЧНАЯ ВЕСНА "
  
  
  Музыка для меня сопровождает любой вид искусства. Все в мире - звучит. Но не все - музыка. Вернее - не для всех. Сегодня музыку раздирает оголтелый диссонанс и бешеное доминирование ритма. Джаз - великое искусство импровизации - сыграло в музыке страшную роль. Джаз показал, что возможно всё, даже НЕМУЗЫКА. Это справедливо и для всего - НЕТЕАТРА, НЕКИНО, НЕЛИТЕРАТУРЫ, НЕПОЭЗИИ, НЕОПЕРЫ, НЕБАЛЕТА, НЕЖИВОПИСИ, НЕСКУЛЬПТУРЫ.
  Если относится к самому понятию МУЗЫКА не предвзято, то придется признать, что музыкой можно назвать все - от ночной тишины до большого взрыва. Хотя, для на-стоящих профи, музыка - это все-таки организованное по специальным законам высказы-вание на особом языке, или в виде согласованного звучания на доступных для человече-ского уха частотах.
  В противоположность гармонии дисгармония - знамение ХХ, а теперь и ХХI века - для меня разрушительно. Повторюсь, что воспитана на музыке, в основе которой лежит мелодия. Она не просто - основание, краеугольный камень, но - СМЫСЛ высказывания. Когда, например, я читаю в программке концерта уважаемого композитора, что "было ин-тересно проверить влияние одних звуковых сочетаний на другие", то испытываю, мягко говоря, недоумение.
  Высокая и трагическая история искусства в произведениях лучших мастеров остави-ла нам примеры возникновения СМЫСЛОВ ИЗ СОЧЕТАНИЙ. Чего же сегодняшние "творцы" добиваются в своих попытках проверок "влияния одних звуковых сочетаний на другие"? На этот вопрос можно сконструировать сотни ответов. Но уверена, самым вер-ным будет один.
  А НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЭТИМ ХУДОЖНИКАМ. В ОМЕРТВЕВШИХ ОТ ИЗОЩРЕНИЙ ДУШАХ РОЖДАЕТСЯ ТОЛЬКО АБРАКАДАБРА.
  И нет там никаких смыслов, идей, образов. Все - ложь, мимикрия, умничание. Мне, неинтересно это точно так же, как разгадывание "философии" точек-тире и взаимодейст-вия объемов на плоскости. Помню почти физическое насилие, когда заставляла себя смот-реть "Пену дней" Э. Денисова на Парижской сцене. Это была запись, но музыка от того, что я могла бы прослушать ее ЖИВЬЕМ, для меня музыкой все равно бы не стала. Поня-тен механизм, который лежит в основе конфликта популярной и новой академической музыки. Жизнь, которая усложняется многократно, как количество машин на улицах, требует или адекватного отражения в искусстве, или полного расслабления с его помощью. Поэтому, народ предпочитает расслабление.
  Меня это не удивляет и, даже позволю себе резкость, - не пугает.
  Настоящее искусство, то, которое требует не только от художника "полной гибели всерьез", но и от потребителя - знаний, образования, опыта, времени... - никогда не было уделом большинства. Чтобы самому соответствовать восприятию настоящего искусства, надо иметь время, чтобы размышлять, не торопясь, деньги, чтобы обеспечивать это не-нормированное время для созерцания, и привычку к познанию действительности не толь-ко сквозь призму личного опыта, но с помощью ХУДОЖНИКА, который по определению ТВОРИТ СВОЙ мир, и, тем самым, становится Демиургом.
  А это, простите, великодушно, но так уж получается, - соперничество с Богом. Он - Соперник, но не враг. Функция художника не только в том, чтобы "самоутверждаться" на поле того или иного вида или жанра искусства, но ТВОРИТЬ ГАРМОНИЮ. В самом ши-роком понимании этого слова.
  Я окружена звуками, что разрывают мир и разрушают меня изнутри. А потом... зву-ки собирают это, казалось бы, навсегда разорванное, снова в ЦЕЛОЕ. Но это уже ДРУГОЕ ЦЕЛОЕ. Оно прошло сквозь бури, сомнения, страхи, страдания, боль, безверие.... И с огромным трудом собралось опять, пройдя через испытания ПОТЕРИ ГАРМОНИИ И СМЫСЛА. Тогда я готова к любым новым гармониям, ритмам, темам, "сочетаниям звуков" и ... мелодиям.
  Я согласна страдать, слушая/читая/наблюдая, как художник мучительно, через тита-нические усилия пытается собрать МЕЛОДИЮ из скрежета всего восставшего бытия. Со-гласна. Но только при одном условии - МЕЛОДИЯ должна победить. Что может - это мой абсолютный субъективизм - победить у тех, кто все больше - "коллажем по муляжам"?
  
  Подлинное искусство определяет своей целью (кроме частного и честного желания АВТОРА воплотиться и продемонстрировать свой дар) сохранение целостности личности. Это благородно и возвышено: сделать человека хоть на миг счастливей, совершенней... избавить от страха перед жизнью... Я годами приучаю себя "слушать чужую правду". Огромных усилий стоило это с Бергом, Мессианом, Бартоком, Стравинским, Прокофьевым, Щедриным, Шнитке... Но было легко с Шостаковичем, Свиридовым, Гаврилиным. Может быть, я просто ретроград? Но музыка, в которой мелодия и гармония (пусть атональная) не являются основой - просто набор звуков.
  Мне очень жаль, что ушел последний великий композитор Исаак Шварц, который знал удивительную тайну: как писать так, чтобы сложное высказывание, несмотря на же-лание к простоте и всю невозможность выразиться двумя словами, - было, тем не менее, - ПРОСТЫМ. Конечно, как это выразить точно - все равно никто не знает.
  Помню, читала воспоминания о художнике П. Кончаловском, который писал порт-рет, по-моему, Нейгауза. Пианист наигрывал за роялем отрывки из Скрябина. Когда ху-дожник просил продлить МЕЛОДИЮ, музыкант смеялся, и говорил, что он этого и не будет делать ни в коем случае. Думаю, он имел в виду еще более хрупкое понятие, чем мелодия, - СЧАСТЬЕ от МИГА КРАСОТЫ. На самом деле, поиск гармонии - и простой человеческой гармонии, и профессиональной - связан именно с ПОИСКОМ как таковым.
  
  Видимо, для нас и гармония, и мелодия, и красота, и мечта... существуют в виде не-ких абстрактных идей. И трагедии случаются в момент, казалось бы, невероятный - во время "сбычи мечт". Потому, наверное, умные люди жалеют именно победителей. Ведь с этим "грузом пьедестала" надо будет потом жить. Победа - самая страшная из всех ответ-ственностей после родительской. В этом смысле мне сегодня более созвучен другой мо-тив: "Александр Македонский, конечно, герой, но стулья ломать зачем"? Мы все ищем-ищем, почти до горизонта дошли, а, оказывается, - везде лишь миражи.
  Иногда, когда на глаза попадаются публикации о "ПОСЛАНИЯХ" другим мирам с заложенными в них чьей-то музыкой, сразу дрожь пробирает. Кто и как выбирает эти "эо-ловы арфы"?
  
  Несомненно одно. И оно многое определяет, объясняет и заключается в ужасающем обстоятельстве: избыточном свободном времени у людей. Это избыточное время рождает не только вседозволенность - в любых проявлениях, но и пресыщение - там же. В услов-ных "темных веках" зарабатывать искусством мог позволить себе только настоящий про-фессионал. Существовал очень узкий круг, который понимал уровень этого профессиона-лизма и был способен его оплачивать. Сегодня же от "вернисажей" рябит в глазах.
  У меня есть подружка, которая подрабатывает уборкой квартир. Она иногда любит философствовать на темы искусства. Однажды мы с ней чуть не разругались, когда она пыталась мне доказать, что уборка квартиры - тоже искусство. Это красноречивая жирная черта под рассуждениями о том, что есть мелодия? Когда нарушены ориентиры, переход границы возможен в любом месте.
  
  Вот пишу эти строчки, а в памяти возникает один из моих любимых фильмов - "Мосты округа Медисон". Это - история МЕЛОДИИ. Он снят очень просто о простых, на первый взгляд, людях. Но каждый раз, когда я его смотрю, не могу оторваться от экрана, в котором два случайно встретившихся совершенно разных человека нашли себя во времени и в пространстве. Нашли одновременно. И совпали идеально. И именно оттого, что все так совпало, - и ты это понимаешь изначально, - у них нет будущего. Но мелодия их любви - не музыка тела, но музыка душ. И она продолжает звучать в тебе и после финала фильма.
  
  НЕЛЬЗЯ прожить жизнь в полной гармонии, в полной мелодии, в полной любви, в полной мечте. Счастье - мгновенье. Это... как обещание - не отчаивайтесь, там - завтра или за поворотом - оно ждет и тебя... Пусть на миг. Но без этого мига ты - не создание Божье. Этим я могу объяснить поиски художников какой-то новой, своей - ИНОЙ - гар-монии. Мы живем в трагичное время, когда все - этакие Печорины или Жюльены Сорели - "лишние люди". Места для подвига больше нет. 7 красок уже исчерпали себя, как и 7 нот.
  И осталось только.... БЫТЬ САМИМ СОБОЙ. И рассказать про то, КАК ТЫ понима-ешь этот мир. Потому что, про ЧТО - уже известно ВСЕ.
  
  Иногда приходит крамольная мысль о справедливости отсутствия памяти. Кажется, только с 17 века стали исполнять музыку, которая была написана до СЕГОДНЯ. Собст-венно, после этого мы и имеем проблемы с тем, что называется интерпретацией. Но те-перь принято самоутверждаться - все равно, в чем. Как же велик Гоголь: "Вы скажите там императору, что есть такие Бобчинский и Добчинский". Причем, их - толпы. Я в юности была уверена, что подлинный талант, как трава свозь асфальт, обязательно прорастет к людям. Иллюзии. Но это не повод, не прорастать, ведь, правда?
  Как же быть с хаосом? Как его преодолеть? Куда не посмотри - все обваливается: ледники, экономика, вера, семья, человеческие связи... До сих пор вспоминается инци-дент первого телемоста с США, в котором на бесстыдный вопрос "цивилизованной аме-риканки", покрасневшая от смущения женщина крикнула на весь мир, что: "В СССР секса нет". Только теперь, по-настоящему, понимаю, как она была права. Хотя, конечно, секс у нас был. Просто для "просвещенного запада" секс - гимнастика для здоровья и удовольст-вия.
  
  А у нас была ЛЮБОВЬ. И ее мы, выросшие при коммунистах, не можем обозвать сексом. Новому поколению, рожденному уже в новой России, наверное, такое уже трудно понять. Да и не станут эти ребята заморачиваться. Подумаешь, любовь? Был бы секс хо-рош. Это нам не понять, как можно без любви?
  В 1974 году вышел в прокат фильм "РОМАНС О ВЛЮБЛЕННЫХ". Вокруг меня все ходили и восторгались. Посмотрела. Стало противно не просто до тошноты - до рвоты. Но упорно посмотрела еще 5 раз, чтобы понять чужую правоту. Ведь люди - особенно немолодые женщины - выходили заплаканные. Прошло полгода. После экзамена, совершенно опустошенная, я стояла в Питере на остановке, в полном отчаянии от сознания бессмысленности очередной попытки поступить в ЛГИТМиК. Пошел дождь, и все ринулись в ближайший кинотеатр. А там... шел "РОМАНС...".
  И я - внезапно, против своей воли - оказалась внутри фильма. Мне было больно, ко-гда ТАМ - испытывали боль, мне было страшно - ТЕМ страхом. А, когда в черно-белом фрагменте, чугунная баба разбивала чей-то пустой и давно покинутый дом, я, чтобы не завыть в голос, просто закусила ладонь. Эти следы - до сих пор на руке.
  Счастье художника, когда его ГАРМОНИЯ совпадает с ГАРМОНИЕЙ аудитории. И беда, если его ХАОС накладывается на ХАОС публики. Тогда искусство творит разрушение в сердцах тех, кто ему поверил. Надо обладать безмерной волей, чтобы... продолжать не просто жить, но и творить гармонию.
  Пожалуйста, если у Вас в душах хаос, не отчаивайтесь. Просто, вполне возможно у кого-то не было время на 5-ю попытку, чтобы ВОЙТИ в ВАШУ ГАРМОНИЮ.
  
  СОН
  
  Я ищу по интернету литературные журналы. В голове крутятся знакомые на-звания: "Знамя", "Нева", "Юность", "Октябрь", "Наш современник". Вижу "Наши современники" и кликаю мышкой. Попадаю на сайт журнала и одновременно непо-нятным образом оказываюсь за своим любимым первым секретером, купленным в детстве (долгое время - единственная собственная мебель). Передо мной не монитор, а бумажный номер журнала. Внешне он похож на старый советский "Новый мир" - тот же цвет и формат. Сразу обращаю внимание на объявление:
  
   "Редакция печатает журнальный вариант книги писателя Петра Ниловича НЕМОВА. Автор, к сожалению, так и не дождался выхода в свет своего произведе-ния. Точно так же, как и не получил этот замечательный прозаик даже самой эле-ментарной известности. Готовится посмертное издание сборника его избранных про-изведений".
  
  Это написано жирным шрифтом посередине журнальной страницы. Под тек-стом помещена фотография. На ней - простой русский мужик 50-60 лет с открытым крестьянским лицом. Немов очень похож на замечательного, но практически неиз-вестного русского поэта Владимира Ленцова. Та же простота, и та же мучительная грусть в глазах.
  Названия самого произведения не помню, но текст поразил настолько, что сразу врезался в память:
  
   "Тема Заонежья во все времена почему-то всегда замалчивалась, то ли стыд-ливо, то ли сознательно. Огромный край с темной историей и неясным будущим. Он далек от перекрестков сегодняшнего дня. В нем мало завораживающего блеска, что так влечет искателей приключений и злата. Леса Заонежья темны и страшны для непосвященного. Луга, по-настоящему, заливные - сочные, высокие, духоманистые. Много камней. Огромные валуны словно бы охраняют вход в эту священную землю. Местные жители относятся к ним с уважительным страхом. Жизнь заонежская со-всем не похожа на бурное кипение страстей. Она, повторяется из века в век - разме-рена и самодостаточна - в своей обособленности".
  
  Первая мысль после прочитанного отрывка - передо мной добросовестная ра-бота местного краеведа или обычная старомодная сага о семье из глубинки. Если я права, то это объясняет, почему писатель не смог пробиться в современную литера-туру, полную мистификацией, "проектов" и мимикрии под творчество.
  Он описывал свою Родину, ее быт, историю, уклад жизни. Описывал подробно, неспешно. Так человек изо дня в день отчитывается о прожитом кому-то далекому, но дорогому. А тот человек покинул родные места навсегда. Его тоска велика. Он знает, что уже никогда не встретит с желанной родных рассветов, не будет сидеть на берегу реки, наблюдая закат, не вдохнет полной грудью ночной туманной прохлады. Для него важна любая деталь, связанная с покинутой родиной. И писатель Немов добросовестно фиксирует все, что может вернуть и восстановить, хотя бы в памяти, дорогие просторы.
  Конечно, кому могла быть нужна такая литература? В нашем бегущем, сломя голову к пропасти, и свихнувшемуся на барышах веке, точно не нужна.
  
   "Я люблю слушать старых людей. Они еще помнят о странных по нынешним временам обычаях. В семьях не было принято горевать по покойникам. Умер и умер. Захотел человек уйти - туда ему и путь-дорога. Смерть пришла и забрала то, что ей было нужно. Родные относили тело за околицу, выкапывали ямку и аккуратно укладывали в нее умершего - пусть спит спокойно. Потом укрывали аккуратно снятым дерном. И уже ничто не напоминало о захоронении. Земля, как земля. Было время - родила, настало другое - приняла. Все свое. Все сгодится. Постоят родные, помолчат да и пойдут восвояси, как и не было ничего. Жизнь дел требует. Ей некогда останавливаться".
  
