Аннотация: Посвящается моим друзьям, ушедшим так рано... Все имена не вымышленные.
Умение жить
Посвящается моим друзьям ушедшим так рано.
Алла
- Мать я прощаю. Но не полюблю уже, и понимать не хочу, - она глубоко затянулась, ее впалые щеки соприкоснулись где-то внутри рта. -Никогда, - улыбнулась, глаза блестят, тонкие пальцы прокрутили сигарету в пепельнице. -Понимаешь, любить, не любить -это ведь личное, тут главное честно в этом признаться. С матерью сложнее поэтому.
Горячее первое солнце гладило меня по спине. Было приятно, лениво, город вокруг нас отогрелся и поплыл. Я четно пыталась его ловить, фокусируя взгляд. Две кружки пива, стоящие перед нами на столике летнего кафе немного разошлись, сначала расширились, а потом и вовсе устав держать форму исчезли, выпуская ярко-желтую жидкость на волю как солнце.
-Завидую я тебе немного, - она погрузила пальцы в желтый свет, сделала большой долгий глоток -Ты никогда не сопьешься.
Мои пальцы прикоснулись к холодному запотевшему стеклу. Я отдернула руку.
- У тебя акцентуация такая - неалкогольная. А у меня другая, я могу, - она сделала еще один глоток, посмотрела вглубь стакана, туда же и улыбнулась:
- Еду я на неделе в троллейбусе в той своей большой шляпе, ну той помнишь? Усталая такая, но гордая. Стою. Вдруг, вскакивает откуда-то и идет, прямо ко мне молодая женщина и говорит: "Спасибо вам большое, милая девушка, за то, что вы есть такая хорошая и красивая, за шляпу вашу элегантную, за стиль неповторимый. Как хорошо было бы, если все так романтично одевались как вы, спасибо вам еще раз". Прикинь, а я стою и думаю "пиздец" и больше ничего один большой "пиздец" на всю мою голову.
- А ты бы ей: "Что вы, что вы, мне совсем это не трудно, даже в радость. Хуйня какая", - я засмеялась, почувствовав при этом, что пьянею.
Она сказала "ага", но смотрела мимо и думала уже о чем-то другом. Вытянутое лицо, впалые щеки, большие карие глаза, брови над ними домиком. Роста Алла была немного выше среднего, фигура хрупкая, тонкие пальцыРУК, длинные, красивые. Светлое лицо оттеняли густо каштановые волосы, уложенные в строгое "каре". Ее можно было назвать женщиной-вамп, но что-то мальчишеское, подростково-нескладное, нервное было в ее движениях.
- Вот я так выгляжу, да...Но на самом деле, знаешь, когда я крашусь, одеваюсь, я чувствую себя педиком . Именно педиком, который, собираясь на вечеринку, решил одеть свое лучшее платье. Кто-то сказал: "Лучшая женщина - это мужчина...". Знаешь - чужое это все, как карнавальный костюм. Роль сыграть и забыть. Такая силища во мне, самой противно. После атомной катастрофы выживут только тараканы и я. Ну, тараканы понятно - им сам Бог велел , а я - из-за силы этой дурацкой, из-за злости да живучести неимоверной. Откуда платья?.. Мадонна еще выживет, - добавила она подумав.
Про Мадонну я не стала уточнять, Алла явно знала, о чем говорит.
-Но самое страшное, даже пострашнее силы, - она перевела на меня свой взгляд - это потерять желание жить, - она улыбалась.
Надо было запомнить эту улыбку. Какая она была?
Алла заказала еще пива, потом еще и еще. Мы сидели долго, говорили много и о разном. Солнце давно зашло, стало по-осеннему прохладно.
- Все уже предрешено. От этого противно. Так же противно от того, что я напилась, а ты нет, -она подняла голову и обвела кафе потяжелевшим взглядом. - Напились бы вместе, было бы лучше...- сказала с легкой досадой. - В последнее время мне кажется, что я чувствую будущее, вот у тебя, к примеру, все будет хорошо... Не просто "хорошо" а -хорошо...- она сделала неопределенный жест рукой.
Клянусь, она не выглядела пьяной, только уставшей, сильно уставшей, но когда Алла, хватаясь за столы и стулья, шатаясь, пошла в туалет, стало видно, что это не так.
- Никогда не верь в то, что будет другая жизнь, - продолжила она, вернувшись из туалета и прихватив очередную кружку пива. - Вторая там, третья, или вообще загробная. Ничего больше не будет. Нам, конечно же, очень хочется, - она наклонилась ко мне через весь стол и, как по самому большому секрету, шепотом продолжила - этого никогда не буде, не того мы плана субстанции. - Откинулась на спинку стула - Не я и ты, а в целом человечество, - тут она заметила, что выпачкала куртку, когда облокачивалась о стол, потерла ее и тихо, как самой себе, добавила: - Кроме этого дерьма ничего, ты обязана это знать.
