Закат. Алый, тревожный, волнующий. Солнечный диск - слепяще-белый, в золотом ободке. Он тонет в беспокойном мареве, зыбком и зовущем. Небо на западе полыхает, как жерло раскаленной доменной печи. Чудится, что вот-вот дохнет жаром, послышится сердитое шипение железной руды, насильно переплавляемой в твердые и взвешенные бруски металла. Перистые облака бездумно и легко врываются в закат, вязнут в нем, застывают. Различить контуры теперь можно только по тоненькому светлому ореолу, застенчиво подсвечивающему изнутри. Отрывистые золотые линии, рваные и взлохмаченные, как непокорные пряди разметались по небу. Золотые длинные пряди.
- Берегись длинноволосых женщин, друг мой, - любил приговаривать святой отец, перебирая длинными пальцами кипарисовый розарий*. Гладкие бусины поблескивают отполированными боками и ритмично, сухо щелкают друг об друга. "Отче наш", "Радуйся, Мария", "Радуйся, Мария", "Радуйся, Мария", "Слава"*... Падре болен. На обтянутых пергаментной кожей скулах яркий румянец. Посиневшие губы стараются улыбаться. - Особенно блондинок. Они что всполохи молнии - сияют, бьют и горят.
- Бросьте, - нервно отмечаю я. Черная сутана выделяется на общем фоне, режет глаза своей аккуратностью и ослепительно-белым отложным воротником. Наглухо застегнутый ряд пуговиц совершенно не уместен. Серые глаза святого отца зло и весело блестят. - Брюнетки, блондинки, рыжие - всё одно!
- Или, - продолжает преподобный, не обращая на мои слова ровно никакого внимания. - Или как те золотые нити, шитые по полотну заката. Видишь? Они не боятся пылающей бездны, разверзавшейся на небесах. Они свободно пронизывают её, следуя за гаснущим солнцем.
- И тают, - нехотя поддерживаю я разговор, беспокойно поглядывая в распахнутое окно. Небо неумолимо голубое. К чему при таком небе вспоминать закат?
- Тают, - соглашается падре и слегка улыбается. Улыбка выходит снисходительной и ласковой. - Что же им еще остается? Взгляните, друг мой! Вы только взгляните!
- В закат, - наконец с некоторым усилием произносит он. - Ты умеешь танцевать фламенко?
- Да, - я рассеянно киваю и скрещиваю руки на груди. Мои мысли сейчас заняты совершенно другим. В Сицилии хорошие дороги. Отличного качества: с разметками, знаками и отбойниками. От монастыря до города не более трех километров. Где же мог задержаться белый микроавтобус со "Звездой жизни*" на капоте?
- Прекрасно, - удовлетворенно блестят серые глаза. Берутся за распятие пальцы. "Антифон", "Литания Пресвятой Богородице", "Славься Царица"*? С дробным стуком падают на пол кипарисовые бусины из внезапно ослабевшей руки.
- Падре!
Занимается небо, горит. А я помешиваю серебряной ложечкой чёрный масляно блестящий кофе из зерен французской* обжарки. Густой тягучий аромат щекочет ноздри запахом горелого масла. Сладко-горький вкус слегка вяжет во рту и остается на языке. Нет напитка утонченнее и благородней. В нем традиции и мораль. Безнравственность и скука. Покой и горечь. Страсть и ухмылка. Чёрная безвыходность в чашке из белого фаянса. Я потираю лоб свободной рукой и смотрю на стену. Тени. Неловкие, преломленные, вытянутые. Они подрагивают и, кажется, пляшут в неровном свете огня камина. Остывает кофе на подлокотнике кресла. А тени пляшут. Танцуют.
- Танцуешь, амиго? - беспокойные агатовые глаза смеются. В них стынут отблески угасающего дня и усталого солнца. Чёрные кудри в восхитительном беспорядке рассыпались по плечам. Девушка улыбается и смело обивает руками шею светловолосого и зеленоглазого иностранца.
- Танцую! - смеюсь я в ответ и позволяю увлечь себя в шелестящий, жаркий круг сходящихся в ритме фламенко. Взметаются и опадают широкие подолы платьев. Извивающиеся руки, прямые спины, стук каблуков - само тело говорит под обжигающие ритмы испанской музыки. Кажется, что земля под ногами горит, не выдерживая заданного темпа. Горит и дуэнде - душа фламенко, в магическом пламени чувств танца. Моя партнерша загадочно улыбается, изгибается и внезапно отстраняется от меня, вытянув вперед руки. Влажно блестят агатовые глаза, темные прядки липнут ко лбу.
Я больше не колеблюсь, притягиваю к себе испанку. От девушки пахнет апельсинами и дымом. Целую тонкие карминовые губы. Гори, дуэнде! Гори!
Небесный пожар, полыхающий в вышине, кажется, пытается соперничать с неистовостью огня фламенко.
Я задумчиво облизываю пересохшие губы. Вытягиваю из портсигара с гравировкой тонкую белую папиросу. Щелкаю зажигалкой, прикуриваю, выпускаю изо рта тонкую струйку дыма. Остывшее кофе, сигарета, закат. Я встаю и подхожу к распахнутому настежь окну. Кто я? Человек. Старик, вздумавший пересчитать значимые для него закаты. Мало их? А по мне - так больше и не надо. Порой всплывают в памяти розарий в бледных пальцах и агатовые глаза. Посиневшие губы шепчут заключительную молитву, которую я так и не узнал. Чёрные кудри пахнут апельсинами и дымом - ароматом, наполнившим мою жизнь. Блондинок я опасался...
- Вижу, падре, вижу, - еле слышно бормочу я, поглаживая гладкий ствол именного кольта. Металл приятно холодит пальцы. "Кобра"* мой любимец. Верный, надежный, не дающий осечек. Закат уже догорает. Алые угли гаснут, исчезают в чернильно-синей мгле.
- Иду, милая, иду.
Я удерживаю двумя пальцами почти догоревшую сигарету. Делаю глоток остывшего кофе французской обжарки. С тихим стуком ставлю пустую чашку на подоконник. Берусь за удобный короткий ствол, кладу палец на курок. Спокойная мечтательная улыбка посещает мои губы. Я пожимаю плечами и выпрямляю руку с кольтом. Прищуриваю один глаз и жму на курок. Отдача, сухой короткий выстрел в закат. Я аккуратно кладу оружие рядом с чашкой.
- Попозже, - обещаю я кипарисовым четкам и испанской шали с очень длинными кистями.
Кто я? Человек. Старик, своевольно и не спеша идущий в объятое огнем небо.
6.03.2011
Роза?рий (лат. rosarium -- венок из роз) -- традиционные католические чётки, а также молитва, читаемая по этим чёткам.
Молитва Розария, читаемая по чёткам, представляет собой чередование молитв Отче наш, Радуйся, Мария и Слава, которым должны сопутствовать размышления о тайнах, которые соответствуют определённым евангельским событиям.
"Звездажизни" (англ. Star of Life) -- эмблема службы Экстренной медицинской помощи.
В заключение молитвы Розария творится или - Антифон, или Литания Пресвятой Богородице, или Славься Царица.
Кофе французской обжарки - Как правило, выделяют 4 степени обжарки. Самая лёгкая степень обжарки обычно называется скандинавской, более тёмная -- венской, ещё темнее французская обжарка. Самая тёмная степень обжарки называется итальянской.
"Кобра" - Кольт Кинг Кобра -- револьвер с механизмом самовзвода, заказанный правительством США.