  Я перелистываю страницы, завороженная прочитанными строками, и нахожу рубрику с книжной рекламой. Они помещены в виде обложек - цветных маленьких фотографий под названиями серий уже вышедших книг. Сначала они показались мне интересными, - тут же прикинула, что можно было бы предложить из своего? Но, когда присмотрелась, то лишь грустно улыбнулась. Обманка передо мной. Обыкновенная банальная обманка, которая стильно маскировала разные варианты привычных женских романов, суровых мужских детективов и техно-фантастику. Как там, в рекламе - "спешите видеть, только у нас, и только раз". Такие вот "наши современники".
  Еще некоторое время я безуспешно тычу мышкой по другим ссылкам, но потом бросаю это бесполезное занятие. Причем тут "Москва", "Новый мир", "Октябрь", "Звезда" и прочие толстые журналы? Их мизерных тиражей только и хватает на оп-лату редакции и удовлетворение амбиций спонсоров. К тому же, я уже имела с ними дело. Кому они сегодня нужны? И кому нужна литература, которую они публикуют? Нужная - она на полках магазинов зазывно блестит глянцевыми обложками.
  Но и в толстых журналах, и на книжных полках не нашлось места Немову. По-вторяю на разные лады фамилию, физически ощущая горечь на кончике языка. Что-то густое и тягучее, что никак не удается сглотнуть, комом застряло в горле. Я даже испугалась, что не смогу дышать. Жил-был хороший мужик, и вот его нет. Я не знаю, был ли он настолько талантлив, чтобы составить славу отечественной литера-туры? Но те несколько строчек, стоят у меня перед глазами, как укор всеобщего по-фигизма и презрения к людям неравнодушным и естественным. Слезы заливают ли-цо, а я пытаюсь не всхлипывать. Как странно, но опасаюсь оглянуться, потому что не понимаю, где нахожусь? Хотя, что это меняет? Для меня - ничего. А для Немова - уж тем более.
  НЕМОВ - какая говорящая фамилия. НЕмов или НемОов? Не важно. Он умер от ощущения - невыносимого и трагического - своей немоты. Он воспринимал, на-верное, ее, как данность, проклятие или послушание. Я могу только предполагать, глядя на его лицо, какую он прожил жизнь? Но вопросы мои все равно останутся без ответа. Он уже не расскажет, что вонзалось острым гвоздем прямо в сердце, от каких проблем мучился, в чем находил успокоение, каких мыслей боялся, как справлялся с бессилием? Уже ничего не изменить.
  Правда в том, что чужая жизнь - закрытая тайная книга. И прочитать ее мож-но только тогда, когда написавший дает читающему верные подсказки для перевода слов в эмоции. Но и тогда утверждать, что язык знаком - иллюзия. Мне до боли хо-чется понять, какие чувства обуревали этого писателя? Что помогало ему жить, не опуская рук? Да, он писал всю свою жизнь. Писал добросовестно и честно. Скорее всего, не раз пытался встроиться в коррумпированную писательскую тусовку, заин-тересовать кого-то своими книгами. Уверена, что получал отписки, и, наверное, ка-кое-то время от безысходности пил горькую.
  Я хорошо себе представила, как он просыпается поутру с тяжелой чужой голо-вой, сам себе не рад, в отрицании собственной судьбы. Непослушными ногами вы-таскивает вялое тело из дома к колодцу, выливает на голову ушат холодной чистой воды. И похмелье отступает, как шипящая змея. А потом, чтобы окончательно прийти в себя, он идет на окраину - к месту, где погребены "уснувшие", ложится на теплую землю и закрывает глаза.
  Что происходило с ним в это время? Что он представлял себе? Систему, кото-рая отвергает его раз за разом? Но, каким бы простым он ни был, не мог не понимать очевидного.
  Система в культуре неповоротлива и безжалостна к простодушным людям. Никому ничего не интересно. Все пресыщены, особенно те, кто принимает решения. Никто ничего не читает и не смотрит. Всем давно известно, что, кого и как нужно расставить по ранжиру. Конечно, как в любой системе, существуют щели и лазы. Но человек чести ползать не приучен. Ему и мысль такая в голову не придет.
  Думаю, что Немов был уверен в том, что его книги не нуждаются в дополни-тельных усилиях по продвижению. Только вряд ли эти мысли рождались в его голо-ве, когда он прислушивался к голосам предков. Наверное, представлял себе, как од-нажды и его укроют в черной ямке от безжалостного мира, чтобы никто уже не тре-вожил вечного сна. Готовился к этому? Боялся или был совершенно спокоен? Или просто вспоминал "уснувших" - знакомых, друзей и родных? Вслушивался в их ти-хие голоса, которые спокойно без сантиментов наказывали: "Жить"! И от земли пе-редавали силу, чтобы продолжать дышать полной грудью, наблюдать и писать. Впрочем, он мог просто смотреть в высокое небо, как князь Андрей, но без всяких мыслей, чувств и слез.
  Потом он возвращался домой, садился за письменный стол и продолжал рабо-тать. Изо дня в день писал свои неспешные без единой ложной буквы книги о дале-ком, странном и непонятном для других родном Заонежьи.
  
   "Странно, почему-то у реки ветер быстрее, чем на поле? Ромашкам должно быть обидно слушать шелест камышей и не иметь возможности рассказать им о божьих коровках".
  
  Послесоние
  
  Я пришла в себя, зацепившись взглядом за эти совершенно волшебные слова.
  И в тот же миг проснулась. Резко. В слезах.
  Ах, ты, Немов-Немов. Сколько таких талантливых, как ты, честных русских людей, непоказно и тихо делают свою никому не видную работу?
  Страна НЕМЫХ, которые ничего никому не могут рассказать - только НАПИСАТЬ. В какой-то нелепой и мучительной надежде, что, может быть, когда-то кому-нибудь это будет интересно. А потом, спустя годы, очередной неравнодушный "Искатель" поедет в такие же далекие и странные места с навеки замолчавшей историей. И в отчаянной бес-смысленной надежде он будет раскапывать следы навеки утраченной жизни, от которой даже не осталось погостов. Только земля и глухая память о том, что жили на ней особен-ные люди, возделывали пашню, оберегали природу и "засыпали".
  Сколько таких мест на просторах моего необъятного Отечества?
  Сколько "уснувших"? Устал, изверился, потерял надежду?
  Нужна вера, чтобы хотеть жить? Или - сила?
  Тогда ложись на теплую траву и жди, когда твои предки передадут тебе силу отчей земли. Впитай ее мудрость, любовь и запомни наказ: жить праведно без лжи, работать, рожать детей и защищать родные места от чужих. Тайные наказы земля предков передает только своим. Другим язык ее непонятен да и не нужен. Для них наша земля - просто зем-ля. Ведь не они тысячелетиями поливали ее своей горячей кровью.
  И что еще меня поразило, так это сами отрывки из текста Немова. Я так писать со-вершенно не умею. Это не мой язык, стиль, слог. Может, все дело в том, что он жил на ЗЕМЛЕ, а я над ней - на одном из этажей в обычной бетонной коробке.
  Может, надо научиться писать так, как Немов. И в этом смысл сна?
  А, может, все совсем наоборот? Стараться жить, как он, - спокойно и неспешно. Терпеливо и достойно делать свое дело, невзирая ни на что, не надеясь ни на кого, не ожидая счастливого случая. Дано писать - и, слава Богу! - пиши. Пиши, как рука водит по строчкам, как сердце чувствует, как мысль думает.
  Пока жива - пиши. А потом...
  А потом, спасибо, Боженька, что показал - можно просто "уснуть". И тихо, и естест-венно вернуться туда, откуда пришла. Чтобы однажды в самый тяжкий момент передать уставшему, обессиленному и изверившемуся в себе человеку что-то важное через мудрую силу родной земли.
  Кстати, накануне я перебирала бумаги с материалами художницы Натальи Бажено-вой. Она выпускает серии художественных открыток с портретами современников - и простых обывателей, и фирмачей, и деятелей культуры. Один из комплектов так и называется - "Литературные незнакомцы".
  Прихотлив мир сна. Хочется, хоть глазком посмотреть, как работает эта "кухня"?
  
  СОН -а
  
  Я ищу в больнице палату ? 71. Иду по длинному коридору со странной нуме-рацией дверей. Все цифры написаны разными шрифтами. С одной стороны - чет-ные, с другой - нечетные, как и положено. Но 71 палаты нет нигде - ни на одной сто-роне, ни на другой. Проверяю в соседних коридорах и, кажется, на других этажах. Но такой палаты нет.
  
  Послесоние
  
  Сны, в которых я оказываюсь в больнице - не редкость. Иногда я - пациентка, бывает - прихожу на консультацию, чаще - кого-то навещаю. Данный сон - ни то, ни другое, ни третье. Причина посещения не ясна или я не ее помню. Но отсутствие предмета поиска - симптоматично.
  И вариантов для объяснения несколько:
  - Пришла зря. Того, кто мне нужен, нет, потому что для него - нет места.
  - Мне нужна больница, но для чего, пока не могу знать или понять.
  - Я ищу исцеления или помощи, но, вероятно, никак не могу сформулировать при-чину или проблему.
  - Может быть, у меня именно 71 проблема. И тогда я ищу вовсе не кабинет, а верную последовательность в этой цепочке проблем. Надо определить не просто очередность, которая поможет бороться, чтобы излечиться, а именно изначальную причину, которая и лежит в основе всего комплекса.
  - Цифра 71 может означать, что это - моя конечная остановка, реальный срок пре-бывания на земле. До помощи я либо не доеду, либо мне она и так не понадобится.
  - Цифра 71 может означать оборотку - 17. В последнее время меня часто посещают мысли о том, что я прожила жизнь, в которой была пропущена молодость. Те самые 17 лет, когда надо было бегать на свидания, отрываться на танцплощадках, встречать рассве-ты, влюбляться, ревновать и совершать нормальные юношеские ошибки и безумства. Странно, но мне кажется, что это очень похоже или на вторую мою молодость, или на второе дыхание. Впрочем, время покажет.
  - 7+1=8. Если восьмерку развернуть - получится знак бесконечно. Знак ли?
  Есть еще один вариант, и он мне нравится больше всех. Невозможность найти то, что ищешь в определенном месте, может означать только то, что это место - мне совсем не нужно. А связано это с 71 или с 17 - просто подробность для интриги в виде обманки.
  И все!
  
  СОН-б
  
  Я внимательно рассматриваю в зеркале собственные уши. Признаться, доволь-но необычное зрелище. Во-первых, неудобно, во-вторых, не привычно. Мне непри-ятен вид собственных ушей, покрытых вздувшейся сухой, как пергамент, кожей. Я понимаю, что могу снять ее, подцепив за любое место. Но не делаю этого. Стою перед зеркалом и рассуждаю, над тем, будет ли мне больно? А от боли я устала и не хочу причинять ее сознательно.
  Но вдруг, я получу удовольствие, избавляясь от того, что омертвело?
  Стою истуканом, таращусь в зеркало. Но решиться на какое-либо действие так и не могу.
  
  Послесоние
  
  К сожалению, этот сон, как и все, запомнившееся в эту ночь, я записываю спустя день. И это упущенное время лишило меня деталей. Но осталось главное. Уши - та самая часть тела, о которой я со страхом думала с детства. Мать моего папы была глухой. И я всегда жутко боялась оглохнуть. По поводу ее глухоты история была такой же глухой. По одной версии, ей повредили барабанные перепонки особым ударом во время допроса в НКВД. По другой - она оглохла во время купания в море от сильной волны, залившей ушные проходы. Чему верить, теперь уже не важно. Но, видимо, слух для меня, по-прежнему, проблемная статья.
  Впрочем, могу еще предположить, что я должна что-то услышать или узнать. Но эта новость вряд ли будет новостью, исходя из внешнего состояния моих ушей. Сухая, старая, неважная. Но, почему-то, считает себя новостью. Иными словами, возможно, какой-то бессмысленный, прикидывающийся значимым, слушок. Или это сообщение от кого-то почти забытого и потерявшего значения для меня. То есть, мне от него ничего не нужно, и, скорее всего, это он рассчитывает на мое участие. А мне зачем?
  Хотя, может быть, это просто намек на то, что я слышала много раз и давно знаю. Вода - не только источник влаги, но и важнейшая составляющая здоровья. Хочу исце-литься - надо пить достаточно воды. Тогда и уши будут выглядеть, как уши, а не как ко-жура плохо пропеченной картошки.
  
  Так что, приходится признать, что два этих сна, каким-то образом все-таки связаны со здоровьем. Как минимум, по некоторым вариантам.
  
  СОН-в
  
  Я поднимаюсь (или опускаюсь) в лифте. Ищу какое-то помещение. По очереди открываю разные двери, пока не нахожу нужную для меня комнату. В ней происхо-дит омерзительное действие.
  Четверо явно переодетых мужиков, один - в женском платье, взяли в заложни-ки несколько полицейских. Они загнали их в угол, и тот, который в женском обли-чии, объясняет причины. Полицейские должны будут получить то, что заслуживают. А заслуживают они того же, что творили с невинными задержанными ради забавы или удовлетворения своих садистских наклонностей. Их будут пытать, потому что иного способа справедливого наказания не существует.
  Мстители связываю руки полицейским, и совершают с ними то, что те делали со своими жертвами. Их насилуют и избивают. Я не смотрю на то, что происходит. Зажмуриваюсь. В темноте - сопение и всхлипывание. Ни криков, ни стонов не слышно.
  Повернута лицом к стене. Мысль только об одном: "Почему я здесь? Меня при-гласили в свидетели, или я...". О самом страшном даже боюсь думать. В комнате шевеление. Открываю глаза. Мстители отвязывают истерзанных и брезгливо бро-сают им под ноги по 25 рублей. Купюры выглядят, как старые советские светло-сиреневые банкноты.
  
  Послесоние
  
  Проснувшись после это сна, испытала такое омерзения, что даже мурашки пошли по телу. Неприятный сон, имеющий четкую связь недавним страшным случаем в Казани, когда в полицейском участке замучили человека. Похоже, во мне, как и в любом нормаль-ном человеке, сработала реакция на преступления, которые не укладываются в сознании. Наверное, это ответ. Наказание преступнику должно быть, как любят говорить руководи-тели государства в подобных случаях, - "ассиметричным". Или - симметричным? Короче, не в названии дело - в сути. А суть простая - "зуб за зуб". И вообще, новостей надо по-меньше слушать.
  
  А теперь про цифры. Они ведь что-то означают? 71, 25, 4. Хорошо бы разобраться, но, странное дело, совсем не хочется. 25 лет мне уже было. Жить 4 раза по 25 лет - это как с ума свихнуться. Закончить все в 71 - нормально. А, может, это все надо не умножать, делить или вычитать, а куда-то и во что-то возводить или извлекать? Говорили тебе, Еле-на, в школе: "Учи математику". Сейчас бы пригодилась.
  Это - частные выводы из трех снов. И они - не главное.
  