Мы досидели до самого закрытия. Я помогла Алле встать, а также идти, держа ее под руки. Мы шли через пустой зал, ее глаза смотрели в пол и были широко открыты, казалось, что она ослепла. Но на выходе, также не отрывая глаз от земли, она сказала: "Мне нужно поменять деньги". Оглянувшись, я увидела за собой окно обменника. Там никого не было. Я посадила ее на первый попавшийся стул, сама села рядом.
- Подождем, - упавшие пряди закрывали почти все ее лицо, она сидела, ссутулившись и все так же глядя в пол. Она все еще не выглядела пьяной, теперь казалось что ей очень плохо - что-то с сердцем, или сильные рези в животе. - Это же надо так напиться, - в ее глазах была боль. - Посмотри, как усердно они делают вид, что не замечают, что я пьяная.
Оглянувшись вокруг, я увидела охранника, который внимательно высматривал кого-то на улице через стеклянную дверь, бармен как-то чересчур нарочито натирал стаканы, а молоденькая девушка, скорее всего менеджер, смотрела в сторону от нас, делая вид, что рассматривает картину над одним из столов. Алла не появлялась на работе недели две, говорили болеет, оказалось - запой. А потом она умерла. Но не сразу. Через два года она повесилась.
Вова
- Все вы уже включили? Так слышно? Хорошо? Я не знаю, зачем вам все это нужно. Столько лет прошло... Десять? Да, десять, точно. Ну все, что вспомню... Познакомились мы с ним в "Шоколаднице", там тогда крупье набирали, казино хотели открывать . Он уже с опытом был, работал прежде. А мы с Ленкой так, "зеленые". Правда она конкурс потом не прошла, но сейчас не о том. Он здоровый, глаза голубые - голубые, а сам черный, брюнет то бишь. Красивый. Как-то все у нас сложилось само собой . Учились, работали, пили . Деньги были, веселье, праздник каждый день. Работали ночь, с утра шли гулять. Солнце, утро, а мы пьяные всей толпой по центральной улице. Деньги он тогда воровал, я не знала, хотя, может, догадывалась. Не помню. Все время было лето. Вместе с летом все закончилось. Казино закрыли.
Но мы были вместе. Я стала торговать на рынке, мама привозила вещи из Турции, кто-то должен был продавать. О казино больше ничего не напоминало. Ну, разве что Вова иногда упрекнет: "Никогда не прощу, что дала мне первый раз на рулетке". Да, было и такое, есть теперь, что вспомнить. В первые дни работы оставались мы всей сменой пить в казино. Сидели в холле, смотрели телевизор. И вот однажды Вова сначала рядом сел, потом потащил в игровой зал. Там полумрак, все так необычно. Голова сильно кружилась, пьяная я была, он меня подхватил и на рулетку. Штаны не снял, стол ходуном, на меня навалился, думала, разорвет...
У него все наперекосяк пошло. Периодически занимал деньги на поездку к двоюродному брату, который занимался перепродажей шин. Якобы он может дать денег на раскрутку и большую партию шин на продажу. Вова возвращался всегда без денег и без шин. По приезде брата не было - он в командировке, за городом, уехал, вот-вот будет. Кто кого обманывал - не знаю.
Как-то был День десантника. Вовка бегал в своей форме, в тельняшке, такой красивый, веселый, глаза лихорадочно горели. Под конец вечера он обнял меня крепко и сказал: "Разве ты не видишь, что не выходит у меня ничего. Брось меня", и оттолкнул, а уходя добавил: "Вот и праздник мой, а угостить мне вас нечем". Но, у меня уже был Селютин.
Селютин появился сам собой. Он покупал у меня рубашки. Потом стал приносить подарки, сначала недорогие, трогательные безделушки, от которых щемило сердце, дальше красивые туфли. Потом он часто дарил обувь, питал слабость к хорошей обуви. Старше меня он был на семнадцать лет, выглядел как старик. У него тогда был сложный период, только начинал свой бизнес, но денег на меня не жалел, окружил заботой, вниманием. Мне тяжело тогда было от него отказаться, а впрочем и незачем.
А Вова пил к тому времени очень сильно. Нет, я его не бросила. Бывало зайдешь к ним с отцом домой, а там бутылок море, вдвоем пили. Мать у него давно умерла. Потом в тюрьму попал. Селютин его выкупил. Пошел с друзьями долг чей-то выколачивать, задержали за вымогательство. Нелепый был в последнее время. Деньги даже появились, получил в наследство квартиру - так продал. Часть пропил, остальное раздал в долг и опять был без денег.
Когда он погиб, на себя все опять Селютин взял. Похороны, поминки - все за его деньги. Через год памятник поставил на могилу. Собрались мы все тогда Вовку поминать в ресторане, вспоминали его, какой он был, все его друзья. Сидим, выпиваем, а Селютин наклонился ко мне и говорит: "Ты знаешь он как жить не умел, что ли...". Мне так захотелось ему по роже тогда съездить, ты посмотри умеющий какой нашелся, но сдержалась, платить ведь кто-то должен. А потом и замуж за него вышла, но это уже не надо писать. Выключайте.
Как погиб? Там все очень странно. Вроде бы упал с крыши пьяный, вроде бы несчастный случай, но на лестнице следы, как будто тащили. И ранение такое странное, под сердце как ножом. Мне врач сказала. Но сами понимаете, никто этим заниматься не стал, а может, и специально дело прикрыли...
Часто его во сне вижу... Вы приукрасьте эту историю по своему усмотрению, не все так плохо ведь было. На руках меня любил носить. Я маленькая, он большой...
Вообще любил меня очень. Я тоже... Куда до него Селютину...
Дашек
Дашек! Дашек! Дашек! Дашек! Дашек!
Он оглянулся скорее не от крика, его не было слышно - отходил поезд, на котором он приехал, а от ощущения присутствия кого-то из знакомых. Он уже начал подниматься по ступенькам перехода,когда чей-то взгляд будто рукой толкнул его в спину. Она стояла напротив перехода возле колонны, где обычно стоят те, кто назначил встречу в центре зала. Ее губы шевелились.
- Дашек, - прочел он по губам. - Я тут стою, думаю вдруг кого встречу, а тут ты очень кстати.
Поезд ушел и ее стало слышно очень хорошо.Сопротивляясь большому потоку людей, он спустился и встал, облокотившись на колонну напротив нее:
- Привет.
- Привет. Хороший день, не правда ли?
- Неправда ли, - они стояли нога за ногу а между ними шли люди глядя друг другу в затылок. На ней полосатые чулочки, зеленое короткое пальтишко, коричневый берет, красные ботинки и сумочка. На нем старые голубые джинсы, пальто-бушлат, черная сумкаиз плащевки, громоздкие мартинсы, тюбетейка.
- Мне сегодня так захотелось поговорить с кем-нибудь, кто понимает, и вот я здесь...- она обвела взглядом станцию метро.
Поток людей неожиданно схлынул, она почувствовала себя неловко, будто сдернули одеяло, а она голая.
-Ты прекрасно выглядишь.
Она опустила голову.
- Там скоро будет весна, - сказав это, она начала огибать колонну и скоро скрылась из вида. Вместо нее, со всех колон сразу хлынуло множество людей с изуродованными непосильной тревогой лицами. Толкая и давя друг друга, они двигались в трех направлениях. Сначала появились первые, особо быстрые, особо озабоченные и агрессивные. Они как норы обозначили пути, по которым уже неслись толпы таких же людей, образующих собой плотные реки. Он прижался, чтобы его не сшибли.
- Где же ты! Где ты! Я буду ждать тебя, - услышав за спиной шум еще одного приближающегося поезда, он повернулся и пошел ему навстречу. Подоспевшие люди аккуратно внесли его в поезд.
Стоял он немного ближе к выходу, подпираемый со всех сторон, почти до самого конца. Прямо напротив его лица находилась открытая форточка окна, и когда поезд нырял в очередную темноту туннеля, он отчетливо видел отражение соседа слева, так же отражение соседа справа, но между их головами, там, где должна была быть его, зияла откровенная, пугающая пустота. Было туловище, плечи, а на них ничего. Это было неприятно и он старался туда не смотреть.
Она сидела в конце вагона, наклонив голову набок, будто спала. После предпоследней остановки место возле нее освободилось. Он сел и когда она положила голову ему на плечо, тоже закрыл глаза. "Дальше поезд не идет, просьба освободить вагоны", - проговорил женский голос через некоторое время и множество ног выстроилось у дверей. В пустой вагон зашел милиционер. Подойдя к ним, он тихо сказал:
- Вставайте, приехали, - немного подождал, а затем мягкими движениями стал проверять карманы спящих. У него он нашел пустой кошелек, который положил обратно, затем снял часы. Открыв ее сумочку он увидел много оберток из-под конфет, не удержавшись запустил туда руку. Они зашелестели. Наверное, он догадался, что ребята не спят.
Когда милиционер ушел, поезд тронулся. Выключили свет. Они ехали быстро, в окнах мелькали огни, были видны другие темные поезда, другие рельсы. Она сказала:
-Дашек, а, правда, ты еврей?
-Да.
-А почему?
-Должен же кто-то быть евреем.
-А-а. Понятно...
-Ничего тебе не понятно, ведь так?
-Так, но это не важно. Есть что-то большее чем простое понимание, сердцевина какая-то - вот это важн, - она повернулась к окну. - Зачем ты отдал ему часы?
Поезд сильно толкнуло в сторону и они оказались в полной, густой темноте.
-Когда я уезжал из Харькова мне все говорили:"Ты что делаешь, куда ты собрался, это же Москва, там же кругом москали, знаешь как они хохлов любят". А я поехал и ничего, нормально, не убили, даже наоборот. Работаю в центре. Каждый день по Манежной площади хожу. Много друзей здесь.
Она подумала, что сейчас он улыбается. Представила, как его голова подалась немного вперед, полноватые щеки еще больше округлились, а сомкнутый рот растянулся в виноватой улыбке.
- Получилось так, что не всегда людям надо верить, даже если они говорят правду. Некоторые вещи надо проверять самому.
Они посидели немного в тишине.
-Знаешь, ты такой мягкий. Иногда даже чересчур.