  Главным было совершенно иное ощущение - невероятной тихой радости, несмотря на последний сон. От знакомой пришла SMS с поздравлением, ответила и почувствовала что-то похожее на особый свет в душе. Увидев, что я проснулась, с поздравлением при-шел и кот. Ему ведь тоже нужно кого-то любить. Обслюнявил меня от избытка чувств, потребовал многократно поцеловать в крутой лобик - у хвостатых тоже должен быть праздник! Успокоился вальяжно на подушке глаза в глаза и "ушел" в свою нирвану. "Мавр сделал свое дело", теперь - время отдыха. Много ли ему надо, серому: сытое брюшко, ласка и любовь хозяев... Вот бы и нам этого хватало. Тогда бы все было гармонично.
  Только для гармонии у меня слишком ноют спина и ноги, а на душе - все-таки СВЕТ! А идет все из предыдущего дня. Я впервые не стала покупать на Пасху кулич, а испекла сама, и он получился! Потом варила борщ, не такой, как мамин, но все равно вкусный, красила яйца и жарила пирожки с капустой. Гостей не жду, но в такой светлый праздник лучше быть ко всему готовой. Так что весь день прошел в трудах.
  Да еще дочкина подруга устроила мне фотосессию. Пришлось перемерить наряды, повозиться с украшениями и подбором очков. Не знаю, что получится в результате. Но чувствовала себя трудягой модной индустрии, отпахавшей пару часов на рекламе оптики, бутика и ювелирного салона вместе взятых. Устала страшно, и впервые осознала, что дев-чонки из модельного бизнеса - не вешалки для одежды.
  Ночью расставила по комнатам свечи и помолилась перед иконой Божьей Матери. Ее для меня вышил бисером муж моей любимой двоюродной сестры. Однажды приехала в гости, а он вдруг спросил: "Все ли у меня в порядке"? А у меня, как раз все было не в порядке, и в душе - полный раздрай. И тогда он достал сверток - в чистом полотенце завернута икона.
  Я потом хотела освятить ее в церкви, но, как всегда, на моем пути встала очередная "матушка". Мне обычно "везет" с храмовыми "блюстителями обрядов". Тогда я просто достала икону и показала ее лику Господа, Богородицы и Святым угодникам. То, что слу-чилось после этого, иначе, как чудом я не могу назвать. Когда шла в храм, погода была хмурая, на небе - ни единого просвета, вот-вот дождь должен был начаться.
  А тут... Словно бы ответ на мою просьбу в окно прямо ворвался луч солнца - яркий, горячий. Весь алтарь заиграл красками! Мне хотелось кричать от радости. Услышали меня! Разрешили! Позволили обойтись без попа. Светом Божьим окрестили иконку дареную.
  Вот перед этой моей Богородицей и маленьким домашним иконостасом просила я, может быть, впервые в жизни не о себе - о России. Молилась об избавлении страны моей многострадальной и многотерпимой от недругов, хитрецов и подлецов, присосавшихся к ее груди. Умоляла избавить землю нашу от лживых купленных пророков, бездарных по-водырей, безразличных предателей, прикидывающихся овечками.
  
  Господи!
  Родной, всепрощающий Боже, пожалуйста, спаси Россию!
  Сокруши врагов ее, изгони хищников, которые в погоне за барышами, готовы сокрушить все живое.
  
  На сердце - удивительная радость - словно жизнь начинается. Как в далеком 1975 году. Тогда я июньской ночью домучивалась на школьном выпускном вечере с большой дорогой куклой. Такую бы мне в детстве - с витрины. Что называется, мечты сбываются, когда время приходит. Надо только дождаться. Или перестать мечтать, если претензия - "почему не вовремя?" - застит глаза. Таких красоток подарили всем девчонкам. Со смыс-лом, видимо. Только смысл был какой-то сомнительный: то ли кончайте, девки, учебу бессмысленную и приступайте к увеличению народонаселения, то ли - хана детству. В общем, совершенно лишняя игрушка для взрослых девушек накануне взрослой жизни. Прошлое - школа - казалось мне бессмысленным чужим праздником, обязательной по-винностью перед дальней дорогой.
  Вот и сегодня я проснулась с предощущением дальней дороги. Дороги в новую жизнь, иное будущее и обещание другой цели. Днем, когда возилась с текстом под транс-ляцию из Иерусалима об ожидании снисхождения благодатного огня, пыталась ответить себе, хочу ли хоть однажды сама оказаться в этой возбужденной толпе? Толпе, которая со страхом подогревает себя легкой агрессией. И все потому, что никто не знает - дарует ли Бог людям огонь, как надежду на продолжение жизни?
  Скептическая дочка поинтересовалась: "Зачем я смотрю репортаж? Боюсь, что огня может и не быть? И вообще, неужели весь этот ритуал, напоминающий плохой театр, на самом деле так важен для меня". Удивительно, я ведь и себе много раз задавала те же во-просы. И была полна скепсиса.
  Но вдруг, именно в этот момент поняла, что - ВАЖНО. И при всем моем ироничном отношении к жизни и религии, собственное внутреннее чувство совпало без всяких розовых елейных церковных соплей с чувствами ждущих чудесного огня людей. И я тоже, как эта почти сумасшедшая от возбуждения толпа и миллионы у телевизоров по всему миру, жду - сойдет или не сойдет в этот раз огонь? Пошлет ли Боженька нам - людям - весточку, что еще один год мы проживем на этой уже шатающейся под нашими ногами земле? И будет этот год охранять нашу жизнь. А это значит, что мы перенесем все сложности и испытания. Будут и весна, и лето, и осень, и зима, и снова весна, и опять - ожидание милости Господа на будущую жизнь.
  Это, действительно, радость - огонь, который не обжигает, а освещает дорогу в жиз-ни, чтобы мы не сбились с правильного пути. Умерили свои аппетиты, любили родную землю, растили детей, возделывали поля, прекратили убивать друг друга, помогали тем, кто нуждается в помощи, перестали делать гадости и, наконец-то, осознали, что мы - лю-ди - высшее и лучшее создание природы и Бога.
  
  Не знаю, приведет ли недеяние зла автоматически к восстановлению добра. Но как же мне хочется, чтобы гармония, покой и радость этого пасхального утра сохранились в моей душе навсегда. Чтобы огонь все же сошедший в этот раз освещал мою дорогу до са-мого конца, "до последней березки", как говорил мой папа когда-то, когда он еще и не думал всерьез о той самой березке. Я хочу войти с этим великим, необходимым и желанным подарком в жизнь новую, вернее, обновленную, осмысленную и светлую. Жизнь моей многострадальной родины, которой я от всей своей изболевшейся души желаю процветания и любви.
  
  Ничего не могу поделать с глупой улыбкой, она не поддается мне и нахально дер-жится на лице. А еще и предчувствие - совершенно молодое и задорное, что с сегодняш-него утра начинается моя 2-я молодость. На самом деле - настоящая. Та, которую я, дей-ствительно, могу оценить. Ведь в той, что прошла, я себя даже не помню. Так быстро про-скользнула она, пролетела незаметно - вдоль сознания по касательной. Затерялась за бы-том и выживанием: болезни, школа, работа, институт, семья, долгожданные и трудные роды, уход близких, перевернувший мой мир. А еще вечная стройка - карьера, дом, судьба, снова болезни.
  Я не прожила эти благословенные годы, когда не замечаешь слякоти и морозов, по-тому что идешь по улице и ловишь улыбки обещанной весны. Наверное, мои очки просто плохо пропускали эти радостные знаки. Не могу вспомнить ни цвета тех лет, ни запаха, ни послевкусия. Только горечь и испытания, как обещание тяжелых и кровавых проверок на прочность. Я оказалась стойкой - двужильной и самовосстанавливающейся "Ванькой-встанькой". И "Ваньку " освоила, и "встанькой" овладела. В попытке понять, что же за-ставляло не только выживать, но жить, теперь знаю - туманные посулы будущего покоя.
  Про свет...
  Это не ко мне.
  За бесконечными буднями как-то забывались радости - простые и безыскусные, ве-личественные и непреходящие: рассветы, закаты, первые подснежники, пение жаворонка, дурман цветущей черемухи, наливающуюся соком черешню, сахарный помидор, съеден-ный поутру прямо на грядке, доброжелательность леса и шепот чистого родника. Разве думала я об этом, стоя в очередях, тайком пересчитывая копеечки в кошельке, перешивая старые вещи и ожидая со страхом непонятных перемен. Существование, пристраивание, выживание. "Жизнь это", - обманывала я себя.
  А жизнь...
  Где-то там - далеко-далеко - была природа, далекие страны, настоящие друзья и тайна счастья. А рядом - трудный быт, скудный бюджет и знакомые, всякий себе на уме. Каждого из них я хотела сделать своим другом, а получалось... А ничего не получалось.
  Но, если долго-долго смотреть в зеркало, можно, в конце концов, увидеть СЕБЯ. Настоящую. И перестать бояться жизни.
  Как странно, мы уверены, что боимся смерти, хотя, на самом деле, - боимся именно жизни. Жизни, в которой можно дышать полной грудью, любить, никого не боясь, и ощу-щать себя единым целым с главной из всех тайн - Божественной вселенной.
  Как сладко плакать от счастья, особенно, если всегда плакала от горя или бессилия.
  Счастье... В чем оно? Уж точно не в замках, деньгах, яхтах и "лучших подружках всех девушек". В этой мишуре счастье не может жить. Золотые клетки строят для другого.
  Счастье, в том, что новорожденная дочка утыкается в грудь, а потом сопит - спо-койная и уверенная в моей силе и заботе.
  Счастье в радостном беге собаки, которая ошалело носится по траве и тащит люби-мому хозяину ненужную палку.
  Счастье в глазах кошки, доверчиво подставляющую шею, чтобы заботливые руки нежно ее почесали.
  Счастье в поступке любимого - прикрыв курткой, он приносит трогательный хилый тюльпан, купленный на последние деньги.
  Счастье в запахе домашних пирогов.
  Счастье лежать на одуванчиковой поляне и смотреть на плывущие облака, всем те-лом ощущая тепло и любовь земли. Слушать стрекочущих рядом кузнечиков, лениво про-вожать взглядом порхающих бабочек.
  Счастье видеть линии электросети и знать, что по ним бежит ток, и спешат поезда...
  Счастье, когда весна приходит очистительным громом и быстрым ливнем. А потом из-за облаков выходит отмытое от зимы солнце.
  Счастье, если живы папа и мама...
  Счастье знать, что твоя дочка, твоя кровиночка, нашла свое счастье.
  
  Господи!
  Спасибо, что позволил прийти в этот "прекрасный и яростный мир", что наде-ешься на меня и веришь, что я помогу Тебе его сохранить.
  
  Я обещаю, что постараюсь, А пока, как говорил в фильме "Горячий снег" мужест-венный Георгий Жженов: "Все, что могу"...
  
  СОН
  
  Я стою на волнорезе и обещаю морю, ветру и солнцу, что научусь быть счаст-ливой. Обязательно сделаю все, чтобы помочь позвоночнику распрямиться. Ветер срывает с меня красный берет, а волна обдает ледяной январской водой. Но я поче-му-то совершенно не чувствую холода. Наверное, потому, что солнышко ласково вы-тирает мне лицо своей улыбкой.
  - Обернись на берег.
  Я вздрогнула он шелестящего голоса. Откуда он идет?
  - Не занимайся ерундой. Обернись.
  Послушно отворачиваюсь от моря.
  - Видишь серого голубя?
  - Вижу.
  Около него то, что ты искала. Иди.
  Спрыгиваю с волнореза на каменистый пляж. Птица наклонила голову, опус-тила клюв и ждет меня. У ее ног - невзрачный камешек. Это куриный божок, кото-рый я мечтала найти. Камень с дырочкой. Голубь улетел, я даже не успела поблаго-дарить. Поднимаю камень и смотрю сквозь него на солнце. А оно, чтобы не смущать меня, прикрывается облаком.
  
  Послесоние
  
  Днем я нашла куриного бога на том месте, где обнаружила его и во сне рядом с го-лубем, который, действительно, ждал, пока я подойду.
  
  Милый Ангел мой!
  Дорогой мой. Как я рада, что ты у меня есть. Сколько раз ты выручал меня, сколько спасал. Всегда со мной и днем, и ночью - вахта не прекращается ни на миг. Ты незримо бережешь меня от неверного поступка, опрометчивого решения, недру-гов и опасностей. Если я одна, если мне плохо, одиноко или страшно, то знаю: друг - рядом. И никогда не оставит без помощи. Правда, я не всегда распознаю знаки. Но время учит. В том числе и тому, как внимательно нужно относиться к предупрежде-ниям.
  
  Наверное, и у вас - Там - своя иерархия. Как же хочется мне тебе хоть чем-то посо-бить. Если можно, упросить Бога, чтобы Он и тебе сделал какие-то послабления. За слу-жение - бессонное и верное. Пусть будет полегче. И не только со мной, а вообще в Том мире, про который мы ничего не знаем, маемся догадками и всю жизнь боимся себе при-знаться, что никогда не хотим в него попадать.
  Ведь пока человек жив, о смерти он предпочитает не думать. Даже самый страдаю-щий страдалец надеется все-таки на жизнь. Она ведь "здесь и сейчас". А кому и что на ро-ду предстоит обрести, это, как говорят, "бабушка надвое сказала". Все равно не прове-ришь. Мы же - люди, и все норовим попробовать на вкус, цвет и, желательно, своими собственными руками-глазами.
  В таком процессе, "как жизнь после жизни", ни на кого полагаться нельзя. И не в том дело, что обманут - правды не знает никто. Спросить не с кого, если что не так пойдет. Незачет не пересдашь. Да и стипендия мало успокоит. Нам сколько не посули - будет мало. Пока живой - хочется большего. Так уж мы устроены. Знаем же, что у всех веревочек есть конец, кому и что обрести - обязательно каждый проверит в свой срок. Но так хочется заранее подстраховаться или отмазаться.
  Ангел мой, с тобой мне как-то светло и надежно. Пожалуйста, не обижайся на меня, если что-то не так понимаю. Только учусь радоваться всему.
  Снег идет - прекрасно. Дождь зарядил - хорошо. Ветер стонет - а как ему, болезно-му, еще до нас достучаться? Поди, попробуй на границе холода-тепла обретаться - еще не так завоешь. Луна-мечтательница грезы навевает. Солнышку же - радоваться и учиться не надо - оно само, кого хочешь, улыбкой обласкает. А еще травка зазывно приглашает бо-сиком по росе пробежаться, каплями хрустальными умыться. Мураша надо обойти. Бежит по своей извечной тропе к муравейнику. Но он-то точно знает и куда бежит, и зачем?
  Нам бы так. Только у человека этот номер не проходит. Скука одолевает. И вроде бы мы - часть природы. Но какая-то глупая ее часть. Все норовим чем-нибудь новеньким обжечься, грабельки особенные ищем, чтобы наступить изворотливее. А после жалуемся, Ангел, не удержал нас на краю. Вроде сами края не видели. Видели! Еще как видели. Но куда деться, если есть такое замечательное явление, как авось! Вдруг пронесет?
  Повинюсь тебе, мой родной.
  Так хочется радости - подарком!
  Чтоб отвалилось счастье куском немереным - заморским, невиданным и неслыхан-ным, как в русских сказках. И вроде годы идут, ума и мудрости прибавляют, а глаза за-кроешь и... в муке томной и сладкой все равно на чудо надеешься. Знаю, не обижаешься на меня. Заранее все предвидишь - и худо, и добро. Мечтаю не подводить тебя, чтобы не стыдился за меня. Даже не знаю, чего и пожелать - глупо говорить о здоровье или "успе-хах в труде и личной жизни". Остается посулить себя - живущую в мире с собой и с дру-гими. Буду стараться, родной.
  И спасибо за все.
  С днем Ангела тебя... моим...
  
  Эти два сна странным образом связаны не только друг с другом, но и с тем, что уже было в других снах. На протяжении ночи они возвращались, в чем-то повторяясь, в чем-то внося изменения. У меня сложилось впечатление, что это было необходимо для того, чтобы сами сны обязательно вызвали во мне память о других - предыдущих.
  
  СОН-а
  
  Наблюдаю с разных точек океан. Ощущение киноизображения присутствует изначально. Точно знаю, что я нахожусь вне видимого пространства.
  Я - наблюдатель, причем, совершенно бесчувственный. Моего отношения к уведенному нет даже, что называется, в проекте. Совершенное бесстрастие позволяет быть не просто отстраѓненной, а стать частью природы, о которую бьется океан. Мощь и температуру воды не чувствую. Мне это совершенно безразлично.
  Одна волна набегает на другую, разбиваясь и шипя, и отползает назад. И что? Это она делает миллионы лет. Я ее не ограничиваю, и ей не противостою. Перекаты-ваются камни, обретая совершенную форму. Капли воды и ошметки пены преодоле-вают черту прибоя и остаѓются мокрыми пятнами на сухих булыжниках.
  Мысль ленивая, как летнее марево, скользит по этим камням с сочувствием. Крохи воды соѓвершенно не способны "напоить" береговую гальку. Но она спокойно дождется ночного прибоя.
  Мысль-взгляд устремляется к линии горизонта: "Каждый получит свое в свое время. Никто ниѓкуда не опоздает". С этой точки берег кажется низким заборчиком, хотя мысль знает, что высоѓта скал сравнима со средним небоскребом.
  Другая точка обзора находится прямо на гальке, вернее, она сама галка, пере-катывающаяся под сменяемыми волнами. Я не успеваю понять, кто я - волна, пена, весь берег или отдельный каѓмешек? Впрочем, это тоже не важно. Я чувствую, вер-нее, ощущаю себя всем этим и одновреѓменно, и раздельно. Успеваю и перекатиться с боку на бок, подвинув еще живого моллюска в рапане, и задеть гранитный булыж-ник. А тот в свою очередь с силой обрушивается на уже надѓтреснутый сердолик. От-ползая, волна обнажает острые края самоцвета.
  Раскололась на две неровные оранжевые части еще миг назад единая суть. Эти два обломка ждет новая жизнь - постепенное забвение общей истории. Когда они бы-ли целым, наверное, могли еще помнить о матери-горе, которая, где-то там - далеко - давала ощущение чего-то огромного, надежного и вечного. Рухнул - уже в который раз - прошлый опыт. И впереди - неизвестѓность.
  Я нахожусь между ними на линии разлома. Под солнцем обнажено мокрое нутро осколков. Их края кровоточат соленой приливной водой. Седая пена цепляется за неровности. Она словно бы извиняется за действия океана, но одновременно и как бы осеняѓет эти осиротевшие кусочки новым крещением.
  Еще одна волна относит моллюска в рапане так далеко, что у него уже не оста-ется никакой наѓдежды быть смытым обратно в родную стихию. Для этого надо пре-одолеть сопротивление большого гранитного камня. Трепещущей плоти не остается ничего, кроме медленного угасаѓния. Потом, когда на берег вернется лето вместе с шумной толпой отдыхающих, чья-то ручонка поднимет эту опустевшую к тому вре-мени раковину и увезет далеко-далеко к себе домой.
  Мысль не испытывает никакой боли и страха погибающего моллюска. Ей ин-тересно другое: перейдет ли в раковину память о пока еще живой жизни ее обитате-ля? А еще - будет ли она страдать от того, что никогда уже не вернется в родную сти-хию? Мысль знает, что малыш, страдающий под палящим солнцем, кричит от боли своим только ему доступным безмолвным криком. Наблюдаю за его агонией и пы-таеюсь понять, зовет ли это несчастное сущестѓво на помощь маму? И вообще, зало-жено ли в сознание моллюска само понятие - мама?
  Мгновенно взмыв на край обрыва взгляд-мысль обнаруживает внизу - по дру-гую сторону от океана большой водоем.
  
  И в это время вспомнились два других сна.
  
  В одном я бесстрашно рассекаю высокие морские волны стального цвета. Ка-жется, там я знала, что нахожусь на краю земли.
  Но, взмахнув рукой и уйдя с головой под воду - то, чего никогда не делаю во время плавания из-за давнего детского страха, - я оказываюсь...
  
  ... в другом своем давнем сне.
  И уже плыву в неглуѓбоком и спокойном карстовом озере. Еще один взмах и...
  
  ... я снова пеной остаюсь на мокрых прибрежных камнях. А надо мной высоко-высоко кружат чайки и бакланы, высматривая, чем бы поживиться. Я оседаю, рас-творяясь в набежавшей волне, и снова оказываюсь...
  
  ... на скале. Со скалы можно рассмотреть, как над самой кромкой горизонта со-бирает свою арѓмию будущий шторм. Облака быстро объединяется в черные тучи. По поверхности океана уже стремительно несутся гонцы - белые гребешки на взды-мающихся волнах. Чайки тревожно меѓчутся вдоль берега. А неизвестно откуда взявшаяся ворона истошно каркает, считая, как куѓкушка, чьи-то оставшиеся мгно-венья.
  
  Последнее, что успевает мысль-взгляд, - вернуться к треѓпещущему моллюску: "Потерпи, малыш, помощь близка..."
  
  СОН-б
  
  Я около родительского дома. Была ли внутри, не помню? Но сад вокруг дома привел меня в полѓное отчаяние.
  Все деревья грубо обрезаны. Стоят только столбы стволов. Лишь местоположе-ние этих одиноѓких останков возвращает память о том, какими именно деревьями они были? Этот мощный веѓликан - раскидистым грецким орехом. Рядом с ним - яб-лоня. Она и при жизни давала мало раѓдости, осыпая землю вокруг себя кислыми и червивыми плодами.
  Но, где же персик? А, вспомнила, он давно погиб. Два года рос, пять лет плодо-носил, а потом заснул зимой и весной уже не проснулся.
  Нет и айвы, и черешни, и маленькой сочной вишенки-майки в углу. Она была последним деревѓцем, которое посадил папа в своей жизни. Другая вишенка - ма-лышка, похожая на пушистый куст с очень плотными кислющими алыми ягодами-сердечками, - почему-то странно изогнута и вытянута вдоль земли.
  Нет и большой вишни, из которой получалось вкуснейшее варенье. Не вижу и груши-героини. Она выросла кривенькой и тоненькой, а плоды у нее были огромные и сочные. Мама всегда опаѓсалась, выдержит ли деревце свой урожай?
  Не сдерживаю текущие по щекам слезы. Зачем все это сотворили новые хозяе-ва? Почему просто не выкорчевали несчастные деревья? Оглядываюсь. Слезы зали-вают лицо и мешают заметить, что еще изменилось в саду?
  Пытаюсь восстановить в памяти, как все когда-то цвело и созревало на отруб-ленных чьей-то безжалоѓстной рукой ветвях. И не могу. Не могу вспомнить ни сирень, ни жасмин, ни бульденеж. Смотрю на голую утрамбованную землю, где когда-то нагло захватывала пространство своенравная малиѓна.
  Если такое сотворили с садом, что же внутри самого дома? И надо ли мне туда входить?
  Руки сами собой закрывают глаза на совершенно мокром лице...
  
  Послесоние
  
  Эти два сна разбивались на части, словно бы перебивая друг друга. Я уже просну-лась, а они не отпускали от себя. Никаких событий или особенных действий в них не было - только чувство и созерцание. Я даже не уверена была, нужно ли их записывать? Снова засыпала. А сны неслись по кругу, отрывая друг от друга мое внимания, снова и снова возвращая или в сад, или на берег. Окончательно проснувшись, я вспомнила о тех других снах, которые мне так настойчиво возѓвращали эти.
  Сны никогда не снятся просто так, лишь бы тело комфортно отдохнуло. Еще неделю назад я гуляла по набережной санатория. Сон о море - оттуда. Из неѓбольшого шторма, из фотоохоты на бакланов. Из прислушивания к воронам: чего они там обеѓщают назавтра - ясное солнце или осадки?
  И то, что я ни разу на протяжении сна не вошла в воду сама, тоже объяснимо. Кому придет в голову - войти в море при 2 градусах тепла в конце января? Я и в санатории была наѓблюдателем. И сон это оставил.
  Просто он позволил мне поплавать, окунувшись памятью в другие сны. Я ведь точно так же на набережной вспоминала детство. С мамой и папой мы приезжали в тетке в Сочи. Центральный пляж отбрасывался сразу. До моря добирались замысловато. Долго ехали на автобусе по серпантину до конечной остановки, потом шли извилистыми лесными горными тропкаѓми. Выходили на крутой берег. Спускались к воде чуть ли не на пятой точке. Как награду воспринимали все, что было потом. Часами жарились на громадных перегретых валунах. И плавали. Волны безжалостно перекатывали нас по спинам камней у берега. Пили теплую воду, ели горячие сахарные помидоры. Вкус ТОГО моря всегда со мной. Уверена, никакая другая морская вода его никогда не заменит и не затмит.
  Камни во сне - это камни из "наяву". Я долго бродила по прибрежной гальке. Мне очень хотелось найти обнаружить что-то особенное, что загадала, и что обязательно должна была найти. И я нашла, что искала. А еще сокрушалась, что целые раковины на берегу - редкость. Прибой разбивал их о прибрежную гальку. Кроме того, изумляло отсут-ствие разнообразия. Камни были усыпаны разбитыми скелетиками маленьких рапанов и однообразными распашными ракушками. На них практически отсутствовал радужный слой.
  На территории санатория было много интересных деревьев, которым изобретатель-ные садовники придали самые невероятные формы. Странно было наблюдать причудли-вые бансаи на больших деревьях: елях, лиственницах, пальмах.
  Деревья объединили эти два сна.
  Но каким ужасным способом.
  Сегодняшняя экзотическая южная красота обернулась обрубленной памятью до-машнего сада. Он тоже был на юге. Но все деревья моего сада убили чужие люди. Конеч-но, я продала их вместе с домом. Почти 20 лет назад. И глупо надеяться, что кто-то вооб-ще обязан сохранять и дом, и сад в полной неприкосновенности.
  Дом - вообще моя не проходящая боль. Но его уже не вернуть. Только память и сны остались от того прошлого.
  Как же я хотела - особенно первое время - во снах приходить в родные стены. Но сны упорно мне этого не позволяли. А, когда все-таки впустили, я не узнавала ничего. Или не могу? Или не хоѓчу узнавать? Кто-то очень мудрый сказал о том, что никогда нельзя возвращаться в "старые места".
  Во всех моих снах и дом, и все, что с ним связано, - чужое, если не чуждое. На при-мере дерева сон так ясно мне это доказал. Если отнестись к дереву, как к символу или схеме жизни, то тогда:
  - корни будут основой - родом, что цементирует жизнь;
  - ствол будет настоящим - самой жизнью, которой мы живем. Ровный - человек жи-вет правильно, выбирает верные цели и старается сохранять достоинство и не допускать обмана, предательства, бесчестья. Кривой - отражает такую же кривую жизнь;
  - ветви - будущее. Мечты, обстоятельства, препятствия, направление мыслей и по-ступков, смену ситуаций, как времен года;
  - листья, цветы и плоды - это радости жизни, ее красота, завершение целостности судьбы. Сбор урожая - закольцованность круговорота судьбы.
  Обрубленные деревья детства, как отсеченное будущее, которого НЕТ, И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ В ПРОШЛОМ.
  И это самое главное.
  Как нет возможности "войти дважды в одну реку", так и нет смысла в ностальгии. Зачем в прошлом искать неизменность счастья памяти ушедших лет?
  Живым живое.
  Мертвым - мертвое.
  Памяти - ТОЛЬКО ПАМЯТЬ.
  Правда, не знаю, как быть с иллюзиями? Они - вне логики, им не нужны доказатель-ства. Им даже вера необязательна.
  И еще МАМА. Она тоже, даже не присутствуя, объединяет эти два сна. Всю свою жизнь я была папиной дочкой. И только теперь - в ожидании будущих внуков - начинаю прозревать, что в основании человеческой жизни лежит святое, древнейшее, иррацио-нальное чувство ожидания помощи от МАМЫ. Всегда, даже тогда, когда мамы уже нет, или ее не знаешь.
  Мы выходим из мамы - навсегда в УХОД, но несем ее своем СЕРДЦЕ - до самого своего конца.
  Какое это все-таки счастье, знать, что на твой крик: "Мамочка!", - добрые и родные руки прижмут тебя к себе и заслонят от всего мира.
  
  
  
  ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕБЯ
  
  И в углу невысокой вселенной,
  Под стеклом кабинетной трубы,
  Тот же самый поток неизменный
  Движет тайная воля судьбы.
  
  Там я звездное чую дыханье,
  Слышу речь органических масс
  И стремительный шум созиданья,
  Столь знакомый любому из нас
  Н. Заболоцкий
  
  
  Что такое - мой сон?
  Для чего он мне?
  Он Я или вместо Меня?
  В нем мое прошлое или будущее?
  Я хочу в него уйти или из него выйти?
  Он убеждает меня что-то найти или забыть?
  Сон будит мою фантазию или уводит от действительности?
  Он успокаивает мои сомнения или провоцирует на деяние?
  Мы одно целое или банальный симбиоз?
  Проводник он мой или хозяин?
  Это мои "белые ночи" или "ветер перемен"?
  С чем я имею дело, с сумеречной "обратной стороной Луны" или с яростным "сол-нечным ветром"?
  Между нами диалог или поединок?
  Я хочу его понять, или он - меня запутать?
  Он учит меня анализу или провоцирует на поступок?
  Вопрос ищу я в нем или ответ?
  Сон заставляет меня жить или заманивает в морок?
  Это МОЕ я или я - ЕГО?
  Я - это ОН или ОН - это Я?
  Вот и договорилась. Нас уже ДВОЕ! А ведь все так хорошо начиналось.
  
  СОН
  
  Шел себе по горам серый котик в красных сапожках с ботфортами, цокая бле-стящими шпорами. А впереди была дальняя дорога.
  
  Что изменилось?
  
  Красные сапоги у меня есть, правда, без шпор, зато в изрядном количестве. И я ино-гда очень даже люблю "выводить их в свет". Конечно, современные дороги ни такие жи-вописные. Все больше по асфальту приходиться цокать каблуками. И шпоры, кажется, не в моде. Хотя мода теперь такая сумасбродная, что, пожалуй, и шпоры может вспомнить. Котик в моих детских снах любил в трактиры забредать. А я, как выросла, так трактирам предпочитаю собственную кухню. Во-первых, ходить далеко не надо, во-вторых, много дешевле, в-третьих, значительно безопаснее.
  Но ведь ИДУ!!! Что еще забавнее - ХОЧУ ИДТИ!
  Если вижу море - могу понежиться на волнах, если речку - сразу мечтаю переплыть. Странно, но мне - почему-то - всегда хочется оказаться на другом берегу. Наверное, это атавизм, от "у других всегда лучше". Не случайно, в любом возрасте мечтаем о "тридевятом царстве и тридесятом государстве", где растут "молодильные" яблоки, и ужасные джинны послушно, как ягнята, выполняют любую дурь.
  Когда передо мной гора, - первая мысль обычно про то, что неохота терять время на обход. Только мысль - не взгляд на предмет обожания. Сразу и вторая приходит - нор-мальная, человеческая, про умного, который избежит насилия над собой и "в гору не пой-дет". Хотя, говорят, там - на высоте - можно проверить человека на вшивость. Только за-чем это мне? Вшивых и так видно. И к тому же я - не экстрималка.
  Да и потом вся моя "вшивость" - задокументирована в медицинской карте. Там все точно. Анализ - печать - диагноз. Кто же в здравом рассудке спорить будет? Диагноз - не болезнь: очки, суставы, давление, спина. Диагноз - приговор!
  Только душа-то вольная. Побузит в сосудах, билирубинами пожонглирует, в кол-бочки наиграется, холестерин погоняет. Ей - болезной - много ли надо? Много! Так мно-го, что ни размер, ни вес не определить. Уже не гора передо мной, а так, пригорок. И в самолет можно без паники. Там и до ракеты - рукой подать. А что? "Небо - не потолок для крылатых", - как сказал один очень не глупый человек.
  В том, что крылья есть, я не сомневаюсь. Вот найду их и покажу! Впрочем, может быть, и не стану показывать, просто взмахну - и полечу! Как во сне - легко, свободно и радостно!
  НАЯВУ бы так.
  Сон мне про это уже почти все рассказал.
  Разве что самая малая малость осталась.
  Да еще пригоршню смелости добавить придется....
  