- Мягкий? Да, возможно. Грубость вообще не метод, на мой взгляд. Нет у меня права быть грубым перед людьми. Я клоун. Они не должны бояться, они не должны пугаться меня. Я им просто шутя говорю, они смеются, но потом кто-то ведь думает. И это главное. Кто я такой, чтобы учить их жить. Они, если хочешь знать, во многом лучше меня, чище. Наивность в них есть первозданная, как до убийства Авеля. Хоть они этого Авеля убьют тысячу раз, но это уже потом и потому не важно, - он немного помолчал и добавил: - Эта наивность врожденная, ее главное со временем не расплескать. И от знаний ее только меньше.
Она закрыла глаза и сначала ничего не изменилось, но потом появилось множество красных огоньков. Они приближались. Вскоре она различила дорогу, скорее всего это был МКАД. Все четыре ряда были заполнены стоящими машинами. Пролетая над ними, она заметила большую машину, возможно самосвал, стоящую поперек нескольких полос, в начале колонны. Сразу же за ней была девятка. Остальные машины стояли на некотором расстоянии от них.
Еще издалека она заметила мужчину средних лет, он ходил вокруг девятки, то приближался к ней, то подходил к другим машинам. Он швырял какой-то предмет о землю, что-то говорил, потом поднимал его и снова бросал. Когда она была уже рядом, мужик сидел на корточках и, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону.
- Как же так. Как же так. Как же так, - стала она разбирать его бормотание. - Я же их одеть забыл. Забыл, а потом вернулся. И одел! Одел... Они упали... Я их просто поднял...
На нем были старые, черные брюки, скорее всего от костюма, возможно даже свадебного, и полосатая майка. Был вечер, было темно. С неба падал тихий пушистый снег. Большие снежинки таяли на голых плечах мужика, но он не замечал этого, его лицо было в поту, и он все повторял и повторял жалостливым голосом: "Браслет расстегнулся, браслет расстегнулся..."
Переднее и заднее стекло девятки были пробиты насквозь искореженным листом железа. Сзади, за левым колесом машины, она увидела тюбетейку, ее уже припорошил снег. Многие снежинки были ярко красного цвета. Это была тюбетейка Дашека.
Она открыла глаза.
- Поехали - то ли сказала, то ли спросила она. Поезд качнуло и повело вперед. Яркие огни стали время от времени разбавлять темноту. Они подъехали к конечной станции и поезд понемногу стал заполняться людьми.
- Я выйду там же. Ты ведь не будешь меня провожать? - сказала она.
-Ты так хочешь?
-Да, - она посмотрела на него. Круглое лицо, высокий лоб, крупный, немного заостренный нос, карие глаза, добрые и печальные.
Дальше они ехали молча. Когда она вышла, он, вспомнив что-то, вскочил вслед за ней. Пробивался сквозь поток входящих в вагон людей, шаги его были медленны, несмотря на усилия, которые он прилагал. Он уже был на платформе, когда увидел ее шапочку.
-А часы! Слышишь, часы! - прокричал он ей в спину
Она обернулась.
- Да что часы! Слышишь! - входящие продолжали толкать, и всех сил его хватало, чтобы только стоять на месте. - Бог его простит, слышишь, обязательно простит!.. Я сам его попрошу...
Майкл-Байкл
Понимаешь, это чистой воды передоз.
Как передоз? Они же, наоборот, перед ломкой себя кончают, боли боятся.
- Не знаю как перед ломкой, но от передоза - это тебе каждый наркоман скажет. Им когда дозу увеличивают, некоторые не выдерживают, сердце там, все такое, они и прыгают. Душно, задыхаются. Тут главное, чтобы окно закрыто было, сами то они открыть не могут, а вот если кто поможет, то всегда, пожалуйста.
- Кто поможет? Ты о чем?
- Кто, кто. Кто наркотики продает. Они дозу повышают, а кто не выдерживает - слабак.
- Зачем повышать то?
- Ну, ты вообще! За деньги повышают, за деньги. Они и окно открыли, как пить дать, когда увидели, что он спекся.
- Бред, какой-то. Зачем убивать? Да и Миша ведь не первый день кололся, уж он дозу знал наверняка. Не складывается что-то.
- Ну а окно в начале марта нараспашку - это, по-твоему, нормально? Даже менты по поводу окна говорили, что может кто был, но следов не нашли и дверь изнутри закрыта. Вот так-то.
Две девушки стояли молча, когда третья, не участвовавшая в разговоре, неожиданно произнесла:
- Он состарился и умер, - подруги посмотрели на нее с удивлением.
( из разговора на улице.)
...И еще я очень рекомендую опасаться местных туманностей (третий склон часто покрывается густыми облаками, но при этом подъемники работают). Если вокруг вас густое и белое, как молоко, облако, не рискуйте, не отходите от стоек ККД, не надейтесь на компас внутри вашей головы. Здесь терялись и случайно уходили на совершенно другие, дикие склоны, и ведущие "в никуда" трассы, местные жители, которые катаются в этих горах по 20-25 лет. Здесь при нас заблудились мужики, которые знают эти горы с детства, они были на четырех "Буранах" и несколько часов не могли никуда выехать, потому что даже не понимали где верх, а где низ. Во время таких туманностей мы ради эксперимента уже в самом конце облака отъезжали на 20-30 метров от стоек, и нас относило на сотню-другую метров, мы не могли понять ни направления нашего движения, ни формы склона, ни даже скорости, с которой мы двигались. Будьте внимательны - это страшная и очень опасная вещь... (из Интернета)
...Мои фотографии тебя, мои фотографии тебя...