  Всегда хочется быть чьим-то.
  И не стоит верить в битье по груди до звона костей: "Я хочу быть ни на кого не по-хожим, никому не принадлежащим, совершенно независимым...". Этот список я могу продолжать до бесконечности. Я ведь и сама так говорю - и другим, и себе. И, что самое удивительное, почти не вру. Точно так же, как и миллионы до меня, и миллионы, если очередной конец света в очередной раз уйдет в бесконечность, - после.
  И это будет правдой. Только правдой. Той самой правдой, которая лишь ступенька вначале бесконечной лестницы на пути к истине.
  Более того, этот путь - вовсе и не путь, а страшное до ободранных локтей, разбитых коленок и сломанных позвонков карабканье наверх - К СЕБЕ. Потому что ползем, не поднимая головы, практически, в кромешной темноте абсолютной неизвестности собственной судьбы. Кажется, как же можно куда-то двигаться, если не видно дороги?
  В этом-то и состоит проблема.
  В неизвестности.
  Ты не знаешь - где ты? Куда двигаться? Вперед? Назад? Вправо или влево? Вниз или наверх? Где же ТОТ, к которому надо обязательно дойти, чтобы стать самим собой? И возможно ли движение с опущенной головой?
  Нормальный человек, который уже знает, что огонь обжигает, а в водовороте можно утонуть, старается без нужды не вертеть шеей - голову снесет. Но есть и другие.
  Они так любознательны, что готовы к риску. Им обязательно надо видеть не только все подробности мостовой, но и окружающий мир. Нет, они не глупцы или безумцы. Они тоже знают, что путешествие по своей жизни - балансировка на "лезвии бритвы". И там другая логика перемещения. Шаг влево или вправо может оказаться смертельным. Верх в этом положении уже не важен, потому есть низ. А он таков, что, в случае ошибки, кости уже могут и не понадобиться.
  Здесь самое главное - верно рассчитать вектор самого движения. При этом совер-шенно не обязательно, что верх будет именно наверху. Ведь в нашем мире, что ни для ко-го не секрет, все - "относительно". Таким образом, смысл имеет именно движение. Но, когда неизвестно отведенное для него время мы... бежим. Именно бежим по этой нашей жизни. Напролом. Успеть бы добежать. Почему-то нам кажется, что, если не дотянемся до финишной цели, ее пересечет кто-то другой.
  Ха-ха! Твою финишную ленточку судьба позволит разорвать только тебе. Однако, до этой мудрости надо еще дожить.
  Итак, вернемся к себе. К грезе из грез. Потому что нет на земле человека, который не мечтает стать самим собой. В самом начале, когда уверенность в том, что жизнь, она, конечно, придумана только для тебя, - еще сильна, маленький человечек пробует на вкус то, что потом попытается присвоить, как свое собственное. Да и окружающие активны: "не пей из лужицы - козленочком станешь", "учись, чтобы потом не пресмыкаться перед другими, а, наоборот, руководить ими". От этих слов до истинных собственных желаний - взросление души. А к нему не дойти без мук и страданий.
  Редко кому удается сохранить свою шкурку от повреждений. И, хотя принято счи-тать, что шрамы украшают только мужчин, но женщины тоже - поверьте мне - дорожат своими отметинами. В этом смысле мне очень нравится одна великая кинематографиче-ская история о том, как для финала фильма "Рим - открытый город" Феллини актрису Ан-ну Маньяни хотели загримировать, чтобы скрыть морщины. Но она была не только вели-кой актрисой, но и великой женщиной. Только великая женщина могла сказать: "Не тро-гайте моих морщин, они мне слишком дорого стоили".
  Так что, не все женщины кокетничают по поводу своего возраста. Молодость хоро-ша в молодости. Потом - даже удачная пластика не способна скрыть угасающий интерес к жизни. Не саму жажду жизни, а потерю новизны. Как однажды грустно заметил один умный человек: "Я завидую тому, кто первый раз читает "Евгения Онегина". В общем, это правда, что войти "дважды в одну реку" не дано никому. Если есть силы - надо искать другую.
  А, чтобы стать самим собой, придется научиться преодолевать боль, прощать обиды и смиряться с потерями. Ничего другого в качестве рецепта цивилизация пока не изобре-ла. Редкие примеры королевских или султанских "предлагаемых обстоятельств" я не со-бираюсь рассматривать. Во-первых, ничего про подобную жизнь не знаю, а во-вторых, просто не интересно.
  Всем остальным приходится искать себя. Не стоит осуждать тех, кто выбирает ко-лею с наименьшим сопротивлением. И тому есть простое объяснение. Жизнь без людей для человека - не жизнь. И мы инстинктивно ищем то сообщество, где не чувствуем себя чужаками. Где нам все или почти все понятно и знакомо. Где верх и низ, то есть, опас-ность и награда имеют заранее известные параметры.
  Бессознательно нам необходимо быть или рядом с кем-то или стать чьим-то. Ведь быть самими по себе - без стаи - слишком ответственно. Даже самые обездоленные кош-ки и собаки, выросшие на улице и никогда не знавшие ласки человеческих рук, загляды-вают нам в глаза. Они - свободные! - ищут хозяина. А в лютый холод и бескормицу к людям выходит даже белый медведь.
  Выходит, то, что человек - царь природы - не наше самозванство. Другое дело, что царствуем мы плохо, нерачительно, безответственно. Дали себя право забраться на трон. И только. А дальше - "хоть трава не расти".
  Быть свободным и независимым - не надо лукавить - не счастье. Вернее, не совсем то, что принято понимать под счастьем. Это выбор. Сознательный или невольный - у ко-го как получается. Но это выбор одиночек. А испытание одиночеством - сродни испыта-нию смертью.
  Жить без людей нельзя. Хотя, наверное, кто-то и может позволить себе такую ми-зантропию.
  Без людей невозможно стать собой. Таково главное условие. Потом будет много других: наличие способностей и возможностей, здоровье, дерзость, амбиции, сила воли... и желание стать ни на кого не похожим.
  Какой красивый идеал: я - единственный в своем роде! Я отличаюсь от всех вас! Как было бы это просто, если бы было просто.
  Быть ИНЫМ - величайшее испытание, доступное немногим. Это - настоящая сме-лость. Как человек, склонный к сентиментальности, позволю себе, может быть, преувели-чение: быть иным - ГЕРОИЗМ. Просто очень страшно быть самим по себе - без стаи. Своей стаи. Все ли могут соответствовать СОЗНАТЕЛЬНО, а не вынуждено такому существованию в обществе себе подобных?
  Но во все времена были смельчаки, которые пренебрегали этим законом. Такие люди предпочитают остаться в одиночестве, но не сожалеть ежеминутно о пребывании во враждебной среде. Им претит следовать чуждым правилам чужой стаи. Соревнования, карьера, делание себя... Как ни назови эту извечную борьбу с себе подобными, это все равно сомнительные удовольствия на пути к своей главной цели. Как это трагично - мечтать в детстве о невероятной фортуне, биться до самой старости в конвульсиях конкуренции и добраться до финиша с ясным пониманием бесплодности растраченных усилий.
  Жизнь - единственная, неповторимая, особенная...
  Кто из самых великих или совершенно ординарных людей честно и откровенно ис-поведовался, что его жизнь удалась? Ну, не дворцы же с яхтами или поклонников с неиз-лечимым безумием обладания пуговицы от кумира принимать в качестве доказательств? И даже самый удачливый, богатый и успешный уверен, что судьба ему все равно недода-ла. Остались не воплощены планы, надежды, мечты... 99 процентов человечества думает о себе, как Костя Треплев, что вокруг - вырожденцы, занявшие все места у пирога жизни.
  Достичь всего неподвластно никому - ни схимнику в отдаленном скиту, ни тому, кто считает себя властителем мира. Даже тот, кто не признает "нет", у кого вообще отсутствуют проблемы, потому что в его жизни все реально - так беспредельны возможности властные и финансовые - вынужден признать: не все цели достижимы.
  Целая планета неудачников.
  Зачем после всего этого самые свихнувшиеся еще и бессмертия жаждут? Изобрета-ют эликсиры жизни, финансируют чудодейственные препараты лишь бы... Куда они де-нут усталость, безразличие, неспособность мечтать? Зачем им жизнь без тех, с кем можно разделить воспоминания, потери, надежды, любовь? Для чего? Еще больше заработать? Им и здесь-то тратить уже не на что - разве что на финансирование межгосударственных конфликтов.
  Власть! Это даже не болезнь - страшный диагноз! Печать - нестираемая и несмывае-мая, как клеймо. Неужели примитивная банальность вседозволенности и стремление вла-деть миром так заразны, что переходят из века в век, как дремлющий вирус?
  Солнце - дает нам свет, Луна - тайну, вода - жизнь, растения - еду, животные, кам-ни, деревья... - все, что нас окружает, обеспечивает круговорот жизни природы.
  Что мы - люди - даем нашей Земле? Со всеми нашими амбициями, разумом, жела-ниями... что мы - люди - даем Земле?
  Любознательность? Эта детская привычка - из любопытства разломать игрушку, чтобы увидеть внутренности, - преследует нас до самой смерти.
  Сострадание? Мы к себе подобным его не испытываем, так что нам до всего осталь-ного?
  Любовь? Но где она в этом мире? В каких медвежьих углах прячется?
  Творчество? Именно так мы привыкли называть свои жалкие потуги в соперничест-ве со Всевышним.
  Красоту? Да, мы - единственные на планете, кто способен восхититься красотой. И даже создавать новую, высокомерно присваивая себе пионерство в ее созидании. Пара-доксально, но в доказательство привычно приводим чужие достижения немногих избран-ных, оставивших после себя храмы, замки, скульптуры, картины, книги, мелодии.
  Все эти прекрасные достижения великих ХУДОЖНИКОВ редко по достоинству це-нились современниками, вызывая временный восторг и всеобщую зависть. А у потомков искусство вообще перестало быть бескорыстным созерцанием. И более того - ничто не заставит нас признать, что наша - рукотворная - красота лишь бледная копия подлинного величия природы.
  Нет. Не красота и любовь отличают и возвеличивают homo sapiens над остальным миром. Нас отличает то, что мы только пользователи этого мира. Человек лишь потребля-ет, оставляя после себя кучи мусора.
  Мусор - символ нашего РАЗУМНОГО присутствия на прекрасной планете, да еще...
  ВОЙНА! Вот истинное призвание и подлинная страсть, если не суть, человеческая! Война со всем и всегда! И, что самое разрушительное и непонятное, - с самим собой! В таких случаях Вовочка из классического анекдота обычно возмущался: "И эти люди за-прещают мне ковыряться в носу!"
  Так что ни инопланетяне, ни апокалипсис - ничто нас не спасет. Не погубит, а именно - НЕ СПАСЕТ.
  НЕКОГО СПАСАТЬ.
  Только младенцев жаль. "Во власти тьмы" Л. Толстого 9-летняя девочка мечтает умереть, чтобы не успеть нагрешить и испоганиться. А мы - взрослые и явно грешные - хотим только жить. Напридумывали себе религий и свято верим - успеем замолить, отку-питься, задобрить. И того не желаем замечать, что в кассовом аппарате давно закончилась бумага. Иначе каждый воочию увидел бы на чеке собственный баланс - БАНКРОТ!
  Не констатация - приговор! Вопрос лишь в том, КТО и КОГДА приведет его в ис-полнение?
  И ВСЕ!
  Наше будущее - трепыхание бабочек внутри садка. Всех высушат, разложат по ви-дам и насадят на иголку, поместив внутри прозрачной демонстрационной витрины в назидание другим цивилизациям: "Не ходите, дети, в Африку гулять".
  А все остальное - хорошо!
  Цели - придумывают.
  Ракеты - бороздят.
  Пули - отливают.
  Технологии - изобретают.
  В конвульсиях под скрежет, называемый музыкой, бьются.
  На картинах из клякс, точек и тире ищут смысл.
  Благодарно слушают мат со сцен и экранов...
  Опять же, весь мир озабочен - хватило бы только денег на визы, и желудков - на по-глощение экзотики.
  Короче, жизнь - продолжается!
  Все - путём!
  Вот только рожать больше не хотят. "Хлопотно", - говорят, - "накладно и нецелесо-образно". И то верно: писи-каки, бессонные ночи, проклятые детские вопросы...
  И вообще - вокруг столько тропинок протоптано. По любой иди к... тупику!
  Спорила недавно с одним умным человеком, как водится у нас в России, до колик сердечных. Он ужасался: "Ты - пессимистка!"
  Да какая из меня пессимистка? Только отъявленный оптимист, понимая, в каком ми-ре живем, умеет так, как я, радоваться жизни!
  
  Господи!
  Прошу Тебя, если будет синтезировано лекарство от смерти, то помоги мне про-спать и опоздать к его раздаче. Пожалуйста, лучше подари в финале сон - последний, но обычный - тихий и безболезненный. Чтобы только я одна могла оценить его ми-лосердие.
  
  
  Мои расшифровки или анализ снов кому-то могут показаться не просто странными или велеречивыми, но даже излишне категоричными. Вполне допускаю ироничную "пси-хоаналитическую" ухмылку и нисколько ею не удручаюсь. Для меня слово - священно. Как человек пишущий, я, безусловно, имею один принципиальный недостаток - стремле-ние к обобщению. Если учесть, что критика долгое время была моей профессией, а психо-логия с 12-ти лет вошла в жизнь составной частью интереса к миру, то стремление "доко-паться" до дна, сплясать от "угла" или начать "от печки", вполне извинительно.
  Кроме того, как считают философы, - склонность к обобщению дает широту пони-мания явления. А критическая составляющая театроведческого образования избавляет ме-ня от отношения к критике, как к способу унижения или уничтожения. Тем более, что свои сильные и слабые стороны все равно я знаю лучше других. И в этом мне посторонняя помощь не требуется.
  Что же до негатива в виде выражений: "кто ты такая?", "а еще в очках и шляпе" и других "достойных" сравнений, которые могут быть применены к моему самоисследова-нию, то это волновало меня лишь на стадии принятия решения о работе.
  Все это означает только одно - на вопрос: "Зачем мне самой нужна эта книга?" - че-стного "до донышка" ответа не существует. Как не было такого ответа ни у авторов "Евге-ния Онегина", "Спящей красавицы" или "Войны и мира". Правда, у меня есть около 60-ти вариантов других - относительно правдоподобных - объяснений собственного труда. Только я их не стану транслировать. Вполне достаточно того, что читатель дошел до этих строчек. Если дошел.
  
  Господи, Боже наш, еже согреших во дни сии словом, делом и помышлением, яко Благ и Человеколюбец прости ми. Мирен сон и безмятежен даруй ми. Ангела Твоего хранителя посли, покрывающа и соблюдающа мя от всякого зла, яко Ты хранитель душам и телесем нашим, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
  Молитва Святого Макария Великого
  
  
  
  
  ПОСЛЕСОНИЕ-ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
  Садится ночь на подоконник,
  Очки волшебные надев...
  А. Тарковский
  
  
  СОН
  
  На лугу в одуванчиках сидит несчастный сон. Я подхожу к нему и пытаюсь ус-покоить. Но он безутешен и плачется, что совершенно отчаялся. Отчаялся найти СВОЕГО ЧЕЛОВЕКА.
  Я даже не могу в это поверить. Как такое возможно, чтобы сон не знал того, ко-му должен присниться? Но это так. Сон горюет. Он совершенно не помнит, кому должен был присниться? Вот и кочует из века в век, как неприкаянный. Хотя он так важен. Он - вещий. Но для кого предназначена его весть, забыл.
  Моему изумлению нет предела - неужели и сны, как люди могут быть мытаря-ми?
  Он снится массе людей. Но никто его не запоминает. Вот и мечется, горемыка, не одно столетие, решая попутно массу проблем ненужных ему людей. Хотя кто-то все равно выхватывает из него какие-то кусочки. А потом расшифровывает по ним что-то для себя.
  Икая от слез, он рассказывает, как познакомился однажды с еще одним таким же горемыкой. Это было в 19 веке. Он успокаивал другой сон. Тот должен был найти того, кто поймет, что в нем - таблица химических элементов. Годами снился тем, кто потом прославился.
  Пролетел мимо Леонардо, приснившись Микеланджело. Потом был у Бомарше. Моцарт отослал его к Сальери. А Сальери посмеялся - у него уже была своя табли-ца, которой он измерял гармонию. Лермонтову вообще было не до него - на дуэль торопился. Бородин был так занят "Князем Игорем", что слышал только свои "по-ловецкие пляски" и даже не стал всматриваться в таблицу. Как же натерпелся, бе-долага, пока не нашел Менделеева.
  Больше сон не сдерживается, рыдает, катаясь по полю. Я смотрю на смятые одуванчики, и внезапно мне приходит в голову ИДЕЯ. Ему же все равно, где и когда искать? Можно ведь не только ночью вести свои поиски, но и днем. Днем легче уви-деть нужную личность. На свету легче понять, что именно прячет в себе человек и чего он боится?
  Сон бросается обнимать меня! Как же он сам не додумался до такой простой мысли!
  Он сбегает, не обернувшись. Но я отчего-то знаю, что он вернется. Нет, это не мой сон, но ему будет приятно рассказать мне, что он, наконец-то, выполнил свое предназначение.
  Опускаюсь на одуванчики и представляю себе, как мой необычный знакомый находит-таки своего сновидца. И вот он кружит над ним целый день, изнемогая от нетерпения. Часы тянутся бесконечно долго. Но все равно наступила ночь. Человек, утомленный дневной суетой, разбирает кровать.
  Сон приготовился...
  Сейчас, вот сейчас для него закончится долгий путь страданий и разочарова-ний...
  А потом он вернется и, наверное, приснится и мне, чтобы отблагодарить.
  Он же знает, что я его обязательно запомню, хотя ко мне он и не имеет никакого отношения...
  
  Послесоние
  
  Проснулась в слезах. Может, и мой - главный сон - тоже мается где-то среди чужих сновидцев? А я... лежу в Москве, боясь пошевелиться, и не могу помочь. Даже, как по-звать - не знаю.
  
  Спина еще ощущает тепло земли. И запах. Сумасшедший запах сочной травы с привкусом чего-то медового. Закрываю глаза и вижу летающие надо мной седые зонтики одуванчиков.
  Но самое любопытное состоит в том, что не помню, как выглядел мой герой? Как я поняла, узнала, что передо мной - сон? Он в виде кого или чего предстал передо мной? Совершенно улетучилось из памяти. Остался только привкус горечи. Оказывается, на зем-ле - нашей прекрасной земле - маются все. Живые и неживые - все долго-долго ходят не-правильными дорогами, пока не выйдут на единственный правильный СВОЙ путь.
  Кажется, сон приснился мне не просто так. Сегодня я сама дошла до туалета. Нико-гда не думала, что счастьем может быть сама возможность собственными ногами (конеч-но, я помогала им передвигаться, дергая за штанины) дойти до "царского места".
  Спасибо тебе, сон. Мне ты тоже невольно помог. Теперь буду ждать, когда ты и мне приснишься. Я же понимаю, что найти своего человека - полдела. Придется потрудиться, чтобы запомниться. Этой гарантии сну никто не выдал. И тогда он все равно придет ко мне поплакаться в жилетку.
  Только, пожалуйста, приходи летом. А то зимой - холодно.
  
  
  
  СВЕТ В КОНЦЕ ТОНЕЛЯ
  
  Ложимся, Бог знает, во сколько,
   и встаем, хрен знает, когда.
  Авторское
  
  Очень грустно, когда понимаешь, что работа закончена. Пока набираю финальный текст, я еще хозяйка всех букв. Они еще под моей властью: захочу - изменю начало, решу - добавлю интима, пожелаю - переставлю все слева направо. А что? У меня есть несколь-ко полководческих мгновений, пока мои дивизии замерли в ожидании команды по всему фронту: "Внимание! Пли"!
  Только это уже иллюзии. Все сложилось, утряслось, оформилось. И я теперь этим буквам не нужна. Я выполнила все, что могла. Они теперь самостоятельны. Впереди - но-вая жизнь, хочется верить - счастливая.
  Огорчает только приближение очередного конца света. Вот ведь хохочу над чужими страхами, вывожу "глашатаев" на чистую воду, а у самой где-то "там внутри", как в пьесе Метерлинка, в мутном осадке собственного страха болтается страшненький вопросик: "А вдруг"? Кому-то это выгодно? Или, наоборот? Но, не случайно же, по всему миру разгорается паническая истерия сродни самому пресамому вирусу? Что за этим - новая война, слом экономической парадигмы, грядущее объявление инопланетного вмешательства, переход на иные источники энергии... И тогда очередная отсрочка "конечного пункта" будет воспринята со вздохом облегчения: "Делайте, что хотите, лишь бы..." И каждому достанется - кому по шапке, а кому и в шапку.
  
  Господи!
  Дети неукладные Твои - человечество - в ужасе и панике ожидали 21.12.12. Гнев природы, злоба вырожденцев, жадность "сильных мира сего", неукротимая и часто самоубийственная любознательность ученых, нетерпимость и ненависть ина-комыслящих и отчаяние "маленьких" людей давно переполнили терпение Твое. Но мудрость и милосердие Божье, как всегда, сберегли нас. Страшный листок календа-ря в прошлом.
  Спасибо тебе, Господи, за пролетевшую мимо пулю.
  
  Ведь мы - семья Твоя, с которой Ты породнился через Сына Своего. Две тысячи лет назад так захотелось домашнего очага, что Ты решил нас навеки усыновить. Всех. И на-всегда. По сути Дева Мария - Жена Твоя. А мы - потомки. Белые, черные, желтые, крас-ные, коричневые... - все дети детей. И я свято верю, что семью Свою Ты не покинешь в страшное время планетарных испытаний.
  Помоги нам, Господи, глупым и самоуверенным покорителям природы, найти доро-гу к Твоему прощению.
  Родненький! Благослови на жизнь земную - долгую и светлую.
  Спаси и сохрани! Меня, моих близких и родных, друзей и недругов, знакомых и не-знакомых - ВСЕХ, за кого Ты, как ОТЕЦ, несешь ответственность!
  
  
  
  Дорогие мои читатели!
  
  Спите спокойно.
  И пусть Вам снятся глубокие, счастливые и безмятежные сны.
  И на том - моя безмерная благодарность и пожелание удачи!
  Будьте здоровы, пожалуйста.
  
  С уважением
  Автор.
  
  
  
  ПРИЛОЖЕНИЕ НАПОСЛЕДОК
  
  В главе КИНОСТУДИЯ СНА представлено 4 сна, которые почти сразу стали рас-сматриваться мной, как связный сюжет. Предлагаю посмотреть на простом примере, КАК это получилось.
  
  
  
  
  ГЛАВНЫЙ ПРИЗ - ВЫЖИТЬ
  маленький сюжет для большого кино
  
  
  Полное преображение! Из зеркала Марии улыбалась потрясающая девушка в ярко-алой куртке. Хрупкая невзрачная барышня стала похожа на гордую и высокомерную леди, готовую к любым вызовам судьбы. Скорее, она сама и была тем самым вызовом - решительным, дерзким и бесстрашным.
  - Эта куртка - единственная в Москве, - продавщица подобострастно выглянула из-за спины.
  - Ой, ли? - Мария не узнала свой голос.
  - Даже не сомневайтесь. Если встретите такую же, - салон выплатит двойную стои-мость.
  Девушка небрежно достала кошелек. Незачем знать продавщице о том, что на эту куртку деньги копились почти год.
  
  Малышка заканючила перед сном. И тогда нянька начала рассказывать любимую сказку о странной девочке. Удивительно, историю женщина рассказывала каждый вечер, но кроха просила все новых и новых подробностей.
  - Закрывай глазки, я выключу свет.
  - Ты никуда не уйдешь?
  - Нет, моя хорошая. Я буду с тобой.
  - До утра?
  - До утра.
  - Тогда выключай.
  Нянька накрыла невесомые пальчики своей рукой:
  
  - Жила-была Машенька, с которой никто не хотел дружить. Она к этому привыкла и научилась сама для себя придумывать игры. В них ей не нужны были товарищи. Летом она надевала на спичечные головки шарики зеленых ягод, а ножки вставляла в сорванные соцветия. Таких фрейлин можно было сделать много - на целый королевский двор. Стра-жей служили молоденькие огурчики или спички со шляпами из флоксов. С этими героями легко разыгрывались любые сказки. Фантазия раскрашивала мир во все цвета радуги.
  Частенько дворовые ребята растаптывали ее ягодные замки, и с веселым гиканьем разбрасывали цветочный народец. Она дожидалась, когда разрушители убегали, и снова возрождала хрупкий мир мечты из лепестков. Девочка перестала плакать и обижаться, потому что поняла, что слабость и беззащитность еще больше распаляли оголтелую детскую ненависть. Изредка ей все же предлагали поучаствовать в общем развлечении. Но взамен требовали принести из дома сладости или игрушки. Сами они никогда и ни чем не делились, а ее игрушки просто ломали или отнимали. Но она была рада, пусть на время, почувствовать себя в общей игре.
  Машенька рано начала размышлять о мире, который ее окружает. Одиночество пи-тало воображение. От несправедливости и ощущения своей ненужности она уходила с головой в грезы и сны. И сны преподнесли ей самую прекрасную мечту. Мечту о полетах. Она летала во снах в неизвестные страны и потаенные места, о которых наяву никто ничего не знал. Любое интересное слово или название могло превратиться во сне в таинственное путешествие. Малышку не надо было загонять вечером в кровать. Ночь стала любимым временем суток. Как волшебница, она дарила ей друзей и приключения.
  Однажды в саду, где у дорожки, выложенной булыжниками, только-только расцвели астры, нестерпимо захотелось пройтись по пышным разноцветным головкам, как по нотам. Ночью это было легко. Она сняла сандалики и сильно-сильно зажмурилась.
  Когда глазки открылись, девочка стояла в воздухе рядом с клумбой. Она совершенно не испугалась и, затаив дыхание, осторожно наступила на ближайший цветок. Он прогнулся. И тогда она, побоявшись, что сломает хрупкие головки, приподнялась выше. Теперь ей легко удалось, едва дотрагиваясь до холодных и щекочущих босые ножки лепестков, пройтись по цветам.
  
  - Они не сломались? - Глазенки так и впились в лицо няньки.
  - Нет, не сломались.
  - Они радостно закачали головками. Девочка спустилась и перецеловала все цветы у дорожки. На душе у нее было так радостно, что на крики ребят она даже не обернулась. Приглашение в игру теперь было не нужно.
  - Почему?
  - У нее была тайна. Когда у человека есть тайна, он - не одинок, ему не скучно.
  - Нянечка, но тайну хочется рассказать!
  - Конечно. Только не тем, кто тебя обижает, солнышко.
  - А я... - малышка с трудом подбирала слова, - я... буду ходить... когда-нибудь? - Девочка заглядывает в добрые глаза.
  - Конечно. Если ты захочешь, то будешь и ходить, и бегать, и летать. Уже поздно. Давай-ка, засыпай. А во сне представляй себе, как будет хорошо, когда ты вылечишься. И потом, когда проснешься, тоже придумывай, что будешь делать там, - нянечка показала рукой на окно.
  Женщина гладила ножки, закованные, как и все ее тело, в жесткий каркас гипса. Малышка закрыла глаза. Морщинистые пальцы легко почесывали широкий лобик у края пшеничных волос. Личико постепенно разгладилось. Привычная боль отступила, и ребе-нок глубоко засопел.
  Нянечка смотрела в окно, не замечая собственных слез:
  
  - Господи, Боже мой! Удостой меня быть орудием мира Твоего, чтобы я вносила любовь там, где ненависть; чтобы я прощала, где обижают; чтоб я соединяла, где есть ссора; чтобы я говорила правду, где заблуждение; чтобы я воздвигала веру, где давит сомнение; чтобы я возбуждала надежду, где мучит отчаяние, чтобы я вносила свет во тьму, чтобы я возбуждала радость, где горе живет.
  Господи, Боже мой! Удостой, чтобы не меня утешали, но я утешала; чтобы не меня понимали, но я других понимала; чтобы не меня любили, но я других любила. Ибо кто дает - тот получает; кто себя забывает - тот обретает; кто прощает - тому простится; кто умирает - тот просыпается к вечной жизни. Аминь.
  
  Перед ней словно бы прокручивалась собственная горестная жизнь. В душе всегда боролись два чувства: желание показать всем, что она умеет летать, и страх стыда, если ничего не получится. Сколько было ситуации, когда она хотела закричать на весь свет: "Я могу летать"! Но боялась, что, подпрыгнув, банально шлепнется и опозорится. И все во-круг будут смеяться и показывать на нее пальцами.
  Но дар летать, как и любовь, долго скрывать не удалось. Ее рассекретили. Кто-то подсмотрел и рассказал другим. Сначала ее просто задирали, потом приставали еще больше, чем раньше: унижали, издевались, оскорбляли. Самое неприятное, что она уже доказать ничего не могла. Для полета ей требовалось состояние особой радости. Только тогда тело становилось послушным и невесомым.
  Все попытки дружить заканчивались горьким разочарованием. Очень долго она не могла понять, почему к ней относятся не так, как другим? Понимание пришло только с возрастом. Постепенно она смирилась с тем, что не такая, как все. Не суть: хорошо это или плохо?
  Просто - иная. И люди, видимо, остро, как животный страх, чувствовали в ней чу-жака. Это однажды на лавочке в сквере ей объяснила старорежимная чопорная старушка в чистеньком застиранном чепце.
  - Ты живи сама, милая. Люди злятся, если у других есть что-то, что им не доступно. Они тогда мстят.
  - Но я могу научить...
  - Чему можно научить бескрылых?
  - Чтобы летать, крылья не нужны.
  - Летаешь не ты - твоя душа. А душа должна быть светлой. Только тогда она такая легкая, что может взлететь.
  Девочка во все глаза смотрела на незнакомку. С ней впервые говорили, как со взрослой - серьезно и глубоко.
  - Ты потому и летаешь, что твоя душа чистая. А их души некому отмыть от мыслей и дел злобных.
  - Но они дети, как я!
  - Они по возрасту дети, но грязи на них уже столько, сколько и у взрослых.
  В это нельзя было поверить. Особенно в юности. Когда мечты, алые паруса, бал Зо-лушки, космос и прогресс...
  Она любила всех, несмотря ни на что. Потом подросла, окончила школу и... пошла по инстанциям. Возможности человеческого организма представлялись ей беспредельны-ми. Девушке так хотелось научить летать всех, что она пошла к разным чиновникам с предложением об организации программы по изучению ее способностей.
  Ей грезилось не просто банальное изменение высоты или скорости, а радужные пер-спективы и фантастическое будущее. Трансформация всей структуры жизни! Не нужны будут ни уголь, ни газ, ни нефть, ни машины. Станут лишними границы, таможни, закро-ются грязные производства. Во всех инстанциях она летала и доказывала, что, если для полетов не нужна никакая энергия, то это выгодно стране...
  