(TheCure)
...Педаль газа была вжата в пол уже давно, нога ныла, хотелось ее переставить, освободить, но машина сзади висела как приклеенная и никакие повороты не могли сорвать ее с хвоста. Машину сильно заносило, кидало из стороны в сторону, неприятно скрипели тормоза, но черная "Волга" сзади двигалась легко, как будто ей было все равно и она не гналась, не спешила, а просто не могла ехать медленнее. Неожиданно он понял, что не сможет уже никогда оторваться, что тот поворот, который мог бы его спасти, уже пройден и он промахнул мимо него, не воспользовавшись. От этой мысли он проснулся.
Был уже глубокий день, часа три. Последнее время Миша поднимался примерно в это время. Включил чайник. Проверил наличие кофе. Остался только растворимый и то немного. Он скривился. Появлялся на улице в последнее время редко, только за сигаретами, некоторой едой, и еще кое за чем. За едой и сигаретами ходил в основном ночью, так как не спал, и людей ночью встречал меньше. Сигареты были. Закурил. В полусонном оцепенении сделал несколько затяжек. Миша стоял на кухне в халате и тапочках возле окна, смотрел, как за окном образуется и крепнет дневная пробка. Всегда около трех, даже раньше, на Кутузовском машины понемногу притормаживали, выстраивались в ряды и к четырем, вся видимая часть дороги покрывалась плотным панцирем из разноцветных крыш. Это была дневная пробка, из центра города. Где-то с восьми появлялась утренняя, обратная, в центр. Но самое красивое начиналось в шесть, когда окончательно темнело и креп всесторонний затор на Минской, которая, святясь вечерними огнями, ныряла под давно горящий Кутузовский и убегала к Университету. Его дом по последним меркам был невысок, в девять этажей, стоял на пересечении двух вышеупомянутых дорог. С проспекта его трудно разглядеть, только пара верхних этажей гнездились на верхушках пушистых тополей где-то в стороне. Жил Миша на восьмом и вечером два огненных потока скрещивались под его балконом, зажигались Университет и Поклонная, и его дом, казалось, отрывался от земли и нависал над вечерней Москвой, чтобы лучше видеть, что происходит внизу. Хотелось лететь, как в детстве во сне. Но сейчас был серый день. На душе было нехорошо, в квартире холодно и грязно.
Миша вспомнил недавний сон. Его мучило то, что действие происходило в районе, где прошло его детство. Во сне он это четко осознавал, но то, что он видел было далеко от реальности. Знакомые улицы оказались незнакомы. Он вдруг представил, что все, что он запомнил про детство, было совсем не так, по-другому как тот район из сна, будто бы то, что он помнил - это чей-то рассказ, чужие воспоминания.
...Вот весна, такая же ранняя как сейчас, он на соседней с домом улице у ручья, в руках у него кораблик, подходит к воде опускает его в поток. Кусок какой-то деревяшки с парусом из газеты едва коснулся воды, зашатался, зашатался, маленький мальчик прикрыл ладошками глаза, кораблик поплыл, неловко накреняясь вправо, сталкиваясь и обгоняя другие самодельные суда. В ботинках хлюпала вода, ноги занемели, он их не чувствовал, руки были мокрыми и от холодной талой воды, красного цвета. Вместе с другими ребятами он бежал вдоль ручья, понимая, что все дальше и дальше уходит от дома и вокруг уже незнакомые дома и улицы. Но он продолжал сжимать маленькие, холодные кулачки за свой корабль, чтобы тот плыл, не налетая на мели и не потонув, только вперед, только вперед. И не было в нем других желаний и не могло быть других желаний, весь огромный весенний мир плыл на этой щепке и мог утонуть...
... А вот он уже постарше, идет в школу, на улице тепло, светит солнце, заканчивается школьный год. Майское солнце припекает в спину, но в тени запах сырости. Ему нужно незаметно пройти мимо школьного двора, где обычно собираются старшеклассники. Они стоят там, пробуют курить, плюют в пыльный асфальт, о чем-то лениво переговариваются, смеются. Денис спиной, значит есть шанс, главное не побежать, главное сдержатся и не думать о нем. Но не думать, не боятся самое сложное и Денис, конечно же, оборачивается, как будто тот его позвал. И вот они уже идут навстречу друг другу.
- Привет, мой друг Пиши-читай! -Денис выше его на две головы, старше на два года, его лицо лоснится, поры расширены как воронки, на подбородке одинокие, длинные волоски перемежуются с прыщами, от него пахнет потом и табаком, ему он кажется большим, взрослым и сильным.