  
  Мария, смущаясь, ловит свое отражение в широких витринах. Хороша! Слов нет. Как же красива она в этой яркой куртке. Совершенно другой человек. С удивительной незнакомой осанкой и походкой. Разве это она? И все сотворила простая куртка? Неужели такое возможно? Она даже спотыкнулась и чуть не упала.
  Ей ли было не знать, что таит в себе понятие ВОЗМОЖНО?!
  Кого она обманывает? Сразу куда-то улетучилась радость. Витрины больше не при-влекали. А зря. Если бы она была чуть внимательнее, то заметила бы кое-что странное и пугающее.
  До метро оставалось всего два квартала, но улица уже не доставляла удовольствие. В конце концов, сегодня день шика. Не успела она поднять руку - остановилась машина. Марии не понравился водитель, и она захлопнула дверь. Но водитель настойчиво предла-гал свои услуги. Она возмутилась и отошла от бордюра.
  Машина не отставала и медленно двигалась вдоль тротуара. Какой наглец! При-шлось демонстративно спуститься в переход и выйти на противоположной стороне. Интересно, как теперь поступит нахал? Она поискала глазами машину. Так-то! Девушка снова подняла руку.
  Перед ней остановилась машина. Та же самая машина!? И за рулем, по-прежнему, сидел нахал. Непонятный, но самый настоящий ужас заставил броситься в арку проходно-го двора. Через несколько минут она подбежала к зебре на асфальте. У светофора - собра-лись люди. На зеленый глаз вместе со всеми она начала переходить улицу.
  Внезапно из-за поворота выскочила машина-преследователь. Мария остановилась, как вкопанная. Никаких сомнений не осталось - автомобиль летел прямо на нее. Воздух вокруг сгустился. Словно со стороны девушка увидела шараханье испуганных людей. Кто-то упал. Девушка машинально сделала несколько шагов по направлению к машине... и закрыла от ужаса глаза.
  Скрежет тормозов... Рычанье от набора скорости и .... Тишина и теснота.
  Она открыла глаза - перед ней была блестящая заколка для галстука. Молодой чело-век крепко сжимал ее в объятиях. Она сделала попытку освободиться. Парень сразу убрал руки, и... девушка начала оседать на асфальт. Сильные руки снова подхватили ее.
  - Вы постойте так, пока ноги не придут в себя.
  - А где они?
  - Наверное, ушли в пятки и спрятались.
  Мария беспомощно улыбнулась и неожиданно для себя заплакала. Молодой человек легко погладил ее по голове.
  - Вода? Кофе? Коньяк?
  - А что лучше?
  - В такой ситуации водка и койка.
  - .....
  - Не бойтесь. Водку я вам сейчас обеспечу, а с койкой... торопиться не стоит.
  В кафе за столиком она все еще никак не могла успокоиться. Официант принес вод-ку и закуску.
  - Вообще-то я водку не пью.
  - Я тоже до вас еще никого из-под колес не вытаскивал.
  Они чокнулись и выпили по рюмке. Парень достал из кармана платок, перегнулся через стол и вытер тушь на ее щеке. Она благодарно кивнула головой и, открыв сумочку, достала зеркальце. Но, едва взглянув на себя, изменилась в лице. Ужас вернулся.
  - Что? - Наклонился молодой человек.
  Дрожащими губами она пыталась что-то произнести. Но язык мгновенно стал непо-слушным. Тогда она показала на окно и протянула зеркальце. Парень навел его на окно и увидел припаркованную машину. Ту самую, что была на перекрестке. Он опустил свою руку на ее дрожащие пальцы и что-то тихо сказал. Девушка удивленно посмотрела на не-го. Он подтверждающе кивнул головой.
  Выйдя из кафе, молодые люди с видимым удовольствием принялись изучать магази-ны. Сначала они обсудили театральную афишу. Потом стали заходить во все лавки. Де-вушка перемерила и кольца, и шляпы, и сапожки. Со стороны могло показаться, что па-рочка бездельников просто убивает время. Но так могло только показаться. На самом де-ле, ребята пристально наблюдали за неизвестной машиной. Разглядывая товары в боль-ших витринах, это было очень удобно делать. На этом все хорошее заканчивалось.
  Машина продолжала медленно и неотвратимо следовать за ними, параллельно тро-туару. Понятно, что долго так продолжаться не могло. И тогда они вошли в большой магазин. Машина припарковалась у входа. Через стеклянные двери за перемещениями парочки следить было удобно, и водитель остался в машине. Видимо, он был уверен, что рано или поздно, преследуемые из магазина все равно выйдут.
  Они и вышли. Только из служебного входа и быстро вернулись в то же кафе через соседнюю подворотню. Но радость преждевременна. Когда они, смеясь, расставались со своим страхом, машина рванула с места и понеслась по улице. Она резко поворачивала на перекрестках и, не сбрасывая скорости, ныряла в узкие арки домов.
  Через окно видно, как Мария что-то возбужденно говорит парню, размахивая рука-ми. Он улыбается, но внезапно улыбка застывает на его лице. Девушка поворачивает го-лову, следуя за его взглядом, и сдавленно вскрикивает. Машина снова стоит перед кафе.
  Девушка срывается с места, отбросив стул. Парень замешкался. Выбежав из кафе, девушка рванула к машине.
  - Ты сумасшедшая? - Запыхавшись, кричит молодой человек, следя за отъехавшим автомобилем.
  - Кто он такой? Что ему нужно? - Ее голос становится сдавленным и жалким. - Я... я.... Я иду в милицию.
  На лице парня страх сменяется удивлением.
  - И что ты скажешь в милиции?
  - Что меня преследуют!
  - Кто?
  - Ты же сам видел!
  Рядом с грохотом остановился трамвай. Парень чуть ли не силой втаскивает девуш-ку в салон. Но уже на следующей остановке к трамваю пристроилась машина. Она мед-ленно двигалась по параллельным рельсам. За тонированными стеклами нельзя было рас-смотреть, водителя. Наверное, так могло бы продолжаться долго, если бы не встречный трамвай. Преследователь, увлекшись погоней, не заметил опасности, и трамваи зажали преследователя в коробочку.
  Парочка выскочила из вагона и побежала к метро. Проехав несколько остановок, они выбежали на платформу пригородных поездов и запрыгнули в электричку. В вагоне можно было успокоиться и начать дискуссию о погоде. Но у переезда, как знак опасности, уже стояла машина. Мария быстро опустила голову. Он тоже наклонился и по ее дрожащим губам понял - что-то случилось.
  Она больше не могла сдерживать слезы, со страхом и безысходностью наблюдая из прокуренного тамбура за несущейся вдоль железнодорожного полотна машиной. Но как их находят? Уже понятно, что даже отсутствие шоссе не избавит от преследования.
  В Серпухове они первыми выскакивают из вагона, преодолевают переход и подбе-гают к маршрутке на привокзальной площади.
  - Куда?
  - В Тарусу.
  - Места есть?
  - Два.
  
  Вот и Таруса. Что делать дальше? Купив по пакету сока, они спустились к набереж-ной Оки. На причале зазывала маленького пароходика приглашал на речную прогулку.
  - Надоели новые русские. - Загорелый матрос втаскивает трап. - Или рассекают, или выпендриваются.
  На крохотной палубе парень надевает очки и пригибает голову девушки.
  Мимо проносится быстроходный катер.
  - У, нехристи, - матрос беззлобно машет вслед кулаком.
  На катере водитель машины в бинокль пытается рассмотреть пассажиров теплохода и заходит на второй круг.
  - Плавать умеешь? - Шепчет парень.
  - Разрядница.
  - Быстро за мной.
  Они спускаются вниз, стараясь не привлекать внимания других отдыхающих, пры-гают в воду, плывут к берегу и прячутся в прибрежных зарослях.
  - За что тебя ищут?
  - Я не знаю.
  - Ты должна им?
  - Что?
  - Тебе лучше знать.
  - Не знаю я ничего.
  - Ты себя-то слышишь? Ни с того ни с сего тебя кто-то преследует весь день, а ты не знаешь, почему?
  Захлебываясь от слез, Мария пытается объяснить молодому человеку, что, действи-тельно, ничего не понимает. И не знает, ни кто, ни по какой причине ее преследует. Ис-кренность не вызывает сомнений. Чтобы прекратить истерику, молодой человек отходит от нее и по-хозяйски начинает изучать местность. На реке пустынно и слышно, как пле-щется вода. В лесу пересвистываются птицы. Девушка успокоилась и сняла с себя мокрую куртку. Одного взгляда на дорогую покупку достаточно, чтобы понять, новая куртка - недавняя гордость и радость - испорчена. Швы разошлись и на рукавах, и на спине. От воды молнию заклинило, а кожа потрескалась. Слезы снова потекли рекой. Ужасы последних часов померкли в сравнении с гибелью алого чуда.
  - Э, брось, это же просто тряпка.
  Мария горько вздохнула. Разве можно объяснить, что значит для молодой девушки утрата желанной вещи?
  - Не высовывайся. У нас есть час, пока теплоход пойдет обратно. Давай сюда.
  Парень забрал куртку и закопал ее в песке, орудуя найденной пустой консервной банкой.
  - Не жалей. Еще купишь.
  В мокрой одежде, трясясь от холода, они углубились в лес. Недалеко от родника на-шлось оборудованное место для пикника. В закопченной кастрюле кто-то оставил бутыл-ку с маслом, соль, спички и несколько картофелин. Увидев еду, они поняли, что голодны, и с трудом дождались, пока испечется картошка.
  - Ничего вкуснее не ел.
  Она не ответила. Горячие рассыпчатые клубни с запахом настоящего костра после сумасшедшего забега показались царским блюдом.
  - Надо залить водой, чтобы отбить запах.
  Он начал разбрасывать угли стильными ботинками. Она стояла рядом и переступала с ноги на ногу в босоножках на высоких каблуках.
  - Придется что-то найти. Такие ходули не для леса. Следы заметные - далеко не уй-дем. Снимай, я хотя бы каблуки собью.
  Закончив с босоножками, он закопал каблуки под деревом и отправился с кастрюлей к роднику. От холодной воды свело зубы, но они все никак не могли напиться. Потом поспорили, надо ли разбросать остатки кострища? Парень наломал веток и тщательно уничтожил все следы сначала на берегу, двигаясь спиной к лесу, а потом и около костра. Рассовали по карманам остатки картошки, соль и спички. Стараясь ступать только на траву, они покинули гостеприимную стоянку и побрели в чащу. Рядом была тропинка, но из предосторожности двигались между деревьями.
  Впереди в глубоком овраге показалась свалка. Среди старых мешков, сумок и паке-тов отыскались две пары старых кроссовок. Его кроссовки были немного малы, а ее - чуть велики.
  - Оказывается, свалка - ненужные вещи для одних и необходимые - для других.
  Она согласно кивнула и продолжила перетряхивать мусор. Им повезло еще раз. На-шлись штаны, свитера и футболки. Преодолев отвращение, они переоделись и зарыли свою мокрую одежду рядом со свалкой.
  Надо было найти какое-то пристанище, пока не стемнело. Цепляясь за ветки густого орешника, они осторожно карабкаются вверх по склону. Чем выше поднимаются, тем не-пролазней становится лес.
  - Все руки расцарапала. Так мы далеко не уйдем.
  - А по тропинке к нам легче подобраться.
  На реке послышался шум катера. Инстинктивно пригнулись, а потом продолжили карабкаться наверх. Через пару минут перед ними - прямо над кручей - навис странный одинокий дом в три этажа. Первый этаж кирпичный, верхние - из бревен. Окна закрыты, дверь под большим козырьком заколочена. Совсем стемнело. На одной стене заметна ка-кая-то табличка. Девушка пытается прочитать надпись.
  - Потом, потом. Надо торопиться.
  Молодой человек собирает сухие ветки, забрасывает их на козырек, потом залезает сам и втаскивает девушку. Где-то совсем рядом слышны приближающиеся голоса. Внизу мелькают два луча от фонариков. Они шарят по дому и задерживаются на деревянной табличке: "Мемориальный дом Святослава Рихтера. Охраняется государством".
  Внизу у двери кто-то споткнулся и крепко выругался.
  - .....
  - Да никого здесь нет. Пошли.
  Шаги удаляются. Через некоторое время, фыркнув, завелся мотор, и катер отчалил от берега.
  На фоне черного леса и звездного неба в полной тишине слышен только бешеный стук двух сердец.
  - Убери руку, а то я задохнусь, - сдавленным шепотом попросила девушка.
  - Извини.
  - Мне страшно.
  - Они уже ушли.
  - Нет, мне страшно, потому, что я не знаю ни тебя, ни их, ни себя.
  - Как это?
  - Не знаю. Мне кажется, что я возникла ниоткуда, как будто родилась только сего-дня. Где была, что делала, зачем живу... Все как-то перепуталось в голове.
  - Это просто страх. Утром найдешься.
  - Ты думаешь?
  - Ладно. Пора знакомиться. Как тебя зовут?
  - Маша... кажется.
  - Ну, здравствуй, Маша. Я не Дубровский.
  - Что?
  - Не обращай внимания. Это - нервное. Виктор. Считается, что победитель.
  - Кем считается?
  - Предками моими.
  - А как ты?
  - А я трус, Маша. Мне бы уроду этому фары разбить и бампер помять, а я в бега...
  - Нет, Виктор, ты меня не бросил. На такое надо решиться. До сих пор колотун тря-сет.
  - Это от холода. Сейчас согреемся.
  - И сердце?
  - Что сердце?
  - Оно сейчас выпрыгнет. Хочешь послушать?
  - Хочу. - Закусив губу, он медленно поднял свитер и прильнул в ее груди.
  
  И уже было не понять - одно сердце бьется так громко, или два в унисон. Звезды любопытно перемигивались, а молодой месяц стыдливо прикрылся проплывающим обла-ком...
  Потом их сморил быстрый и глубокий сон.
  
  Мария была слишком молода, чтобы понимать, какую опасность представляет для государства. Ее спрятали в исследовательском центре. Поначалу она была рада, что попа-ла в руки настоящих исследователей. Не знала еще, что белые мышки любят, когда их гладят. Сначала. Пока не понимают, что они - лабораторные. Врачи и ученые опутывали девушку проводами, проводили обследования, брали анализы. Ее лишали сна, кормили разными таблетками и микстурами, заставляли работать на тренажерах.
  Радость постепенно уходила. Летала она все ниже и медленнее. Но и тогда испыта-ния не прекращались. Сильнее всего раздражало то, что ее привязывали за ногу. Сначала было смешно. Ей объяснили, что только таким образом можно провести какие-то специ-альные измерения. Она в это верила до тех пор, пока не поняла, что люди в белых халатах просто боятся, чтобы она не улетела, когда проводились "запуски" в больших ангарах.
  Однажды приснился сон о первом детском полете. Утром она не просто проснулась - пробудилась. Так приходят в себя после тяжелой болезни. Пелена спала с глаз. Все вста-ло на свои места. И ее наивный идеализм, и окружающий ужас. Понятно, что в центре ее никто не считает человеком. Она - просто объект для исследований. Не менее, но и не более. И отсюда уже не выйти. Никому такие способности не нужны. Ученых и военных интересует только технология полета. А вычислить ее они никак не могут. Если для исследований потребуется убить, - убьют без всяких сложностей. Мария поняла неизбежность своей гибели. В любом случае от нее избавятся. Пусть не сегодня. Нельзя безропотно дожидаться этого последнего завтра.
  Но не это теперь было главным. Мучительные эксперименты не только изматывали тело, они пробудили разум. Она постепенно стала смотреть на себя другими глазами - не со стороны, а изнутри. Если для ученых мучителей очевидное по-прежнему оставалось непонятным, то ей открылся сокровенный смыл происходящего.
  У нее - дар. Настоящий Божественный дар. А у дара нет параметров, только нали-чие. Дело в том, что умение летать - талант, а не технология. Но разве для настоящих профи есть такое понятие, как дар или талант? Это не укладывается ни в цифры, ни в опыты. Тайна, которую Мария с открытым сердцем хотела подарить миру, принесла толь-ко огорчения.
  Умение летать людям не нужно. Они думают лишь о том, как приспособить такого человека для войны. Проверяли, сколько вооружения и грузов она может поднять и пере-нести. Удивительно, но никто ни разу не заглянул ей глаза. Испытателей интересовали только приборы и данные: вес, высота, расстояние, скорость... Ее подключали к прибо-рам, измеряя давление, сердцебиение, усталость. Что-то подобное с ней уже было. В дале-ком детстве сверстники поступали также безжалостно и унизительно.
  То пробуждение вернуло ей саму себя. Мария поняла, что должна обязательно бе-жать. Если она этого не сделает, то потеряет свой дар и совсем перестанет летать. Девуш-ка стала готовиться к побегу. Приходилось притворяться, чтобы не сорваться. Для души, живущей по иным законам, это было насилием еще большим, чем сами исследования. Но надо было дождаться ночных экспериментов в ангаре. В последнее время ее перестали привязывать. Днем она заметила, что высоко под самым куполом есть небольшое окно. Если удастся разбить стекло, то можно протиснуться в проем.
  Все тело заломило от тяжести, когда она поднялась с боевым комплектом десантни-ка...
  