-Что у тебя сегодня? - Наклоняется, его лицо близко, близко. Миша отталкивает его, пытается убежать. Денис хватает его за плечи, торопливыми движениями начинает обыскивать карманы. Кажется, все на них смотрят и от этого стыдно и хочется провалиться сквозь землю. Ничего не найдя, шепчет на ухо: - Где деньги? - он вырывается, открытые двери школы совсем близко, старшеклассник рванул за ним, но громкий, противный звонок будто бы рассек реальность пополам, оставив Дениса за чертой.
В то же день коллекция марок, которую он так долго собирал, была без сожаления обменяна на старый складной нож. Придя домой, он долго смотрел на новое приобретение, а вечером у него поднялась температура.
Сильный жар держался несколько дней.И вот в очередной свой полубред-полусон он увидел себя идущим в школу. Шел и чувствовал, что Денис его ждет как всегда в школьном дворе, но ждет немного по-другому, специально ждет. От этого становилось еще страшнее, но свернуть не было возможности, это как основное правило игры, которое нельзя нарушить.
Почему-то вечер и на улице нет прохожих. Он подходит к школе, медленно. В позднем сумраке здание кажется белым, а окна черными, в школе никого нет. Немного постояв, он делает шаг во двор. Оглядываясь посторонам, доходит до середины. Ищет Дениса глазами, но его нигде нет, тогда страх понемногу начинает отпускать и он поворачивается, собираясь уйти, но тихий свист останавливает его. Приглядевшись, он видит фигуру подростка, прислонившегося к стене. Это Денис. Отделившись от здания, он нехотя идет навстречу, продолжая свистеть. На нем странные , почти белые брюки, простого кроя и такая же рубашка. Весь в белом он был плохо виден на фоне школы. Денис подошел совсем близко, когда он начал бежать. Сердце стучало в висках, оглядываясь, Миша видел протянутые к нему руки, хотелось быстрее выскочить со двора, калитка была рядом, но он словно по пояс в воде, с большим трудом делал шаг за шагом. Вспомнил про нож и тот неожиданным образом оказался у него в руке. Дальше все произошло помимо его воли, хотя, точнее сказать, наоборот. Он вдруг понял, что сейчас обернется и ударит Дениса, и его тело само собой развернулось. Рука,сжимающая рукоять, подалась вперед. И вот на длинное лезвие уже летит белая рубашка, втягивая в себя металл, тот входит как в масло, мягко и легко. Но ничего не происходит, Денис стоит как стоял и на лице его появилась ухмылка. Миша испугался, и вместо того, чтобы бежать без оглядки, в каком-то остервенелом отчаянии стал наносить беспорядочные удары в грудь, в горло, в живот. Ему надо было его убить, иначе тот убил бы его. Все удары были впустую, на Денисе не было и следа от ран. Обессилев, он сделал шаг назад, перевести дыхание, и тут Денис развел руки в стороны и поднял их вверх, как громадный медведь вовремя атаки. Миша ждал самого худшего, но из всех ран, которые он ему нанес, фонтанами хлынула кровь - из горла, из боков, груди, брызгами, в разные стороны и он проснулся.
После этого странного сна Миша быстро пошел на поправку. В школу идти было не надо, пока он болел, учебный год закончился, весну сменило лето. Но после болезни в нем кое-что изменилось. Он знал, что убил человека, и хотя эту черту он преступил во сне, наяву все для него перевернулось. Если сейчас к нему бы подошел Денис и повел себя как прежде, он ударил бы его тем выменянным ножом, без раздумий и сожалений и, может, убил, как знать, это уже было все равно.
Лето проходило как всегда, он все еще принимал участие во всех играх своей дворовой братии, но как-то все больше по инерции, будто кто-то сказал, что именно его детство уже истекло. Однажды субботним днем он забежал домой, что бы что-то взять. У мамы в гостях была ее подруга. Они сидели как всегда на кухне, дверь была закрыта, о чем-то говорили. Уже выходя, он задержался в коридоре, его заинтересовал их разговор. Говорила в основном тетя Света, из разговора он понял, что где-то в соседнем дворе, в одной не очень благополучной семье, рос мальчик, который страдал эпилепсией. И вот этим летом повез его отец на юг, к Азовскому морю, отдохнуть. Никогда не возил, а тут вдруг решил. Оставил его без присмотра, когда тот купался, а с ребенком случился приступ и он утонул.
- Представляешь,- с придыханием говорила она, - Азовское море оно мелкое-мелкое. Там километр по колено будет. Говорят, его с обрыва кто-то заметил, зашел он далеко, а потом как побежит, побежит, они ведь припадок чувствуют, знают, что вот-вот. Бежал и упал. Его пока нашли - мертвый. Так на мелководье и нашли, еще неотнесло, - они молчали.
- Не успел Денисочка,- добавила она, - он в вашу школу ходил.