  - Проснись, проснись! - Молодой человек тряс ее за плечи.
  Она открыла глаза и увидела его взволнованное лицо.
  - Что случилось?
  - Не знаю. Только ты кричала, как от сильной боли.
  - Я вспомнила.
  - Что вспомнила?
  - Себя вспомнила.
  - Расскажешь?
  - Это страшнее страшного.
  - У нас вчера был такой день, что теперь уже ничего не страшно.
  - Уверен?
  - Валяй!
  - Я могу летать, - тихо и отчетливо произнесла девушка, глядя прямо в его глаза.
  У Виктора перехватило дыхание.
  
  Когда Мария вылетела из ангара, то не сразу поняла, что делать дальше, куда лететь? Потом заметила вдали огни и полетела к ним. Она еще не знала, что так делают мотыльки, когда из темноты стремятся к яркой лампе.
  Летела всю ночь и на рассвете, устав с непривычки, опустилась на полянку у края оврага. От запахов закружилась голова. Сморил глубокий и сильный дух земли. Она опустилась на траву и мгновенно заснула. Снились цветы и звезды. Сон был спокойным и глубоким и закончился сам собой вместе с пением вечерних цикад. Она потянулась и вдохнула запах остывающих трав. Сразу захотелось пробежаться босиком.
  По тропинке медленно, как старик, брел молодой коренастый мужик. Видно, что он чем-то сильно удручен. Взгляд такой безразличный, что она невольно окликнула его. Он повернулся на голос, но даже не отреагировал на странный внешний вид девушки. Ни больничная пижама ни отсутствие обуви не удивили его. Острое материнское чувство, которое живет внутри каждой женщины, повелело успокоить и пожалеть неизвестного.
  Но слова Марии словно бы тонули в его бездонной тоске. Болезнь или безволие опутывали крепкое тело. А она все пыталась пробиться к душе. И тогда в голове молнией пронеслось - вывести из ступора может только что-то неординарное.
  - Хочешь, я научу тебя летать?
  - "Заработала"! - Закричал бы замечательный кот Матроскин из детского мульт-фильма. Мужик вытаращил глаза и мгновенно вернулся в себя. Понятно. Перед ним или блаженная, или сумасшедшая, или просто стерва, привыкшая издеваться. Ну, если и изде-ваться, то останавливаться не стоило. Решительно подошла вплотную и взяла его под мышки...
  Они оторвались от земли. Чтобы не испугать мужика окончательно, она старалась лететь низко и медленно. Через несколько метров опустились. Было тяжело. Только за та-кие мгновения многое стоило претерпеть. Глаза у мужика чуть не вылезли из орбит. Он потрясенно смотрит то себе под ноги, то на девушку, то на пригорок, на который взлете-ли, то на низинку, что осталась внизу. И без слов было понятно, что в голове у него просто чугунный звон. Но постепенно вернулась мысль.
  - Пойдем ко мне. - Голос тихий. Заскорузлая рука крепко стиснула тонкое девичье запястье.
  У него был простой и безыскусный дом. Ужинали, чем Бог послал. За столом не ска-зали друг другу ни слова. Пришла мать. Посмотрела на тарелки и недовольно пробурчала, что гостей надо уметь угощать. Достала из холодильника сверток. Марию чуть не вывер-нуло от одного только вида противной грязно-розовой семги. Этот кусок был явно пере-мерзшей дешевкой, купленной по акции в плохом магазине. Женщина старательно стро-гала рыбину. Странно, но, отчитывая сына, на гостью она старалась не смотреть.
  Мария кожей почувствовала, что сейчас должно что-то случиться. Или сын начнет спорить с матерью, или мать потребует объяснений, и тогда ей придется уйти. Но про-изошло то, чего она внутренне боялась. В дверь постучали громко и настойчиво.
  - Это за мной, - тихо и обреченно прошептала девушка.
  - Она умеет летать, - глядя на мать, прошептал мужик.
  Но женщина его услышала и мгновенно преобразилась. Никаких шаркающих шагов или медлительных перемещений. Точными и быстрыми движениями она достала из шка-фа обувь и одежду. Потом выглянула в окно.
  - Будем надеяться, что стрелять не станут, - одними губами выдохнула она и под-толкнула Марию к чердачной лестнице. - Держись от людей подальше. Мы - хуже зверей.
  
  Ночь и темный плащ скрыли ее погони. Остыв от эйфории свободы, она сообразила, что центр не случайно находился вдали от населенных пунктов. На этой закрытой терри-тории, скорее всего, она была не одна такая, обладающая "стратегической тайной". Когда-то это выражение даже забавляло. Но забавы закончились.
  Женщина права. К огням лететь нельзя. Там будут искать в первую очередь. Она по-вернула к лесу. Под утро удалось найти родник. Впервые за много месяцев заточения на душе было легко и радостно. Умывание холодной студеной водой вернуло, казалось, на-всегда утраченные силы. У ручья росла малина. Утолив жажду и голод, она легко полете-ла вдоль ручья. Он привел ее к заброшенной деревеньке в десять покосившихся домиков. Они стояли, сиротливо глядя на булыжную тропинку своими безглазыми заколоченными окнами. На огородах было много овощей, которые стали почти дикими - мелкие помидо-ры, огурцы, свекла, морковка...
  Постепенно Мария обжилась. Собрала в один домик все ценное, что смогла обнару-жить: старенький "Зингер", кухонную утварь, занавески... Сшила одежду: белье и платье из занавесок, пальто и куртку - из пледов, распустив старые кофты, связала свитер и ша-почку.
  Без людей было спокойно. Однажды она застала пришельца. Вернулась из леса с грибами, а на столе - наглый енот. Он совсем не испугался, поедая оставленные лепешки из лебеды и картошки. Потом они подружились. Енот даже приносил рыбу из ручья.
  Но однажды он нашел ее на земляничной поляне и, вцепившись лапками в подол, потащил к дому. Там она обнаружила полный разгром. Посуда была перевернута, единст-венная табуретка сломана, вещи раскиданы по полу, швейная машинка разбита...
  Люди нашли ее. Мария рухнула на пол, как подкошенная, и горько заплакала. Спо-койная и счастливая жизнь закончилась. Она не заметила, что просидела в неподвижной позе до самого вечера. Енот суетился вокруг. Он скулил и пытался оторвать от лица свои-ми пальчиками ее ладони.
  Вечерняя прохлада привела в чувство. Девушка поднялась, собрала вещи в старый почтовый ящик и закрыла дверь. Енот недоуменно пыхтел у порога. Она положила на прощание ему в ладошку последнюю морковку и поцеловала умную мордочку. Потом поклонилась в пояс своему теперь уже бывшему дому и, не оглядываясь, ушла.
  
  Виктор сидел, низко опустив голову. По согбенной фигуре трудно было понять, о чем он думает? Она хотела закончить свой рассказ, но одна мысль, что о ней никто нико-гда не узнает правду, заставил продолжить.
  
  На вокзале к Марии сразу подошли местные бомжи. Им сходу стало понятно, что девушка бежит от беды и ей нужна помощь. Без расспросов они просто привели ее в центр реабилитации. Оказалось, что там, на самом деле, работают неравнодушные и сострадательные люди. Она назвалась именем племянницы из далекой сибирской деревни, про которую давно - в детстве - рассказывала мама. Документы оформили быстро, помогли устроиться на кондитерскую фабрику и дали место в общежитии. Она обрубила прошлое. Ей тогда так показалось.
  Работа были монотонная, но не тяжелая, хотя от запахов иногда становилось дурно. Появились знакомые и подружки. Больше никому она не говорила о своем умении летать. Но, самой забыть об этом не получилось. Изредка ночами в ванной комнате она позволяла себе взлетать к потолку.
  Девчонки бегали на свидания, постоянно разговаривали на "скользкие" темы, делали аборты. И она поняла, что хочет ребенка. Дочку. Но недоверие уже прочно поселилось в душе. Очень боялась влюбиться. Ведь в момент счастья человек себя не контролирует. Это она проверила еще в детстве.
  На одном из совместных праздников, сидя в окружении матерей-одиночек, соседки по общаге, разгоряченные спиртным, делились своими нехитрыми мечтами. Она занима-лась их детьми, но внезапно почувствовала, как ее обдала ледяная волна безотчетного страха.
  - А ты? - Со смехом пристали молодки.
  - Хочу научить летать своих детей, - неожиданно для самой себя с вызовом ответила Мария.
  - Ты их сначала завели.
  Смех и издевки так раззадорили, что она топнула ногой и... взлетела.
  Все разом протрезвели. Кто-то вызвал милицию. Она испугалась и, как была, в лег-ком платье и тапочках на босу ногу, вылетела в окно. Потом добралась до Москвы, где легко затеряться.
  
  - Ты мне веришь?
  - Теперь все встало на свои места. Нет никаких загадок. Ищут именно тебя.
  - Но я не преступница. Я ничего никому не рассказывала про опыты.
  - И мне ничего не говори. Не надо.
  - Я так хотела...
  Мария почувствовала, как обмякло тело. В висках сильно застучало, стало трудно дышать, и тело покрылось мурашками.
  Виктор начал растирать ее холодные руки и успокаивать. Он уверял, что теперь от нее точно отстанут. Ее никогда не найдут. Надо только навсегда забыть желание расска-зывать правду о себе. Никому ничего не рассказывать. И ему тоже. Тогда в следующий раз машина просто проедет мимо. Мария смотрела на него глазами, полными слез.
  Летать - такой дар, который, если не обращать внимания на весь остальной мир, хо-чется подарить любимому. Ее переполняло предощущение РАЗДЕЛЕННОГО СЧАСТЬЯ - ОДНОГО НА ДВОИХ.
  Виктор уже знал, что девушка полюбила его. И от этого было особенно больно. Он понимал, что скоро она сама разберется в своих эмоциях, и тогда вообще дороги назад не останется. Такие редкие женщины способны на чувства возвышенные и жертвенные. А чем он сможет ответить на эту почти мистериальную любовь?
  - Пойдем к воде.
  Она послушно - шаг в шаг - ступала по его следам.
  - Я могу научить тебя летать, - словно попросила его Мария.
  Вот он - из страха страх.
  - А зачем мне летать? - Виктор пытался казаться циничным. - За это не платят.
  - Что ты. Летать, это, как... любить, как мечтать. Причем тут деньги?
  - Глупенькая. Если я не могу выгодно продать свой талант, зачем он мне?
  - Ничего не понимаю. Ты же меня спасал... Почему? Зачем?
  - Но я же - мужик!
  Он развел на берегу костер. Мария опустилась обессиленная на траву и долго смот-рела на набегающие волны. Мелкая галька лениво перекатывалась по песку.
  
  Не получилось.
  Значит, машина не проедет мимо.
  И ей уже все равно.
  - И что будет с нами теперь? - Почти неслышно спросила она не его даже, и не себя - безразличную реку.
  - Не знаю. Только ты уходи от людей. Или ищи таких, как сама. А я - бескрылый. И нас - миллионы. Мы тебя сломаем. Забудь все. Начни новую жизнь.
  - Что же я такое, что же я такое... - Она раскачивалась из стороны в сторону, не в силах даже заплакать. Сколько лет этим словам из детства? - Я же теперь не смогу ничего забыть.
  - Нет! - Виктор опустился перед ней на колени. Не забывай. Надо помнить все. Мо-жешь прощать, но ничего не забывай.
  - Почему? - Мария не смогла задать этот вопрос. Он просто прочитал в ее глазах.
  - Не забывать - это обязанность человека. Можешь прощать, но, ни в коем случае, не забывай. Чтобы впредь определять опасных людей и не допускать их к себе на пушечный выстрел. Ты должна все помнить. Обещай мне! Слышишь? Обещай!
  Он что-то говорил, еще не понимая, что перед ним - умирающий человек.
  - Прости меня и тоже забудь.
  Мария дотронулась до него своей рукой, и он вздрогнул от ледяного холода ее паль-цев.
  - Вот она! - Крикнул кто-то сзади.
  Несколько мужчин в масках навалились и скрутили им руки.
  - Это не я! - Закричал Виктор. - Это не я! Поверь! Это не я!
  - Я знаю, - прошелестело рядом, как эхо.
  Он смотрел на нее и не узнавал. Перед ним была не Мария, а мгновенно постарев-шая седая женщина с потухшим и безразличным взглядом. Она не сопротивлялась, когда ее подняли, и повисла тряпичной куклой на руках преследователей.
  Виктор остался у догорающего костра. Он не был победителем. Он был проиграв-шим. На всю жизнь проигравшим. Когда катер пропал из виду, он повалился на землю и завыл, словно раненый зверь, катаясь по траве. Он знал, что ее снова отправят в центр. Только исследования уже ни к чему не приведут.
  Мария навсегда потеряла способность летать...
  
  Девочка открыла глаза не от разгорающегося восхода, а от странного покалывания в руках и ногах. Они словно бы проснулись! Малышка осторожно пошевелила ладошками и пяточками! Скоро встанет! И научится летать, как обещала нянечка!
  Чистая исстрадавшаяся душа ее металась внутри жесткого гипсового корсета. Она уже знала - оковы бессильны, потому что ЖИЗНЬ ПОБЕДИЛА! Ей очень хотелось поде-литься великой радостью. Но женщина на стуле улыбалась во сне, и девочка стала просто перебирать пальчиками, едва сдерживая рвущийся из впалой грудки восторг! Пусть доб-рая нянечка поспит еще немного.
  Откуда знать ребенку, что сны бывают вечными?
  
  Мария надеялась, что судьба пощадит девочку. Сколько ночей она провела у кроват-ки в молитвах, надеясь упросить небеса подарить исцеление несчастной. Как бы она обра-довалась, узнав, что ее вера в милосердие услышана.
  Может быть, и еще узнает. Потом.
  
  А сейчас Машенька оказалась на той самой дорожке из детства, с которой все и на-чалось. Глядя на разноцветные астры, она легко оттолкнулась от земли и, взлетев, осто-рожно прошлась по цветочным головкам, как по нотам.
  
  - Господи! Не знаю, что просить мне у тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Отче! Даждь рабе Твоей, чего сама я просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою. Сердце мое тебе отверсто; Ты зришь нужды, которых я не знаю, зри и сотвори по милости Твоей. Порази и исцели, низложи и подыми мя. Благоговею и безмолвствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами, приношу себя в жертву Тебе. Нет у меня другого желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молиться! Сам во мне молись. Аминь.
  
  Утренняя роса холодит босые ножки. Как же она могла забыть, что это так приятно! Наверное, цветы приветствуют ее. Ведь они так долго ждали, когда Машенька вернется и сыграет на них мелодию утренней зари...
  
  15 января 2013 года
  
  
  
  Кузнецова Елена Юрьевна
  Россия, Москва
  www.e-kuznecova.msk.ru
  e-mail - ekuznecova@list.ru
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
   ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 3
   СВОБОДА ВОЛИ, ЧТОБ ЕЕ 4
  СМОТРЮ В СЕБЯ 8
  СОН - НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ 12
  НАЧАЛО 15
  ФАНТАСТИЧЕСКИЕ СНЫ 19
  КИНОСТУДИЯ СНА 35
  ЗЕМНАЯ НЕВЕСОМОСТЬ 74
  СЕМЬЯ 92
  ДОМ 108
  ПРО ЛЮБОВЬ 132
  НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА 141
  ЖИВОТНЫЙ СТРАХ 144
  СПЛЮ, ЗНАЧИТ, СУЩЕСТВУЮ, ИЛИ УТРО ВЕЧЕРА
  МУДРЕНЕЕ 159
  СОТВОРЕНИЕ, КАК ЛЮБОВЬ И ВЕРА 166
  СОН - СОАВТОР 208
  ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕБЯ 225
  ПОСЛЕСОНИЕ-ПОСЛЕСЛОВИЕ 231
  СВЕТ В КОНЦЕ ТОНЕЛЯ 232
  ПРИЛОЖЕНИЕ НАПОСЛЕДОК 233
  ГЛАВНЫЙ ПРИЗ - ВЫЖИТЬ 233
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"