Потом, в конце сентября, в школе, убирали они классом листья со двора. Разбились по парам, он с Антоном. Антон трус был жуткий, с ним никто не дружил из-за этого. И вот Антон вдруг и говорит: "Ты со мной поосторожней, а то помнишь Дениса из старших классов, так вот он меня дразнил и деньги отбирал, а сейчас знаешь, что он умер? Потому что меня обижал умер. Всем, кто меня обижает, плохо будет. Понял". Миша развернулся и по морде его. Он от неожиданности глаза вытаращил, неудержался и сел в кучу листьев.
- Ну ты совсем. Ну ты совсем, - повторял Антон, вытирая нос...
...А может, он небыл Мишей, а был Антоном или Денисом? Миша встряхнул головой, пытаясь прогнать воспоминания. Взял еще одну сигарету. Прикурил. Что-то еще из прошедшего сна его беспокоило, будто он что-то понял, но потом забыл, и то, что он понял, было очень важно. Он попытался вспомнить, не получилось, неприятный осадок на душе от этого усилился. Поел, что нашел в холодильнике, выпил кофе. Включил телевизор, бесцельно пощелкал каналами. Опять вернулся на кухню. Из навесного шкафа достал использованный шприц. Расчистил на столе немного места. Неспеша приготовил раствор, набрал его в шприц, сдвинул халат с левого плеча, вытащил руку. Отлаженным движением стянул жгут. Свободной рукой провел по сильно исколотым венам. Его передернуло, сладкая дрожь от предвкушения пробежала по телу. И тут вспышкой, что поздно и поворот он проскочил и от "Волги" не уйти и нет возможности все исправить и безысходность забытого было сна вдруг заполнила его сознание. В дверьпозвонили.
- Привет.
-Привет.
-Я войду?
- Да, конечно. Извини, что-то я совсем растерялся.
Они прошли в комнату.
- Чем обязан? Ты, знаешь ли, не балуешь меня визитами.
-Да так, шла мимо. Решила зайти. Не поверишь...
-Не поверю.
-И правильно.
-Он смотрел, как она ходит по комнате, такая нереальная, из другой жизни, другого мира. Села.
-Мишка, Мишка. Печально у тебя как-то.
-Да неужели?
- Угу.
- А ты, знаешь, как всегда, такая прикольная. Просто жуть.
-Ну, не надо преувеличений.
- Вобщем, конечно же, я рад. Я думаю, ты сама видишь.
-Раскололся, - они обнялись.
- Рад, рад. Тебе. Всегда, - он сел напротив. - О поделись своими тайными секретами, о приоткрой завесу в свой заоблачный мир. - Скажи хоть что-нибудь!
-Ты плохо выглядишь.
-Могла бы и соврать. Ты о себе расскажи.
- О себе, не знаю, мир так меняется. Что было хорошо вчера сегодня уже очень плохо, что сейчас, в данный момент, главное, еще не скажет никто. Держась за внутренние ориентиры вдруг понимаешь, что следуешь отжившим предрассудкам, - она улыбалась. -
Мерила, мерила, мерила,
Землю по чашам, жизнь - ночами.
Верила, верила, верила,
В душу дьявола, сердце Майера.
Целила, целила, целила,
Пальцем в небо, словом в глаз.
И нюхала газ называемый кислородом.
- Да, хорошо загнула. А про кислород особенно.
- Слышь, перестань ржать! А ты как?
- Я? Что я? Торчу ровно. О жизни думаю в основном. По крупному думаю.
- Тоже неплохо. И что надумал?
- Вещи странные надумал. Не знаю даже, как отнесешься. Тебе впрочем, можно рассказать. О смысле жизни кое-что.
- И вот смысл жизни в...? - сказала она, кивком головы предлагая ему продолжить.
-В жизни.
-?
Миша поднялся, подошел к окну, и будто читая, медленно произнес:
- В этой гребанной жизни главное - остаться в живых, остальное - утренний ветер из точки А в точку В, - он повернулся. - Аплодисментов не надо.
-Интересно.
- Только вот не надо этого - "интересно". Ты только задумайся, тебе никогда не казалось, что нас обманули. Обманули и использовали в своих целях. Нас я имею ввиду, наше поколение. Новое, у них... Они никого не слушают кроме себя и ни во что не верят. Их не обманешь. Трудно обмануть, когда ни во что не верят. Подковырнуть не за что. А мы еще могли верить, мы последние. На вере нас и взяли.
-А кто обманул?
- Вот это самое сложное. Тут тяжело сказать, но выгодно это власти и тем, кто у власти. Знаешь, мы росли в плену очень многих стереотипов, среди таких красивых слов как честь, совесть, патриотизм, не предай, не солги, будь героем, во что бы то не стало, умри, но не предай. Сейчас я бы сказал самая верная фраза - предай, но не умри. Не знаю, кто-то сказал:"Одиссей герой, потому что выжил". И тысячу раз прав. Любыми путями выживи, дойди до вершины и ты - герой. Эти умные люди, кто наградил нас этими стереотипами, кто связал нас по рукам и ногам, на самом деле живут по другим правилам - все ради цели. Да, да, цель оправдывает средства. И одна маленькая поговорка "победителей не судят" зачеркнет все грязное в их прошлом. Можно быть проституткой, но,придя к власти, открыть фонд для бедных и прослыть святой. Обирать народ, наряжаться в бриллианты, меха и говорить "это все для вас" под бурное ликование толпы. Можно безжалостно убивать всех многочисленных конкурентов в борьбе за трон, а потом прослыть Великим Давидом из Библии, которому власть сама пришла в руки. Настоящий герой всех времен и народов - это Чичиков, и Гоголь соврал, что ему так не везет, слукавил. Хотел нас успокоить, а может обмануть. Это Печорину не повезет, а Чичикову - всегда. Он ведь идеальная модель поведения человека, - Миша откашлялся. - Что морщишься, не нравится модель. Поэтому люди больше верят в благородных рыцарей, которых никогда не было, потому что Чичиков не нравится. И многие, надо сказать поверили и захотели стать такими же. Причем это по всему шару культивировалась любовь к герою. А теперь каждый школьник знает, что первая же пулеметная очередь отбросит тело Александра Матросова на тридцать метров от закрываемой им амбразуры. Ты знаешь, я прихожу к выводу, что культ благородного героя бессеребренника - это самая древняя и самая удачная пиар-акция. Такими людьми легко управлять, они предсказуемы, что особо выгодно государству. А те, кто поднялся на верх, не верили в эти бредни и добились своего, - в течение этого монолога Миша вскакивал, яростно жестикулировал руками, ходил, под конец же присел как-то неловко на край кресла и замолчал.
- А что бы ты изменил в своей жизни, что подправил? - спросила она после паузы.
- Тяжело, что-то исправить! - почти закричал он. - У нас мозги набекрень, мы отравлены! Мы не можем думать по-другому! Понимаешь, мы хоть и выросли не веря в политическую демагогию, в дутый патриотизм, но и у нас полно своих тараканов, свои ниточки управления, свои кнопки. Героев никогда не было - это миф. Нас обманули, понимаешь, - он обхватил голову руками, запричитал, - Обманули, обманули. Главное жить. А мы то думали умереть героями. Молодыми, но героями. Какой бред, - он убрал руки от лица, смотрел на нее, но как-то сквозь. - Я не был бы таким деревом. Я стал бы тонким тростником, - Миша посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Глубоко вздохнув, он развалился в кресле. - Я конечно не дарвинист, но и по законам природы побеждает тот, кто выжил, приспособился, устроил себе и многочисленным детям прекрасную жизнь, дожил до глубокой старости и умер собственной смертью в собственной постели. Грубо конечно, понимаю, но тот, кто умер - проиграл. Пообещай мне выжить.
- Обещаю.
- Открой окно.
Она поднялась. Подошла к окну. Поочередно, одна за другой подняла все задвижки. Они легко поддались. Взявшись за обе половины окна, рванула на себя. Окно с треском распахнулось. В маленькую, душную комнату, словно ураган, сдерживаемый только окном, как море, хлынули потоки машин, огней, вереницы фонарей, искры иллюминаций, крики, шум, скрип тормозов, обрывки мелодий. И после всего этого, не спеша, холодный, вязкий и черный, будто смола, вечерний воздух, затопил все пространство, под потолок. Она оглянулась, Миша стоял за ней. Крепко взяв ее за руку он сказал:
- Пойдем.
Все вокруг стало меняться, комната исчезла, они оказались будто на движущейся смотровой площадке. Под ними плыли огни.
- Как я давно этого хотел. Посмотри, как красиво вокруг! - легкий ветер развевал Мишины волосы. Его глаза блестели.
Вглядываясь в огни, она стала различать знакомые улицы, переулки. Они были над центром города.
- Ты чувствуешь, как пахнет весной! Это обязательно надо почувствовать. Именно весной, меня не обманешь!
Она не ощущала времени, холодно так же не было. Под ногами менялись виды, дома сменялись площадями, а они все плыли и плыли не известно куда и только горячая Мишина ладонь, до боли сжимала ее руку.
Вдруг перед собой она увидела небольшую, светящуюся точку, которая стала расти. Она увеличивалась в размере, и уже напоминала маленькое, холодное солнце. Миша отпустил ее кисть.
- Видишь свет, иди на него.
- А ты?
- Что-то я один захотел побыть. Пока, пока. - он помахал рукой.
- Пока, пока, - она понемногу стала приближаться к свету, как вдруг что-то ее остановило. Она обернулась. Миша стоял в черной пустоте, такой маленький, далеко внизу.
- Миша пойдем со мной! Ты почему там стоишь? - она почувствовала как холодный зимний воздух прошивает ее тело насквозь. Стало невыносимо холодно, руки окоченели.
- Иди сюда! - закричала она в ужасе.
- Пора мне, понимаешь, - он отвел глаза.
- Миша, а как же то, что ты говорил? Миша!
- Милый мой человечичек, хороший такой человечичек, понимаешь... Помни, ты мне обещала. - он как ребенок погрозил ей пальчиком. - А я, я совершил одну маленькую ошибочку, крохотульку такую, - развел руки в стороны. - Я состарился, взял и состарился. Смешно, да? - он повернулся и стал уходить. Потом остановился и добавил: - Скажи всем, что я состарился и умер. Так будет честнее.